Поиск знакомых... аватар

Небольшое размышление на тему плюс собственное мнение.
Изобретение велосипеда, только на этот раз трёхколёсного, у которого одно колесо отвалилось=))

На дневниках сейчас, наверняка, очень мало число людей, осознанно использующих один аватар - хочется разнообразия. Те, у кого это выходит случайно - например, у новоприбывших, которые пока не в курсе, что ав может быть семь, а при желании и возможностях - хоть двадцать, вскоре осознают свою неосведомлённость и спешат исправить ситуацию, тех, кто твёрдо придерживается принципа постоянства, не так уж и много. Чтож, мир дневников пестрит картинками, гифками, фото, в которых чрезвычайно легко потеряться. Конечно, легче всего запомнить ник - и уже не смущаться сменой аватар, всякий раз пытаясь вспомнить - а кто же это, и почему он/она поддерживают дискуссию, которая, кажется, началась давно и даже не здесь? Но ник нику рознь. Кроме набора цифр бывают и весьма сложновыговариваемые имена, или же просто похожие на чьи-то другие, только здесь слэшка с наклонов право, а где-то встречалось - влево, здесь - нижнее тире, а там - традиционное, привычное...

Другое дело - запоминать людей по подписям. И в этом случае спутать уже непросто, оригинальность выражается в словах произносимых и удобоваримых, забавных и воспринимаемых. Люблю читать подписи - как маленькие (а порой и не очень) истории, так или иначе связанные с пользователем, его образом жизни, его предпочтениями, увлечениями. Подписи красноречивы, таинственны и загадочны. Возможно, это пустая трата времени, но нравится мне размышлять о том, что может скрываться за этими неслучайно выбранными цитатами, девизами, лозунгами, смелыми заявлениями.

@музыка: Oomph! - Augen Auf!

@темы: Мысли вслух

---

OOMPH! O_Omph! oomph......!

Кажется, именно это и называется - изобретать велосипед. Когда мир в курсе аж с 1989, а ты сам - только со вчерашнего дня=) Забавно, что ж ещё сказать. Но в то время пока мои фикрайтерские увлечения "плодились и размножались"=), в музыкальном плане наступил период застоя - марсы пообещали вернуться, а свежая кровь... Где свежая кровь?! Конечно, нынешнюю команду "свежей" можно назвать, пожалуй, в плане нетривиальных идей для песен и видео, а так - я их ровесница, и нам - ровно по двадцать. Впрочем, до старости ещё далеко, особенно, если коллектив полон сил и энергии, готов творить ещё лет тридцать-сорок-пятьдесят, без остановки, без передышки, без отговорок. Так держать, парни!

В общем и целом, это моё увлечение пребывает в, так сказать, беспомощно-новорожденном состоянии, когда есть несколько песен, хм, на языке, практически неизвестном=)), просмотрено n-ное количество клипов (ну, по крайней мере, в лицо персонажей я уже знаю, а это определённое достижений!=), прочитана биография фронтмена и главного вдохновителя, и... всё! Но времени-то прошло - дня два, не больше, так что пойманный мною маааленький грипп пошёл мне на пользу в столь исключительном случае. Всё ещё способная слушать музыку, если уж не писать фики или их читать, я в очередной раз убедилась, что предпосылки к моим музыкальным пристрастиям (как и увлечениям в целом, по жизни) всегда витают в воздухе, прячутся за каждым углом, стоит лишь завернуть за него - и вот оно, новенькое, с иголочки, готовое отдаться в хорошие руки=) В плеере завалялась одна хорошая песенка Gott ist ein Popstar, которую я слушала время от времени. Появилась эта композиция у подруги, от которой вернулась вместе со мной домой на плеере-флэшке, проникла в компьютер да там и осталась - не иначе как дожидаться лучших времён=) И дождалась! С температурой смотреть видео, может быть, не так уж и весело, но я воспользовалась шансом проверить, а после - как это и бывает на YouTube, за одним видео потянулись и другие, не менее зрелищные. Заманчивые перспективы.

Принцип моей мамы, не знающей (и, кажется, не желающей знать=)) английский, - музыка важнее, чем слова. Конечно, если ничего из спетого не понимаешь, так жить легче. Да, английский вокал, да - с натяжкой - французский (по крайней мере, скачав текст, понять смогу), но немецкий... Ох, сомнительно. Пара-тройка слов - максимум, и то не факт, что по счастливой случайности эти слова вдруг встретятся в песне, более того, мне удастся их уловить, выудить из потока, разложить в голове, организовать... в общем, мамин принцип (каким бы однобоким он мне не казался=) работает!=) Музыка заводит. Голос - низкий, глубокий, поставленный, с хрипотцой - тоже. Слова? Ну, слова... Я всегда ставила их на первое место, а теперь вот подумываю - не выучить ли мне ещё и немецкий, которое я непозволительно долгое время считала языком грубоватым и резким. Но после убедилась - в устах носителей языка, этих замечательных native-speaker'ов немецкий звучит, журчит, как ручей, переливается непривычными сочетаниями звуков...

А музыка? Смешение стилей под предводительством рока, индастриала и электроники (вот о последнем никогда бы не подумала!=) Местами гипнотическая, чарующая, мистическая, порой даже зловещая. И мощная. Акценты расставлены правильно и весьма необычно, есть свои фишки. находки. Из песен, которых я послушала от силы восемь-десять штук (а альбомов-то больше семи, кажется! буду осваивать, не торопясь=) особенно приглянулись вышеупомянутая Gott ist ein Popstar (то бишь Бог - суперзвезда), Labyrinth, Augen auf! (Открой глаза!), Das Letzte Streichholz (Последняя спичка), Sandmann (Песочный человек) и Auf Kurs (перевести, увы, не в состоянии, что-то вроде В путь), как и клипы к ним. В видео преобладает мистический элемент, предупреждение - на песню Auf Kurs снят весьма жестокий ролик, который тяжеловато смотреть.
Интересно изложенную биографию группы можно найти вот здесь

Визуализация: вот такие они брутально-театральные

@настроение: болею...

@темы: Изобретаю велосипед, Мысли вслух, Делюсь впечатлениями

---

What Mr. Spock does and what he wll never do

Название: What Mr. Spock does and what he will never do
Автор: Reno (aka Reno89)
Фэндом: TOS
Жанр: drama с уклоном в angst
Пейринг: K/S намёками
Рейтинг: PG-13
Предупреждение: не принимайте всерьёз факты хиромантии
От автора: хотя про Turnabout Intruder написано уже, пожалуй, очень много всего, мне захотелось внести свой вклад. Спасибо за внимание!

Читать дальше

Иногда мы не делаем того, что нам хочется, чтобы никто не подумал, что нам этого хочется.
«Таинственный лес»

Кирк закрыл глаза, зажмурился для верности, немного подождал, приоткрыл правый и осторожно поглядел на собственные руки. Они оказались привычными, теми, что он и имел удовольствие наблюдать всего мгновение назад, обычными мужскими руками с широкими ладонями, имеющими форму конуса, что свидетельствовало – в случае капитана вполне очевидно – о сильной энергичной личности, не попадающей легко под влияние других. Мягкие холмы ладоней избороздили знакомые взгляду линии – те самые, что в дикую эпоху магов и колдунов считались значимыми в предсказании судьбы человека.
Джим задумчиво ощупал запястья, рассеянно пересчитал костяшки, будто число их могло измениться по неведомым и странным причинам, осмотрел пальцы. Не слишком длинные и тупые (сильный ум, уверенность во всём, стремление к власти), они оставались прежними, что не могло не радовать. Кирк усмехнулся самому себе – с некоторых пор его беспокоил один вполне объяснимый страх, когда посреди ночи капитан просыпался в холодном поту, принимаясь лихорадочно осматривать кисти рук – ему снилось, будто они вдруг вновь превратились в маленькие, тонкие, женские, с изящно проступающей под кожей косточкой запястья и длинными заострёнными пальцами (независимость, потребность в любви с известной долей эгоизма при склонности к тирании). Её руки казались слишком уж слабыми даже для женщины, далёкой от тяжелого физического труда, она сжимала кулаки, когда злилась или обижалась, не в силах причинить вред, её лучший удар казался Джиму оплеухой, давным-давно ему так нравилось рассматривать рисунки-схемы на её ладонях. И ностальгировать. Пожалуй, до тех пор пока он сам, очнувшись однажды в чужом и ненавистном теле, ни осознал, насколько всё серьёзно в этот раз. И первым делом он заметил руки – знакомые, но совершенно в ином ключе. Знакомые по вечерам в Академии, по долгим прогулкам, когда Джим переплетал собственные пальцы с этими, чувственными, когда сжимал их в порыве нежности...
Для Дженис Лестер они были вполне подходящими – её шарм, её настойчивость, напор - и узкие кисти рук, которые так легко было спрятать в ладонях, согреть, объять – рождали противоречивое сочетание мнимой хрупкости и внутренней силы, будоражащее мужское воображение. Для Джеймса Кирка они вряд ли представляли хотя бы малейшую ценность, как в искусстве обольщения, так и в более приземлённом, практическом плане. Такие мягкие и изящные, эти руки вызывали у капитана настоящий страх всякий раз, когда кошмары возвращались к нему, чтобы испытать, напомнить, предостеречь. Пробуждение выходило не самым приятным. Кирк засыпал, вцепившись родными пальцами в подушку – с облегчением ощущая их прежнюю силу и готовность повиноваться хозяину.
Но, как ни странно, во всём комке воспоминаний – грубом, словно ссохшаяся глина или спутанная проволока – потерялось одно, что навещало Джима слишком редко, о котором он думал слишком мало, пытаясь излечить себя от событий памятного дня. Сознание услужливо подыгрывало ему – при обратном переносе личности чужеродные образы поблекли и отступили, лишь изредка возвращаясь призрачной тенью прошлого вместе с тем, единственно достойным сомнительного внимания. Краткое и неясное, оно, тем не менее, оставило свой след в капитанской душе.
Глядя на мир снизу вверх, с высоты нового роста, не чувствуя боле своего собственного тела, центр тяжести которого сместился так внезапно, словно, катастрофически перекувыркнувшись в вакууме, Земля сменила полюса, с едва различимым раздражением поправляя лямку больничного аквамаринового одеяния, то и дело спадающую с плеча, и ощущая себя в этой новой коже, как в неподходящей по размеру одежде, Джим понял, что всё ещё способен твёрдо стоять на ногах, лишь в тот миг, когда его рука – рука Дженис – оказалась вдруг в руке Спока, дав жизнь неожиданно волнующему, но очень приятному чувству. Защищённости.
Ладонь старшего помощника оказалась вытянутой, прохладной и очень уверенной, пальцы – сильными, но чрезвычайно осторожными, трепетными, музыкальными (личность с преимущественно развитою духовной стороною – художник, артист или мыслитель). Кирк выглядывал из-за плеча вулканца, почти не слушая себя самого – капитана, которому ничего не стоило ударить слабую женщину. Власть, неожиданно свалившаяся на голову, не прибавляла добра никому, как, впрочем, и любая иная власть, поскольку править ей, не теряя достоинства, не раболепствуя, не приклоняясь, удавалось очень немногим. Для доктора Лестер места в рядах благословенного меньшинства не нашлось. Не в силах заставить себя обратить на неё внимание, Кирк утолял свою жажду немедленного действия, неожиданного, необдуманного, рискованного, питаясь ощущением собственной руки в руке старшего помощника.
Тогда он не смог бы сказать, что послужило причиной столь нетипичному для мистера Спока поведению – обманчивая ли внешность Кирка, решительность в его суждениях и обвинениях, умение старшего помощника прислушиваться к безумным, на первый взгляд, предположениям и гипотезам, не подкреплённым надлежащими доказательствами.
- Я верю вам, - проговорил тогда вулканец, не прибавив ни привычного «капитан», ни «сэр», ни припасённого для совершенно особенных случаев «Джим». Как будто не мог или не хотел называть вещи своими именами – с какой-либо целью? Предоставляя себе возможность в дальнейшем чётко разграничить в сознании образы Кирка и Дженис, готовые вот-вот слиться воедино.
Заключённого в тело Лестер увели, он даже не смог оглянуться – чтобы хоть взглядом поблагодарить вулканца за преданность и верность капитанскому делу, но ни один охранник в опасном заметном издалека красном одеянии не помешал бы ему – ей – в рассеянности и усталости так пристально рассматривать собственную ладонь, словно на ней вдруг проступили неведомые знаки. На самом деле рука его – её – осталась такой же белой и изящной, женской, совпавшей идеально с изгибом пальцев старшего помощника. Тонкие морщинки вились вокруг запястья, перебитые поперёк едва заметным белым шрамом у основания большого пальца. Откуда он мог взяться? Кирк понятия не имел. Наверное, возник во времена, что наступили после расставания – о которых Джим не желал знать ничего. Мельчайшие детали, которых он прежде не замечал, наталкивали на мысль о том, что Дженис так и осталась для него неизвестной, пусть и близкой когда-то, но отстранённой, занятой медленным пожиранием собственного здравого смысла и души. И теперь ему вдруг достались её нервные пальцы, тонкие жилки, её линия судьбы, линия жизни, холм Юпитера... Кирк мог бы разобрать её – себя – по косточкам, если бы захотел. Но тихая ярость наполняла его до предела, миг – и пролилась бы через край, чего нельзя было допустить. Самообладание оказалось единственной козырной картой в его неудачной раздаче. И обессиленная радость стала ему наградой за обречённое терпение. Вновь став самим собой, капитан поспешил запереть мысли на замок и оставить их в самом пыльном уголке разума чёрным ящиком, закодированным сигналом, архивной записью с ограниченным доступом в банке данных. Чтобы после с тревогой осознать – не самое худшее осталось позади. Коварство реальности не знало границ.
По прошествии некоторого времени Кирк осознал, что… никогда ещё не желал вернуться в тот день, в то тело, которое ему навязали, в тот эмоциональный фон, что не поддавался его воле, был до смешного прям и искренен – с одной лишь целью: понять, в чём же правда – в неминуемом обмане зрения и чувств, в смятении, в рассогласовании оболочки и содержания? Кому предназначалось то лёгкое рукопожатие?
И кто бы вдруг заподозрил старшего помощника в злоупотреблении сложившейся ситуацией? Такой мысли у Джима бы прежде и не возникло. Однако, вернув себе принадлежащее по праву тело, Кирк ощутил возникшую дистанцию в полной мере – теперь, когда было с чем сравнивать. Как будто, видя перед собою совсем другого, более того, незнакомого человека, женщину, Спок мог позволить себе предпринять нечто, в отношении самого капитана казавшееся ему неприемлемым. Улыбку вызывала одна лишь мысль о том, что в один прекрасный день на мостике «Энтерпрайз» старший помощник внезапно и непредсказуемо схватил бы Кирка в его привычном обличии за руку. Такому не суждено было случиться.
По сути, данный вывод просто не имел права становиться причиной к разочарованию.
На деле же, как это и случается в жизни, всё вышло наоборот.
Порой стоило лишь капитану закрыть глаза – он видел их – руки. Руки Дженис. Только её. Чуть позже он стал видеть их в компании других – в той же степени тонко скроенных, ломких, никоим образом не раскрывающих свою внутреннюю мощь.
Если бы по странному и страшному стечению обстоятельств Кирк вновь оказался пленником доктора Лестер, он смог бы утешиться, часами рассматривая ладони старшего помощника, он знал бы их наизусть, куда лучше, чем руки Дженис, он изучил бы всё до мельчайших деталей, не отпустил бы эти пальцы…
Нет, продолжаться дальше так, определённо, не могло!
Джиму необходимо было знать, в неведении он чувствовал себя неуместным, неправильным, будто собственное привычное тело изменилось до неузнаваемости, оказавшись неподходящим, будто женщина, облюбовавшая его себе, расслабила кое-где жизненно важные винты и гайки, изменив на собственный лад, а теперь можно было бы только мечтать о том, чтобы всё вернулось назад.
Если бы Джим жил одними лишь мечтами, он бы вряд ли стал капитаном.
Капитаном он стал лишь благодаря тому, что мечты обращал в реальность.
Когда-то в далёком земном прошлом завсегдатаи баров в Айове и Техасе развлекали себя рукоборством и армрестлингом, сбитые из грубых сосновых досок столы трещали, соревнующиеся обливались потом, скаля зубы, все прочие, образовав круг, подначивали безумных, пышущих жаром и перегаром фермеров, которые и рады были стараться. Жители южных штатов отличались бесхитростным азартом и неотёсанным юмором, но именно о них вспомнил капитан, перехватив Спока на выходе из лифта – палуба N, «Энтерпрайз». Да, намёк на нечто подобное сохранилось и в этом рукопожатии-захвате, рукопожатии навылет, рукопожатии, в котором Джим чувствовал каждую лучевую кость запястья вулканца, соприкасаясь локтями, ощущая напряжение мышц. И нечто – самую малость – помимо напряжения. По крайней мере, Кирку так думалось.
- Вам бы это понравилось, мистер Спок? – настойчиво осведомился он, всё ещё удерживая старшего помощника за руку, разве что ослабив неожиданно резкую, почти агрессивную хватку – вышло неосознанно, подкреплённое мыслями последних дней.
Спок взглядом проследил эту неожиданно образовавшуюся связь, не пытаясь, впрочем, освободиться – для Кирка это в равной степени могло оказаться и хорошим, и тревожным знаком.
- Объясните, капитан, - проговорил вулканец с оттенком – Джим не побоялся бы этого слова – удивления. Хотя подобная эмоция была доступна старшему помощнику, он нечасто позволял себе проявлять её.
Как будто Спок действительно не понимал.
В коридоре не было ни души, кроме них самих, но Джим вдруг растерял весь свой боевой настрой – как будто кто-то выглянул из-за угла, недоумевая, что за размолвка произошла между капитаном и его старшим помощником.
- Вы либо хороший актёр, мистер Спок, либо и вправду… - не договорив, умолк Кирк, чувствуя, что ещё мгновение – и ему духу не хватит узнать, поэтому стоило поторопиться. – В теле Дженис Лестер я был почти беззащитен, слаб. Нуждался в вас, как никогда прежде. Ответьте на вопрос – вам бы понравилось, если бы я вдруг вцепился в вашу руку, не отпуская достаточно долго для того, чтобы дать вам это понять?
Кисть Спока в приглушённом свете казалась совсем смуглой по сравнению с его, Джима, ладонью. Не смуглой, как бронза загорелой кожи в прохладной тени жаркого летнего дня, скорее, смуглой, как тонкая кора баобаба на грани африканской ночи. Вулканец молчал. Согласно логике подобный момент мог наступить гораздо раньше, возможно, даже сразу же после обратного обмена телами, но старший помощник испытывал незнакомое и неразумное, по его мнению, чувство надежды, свойственное людям, чувство пустое, поскольку возникало оно по большей части в ситуациях, когда точный расчёт сводил вероятность благоприятного исходя к числу столь незначительному, что бездумная трата энергии на поддержание слабого огонька – блуждающего болотного огонька – представлялась нецелесообразной. Но люди... не в природе их было мириться с неизбежным. По сути, земляне были и оставались мятежным народом.
И по какой-то нелепой причине – не иначе как в силу своего двойственного происхождения – Спок знал, что бацилла надежды живёт и в нём. Его превосходная память сохранила каждую единицу чувственного восприятия, появившуюся на свет, едва лишь их рукам случилось соприкоснуться. Этот порыв вулканец считал недостойным, но не мог поступить иначе, всё ещё ощущая остаточное влияние мелдинга – отличного от всех прочих, когда его действиями руководил лишь разум, но там, в тесной каютке, куда сослали Джима, там Спока впервые ослепила вспышка осознания, когда, не сдерживаемые боле железной волей капитана, его мысли вдруг хлынули неконтролируемым потоком.
Старший помощник видел себя в зеркале сознания Кирка гораздо чаще, чем кого-либо или же что-либо ещё. Он видел себя так часто, что ярчайшие образы слились в единую пёструю ленту, обвившуюся вокруг разума вулканца, мягко утягивая его в глубину калейдоскопа...
Реальность встретила его лёгким головокружением, с которым Спок обязан был справиться, он приблизился к охраннику, коснулся у основания шеи – и всё, как в тумане – выбрался в коридор, успокоил второго, зная, что капитан следует за ним попятам. Именно тогда потребность в повторном прикосновении, как в подтверждении увиденного, вырвалась из под его контроля, воспользовавшись минутной слабостью сознания.
Теперь последствия этой ошибки смотрели на старшего помощника требовательно и тревожно – глазами Кирка. Даже не вторгаясь в его разум, вулканец прекрасно знал, о чём тот мог бы подумать. У Джима оказалось достаточно времени для того, чтобы сделать соответствующие выводы – что не могло не беспокоить.
- Спок, - Кирк сжал руку вулканца ещё сильнее. Он не мог дать ему уйти, не объяснив толком, что значит это неожиданное «нападение» и последующий допрос с пристрастием. Но слова не желали выстраиваться во фразы, максимально точно передающие мысль. – Спок.
Вулканец глубоко и бесшумно вдохнул. Сейчас.
- Я понимаю вашу обиду, капитан, - проговорил он спокойно и невозмутимо. – И прошу прощения за неподобающее моему рангу поведение. Этого больше не повторится.
Джим нахмурился, пристально вглядываясь в бесстрастное лицо старшего помощника, не понимая, каким образом ему удалось выразить мысли, сплетённые в узел макраме в его голове, наименее удачными словами, которые Спок умудрился понять с точностью до наоборот.
Признаться, разжал пальцы он лишь для того, чтобы проверить – воспользуется ли этом старший помощник или нет.
Гостеприимно открывшиеся перед вулканцем двери лифта хищно щёлкнули перед самым носом капитана, оставив его в одиночестве бездумно постукивать ногтём по полимерной решётке ближайшего интеркома. Белая лампочка селектора ярко горела, кто-то – весь «Энтерпрайз, пожалуй – вслушивался в трескучую пустоту, но Кирк впервые не мог подобрать правильные слова. Он чувствовал себя ребёнком, которому пообещали Вселенную в подарок на день рождения, а в картонной коробке с красным бантом оказался лишь игрушечный экскаватор с оптоволоконным управлением.
Округлая кабина уносила старшего помощника к верхним палубам, к мостику.
Конечно, были вещи, которые Спок считал допустимыми: называть капитана по имени, например... Но существовало и то, чему не было места в их жизни на «Энтерпрайз», то, чего Спок никогда бы не сделал (вновь?). Уставом подобного права предусмотрено не было.
Возможно, Спок и решился бы пойти против этого досадного во многих отношениях документа, позволив Джиму решать самому, нежели делать за него выбор. Только вот капитану об этом знать было вовсе не обязательно.

@музыка: Del Shannon - Runaway

@темы: Star Trek, Фанфикшн

---

Между прошлым и будущим

Название: Между прошлым и будущим
Автор: Reno
Фэндом: Герои
Категория: drama, angst
Рейтинг: PG-13
Пейринг: Габриель/Эль (+ персонажи – Боб Бишоп, Ноа Беннет, Вирджиния Грей, мистер Грей)
Предупреждения: я точно знаю, что мать Сайлара звали Вирджиния, с отцом что-то запутанное вышло. В третьем сезоне был некий Самсон Грей – но он ведь не был мужем Вирджинии Грей, он был настоящим отцом Сайлара! В общем, по логике вещей, у него должна быть другая фамилия... Я не знаю, честно.
От автора: немного истории из жизни Эль и Габриеля. Всё – сплошной вымысел.

Читать дальше

Настоящее – нечто странное, необъяснимое и относительное. Для прошлого оно – будущее, для будущего – прошлое. Это лишь крошечный миг, мимолётный, проходящий, казалось бы, ничего не значащий, но именно из мельчайших песчинок настоящего, прежде представляющего собой единый запутанный бесформенный ком будущего, складывается определённая структура прошлого – тонкие ювелирной работы нити, аккуратно переплетённые между собой в причудливый, но правильный узор. Настоящее – словно фильтр или шлюз, пропуск грядущего в ушедшее. И, не смотря на всю свою невероятную быстротечность, оно способно вмещать в себя всё, что так важно для нас. Нельзя всё время жить прошлым – это останавливает колесо прогресса, нельзя всё время надеяться на будущее – оно туманно и не высечено в камне. Дрейфуя между временами, когда сказанное слово мгновенно ускользает в былое, стоить помнить, что только в настоящем ещё можно что-то изменить, но, изменив, следует понимать, что и в будущем кто-то ловко перетасует карты и сыграет новую партию.

- Всё готово, - проговорил Беннет, в последний раз осмотрев многочисленные датчики на руках и ногах Эль – несколько проводков вились вокруг её головы. – Боб, я повторю, это может быть очень опасно.
- Она справится, - уверенно проговорил Бишоп, потрепав дочь по светлым волосам. – Правда, милая?
Та улыбнулась – по мнению Беннета, чуть побледнев – под глазами у неё залегли тени, будто она всю ночь не спала. Всякий раз, когда Ноа видел её, ему казалось, что девочка не слишком счастлива. Боб Бишоп страдал редким недугом – повышенным уровнем притязаний. Он был склонен ожидать от Эль больше, чем она способна была предложить, и это настораживало. По мнению Ноа ничего не могло быть хуже, чем видеть страдания своего ребёнка. Стоило лишь малышке Клэр заплакать – у него сердце разрывалось. Боб в этом смысле был гораздо менее щепетильным. Он любил дочь, но порой видел в ней бездушный генератор электроэнергии, который ему не терпелось испытать, выжать наибольшую мощность, заставить работать на износ.
Девочка терпела. Она безропотно позволяла работникам лаборатории держать её в напряжении по несколько часов в день – читала сказки, заполняла прописи и изредка (Ноа знал, но никогда бы не проболтался) плакала – то ли от боли, то ли от тоски. Беннет понимал - у ребёнка должна быть мать – иначе кто же подарит ей нежность, защитит по-женски бережно, обнимет и утешит? Боб мнил себя супер отцом – но он не справлялся, и это было очевидно. Чего-то он просто не понимал, а что-то казалось ему откровенной бессмыслицей. Он знал, что Эль – необычная девочка, но не предавал слишком уж большого значения тому, как она чувствовала себя в роли подопытной морской свинки. И, уж конечно, он никогда бы и мысли не допустил, что совершает ошибку – для дочери он был «папочкой», который приносил шоколадные конфеты с наклейкой Primatech на упаковке и кукол в цветастых платьях. Он был для неё всем.
Эль только-только успела вернуться из школы – её привезли на огромной чёрной машине Компании – как Ноа вынужден был провести её через этажи и лифты в лабораторию. Вряд ли она успела пообедать, билась в голове мысль.
- Моя дорогая, - чмокнул её в макушку Боб. – Как прошёл день?
- Скучно, - протянула Эль. – Тим Коннор кидался в меня бумажными шариками.
- Негодник, - засмеялся Боб, переглянувшись с Беннетом – тот нахмурился, покачав головой.
- Я хочу есть, - проговорила девочка – опасения Ноа подтвердились. Нельзя было мучить малышку – а на голодный желудок тем более.
- Чуть позже, милая, - пообещал ей отец. – Ты ведь не хочешь пропустить тренировку.
Обладая способностью производить электроэнергию, стоило бы кое о чём позаботиться – не причинить вреда собственному организму. Это Эль твердили каждый день – с утра и до вечера, вбивая в её голову осознание того, что она может быть опасна – в первую очередь для себя самой. Маленький солдат крошечной армии.
- Я сегодня устала, - пробормотала Эль. – Пойдём домой, пап.
Беннет едва не бросился к ней, но она смотрела доверчиво на Боба, а Ноа почти видел, как в его голове зарождается новый план.
- Прекрати это нытьё, - строго приказал ей Бишоп. – Ты знаешь, что тренировки важны, ведь так?
Эль вдруг оглянулась на Беннета. Тот едва заметно улыбнулся.
- Да, - прошептала она.
- Ты ведь не хочешь никому навредить?
- Нет.
- Мы остаёмся, Эль.
- Хорошо.
- Вот и умница.
Боб вновь улыбнулся, взял дочь за руку и повёл к привычному креслу у окна.
- Для начала нам нужно сверить параметры – со вчерашнего дня могли произойти некоторые изменения, - сказал он одному из ассистентов.
Ноа не мог избавиться от навязчивого ощущения, что сегодня произойдёт что-то не слишком хорошее. Нельзя было предпринимать новое натощак.
- Боб, что ты задумал? – отозвав Бишопа в сторону, спросил он.
- Ничего особенного, - откликнулся тот, поправив очки. Беннета, по правде говоря, откровенно раздражал этот его жест. Сам он никогда очков не носил, опасаясь, однако, что когда-нибудь придётся и ему. Стёкла рождали блики, закрывали глаза, прикрывали истинные намерения, создавали неуловимое ощущение опасности. Что-то в этом казалось Ноа досадным. Он думал о том, что Клэр, вероятно, подобное бы не понравилось.
- Она устала, она пропустила обед, задумайся, Боб, это может закончиться плохо.
- С моей дочерью ничего не случится, - упрямо проговорил Бишоп. – Ты не знаешь, какая она сильная. Она сделает всё, чтобы я гордился ей.
Беннет едва не врезал ему. Как эффектно он бы сбил очки с самодовольного носа!
- Ты не понимаешь, Боб, она всего лишь маленькая девочка, она не машина, ей нужен отдых.
Бишоп посмотрел поверх его плеча – Эль как раз готовили к обычному осмотру – прикрепляли датчики к одежде, приклеивали тонкие проводки к запястьям и вискам.
- Ты мне мешаешь, Ноа, - напряжённо проговорил он. – Сегодня ты здесь не нужен, поэтому можешь вернуться к Клэр и проявить заботу по отношении к ней, а не к моей дочери. У неё есть я, у неё есть всё.
У него лихорадочно блестели глаза.
- Я не уйду, - медленно проговорил Беннет, понимая, что должен убедиться: с девочкой ничего не случится. Он вовсе не был уверен в том, что её собственный отец, одержимый жаждой вывести её на новый уровень силы, не причинит ей боли. Боб был готов рисковать – отчего-то не собой, а своей дочерью. Ноа с радостью назвал бы его подонком, если бы Бишоп не был на хорошем счету у Анджелы Петрелли. Поставь её перед выбором - и Беннет вылетел бы на улицу, а Клэр навсегда покинула бы его дом. Сандра никогда бы не пережила.
- Тогда не путайся под ногами, - отрезал Боб. На лбу у него выступили крошечные капельки пота.
Разговор был окончен.
- Что мне нужно делать? – спросила Эль, достав из школьной сумки цветные карандаши и альбом. – Просто сидеть? Как раньше?
- Нет, милая, - мягко проговорил Бишоп. – В этот раз мы будем испытывать твои силы, разве не чудесно? Вдруг ты сможешь осветить целый город, Эль.
Он порылся в карманах, достал платок и промокнул лоб.
- Это... гран-ди-оз-но, - проговорила она по слогам и засмеялась. – Да, пап?
- Абсолютно точно, кроха.
Ноа нахмурился – ничего грандиозного в том, чтобы заставить девочку снова и снова вырабатывать электрический разряд, он не видел. Эль всё ещё не умела управляться с собственным даром, она могла причинить боль – неумышленно. Однажды она опалила себе волосы, а на подушечках пальцев кожа оплавилась, словно воск, а после пошла волдырями – мелкими, жгучими. Она тогда не плакала, но готова была – её губы дрожали, кривились, а кончик носа покраснел.
- Нам нужно соединить её ладони с элементом питания, - проговорил лаборант. – Что для начала?
- Карманный фонарик, - проговорил Боб. – Уверен, с этим она справится в два счёта.
Беннет вздохнул. Если бы только он мог это остановить.
- Приступайте, - приказал Бишоп.
Эль сосредоточенно взглянула на него.

- Милая, - позвал мистер Грей жену. – Какого чёрта, прости меня, ты дала Габриелю эти часы? Он ведь всё разломал!
Миссис Грей аккуратно повесила фартук на крючок. Посуда была вымыта. Следовало бы заняться другими делами.
- Часы были старыми, дорогой, я подумала...
- Это были часы моего прадеда, бесценная реликвия, а ты отдала их маленькому негодяю?
Миссис Грей покачала головой. Видимо, дела в конторе шли не так уж и хорошо, если её муж вдруг принялся за старое.
- О, не смей так говорить о Габриеле. Он ребёнок, дети в таком возрасте гораздо больше ломают, чем создают, ведь так они познают мир.
- Тогда отдай ему свои щипцы для завивки. Пусть оторвёт провод, погнёт защёлку или ещё что-нибудь! Почему, чёрт побери, часы?
Миссис Грей вошла в комнату. Её провинившийся сын стоял в углу – обиженный на весь свет. Кажется, он был готов всплакнуть. Мистер Грей нервно читал газету – порывисто переворачивая страницы.
- Джордж, ты слишком серьёзно относишься к своим часам. Неужели тебе какой-то хронометр дороже сына?
Мистер Грей едва не подскочил в кресле.
- Джинни, ты ведь знаешь, какой он мне сын, и я не позволю ему творить всё, что заблагорассудится, - быстро зашептал он. - И ещё – тебе никогда не понять это невыразимое очарование, гармонию, которая присутствует в любом действующем точно выверенном механизме. Часы – не просто грубый металл, они – живут и дышат, в них стучит сердце, жужжат шестерёнки, каждая деталь – невероятно значима. А что мне делать с этим?
Он продемонстрировал жене выпотрошенный корпус. Кварцевое стекло жалобно поблёскивало в тусклом свете настольной лампы. Миссис Грей едва не улыбнулась, но вовремя одёрнула себя. Не стоило подливать масла в огонь.
- Ты сможешь их починить? – поинтересовалась она.
- Естественно, - демонстративно закатил глаза мистер Грей. – Не было ещё таких часов, которые я не смог бы починить. Но это не значит, нет, Вирджиния, не значит, что с ними можно обращаться так безответственно!
- Габриель не хотел им зла...
- Он – маленький негодяй, - негромко повторил мистер Грей, оглянувшись на сына – тот дёрнул плечом и замер. Грей, удовлетворившись увиденным, кивнул. – Будущий продолжатель моего дела при явном отсутствии аккуратности и такта.
- Дорогой, он...
- Да, он ребёнок. Но он – разрушитель! Катастрофа! Варвар!
Габриель, всё ещё стоявший в углу, был подозрительно тих.
- Перестань, - с укоризной проговорила миссис Грей. – Ты давишь на него. Ты постоянно его поучаешь.
- Ты знаешь, Джинни, дорогая, откуда он, - покачал головой мистер Грей. – Возможно, мы совершили ошибку.
Вместо ответа миссис Грей подошла к сыну и крепко его обняла. Она души не чаяла в нём, и слова мужа казались ей чудовищными.
- Ничего, милый, - прошептала она, глядя в его тёмно-карие настороженные глаза с длинными ресницами, - однажды всё изменится, однажды ты поймёшь, что этот затхлый мир, - она обвела взглядом захламлённую квартиру, - не для тебя. Что ты достоин большего.
Мальчик улыбнулся сквозь слёзы – всё-таки не удержался. Ему хотелось сказать, что часы он вовсе не ломал, к тому же, смог бы с лёгкостью собрать всё, как было, но мать продолжала говорить ему что-то – и он промолчал. Вокруг острые стрелки ходиков, будильников, брегетов синхронно указали на цифру двенадцать.

Что-то пошло не так – Беннет знал это с самого начала. Эль с лёгкостью зажгла лампочку фонаря – даже слегка перестаралась, и вольфрамовая спираль не выдержала – лопнула, закоптив стекло.
Бишоп одобрительно глядел на дочь – а она так ласково, так радостно улыбалась ему, что Ноа становилось не по себе. Он сотню раз клялся – мысленно – что никогда не позволит Клэр видеть в нём кого-то большего, чем он есть на самом деле. Эль создала себе идол, она идеализировала своего отца, хотя, пожалуй, пока даже слова такого не знала. У неё начисто отсутствовал инстинкт самосохранения, чем Бишоп активно пользовался – с каждым днём все более злоупотребляя.
- Моя девочка способна на большее, - заявил он. – Эль, милая, я ведь могу на тебя положиться?
Такая подлая имитация доверия, от которой у Беннета челюсть сводило.
- Ещё бы! - кивнула она – светлые волосы рассыпались по плечам.
Она вырастет красавицей, подумал Ноа. Если, конечно, выживет.
- Нам нужно заставить работать этот телевизор, - проговорил Боб. – Проверьте все соединения, ни к чему тратить энергию впустую.
Будто в данный момент именно этим он не занимался! Бездарно использовал силы собственной дочери.
В её пальцах зарождалось голубое свечение, перетекавшее в ладони, к датчикам и проводкам, собираясь крупными острыми каплями, стекаясь в единый поток.
Экран телевизора загорелся, пошёл полосами.
- Если принести антенну, можно будет смотреть хоккей, - самодовольно улыбнулся Боб. – Как раз сегодня показывают, Ноа. По бутылочке пива?
Он казался Беннету страшно беспринципным, скорее всего, таким он и был, только вот пока никто так и не решился указать ему на это.
- Что если мы вырубим свет в этом блоке? – обратился Боб к одному из сотрудников. – Не нарушим работу ваших машин?
- У нас автономное питание от внешней сети, - негромко проговорил тот, снимая показатели счётчика. – Аварийное.
- Она не справится с мощностью генератора, - проговорил Ноа. – Боб, не делай этого.
- Это всего лишь одна цепь – пара помещений, даже не целый этаж.
- Твоя дочь устала. Она голодна. Перестань мучить её.
Бишоп коротко взглянул на Эль, рассматривающую картинки в каком-то научном справочнике, оставленном на столе.
- А ты перестань говорить со мной так, будто я подвергаю её какой-то ужасной пытке. Она – не безвольная часть эксперимента, она – его полноправный участник. Ей выпала уникальная возможность обуздать свой дар. Если она верно рассчитает силу, то не пострадает.
- Ей семь лет! – взорвался, в конце концов, Ноа. – Ты забываешь об этом, Боб. Тебе кажется, что она выносливая и сильная. Но она просто маленькая девочка. Она нуждается в твоей защите...
- Я её отец. Я в состоянии позаботиться об Эль, - заявил Бишоп. И обратился уже к лаборантам. – Готовьте всё, я абсолютно уверен, что мы справимся с этим.
Эль привычно смотрела в окно во внутренний двор, заставленный промышленной техникой, отслужившей свой срок. Двое рабочих парковали в углу старый погрузчик с синей полосой на борту. Кое-где сквозь забетонированный пол пробивалась трава. Наверное, перед сном отец, как всегда, расскажет ей новую историю из книги «Пятый уровень. Руководство по управлению». Это была неведомая и странная страна, в которой правили негодяи и злодеи, а добрые люди пытались их обуздать. Звучало порой абсурдно, но на то она и сказка – неправдоподобность с долей истины.
- Беннет, поверни тот рубильник, - проговорил Бишоп. – Эль, милая, сосредоточься.
Девочка внимательно посмотрела на него. На мгновение она позабыла, где находится. Выбеленные стены лаборатории вернули её к действительности.
- Все готовы? – поинтересовался Боб. Возражений не последовало – даже со стороны Ноа. – Тогда приступаем.
Поначалу лампы судорожно замерцали – напряжение то падало, то нарастало, ток был неровным, шершавым, с зазубринами. Цеплял металл. На световом графике линия ломалась, вычерчивая кривую.
- Держи напряжение! - приказал Боб.
Девочка стиснула зубы – она никогда бы не призналась в том, что жар в её ладонях стремился к невыносимому, раскалённому до бела.
- Это всё, что ты можешь?
Она зажмурилась так, что в уголках глаз выступили слёзы.
Позади заработал кондиционер, но почти сразу же заглох.
- Не получается, - тонкий голосок Эль звучал жалобно.
- Не смей! – едва не дал ей пощёчину отец. – Не смей притворяться слабой!
- У неё катастрофически упал уровень глюкозы в крови! – закричал Ноа. – Боб, ты убиваешь её!
Он никогда бы, пожалуй, не смог понять, отчего Бишоп – ответственный за здоровье и благополучие Эль – столь бесстрашно требовал от неё невозможного. Разве не доводилось ему увидеть, что удар током способен был сделать счеловеком? Те, кто выжил после подобного, навсегда оставались калеками. Их тело сгорало, связи с мозгом нарушались, они лишались речи, не могли ходить, становились лишь оболочкой без разумного наполнения.
Тонкие жгучие проводки вгрызались в кожу ладоней.
Эль безвольно лежала в кресле – как тряпичная кукла. Её тело вздрагивало, глаза были широко раскрыты - бессмысленны. Боб Бишоп пытался привести её в чувство, но она пришла в себя только на следующий день – в лечебном центре Компании.

В карманах брюк Габриеля звенел разный металлический мусор: Вирджинии уже порядком надоело всякий раз вытряхивать на дощатый пол шестерни и гайки, но в этом заключалось хобби её сына. Очевидно, он не был коллекционером, но младший Грей всегда с интересом рассматривал эти осколки некогда вполне рабочих механизмов, казалось бы, пытаясь понять, что заставляет их – в одном месте, в одно время – жить и существовать именно в том порядке, что был задуман мастером, заложен им изначально. Конечно, в девять ему было бы сложно выразить нечто подобное словами, и вряд ли миссис Грей удалось бы добиться большего, чем «Мне просто нравится» в ответ на её вопрос «Почему?».
Шестерни отправлялись в коробку под шкафом в прихожей, чтобы вернуться в карманы спустя стирку и сушку брюк – вернуться домой, порой посмеивалась про себя Джинни. Ей было сложно находить жизнь забавной, но в чём-то она преуспела – в первую очередь в своём отношении к странным людям, событиям и вещам. Ей нравилось считать себя толерантной. Ей нравилось также и само слово, оно звучало солидно и свежо. Вряд ли мистер Грей отличался подобной толерантностью, а ведь он превосходил жену во многом – в сообразительности и предприимчивости, в ловкости рук и остроте глаз. Порой Вирджиния думала, что он выбрал верный путь в жизни. Порой ей казалось, что только в этом мистер Грей и оказался прав, в остальном же он был подобен сотням других людей – раздражительных, вспыльчивых и до зубовного скрежета педантичных.
Миссис Грей не стремилась к оригинальности, но с восхищением смотрела на тех, кто выделялся из толпы с самого рождения – естественным и наиболее подходящим образом. Она не питала ложных надежд на свой счёт, но стремилась видеть в Габриеле нечто, чем прочие в её окружении не обладали. Пусть этим неведомым качеством была всего лишь любовь её сына к мельчайшим деталям, разбросанным по асфальту за окном. Возможно, кто-то просто сгоряча выкинул в окно старый будильник, и он, несчастный, разбился от твердь земную, вмиг лишившись всех внутренностей – пружинок и болтиков, стрелок и всей прочей значимой мишуры...
- Мам, что ты делаешь?! – миссис Грей даже не заметила, как Габриель подлетел к ней, вырвав брюки из её рук.
- Я всего лишь хотела постирать их, - попыталась объяснить она рассеянно – слишком уж много мыслей роилось в её голове.
- Здесь мои вещи! Ты собиралась их выбросить! – мальчик принялся лихорадочно выворачивать карманы, собирая шестерни.
- Я никогда в жизни не сделала бы ничего подобного, - спокойно проговорила Вирджиния. – Ты ведь знаешь, Габриель.
Он замер на миг, чтобы после взглянуть на неё с подозрением.
- А что бы ты сделала? – осведомился он чуть напряжённо.
Настал звёздный час Вирджинии Грей. Она торжественно извлекла на свет коробку из-под тостера и протянула её сыну.
- Я бы сложила всё сюда, - терпеливо и с затаённой радостью сказала она. – А после вернула бы всё на место.
Он в нерешительности глядел на коробку, будто сомневался, настоящая ли она, в том ли её предназначение, чтобы быть вместилищем для пружин и гаек, или же мать выдумала, изобрела её только сейчас – лишь для отвода глаз. На дне уныло перекатывалась пара металлических «спиралей», которые обычно использовались в заводных игрушках. Претензия на честность...
- По-твоему, где я хранила всё твоё добро прежде? – Вирджинии жизненно необходимо было доказать.
- Я думал, что потерял их, - пробормотал Габриель, протянув руку, чтобы коснуться мёртвых элементов питания. – Оказывается, ты позаботилась о них.
Звучало так, будто в них и вправду когда-то теплился огонёк жизни.
Он внимательно посмотрел на мать. Миссис Грей улыбнулась. Она надеялась, что смогла восстановить доверие, ведь она нуждалась в сыне даже больше (как ей порой казалось), чем он в ней. Как грустно ей ни было бы, она находила подтверждения своим опасениям чаще, чем сама того хотела.
Габриель любил бродить по Квинсу часами – и миссис Грей, признаться, скучала, хотя гораздо больше тревожилась. Возможно, тоска просто порождала её необъяснимую тягу выйти из дома – заведомо потерянной - и отправиться на поиски сына – в узких переулках и выложенных кирпичом тупиках, но она сдерживалась, понимая, что доверие в отношениях между ней и Габриелем могло бы решить всё – его жизнь, её значимость, то, вернулся бы он однажды, или же предпочёл бы отделить себя от неё.
А теперь она держала в ладони крошечную плоскую шайбу, похожую на кольцо – оно не налезло бы даже на мизинец, понимая, что, возможно, когда-то вот такая железка заменит её, вытеснит за край существования сына, станет чем-то большим для него. Ей просто следовало помнить об этом – чтобы после руки не опустились от внезапного свалившегося на голову осознания.

Когда Эль было тринадцать, Боб решил, что она должна учиться на дому – в этом была его прихоть, его желание и отцовская воля. Ничто обсуждению не подлежало.
- Ты хочешь запереть меня в этих стенах на всю жизнь!! – кричала Эль, швыряя школьные книги на пол (в них нельзя было делать пометок, но она всё равно разрисовала страницы карандашом), пока он рассеянно перекладывал бумаги. – Чтобы я не знала ничего, не видела неба над головой! Ты лишаешь меня друзей, всего, что мне дорого!
Его голос чуть дребезжал, словно неплотно пригнанное к раме стекло, когда он пытался объяснить ей причину своего решения.
- Ты не такая, как они. У тебя другие цели и другие пути.
Он знал, что ей уготовано. Карьера в Компании. Без права выбора.
- Скажи ещё, что у меня другая судьба! Просидеть всю жизнь в клетке!
- Если так будет нужно, - Бишоп не чувствовал горечи. С тех пор как умерла его жена – а это случилось страшно давно – горечи в его жизнь путь был заказан, поскольку потеря контроля была непозволительна. А уж совладать со вздорной девчонкой Боб был в состоянии.
Эль сжала кулаки, не в силах успокоиться. Она могла бы сейчас убить его одним ударом, но после убила бы себя за содеянное.
Поэтому не было для неё лучшего выхода, чем выбежать из отцовского кабинета, как следует хлопнув дверью, промчаться по коридорам Компании, едва не сбив с ног пару сотрудников, спуститься по лестнице и выбежать на улицу прямо под дождь. Как и любой подросток.
В ней варились одновременно злость, досада, обида, и кипели жгучие горькие слёзы. Возможно, в последний раз она могла ощутить прохладные капли на лице, и этот запах прибитой пыли в большом городе, который шумел и продолжал существовать где-то далеко позади. Primatech возвышалась над Эль, а она всё ещё была слишком мала, чтобы идти против воли Компании и отца. Она медленно побрела вдоль облицованной плиткой стены, когда в ладонях знакомо защекотало, зажгло, и всё вырвалось наружу – боль, раздражение, безысходность – единым вспыхнувшим шаром разряда. Её накрыло, затрясло, ударило со всей силы – до самого нутра, прошло потоком сквозь руки, ноги и сердце, зацепило лёгкие – и стало нечем дышать. Она рухнула, почти не осознав произошедшего, в воде искрило, вода облепляла её болью, граничащей с гибелью. Она провалилась во тьму.
Ноа взволнованно вышагивал по кабинету Бишопа – тот, пожалуй, не слишком уж волновался из-за выходки Эль. Он спокойно перебирал бумаги, изредка помечая что-то в блокноте.
- Так ты не собираешься искать её? – встревожено поинтересовался Беннет
Боб взглянул на него иронично. Отложил на минуту карандаш.
- Она вернётся сама, Ноа.
Тот качнул головой. Бишоп чуть улыбнулся.
- Кроме меня и Компании у неё никого нет. Ей некуда идти, некуда бежать. У неё нет ни денег, ни документов.
И собственной жизни тоже, подумал Беннет.
- Ты говоришь так, словно твоя дочь – пленница на пятом уровне, как все эти монстры.
Маловероятно, ведь у них никогда не было причин возвращаться.
Боб усмехнулся. Возможно, прежде он никогда не задумывался о чём-то подобном, но капризы Эль начинали его порядком раздражать. Он мог бы наказать её за непослушание.
- Кто знает, Ноа, - проговорил Боб с едва различимой угрозой. – Кто знает.
Беннет содрогнулся при одной мысли о том, что однажды, возможно, пройдёт по тёмным коридорам с втравленными в бетон окнами-витринами из пуленепробиваемого стекла, за которыми лишь сумасшедшая ярость – неистовое желание выбраться, глотнуть воздуха и истребить род человеческий, и увидит в камере девушку с белокурыми волосами, забившуюся в угол. Компания существовала за счёт генных мутаций, возникавших спонтанно или же по воле учёных, а Эль была частью Компании, её никогда бы не выпустили на свободу, она жила в стенах Primatech, хотя прежде у неё с отцом был чудный домик у побережья. Один из тех, что Эль с её пробудившейся неподконтрольной силой спалила дотла.
С тех пор в её комнатах были только бетонные стены.
На улице дождь лил как из ведра – окно было открыто, и заливало подоконник. Боб мог бы лишиться большей части своих бумаг, если бы не задвинул защёлку, но ему, казалось, не было дела до того, что вода капала на паркет и ковёр.
- Сделай одолжение, - пробормотал Бишоп, просматривающий материалы с камер, установленных в стратегически важных для Компании точках.
Беннет поднялся и подошёл к окну. Постоял немного, глядя на низкое, как потолок ретро-машинки небо, перевёл взгляд на улицу.
У пустынной дороги на тротуаре кто-то лежал. Светлые спутанные волосы укрывали мокрый асфальт, и рядом не было никого, кто смог бы помочь.
- Боб, - встревожено позвал Ноа. – Не думаю, что это тебе понравится.
Бишоп с досадой оглянулся на Беннета – его отвлекали от важного дела, а от Ноа ничего серьёзного ждать не приходилось. Пришлось-таки подняться из удобного кресла, чтобы убедиться в этом в очередной раз.
- Бог мой, - выдохнул Бишоп. Пожалуй, он мог бы выпрыгнуть из окна, подчиняясь импульсу, но вместо этого распахнул дверь так, что золочёная ручка (персональная гордость Боба) стукнула о стену, оставив едва заметную отметину.
Холод ушёл. И ощущение твёрдого камня – тоже.
- Эль! – кто-то звал её через духоту и мрак. – Эль, очнись! О, Боже, нет!
Бил по мокрым от дождевой влаги щекам, плакал и причитал.
Она всё ещё чувствовала отголосок собственного разряда – ноги онемели, а сердце стучало так, словно готово было разорваться на части. Электролиз убивал её – она сама причиняла себе боль. Вода была превосходным проводником – зубы стучали, голова пылала, но страха не было. Она не боялась смерти и небытия – в свои-то тринадцать. Наверное, это было совсем уж ненормально.
Эль открыла глаза – вокруг было тяжёлое тучное небо. Оно медленно двигалось, ползло по-улиточьи и вообще напоминало собой гигантского слизняка – уже не казалось таким привлекательным.
- Эль, - кто-то сжал её руку. – Милая.
- Пап? – попыталась она повернуть голову, но не смогла. Её везли на смешной медицинской кушетке, будто она и вправду не в состоянии была подняться и добраться до своей комнаты в задней части Компании. Возможно, съесть плитку молочного шоколада...
- Я здесь, - Боб гладил её по мокрым волосам. – Прости меня, я такой глупец.
Он никогда бы не признала в этом добровольно. И сейчас он не был искренним. Он был просто напуганным, а ужас порой говорит человеческим голосом – изнутри, дёргает за марионеточные нитки, заставляет улыбаться и плакать, играть в благородство и так часто обманывать. От этого стало лишь горше. Былая обида вдруг вспыхнула с новой силой, но едва Эль увидела бледное лицо отца, как ей стало невероятно жаль его.
Она не терпела жалость – ненавидела жалеть кого-то, ненавидела, когда кто-то жалел её. Но сейчас она не смогла бы отмахнуться от собственных слёз, которые в дождь ничего и не стоили – как воздух.
- Со мной всё будет в порядке, - пообещала Эль, понимая, что отчасти кривит душой. Она просто не могла знать наверняка. – Пап, всё будет в порядке.

- Чёртова рухлядь! – выругался мистер Грей, когда старый Форд заглох посреди скоростного шоссе на Нью-Йорк – он и Габриель как раз возвращались из Филадельфии, где мистер Грей должен был встретиться с крупным поставщиком швейцарских часов. Встреча не состоялась, а теперь ещё и мотор отказывался заводиться – тридцать три несчастья. – Я выложил за этот металлолом пять сотен долларов!
Габриель Грей наблюдал за ним с едва заметной улыбкой – его нисколько не трогала досада отца – скорее, он наслаждался подобными энергичными и нервными минутами, за которыми обычно следовало трёхдневное молчание – благостное, благодатное. Габриель отца не любил – тот слишком часто указывал парню на его недостатки, а это не могло не раздражать. В конце концов, доверие к этому по-своему гениальному и невероятно трудолюбивому (в той же степени, что и бесталанному в плане семейной жизни) человеку испарилось, исчезло бесследно. Вирджиния Грей не смогла бы этого отрицать – между её мужем и сыном росла неприязнь.
Мистер Грей выбрался из машины, хлопнув хлипкой дверцей. Он направился к капоту, невнятно и недовольно бормоча под нос. Габриель, усмехнувшись, последовал за ним.
Двигатель не желал заводиться. Он не дымился, даже не нагревался слишком уж сильно, просто отказывался нормально работать – и глох при всяком удобном и наиболее критическом случае. Габриель вскоре пришёл к выводу о том, что машины у него не будет – уж лучше он обойдётся своими двоими, чем будет печься на солнце в пустыне.
Мистер Грей бесцельно копался в моторе – порядочно вымазавшись, он время от времени вытирал руки специальной промасленной тряпкой, что нисколько не помогало. Габриель смотрел на дорогу – возможно, ему удалось бы поймать попутку и вернуться из города с подмогой. Пустота до самого горизонта.
- А, чёрт побери! – сквозь зубы ругался мистер Грей – пожалуй, его мастерство распространялось исключительно на часовые механизмы, оставаясь бесполезным в подобных ситуациях. Габриель предпочитал оставаться в стороне – машинами он не интересовался.
- Хэй, - по прошествии четверти часа сердито оглянулся на него мистер Грей. – Сколько времени ты ещё собираешься бездельничать? Иди и помоги мне!
Парень со вздохом направился к автомобилю, заглянув через плечо отца – без верхней побитой временем части корпуса двигатель выглядел не так уж и плохо для подобной «развалюхи». Он напоминал собой некий чудовищный организм из причудливых планок и клапанов, но оставался великолепным. Сложным, замысловатым и чертовски продуманным. И, уж конечно, гораздо более ценным, чем пять сотен баксов. Мистер Грей же был абсолютно уверен, что переплатил.
- Я попробую завести мотор, а ты держи здесь, как следует, - указал он пальцем в мешанину маслянистых проводов и трубок. – И не считай ворон.
Габриель кивнул. Ему начинало нравиться то, что они застряли здесь – шум города порой утомлял, а на равнине было спокойно. Мирно, и воздух казался свежее. Пасмурное небо нависало мягкими сероватыми тучами, и даже если бы разразилась гроза – он всё равно был бы рад.
- Завожу! – крикнул мистер Грей, когда Габриель вдруг заметил нечто любопытное в неразберихе и сумятице двигателя. Неуловимое, крошечное недомогание стального механизма. Странное и неосознанное знание настигло его, словно приливная волна – затопило мозг: в ушах зашумело, будто он и вправду погрузился под воду, перед глазами заплясали яркие точки. Не думая о том, что делает, он запустил пальцы в самое сердце мотора, ощутив то, что было не на своём месте, повернул, щёлкнуло отдачей в ладонь вместе с жаром, поршни пришли в движение, и он осознал, что мгновением спустя его кисть перемелет в челюстях механизма.
- Стой! – закричал Габриель, отчаянно пытаясь вызволить пальцы. – Стой!
Отпустило почти сразу – что-то сдалось, позволив руке остаться на своём природой присвоенном месте. Габриель не имел понятия о названиях частей и элементов двигателя, но он определённо был благодарен этому «чему-то».
Мистер Грей, перепуганный, выскочил из машины: он весь покраснел, у него тряслись руки. Он был готов как следует проучить сына, если бы не был так встревожен за него.
- Ты мог остаться без руки! Тебе могло отрезать пальцы! А они ещё понадобятся тебе, если ты собираешься работать с часами.
Габриель молчал. В ладони саднило, ныло. Часы в данный момент волновали его меньше всего.
- Ты собираешься? – уточнил мистер Грей, недовольным этим молчанием. Он должен был бы лишить Габриеля карманных денег, по крайней мере, на неделю.
Его сын пожал плечами.
- Конечно. Что ещё мне остаётся делать.
Мистер Грей нахмурился. Подскочившее, было, давление пошло на спад.
- Не слишком-то ты счастлив, - заметил он, впервые, кажется, глядя на Габриеля столь пристально. Они были ни капли не похожи. Габриель для своих пятнадцати был довольно высок, не слишком ладно сложен, что можно было списать на подростковый возраст, с чёрными прямыми волосами и тёмными глазами. Мистер Грей был коренаст, широкоплеч и голубоглаз. Его рыжеватые вьющиеся волосы уже тронула седина. Он много курил.
- Разве это важно? – поинтересовался парень, захлопнув крышку капота – на манжете его серой рубашки остались брызги машинного масла. Неожиданно пришла злость, будто перспектива остаться без пальцев больше не казалась такой уж ужасной.
- Ты должен быть горд тем, что унаследуешь моё дело, - задумчиво проговорил мистер Грей, достав из кармана пачку сигарет. – Твой прадед чинил часы. Твой дед чинил часы. Я чиню часы. Мы в особых отношениях со временем.
Сам Габриель был в довольно сложных отношениях с миром. О времени и говорить не приходилось.
Остаток пути они проделали в тишине-молчании. Низкое небо кралось по пятам.

На самом деле странно было бы осознавать, что они – Эль, Грей - жили в одной реальности, даже в одном городе, и каждый из них ощущал острую нехватку воздуха, свободы, значимости... Так удивительно порой понимать, что вокруг тебя тысячи других людей, погружённые в жизнь, как в банку с кипятком – вынужденные терпеть ожоги и царапины, вынужденные не обращать внимания на твои беды, пытаясь разобраться со своими собственными. Их разделяли районы, пешеходные переходы и подземные перегоны метро. Разделял сам воздух – в Квинсе, в Бруклине, на окраинах он казался таким разным, будто его состав менялся, и это, конечно, было невозможно. И всё же тем единственным, что объединяло их в существовании, - были мечты. Оба они мечтали, каждый порой о разном, но иногда и об одном, общем – почти бессознательном – найти, обрести, почувствовать целостность, избавиться от пустоты. Лишь намёк – но вполне очевидный, готовый переродиться, стать целью всей жизни. Каждый из них по-своему страдал от одиночества. Каждому не хватало чего-то деликатно-важного, осторожного, ломкого, как стекло, того, что захотелось бы сохранить во что бы то ни стало. Пожалуй, возможности ощущать себя чрезвычайно нужным.
Такой предопределяющей и на первый взгляд незначительной.

Габриель щёлкнул зажигалкой раз, другой – не вышло. Прежде он мог бы убить нерадивого создателя газовых кухонных плит голыми руками, но не теперь, когда голод означал лишь приближение часа обеда, отделённого утром от завтрака, а вовсе не жаркую сумасшедшую жажду губительных знаний.
За окном расцветал новый летний день – Габриель любил июнь, солнце и океан, который теперь был так близко, всего в четверти мили от дома, искрился сквозь зелень, покачиваясь вместе с ветром.
До побережья вилась мощёная камнем тропка, по которой Грей бродил время от времени – в дождь, без зонта, наслаждаясь прохладой и липнувшей к телу влажной тканью рубашки. Порядком отросшие волосы щекотно лезли в глаза, и восхитительно пахло прибитой пылью. Габриель сам не заметил, как замечтался. Плита оставалась холодной и бесполезной.
Эль с улыбкой наблюдала за ним последние четверть часа. Она стояла у лестницы, облокотившись о гладкие перила, и чувствовала себя абсолютно, до дрожи счастливой. Прежде она могла бы ненавидеть себя – за всё, в чём была виновата перед Габриелем, но теперь ненависть выражалась лишь в досаде, возникавшей, когда она не могла справиться с чем-то по дому. Да, она разрушила многое и многих. Сломала себя, лишилась отца, Компании, крыши над головой. Но тот человек, что стоял сейчас у плиты с кофейником в руках, с закрытыми глазами и ранней рассветной улыбкой в уголках губ, был её вселенским откровением, отпущением всех грехов, спокойным сном мирового сообщества и отцом её ребёнка...
Уже поэтому она могла бы гордиться собой. Маленькая женщина, усмирившая хищного зверя, загнанного в тесную клетку. Казалось, что Сайлар возник на пепелище Габриеля Грея, старательно отрицая то немногое, что осталось от часовщика. На самом же деле Грей не исчез бесследно, он просто ждал своего часа – терпеливо и смиренно. Эль нравилось думать, что он ждал её – вновь, как когда-то давно, возникшую в дверях с пирогом в руках и едва пробудившейся симпатией в сердце.
- Люблю тебя, - прошептала Эль, понимая, что легко сможет разрыдаться, при этом оставаясь такой же нежно-радостной, какой и проснулась этим утром.
- Эль? – Габриель обернулся – она успела позабыть, какой острый у него слух.
- Доброе утро, милый, - проговорила она, смахнув слезинку.
Он молниеносно встревожился. Нахмурился и шагнул к ней, но она покачала головой.
- Всё в порядке.
Дерево пола в лучах солнца так потеплело, что казалось, будто ступаешь по горячему песку.
Забытая зажигалка устроилась на краю стола. Эль обвела её взглядом, а после, задорно подмигнув Габриелю, сложила пальцы в «револьвер» и щёлкнула, так что выбитая искра мгновенно оживила газ голубоватым пламенем.
- Так-то лучше, - собрала она длинные светлые волосы в хвост. – Ты собирался сварить кофе?
Он широко улыбался – как никогда в тёмном полузабытом прошлом, и в этом Эль тоже видела свою заслугу. Она наслаждалась каждым моментом рядом с ним – даже когда в его взгляде скользило нечто тревожное, что принуждало воспоминания выступать на коже вместе с мельчайшими капельками пота. Эль не боялась больше. Её оставили прежние кошмары. Она жила по-настоящему.
Кофе перекипал, пока они не сдерживали поцелуи, и грозился выплеснуться на плиту, погасить огонёк, и Эль со смехом отмахнулась от Габриеля, схватив полотенце. Он недовольно что-то пробормотал.
- Мы ведь останемся без завтрака, - протянула она, погладив его по небритой щеке. – А это не так уж и весело.
- Тогда могла бы и одеться, - заметил Грей, указав взглядом на её коротенькую шёлковую рубашку, в которой она обычно спала. – Иначе я не могу ничего обещать.
Эль улыбнулась, разливая ароматный напиток по чашкам. Оставалось добавить сливки – и готово.
Габриель ловко поймал её, когда она как раз направлялась к холодильнику.
- Разбудишь ребёнка! – шёпотом воскликнула она, обняв его.
- Никогда в жизни, - сделав страшные глаза, проговорил он, устроив руки на её выпуклом животе. – Когда он, наконец, родится?
Он спрашивал требовательно, настойчиво и нетерпеливо, но Эль не смогла бы упрекнуть его в этом: Габриель ждал чуда, он в чуде нуждался. И хотя он мог высекать искры пальцами, владел телекинезом и знал, что заставляет весь этот мир вращаться, он считал эти способности скорее проклятьем, нежели даром. Эль была и оставалась его надеждой.
- Через месяц-другой, - беспечно проговорила она, зная, что дразнить его – всё равно, что отбирать игрушку у малыша. Грей порой обижался. – Когда-то это определённо произойдёт.
Он недовольно нахмурился.
- И всё будет переполнено суетой, - задумчиво протянула Эль. – Нашей привычной жизни придёт конец, Габриель, ты ведь понимаешь.
- Конечно, - проговорил он немного сдержанно, но его радость не осталась бы незамеченной. – Я готов.
Он и вправду казался уверенным в том, что ребёнок принесёт нечто новое в их мирное существование. Элемент риска, которого ему, по-видимому, не хватало. Эль потянулась к чашке. Кофейный поцелуй...
Не могло быть ничего лучше этого вечного летнего тёплого существования. Их мир... как же пафосно это звучало порой, как же громко, несдержанно!! Но их мир существовал теперь на самом деле, хотя поначалу им приходилось бежать и прятаться, скрываться и унижаться, доказывать раз за разом своё ущербное, осколочное право на нечто большее, чем бессмысленное заключение, бессрочную ненависть.
Эль не умела ничего из того, чем мог бы похвастаться Сайлар. Она не смогла бы сравниться с ним. Не заставляла вещи летать по комнате, не шинковала мясо для барбекю одним лишь взглядом. Но Сайлар исчез, и теперь Габриель по большей части отчаянно отказывался использовать его силу, что горчила, пахла кровью – металлически и гадко. Эта сила была слишком прочно связана с прежней жизнью, чтобы привнести уют и благополучие в новую.
У Эль была одна попытка, и она не ошиблась.
Как она создала Сайлара, так она создала и Грея – точнее, выстроила его заново. Чтобы быть рядом с ним – быть настолько же значимой для него.

Эль захлопнула дверцу машины и сунула ключи в карман куртки. Габриель не хотел, чтобы она садилась за руль, но ей не хотелось беспокоить его всякий раз, когда ей нужно было съездить в город или в ближайший магазинчик за зеленью или отбивными. Грей никогда не сидел без дела, чтобы так бездарно тратить его время, к тому же Эль и так справлялась с управлением, да и движения в пригороде почти не было – ровно уложенные дороги калились на солнце в полном и благостном одиночестве.
Оглянувшись на машину, устроенную в гараже на ночь, Эль вышла на бетонную площадку два на два и, привстав на цыпочки, потянула вниз металлическую штору двери с поперечными перекладинами, напоминающими горизонтальные жалюзи.
В окнах не горел свет, отчего создавалось обманчивое впечатление пустоты и одиночества. Эль ненавидела возвращаться в темноту, когда Габриель уезжал по делам в Сан-Франциско, и, быстро обежав дом, ритмично щёлкала выключателями. Однако Грей не предупредил её, что собирается в поездку...
Эль осторожно коснулась дверной ручки – ей не понравилось подозрительное ощущение, возникшее внутри. Габриель никогда не исчезал просто так, он попытался избавиться от этой привычки, что ему и удалось.
Дверь была открыта. Эль понимала, что ей нужно сейчас же развернуться и уйти, убежать, чёрт с ней, с машиной, пусть остаётся в гараже, нужно добраться до автострады, найти кого-нибудь, позвонить... Если кто-то задумал причинить вред Грею, то дело могло бы закончиться кровавым месивом, поскольку инстинкт самосохранения срабатывает гораздо быстрее самой впечатляющей силы воли.
В глубине дома мерцало – так, будто горел ночник или... свеча? Эль потёрла ладони друг о друга, собирая в одно целое мельчайшие искры, отозвавшиеся на коже привычным покалыванием. Она сможет себя защитить, наверняка, если будет осторожна. Она сможет защитить и себя, и ребёнка, если не станет паниковать. Её дыхание стало тяжелее, будто вокруг был не воздух, внутри обожгло, словно кто-то распылил в коридоре перцовый баллончик, но Эль знала, что ей только кажется – электролиз скрёбся изнутри, словно колючая проволока, протянутая сквозь всё тело – разряд грозился вырваться из-под контроля, так случалось давным-давно, когда отец...
В кухне и вправду горели свечи. Стойка, заменявшая собой дополнительную стену между столовой и гостиной, сияла золотом крохотных огоньков – их было так много, что, пожалуй, сломать пришлось не одну спичку, чтобы зажечь каждую чайную свечку. Стол был укрыт тяжёлой скатертью, которую Эль купила на прошлое Рождество. На столе в идеальном порядке расположились любимые серебряные приборы Габриеля и простые белые тарелки, которые так любила Эль. Она остановилась, порывисто и глубоко вздохнув. В любое другое – прошлое – время она наверняка бы подумала о возможной ловушке. Жизнь научила её быть осторожной.
- Эль, - этот голос был родным, но немного другим, чем тот, к которому она уже успела привыкнуть.
Габриель был в чёрном – она так давно не видела его таким, что стало по-настоящему страшно. Грей не носил чёрного, этот цвет выбирал Сайлар, на чёрном не было видно крови, чёрный скрывал многое, а Габриель не желал больше прятаться. Ему нравились пуловеры в клетку и галстуки, и яркие футболки с забавными надписями.
- Это для тебя, - низкий, глубокий, опасный тон.
- Габриель, - решилась проверить она.
- Да? – Грей подошёл к столу, принявшись раскладывать салат.
- Всё в порядке?
Он оглянулся, вопросительно глядя на неё.
- Открыть вино? – спросил он.
Эль кивнула.
- Я просто хотел устроить небольшой сюрприз, - проговорил он, улыбаясь украдкой. – Прости, если напугал тебя.
Он понял. Так быстро, что Эль стало не по себе. Он разгадал её подозрения и страхи тоже. Он знал, что такое недоверие, и он... мог бы убить её за одну только мысль об этом. Сайлар мог бы, но не Габриель.
Эта мысль немного её успокоила. Она не должна была думать так, Грей раз за разом доказывал, что достоин спокойствия и уверенности, и её лучших мыслей о нём.
Возможно, им нужно было ещё немного времени, чтобы окончательно поверить в то, что вся эта жизнь вокруг – не выдуманная, не надуманная. Настоящая.
Когда он поднял её на руки, Эль понимала. Когда они, смеясь, кружились по комнате, она понимала. Она понимала, что должна сохранить Габриеля. Она собрала его по кусочкам и заново, но теперь должна была сохранить, а это представлялось ей наиболее сложным, потому что внутри неё самой порой возникала опасная, ненужная тревога. Подобного отношения Грей не заслужил, он был достоин жизни в гармонии и покое.
Потенциальная ошибка. Мысленный неверный шаг. Холодное дуновение ветра. Эль должна была быть осторожной и, прежде всего, в отношениях с самой собой.
В борьбе с самой собой.

Она удивилась, когда впервые застала его спящим – в самой, казалось бы, неудобной, немыслимой позе, полной угловатой усталости и бесформенной беззащитности, которая просто не могла быть настоящей. Это было давно. И вышло случайно.
Теперь же она не могла заснуть, наблюдая за ним совершенно намеренно – в темноте черты его лица были даже ярче, чем тогда, при свете костра. Да, они жгли костры. Кажется, где-то в пригороде Нью-Йорка. Там было странно – пыльный запах ещё долго преследовал Эль, но и ему пришлось сгинуть.
От волнения она не могла спать – казалось, закрой глаза – и очнёшься где-нибудь в лабиринтах Компании, отчаянно пытаясь собрать осколки недавнего яркого сна в ладони. Они просочатся сквозь пальцы и утекут в вентиляцию. И на самом деле – всё это причуды сознания. И не могло быть лучше занятия, чем наблюдать за Греем, когда он спал. Прежде Эль отчего-то страшно сомневалась в том, что Сайлар мог хотя бы задремать – у него, вероятно, были свои причины и страхи не делать этого. Время от времени, пожалуй, он останавливался в маленьких придорожных мотелях, где позволял себе пару минут сна. Абсурдно.
Рассеянно изучая взглядом причудливую игру света и тени, Эль думала о том, что и Сайлар оставался человеком – что бы ни варилось в его голове, а, значит, ему требовались отдых и пища, что-то тривиальное и приземлённое.
Порой она теряла связь – прямую и неизбежную – между Сайларом и Греем, который в данный момент дышал ровно и тихо, спокойно. Кошмары над ним были больше не властны.
По сути, оставалось лишь одно. Закрепить результат.
- Открылось кровотечение, - напряжённо проговорила медсестра. – Придётся срочно оперировать.
Эль улыбнулась. Она понимала, что будет ждать этот миг, будет бояться, но сейчас спокойствие охватило её. Возможно, она умрёт, Эль знала об этом. Её воспитали и вырастили в бетонных стенах, а вместо того, чтобы играть в куклы, она вырабатывала электрический ток или училась стрелять из пистолета. Что же могло ей помешать начать собственную жизнь? Отголоски прошлого...
- У неё низкий уровень сахара в крови, она теряет сознание! – кричали в тумане.
За окном проехала, хрустя гравием, машина припозднившегося соседа, белый свет фар скользнул по полку. Грей осторожно перевернулся на бок, постепенно перетягивая на себя одеяло. Так ненавязчиво, так мягко, что слёзы навернулись на глаза.
В царстве белых стен и стерильных бинтов, где-то за стеклянной мутной перегородкой Габриель будет сходить с ума, но Эль знала точно: ничто в мире не происходит просто так. Они встретились давно, они делили заботы и яблочно-персиковые пироги, сидя на полу в гостиной, затем связь оборвалась, а после Эль увидела перед собой расчётливого убийцу, который всё же нашёл в себе силы помочь ей, облегчил её боль и стал для неё всем. А теперь ей было пора. Не важно, когда – через месяц или два, но ей нужно было уйти, чтобы влить в него новую порцию человечности – страданий, которые не подтолкнули бы его к краю, скорее, наоборот, не оставили бы ему выбора. Тогда Грей никогда бы не позволил себе вернуться во тьму. Он стал бы самым самоотверженным, чутким и заботливым из отцов. Без неё. Она наделила бы его болью и радостью, оставив частичку жизни в его руках в опустевшем доме, в дождь, ветер и холод. Ещё один грандиозный план.
Но только на этот раз её собственный, а не чёртовой Компании.
Сердце Эль тревожно стукнуло, но она беззвучно прошептала что-то успокаивающе. Ночь была половинчатой, как бледная луна, заглядывающая в окно, но и эта ночь, в конце концов, подошла бы к своему логическому завершению. Грядущее казалось Эль наиболее правильным изложением настоящего.
- Разряд! – неужели рождение ребёнка может быть настолько близко к смерти его матери?
За миг до этого Эль поняла, что при любой стимуляции электролиз вырвется из-под контроля и убьёт её, но она хотела бы улыбаться. Игриво и немного печально. Так, как привыкла – с самого детства.

Будущее растекалось акварельными красками. Настоящее поливало его красивые картины солёной едкой океанской водой, размывая слой за слоем. Эль Бишоп умерла гораздо раньше, чем успела подарить Грею сына. Она умерла от рук Сайлара, того, кого она могла бы отчаянно полюбить. И отчего-то она знала, что в его действиях не было по-настоящему злого умысла, но разобраться в этом ей не было дано.
Настоящее – это пропасть, над ней протянута одна единственная нить, которую ничего не стоит разорвать неосторожным движением – и никогда теперь уже не достичь того будущего, в которое она вела.
Настоящее – громадная жрущая пасть. Песок и пепел былого и грядущего – её пища, они осыпаются с краёв, выщербляя камень.
Кто виноват, что будущего так и не случилось?
Время не удалось переиграть даже Габриелю. Если бы только Сайлар мог взять в руки кисть и увидеть грядущее.

14 июля 2009

@музыка: Del Shannon - Little Runaway

@темы: EgZACHtly!, Фанфикшн

---

И даже больше

Название: И даже больше
Автор: Reno
Жанр: RPS, drama, romance
Рейтинг: R
Пейринг: Шатнер/Нимой
Предупреждение: ну, что, ОСС, пожалуй, ибо я не знаю этих людей, а ещё – по-моему, слабое соответствие мужской психологии и логике.
От автора: не могу я на них смотреть без странного щемящего чувства. Простите меня все те, кому неприятен/оскорбителен подобный взгляд на взаимоотношения персонажей. Для меня RPS был и остаётся жанром прототипов, для которого понятие "канон" весьма и весьма условно. Спасибо за внимание.

Читать дальше

Ветер принёс с океана туманную морось, засеребрившую молодую листву, непривычный для обитателей Лос-Анджелеса холод и хмурое низкое небо.
- Заходи-заходи скорее, иначе вымокнешь насквозь, а чашка чая для тебя всегда найдётся! – Леонард добродушно усмехнулся, наблюдая за тем, как его лучший друг выбирается из тёмно-красного с иголочки автомобиля. Билл питал слабость к вещам роскошным, а возраст – все эти годы-годы-годы, скрепившие фундамент привычек и склонностей – лишь усугубил её, а вот ловкости и расторопности ему явно не доставало... Кажется, капитан Кирк был куда проворнее.
Хм, в любом случае - Шатнеру прощалось.
- Вымокну? – засмеялся Билл, шутливо отмахнувшись. – Где ты видишь дождь?
Воздух был пропитан солью. Пока Шатнер вышагивал по мощёной камнем дорожке, мельчайшие капельки успели осесть на его волосах и одежде. Капало с пересыщенных влагой деревьев.
- Вот тебе и дождь, - с притворной укоризной покачал головой Леонард.
- Надеюсь, я не потревожил тебя, - Билл дружески хлопнул его по плечу. – Не мог не заехать, ведь после я в Сан-Франциско, а там – и того дальше. Торонто. Нью-Йорк. Хотелось тебя повидать перед долгой дорогой.
Они прошли в уютную гостиную с плетёными креслами и окном-витриной во всю южную стену, выходящим в сад с аккуратно подстриженным газоном. В сумерках комнаты умытая дождём зелень казалась особенно яркой.
- Чудно у тебя здесь, - в который раз повторил Билл – это было его своеобразным ритуалом, которому он добросовестно следовал. Он прошёл вдоль узкого пёстрого ковра на полу, мимолётно коснулся точно такого же на стене и вопросительно глянул на Леонарда.
- И чем же ты был занят?
- Почему ты решил, что я был чем-то занят? – громко осведомился Леонард, направляясь на кухню.
- Просто я вряд ли смог бы представить тебя, сидящим без дела... – задумчиво пробормотал Билл, перебирая взглядом знакомые и дорогие сердцу вещи, оккупировавшие полки гостиной. - Не скажешь?
На низком столике едва уместились две большие горячие фарфоровые кружки – на одной из них сияла эмблема Звёздного флота, а другая щеголяла тройным золотистым кантом по кромке на светло-синей эмали – и вазочка с рафинадом.
- Увидишь, - многообещающе проговорил Нимой – глаза его за линзами очков хитро блеснули. Он огляделся в поисках пульта от телевизора. – Садись, Билл, сюда.
Шатнер послушно опустился в кресло, Леонард же занял то, что стояло рядом, небрежно устроив руку на покатой спинке за плечом Билла. Как в старые добрые времена. Щёлкнул пультом. По экрану пробежали серые полосы помех.
- Космос. Последний рубеж...
Эхо этих слов, казалось, жило здесь всегда – вместе с фотографиями и обложками журналов, и воспоминаниями.
- Чёрт побери! – воскликнул Билл. – Леонард!
Нимой расхохотался – чуть прерывисто и от души, так что в горле запершило, и он закашлялся, не переставая смеяться.
- Как я тебя, а, Билл? Не ожидал?
Шатнер не мог не улыбаться. Это было удивительно и неожиданно, хотя Леонард всегда слыл любителем сюрпризов, теперь же ему удалось превзойти самого себя.
- Только не... ты ведь не хочешь сказать!..
- Это путешествия корабля «Энтерпрайз». Его пятилетняя миссия - ...
- Не может быть!
- ... новые миры. Искать новые формы жизни и другие...
- Это...
- Десятый эпизод, кажется.
- Нам было... весело, - проговорил Билл – у него было странный взгляд – немного напряжённый, будто он ожидал подвоха – неоправданно.
- Что, почти ненавидишь меня? – мягко поинтересовался Леонард, прихлёбывая горячий ароматный чай с мятой. Для Шатнера он специально устроил с коньяком и бергамотом, и теперь тонкий сладковатый дымок вился вокруг фарфоровой ручки.
- Да нет, безмерно люблю, - рассеянно признал Билл, не отрывая взгляда от экрана. Где-то на задворках сознания зрела мысль о том, что сам бы он никогда не решился обернуться. Почему? Прошлое оставалось прошлым, хотя порой оно и рвалось в настоящее.
Ему показалось, или же капитан Кирк только что подмигнул ему с экрана?!
- Я это учту, - негромко заметил Нимой.

- И кто у нас здесь? – живо заинтересовался новоприбывшим Билл. - Спок-младший?
Мальчишка ткнул в него пальцем:
- Кирк! Почти как настоящий!
Леонард нахмурился.
- Невежливо показывать на людей пальцем, Адам, - проговорил он с интонацией, которую про себя называл «домашней», поскольку в большинстве случаев она предназначалась именно для семейных разборов полётов восьмилетнего сорванца.
- Почему это «почти»? – в свою очередь возмутился Шатнер. – Я и есть капитан Кирк!
Адам окинул его оценивающим взглядом и упрямо качнул головой.
- Капитан Кирк не носит джинсы, - привёл «убийственный» аргмент он.
- В особых случаях и когда капитана Кирка никто не видит, он может и отдохнуть немного от униформы, - заметил Нимой.
- Но я его вижу!
Билл повернулся к Леонарду, подняв вверх большой палец.
- Логичным он у тебя растёт.
- Логичным, но невоспитанным, - притворно погрозил сыну пальцем тот.
- Не придирайся, папаша, - усмехнулся Билл. – Сам-то только и делаешь, что срываешь дубли.
- Кто бы говорил, - со вздохом парировал Нимой. – А теперь – беги, папе пора работать.
Совсем не каждый ребёнок может сказать: «Мой папа работает мистером Споком». Может, оно и к лучшему?
- Мишель обещала показать мне, как открываются двери, - сообщил Адам.
- Очаровательно, - заметил Шатнер.
- Хэй, это папино слово! – возмущённо закричал мальчишка, убегая.
- Негодник, - не удержался от улыбки Леонард, а затем чуть нахмурился, заметив выражение лица Билла.
- Работать, - с расстановкой проговорил тот, многозначительно взглянув на друга. – С учётом того, что у нас получасовой перерыв.
- Верно, - кивнул Леонард. – Я хотел бы поговорить с тобой.
Шатнер поморщился.
- Только не начинай снова...
Они прошли мимо техников, устанавливающих новые декорации взамен забракованных Джином старых, а эта работа могла растянуться на весь день, прошли через следующий зал, весьма вычурно обставленный, остановились у тонкой перегородки, за которой были слышны знакомые голоса «коллег по цеху».
- Билл, этот разговор неизбежен, - заметил Леонард. – Поверь, меня он тоже не радует.
- Либо заканчивай с этим, либо переходи к сути дела.
Нимой неуверенно вздохнул.
- Леонард, - настойчиво повторил Билл, добавив. – Я знаю, о чём ты хочешь сказать. Семья...
- Моя семья, Билл, - кивнул Нимой. – У меня есть обязательства перед женой и, уж конечно, перед моим ребёнком – и будущими детьми. Я не могу, да и не хочу что-то менять. Эта жизнь именно та, какой я её себе и представляю. Настоящая.
Шатнер некоторое время молчал, задумчиво ковыряя фанерно-гипсовую стену.
- А как же я? – спросил он, наконец. – Леонард, как ты думаешь, для меня в твоей жизни есть место?
Тот шагнул ближе, пытаясь заглянуть в глаза. Пытаясь доказать.
- Ты мой лучший друг.
Наверное, он говорил об этом слишком часто.
- Ты хорошо выучил эту роль, - горько проговорил Билл. – Ты молодец.
- Да какая роль! – взорвался Леонард. – Ты сам понимаешь, что я разрываюсь на части между семьёй, работой... тобой, в конце концов!
- И у меня есть жена, - негромко заметил он, будто это и вправду уравнивало шансы. Билл верил в это, хотя порой его чувство справедливости давало сбой. – Но люблю я тебя. Знаешь, так иногда случается.
За этими словами могла бы скрываться улыбка – невидимая глазу, но вполне очевидная, что несколько сбивало с толку недосказанностью.
- Мой сын сейчас в павильоне за этой картонной стенкой, Билл, - проговорил Леонард – его глубокий звучный голос даже в шёпоте таким и оставался. – И он останется со мной большую часть жизни.
Дети порой видят то, на что взрослые редко обращают внимание. Они, не обременённые ещё стереотипами, моралью и потребностью в вежливом отрицании, замечают оттенки реальности и отношений.
- Адам спрашивал про тебя. Со всей своей непосредственностью. Он знает, что, куда бы я ни пошёл, там обязательно будет и мистер Шатнер. Конечно, он не может понять. Пока...
- Никогда не думал, что ты трус, - заметил Билл – обидные слова сами собой возникали внутри, расплываясь едкой горечью на языке. Он знал, что после, скорее всего, снова будет жалеть и искать встречи, делая вид, что ничего не произошло – как всегда и поступал. Билл ненавидел ссоры, не умел мириться, не желал признавать себя виноватым – в чём-то подобное даже казалось ему унизительным. И вряд ли он смог бы переломить себя, поэтому в большинстве случаев твердил – это ещё не конец и никогда им не станет. Порой даже верил.
- А я старался избавиться от мысли, что ты – эгоист, - ответил Леонард – до притаившейся за грудой бутафории боли искренне. Он себе не врал. Говорил то, о чём думал. – Но с каждым днём справляться становится всё труднее.
Наверное, проведи они вместе ещё мгновение, обида проросла бы лишь глубже.
- Где у нас актёры прохлаждаются? – громко поинтересовался кто-то – кажется, за три ширмы декораций к северо-западу.
- Актёры работают до седьмого пота, - мрачно заметил Билл, прежде чем широким шагом направиться на съёмочную площадку.
Рассчитывать на понимание представлялось наиболее глупым в подобной ситуации.

- Прятались от всего мира, помнишь? – между делом поинтересовался Шатнер, пристально следя за разговором персонажей – капитан часто пользовался несдержанностью Билла в спорах, как и своим руководящим положением. Это приказ.
У созданных ими персонажей не оставалось ни тени сомнения в том, кем они являлись – отличной командой под предводительством невероятного лидера. Шатнер прекрасно знал о том, что могло бы скрываться за бесстрастным лицом Леонарда, за своей собственной мрачной миной, но вся игра прекрасно вписывалась в сценарий, поэтому никто и не жаловался. Да что там – никто и не знал, пожалуй, если уж столь наивно считать условия на съёмочной площадке идеальными для конспирации и конфиденциальности.
- По тёмным углам, - откликнулся Нимой, думая о том, что и вправду был трусом. Но тогда, кроме их с Биллом крепнущей связи, у него ничего не было – не уверенности в себе или завтрашнем дне, ни серьёзной работы, ни блистательной внешности. Только временами болезненная гордость и талант, на котором держалась его семья.
Со временем всё изменилось. Гордость уступила место житейской мудрости. Талант нашёл выражение во всём, что его окружало. Внешность по большей части перестала играть какую-либо серьёзную роль. Завтрашний день мог и наступить.
А Шатнер становился всё дальше, дальше...
Билл неожиданно потянулся за пультом, нажав на паузу – изображение на экране замерло, капитан Кирк так и застыл с открытым ртом и сведёнными судорогой статики руками. На заднем плане была видна спина склонившегося над приборами Спока.
- Тогда мы были молоды и... ммм... неплохо выглядели, - прокомментировал он.
- Ты и сейчас ничего, - с улыбкой заметил Леонард. – Разве что живот надо бы подобрать.
Он шутливо хлопнул по выступающей над ремнём брюк Шатнера складке.
- Иди ты, - скинул с себя его руку Билл. – Тоже хорош. Сухой и длинный, как палка.
Нимой покачал головой.
- В своём репертуаре. И почему всякий раз ты отвечаешь на мои слова отчаянным выпадом? Всё ещё не в ладах со своим эго?
Шатнер молчал. Ответ он искал большую часть своей жизни. Наверное, в этом была его участь – испытывать и причинять боль тем, кого он любил – почти неосознанно, будто на уровне подсознания. Работа такая – сверхурочная. Работа, за которую не платят ни цента, скорее, расплачивается он сам.
- Помню, я даже обижался одно время, - пробормотал Леонард. – Всё никак не мог взять в толк. А после просто махнул рукой.
- На меня? – ехидно уточнил Билл.
- На твои чёртовы недостатки.
Наверное, в их случае лучшего доказательства дружбы и быть не могло. Нимой мысленно пожал плечами – он осознал себя втянутым в отношения, кажется, целую жизнь назад, и спустя все эти годы единственным, пожалуй, достижением была та лёгкость, с которой он принимал яростные подачи Шатнера – как в большом теннисе. Удержишь ракетку, в которую с силой врезается проносящийся со свистом над сеткой мяч – можешь считать себя победителем. Даже если счёт 3:0 не в твою пользу.
Они уживались друг с другом как ни с кем другим. Маловато для настоящих чувств? Нимою прежде так и казалось. Но время поставило пробу на отношениях – заверило печатью морщин и сединой, разве что одного не учло – пока один из них отчаянно пытался удержать эту дружбу или любовь – называйте, как хотите – другой был почти готов сдаться. Леонард смог бы понять – он умел прощать, умел отпускать и, прежде всего, справляться с собственным гневом. Билл Шатнер слишком долго ждал его – десятки лет, и, уж конечно, имел право закончить всё первым. И хотя до сегодняшнего дня он оставался тем, кем его и привык считать Нимой, предел его терпения мог наступить в любой момент.

Билл курил под моросью, и сигарета постоянно гасла. Леонард улыбнулся: он тоже хотел закурить, но теперь сомневался.
Хотя они и стояли в двух шагах друг от друга, он вдруг одним движением откинул решётчатую крышку коммуникатора.
- Нимой вызывает Шатнера. Нимой вызывает Шатнера. Приём.
Билл улыбнулся уголком губ – он всё ещё старался выглядеть отстранённым, но Леонард знал, что может поднять ему настроение, избавив от необходимости мириться первым – что было и оставалось тяжелейшим испытанием для друга.
- Нимой вызывает Шатнера, - повторил он.
- Ну, чего тебе? – ворчливо откликнулся Билл, демонстративно не принимая правила игры.
Леонард заговорчески подмигнул ему и на всякий случай огляделся – вокруг никого не было – в такую-то погоду.
- Я тебя люблю, - одними губами выговорил он, надеясь, что Шатнеру удастся разобрать это зашифрованное беззвучием послание.
Билл отмахнулся и направился к павильону, где должны были снимать последнюю на сегодня сцену. Кажется, он усмехнулся украдкой.
- Чёрт побери, люблю, - пробормотал Леонард, пожав плечами. – Ну, что поделаешь?
Он догнал друга в тускло освещённом коридоре, ловко поймав за руку, но Билл тут же вырвался.
- Постой, - пробормотал Леонард. – Я понимаю, что ты устал от разговоров.
Шатнер не ответил.
- У нас есть не больше секунды, правда, - отчаянно зашептал Нимой.
- Для чего? – откликнулся Билл. – На что тебе сдалась эта жалкая секунда? В очередной раз сказать мне, что всё сложно, что тебе приходится выбирать и выбирать не меня...
- Я не могу тебя выбрать. Не сейчас, - неожиданно твёрдо проговорил Леонард.
- Почему?
Нимой немного помолчал. Он чувствовал, что сказанное им ранит Билла не на шутку, но и справляться в одиночку больше не мог. Все предыдущие попытки объяснить заканчивались ничем, потому что он, Леонард, постоянно приводил какие-то незначительные, несерьёзные доводы, которые не в силах были убедить Билла в чём бы то ни было. Импульсивный и энергичный Шатнер решительно отвергал разумные на первый взгляд аргументы. Он не желал видеть Леонарда слабым и запутавшимся. Но и помогать ему, пожалуй, не собирался.
- Я не могу быть полностью уверенным в тебе, - признался, наконец, Нимой. Он говорил медленно, тщательно подбирая слова. – Ты знаешь, что я способен на риск ради тебя – пусть это будет вся моя жизнь, всё, чего я добился или же нет, я готов. Но, Билл, ты ведь как граната с выдернутой чекой. Ты всегда балансируешь на самом краю, и я не могу знать, что тебе взбредёт в голову завтра. Возможно, ты решишь, что я – не лучший из твоих знакомых и стоит держаться от меня подальше.
Совсем рядом раздались шаги – кто-то следовал коридором и вот-вот готов был завернуть за угол.
- Опасный путь, Леонард, - неразборчиво пробормотал Шатнер, внезапно ощутив гулкую пустоту внутри. Все те эмоции, что кипели в нём ежесекундно, сменяя друг друга, бросились врассыпную, да так, что угнаться за ними было невозможно. Но вряд ли он хоть раз давал повод... или же просто не замечал этого за собой?
На следующий день Билл вдруг бросил курить.

Кирк на экране оставался на удивление тихим – обездвиженным.
- Но ведь можно найти объяснение, - спустя некоторое время заметил Билл.
Нимой выжидающе смотрел на него.
- Мы никогда по-настоящему не оставались одни.
И это было правдой. У Леонарда была жена, сын и съёмная квартира, у Билла – жена, дом и угасшая, было, обида. Трудно было простить те давние слова, которыми его наградил друг. Конечно, в стиле Шатнера было бы принять их в качестве комплимента, но что-то мешало ему – возможно, мысль о собственной неисправимости.
- Ты знаешь, почему я с тех пор не выкурил ни единой сигареты? – поинтересовался он у задумчиво напевающего что-то Леонарда.
- Вряд ли я угадаю, что ты задумал, Билл, - заявил Нимой, касаясь плеча друга самыми кончиками пальцев – так, чтобы тот не заметил.
- Это легко, Леонард. Всё пытался доказать что-то и тебе, и себе.
- Я восхищался тобой, я говорю это уже не в первый раз.
- Да.
Дождь разошёлся не на шутку – за окном стучало так, что шум заглушал тиканье часов на стене и прочие постоянные домашние звуки – скрип ступеней, жужжание холодильника в кухне, шуршание занавесок на сквозняке.
- А ещё – мне больше не хотелось курить бок о бок с тобой.
Возможно, за этими словами – ещё не конец.
- Ты понимаешь, что сейчас всё испортил? – шутливо осведомился Леонард. Дышать вдруг стало тяжелее. – Моё прошлое благоприятное впечатление о тебе.
- Перестань, - немного устало протянул Билл. – Я был не в себе из-за того, что ты мне сказал.
- Я сказал, что ты ненадёжный.
- Именно. Меня это страшно задевало.
Пальцы Леонарда перебрались от плеча Билла к основанию его шеи – но тот не отреагировал.
- Кто же кроме меня, - тихо проговорил Нимой, - смог бы тебе сообщить о подобном?
Шатнер поморщился.
- Как говорится, для чего ещё нужны друзья, - чуть повысив голос, провозгласил он.
Леонард с трудом верил своим глазам – он и не представлял, насколько глубоко укоренилась в Билле обида. Его друг участвовал в конвенциях, делился впечатлениями с телезрителями, снимался в многочисленных побочных проектах, работал над собой, посещал вечеринки... И помнил? Всю свою жизнь?
- Я тебя страшно раздражал порой, правда? – неожиданно осведомился Шатнер: он дал Кирку свободу, и экран вновь ожил.
- Ты будто вбил себе это в голову – что я тебя «не люблю», - Нимой демонстративно показал «кавычки» пальцами.
- Вовсе нет. Я всегда это подозревал, - без всякой рисовки заметил Билл.
Леонард замер – вроде бы вечер не претендовал ни на серьёзность, ни на откровенность, но атмосфера давно успела перемениться – сквозь приоткрытую дверь вместе с моросью прокралось беспокойство.
- Не говори так, пожалуйста, - попросил он. – Ты ведь знаешь, насколько я этого не заслужил.
Билл молча смотрел на экран.
- Что я могу сделать? – осторожно осведомился Леонард. – Чтобы спасти положение?
- Поцелуй меня, - не сдержавшись, фыркнул Шатнер, не ожидая, что друг воспримет всё настолько серьёзно.
Он успел пожалеть, что вновь поднял эту тему – на самом деле обида давно уже выгорела, и вряд ли ему удалось бы остаться самим собой, храня и смакуя её так долго, чтобы в нужный момент заняться шантажом.
Всё случилось само – как по накатанной.
Нимой неожиданно притянул его к себе за шею, прижавшись губами к уголку его губ.
- Ох, Лен... – полузадушено пробормотал Билл, пытаясь выпутаться из захвата. – Я... Это же не всерьёз!
Леонард почти сразу же отпустил его, с недоумением заглядывая в глаза.
- Не шути... так.
Шатнер качнул головой.
- Нет.
- Билл, - снова попытался образумить его Нимой.
- Нет. Ты знаешь, что мы оба – дряхлые извращенцы? Мы слишком старые для такой... любви.
- Вот оно что.
- Мы ищем потерянное на пустом месте.
- Ты считаешь это потерянным?
- Хм... пожалуй.
Леонард закашлялся – Шатнер бережно провёл ладонью по его напряжённой спине.
- Просто прежде...
- Прежде я был трусом. Так и есть, Билл, я был трусом, теперь я могу это признать.
- Прежде ты никогда не заботился о доказательствах, - перебил его Шатнер. – Прежде не было сил, не было времени... А теперь я заявляю со всей серьёзностью – Я тебя люблю.
Нимой отвёл взгляд. Сорок лет жизни.
- Вот так номер, - пробормотал он, нажав на красную кнопку. Экран погас. Сумерки до краёв наполнили комнату.

Леонард всё ещё был одет Споком, но вот что Билл знал точно – когда Нимой улыбался, оторвать взгляд не представлялось возможным.
Лицо у него было странным – на чёрно-белых фото, которые так любили журналы и фанаты, брови казались слишком уж яркими, а глаза – до странности неспокойными, будто он постоянно искал кого-то взглядом – воображаемого или же реального, Шатнер не мог знать наверняка. Ему хотелось думать, что объектом поиска был он сам – так было легче даже в спорные периоды ссор. Если они не ладили, на душе было муторно, и Билл вспоминал тот день, когда он впервые увидел Леонарда на съёмочной площадке, чтобы отвлечься.
Нимой был худощав: узкие острые плечи, чуть сутулый, стоял спиной. В клетчатой рубашке и брюках, которые казались чуть коротковатыми. Это вообще была извечная проблема всех его брюк, как позже отметил Билл: штанины просто не в состоянии были дотянуться до ботинок, они оказывались где-то «между небом и землёй», любил шутить Леонард, и даже в том случае, если брюки с самого начала были впору, спустя некоторое время создавалось впечатление, будто и они больше не соответствовали норме.
И что в нём всё-таки так привлекало?
Нескладность, которая в униформе Звёздного флота казалась ещё более очевидной?
Улыбка?
Вся совокупность непривычных черт и выражений. То, как он листал сценарий. Загибал уголки страниц. Разъезжал на велосипеде. Последнее было особенно примечательно.
И Билл был готов поклясться, что, как бы он ни старался, вспомнить, о чём был их первый разговор, он не мог. Вот он движется, пробираясь через лабиринты декораций, чтобы добраться до незнакомой спины и, осторожно похлопав по плечу, представиться, протягивает руку, почти касается, чувствуя хлопок рубашки под ладонью – и – аккуратно вырезанный в монтажной кадр. В дальнейшем Шатнер чувствовал себя так, будто знал этого человека всю свою жизнь. Знакомое многим и вполне банальное ощущение, до сих пор, однако, не утратившее свою невероятную актуальность.
Нимой пил много крепкого кофе и часто курил. Так что на начальном этапе общих интересов для продолжения знакомства им вполне хватало.
А ещё Билл совершенно неожиданно для себя сделал одно замечательное открытие. Душа компании и неутомимый любитель жизни, он и мысли не допускал о том, что с кем-то в этом мире для него будет так естественно и уютно молчать, не тратя лишних сил в лихорадочном поиске нужных слов. Ведь тишина между ним и Леонардом вдруг перестала быть напряжённой, как это обычно оказывалось с людьми, которых Билл не мог принять ни при каких обстоятельствах. Подобных было немного, но Шатнер при всём своём невыносимом обаянии не мог не признать тот факт, что попытка понравиться каждому заведомо обречена на провал. Прежде, ещё в колледже, от этой мысли он старательно отмахивался, а после смирился, осознав, насколько легче жить, поняв, нежели безрезультатно бороться. По сути, знакомых ему, как и всякому другому замечательному в общении парню, хватало, настоящих друзей набралось бы не так уж и много, но Леонарду всегда отводилось особое место, пусть Билл об этом никогда и не говорил прямо. Страшно ему было одним махом выдать всё – чтобы, зажмурившись, ждать ответного хода, но никто и не думал его торопить. Мир продолжался. И терпеливое, полное беззаботности молчание – тоже. Никотинный дымок мешался с горьким горячим ароматом – и всё оставалось в порядке. Пока Нимой сам вдруг не заговорил.
Его речь была долгой и какой-то отчаянной.
Билл слушал, затаив дыхание.
И пообещал себе помнить каждое слово.
Чтобы мысленно повторять, когда новая ссора настигала их, словно волна цунами.
Неизменно становилось легче.

Некоторое время ни один из них не мог решиться нарушить безмолвие, которое в корне отличалось от привычной Биллу ненавязчивой тишины. На сердце ощутимо потяжелело – с каждой каплей дождя, отсчитывающей минуты, сумерки, казалось, сгущались.
- Мы больше не будем смотреть Стар Трек? – осторожно осведомился Билл, стараясь не думать о том, сколько же всё-таки времени прошло. – Или уже поздно?
Однако же имел он в виду вечерний час, а вовсе не всю свою жизнь с 66го и до сегодняшних дней.
Леонард взглянул на него отчасти непонимающе – словно успел уже позабыть и о Шатнере, и о сериале, и о себе самом.
- Что?.. Ах, да, конечно, - пробормотал он, пытаясь отыскать пульт, который всего мгновение назад был у него в руках. – Если ты хочешь.
Билл молча кивнул. Уж лучше Кирк, чем невысказанные претензии. Всё-таки капитан обладал великолепной способностью преодолевать любые трудности, каким бы безвыходным ни казалось положение. Чай успел остыть, но Шатнер всё равно сделал пару глотков, с болезненным даже для него самого вниманием вслушиваясь в каждое слово, доносившееся с экрана.
- Моя жена в отъезде, - вдруг сообщил Нимой, глядя куда-то в пространство.
Так безнадёжно, будто это был его самый последний шанс удержать Билла.
- Бог мой, Леонард! – в сердцах воскликнул тот. – Ну, зачем, скажи мне, зачем ты сейчас об этом заговорил?
Он сидел и улыбался, и глядел на друга с такой странной жалостливой нежностью, с таким трогательным участием, что Леонард невольно растерялся, что с ним, на самом деле, случалось не так уж и часто.
- Билл, - только и смог выговорить он.
- Думаешь, теперь это важно? – осведомился Шатнер. – Или ты просто боишься одиноких ночей?
Возможно.
Но не так.
- Скорее, боюсь, что твоё путешествие окажется слишком длинным.
Билл едва не заплакал – он знал, что способен, такое случалось не раз: наверное, в семьдесят с лишним его чувства оказались слишком уж своевольными. Они вырывались из-под контроля в неурочный час – и буйствовали. Мало приятного.
Нет, определённо, до конца ещё было далеко. Достаточно далеко, чтобы спокойно думать об этом.

- Пойдём-ка, - сказал Леонард, кивнув Биллу вместо приветствия в один из обычных, казалось бы, съёмочных дней. – Пойдём, Билли, выпьем кофе.
В забегаловке через дорогу варили отличный эспрессо. Нимой заказал две кружки за дальний столик. Он сосредоточенно хмурился.
- Я не знал, что ты разводишься, - задумчиво протянул он, выдыхая горький сигаретный дым.
Шатнер уже давно не курил.
- Ты не думай, это не из-за тебя.
Леонард пожал плечами.
- Я очень на это надеюсь.
- Не о чём и говорить. Это не из-за тебя.
Нимой вздохнул.
Позже вечером этого же дня, когда он разбирался с домашними делами, раздался стук в дверь. Леонард открыл, и Шатнер почти упал в его объятия. Кажется, он был слегка пьян.
- Хэй, Билл, - растерянно пробормотал Нимой, пытаясь устоять на ногах – уж очень крепко тот в него вцепился, будто боялся упустить. – Что с тобой приключилось?
Позади Шатнера стеной лил дождь, позади Леонарда тёплый кухонный запах легонько подталкивал его в спину, не желая смешиваться с промозглой сыростью улицы.
- Милый, кто там? – раздался голос Сандры, вот-вот готовой появиться в гостиной.
Леонард не ответил. Он ждал объяснений Билла, которому, пожалуй, не так-то просто было собраться с мыслями.
- Друг, - проговорил Шатнер в конце концов. – Лен... Мне так стыдно просить тебя... Одолжи мне немного денег, иначе она ... она просто растопчет меня.
Нимой никогда бы не позволил себе сказать «Я так и знал» в лицо лучшему другу, попавшему в беду. Уж очень не по-товарищески это прозвучало бы. Бракоразводный процесс сожрал большую часть сбережений Шатнера, привыкшего жить на широкую ногу, и вот теперь существование казалось Биллу удавкой, обернувшейся вокруг его горла – ему не хватало воздуха и сил бороться.
- Леонард...
- Постой. Иди сюда, - осторожно отступил тот в глубь прихожей, потянув Билла за собой. – На кого ты похож...
- Промок до костей, - с готовностью подтвердило Шатнер.
- Вот именно, - кивнул Нимой. – Ты ведь не хочешь потратиться ещё и на лекарства?
Он отыскал в шкафу большущее махровое полотенце и плед, и одну из своих рубашек. Вслед за рубашкой возникли и брюки.
Сандра вошла в комнату в наиболее удачный момент, когда Билл уже успел скинуть всю мокрую одежду, а надеть сухую ещё не успел – он висел на Леонарде, всё пытаясь помочь, но только мешал делу, фыркая и ероша мокрые волосы.
- Дорогой, - изумлённо протянула Сандра. – Чем это ты тут занят?
Мужчины застыли. В их поведении едва ли можно было заметить ту странную составляющую, которую с необъяснимой лёгкостью обнаруживает инстинктивное женское чутьё, но всё же отчего-то они выглядели немного иначе, чем обычные хорошие друзья, которым вдруг вздумалось подурачиться.
Ладони Леонарда оказались устроенными на голой спине Билла, руки которого, в свою очередь, обвились вокруг плеч Нимого мёртвой хваткой. Ноги Шатнера запутались в спущенных влажных джинсах, ремень болтался где-то в районе лодыжек.
- У нас гости? – осведомилась Сандра, вспомнив о том, что всегда считала себя превосходной хозяйкой. В любой ситуации.
- Это Билл. Билл Шатнер, - представил друга Леонард. – Ты ведь помнишь его?
Сандра кивнула.
- Здравствуй, Билл.
- Привет, миссис Нимой, - как можно беззаботнее улыбнулся тот. Когда была нужда, он умел держаться непринуждённо, будучи облачённым в одно лишь нижнее бельё.
- Обед почти готов, - доверительно сообщила ему Сандра, стараясь смотреть в глаза.
- Останешься? – тут же ухватился за эту возможность Леонард, неуловимо придвинувшись всего лишь четверть дюйма – Шатнер мгновенно это ощутил.
- Если миссис Нимой не возражает, - чуть нетвёрдо (всё-таки алкоголь давал о себе знать), но вежливо ответил он, принося негласные извинения этой симпатичной невысокой женщине за то, что столь бесцеремонно вторгся в её дом и, что уж душой кривить, в её жизнь. В конце концов, Сандра была хорошей женой. По крайней мере, Билл никогда не слышал, чтобы Леонард отзывался о ней плохо.
- Я буду только рада, - коротко откликнулась она, а после вернулась на кухню.
Крышка кипящей кастрюльки звонко легла на стол. В кране зашумела вода.
Билл насторожился, прислушиваясь.
- Ты в хорошей форме, - отметил Леонард, поглаживая его плечи. Он очень старался выглядеть расслабленным, будто ничего и не произошло. А разве что-то произошло?
- А ты, как и всегда, костлявая деревяшка, - засмеялся Шатнер, тут же, впрочем, посерьёзнев. – У тебя будут неприятности из-за меня?
- Вряд ли, - откликнулся Нимой, слабо улыбнувшись. – Тебе не стоит волноваться.
Его руки продолжили путешествие, и вряд ли Билл осмелился бы его остановить. Всё его существо жаждало прикосновений. Тревоги скрутили его в жгуты, и каждый телефонный звонок заставлял невольно вздрагивать. Он жил на пределе и не представлял, насколько устал за последние месяцы, а теперь ощутил это в полной мере – и болезненный ком в горле вдруг разошёлся.
Уж лучше бы Сандра исчезла прямо сейчас, и весь мир вокруг исчез, тогда Билл, наверное, был бы счастлив. Но миссис Нимой была твёрдо настроена на обед, а для того, чтобы сесть за стол, Шатнеру, по меньшей мере, пришлось бы оторваться от Леонарда – словно пуля в самое сердце.
Не сейчас.
- Стол накрыт! – предупреждающе. Как в детской игре – раз, два, три, четыре, пять – я иду искать. Кто не спрятался...
Они стояли в гостиной так близко друг к другу, что о большем, наверное, Билл не посмел бы и мечтать.
- Всё остынет!
Уже остыло, милая Сандра. Если бы ты знала, насколько всё холодно между тобой и Леонардом. Наверное, ты бы рассудила мудро, насколько это только возможно. Не печалься так.
- Пора.

Вся дорога была, как зеркало – сплошной мокрый асфальт, в котором отражалось небо. И если южная стена выходила в сад, то северная – на автостраду, огороженную кустами шиповника и вереска. Сумерки побледнели, но время стремительно неслось вперёд – неудержимо. От одной мысли при этом прорезалась непрошенная боль.
- Осторожнее на поворотах, Билл, - ровно, но совсем не равнодушно проговорил Нимой, обозревая гостиную – пустые кружки стояли уже и на полу: вокруг, у ножки стола, у кресла. Осада.
Шатнер мастерски изобразил недоумение.
- Что, уже выгоняешь меня?
Леонард усмехнулся.
- Вовсе нет. Я просто вижу, что ты уже готов сорваться с места и махнуть в Сан-Франциско.
- Кто? – вытаращил глаза в притворном удивлении Билл. – Я?
Нимой не мог сдержать улыбку.
- Ты ведь сказал, что у тебя жена уехала, - напомнил ему Шатнер. – И я подумал – а что, неплохая возможность...
Леонард наблюдал за другом с невозмутимым видом, ожидая, когда тот перестанет кривляться и вновь заговорит серьёзно.
Шатнер сник.
- Останешься? – всё-таки поинтересовался Нимой.
Дождь медленно, но верно сдавал свои позиции – капало всё реже, хотя воды вокруг было предостаточно.
- Нет, - качнул головой Билл.
- А мог бы.
- С лёгкостью.
- Но всё же...
- Нет, - с улыбкой. – Но я вернусь.
Эта мысль стоила того, чтобы о ней помнить.
Они поднялись вместе и вместе же прошли тёмным коридором в прихожую, где Шатнер намеренно задержался, делая вид, что не может найти свои ботинки.
- Не промочи ноги, друг мой Билл, - заботливо похлопал его по спине Леонард.
Тот почему-то не оценил – развернулся стремительно для своей комплекции и окинул Нимоя взглядом неясного содержания. Тот привычно изогнул седую бровь.
- Думаешь, что мы уже слишком старые для любви? – требовательно и жёстко осведомился Шатнер, словно от ответа зависела вся его жизнь – здесь и сейчас – по крайней мере, её оставшаяся часть.
- Это ты сказал, помнишь? Не я, – невозмутимо заметил Леонард, заработав ещё один жгучий взгляд.
- Ответь на вопрос, - сдавленно, яростно.
- Нет, - спокойно проговорил Леонард.
Билл беспомощно сжал дверную ручку, словно силы внезапно покинули его. Спустя мгновение распахнул дверь, неустойчиво и широко шагнув через границу порога. Не заботясь о лужах, проследовал каменной тропкой к изгороди. Не обернулся ни разу.
- В любое время, помнишь? Чашка чая для тебя всегда найдётся, - негромко заметил Леонард ему в спину. Холодный воздух хлынул внутрь. Наверное, хватит кривить душой. – И даже больше.

31 августа 2009

@музыка: Paramore - Crushcrushcrush

@темы: Star Trek, RPS: other pairings, Фанфикшн

---

Придорожный трактир «У доктора МакКоя»

Дорогие мои ПЧ и все те, кто время от времени заходит на огонёк!
Уезжаю ненадолго - в понедельник уже вновь буду с вами, так что не теряйте меня=))
Чтобы не скучали - небольшая зарисовка, опять несерьёзная, серьёзное будет после, когда приеду и, наконец, допишу. А пока - хорошего вам настроения!

Название: Придорожный трактир «У доктора МакКоя»
Автор: Reno
Фэндом: TOS
Жанр: romance сплошной
Рейтинг: PG-13
Пейринг: K/S
От автора: не воспринимайте слишком уж серьёзно название фика. Изначально это было просто «У доктора МакКоя». С придорожным трактиром не удержалась=)) Так и просилось в название, гы=)) Но это чисто символически!!

Читать дальше

Проверенная мудрость звездолёта «Энтерпрайз» гласила: все дороги ведут в лазарет.
Больничный отсек был неотъемлемой частью корабельной жизни и по степени популярности превосходил, пожалуй, даже капитанский мостик. Лазарет был «городом в городе», самостоятельной системой и персональной гордостью Боунза. Порой ему казалось, что жизнь не пройдёт мимо, даже если он, МакКой, будет дневать и ночевать на рабочем месте. Всё, как в старом придорожном трактире где-нибудь на Альдебаране – путники, странники, а он – за барной стойкой раздаёт успокоительную выпивку, мешает обезболивающие коктейли, слушает да наблюдает.
С ним откровенничали незнакомые люди из персонала, которых он видел от силы раз-два, и которых вряд ли узнал бы, столкнувшись в коридорах на многочисленных палубах корабля. Но когда беда подходила так близко, не оставалось смысла что-либо утаивать. Под жужжащий аккомпанемент работающих приборов разыгрывались драмы, разбивались сердца, звучали самые главные на свете слова. Но секреты не проникали за стены больничного отсека. Доктор МакКой был профессионалом.
А уж увидеть в лазарете можно было много любопытного и интересного, хотя Боунз и старался не слишком злоупотреблять своим положением. Однако тот факт, что именно больничный отсек оказывался местом встреч и расставаний, «серьёзных разговоров» и признаний, отрицать было бы затруднительно. Именно сюда, в царство ран и боли, седативного и транквилизаторов, переутомления и истощения заглядывали обитатели мира живых и здоровых в надежде на встречу с теми, кто им дорог.
Доктор МакКой видел всё.
Вот энсин Картер, молодой да невезучий, вчера бежал по лестнице в инженерной, споткнулся, зацепившись за неудачно протянутый кабель, разорвал жизненно важную для «Энтерпрайз» цепь и распорол ногу чуть не до колена. Пока Боунз залечивал рану энсина, прибегала лейтенант Лейлин – первые два раза за обезболивающим – голова разболелась. В последний раз – четверть часа назад – за успокоительным.
Ничего от доктора МакКоя было не скрыть.
Ни покрасневших глаз, ни дрожащих губ.
Повязка на ногу несчастному энсину получилась что надо – плотная, надёжная. А уж дальше – не доктора забота. Тем более что доброволец тире генератор позитивных эмоций для энсина уже нашёлся. Улыбка лейтенанта Лейлин стала превосходным поводом к скорейшему выздоровлению. Чтобы видеть её чаще, энсин был готов на всё – даже лежать тихо и не дёргаться, пока умные приборы сращивали разорванные ткани.
Боунз был врачом по призванию – он знал, что к каждому больному нужен свой, особый подход. Но пациентам необходимо было и внимание. И добрый доктор, сказать по правде, тревожился за тех, кого никто не навещал, хотя никогда бы в этом и не признался.
Как настоящий специалист, он не мог позволить себе быть эмоционально заинтересованным... хотя порой справиться с этим не удавалось – ввиду неизбежных мыслей, посещавших доктора.
Например, что за чёрная кошка пробежала между капитаном и его старшим помощником?
МакКой украдкой взглянул на Спока: тот лежал на спине, глядел в потолок и попыток скрыться из лазарета не предпринимал. Подробностей последней не слишком удачной вылазки десанта на неизвестную планету Боунз не знал, но и без этого ему было ясно, что произошло нечто из ряда вон выходящее, раз Кирк ни разу не зашёл в лазарет проведать своего, по меньшей мере, офицера по науке.
Спок выглядел бледнее, чем обычно, был по-вулкански немногословен и не препятствовал осмотру.
А осматривать было что, да.
На боку Спока от подмышки до бедра расползался неглубокий, но по-своему серьёзный химический ожог – последствия воздействия некой субстанции, используемой аборигенами в качестве оружия. МакКой был склонен считать, что основой служила вытяжка из местного растения с весьма опасными свойствами. Стандартное лечение не слишком-то помогало, поэтому творческая задача была ясна – на основе образца повреждённой материи вывести формулу средства, способного нейтрализовать ожог.
Спок стоически переносил боль, а Боунз знал, что вулканец страдает – показатели то и дело менялись, стрелки индикаторов ползли вверх – и тут же устремлялись вниз.
- Спок, я могу сделать вам обезболивающий укол, - предложил, наконец, МакКой, устав вскакивать со стула всякий раз, когда загоралась круглая красная лампочка регистратора показаний – «состояние пациента приближается к критическому».
Старший помощник внимательно поглядел на него.
- Не нужно, доктор, - проговорил он ровно, в голосе его, однако, прозвучал намёк на благодарность. – Но спасибо.
Боунз кивнул. Как бармен... врач он должен был хотя бы попытаться.
Медицинский компьютер работал в усиленном режиме. Жизнь перешла в ночную фазу, в лазарете было тихо и пустынно. Энсин Картер наслаждался улыбкой лейтенанта Лейлин в собственной каюте, а других больных, кроме Спока, не оказалось. Основной свет был потушен, и только дежурные огоньки вдоль стен подмигивали доктору.
- Вы сможете заснуть? – на всякий случай уточнил доктор, не слишком-то надеясь на ответ: вулканец соединил пальцы в привычном жесте медитации, контролирующей его состояние.
- Неважно, - пробормотал Боунз, просматривая данные. Его страшно тянуло в сон, но лекарство для Спока всё ещё не было готово. Область ожога была накрыта ультрафиолетовым фильтром, препятствующим внедрению бактерий в повреждённые ткани, но оставить Спока в таком состоянии на всю ночь Боунз не мог.
И где же всё-таки носило капитана?
Перебирая в памяти все прошлые разы, когда кто-нибудь из этой сладкой парочки оказывался в лазарете, доктор волновался всё сильнее – в обычной ситуации Джим ходил бы за ним по пятам, пытаясь выяснить мельчайшие подробности, которых док и сам не знал. Но сейчас Кирка не было!
МакКою сложно было поверить в то, что капитан, покорно отбыв свою вахту, спокойно отправился спать в каюту. Это было непохоже на Джима, по крайней мере, на того Кирка, которого знал Боунз.
Спок что-то невнятно пробормотал, не открывая глаз.
В темноте и безмолвии МакКою показалось:
- Джим, - но доктор подумал, что просто засыпает на ходу, вот и слышится всякое.
Слаженная работа автоматики приносила свои плоды – примерно через час единственная в своём роде мазь для вулканцев, страдающих ожогами неизвестного происхождения, была бы готова, а тихим мучениям старшего помощника пришёл бы конец.
МакКой неудержимо зевнул, откинувшись на спинку рабочего кресла. Глаза у него закрывались сами собой. Он не слышал, как двери лазарета открылись, и кто-то вошёл.
Капитан Кирк (а это был он) огляделся, разведывая обстановку. Заметив в сумерках спящего Боунза, он улыбнулся, но тут же посерьёзнел, переведя взгляд на неподвижного вулканца. В свете ночных огней его кожа казалась болезненно-серой.
Джим приблизился к больничной койке, осторожно ступая, и присел на самый край, вглядываясь в застывшее лицо старшего помощника – тот никоим образом не отреагировал на появление капитана, но Кирк, протянув руку, легко коснулся до странности прохладной щеки.
Он удручённо опустил голову. Чувство вины не оставляло его с тех пор, как работники лазарета, устроив старшего помощника на носилках, транспортировали его в больничный отсек.
- Спок, я ведь велел оставаться на месте, с чего ты ринулся в самую гущу? – негромко проговорил капитан. И добавил нелепейшее в подобной ситуации. - Ты нарушил приказ.
Вулканец не открыл глаз, но вдруг пошевелился и, расцепив руки, накрыл ладонью пальцы капитана.
- Ты не успел бы обернуться, Джим, он напал со спины, - тихо и хрипло объяснил он – будто в трансе, голос его звучал отстранённо.
Кирк помедлил.
- Я знаю, - ответил он. – И если бы не ты...
- ...то по логике вещей выстрел из этого «водяного пистолета» достался бы вам, капитан, а это, поверьте мне, крайне неприятно.
Спок едва слышно вздохнул, возвращаясь к прерванной медитации.
Джим, затаив дыхание, обвёл пальцем тонкие губы старшего помощника, очертил острые скулы, коснулся тёмных бровей. Он и не представлял, что жертвенность в природе вулканцев – всё же рисковать собственной жизнью ради спасения другого не представлялось по-настоящему разумным.
- Капитан, - вдруг приоткрыл глаза старший помощник, остро взглянув на Кирка из-под ресниц, так что тот поспешно отдёрнул руку.
- Да, Спок, - настороженно откликнулся Джим.
- Почему вы так долго не приходили ко мне? – со всей серьёзностью осведомился тот – ни тени улыбки, ничего. Только всепоглощающая потребность знать.
Кирк неопределённо качнул головой: объяснить вулканцу было бы весьма непросто.
- Я был... Я сердился на тебя, - нашёл он, наконец, более или менее пригодную формулировку.
Спок вздёрнул бровь.
- Сердились? Позвольте узнать, почему?
Адекватную в понимании вулканца причину привести оказалось ещё сложнее.
- Тебе непросто будет понять, - предупредил Джим. – Я был раздосадован, потому что ты... спас меня.
Хотя оно было более чем предсказуемым, немое недоумение Спока всё же несколько смутило капитана.
- Потому что бросился спасать меня вопреки приказу, - неуверенно продолжил он. – И потому что пострадал из-за этого.
Старший помощник, казалось, что-то тщательно обдумывал.
- Это типичная реакция для людей в подобной ситуации? – наконец, поинтересовался он – всё такой же спокойный, в то время как Кирк места себе не находил.
- Не слишком типичная, - ответил он, готовый принять всю последующую ответственность за свои слова, - но весьма распространённая.
Вулканец немного помолчал.
- Я думал, что поступаю вполне логично, - задумчиво заметил он, - спасая вас, капитан, поскольку для корабля важнее сохранить управление и лидера в вашем лице, нежели старшего помощника...
- А я думаю, что вполне логично следующее, - без лишних комментариев перебил его Кирк, наклонившись, чтобы коснуться губ Спока поцелуем – и тут же отпрянул, понимая, что подобное действие едва ли можно было расценивать, как благодарность.
Только не в случае с вулканцем.
Спок вновь закрыл глаза – Джим положительно не представлял, что ему следует делать дальше, как вдруг приборы суетливо защёлкали, сигнализируя об удачно выполненном задании, порученном им доктором МакКоем.
Сам же доктор, благополучно проспавший всё на свете, заворочался в кресле, вот-вот готовый проснуться.
Кирк вскочил – по своим особым причинам, в которых он и сам ещё не успел до конца разобраться, ему не хотелось, чтобы Боунз знал о его визите, поэтому Джим намеревался исчезнуть прежде, чем док успеет открыть глаза.
Его удержали.
На миг длинные сильные пальцы нежно сжали его запястье, почти сразу же отпустив – только вот кожа теперь горела от волнения и прикосновения так, будто кто-то тронул её раскалённым прутом. Свет отражался в приоткрытых глазах Спока – он наблюдал. Кирк коротко кивнул, шагнув к автоматическим дверям. Он пока не знал, к чему всё это приведёт, но в одном Джим был абсолютно уверен - ещё не раз вернётся он в лазарет за то время, пока его старший помощник здесь.

Доктор МакКой, конечно, всё замечал и знал чрезвычайно много. Природная любознательность и профессиональная наблюдательность позволяли ему получать большое количество косвенной информации, не тратя на это слишком много рабочего времени. И если эффект заботливой улыбки был им давно изучен вдоль и поперёк, то вряд ли он когда-либо слышал о целебных свойствах поцелуев. Точнее, о том воздействии, которое данные поцелуи оказывали на совершенно конкретного пациента.
И продолжал Боунз верить в то, что его мазь – гениальное изобретение, Кирк и Спок – не больше, чем верные друзья, а лазарет – до сих пор центр Вселенной под названием «Энтерпрайз», где каждый может без утайки рассказать свою душещипательную историю, как и в любом другом хорошем придорожном трактире.

21 августа 2009

@музыка: Green Day - Restless Heart Syndrome

@настроение: настроенческое=)

@темы: Star Trek, Фанфикшн, Для ПЧ

---

Сайлар возвращается вместе с Heroes, Volume 5 - Redemption

Конечно, опасения были... Но ведь сам Зак не раз говорил, что работа над новым сезоном в полном разгаре, а он - в этом процессе. Думаю, сценаристы уделят достаточно много внимания Сайлару - тем более что с ним происходят интересные метаморфозы, начавшиеся ещё в прошлом сезоне. Раздвоение личности? Возможно...

@темы: EgZACHtly!, Vid, Делюсь впечатлениями

---

"Энтерпрайз" вызывает!..

Забавная вещь=)) если он ещё и рабочий (по логике вещей, вроде бы да - по крайней мере, называет сие спикерфоном и рекламируют в разделе "Мобильные телефоны" гы=)))

@темы: Star Trek, Picturesque

---

Веснушки

Название: Веснушки
Автор: Reno
Фэндом: TOS
Жанр: юмор, romance
Пейринг: K/S
Рейтинг: PG-13
От автора: в процессе написания драмы вдруг возникла мысль о юморе=) и воплотилась в следующее несерьёзное нечто. Спасибо за внимание!

Читать дальше

Стоило лишь какому-нибудь члену экипажа вернуться с заслуженного отпуска, как его обступали друзья и коллеги – некоторые, чтобы получше рассмотреть новоприбывшего, облачённого, зачастую, в невероятное одеяние, купленное у аборигенов той планеты, на которой он побывал, некоторые в надежде на невиданные подарки. Так или иначе, народ требовал «хлеба и зрелищ», и иногда даже получал и то, и другое.
На самом деле весь экипаж «Энтерпрайз», состоявший, по крайней мере, из четырёх сотен человек, разделился на две противоборствующие половины – приверженцы первой точки зрения, в том числе и большая часть офицеров с капитанского мостика, были уверены в том, что коммандер Спок ничего удивительного или очаровательного на суд товарищей представить не смог бы – вулканец нечасто развлекал окружающих, а если такое и случалось, то ясно было, что старпом делал это совершенно ненамеренно. Вторая часть тех, кто верил в неординарность коммандера, утверждали, что ждать от вулканца, вернувшегося с отдыха на одном из лучших курортов галактики, можно было чего угодно – от связки гавайских боа для всего персонала до нового экзотического музыкального инструмента вроде альдебаранского тамтама.
Капитан Кирк упорно сохранял нейтралитет, хотя доктор постоянно пытался склонить его то к одной, то к другой стороне, в случае выигрыша которой всем обещали славу и почёт, а так же лучшие места в столовой «Энтерпрайз». Не Бог весть что, в общем, но азарта это не убавляло. Противники яростно подтрунивали друг над другом в коридорах звездолёта, что существенно подорвало общую дисциплину. Однако справиться с этим вряд ли удалось бы до появления самого виновника неразберихи, Кирк понимал.
И вот знаменательный день настал. У транспортаторной возникла страшная давка, однако капитан приказал никого не пускать внутрь, поэтому самым любопытным грозило прищемить нос автоматическими дверями, которые, в конце концов, пришлось заблокировать, иначе без жертв бы не обошлось. Трёх человек в экстренном порядке направили в лазарет с синяками разной степени тяжести, поразившими совершенно разные части тела. Недовольный Боунз, ворча, был отослан следом. Хотя он упорно отрицал свой интерес в происходящем, стадный эффект неизбежно оказал влияние и на него.
- Скотти, поднимай, - скомандовал Кирк. Избранные инженеры, допущенные в транспортаторную, замерли в предвкушении.
Знакомый силуэт проступал в воздухе сверкающими искрами. Рядом с ним, на ближайшей платформе материализовался небольшой чемодан – тот самый, с которым Спок и покинул корабль две недели назад. Ничего лишнего.
Вздох, полный разочарования, прокатился по помещению – даже Скотти не удержался, покачав головой. Капитан бросил недовольный взгляд на своего главного инженера.
Коммандер Спок, не подозревающей обо всём том ажиотаже, причиной которого он стал, отбыв на Вегу-13 в рамках положенного ему по званию и состоянию здоровья отпуска, был одет по всей форме без каких-либо нарушений правил Устава. Его сапоги были начищены до блеска, брюки – выглажены, пуловер оправлен. Руки заложены за спину. На лице – ни улыбки, ни тени сожаления о прошедших весёлых деньках, когда не нужно было заботиться ни о капитане, ни об исправности компьютерных систем, а так же – выслушивать едкие комментарии доктора МакКоя.
Впрочем, выглядел он свежим и отдохнувшим.
- Добрый день, джентльмены, - кивнул он присутствующим, остановив взгляд на Кирке. – Разрешите на борт, капитан?
Тот кивнул, неосознанно вглядываясь в своего старшего помощника, не в силах поверить, что никаких изменений не произошло... Вернувшийся три дня назад офицер МакКален в вопиющем штатском восторженно травил байки о каких-то невиданных орехах, способных подарить удивительные ощущения тем, кому удалось, расколов толстую скорлупу, добраться до ядра. Впрочем, обыск показал, что никаких орехов в каюте МакКалена не было, а сам он признался, что крупно приврал.
- В чём дело, капитан? – осведомился коммандер. – Вы столь пристально смотрите на меня, что у меня, признаться, возникают некоторые опасения...
- Всё в порядке, Спок, - с ненужным облегчением перебил его Кирк. – Единственное, о чём я хотел бы вас предупредить – вам понадобиться охрана, чтобы в целости и сохранности добраться до своей каюты.
Бровь старшего помощника метнулась вверх.
Капитан нашёл первое отличие. Он чувствовал себя так, будто выиграл в лотерею с вероятностью успеха 1 к 78569.
Не смотря на то, что одежда закрывала большую часть тела коммандера, тон кожи его лица поменялся: в свете ламп она отливала золотисто-оливковым. Замечательный загар.
Кирк невольно улыбнулся, понимая, что спор всё-таки возник не на пустом месте. К тому же, капитану это определённо нравилось – то, как смотрелся Спок. Непривычно, но вполне удачно.
Старший помощник легко подхватил чемодан, направляясь к двери, где Кирк остановил его, чтобы разблокировать механизм. И тут же нашёл второе отличие. Куда более удивительное.
- Что это, Спок? – осведомился он, не раздумывая, коснувшись скулы коммандера мизинцем. Старший помощник чуть отстранился.
- Объясните, капитан.
- Что за зелёные точки? – расплылся в улыбке Кирк. – Чёрт побери, Спок, у вас же веснушки!
Признаться, это заявление вызвало фурор среди присутствующих. Коммандер нахмурился.
- Джентльмены, я не понимаю, чем вы оправдываете столь серьёзное нарушение дисциплины, - до странности неуверенно проговорил он.
- Это точно веснушки, капитан, - подтвердил Скотти. – Самые... зелёные, которые я только видел!
Все столпились вокруг Кирка и старшего помощника, который всё ещё пребывал в растерянности.
- Не волнуйтесь, Спок, это всего лишь веснушки. Ничего смертельного, - проговорил капитан, стараясь не засмеяться – вид коммандера нисколько этому не способствовал, скорее, лишь подбавлял масла в огонь. – Есть у кого-нибудь зеркало?
Так как вся женская часть экипажа осталась по ту сторону транспортаторной, пришлось обойтись глянцевой поверхностью выключенного на время вспомогательного монитора, и Спок, наконец, получил возможность рассмотреть собственное лицо – со всем профессиональным научным интересом.
- Хм... – протянул он. – Какой необычный эффект... Никогда прежде я не наблюдал ничего подобного...
- Есть предположения? – заботливо поинтересовался Кирк.
- Нет, капитан. Недостаточно данных для обстоятельного анализа. Думаю, разумнее всего будет посетить доктора МакКоя в лазарете и пройти обследование.
Кирк вздохнул. Никому ещё прежде не удавалось столь блистательно и быстро разрушить всё очарование, производимое веснушками. У капитана их никогда не было, но он ничего не имел бы против.
- По-моему, вы выглядите мило, Спок, - заметил он под аккомпанемент смешков инженерных работников.
- Правда, капитан? – удивлённо осведомился старший помощник. – Благодарю вас за комплимент. В любом случае, присутствие данных пигментированных участков на моей коже является причиной неподобающего поведения окружающих и, как следствие этого, несомненным нарушением Устава.
Он нажал кнопку интеркома.
- Транспортаторная больничному отсеку. Доктор Маккой, вас вызывает коммандер Спок.
- Спок! – воскликнул Боунз. – Очень лестно, что сразу же по прибытии вы первым делом связались со мной.
- Доктор, - проигнорировав последнюю фразу, обратился к МакКою коммандер. – Вам срочно необходимо подготовить оборудование для комплексного обследования члена экипажа.
- Что? Кто-то пострадал при вашей транспортировке? Вы применили вулканский захват к капитану, попытавшемуся вас по-дружески обнять?
Кирк закашлялся.
- Боунз, - проговорил он, оттеснив Спока от интеркома. – Со мной всё в порядке. И - сейчас не время.
Доктор немного помолчал.
- Так кто же всё-таки мой пациент?
Спок с капитаном переглянулись.
- Я, - сказал старший помощник.

- Каково ваше заключение, Боунз? - осведомился Кирк, едва они – сам капитан, его старший помощник и двое ребят из охраны – протиснулись по коридору к лифту и спустились на нужную палубу. Никто не посмел им помешать.
- Всё, что я могу сказать на данный момент, так это следующее: радиация звезды Вега оказала весьма необычное воздействие на организм мистера Спока. У людей подобные реакции весьма распространены – все мы знаем, какое буйство веснушек расцветает с приходом весны – солнечный свет является тому причиной. Но как объяснить тот факт, что веснушки появились у мистера Спока, за которым прежде подобного безобразия мы не наблюдали, я затрудняюсь. Простите меня за нескромный вопрос, Спок, но у вас в роду не было рыжих?
Кирк усмехнулся.
- Доктор, при всём уважении к вам позволю себе заметить, что причиной веснушек, или, говоря научным языком, эфелидов, у людей является врожденное изменение структуры меланоцитов – клеток, которые под воздействием солнечного облучения образуют пигмент, - проговорил Спок. – Как вы правильно заметили, у рыжих представителей вашей расы эфелиды – закономерное явление. Однако среди вулканцев подобной пигментации не наблюдается, поскольку пылевая завеса защищает нас от прямого воздействия лучей Las’hark, солнца Вулкана.
- То есть, - проговорил капитан, - теоретически, веснушки могут быть у каждого из вас.
- У меня нет точных сведений касательно данной темы.
МакКой задумчиво пролистал свои записи.
- В целом, мистер Спок, вы совершенно здоровы, - задумчиво протянул он, - но эти ваши... эфелиды. Они вызывают некоторое беспокойство.
- Отчего же, док? – поинтересовался Кирк.
- В случае с человеком, - принялся объяснять Боунз, - я был бы уверен в том, что веснушки исчезнут или хотя бы станут бледнее по прошествии некоторого времени, поскольку непосредственное воздействие ультрафиолетовых лучей прекратилось. Но если говорить о Споке... Я не представляю, смогу ли избавить его от веснушек.
Коммандер открыл, было, рот, чтобы прокомментировать последнее заявление МакКой, но тот перебил его.
- Я ещё не закончил, мистер Спок. Ваша кожа не привыкла к столь интенсивному воздействию солнечной радиации, вот почему сработал защитный механизм. Однако вернуть всё на свои места – непростая задача.
- Неужели, медицина двадцать третьего века так и не нашла способа борьбы с веснушками? – осведомился капитан.
- Нет, Джим, у учёных было полно других забот, - ворчливо отозвался МакКой. – На данный момент могу предложить лишь традиционные методы.
- Поясните, доктор, - насторожился коммандер.
- Лимонный сок, цветки одуванчика, хрен, - с удовольствием наблюдая за выражением лица старпома, перечислил Боунз. – Но в вашем случае, Спок, я бы надеялся на удачу. Возможно, через неделю-другую всё пройдёт само, а если нет – тут уж никакой хрен не поможет. Придётся смириться.
Тотальный пессимист, подумал Кирк. Неужели, все врачи такие?
- У меня просто реалистичный взгляд на вещи, - заметил МакКой, прежде чем покинуть медотсек – его ждал обед в компании любопытствующих.
Капитан украдкой взглянул на чрезвычайно задумчивого старпома.

В скором времени Спок убедился, что веснушки приносят одни неприятности. Старший помощник не мог нормально работать – веснушек с каждым днём становилось всё больше, они отвлекали всех от выполнения необходимых функций, а МакКой даже заметил, что со времён запуска "Энтерпрайз" Спок ещё никогда не был столь популярен. Но больше всего, конечно же, работе старшего помощника мешал, как ни странно, сам капитан. Слушая отчёт, он наклонялся к Споку так близко, что вулканец почти чувствовал дыхание Кирка на своей щеке. Старпома бросало в жар, а капитан объяснял своё поведение тем, что пытался выяснить, уменьшилось ли число пресловутых зелёных пятнышек на лице коммандера или же нет, на что Спок сообщил ему следующее:
- Сказать по правде, капитан, я не нахожу возможным успех подобного предприятия. Единственная аналогия, которая возникает у меня – веснушки, как звёзды во Вселенной. Теоретически рассчитать их примерное количество согласно сложной формуле способен любой компьютер «Энтерпрайз», но на практике даже наиболее тщательно собранная и запрограммированная машина не в состоянии будет охватить подобную площадь движущейся материи...
Короче говоря, объяснения капитана были признаны логически необоснованными. И никаких поблажек в силу человеческого происхождения Кирка не предполагалось.
Однажды вечером капитан заглянул в больничный отсек, надеясь обнаружить Боунза в более или менее хорошем расположении духа. Доктор на удивление благодушно встретил его и продемонстрировал запечатанную колбу с некой ярко-малиновой субстанцией.
- Я гений, - просто и скромно заявил МакКой. – Запомни этот день, Джим. Сегодня я нашёл средство от веснушек – в том числе и тех неприглядных зелёных пятнышек, что расползлись по лицу нашего уважаемого старшего помощника.
Капитан тяжело вздохнул, чем, несомненно, поставил под угрозу триумф Боунза.
- Ну, что ещё? – осведомился МакКой, бережно укладывая драгоценную колбу в мягкий футляр и отправляя её в особый шкафчик с замком-идентификатором речи.
- Не говори Споку о лекарстве. Не говори никому о лекарстве.
Доктор на время утратил дар речи. Зато после, когда он вновь его обрёл, возмущению его не было границ.
- Ты в своём уме, Джим?
- Вполне, - отозвался тот.
- Что-то подсказывает мне, что нет, - заявил доктор. – По крайней мере, недавно сказанное тобой – уж точно. Я работал над этим изобретением с утра до ночи! И ради кого? Ради вулканца! Уж лучше бы я изобрёл лекарство от старости, оно, по крайней мере, принесло бы пользу.
- В том-то и дело, - заметил Кирк. – А веснушки мне нравятся.
Взгляд у МакКоя стал хитрым-прехитрым.
- Особые веснушки? – уточнил он.
- Вулканские веснушки, - вздохнул Джим. – Исключительно вулканские.
- Или же... их владелец? – поинтересовался доктор.
- Всё вместе, - признался Кирк. – Необъяснимо удачное сочетание.
- Фетишист, - уверенно проговорил МакКой. – Вот как это называется.
- А прежде я ничего подобного за собой не замечал, - возразил капитан. – Это уникальный случай. А ещё – вопрос жизни и смерти.
Доктор тяжело вздохнул.
- Ну, Боунз, ну, пожалуйста!
- Что с тобой поделать, - сдаваясь, покачал головой тот. – Ладно, спрячу пока надёжно, если вдруг передумаешь...
Кирк ухмыльнулся. Но тут же сделал притворно грустное лицо.
- Вряд ли. Без зелёных веснушек мне жизнь не мила.
И с этими словами покинул МакКоя.
Впрочем, вечером того же дня кто-то проник в лазарет, когда там никого не было, и набрал на компьютере таинственный код, последствия чего не заставили себя ждать.
- Ты в своём уме, Джим? Ты в своём уме, Джим? - раз за разом повторял предусмотрительно припасённую заранее запись динамик.
- Идентификация завершена, доктор МакКой, - откликнулся умный приборчик.
Ухмыльнувшись, незнакомец приоткрыл дверцу, достал давешний футляр и скрылся в неизвестном направлении.

- Капитан, - обратился к Кирку старший помощник, - мне неприятно говорить вам об этом, но я считаю своим долгом сообщить, что доктор МакКой не справляется с обязанностями, предусмотренными Уставом.
- То есть, мистер Спок? – отвлёкся от созерцания звёздного полотна на экране Джим.
- Десять дней назад я вернулся с Веги-13 с необъяснимой пигментацией кожи и до сих пор не получил соответствующего лечения.
- Это не «необъяснимая пигментация», а всего лишь безобидные веснушки.
- Тем не менее...
- Я отменил приказ, - неожиданно заявил Кирк.
- Капитан?
- Я отменил приказ, мистер Спок.
Коммандер замер – через спинку кресла Джиму мгновенно передалось напряжение.
- Капитан, могу я узнать причину столь...
- Нелогичного приказа?
- Именно.
- Конечно, мистер Спок.
На мостике воцарилась непривычная тишина – только двигатели гудели где-то глубоко в нутре корабля, в колыбели инженерного отсека под чутким присмотром Скотти. Уровень любопытства зашкаливал, и Кирк не мог этого не заметить.
- Зайдите ко мне, мистер Спок, когда ваша вахта закончится, там и поговорим.
Он раздал несколько распоряжений, прежде чем удалиться.
Взгляд Спок провожал его до самой двери.
Через три часа старший помощник нажал на кнопку у двери капитанской каюты и шагнул в открывшийся полумрак.
Капитан, до этого момента дремавший в кресле, поднялся, зевая.
- А, мистер Спок. Я вас ждал.
Похоже, он не настроен был вот так сразу переходить к делу. Выпить чашечку кофе, может быть...
- Я повторяю свой вопрос, капитан, - суховато напомнил коммандер о цели своего визита. – Причина, по которой вы отменили приказ?
Кирк покачал головой, пробормотав что-то вроде «Упрямец».
Спок выжидательно молчал.
- Они мне нравятся, - наконец, проговорил Кирк.
Недоумение старшего помощника не требовало слов.
- Мне нравятся ваши веснушки, мистер Спок, - повторил капитан – двери закрылись, и комнату окутали сумерки.
Он протянул вперёд руку, пока не коснулся плеча коммандера.
- Позвольте заметить, что в понимании вулканцев зелёная пигментация не считается эстетичной...
- Жаль только, что в темноте их почти не видно, - с некоторой досадой заметил Кирк.
- Не вижу логической связи.
- Иначе бы я поцеловал каждую из них, - неожиданно даже для себя самого хрипло от волнения выдал капитан – пожалуй, всё-таки перегнул палку.
Он почувствовал, что сам себя загоняет себя в угол – и с опасением ждал ответной реакции.
В потёмках глазам доверять было нельзя – хотя Кирку на миг показалось, что он заметил движение.
И вдруг в самое ухо кто-то осторожно прошептал ему:
- Я вынужден напомнить вам, капитан, что точное число веснушек подсчитать невозможно.
Коммандер не отстранился – Кирк ясно чувствовал его рядом, всего в миллиметре от прикосновения.
- Но я могу хотя бы попытаться, - улыбнулся он в темноту. И хмыкнул. - В ваших же интересах, мистер Спок, чтобы их оказалось побольше.
Миллион веснушек – миллион поцелуев.

@темы: Star Trek, Фанфикшн

---

Unholy Union II

Название: Unholy union
Фэндом: Supernatural
Автор: Reno
Категория: slash, drama, angst
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Дин/Сэм, Дин/Кастиель
Предупреждение: ввиду окончания четвёртого сезона - альтернативное развитие событий; большой формат; архаичность речи Кастиеля – в переводе Novafilm его речь изобилует инверсиями и возвышенной лексикой, и я не могу ничего поделать с собой, кроме как сохранить подобный стиль, хотя и знаю, что в оригинале Кастиель звучит не так пафосно.
Возможно, ОСС некоторых персонажей.
И, конечно, не всё здесь по-настоящему логично...
От автора: Является продолжением Unholy Union I (первую часть легко найти в темах).
Кастиель произвёл на меня самое благоприятное впечатление. Спасибо всем за внимание!

Окончание

Когда попадаешь в ад – всегда оставляешь там нечто важное. Когда выбираешься из преисподней – медленно, но верно начинаешь понимать, что, так или иначе, важно всё, чего бы ты ни лишился в пламени, крови и боли. И даже о том, от чего ты так жаждал избавиться, но никогда не говорил об этом вслух, жалеешь как о безвозвратно утраченном.
Городской парк и пруд дышали спокойствием. В этот ранний час здесь не было никого, кроме Винчестера да незримых птиц, поющих в ветвях ив. Поток сознания поневоле прорывался в реальность.
Сэм, наверняка, ещё спал – по крайней мере, охотник на это надеялся. Когда он уходил, брат цеплялся за подушку так, словно это был старший Винчестер. Умилительно поневоле.
Дину так нужно было побыть одному, но, оказавшись в пустынном парке, он вдруг ощутил острую потребность в присутствии.
- С повинной я к тебе пришёл, - проговорил, опустив голову, возникший совсем рядом Кастиель – задумавшись, Дин даже не обратил внимания на упругое касание потревоженного прохладного воздуха. – Простить ты меня должен.
Он выглядел точь-в-точь как нашкодивший школьник, подумалось старшему Винчестеру. Так обычно выглядел мелкий Сэм, которому в очередной раз попадало от отца за какую-нибудь ерунду – забытый в номере мотеля мешок с солью или выпитая по ошибке святая вода... Было дело.
- И что же ты натворил? – усмехнувшись, поинтересовался Дин: он никогда бы не подумал, что ангелы настолько совестливы. На его памяти, им ничего не стоило бы уничтожить город, а после сказать, что так оно и было – ну, или, в крайнем случае, приспособить для дела отговорку о приказах свыше и далеко идущих целях. – Угнал «Импалу»?
Он хмыкнул, на всякий случай, однако, пошарив в кармане – ключи были на месте.
- Ты весел, Дин Винчестер, как жизнь ни била бы тебя, - задумчиво промолвил Кастиель. – Но это горькое веселье, понять которое я в силах – хоть и с трудом.
Охотник чуть нахмурился.
- Людей запутанные помыслы непостижимы для меня порой, - отрешённо глядя в спокойные воды пруда, отражавшего его светлый, хотя и омрачённый заботами лик, пробормотал ангел. – И любопытство это лишь моё подогревает. Как сложен и неповторим каждый из вас – так и мыслей образ ваш необъясним.
Дину подобные фразы-уловки, уводившие от разговора, не нравились никогда.
- Так о чём там речь была? – чуть грубовато осведомился он. – Ты, Кас, кажется, что-то натворил.
Ангел окинул его тоскливым взглядом – словно подбитая собака.
- Что делаешь здесь ты в столь ранний час? – осведомился он вместо того, чтобы вернуться к заданной теме.
Дин раздражённо сжал спинку скамьи.
- Это не твоё дело, - качнул он головой.
- Вопрос этот с признанием моим связан неотрывно, - признался Кастиель.
Винчестер помолчал немного.
- Я думаю, - проговорил он, наконец.
- О чём же? – быстро проговорил ангел – так что Дин, прищурившись, взглянул на него с подозрением.
- Уж не вообразил ли ты, что я тебе поведаю? – с намёком на издёвку осведомился он. Спустя мгновение добавил, - и даже не вздумай, парень, использовать свои грёбаные ангельские штучки, чтобы узнать больше, чем тебе положено!
Кастиель кивнул едва заметно, признавая всю негодность подобной идеи.
- Я рассказал ему, - обронил он как бы невзначай.
Дин мгновенно насторожился.
- Что ты подразумеваешь под «ним»? – поинтересовался он.
- Я рассказал всё Сэму, - повторил ангел. – Всё до последней тайны встреч твоих с Лиллит.
Старший Винчестер замер.
- Всё до последней тайны, Дин. И о причине истинной, что в преисподнюю тебя толкнула. Сказал, зачем тебе печей адских понадобился жар. (Согреться. Стереть себя в порошок). Сказал я, почему от предложения демона ты отказался. Поведал я, что бегством это было – и от себя, и от брата твоего. Не знал я, к чему всё откровения эти приведут, но нужно было так. А сделал это я лишь ради одного – ведь Господу угодно, чтобы ты шёл правильной дорогой в этом мире.
Речь вышла впечатляющей. Охотник внезапно испытал острейшую нехватку слов.
- Ты проклинать меня бы должен, - вольно или же нет подсказал Кастиель. – Но ты молчишь...
Всё встало на свои места – и, согласно теории ангела о людях, их непонятных завихрениях мыслей, мотивов и поступков, Сэм принял своё собственное решение – вернуть. Теперь-то Дин понял, с чего тот накинулся на него прошлым вечером – со всей страстью, так сказать. Поначалу он даже испугался немного, но, не смотря на то, что в аду осталась какая-то часть его души, он вдруг осознал, что неплохо справляется с этим. Если бы ни этот Кастиель...
- И не понять мне никогда реакции столь странной, - пробормотал ангел, пристально наблюдая за Винчестером. – Ты не грозишься вовсе вред мне причинить рукоприкладством. Так в чём же дело?
Если бы он только знал, что всё его старания пошли прахом!
Дин усмехнулся – пожалуй, разочарование Кастиеля невозможно было бы описать – но тут же посерьёзнел.
- Вот почему он едва не сожрал меня живьём, - пробормотал старший Винчестер, внезапно вспомнив то чувство, что преследовало его всё это время – перманентное ощущение взгляда. Что, если Сэм был вовсе не при чём?..
Ангел коротко взглянул на него.
- Это образное выражение, - уточнил Дин, усмехнувшись.
Кастиель недоумённо молчал.
- В переводе на твой язык – очередной смертный грех. Твоя извечная фобия.
Взгляд ангела был устремлён, не иначе как, в Вечность.
- Предотвратить я действием своим всё должен был, - проговорил он негромко – почти прошептал, так что Дин невольно наклонился к нему, чтобы расслышать, - но только хуже сделал...
Пожалуй, это действительно мучило его всё это время, пока старший Винчестер посмеивался над ним и всеми силами отказывался воспринимать ситуацию всерьёз.
- Мне кажется, - чуть хрипло проговорил он – сам не слишком понимая причину, - что твой Бог кое-что забыл тебе объяснить. Так, мелочь одну...
Синий взгляд, как лазерный прожектор, высветил его до глубины души, так что перехватило дыхание.
- И что же? – поинтересовался Кастиель, в словах – всякое отсутствие любопытства. Дин мог бы списать ровность интонаций на ангельскую природу собеседника, но всё равно было непривычно.
- Того, что неизбежно, вряд ли удастся избежать.
- Людская мудрость это?
Старший Винчестер пожал плечами.
- Это мой собственный житейский опыт.
Кастиель подумал немного.
- Мы – ангелы – вестники судьбы, но не её творцы. С позиций этих суждение твоё правдивым кажется.
Он замолчал – словно сказанное натолкнуло его на новую, отличную от данной мысль. По лицу пробежала тень сомнения – но не в том, во что верил Дин, а в сопряжённом с этим днём и этим часом – но ином. Нахмурившись, он наблюдал за тем, как рябит на воде дыхание ветра.
Дин некоторое время с интересом смотрел на него, как будто ждал продолжения.
- И ты как будто не собираешься отправлять меня обратно в ад? – проговорил он, наконец.
Ангел коснулся ладонью шершавой поверхности дерева скамьи и, уж наверняка, посадил занозу – только вряд ли заметил. - За то, что я снова оказался вовлечённым в это.
Тот невозмутимо изучал собственные до мозга костей человеческие пальцы.
- Ты старался выглядеть таким грозным, там, на стоянке, - не дразни гусей, Дин. – Я почти испугался.
Кастиель на миг прикрыл глаза – реальность могла бы с полным на то правом оборваться тысячами безжизненных нитей.
- В произошедшем я лишь виноват, - промолвил он, поднимаясь на ноги – безо всякой угрозы. Дин машинально последовал его примеру. – Я поступил, как вы порой – спонтанно, странно. И мне за шаг этот необдуманный расплачиваться.
- Расплачиваться? – повторил старший Винчестер – ему не душе было это слово. Торопливо, – я тебя прощаю.
Взгляд ангела обволакивал тёплой дождевой водой, и ветром, и едва выглянувшим солнцем. Дин на секунду замер в предчувствии – ему казалось, что Кастиель вот-вот улыбнётся, хотя бы раз по-настоящему, и он вовсе не хотел этого пропустить. Но ангел отвернулся от него, скрыв и возможную улыбку, и взгляд.
- Пора мне, - сказал он – пожалуй, не так уж и часто предупреждал он о своём отбытии – скорее, предпочитал уходить без лишних проволочек. – Иные есть приказы у меня, исполнить волю божью мне необходимо, дабы промахов дальнейших избежать.
Дин и прежде видел, как тот исчезает – как при смене кадра, просто никак не мог привыкнуть. Только что был здесь, стоило моргнуть – и пустота.
Шум крыльев.

Тело его задыхалось, а разум мутился, но душа не способна была предпринять ничего для того, чтобы облегчить страдания плоти. Хрип вырвался из его груди вместе с жалким слабым стоном – новорожденные заходятся в плаче, а чем бы стоило заняться при перерождении? Делать вид, что ничего знаменательного не произошло?
Стылый по сравнению с раскалённым жаром воздух со свистом наполнил его спавшиеся спаянные лёгкие, раскрывая бронхи с неистовой жизненной силой, так что кости затрещали, углекислый газ взобрался колючей проволокой вверх по гортани. Первый новый вздох. Второго может и не быть – если всё это – подделка, не заслуживающего внимания, очередная изощрённая пытка в добавок к тем, что он уже пережил на пределе собственных возможностей, но эта вдруг оказалась сложнее боли, которую он преодолел, и сложнее всей той боли, которую ему ещё предстояло вынести.
Он думал, что любое прикосновение принесёт ему боль – страшную, нестерпимую, тревожащую ожоги и раны, но ничего не произошло. Это прикосновение лишь дарило – и не навязывало, не принуждало. Оно казалось искренним и безвозмездным, успокаивающим.
Кастиель знал, что жалость бывает неприятна людям – откуда-то, из неизвестного ему самому источника пришло это странное, бесполезное, в сущности, для ангела знание, которое сулило лишь неприятности в случае серьёзного к нему отношения. Кастиель знал также, что жалость может быть разной. Унижающей, например. Слово казалось чужеродным всей его ангельской природе. Его собратья не знали унижения. Они знали гнев. Возможно, что последний как раз мог бы претендовать на роль очевидного последствия унижающей жалости.
Лиллит – или как там звали её две тысячи лет назад? – не терпела жалости ни под каким предлогом. Возможно, именно поэтому она столь спешно отправилась в ад.
Но жалость могла быть и неудержимой. Она не желала оставаться внутри, она рвалась на свободу. Такой жалостью можно было даже гордиться – как хотя бы мельчайшим проявлением человеческих чувств. Кастиель хотел бы коллекционировать те ощущения, что он испытывал, которые хотя бы отдалённо напоминали человеческие. Он хотел бы собрать полновесную сильную собственную коллекцию земных чувств, покорившихся ему.
Жалость явно не была в их числе.
Вот то, что ангел знал наверняка: за содеянное им расплачиваться придётся и Дину тоже. И Рай для каждого был в силах изобрести пытку. Кастиель был связан с Дином контрактом – только он мог по-настоящему наказать и его, и себя, и это было расплатой за неповиновение и ошибку – сам факт наказания Дина. Небеса представлялись восхитительными в своей жестокости – они плели интриги куда более умело, чем твари преисподней. Ничто не в состоянии было омрачить их сверкающего равнодушием великолепия – приказ был отдан. И, повинуясь воле Рая, Кастиель был вынужден его исполнять. Но жалость больше не желала оставлять его в одиночестве – невыразимая и незаметная под пристальным взглядом высших в иерархии, она тенью следовала за ангелом, попавшим межу двух огней – принадлежностью своей Небесам и непреодолимой тягой к человеку, которого ему суждено было истязать.
Что за изощрённость! Не к лицу она – не к светлому лику – Господа!
Чей-то тщательно продуманный план, некоего высшего разума, для которого эти двое – песчинки в океане людских страхов, надеж и забот, на бескрайних просторах ангельского целомудрия и повиновения. Ничего не стоит избавиться от обоих, если всё полетит в Тартарары.
Злая сила текла с кровью из рук Кастиеля – сила полустёртых в порыве света и сострадания воспоминаний, которые теперь возвращались к Дину во сне, причиняя ему вполне реальную боль. Как горько и тревожно было всецело осознавать, что Рай почти не отличим от ада, пусть Кастиель и прежде подозревал об этом.
Осквернённая плоть.
Должна быть очищена светом.
Преодолеть страдания души и вернуться на путь истинный.
Они были связаны Контрактом, как живой тканью, будто срослись венами, и вся эта отрава лилась обратно в тело Дина с одной лишь целью.
Чтобы привести Винчестера к себе, чтобы наполнить его светом и заставить быть праведником - именно так, как и хотел того Бог.

Маленький храм был одинок... Как будто он был нужен кому-то в безвременьи и неопределённости, притулившийся у обочины, как рисковый искатель приключений, отчаявшийся уже поймать, наконец, машину и добраться до цивилизации. И сколько ещё таких вот церквушек можно повстречать на своём пути в бесконечном путешествии по жизни? Некоторые из них имеют вполне привычный для верующего облик – белые стены, каменные ступени, тишина и покой. Другие – полны деревянной гулкости и теплоты, солнца и икон, теней, птиц и пустоты.
Дин Винчестер никогда бы не поверил в то, что сумеет переступить порог какого бы то ни было храма, не будучи при этом сражённым наповал гневом Господнем.
Но ему удалось.
Хотя бы пройти между ровных рядов отполированных временем и пятыми точками прихожан деревянных скамей, стремившихся к сияющей неверным мягким светом сердцевине, увенчанной распятием. Каждый новый шаг – новая досада, как будто в глубине души он всё-таки надеялся, что не избежит божественно кары.
Тягучее сиропообразное чувство стремилось заключить его в непрошенные объятия – залить расплавленным металлом широко распахнутые глаза, набраться в разинутый в немом крике рот, набиться в ноздри, как набивается дорожная потревоженная ураганным ветром пыль. Сожрать его изнутри и наружи, чтобы по окончании трапезы кинуть кости и обрывки одежды в неистовое пламя, способное опалить, выжечь, истребить. Идеальное преступление. Никаких следов. Во сне с привкусом крови на языке и не такое возможно. Тонкими струйками ночные кошмары вместе со слезами – неосознанными, свойственными, пожалуй, лишь детям, чьё воображение живо и ужасающе порой, способное слепить страшный сон из остатков пудинга, поданного на ужин, из мультяшного злодея, размахивающего тупым тесаком, из родительской ссоры, которой всё ещё вторит эхо по углам комнаты – крадутся по щекам из уголков глаз, стекают по вискам, беспринципные и нежданные...
Пожалуй, Дин мог бы проснуться с криком ужаса, но эти сны – они вовсе не были из разряда тех, из которых при желании можно легко сбежать. Эти сны тянулись бесконечно, не отпуская, перетекая, как глицерин, из верхней половины песочных часов в нижнюю, а после – обратно, минуя всяческие законы физики и гравитации. В этих снах Дин завязал, как муха в клею. Как мелкая ничтожная мушка.
Старшему Винчестеру вряд ли удалось бы усмирить собственные кошмары, которые иссушали его, словно пустынное солнце в зените, и ему – совершенно определённо, обидно, малодушно – нужна была помощь, ибо то, что пришло за ним из ада, оставалось неуловимым, ужасным, пугающим и абсолютно безысходным. День за днём ему снились удушье, боль, мерзость. Ему снился запах палёной плоти, запёкшейся крови, желчи и серы. Наяву его мучили воспоминания, во сне – грезилась смерть. И как вообще может присниться смерть? Как может присниться влага кладбищенской земли и неестественный холод тела, окунутого, как осколок льда, в жидкий огонь доменной печи? Ему снились крики, полные сумасшедшего иррационального ужаса – его собственные крики, и было так сложно порой определить, кричал ли он на самом деле или же лишь мысленно, в своей голове.
И в какой-то миг он вдруг осознал, что ему нужен свет – тот, что смог бы излечить его. Не Сэм, не заклинания Бобби, ничто другое – только свет. И ноги словно сами привели его сюда – в забытое Богом место к месту, не забытом ангелами.
Даже в ясный, казалось бы, день здесь было по-священному вечерне. Наверное, во всём виноваты были все те свечи, что окружали со всех сторон и загоняли в угол – маленькие тонкие свечи, каждую из которых не составило бы труда переломить пополам – однако вместе же они обладали невиданной очаровательной и восхитительной силой единства, силой внушения, до которой любому из небесного гарнизона было далеко. Они наступали – крохотные золотистые орды. Точили свои огненные пики. И, весело смеясь фитильками, кивали вразнобой в сторону коленопреклонённой фигуры в знакомом светлом плаще.
- Я искал тебя, - Дин почти не удивился, очертив тёплым светом силуэт человека, смиренно склонившего голову перед Иисусом. – Я знал, что ты можешь быть здесь.
Кастиель обернулся, окинув его спокойным взглядом синих глаз, которые в сиянии свечей казались почти золотистыми: взгляд – жидкий металл. Он молчал.
- Я искал тебя, - повторил старший Винчестер, как будто ждал хотя бы слова в ответ, но тщетно. Ангел будто пребывал в трансе – неподвижный, лишь губы шепчут молитвы.
- Ты мне нужен.
Он приблизился, неуверенно сжимая пальцы – до хруста в суставах. Под ногами зашуршал святой мусор, добравшийся до креста на подошвах ботинок.
Холодок мог бы указывать и на прорезавшуюся неприязнь, и на наличие сквозных дыр в храмовых стенах.
- Во имя чего? – раздался, наконец, отрешённый, ровный, напоенный равнодушием голос. Он оказался катастрофически близко – но с намерениями, которые кажутся неблаговидными, вход в храм Божий закрыт – вот почему эту близость нельзя воспринимать иначе, чем сокращённое до минимума расстояние между двумя объектами.
- И ради чего?
Его ангельское прикосновение успокаивало душу, его свет придавал силы – отчего-то лишь только теперь Дин по-настоящему осознал это, хотя, пожалуй, следовало бы и раньше. Возможно, ещё тогда, в преисподней, с первым прохладным в жаре печей касанием – пусть от воспоминаний не осталось и жалкого клочка. А, может быть, чуть позже, после – с каждым новым пробуждением под взглядом Кастиеля, казалось бы, за миг до того, как его пальцы расстались с горячей кожей спины и предплечья. Благословенные мгновения! Теперь старшему Винчестеру было необходимо понять, отчего же раньше его пробирала дрожь лишь при мысли об этом – трудно и легко одновременно. Ему нужны были силы – очень много, много сил, которые залили бы его изнутри подобно раскалённой меди, что вливал в его глотку ад. Нечто совершенно противоположное – но, возможно, столь же болезненное – но Дин был готов. Теперь.
Испытывая жажду, сам тянешься к источнику, способному её утолить. Идёшь к нему, переступая через себя. Охотник и не задумывался прежде о том, насколько сильная его собственная – а она подтачивала волю умело и незаметно, опасно. Он так надеялся на сопротивление, так надеялся, что его остановят и справят мозги, но всё же пил родниковую воду с губ, не в силах оторваться. Как будто ангел наполнял его чистейшим и легчайшим светом – от этого неимоверная жажда жизни просыпалась внутри, которой невозможно было противиться. Царапая его шею, цепляясь за его плащ, Дин старался не смотреть в широко распахнутые синие глаза, в которых не было ничего, кроме ужаса – неуместного, несоответствующего тому, что испытывал сам Дин. Ему вовсе не было страшно – его тело ласкала эйфория... Или нечто иное?
Не в силах оторваться от губ Кастиеля, Дин чуть отклонился назад, потянув ангела за собой. Он ощущал крылья повсюду – спиной, напряжёнными плечами, сведёнными лопатками, ощущал мягкие прикосновения перьев щекой, ощущал сквозь одежду – как будто оказался голым посреди церковного зала, голым – перед крестом. А, может быть, - на кресте? Лихорадка восторга. Судороги восторга. Зуд по всему телу, ритмичное сокращение где-то в солнечном сплетении, тепло в животе. Нескончаемый, как вечный пикник на райских полях, поцелуй... И кожа, как горячий шёлк.
Он вдруг на миг представил себе, как занимается любовью под... Ave, Maria и усмехнулся. Чёрт побери, это было бы так... чуднО!
Дин осторожно касался губ Кастиеля – на миг ему даже показалось, что ангел ответит ему, но в ту же секунду его со страшной силой отшвырнуло к противоположной стене. Миг – и мир утратил яркие краски.
- Ни шагу, - приказал ангел – его глаза сочились нестерпимым сиянием, так что Дин, зажмурившись, инстинктивно пополз к выходу по холодным мраморным плитам, то и дело натыкаясь ножки скамей. Ему вовсе не следовало дразнить существо, способное раздавить его, как жука, но внутри пели птицы, щекоча крыльями грудную клетку. Кричать, плакать, смеяться – охотник не узнавал сам себя, а окажись поблизости Сэм – и он не признал бы в этом скрученном в жгуты создании собственного брата.
Но ему так хотелось, хотелось, хотелось вернуться и сдаться – пусть даже под прессом бетонной боли.
- Ты знаешь, чем мы связаны, - громыхнуло позади.
- Ты спас меня, - прохрипел Дин, - вытащил из преисподней. Держал так крепко, что я не сумел вырваться.
- Нет, - с ослепляющей болью, накрывшей глаза тяжёлыми веками, пришёл ответ. – Мы связаны контрактом. Контрактом – ничем боле.
Дин истерически расхохотался – он и не знал прежде, что от смеха может исходить подобный запах безумия, одуряющий, тяжёлый, тошнотворный запах головокружения, желчи и непроизвольного стука зубов.
- Ты говорил о «тяге», об этом гребаном «благословлении спасения» и прочей святой чепухе.
- Я лгал.
- Ангелам не под силу лгать, - всё так же, с закрытыми глазами. – Вы, ребята, вообще – редкостные слабаки!
- Ты ничего не добьёшься этим. Всё, что можно было, удалось тебе испортить.
Винчестер усмехнулся сквозь саднящее разочарование, которого он прежде не испытывал никогда в своей жизни – или же ему удавалось справиться с малейшими его зачатками, избегая таким образом разрастания этого чувства, готового пустить корни глубоко внутри.
Он ещё не знал, что, вернувшись, обнаружит пустой, осиротевший мотельный номер, хлопающий вырвавшимися на свободу створками окон и занавесками, отчётливо указывающий на отсутствие.
Ненависть – это всего лишь отсутствие важного.
Ни записки, ни знака, ни намёка на то, куда мог бы отправиться его брат – в очередной раз в очередное одинокое путешествие. Ничего, что смогло бы подсказать, север это или юг, запад – восток, океан, чистое или пасмурно нахмуренное небо. Чёрт побери!
Крест разверзся тысячами трещинок – так что удивительно было, как этот освещённый молитвами камень всё ещё удерживал форму, ведь, укрытый сетью изломов, он должен был бы рассыпаться крупной пылью, царапающей отполированный мрамор пола. И – нет, это со всей прямотой и откровенностью не было проклятием Господнем – ангельская служба доставки, конечно, претендовала на звание «экспресс», но даже светлокрылые пташки не смогли бы донести до Рая тревожную весть. Крест сам не выдержал накала страстей – возможно, не выдержал даже взгляда Кастиеля. Таковы они – творения рук человеческих – атрибутика веры, не больше. Книги сгорают в бушующем пламени, рушатся храмы под натиском войны, искажаются человеческие души.
Кастиель толкнул тяжёлую дубовую дверь, распахнув ещё настежь, и вышел, но не исчез, как обычно, а спустился по мраморным ступеням крыльца и зашагал по дороге, словно обычный смертный, чем не на шутку встревожил старшего Винчестера.
Он ушёл.
Почти убежал.
Как будто сам подписал себе приговор.

Кастиель задумчиво созерцал золотистое копьё, что пронзало его грудь насквозь, выглядывая из спины, разрывая в клочья светлую человеческую кожу. Густые капли крови горели золотом на острие. Какая-то разновидность астральной атаки. Очень мощная.
Но он всё ещё обладал способностью исцеляться. Его тело вытолкнуло из себя чужеродную боль.
Видно, собратья высоко оценили его силу – их было несколько, все – вооружены до зубов. Готовые напасть одновременно. Ангел даже не думал о том, чтобы сопротивляться. Ему претила мысль о том, что кто-нибудь из них может пострадать. Приказ ли это был или же их собственная инициатива – Кастиель не желал знать. Он лишь просил немного времени – чтобы быть готовым, но этого ангелы не вправе были ему дать.
Кас не был осуждённым, он был, скорее, приговорённым – без последнего слова или желания. Его осудили, пожалуй, давным-давно, когда Уриель возник в хрустальной темнице, освободив его от золотых цепей. И это вовсе не было спасением. Это было неотъемлемой частью его смертного приговора. Тогда он стоял у самого начала дороги, ведущей на гору, вершину которой увенчала плаха. Но вряд ли он смог бы увидеть всё своими глазами, догадаться или же убедиться, пока не прошёл весь этот путь.
Как обманчив бывает свет и милосердна тьма, скрывающая изъяны и выбоины на асфальте, проходя мимо которых и не замечая их, кто-то, возможно, не оступился бы и не упал, ободрав в кровь ладони.
- Неужели, вы знали? – крикнул он в низкое дождливое небо. – Вам всё было известно? Уриель! Михаель!
Странное освобождение осуждённого на весь срок существования. Новая миссия, вложенная в руки тому, кто был навеки отлучён от людей и их пагубного влияния.
Капли оказались крупными и меткими – щёлкали по камням и травинкам, ломая их пополам.
Следующий удар лёг плашмя – будто гигантской ладонью пытались прихлопнуть комара, да так, чтобы от него осталось лишь мелкое кровавое пятнышко.
Оторвать крылья мухе, чтобы наблюдать, как она будет ползать в пыли, тщетно пытаясь взлететь.

Пожалуй, это вошло в привычку в последнее время. Ожидание привычной тянущей к отвратительно бугристому асфальту боли, выбивающей искры из твоей головы как из кремниевой глыбы. Боли, от которой тяжелеют веки и сами собой закрываются глаза.
Осиротевший мотельный номер поражал своей чистотой и опрятностью – если бы Дин вдруг решил сбежать, как это сделал его младший брат – от безысходности ли, или же от запоздалого осознания ошибки, вины – то он, уж точно, не стал бы прибираться в разобранной на лоскуты комнаты.
Подушка, которую прежде с таким доверчивым отчаянием прижимал к себе Сэм, оказалась впечатанной в кресло – словно кто-то сидел, подложив её под поясницу – вероятно, так оно и было, ведь Сэму нужно было подумать, прежде чем принимать опрометчивые решения. Ведь в основе каждого эффекта неожиданности – разумный расклад, пусть порой и подсознательный, неосознанный.
Как и было сказано – ни записки, ни намёка.
Дин пересёк ставший неожиданно пустым номер наискосок. Помедлил у пустого кресла. Дотянулся до подушки, нарушил её угловатую форму, прижался к ней щекой в поисках поддержки, раз уж младшего Винчестера здесь больше не было. Оставался ещё его слабый запах – лосьона после бритья и остывшего пота, влажных после душа волос. Знакомые ноты знакомых, но уже таких далёких ощущений и желаний.
Ад справился со своей первостепенной задачей – и теперь ничто уже не могло быть, как прежде, как бы Дин ни пытался.
Как бы ни пытался Сэм.
Преисподняя разделила их. Наверное, Рай по сути должен был стать их связующей нитью, но отчего-то не стал.
Ни единой забытой мелочи – хотя, возможно, из-за того, что их жизнь перестала состоять из мелочей, а стала одним спёкшимся глиняным сгустком злоключений.
Всё ещё сжимая в руке подушку, Дин, повинуясь странному чувству, возникшему и сжавшему стальными обручами грудь, вынул из сумки нож и провёл лезвием по выбеленному порошком жёсткому хлопку – тот лопнул мгновенно, словно натянутая на деревянную рамку шкура дикого зверя, и вывалил на покрывало порядком свалявшийся пух. Несколько самых живучих пёрышек закружились в воздухе, будто только что покинули стремительно раскрытые в полёте крылья ангела.
Старший Винчестер вскочил на ноги – даже если бы умелая боль, которую несли Небеса, была ему незнакома – вряд ли он принял бы её далёкий отголосок за вспышку на солнце. Едва различимые раскаты грома не были предзнаменованием грозы в обычном её понимании. Скорее, кое-кто жаждал покарать провинившегося, воспламенить землю под его ногами.
Заныли зубы, дёсны заломило, кончики пальцев стали стремительно неметь – вот он какой, этот Контракт. Словно воткнутая в вену игла, в которую вставлена трубка капельницы со смертельным лекарством от жизни.
На негнущихся ногах Дин подошёл к двери, распахнул её, и, не закрывая, зашагал по дороге к верной «Импале», надеясь, что сможет удержать руль и добраться до боли в целости и сохранности. Он знал, куда повернуть.

- Кастиель, - архаично-витиеватое имя осело на языке пылью времён, древностью. – Кас.
Привычнее.
Его взгляд был устремлён в небо – казалось, Дину стоило лишь взглянуть в неподвижные синие глаза, и он заметил бы отражение быстроходных облаков, бороздящих опрокинутый бездонный океан.
- Лежать на холодной земле – только себе вредить, а этом тело, которое ты на себя натянул, вовсе не такое крепкое, как тебе кажется.
Ни слова.
Кастиель, кажется, не собирался обращать внимания на попытки старшего Винчестера, уговаривающего ангела, как упрямого ребёнка, влезшего в лужу, не желающего подниматься на ноги и снимать полные воды ботинки, ему словно было всё равно – он продолжал пристально вглядываться в высь, как будто искал нечто потерянное, утраченное.
Дин со вздохом опустился на колени, опираясь о землю, и с удивлением ощутил странную мягкость под ладонью – как будто не асфальт был там, а нечто иное.
- Что за чёрт, - пробормотал он, поднося руку к глазам – пальцы покрывал толстый слой пепла, пуха и крошечных обгоревших перьев, словно здесь, на дороге, кто-то ощипал и разделал цыплёнка. Мысль показалась причудливой. Спустя мгновение – нелепой. А после – ужасающей.
- Кастиель, - пробормотал Дин, вслепую шаря ладонью по земле – всё больше пепла и перьев, которые обретали видимость, стоило лишь Дину коснуться их. Как будто огромные беспомощно расправленные крылья, распростёртые на асфальте. Исполинские, невероятных размеров крылья, которые могли принадлежать одному лишь существу, заключённому в данный момент в это хрупкое человеческое тело, лишённое всякой благодати и всяких преимуществ.
- Нет, - усмехнулся старший Винчестер, чувствуя, как горло медленно, последовательно наполняет горечь. – Ты ведь слишком силён, чтобы валяться здесь без дела, как последний болван. Я всё же считал тебя куда более деятельным и находчивым, Кас.
Он сам уже не замечал, как нежданные слёзы наполнили его глаза, грозясь перелиться через край.
- Поднимайся, - твердил старший Винчестер, - сейчас не время отдыхать.
Он оглянулся на верную «Импалу», терпеливо ожидающую его у обочины, и прикинул расстояние – пара десятков метров, ерунда, всего лишь двадцать размеренных, неторопливых шагов, пусть и с дополнительной нагрузкой. Пройдя весь этот путь, он открыл заднюю дверцу машины, чтобы после с этим не было никаких проблем, а затем, вернувшись к ангелу, всё ещё демонстрировавшему своё полнейшее равнодушие к происходящему, с некоторым усилием поднял его на руки – всё-таки этот парень был не то чтобы крепким, скорее, вполне соответствующим своему земному возрасту и комплекции – и весил он точно так же, как и любой нормальный человек, хотя, пожалуй, небесные создания должны быть подобно пёрышку с его лёгкостью, изяществом и грацией... Не удержавшись, старший Винчестер бросил взгляд на асфальт – ветер как ни в чём не бывало играл с осиротевшими испепелёнными крыльями, которые уже успели лишиться своей формы, превратившись в мягкую груду мусора. Божественного мусора. Делать здесь больше было нечего, и Дин, чуть покачиваясь, направился к машине, следя за тем, чтобы не оступиться. «Импала» чуть присела на рессорах, когда он уложил безвольное тело на заднее сидение, устроив Кастиеля поудобней, и захлопнул дверцу. Сам он занял своё привычное место за рулём, наблюдая за ангелом в зеркало заднего вида, только теперь заметив, что глаза Кастиеля оказались закрытыми, а, значит, не всё было потеряно. По крайней мере, он хотя бы отчасти находился в сознании, не смотря на то, что с ним произошло – однако об этом Дин не спешил размышлять. Сама мысль о причинах беды, постигшей ангела, тревожила его, поскольку смутные подозрения насчёт собственной причастности к делу не покидали Винчестера – и чувство вины тоже. Ему вовсе не хотелось быть последней каплей некой чаши божественного терпения, которая кипела в своей ярости, метая гром и молнии, в своём стремлении покарать, наказать жестоко, но справедливо.
Бледность Кастиеля настораживала. Когда Дин нашёл его, он не заметил этого зеленоватого оттенка его кожи – но теперь это стало очевидным, как будто с каждой милей ангел терял силы, лишённый крыльев, лишённый возможности рвануть к солнцу, коснуться небосвода, излечиться. Он словно был прикован к земле, его тянуло вниз с невероятной силой, било о твердь безжалостно.
- Ты ведь сильнее всех, кого я когда-либо встречал на своём пути, - бормотал Дин. – И ты не можешь сдаться вот так, просто, как будто ничто не имеет для тебя значения. Ты был бы полным придурком, если бы опустил руки, Кас.
- Думаешь ты, что всё понимаешь, - этот тихий, едва различимый на фоне гудящего ветра голос произвёл эффект разорвавшейся бомбы.
Дин нажал на педаль тормоза так резко, что «Импала» недовольно заскрипев, швырнула его вперёд, едва не впечатав в лобовое стекло, дёрнула назад, вжимая тело в теплоту кресла, и замерла, всё ещё страшно обиженная на старшего Винчестера, позволившего себе обращаться с ней подобным образом.
- Чёрт побери, - выругался Дин, не обращая внимания на оскорблённую до глубины механической души Шеви. – Кастиель...
Он вдруг поймал себя на мысли о том, что мог бы прямо сейчас, не сдерживая себя, отвергая все мыслимые и немыслимые запреты, потянуться к нему и обнять – крепко, непременно почувствовав пусть и слабое, но всё же такое значимое для него прикосновение в ответ.
- Но это не так, - пробормотал Кастиель, пытаясь стянуть плащ или хотя бы ослабить галстук – ему было трудно дышать. – Когда ангел теряет крылья, это значит, что обратного пути нет. Я утратил свою сущность, я должен был умереть, попав под удар.
- Но ты всё ещё жив!
И вправду. Как странно.
- Почему и сам не понимаю, - его блуждающий взгляд не концентрировался ни на чём конкретно, умудряясь при этом видеть всё – эта способность всё ещё была с ним, как и силы справляться с этим всеобъемлющим знанием, не сходя при этом с ума. Ведь Просветление несёт и разрушение для такого хрупкого сознания, как человеческое. Кастиель знал, что наступит час, когда он не сумеет совладать с потоком информации, и то, что с ним, возможно, произошло бы после, не могло не тревожить ангела. Он не знал ни одного из тех, кто мог бы выжить после проклятия Господня, поэтому он не представлял, чего ждать. Он мог терять свои силы постепенно, и он не знал, как остановить процесс. Он мог бы потерять всё, став человеком, или ещё больше, обратившись пеплом, прахом... Мог истратить всё лишь на борьбу за существование, и если бы око Господне выследило его в круговерти лиц, то всё оказалось бы напрасным.
- Что там у тебя? – хмурясь, поинтересовался старший Винчестер: он уже с минуту наблюдал за тщетными попытками Кастиеля избавиться от верхней одежды, но не знал, вправе ли предложить ему помощь.
- Это... – прошептал он, тщетно пытаясь избавиться от внезапно нахлынувшего удивления, - это... похоже... Нет, это не похоже ни на одно из ощущений, испытанных мной в этом мире, Дин. Понять я не могу, но отчего-то тело это...
Он взглянул на свои руки так, словно впервые увидел их.
- Реагирует оно вполне определённым образом.
- Как?
- Оно... страдает, - проговорил он ровным тоном, как будто вернулся на несколько дней назад, когда он всё ещё представлял из себя некое высшие существо, лишённое ярких эмоций во избежание серьёзных для ангела последствий. Словно вернулся в тот и день и тот час, когда ад плюнул жидким огнём ему вслед – последний писк, не иначе. – Ему больно.
То, что он внезапно обозначил ощущение словом, стало своего рода откровением. Он видел боль не раз – когда казнили, когда убивали, когда погибали. Он видел Дина, мечущегося в дыму и бреду, не в силах совладать со всем тем ужасом, который поселил в него ад, но он никогда бы не подумал о том, что однажды – в один, несомненно, по-своему прекрасный день он ощутит всё на себе.
- Постой, - пробормотал старший Винчестер, - где?
Кастиель бросил на него непонятный для Дина взгляд. Что-то в нём было и от усталости, и безысходности, и отчаяния.
- Не знаю я, не ведаю, - прикрыл глаза ангел. – Не спрашивай меня, не мучай.
Он словно бы проваливался в забытье, и главной задачей старшего Винчестера было не дать ему убежать в мир теней. Выбравшись из машины, Дин торопливо рванул на себя заднюю дверцу, намереваясь вытащить Кастиеля на свежий воздух. Стянув с него плащ, а после и рубашку с галстуком, он швырнул одежду на сиденье, развернув ангела спиной к себе. И замер. Кожа с каждой стороны под лопатками была обуглена, обагрена тёмной тусклой кровью, коркой покрывающей глубокие раны. Горелая плоть отслаивалась от живой, опадала крупными хлопьями, рождала новую кровь, которая тонкими струйками стекала вниз, оставляя ржавые разводы на пояснице.
- Чёрт побери, Кас, - прохрипел Дин, сжимая острые плечи мужчины, не в силах оторвать взгляда от его изуродованной спины.
- Не упоминай имени его при мне, - судорожно втянув воздух, проговорил ангел. – Не...
Он вдруг ощутимо потяжелел – колени его подкосились, и тело стало медленно сползать по гладкому боку «Импалы», так что Дину пришлось поднапрячься, чтобы удержать Кастиеля.
- О, Господи, - на этот раз прошептал он, хотя и понимал, что, даже если Бог услышит его, ничего хорошего из этого не выйдет – ведь Кастиель был всё ещё жив, а, значит, и жива была его вина перед Ним.
Усадив ангела так, чтобы тот не пострадал при резком торможении или повороте, Дин взглянул на вымазанную в крови обшивку, подумав, что таким равнодушным по отношению к любимой машине он ещё никогда себя не чувствовал. Ему необходимо было добраться до людей – нужных ему людей. Разыскать Бобби, Сэма – кого получится, сделать хоть что-нибудь, чтобы Кастиелю полегчало. Он знал, что в ответе за ангела – и это ощущение было по истине странным, ведь тот сам по себе был его хранителем, теперь же они столь неожиданно поменялись местами. Как будто кто-то решил, что так оно и должно быть – отныне и впредь.
- Держись, Кас, - старший Винчестер сжал руки на руле. – Мы с моей малышкой тебя не подведём.

Ярко-красная надпись на входе No vacancy говорила сама за себя, но у Дина не было времени искать другой мотель – Кастиель всё ещё был без сознания на заднем сидении «Импалы».
- Эй, приятель, - окликнул его парень за стойкой, - ты ослеп? Не видишь – нет свободных номеров.
Дин упрямо качнул головой, шагнув от двери прямиком к ресепшену.
- Мне нужна комната, срочно.
- У тебя, к тому же, и со слухом проблемы? – поинтересовался парень – на табличке в углу имя – Бенджамин Нейди.
- Послушай, Бенджи, - проговорил Дин, наклонившись к нему, - моему другу очень, очень плохо, и мне нужна комната. Всё равно, какая – просто для того, чтобы дождаться помощи. Я не собираюсь бросать его в машине или усаживать на скамейку перед входом, станет лишь хуже.
- Ничем не могу быть полезен, - прохладно откликнулся парень. – Мотель забит под завязку.
- Чёрт, я знаю! – закричал старший Винчестер, чем напугал парня неимоверно. – Ты слушаешь меня или нет?
Тот нервно кивнул.
- Тогда я прошу тебя, - проникновенно проговорил Дин, - помочь мне. Это очень важно.
Парень явно сомневался.
- Есть чулан под лестницей, - наконец, проговорил он. – Там швабры и вёдра... И огнетушитель.
- А место для двух взрослых мужчин найдётся? – отчаянно и прямо спросил старший Винчестер, не думая о том, какие мысли могут возникнуть в голове этого доходяги. Плевать ему было на весь этот мир! Тогда, пожалуй, он впервые допустил мысль о том, что для Кастиеля он мог бы сделать даже больше, чем для Сэма... Нет, просто показалось.
- Пожалуй, - пробормотал Бенджамин.
- Сойдёт.
Он толком не помнил, как протащил безвольного ангела – хотя, кем же он стал теперь? сложно было бы сразу определиться – по безлюдному, к счастью, коридору. Вот в чём вся прелесть мотелей – никому дела нет, чем ты занимаешься за стенкой, лишь бы это не мешало окружающим заботиться о своих тараканах.
- Бог мой, - выдохнул потрясённый парень – его взгляд буквально царапал свежие раны на спине Кастиеля. – Что с ним приключилось? Нужно сообщить...
Дин глубоко вздохнул, пытаясь успокоить сердце и нервы. Аккуратно вытащил из-за пояса пистолет.
- Не нужно никуда звонить, - ровным и до боли опасным, как серебристая сталь остро наточенного клинка, голосом сообщил он. - И поверь, Бенджи, это вовсе не дружеский совет.
Как заправский гангстер из вестерна.
Как грабитель в банке с натянутым на голову плотным чёрным чулком.
Кажется, парень готов был забиться под стойку и носа не казать. Сглотнув, он всё-таки кивнул – коммуникация состоялась. Дин удовлетворённо сунул оружие в карман куртки, покрепче обнял Кастиеля, чтобы добраться до низкой приоткрытой двери без проблем.
Внутри горела тусклая лампочка. Развернуться было негде, низкая деревянная скамья – вот и все удобства.
- Садись, Кас, тебе надо передохнуть, - негромко проговорил старший Винчестер, понимая, что тот не слышит - однако Дину неимоверно хотелось верить в то, что Кас чувствует – как некое высшее существо, способное видеть с закрытыми глазами, слышать неслышимое... Или же как человек? Созерцать незримое?
Он знал, что действовать стоит немедленно – он так умел, был научен, он вырос с осознанием этого. Но не мог не прикоснуться поцелуем к открытому горячему лбу, острой скуле, лихорадочно-сухим губам, бледным, обветренным. Не мог не прижать к себе это горячечное тело, обладатель которого вдруг стал таким уязвимым, гораздо более беспомощным, чем любой из людей. Его спина была вымазана в крови, ладони охотника – тоже, но он всё выписывал неведомые письмена на гладкой коже, всё медлил, медлил.
- Дин, - едва различимый шёпот-вздох коснулся его виска. – Не надо.
Старший Винчестер зажмурился, словно частица боли ангела передалась и ему.
- Я не хочу... – прошептал Кас, - ставить и тебя под удар.
Дин против воли усмехнулся.
- Вряд ли я ещё сколько-нибудь интересен твоему Богу. Прогнивший насквозь человечишка. В компании падшего ангела. Жалкое зрелище. На такое не смотрят, от такого отворачиваются.
Где-то глубоко в горле Кастиеля завибрировало – будто бы он попытался рассмеяться, но сил не хватило. Его руки цеплялись за кожу куртки старшего Винчестера.
Тот осторожно выудил из заднего кармана телефон.
- Я тебе не дам просто так откинуть... крылья, - мрачно «пошутил» он, нажимая быстрый набор – куда же ещё звонить, когда выхода нет? – Ты нужен мне.
Может быть, именно поэтому разбитый фарфоровый ангел всё ещё оставался таким потрясающе живым?
- Сэм, я знаю, что ты не ответишь, но без тебя... ничего уже не будет, - пробормотал в трубку Дин. – Ты просто обязан вернуться.

Эпилог

Кастиель уходил. Дин не мог бы сказать точно, почему, а спрашивать не хотел. Ангел наблюдал за тем, как охотник зачехляет оружие, за тем, как тот бездумно пролистывает местные газеты, надеясь найти для себя дело, которое было бы способно отвлечь его от невесёлых мыслей, и, кажется, впервые понимал, что означает грусть в глазах и движениях Дина, о чём говорят его напряжённо сведённые плечи и наигранное остроумие. Он удивлялся себе и собственным мыслям, но больше он не мог молчать.
- Дин, - позвал он, когда охотник в очередной раз прошёлся по номеру от окна к окну – бесцельно. Тот замер.
- Скучать по тебе я буду, - проговорил неожиданно Кастиель, глядя на старшего Винчестера в упор (как дуло пистолета) – казалось, от этого ангельского взгляда ему не удалось бы избавиться и за тысячу лет. Пристальный, но в то же время отстранённый, целенаправленный и рассеянный, скучающий и заинтересованный... – Не верить можешь ты мне, я пойму.
Видимо, усмотрел он всё-таки сомнение в гранитно-зелёной глубине.
Дин качнул головой, не в силах сказать ни слова – любое из них оказалось бы неподходящим, и это напоминало то время, когда он не мог позволить себе рассказать Сэму об аде. Невозможно было бы ни Рай описать, ни преисподнюю. Не было в языках человечества ничего подобного, но теперь это больше не причиняло необъяснимой боли. Теперь можно было просто смотреть, не говоря ни слова. Теперь, когда Кастиель уходил.
- Я был тем, кому не ведомы ни тоска, ни восторг, и до сих пор я не узнал бы этих чувств, если бы не ты.
Старший Винчестер порывисто вздохнул – видит Бог, он вовсе не чувствовал себя победителем, скорее, виноватым – глубоко и отчаянно.
- Но, не смотря на всё сказанное, знаю я, - ангел на миг коснулся ладонью груди, слушая, как бьётся сердце, - способен я научиться понимать горечь разочарования, радость спасения, всю остроту привязанности и дружбы. И с каждым новым днём это знание наполняет меня, словно святая вода хрустальный сосуд – по капле. Рано или поздно достигну я просветления, уразумею тонкости мира людского.
Дин улыбнулся, хотя на душе было скверно.
- Тебе придётся потратить большую часть этой жизни, - проговорил негромко. – Мы, люди, совсем не просты, Кас.
- Об этом известно мне, - кивнул ангел – глаза его сияли. – Но трудностей я не страшусь.
Старший Винчестер машинально коснулся серебряного кольца на пальце, прокрутив его пару раз. Ему не хотелось препятствовать исполнению желаний Кастиеля, но и отпустить его так просто он бы не сумел.
- Ты справишься, - пробормотал он, отвернувшись – ему следовало бы разобраться с вещами, да и Сэм обещал явиться как можно скорее. Единственное, на что надеялся охотник, так это на то, что брат не притащит с собой Бобби. Сингер был им как отец, но в данный момент Дину хотелось бы почувствовать себя и свою жизнь без него. Хотя, кто знает, что в этом случае предпочтительнее – вечер с постоянно жужжащим младшим Винчестером (Что происходит, Дин? Куда уходит Кас? Почему ты не остановишь его?) или же напряжённое молчание Бобби, с порога взявшегося за чистку ножей. Раздражающе металлическое звяканье.
- Дин, - повторил ангел – по сути, он уже не был небесным созданием, не принадлежал Богу и собственным братьям и сёстрам, но сознание его, хранившее мельчайшие бусины воспоминаний, не желало покидать завоёванное тело.
- Куда же ты отправишься? – перебил его старший Винчестер – его губы кривились страдальчески, словно у ребёнка, готового вот-вот заплакать, а брови сошлись на переносице.
- Дин, - коснулся его плеча Кастиель, но охотник отступил на шаг, покачав головой.
- Ответь на вопрос.
Ангел вздохнул.
- Я не знаю, - просто сказал он, пожав плечами – ему нравился этот простой и незамысловатый жест. – Я не могу знать. Дорога ждёт меня, вот что я чувствую, но куда приведёт меня она – загадка...
Старший Винчестер коротко взглянул на Кастиеля, пробормотав:
- Это просто верх глупости, Кас.
- Я так не думаю, - ответствовал ангел. – И уверен я, что цель я обрету в путешествии своём.
Дин прикрыл на миг глаза, когда странная мысль пришла ему в голову.
- Кас... может быть, мне нужно отправиться с тобой? – проговорил он не слишком уверенно, подумав, как Сэм отреагировал бы на подобное заявление. Наверное, вытаращился бы на старшего брата, а после назвал бы его придурком. Что ж, возможно, так оно и было на самом деле, но это волновало охотника меньше всего. Он ждал, чувствуя, как дрожат кончики пальцев – движение рябило на острие подвернувшегося под руку клинка.
Кастиель молчал. Он смотрел в окно позади Дина, и, кажется, даже не пытался понять суть вопроса.
- Кастиель, - напомнил о своём существовании Винчестер.
- Как жаждал бы ответить тебе «да», - прошептал он чуть сдавленно, словно ему не хватало воздуха, - но не могу я, Дин...
Тот провел рукой по коротким волосам.
- ...ибо путь этот мой, а у тебя – своя судьба, не мне указывать тебе, что делать.
- Но ведь это моё желание!..
- Остаться должен ты. Ты нужен роду людскому.
- Спасть людей, охотиться на нечисть... А не пошло ли оно всё к чертям?!
Ангел покачал головой.
- Не вправе ты, - проговорил он, открывая дверь номера. – Пора, Дин, и неизбежно это.
Он уходил – отчётливо и достоверно на всё грёбаные сто процентов, а Винчестер чувствовал себя так, будто снова обречён на ад.
Он уходил. Уходил. Ушёл.
Полчаса спустя Сэм ворвался в номер, порывисто прижав брата к себе, но тот лишь слабо улыбнулся, понимая, что простой головной болью и страшным голодом ему больше не отделаться. Ему хотелось выйти на свежий воздух, игнорируя верную Импалу, и пойти по дороге, надеясь, что когда-нибудь, там, у самого горизонта ему удастся нагнать в пустынной пыли человека в потрёпанном плаще, остановить его, столкнуться вновь с его взглядом, таким невыносимо синим, и почувствовать себя обновлённым.

10 августа 2009

@темы: Unholy Union, Фанфикшн, Супернатуралы

---

Unholy Union II

Название: Unholy union
Фэндом: Supernatural
Автор: Reno
Категория: slash, drama, angst
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Дин/Сэм, Дин/Кастиель
Предупреждение: ввиду окончания четвёртого сезона - альтернативное развитие событий; большой формат; архаичность речи Кастиеля – в переводе Novafilm его речь изобилует инверсиями и возвышенной лексикой, и я не могу ничего поделать с собой, кроме как сохранить подобный стиль, хотя и знаю, что в оригинале Кастиель звучит не так пафосно.
Возможно, ОСС некоторых персонажей.
И, конечно, не всё здесь по-настоящему логично...
От автора: Является продолжением Unholy Union I (первую часть легко найти в темах).
Кастиель произвёл на меня самое благоприятное впечатление. Спасибо всем за внимание!

Продолжение

Вот что пугало Дина больше всего – перманентное ощущение взгляда Сэма кожей, каждым нервом, взгляда, который не отпускал его, давил, притягивал, отталкивал, прожигая насквозь. Их встреча оказалась гораздо менее жаркой, чем Дин себе это представлял, и теперь старший Винчестер мог со всей ответственностью заявить, что перемены были подобны огромному молоту, раздробившему всю жизнь на сотни блестящих осколков. Они сломались, их разорвали на части, и теперь было слишком сложно вернуться к отправной точке. И этот взгляд брата пугал Дина, ищущий взгляд, пристальный. Словно младший Винчестер пытался дотянуться до него без помощи рук, одной лишь силой мысли, безмолвием, дыханием, биением сердца, однако, не стремясь преодолеть ту дистанцию, что возникла между ними со времени Великого воскрешения. Как будто хотел, чтобы Дин сделал это сам – в любой удобный для него день. Или же не сделал – по каким-то лишь одному ему понятным причинам. Своеобразная иллюзия свободы, основанная на непреодолимом стремлении быть рядом и в тоже время забиться в угол, спрятаться, только бы не видеть «восставшего из Ада», столь отчаянно живого, что становилось не по себе.
- Эй, парень, - осторожно проговорил Дин, когда молчание вышло за пределы разумного.
Сэм вздрогнул, как будто только сейчас осознал, что времени с того момента, когда прозвучало последнее сказанное им слово, прошло достаточно, и попытался улыбнуться.
- Что, Дин?
Старший Винчестер пожал плечами, окинув взглядом смятую упаковку из-под гамбургера, пару пустых бутылок из-под пива и причудливо скрученные конфетные фантики. Когда-то подобный беспорядок органично вписывался в его жизнь, добавляя забот Сэму, но отчего-то теперь непреодолимое желание, поднявшись, собрать весь мусор и привести себя в порядок не оставляло. Словно ад сумел справиться с задачей куда лучше младшего Винчестера и вылепить из Дина этакого аккуратиста-обывателя. Хрустящий целлофановый пакетик из-под чипсов отправился в специальную корзину под раковиной, бутылки – с явным и бесцеремонным звяканьем – присоединились к своим собратьям на подоконнике: тонкий хлопок занавесок не в силах был скрыть блеск тёмно-коричневого стекла, и всё, вроде бы, встало на свои места... Разве что этот взгляд... Всё так же следил за каждым движением, с удивлением, с раздражением, с непонятным самому младшему Винчестеру сожалением.
- Что ты делаешь, Дин?
Перестаю быть собой – было бы подходящим ответом, коли смелости хватило бы сказать что-то подобное.
- Всего лишь проверяю тебя, - улыбнулся старший Винчестер. – Непривычно, правда?
- Более чем.
- И всего лишь эта жалкая несуразность, эта мелочь уже способна выбить тебя из колеи, так что говорить обо мне, Сэмми? Как я, по-твоему, чувствуя себя, когда, - атака была неожиданной даже для самого Дина. Вдохновение подкатило к горлу вместе с тошнотворным волнением, - ты смотришь на меня так...
Так... Без лишних слов и ориентиров.
- Как «так»? – недоумённо пожал плечами младший Винчестер, кажется, не слишком рассчитывая на ответ.
Глупость это – попытка решить всё одним махом, точнее, наивная надежда, что так всё и будет – или же пройдёт само собой. Исчезнет и недоверие, и страх, и подозрения. Исчезнет всё то плохое, что пришло следом из кровавой тьмы. Уйдёт, вернётся обратно, растворится.
- Не так, как раньше, когда всё было в порядке. По-другому. Совсем.
Ему отчаянно хотелось бы забыть о том, что их жизнь действительно изменилась, пожалуй, слишком сильно, так что упрёк вышел слабенький, без намёка на обоснованность.
- Ты обвиняешь меня в этом, - с усталой горечью проговорил Сэм, - а сам говоришь только с этим ангелом, с Кастиелем, но никогда – со мной.
Пожалуй, это было как раз вполне типичным для Дина. Но, скорее, для прошлого Винчестера, нежели чем для этого, вырезанного из пыльной картонки, подобранной где-то на улице, нового Дина, утратившего, кажется, нечто важное, просто позабыв о том, что осталось в глубинах ада.
- Ты делаешь вид, что забыл обо мне, забыл о нас, корчишь из себя этакого праведника, но я знаю, ты просто задумал что-то и не хочешь посвящать меня в свои планы. И вот, в конце концов, ты обвиняешь меня в том, что я, мол, как-то неправильно на тебя смотрю!
- Закончил? – холодно осведомился Дин, мысленно улыбнувшись: от этого паршивца мало что можно было скрыть.
- Прости, но нет, - с вызовом проговорил Сэм, поднимаясь во весь свой рост, чтобы одним движением отправить лёгкий деревянный стул к стене, - так что тебе придётся заткнуться и выслушать меня. И, кстати, всё твои попытки доказать обратное автоматически приравниваются к провальным. Знаешь, я вообще не желаю слушать тебя сегодня, ты всё равно ничего дельного не сможешь предложить.
Дин поперхнулся в неожиданном приступе смеха – просто брат сейчас выглядел гораздо более нелепо, чем обычно: со своими большими руками и взлохмаченными волосами, в слегка мятой рубашке, шнурки на правом ботинке болтались без дела, зато на левом оказались завязанными в аккуратный бантик. И в этот момент старший Винчестер мог бы со всей уверенностью сказать, что ощущает себя иначе – рядом с Сэмом. Точнее, напротив него, по другую сторону квадратного стола, устроенного посреди комнаты, ставшего своего рода границей, барьером между ними. И это чувство вовсе не понравилось Дину, но в данный момент стоило бы подумать о том, как выслушать гневную тираду брата, не поломав при этом мебели.
- Знаешь, Дин, с того времени, как ты вернулся, я постоянно спрашиваю себя – неужели, ты предпочёл забыть обо всём, что было? Или же ты просто наплевал на это?
- Не скажешь, «насрал»? – ввернул едкий комментарий старший Винчестер, за что получил взглядом - бейсбольной битой по лбу.
- Я понимаю, что в аду тебе было несладко, но и ты поверь – без тебя я думал о многом. О том, с чего бы мне, обычному парню из Канзаса, тратить свою никчёмную жизнь на демонов и прочих тварей, и на всех этих чёртовых людишек, которым нет до меня дела?! Почему нам нужно делать свою работу, а не распрощаться с ней навек? А иногда приходили и другие мысли – не взять ли Магнум и не приставить ли дуло к виску вот так... – он осторожно коснулся сложенными вместе указательным и средним пальцами головы. – Пафф! И проблема решена.
Сэм хмыкнул понимающе: весь ужас этого выглядел бутафорским, ненастоящим, пафосным... Но когда-то ему вовсе так не казалось.
- И только послушай, Дин, - заговорчески, вкрадчиво, - единственным, что удерживало меня от этого шага, было наличие незаконченного дела. Забавно.
Он вдруг замолчал, не глядя на брата, который уже не смеялся даже в собственных мыслях. В данный момент старшему Винчестеру больше всего хотелось вернуться в ад – потому что мучения физические он всегда переносил куда лучше, чем душевные. И это чувство опять вернулось – вина пополам с раздражением, привычное чувство из прошлого. А он-то думал, что с теми днями покончено. Выходит, ошибался.
- Никогда бы не подумал, - продолжил Сэм, - что буду чувствовать себя призраком, которому во что бы то ни стало необходимо выпотрошить кого-нибудь невзначай, чтобы после спокойно отправиться в мир иной. И это чёртово дело – оно висело на мне, как хомут, не позволяя сделать и шага в сторону.
Взгляд младшего Винчестера, обращённый к умирающему солнцу за окном, не был полон затаённой боли. Скорее, он выглядел до странности просветлённым, словно ангел явил ему на миг свой светлый лик. Дин потряс головой, прогоняя морок: в данный момент неожиданно возникшая способность мыслить стихами не давала никаких преимуществ.
- Я просто обязан был вытащить тебя – чего бы мне это ни стоило, - чуть хрипло проговорил Сэм, и старший Винчестер с некоторым облегчением уловил в его фразе нотки, явно указывающие на скорое завершение речи. – И это не давало мне покоя. А кто на моём месте смог бы поступить иначе, зная, что его брат... любимый брат горит в аду?
- Никто, - сказал Дин, морально готовый к возможной реакции младшего Винчестера, но тот лишь покачал головой.
- И вот ты здесь, - задумчиво протянул он, опираясь о стол, словно бы пробуя его на прочность, - только почему-то мне не становится легче.
Кажется, этот предмет мебели оказался крепче, чем он думал.
- Я, чёрт побери... – сникнув внезапно, до странности неуверенно продолжил Сэм. – Это мерзкое чувство не даёт мне покоя.
Дин замер, надеясь, что язык его (и самый главный его враг) не подведёт его хотя бы на этот раз и не выдаст что-нибудь совершенно неуместное, не соответствующее ситуации и тону брата, готового признаться в чём-то весьма значимом.
- Я отвык от тебя, Дин, - казалось, эти слова дались младшему Винчестеру с огромным трудом. – Я смотрю на тебя во все глаза, и иногда мне отчего-то кажется, будто я вижу прежнего, моего Дина Винчестера, но порой всё не так. Порой ты будто сам не свой, я не узнаю тебя. И это ощущение чужеродности меня просто бесит.
Старший Винчестер едва слышно вздохнул, не зная толком, что можно было бы сказать в ответ. Возможно, чувство их разобщённости, некоторой оторванности друг от друга, не было чуждо и ему, просто по возвращении в этот мир он словно по-другому стал смотреть на привычные вещи. Пока что он и сам не разобрался, в чём заключалось главное различие, но подсказки таились буквально во всём – каждый день, казалось, намекал ему на то, что источник всех перемен крылся в нём самом, а не в Сэме, Кастиеле и всей этой райской чепухе. Не важно было, что он почти поверил в Бога, не важно было то, что в преисподней с его побегом поднялся страшный переполох. Мир, как обычно, сходил с ума, бесшабашный, несуразный мир, но всё же он был здесь не при чём, и Дин понимал это с каждым часом всё отчётливее.
- Я наблюдаю за тобой, - тихо проговорил Сэм, и старший Винчестер чуть вздрогнул – за время собственным размышлений он успел позабыть о брате, который всё так же стоял у стола, нерешительно глядя на Дина. – Не думай, что за четыре месяца у меня поехала крыша. Вообще-то, конечно, отчасти так оно и есть, но речь сейчас не об этом. Мне кажется, что тебя не было целую вечность, но теперь я совсем не уверен в том, что произойдёт, если я просто подойду к тебе, коснусь твоих губ...
Дин сглотнул. Он думал о том, что его собственные ощущения оказались подозрительно противоречивыми. Словно мысль о поцелуе отозвалась полузабытой радостью предвкушения, в тоже время в голове со сбивающей с толку разумностью зажглась красная тревожная лампочка – одумайся! И, старший Винчестер мог бы поклясться, как горько бы ему ни было, что идея изначального отсутствия прикосновения оказалась куда более заманчивой.
- Я боюсь этих возможных последствий, - признался Сэм. И повторил. – Я отвык от тебя.
А я вообще не понимаю, что происходит, неимоверно хотелось выкрикнуть Дину, но вместо этого он уверенно улыбнулся, проговорив:
- Что ж, хотя бы на ближайшее время работа у нас есть. Будем заново учиться терпеть друг друга.

В темноте казалось, что притворяться незачем, но Дин отчётливо чувствовал фальшь в духоте мотельного номера – или же за окном кто-то весьма удачно подпалил мусорный бак?
Запертые в собственной одежде – скованные синей джинсой и кожей ремней, жёстковатой тканью маек и – о, Боже, какое счастье! – полным отсутствием носков.
Две кровати – в паре метров друг от друга, и общая на двоих тишина. Безо всякого сна. И - старший Винчестер был в этом уверен – неизменная взаимная дисклокация: брат лежал, зарывшись лицом в подушку, в обычном для себя положении, когда с лёгкостью можно выхватить нож, накрытый ладонью, или же, протянув руку, коснуться на миг кончиками пальцев спасительной прохлады стального оружейного ствола и тёплого, почти по-человечески тёплого приклада, обшитого тёмным деревом. Поневоле почувствуешь себя в безопасности. Дин всегда знал, что спать лицом вниз гораздо разумнее, но ничего не мог поделать с собой – лежать на спине, изучая взглядом белеющий в сумраке потолок для него было намного привычнее. Рельеф его собственного «подподушечного» ножа он чувствовал затылком, ощущая и гладкую блестящую поверхность лезвия, и надежность рукояти с тонкой жилкой стального доверия где-то по центру. Странно было относиться к оружию так – с пониманием, с нелепым участием, словно к полноправным членам семьи. Винтовка «Винчестер», мачете «Винчестер», он сам – Винчестер...
Вздохнув, Дин сел на кровати, покачав головой. Где-то за окном было сыро и холодно, фонари мерцали под напором всеобщей меланхолии, и сонно брехали собаки, но вдруг страшно захотелось выбраться из душного номера и немного пройтись по ночным улицам города, может быть, найти круглосуточный магазинчик и купить пива. Открыть, как подростку, о ближайшую скамейку с чугунными витыми ножками и выпить залпом, глядя на одиноко висящую в небе луну – единственную свидетельницу происходящего.
- Что за чёрт? – пробормотал старший Винчестер, когда, осторожно поднявшись с кровати, коснулся босыми ступнями стылого пола, на ощупь нашёл ботинки и добрался до двери: ручку заклинило, или же хлипкий мотельный замок вдруг принял решение отнестись со всей возможной серьёзностью к собственным обязанностям по призрачной и потому совершенно бесполезной защите обитателей номера – этого замкнутого мирка, в котором обилие мыслей грозилось до краёв затопить помещение, великодушно позволив Винчестерам захлебнуться в собственных тревогах.
Несильно толкнув дверь, Дин в очередной раз убедился в том, что некто старательно пытается помешать ему покинуть душный номер. Наклонившись, так что хлопок рубашки несмело пополз вверх, выбираясь из-за плотного пояса джинсов, он прикрыл правый глаз и посмотрел в прорезанную насквозь замочную скважину причудливой формы. Коридор в пределах той пары метров, что находились в после зрения старшего Винчестера, был пуст, и вряд ли кого-то интересовала принадлежавшая им дверь с вбитыми в дерево цифрами «1» и «8», латунными, потемневшими от времени и тусклого света круглых бра, обосновавшихся почти под самым потолком. Дин положительно не видел смысла в происходящем.
Когда тёплая ладонь коснулась его обнажённой поясницы – всё-таки майка-предательница оказалась вполне очевидной помехой на пути к адекватному восприятию реальности – Дин вздрогнул, выпрямившись так резко, что в голове зашумело.
- Сэм, - проговорил он, не рискуя комментировать действия брата: тот просто стоял, глядя на старшего Винчестера, даже не слишком близко, чуть отстранённо, чуть отчуждённо. – Что-то с дверью, чёрт побери, и это мне совершенно не нравится.
У Дина внезапно возникло ощущение нереальности происходящего, словно всё это было сном, до странности чётким и осознанным, но всё же далёким от яви, отчего сожаление предупреждающе кольнуло в сердце, намекая вполне прозрачно на то, что, пожалуй, стоило бы немедленно открыть глаза и обнаружить себя всё ещё сидящим на краю кровати с единственной мыслью о глотке прохладного пряного пива в голове.
- Всё в порядке, - негромко проговорил младший Винчестер, не пытаясь приблизиться, не пытаясь сделать хоть что-нибудь для подтверждения предположений брата. – Это всего лишь я.
Нехорошее предчувствие – кто запирает двери, словно захлопывает ловушку? Кто цепляет кусочек сыра на конец тонкой проволоки в опасной близости от смертоносной пружины, надеясь поймать неосторожную мышь? Охотник за душами, охотник за телами, за плотью и кровью, за свободным сознанием, за свободой воли...
- И... что же ты сделал? – осторожно поинтересовался Дин, лихорадочно высчитывая расстояние до спасительного ножа на собственной кровати и винтовки под кроватью брата. – Сэм?
- Я просто запер её, - чуть улыбнулся младший Винчестер, кажется, не слишком понимая причину внезапного волнения Дина, который смотрел почему-то в окно взглядом пустым, бездумным, чуть отрешённым. Лучшая маскировка для охотника, задумавшего непредвиденный ход, близкого к осуществлению своего плана. – Ключ у меня.
Так просто, что становится не по себе, и в голове всплывает масса вопросов.
- Я боялся, что тебе захочется уйти, а потом ты забудешь вернуться, - обезоруживающе искренне. – Ну, после того нашего... разговора.
Дин глубоко вздохнул, осознав, что ад не сделал его ни на йоту спокойнее, скорее, вбил в его подсознание склонность к паранойе, губительную и неприятную.
- Сильно, видать, боялся, - пробормотал он невнятно, понимая, что одной бутылки тёмного здесь будет недостаточно. Ему стоило бы напиться, как следует, не помня себя, не понимая ничего, чтобы после проснуться с ужасной головной болью, чувствуя себя разбитой вдребезги «Импалой», попавшим в страшную аварию «Фордом» или же съехавшим на обочину Харлей-Дэвидсоном.
- Достаточно для того, чтобы поступить так, - устало проговорил младший Винчестер, облокотившись о дверной косяк: даже таким, невыспавшимся и бессонным, он всё равно был выше и, казалось, сильнее, хотя в последнем старший Винчестер отчего-то сильно сомневался.
- И что теперь? – хмыкнув, осведомился Дин, представив на миг то, как выбирается на улицу через окно – благо этаж всегда был первый, не выше. Не привыкли как-то Винчестеры к небоскрёбам из тёмного стекла, они всегда считали себя частью иной американской культуры: пыльные дороги, бескрайние поля и затерянные во времени городки, – с мегаполисами ни в какое сравнение не идут, причём, не в пользу последних.
Они могли бы просидеть у запертой двери всю ночь, не пытаясь выяснить, кто прав, просто провести это время рядом – в непосредственной близости – безо всякого желания задавать каверзные вопросы и после мучительно долго искать ответы на них. Могли бы молчать или говорить, добровольные узники номера 18, запертого изнутри, что создавало невесомую, почти неощутимую иллюзию свободы. И если бы кто-то из них пожелал, то, возможно, выбраться из плотной темноты задёрнутых штор и окутанных сумрачным бархатом предметов обстановки – кресел, стульев, тумб и низких изголовий кровати – не составило бы труда. И вовсе не потому, что открыть выкрашенные в белый створки окна и перемахнуть через подоконник в промозглую сырость ночи оказалось бы самым примитивным решением проблемы, просто каждый из них надеялся, что не придётся выбирать между собственными желаниями и мечтами друг друга – как вариант, лишь одного из них, в данный момент находящегося ближе всего.
- Ничего действительно важного, - запоздало проговорил Сэм, пытаясь выбраться из лабиринтов сознания, поставившего себе целью запутать младшего Винчестера и лишить его всякой возможности мыслить рационально. – Я рассчитывал, что это остановит тебя, если ты вдруг захочешь уйти, но я не мог знать, что именно так всё и будет. Поэтому не успел пока подумать о продолжении.
Дин чуть улыбнулся, чувствуя себя немного паршиво, скорее, даже скверно, словно человек, не оправдавший чьих-то надежд.
- И ведь ты всё-таки решился, - задумчиво пробормотал младший Винчестер. – Куда бы ты пошёл, если бы я сейчас открыл дверь?
Словно он был абсолютно уверен, что брат незамедлительно соберёт вещи и распрощается с ним.
- Я бы решил пройтись, чтобы купить пива, - неторопливо начал Дин, устраиваясь поудобнее: он чувствовал тепло колена Сэма, проступавшее сквозь жёсткую джинсовую ткань, и от этого полузабытое чувство вернулось – что-то похожее на уют даже в этой тесной комнате, - просто захотелось промочить горло, да и избавиться от глупых мыслей не помешало бы. Я бы добрёл, не спеша, до того самого бара на углу, который видел ещё днём, заказал бы кружку пива, а после пару бутылок на вынос и, сидя где-нибудь под едва накрапывающим дождём, распил бы всё это наедине с собой и луной.
Вышло как-то уж слишком поэтично. Сэм, пожалуй, имел полное право не верить.
- А дальше? – едва слышно спросил брат, так что старший Винчестер удивлённо взглянул на него: ни намёка на иронию.
- Я бы, наверное, просидел бы так пару часов – не меньше. Знаешь, как это бывает – задумаешься о чём-то своём, осознав это только некоторое время спустя – а тогда уж ничего не поделать.
Пожалуй, реальность сместилась, или же это Сэм так неуловимо подвинулся чуть ближе: Дин чувствовал его гораздо лучше теперь, когда их плечи соприкасались.
- И я бы непременно оставил бы пустые бутылки там же, у скамьи, не собираясь искать ближайшую урну, чтобы выбросить их – кажется, я постепенно избавляюсь от этой адовой херни, что демоны пытались втиснуть в мою башку. Не на того напали.
Не на того, с улыбкой подумал Сэм, ощущая некоторое облегчение, причина которого ему пока не была известна, но он точно мог бы сказать, что подобный привычный односторонний разговор помогает ему избавиться от неприятной напряжённости. Осторожно высвободив руку, он устроил её на плече брата, который, похоже, ничего не заметил, занятый рассказом совершенно ненужной истории, почти никак не связанной с тем, что творилось в душе младшего Винчестера.
- Может быть, мне не удалось бы вернуться слишком быстро, - задумчиво проговорил Дин, самым краем сознания понимая: в окружающем его пространстве что-то меняется, определённо, в хорошую сторону, и беспокоиться, вроде бы, не о чём, только и знай себе – придумывай небылицы о выпитом пиве и разбрасывании мусора на улицах городка. – Я бы задремал, сидя на той самой скамейке, а какой-нибудь не в меру ответственный дворник разбудил бы меня метлой, гневно указав на пустые бутылки.
Старший Винчестер усмехнулся.
- Но я бы отнекивался из последних сил, намереваясь смыться оттуда как можно быстрее, чтобы...
- Чтобы вернуться? – со скрытой надеждой осведомился Сэм, подавив в себе желание притянуть Дина ближе, чтобы заглянуть в его глаза цвета гранита, мерцающего миллионами звёзд гранита, такого простого и незамысловатого, такого родного. – Ко мне.
Старший Винчестер быстро взглянул на Сэма, словно бы оценивая обстановку, и едва заметно кивнул.
- Конечно, - подтвердил он, повернувшись к брату так, чтобы видеть его целиком и полностью, и запустил руку в его вьющиеся волосы. – Именно для этого я бы и скрутил приставучего дворника по рукам и ногам, забросив его чёртову метлу как можно дальше. И, победив в этом неравном бою, отправился бы назад – как бы хреново я себя не чувствовал. И, я думаю, мне следовало бы поступить только так, а не иначе, по возвращении сюда...
Он вдруг подцепил пальцами лямки хлопковой майки младшего Винчестера, оказавшись совсем рядом с ним, и крепко поцеловал его в губы – не слишком нежно, скорее, дерзко, но, так или иначе, – впервые, пожалуй, с момента собственного возвращения, так что было, в сущности, всё равно – стал ли этот поцелуй образцовым или же оказался вполне пригодным для этой бессонной и полной сюрпризов ночи.
- Есть идея, - прошептал Дин в самые губы брата, так что его дыхание смешалось с дыханием Сэма, - устроить грандиозную попойку прямо здесь.
Хмыкнув, он отстранился, продемонстрировав Сэму ключ, прицепленный к проволочному кольцу. Младший Винчестер мог бы только гадать, как ему удалось провести его. Как говорится – ловкость рук и никакого мошенничества...
- Ты до сих пор пьёшь El Sol? – поинтересовался старший Винчестер, стараясь не обращать внимания на выражение лица брата. – Учти, я не собираюсь бегать в чёртов магазин дважды.
Наверное, он мог бы сделать так – даже не смотря на эти слова. По крайней мере, Сэм был уверен, что так и будет, стоит ему только попросить.

В витрине магазина отражался влажный асфальт, маслянистый в тускнеющем свете фонарей, жидкий, как нефть, ненадёжный. В витрине магазина отражалась противоположная сторона улицы, пустая, как рамка для фотографии. В витрине магазина отражались стремительно светлеющее небо и гигантские крылья за спиной Дина, который тот вполне мог бы принять за свои, если бы не был знаком с одним ангелом, который обладал не самой приятной привычкой подкрадываться к людям и выкидывать подобные фокусы.
- А вроде бы ещё и не пил, - задумчиво проговорил Дин, не оборачиваясь – отчего-то ему казалось, что ничего хорошего из этой неожиданной встречи не выйдет.
Кастиель порой мог быть совершенно бесцеремонным.
Старший Винчестер зашагал прочь, всем видом выражая нежелание говорить, о чём пожалел в самом скором времени. Кажется, он успел позабыть о том, что к подобным типам лучше не поворачиваться спиной.
- Остановись, смертный, - проговорил Кастиель с тихой угрозой, и старший Винчестер замер на миг, не успев даже удивиться подобному самообладанию. – Остановись и отринь греховные помыслы, что возникли в душе твоей.
Дин пожал плечами, обернувшись. Взглянул на ангела с искренним недоумением.
- И это грех? – осведомился он, продемонстрировав Кастиелю пару бутылок пива в одной руке и громадный пакет чипсов в другой. – Никогда бы не подумал.
Кажется, подобное поведение нисколько не удивило ангела. Выражение его лица оставалось бесстрастным, когда он медленно поднял руку, словно бы собирался разделись с Дином его «трапезу», ну, или в крайнем случае отобрать выпивку и швырнуть в мусорный бак.
- Не закончили мы беседу нашу давеча, - проговорил он, на миг сжав пальцы в кулак, как будто готовился к чему-то, собираясь с силами и духом. – О Священном писании разговор наш был.
- Я пока не страдаю склерозом, - ухмыльнулся Дин, - и что-то подсказывает мне, что именно ты свалил тогда по-быстрому, стоило мне только задать один очень интересный вопрос...
- Замолчи, сам не знаешь ты, о чём речь ведёшь. Прочти ты Библию и уразумей: Бог наш единый гневается на тебя. Он...
Старший Винчестер качнул головой, чуть улыбнувшись: эти речи о Боге и его гневе порядком ему надоели, о чём бы ему хотелось заявить прямо сейчас, но, кажется, немыслимо было заставить этого ангела замолчать.
- Неужели не понимаешь ты, что жизнь тебе новая дана, чистая, безгрешная, и существование твоё праведным должно быть, неосквернённым? – Дин, кажется, мог бы поклясться, что маленькое пёрышко из ангельского крыла, подхваченное ветром, плавно спикировало на стылый асфальт - словно намёк на тот ураган, что мог бы подняться в любую минуту.
- Неужели Богу твоему невдомёк, - бессознательно подстраиваясь под архаичный стиль Кастиеля, начал Дин, - что эта чёртова жизнь, выскобленная, вычищенная до бела мне не нужна? Что, возможно, я просто хотел бы остаться собой?
Ангел нахмурился – кажется, в его понимании это могло бы выражать крайнюю степень раздражения и неодобрения.
- Не тебе говорить об этом так, смертный, которому посчастливилось из преисподней выбраться в добром здравии душевном и физическом, не тебе требовать что-то у Всевышнего. Благодарить ты должен его за своё спасение, а речи дерзкие свои позабыть! Пасть на колени должен ты и молиться, а не греховные помыслы свои как угли костра раздувать, потому как огонь тот, что ты вернуть себе мечтаешь, сожжёт тебя дотла, и вновь в аду окажешься ты, цепями окованный...
Дин смотрел на него, всем своим видом выражая сомнение. Слова Кастиеля не смогли бы заставить его задуматься, слишком уж смело они прозвучали, так, словно ад бы здесь, в ста метрах от забитой машинами ночной парковки, где-то недалеко, за углом, за поворотом на скоростное шоссе, пролегавшее совсем рядом, за горизонтом, за заросшим парком, так близко, что его смрадное дыхание уже давно должно было спалить и неровно подстриженные кусты, и хлипкий сарайчик с тяжёлым висячим замком на двери.
- Откуда тебе знать, - пробормотал старший Винчестер, не глядя на ангела, сложившего исполинские белоснежные крылья. – Откуда, чёрт побери...
- Не смей при мне имени его произносить. И в знании моём не смей сомневаться. Я ведаю, я ведал и ведать буду, ибо ты во власти моей, ибо будет так до скончания времён.
Его взгляд затуманился, словно он вспомнил что-то важное или же решился, наконец, сделать шаг и переступить некую черту, которую обещал себе никогда не переступать.
- И что же будет, - повысив голос, проговорил Дин, чувствуя подушечками пальцев рифлёный металл крышки пивной бутылки, - если я сейчас развернусь, плюнув на все твои заверения и гребаные заумные слова, и уйду, ведь доказательств у тебя всё равно нет?
Кастиель прикрыл глаза, медленно перебирая пальцами вытянутой вперёд руки – и как он умудрился держать её так всё это время, подумал Дин, чуть позже придя к выводу, что ангел просто успел позабыть о том, что мышцы человеческого тела имеют привычку уставать, сведённые судорогой.
- Не пожалей о словах этих, - прошептал Кастиель, чуть опустив голову, а спустя мгновение Дин почувствовал, что его страшной силой тянет к земле вместе с проступившей в дыхании, движении и взгляде болью, такой знакомой болью, от которой неимоверно хотелось спать. Ломаной, искривлённой, искажённой болью, бежавшей с кровью по венам, болью, похожей на треснувший лёд и разбитое вдребезги стекло.
- Помнишь? – прогрохотало где-то в низко нависших над городом тучах. – Ты не мог этого забыть, даже пройдя через ад и выбравшись наружу, ты бы не смог, Дин Винчестер.
Перед глазами – очередной перекрёсток, убедительные доводы Лиллит, точнее, её части, какого-то жалкого куска, оторванного, сочащегося мыслью и словом, и её гибель – ужасная, как вся преисподняя. Кажется, его тогда зацепило не слишком сильно, сейчас же удар был нацелен на него, а не на возомнившую себя достойной человеческой смерти тварь. И это было гораздо хуже – словно электрошок, словно гигантская невидимая глазу бетонная плита - нет, всё вместе. И никакой надежды выбраться.
- Сказать она должна была тебе, - ослабив напор, проговорил Кастиель, - в моих руках теперь контракт, а знаешь ли ты, что в полоне быть у Рая в той же степени жутко, как и в плену у ада, а порой и хуже.
Дин прохрипел что-то невнятно, чувствуя, как под ладонью лопается бутылка с пивом, и пенный напиток медленно растекается по асфальту.
- Обдумать сей вопрос тебе следует, смертный, о чём прошу тебя пока...
- Вот добрая душа, - невнятно пробормотал Дин, когда натиск ослаб.
- Дерзок ты и непокорен, но сил твоих человеческих не хватит с Всевышним бороться, и даже со мной, а душа твоя навек ко мне привязана, как на духу.
- Не быть, видно, нам друзьями, - усмехнулся старший Винчестер, почти не чувствуя ног, - ну, не велика потеря.
Кастиель едва заметно вздохнул, когда исчез, уходя. Кажется, он не был доволен тем, что ему пришлось применить силу, ибо он до сих пор был уверен в собственной способности говорить веско и убедительно.
Поднимаясь на ноги, Дин с сомнением покачал головой, понимая, что в магазин придётся-таки вернуться.

Они с Сэмом были вместе – в другой жизни, и смертоносное пламя не в силах было выжечь той прошлой реальности. И Дин не смог бы этого отрицать, даже сославшись на неожиданную и нелепую потерю памяти, точнее, исчезновение её значительной части в глубинах преисподней. Ну, да, они были. Когда-то. На грани люди и не такое порой вытворяют. И пусть даже старшему Винчестеру подобные мысли были не по душе, он совершенно отчётливо ощущал себя другим, человеком, который так удачно отделался лишь отпечатком ангельской ладони на плече, а не вполне вероятной пожизненной кастрацией за всё то, что он успел натворить. Не то чтобы он боялся, ведь испытывать на прочность судьбу и себя самого у Винчестера уже вошло в привычку, так что причиной этого было нечто иное. Что обнаружил в его изъеденной ветрами душе Кастиель, когда вытаскивал его из ада? В какие потайные уголки сознания заглянул? Дин не желал думать об этом, хотя от мыслей порой было слишком сложно избавиться.
Их секс порой напоминал ему вольную борьбу, нечто среднее между любовными ласками и камерой пыток, хотя у него и мысли не возникло бы жаловаться. И всё потому, что ему нравилось. Действительно нравилось ощущать горячее мужское тело под собой, упираясь ладонями в широкую спину, которую ему было бы, пожалуй, непросто обхватить руками, ведь Сэм всегда мог похвастаться внушительными бицепсами. И каким бы сильным ни был старший Винчестер, рядом с братом он чувствовал себя несколько иначе, чем в одиночестве. И дело было вовсе не в том, что без Сэма ему становилось сильно не по себе, так что приходилось срочно призывать на помощь собственную язвительную саркастичность, ласково именуемую «красноречие», просто младший Винчестер, вышагивающий по дороге по направлению к очередному затерянному в американской глубинке городку – зрелище, по крайней мере, необычное. Смешно становилось уже в тот миг, когда Дин понимал, что не успевает за братом – он ускорял шаг, старательно взмахивая руками, чтобы в следующую же минуту с досадой осознать всю нелепость своего положения, он мог бы и побежать, но в этом случае вопрос о сохранении собственного достоинства оставался открытым и вполне безнадёжным. Сэму бы не составило труда прижать Дина к стенке в порыве яростной страсти, но Дин не смог бы представить – каково это, чувствовать себя распятым на мотельной кровати, как на кресте, чувствовать себя подыхающим, задыхающимся от боли или наслаждения, дикого и неподвластного разуму. Чувствовать себя возрождённым, благословлённым, счастливым. И после чувствовать себя совершенно раздавленным. По мнению старшего Винчестера, такая гамма эмоций способна была подорвать мозг, кроме того, ему было страшновато, хотя он никогда бы не смог признаться в этом.
А теперь у него появилась великолепнейшая возможность обо всём забыть, ведь, кто знает, где сейчас Кастиель, всевидящее око Винчестеров? Он может быть повсюду – такая сущность способна объявляться самым неожиданным образом, возникая у вас на пути, так что приходится с силой вдавливать педаль тормоза в днище «Импалы» и молиться о том, чтобы не сбить того сумасшедшего, что так неудачно решил прогуляться по скоростному шоссе Каспер – Шайенн в первом часу ночи, не подозревая о том, что все ваши мольбы будут услышаны – в буквальном смысле. И всякий раз, когда Кастиель с чуть безумным синими глазами окидывает внимательным взглядом старшего Винчестера и Сэма, невольно возникает мысль о патрулях и копах, которые проверяют права и удостоверения личности на каждом перекрёстке в любом крупном городе.
- Могу я увидеть доказательства того, что вы, Винчестеры, так и не переспали со времён Великого Возвращения Дина? – нет, этот ангел уж слишком серьёзен, чтобы задавать подобные провокационные вопросы, но в сознании Дина он выразился бы именно так.
- Конечно, сэр, - ответил бы старший Винчестер, не обращая внимания на брата, который мог бы с полным на то правом врезать бедняге Кастиелю, и был бы прав. – Взгляните на меня – разве я всем своим видом не выражаю полную и непоколебимую невинность? Разве так сложно убедить вас в этом?
Наверное, в своих фантазиях старший Винчестер, порой, переходил собственноручно установленные границы, но одно он знал точно – во второй раз из преисподней ему не выбраться, такой шанс – один на миллион, и ему следовало бы радоваться тому, что всё прошло столь гладко. Оставалось лишь втолковать это Сэму, который упорно отказывался понимать, почему ему теперь не следует смотреть на брата так, говорить с ним так, молчать с ним так, вести себя так...
Единственное в своём роде шоу Дина Винчестера – праведника, который смиренно принимает всяческие запреты и остаётся хотя бы чуточку непорочным. Услышь о таком Лиллит или же любой иной демон – громовым смехом тут бы дело не обошлось.

- Сейчас я не могу, - пробормотал младший Винчестер, надеясь, что ему удастся отключить мобильный до того, как вернётся брат. – Руби, я же сказал тебе, Дин...
Ручка двери едва заметно дрогнула, будто и не почувствовав касания ладони, и Сэм замер, сжав трубку в руке. Дверь чуть приоткрылась.
- Дин? – позвал младший Винчестер, нахмурившись – что за шутки?
Поток воздуха распахнул дверь и взбил тонкие занавески окна, стукнув костяшками пальцев по стеклу.
- Могу войти я? – проговорил ангел так, словно ответ и не был важен для него.
Сэм отступил на шаг.
- Кастиель, - пробормотал он, опустив телефон в карман куртки. – Где Дин?
Он, пожалуй, собирался вернуться через пару часов – разведав что-то в ближайшем городке, где порой пропадали люди – не чаще, однако, чем и в любом другом месте. От несчастных случаев, к сожалению, никто не был застрахован.
Ангел переступил порог, шагнув к младшему Винчестеру.
- Где брат твой, я не ведаю. Сейчас же ты мне нужен, Сэм.
Тот пожал плечами – из прошлого опыта ему было известно, что ангелы никогда не являются просто так – либо им понадобились человеческие силы в лице Винчестеров, либо был отдан приказ их уничтожить – по какой-либо что ни на есть благородной и светлой причине. Так или иначе, Кастиель не спешил пока сжигать его дотла на месте.
Сэм присел на подлокотник кресла, ангел прислонился к стене, и они замерли, глядя друг на друга. Кастиель первым отвёл взгляд.
- Не должен был бы я о подобном рассказывать тебе, - начал он, изучая пол – или собственные ботинки, Сэм не знал. – Но я служитель Господень и должен приказы его исполнять.
- И каков же на этот раз приказ? – уныло поинтересовался Сэм – всё равно ничего хорошего ждать не приходилось. В любом случае ради исполнения воли Бога ангелы с лёгкостью шли по головам.
- Этого тебе знать не нужно, - уклончиво ответил ангел, - но правда вся в том, что сейчас должен я поведать тебе нечто важное.
- А после уйдёшь и оставишь меня с этим «важным» один на один? – неожиданно резко поинтересовался младший Винчестер – уж он-то всегда относился к ангелам почтительнее брата, пусть и его собственная вера подверглась нешуточной проверке.
- У каждого в этом мире свои битвы, - туманно проговорил Кастиель, очевидно, имея в виду и себя тоже. – Свои битвы, свои стратегии...
- О чём же ты хотел сказать?
Ангел коснулся подбородка, всё ещё сомневаясь.
- Ну же, - пробормотал Сэм, понимая, что Дин, возможно, не вернётся до тех пор, пока ангел сам того не захочет, но всё же надеясь на то, что дело, в конце концов, сдвинется с мёртвой точки.
- Задумывался ли ты когда-нибудь о том, каким был истинный путь брата твоего в преисподнюю?
Сэм недоумённо нахмурился.
- Он заключил сделку, чтобы вернуть меня, - проговорил он – просто. – С этого всё обычно и начинается.
А как же иначе?
- Это лишь вершина айсберга, - с готовностью продолжил ангел. – На глубине же многое таится.
Сэм не знал, способен ли он ринуться вниз в эту самую глубину.
- Ты должен знать.
Прозвучало... предательски.
- И если это входит в планы Бога, я вовсе не уверен, что хочу знать, - сказал младший Винчестер.
- На самом деле история та была сложной, запутанной, - игнорируя слова Сэма, проговорил Кастиель. – И сделкой лишь одной всё дело бы не ограничилось.
Младший Винчестер настороженно замер.
- Лиллит являла Дину лик свой осквернённый, по крайней мере, трижды. Она расторгнуть сделку ту губительную чаяла. Условия особые ему предлагала.
- Зачем? – прошептал Сэм, чувствуя, как пересыхает в горле и во рту, как будто в преддверии лихорадки.
- Поскольку дерзкое своё желание исполнить она намеревалась, для этого же помощь существа превосходящего её по силе и по разуму была необходима. Ничем же, что предложить взамен возможно было, она не обладала, кроме брата твоего души.
- И что же за условия?
Неизбежный вопрос.
- Освободить его от ада, взамен же...
Он вдруг оказался в опасной близости – так что Сэм почти сразу же почувствовал исходящий от него прохладный жар. Он просто не смог бы описать это ощущение иными словами. В нём билось и цеплялось за жизнь противоречие – неистовое и неистребимое, младший Винчестер никогда прежде не испытывал ничего подобного – благоговейный страх, бросающий в дрожь, как холод, морозный океанский ветер, мёрзлая снежная крупа и разгорающееся северным сиянием тепло, которое жалило пребольно, подобно пчеле – нет, десяткам пчёл, сотням. И всё это сосредоточилось в каждом из нервов, причиняя боль и радость, и обещая спасение, надежду, убежище, дом. В нём было всё – и всё было одновременно, поэтому сознанию человека не под силу было справиться со всеми эмоциями и впечатлениями, и Сэм знал, он понимал, в какой ужасной близости к безумию находится – это не пугало, как ни странно, это просто проникало в мозг и сердце, такое обречённо-подчинённое знание, говорившее с ним, приказывающее ему не сопротивляться, сдаться, оставить страх за пределами мотельного номера.
Мотельный номер.
Младший Винчестер мгновенно вцепился зубами, пальцами в этот элемент реальности, грозившийся ускользнуть от него и растаять, как и всё остальное.
Ангел протянул к нему руки, коснулся его лица, губ, глаз, его волос и наклонился чуть ближе, наполняя его голову шёпотом – бесконечным, как плеск волн, как шелест листвы, как ход всей планеты вокруг Солнца, и он питал его своим откровением, словно новой кровью, вливал в его уши невнятные фразы, открывал ему секреты и тайны, и это напоминало что-то вроде просветления после долгой слепоты и неведения, рассвет после ночной бури. Кастиель, ангел Господень, говорил с ним так, словно вдруг явил свою истинную сущность, невыносимую для большинства людей, и Сэм понимал, что тому ничего не стоит выжечь ему глаза, выбить барабанные перепонки, лишить дыхания, сердцебиения, сознания, но он внимал. И то, о чём говорил ему ангел, бежало в его венах, несло мысль к мозгу, ударяло в солнечное сплетение, вязало по рукам и ногам... И даже если он не желал верить сказанному – он верил, поскольку невозможно было сомневаться под прессом столь сильного натиска. Кастиель мог заставить его принять правду, которую Сэм не хотел знать, но – не более. Даже ангельское существо не в силах было вплести ложь в его жизнь с той лёгкостью, с которой с этим справлялись демоны – вот в чём была их большая слабость и сила, ибо правда порой ранила и разбивала с гораздо большей лёгкостью.
Голова страшно кружилась, когда младший Винчестер открыл глаза – он был один, в этой комнате, которая вдруг показалась такой грязной, неопрятной, омытая ангельским светом. А капли дождя на столешнице, полированной трещинами – бриллиантами. Откуда они взялись?
Сэм обнаружил, что сидит в кресле – заботливый Кастиель позаботился об этом, не иначе как, но только вот от сумасшедшей всеобъемлющей лёгкости бытия не осталось и следа – тело словно налилось свинцом, руки болели, суставы ныли, как при сильной простуде. Сэм простонал невнятно, поднимаясь на ноги. Это откровение явилось причиной страшных неудобств – а ангел пренебрёг словами, очевидно, забыв о том, насколько хрупким может оказаться человеческое тело. Однако Сэма больше волновало то, что теперь томилось в его сознании – эти факты, эти слова – втиснутые в черепную коробку, они не приносили ничего, кроме подозрений, кроме отчаянной жажды действия, противоположного тому, к которым предположительно склонял его Кастиель – теперь уж младший Винчестер был уверен в том, что ангел устроил представление с умыслом. Но всего даже высшее существо не смогло бы всего предугадать.
Сэм лениво улыбнулся, упав обратно в кресло. Его мучила непреодолимая сонная изматывающая сама по себе усталость.

Это можно было бы со всей уверенностью назвать Hard Attack – как в песне Accept с невозможной гитарной партией. Волна цунами, лавина, истинно адовый напор.
Дин едва увернулся от поцелуя. Словно это был удар наотмашь.
И ему положительно всё это не нравилось.
- Послушай, я люблю тебя, я тысячу раз говорил тебе, - пробормотал Сэм, прижимаясь к нему всем телом.
Дин страдальчески поморщился. Со времён возвращения – ох, как же он устал мысленно повторять эту фразу снова и снова! (только вот теперь жизнь делилась на ДО и ПОСЛЕ – никак иначе) – ему ещё не было так не по себе. В гулкой пустоте сознания непонятное чувство тянулось, как долгая холодная зима.
- И ты любишь меня, по крайней мере, любил, - в словах Сэма звучали близкие слёзы, а старший Винчестер ненавидел этот тон, когда голос брата повышался, дрожал, дыхание сбивалось – это была мольба. Мольба резала изнутри, сжимала сердце и выжимала волю по капле из тщательно выполосканной в смолянистом пламени души. Неистовая, эгоистичная мольба.
Сэм медленно сполз на пол, обхватив руками его колени, так что не выпутаться было, не выбраться. О, чёрт, и со времён возвращения из преисподней Дин впервые почувствовал себя загнанным в угол – а он уж надеялся, что это ощущение оставит его, не придёт больше никогда. Нельзя знать наверняка.
- Чего же ты хочешь от меня, Сэмми? - прошептал он, машинально ероша волосы на макушке младшего Винчестера – тот сидел, прислонившись спиной к стене, плечом и боком – к зажатым в захвате ногам Дина, закрыв глаза, вздыхая глубоко, словно пытался добраться до самых глубин собственных лёгких, избавиться от горечи, затаившейся внутри.
- Я хочу тебя, - они оба, очевидно, знали ответ, а теперь, когда он прозвучал и стал жить собственной жизнью, отмахнуться от этих слов было бы не так уж и просто.
- Я хочу тебя, - Сэм поднялся во весь свой немалый рост, загораживая спиной единственное светло-серое пятно окна в охваченном ночью номере, упёрся руками в дверь, устроив ладони по обе стороны от головы старшего Винчестера.
- Я хочу тебя. Тебя – себе, - безапелляционно повторил он, пристально вглядываясь в лицо Дина.
Тот прикусил губу.
- Прости, Сэмми, - пробормотал он, понимая, что поступает правильно или нет – не важно. Просто опускает руки, пытаясь при этом сохранить хотя бы видимость отрицания – на деле же играя в поддавки. – Я не...
В этот раз ему не удалось избежать глубокого, жаркого, жёсткого поцелуя, от которого кружилась голова, а всё вокруг плыло – всё же он не смог закрыть глаза, не смог бы никогда, позволяя опрокинуть себя на узкую мотельную кровать, чувствуя плотность и гладкость тела, мышц, губ, терзающих его, пальцев, срывающих с него одежду. Его собственная кожа была совсем новой, она, казалось, прежде не знала прикосновений, кроме того, самого первого, обжигающе-раскалённого, что отметило его божьей волей. Его собственное тело оставалось всё таким же предательски чистым, вовсе не готовым к тому, что задумал младший Винчестер, но сознание Дина, его память и мысли остались прежними – пусть и растрескавшимися, как масляная краска на жаре – и теперь они управляли им в куда большей степени.
- Девственник, м? – прошептал Сэм ему в самое ухо.
Старший Винчестер вздрогнул.
Он не любил, когда Сэм изображал из себя большую хищную кошку – льва или тигра, чёрного леопарда с лоснящейся шкурой, который не прочь был развлечься с пойманной жертвой.
Насколько всё было иначе в той, прошлой жизни? Они успели поменяться ролями?
Инаковости этой чертовски не хватало!
- Меня бесит это грёбаное слово, - пробормотал Дин, откинув назад голову. Ему не нужно было это, не нужно! Так ненужно, что слёзы собирались в уголках глаз, когда неудержимое проникновение ломало его заново и заново выстраивало. Настойчивым касанием пятнало плечи, снова и снова отворяло губы, перекраивало его вновь – вспарывало выкроенное по ангельским лекалам, вшивало, паяло, усмиряло в соответствии с собственными мерками. И ему хотелось крикнуть, что он ненавидит, ненавидит чёртов секс с собственным братом!!
Он мог бы ненавидеть и Сэма заодно, но подумал, что одной ненависти для этого вечера будет достаточно.
А ещё он хотел бы ненавидеть все небеса разом – за свою роль во всём этом и за то досадное унижение, которое зарождалось внизу живота, двигалось по позвоночнику вверх, разливалось липкой сладостью пота на груди. Как будто он ощущал пристальный взгляд ангела каждую минуту нежданной, вынужденной близости, но не смог бы убежать от него. Как будто в этом чуть равнодушном отрешённом взгляде не могло быть и капли осуждения.
Кипенно-белый запах жжёной кости обжигал глотку на пару с тошнотворным желчным прогоревшим насквозь раскалённым воздухом, свистевшим в ушах и широко распахнутых глазах, которые сил не было закрыть – приходилось в конвульсиях и хрипах терпеть, сотрясая тело судорогами, миллионами выкручивающих суставы стонами, разрывающим связки сопротивлением. Рай – лишь антиномия ада, который, в свою очередь, - обратная сторона Рая, и где же истина в таком двойственном до боли случае? Кто же предпочтительнее? Что если один-единственный вздох неприятен настолько, что несёт лишь умирание – потому, что знаменует собой возвращение? Жизнь – это гремучая смесь тьмы и света, какая-то ошибка Всевышнего, не успевшего или не захотевшего провести отчётливую грань, предоставившего это людям – глупым, мелочным, расчётливым...
Влажная простынь с силой обвилась вокруг его горла и торса, но Дин знал, что виноват в этом сам – он так вцепился неверными пальцами в жёсткую кручёную ткань, что теперь у основания ногтей нестерпимо ныло.
Удушье пришло вслед за ним из сна. Удушье поджидало его и в реальности, и эти два совершенно разных удушья переплелись тесно и неразделимо, так что теперь было сложно разобраться в происхождении каждого из них.
Едва лишь подумав о тех самых кошмарах, что мучили его в самом начале, в первые часы и дни его нового существования – обрывки их прорывались и в мотельные номера, стоило только старшему Винчестеру остаться в одиночестве – Дин почувствовал, как голову пронзила режущая, дробящая на осколки кости черепа боль, так что он поневоле вжался в подушки, вздрогнул, почувствовав мимолётное касание лёгких пальцев. Сэм перевернулся на другой бок на узкой кровати – и почему они не подумали о том, чтобы сдвинуть две вместе? (не до того было) – и задышал ровно и спокойно. Хотя бы он. Старший Винчестер пальцем повторил изгиб его спины, проводя невидимые глазу линии от родинки до родинки на плечах, линуя светлую в лунных сумерках кожу, разделяя на части. Голова кружилась, всё вокруг плыло – кошмары рвались в ночь, но Дин из последних сил сдерживал их, когда, наклонившись вперёд, целовал выступающие позвонки один за другим, утыкался лицом в спутанные волосы, вдыхая их запах, и чувствовал себя при этом отвратительно. Его трясло, и не оставляла тревога – гораздо более сильная, чем та, ранняя, когда они лежали рядом после и не говорили ни слова – так, словно нечего было сказать.
Как будто нечто прощальное. Прощальное молчание.
Дин замер – он тщательно запрятывал мысль в самый дальний угол сознания, и пропустил момент, когда она выбралась наружу вместе с дыханием. Вышло нечестно – по-жульнически. И старший Винчестер, пожалуй, совсем не думал так, а вот теперь казалось, будто он признался во всём – по крайней мере, себе. Как же глупо.
Лёжа без сна на тёплых простынях можно было сомневаться сколь угодно долго, ведь стоило лишь закрыть глаза, как внутри начинали ворочаться чёрные вороны и могильные черви, прогрызавшие себе путь сквозь плоть и являя наиболее ужасные картины адского прошлого. Мельтешение образов, какие-то твари, копошащиеся в крови, вымазанные в ней по уши, по самые края растянутых в улыбке-оскале губ, и само ощущение грязи, ощущение непривычной мерзости, ощущение неправильности не желало исчезать – отголосок такого же возникает при взгляде на одноглазого, умственно отсталого, беспалого... Как будто брезгливость, но заключённая в рамки морали и сознательности. Некий резонанс в душе, от которого не скрыться.
И чем же он может быть вызван?
Машинально гладя спину Сэма, водя рукой вверх-вниз по его прохладному боку, пересчитывая его рёбра, думая о том, что иначе быть всё равно не могло бы, Дин не решался подняться и не решался уснуть – потому что так было безопасней. Находится где-то посередине, оставаться освобождённым от выбора или воли высших сил. Оставаться здесь во что бы то ни стало, остаться навеки. На что был способен Рай ради собственной цели? Наверняка, даже на это – возрождение в душе старшего Винчестера того ужаса, что был испытан им в аду. А ведь кто-то там, наверху так старался в своё время отшлифовать оцарапанную поверхность души Дина, окунуть его в совесть, раскаяние – как сталь в раскалённое масло. А вот теперь – новое испытание, ибо старое вдруг оказалось бессмысленным, сломленным одним лишь отвергнутым, а после принятым поцелуем, отрицаемыми, но необходимыми ласками.
И если бы Сэм сейчас проснулся и спросил старшего Винчестера, жалеет ли тот о чём-нибудь, то Дин ответил бы – нет. Без объяснений и оправданий. И даже без страха. Просто потому, что этот элемент был недостающим в его списке, способным привести его к чему-то грандиозному даже по меркам Винчестера. К какой-то черте, за которой всё иначе, настолько иначе, что разрешается не верить себе и собственным глазам. Отличный пинок под мягкое место. Быть не там и не здесь казалось не чреватым, но лишённым разумности. Конечно, даже за этими рубежами любовь останется любовью, а похоть – похотью, просто они окажутся окрашенными в другие цвета. И выстроятся в другую систему. В корне изменённый мир. Наверное, в нём для Дина не будет странностью тянуться к свету. Жаждать света.
Сминать себя, бросать бесформенным комком на гончарный круг и извлекать нечто новое из бесконечного бега по краю металлического диска. Он мог бы стать глиняным горшком или вазой. Новым сосудом для новых ожиданий.

Даже несильная, но постоянная боль может свести с ума – даже когда ощущение источника боли смещается – и кажется, что ноет всё тело. Каждодневная – или еженощная? – порция едких, как щёлочь, воспоминани, разъедает сознание медленно и мучительно.
- Скажи мне Кастиель, что слухи, дошедшие до меня абсурдны и неправдоподобны, - голос этот не принадлежал Уриэлю, ангел лишь использовал тело рослого афро-американца с добродушно-опасной улыбкой охотника за головами. Возможно, тот когда-то работал охранником, возможно – правительственным чиновником. Кастиелю не нужно было бы гадать – ему не было до этого дела, и он почти ничего не знал о Джимми Новаке, столь гостеприимно приютившего его белоснежную сущность, его нестерпимый свет и губительный для людей голос, подарив возможность стать чуть ближе к заколдованному миру этих таинственных и непоследовательных существ.
- О чём ты речь ведёшь? – спокойно осведомился он, не удостоив собрата по оружию и гарнизону взглядом.
Вспыльчивый ангел возник прямо перед ним, лицом к лицу, да так стремительно, что ветер жёсткой ледяной щёткой прошёлся по тёмным волосам Кастиеля.
- О том жалком человечишке, о котором ты печёшься так отчаянно. О том жалком человечишке, что не стоит твоего столь пристального внимания. О том, ради кого ослушаться готов ты.
Невидящий взгляд Кастиеля был устремлён к горизонту.
- Не Судья ты мне, Уриэль.
Лицо того исказила гримаса.
- Я не был твоим Судьёй, Кастиель, но был свидетелем.
Ангел замер – словно оледенел.
- Я видел, как тебя рвали на части безжалостные и справедливые братья наши, как резали, пытали, кололи золотыми пиками...
- Нет нужды напоминать, - заметил Кастиель. – Уриэль.
- Они выбивали из тебя весь смысл, всё твоё неповиновение, всю привязанность к презренным грязным людишкам-мартышкам.
- Человеческие существа они, не грязные животные!
- Они – погибель верная для ангела.
- Не для меня.
- И в чём же твоя уникальность, Кастиель? Чем ты отличаешься от любого из нас? От меня?
Окинув внимательным взглядом Уриэля, ангел закрыл глаза, почти зажмурился, словно представшая перед его взором картина оказалась столь безрадостной и безнадёжной, что не в силах был он этого вынести.
- Ты Раем отравлен, - с горечью проговорил он, наконец. – Его прямолинейностью и однозначностью. Его нетерпимостью. Я же, брат мой, осознал в незапамятные времена, что между обителью нашей и владениями Люцифера разница столь незначительна, что мне жутко становится лишь при мысли об этом.
Уриэль, кажется, не верил своим ушам.
- Какой же яд вливает в тебя этот мир?! – за его спиной почернели, зарябили, открываясь, гигантские сильные крылья-паруса – наперекор усилившемуся вмиг ветру. – Ужасен будет твой конец, коли путём ты будешь этим следовать!!
- Я не боюсь, - просто ответил ангел.
- Ты вынуждаешь меня, - угрожающе проговорил Уриэль – глазницы тёмнокожего тела до краёв наполнились светом, - остановить тебя, пока не стало слишком поздно.
Кастиель качнул головой.
- Всё тщетно, - крылатая тень, казалось, объяла весь этот мир, закрывая собой солнце и ясное безоблачное небо, словно грозовая туча, сочащаяся гневом. – Ты позабыл о том, Уриэль, что я по рангу превосхожу тебя, как долго ни провёл бы я темнице. И удивляет то меня, что за две тысячи лет тебе не удалось меня превзойти.
Тёмнокожий ангел следил за каждым его движением, но Кастиель вовсе не собирался сражаться здесь и сейчас – возможно, в будущем, если оно существует и если оно когда-то наступит, и если оно понадобится. Он понимал, что им придётся пережить столкновение – он чувствовал. Но только не сегодня.
- Не угрожаю я тебе, - признал, наконец, поражение Уриэль. – Лишь предупреждаю. Человеческие существа изменяют твоё собственное существо – исподволь, Кастиель. Тебе кажется, будто всё в твоих руках – и ты сумеешь справиться с любым из них. Но лишь одно это намерение твоё способно злом мгновенно обернуться.
Ангел пребывал в сомнении.
- Твой свет могуч, я знал тебя и прежде, теперь же ты наверняка набрался сил...
- Не намерен я вред кому бы то ни было причинять, - перебил его Кастиель, развернувшись, чтобы уйти. – Скорее, руку помощи страждущему протянуть...
- Они запутают тебя, твой разум затуманят, - прошептал Уриэль. – Они хуже демонов, хитрее, коварнее, изворотливее. И Сэм Винчестер с лёгкостью то доказал тебе.
Ангел окинул собрата своего насмешливым взглядом – и это не укрылось от Уриэля.
- Он обмануть тебя успел, - заметил тот. – Этот мальчишка дерзкий, и ты прекрасно обо всём осведомлён. Он обратил твои слова себе во благо, он принял своё собственное решение, противное тебе и мне, и Господу. Ты поглупел так странно, Кастиель. Неужто, две тысячи лет стали для тебя непреодолимым сроком?
Тот сжал руку в кулак, как будто намеревался съездить ангелу по самодовольной физиономии, но вместо этого решил вернуться к использованию силы слов.
- Не знаешь ничего о расе человеческой ты, - проговорил он с сожалением. – И мыслю я, что ты боишься, Уриэль.
Едва не разразился громовым смехом.
- Боюсь?
- Ибо неясна суть, природа их для тебя, брат мой. И не желаешь ты их понимать.
- Да, не желаю! – прогрохотало в небе. – Они ошибки неисправимые Отца нашего!! Выродки! Ты зря тратишь время, пытаясь разобраться в них, и принимаешь их правила безоговорочно. И ты вредишь себе и всем нам.
Кастиель болезненно поморщился. Презрительный тон вовсе не понравился ему.
- Веление для тебя есть, - прежде чем ангел успел вымолвить хоть слово, проговорил Уриэль. – Не волен я приказывать тебе, но передать послание гневное поручено мне. О чём оно ты, верно, догадаться сможешь сам.
Помедлив, Кастиель кивнул. Он уже чувствовал горячее касание этого знания-откровения. И ему не нужны были слова. Знание было в состоянии найти свой собственный путь к самой его сердцевине – к самой сути. Сдобренное десятками грохочущих в стылом воздухе голосов, напоенное ужасающим светом, оно искрилось тончайшей материей, неземными письменами, оно не желало исчезать, накрывая местность вокруг нарастающим гулом – таким, словно пикировщик готовился отпустить на волю целый рой озлобленных начинённых смертью бомб.
- Скорее, - встревожено поторопил его Уриэль. – Если не жаждешь ты беду накликать.
Кастиель прошептал что-то невнятно, прикрыв глаза. Поморщился, будто от неведомой ангелам боли, сжал зубы до скрипа, губы его скривились, побелели, на виске забилась жилка.
- Воистину жесток Рай на пути свой к достижению цели, - пробормотал он едва слышно, прежде чем шагнуть в бесконечность.
- А ты не играй с людьми, - донеслось ему вслед. - Люди – не твои игрушки. Они тебе не по зубам.

@темы: Unholy Union, Фанфикшн, Супернатуралы

---

Unholy Union II

Название: Unholy union
Фэндом: Supernatural
Автор: Reno
Категория: slash, drama, angst
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Дин/Сэм, Дин/Кастиель
Предупреждение: ввиду окончания четвёртого сезона - альтернативное развитие событий; большой формат; архаичность речи Кастиеля – в переводе Novafilm его речь изобилует инверсиями и возвышенной лексикой, и я не могу ничего поделать с собой, кроме как сохранить подобный стиль, хотя и знаю, что в оригинале Кастиель звучит не так пафосно.
Возможно, ОСС некоторых персонажей.
И, конечно, не всё здесь по-настоящему логично...
От автора: Является продолжением Unholy Union I (первую часть легко найти в темах).
Кастиель произвёл на меня самое благоприятное впечатление. Спасибо всем за внимание!

Начало

Дин: Погляди на меня. Я вернулся из пекла без всех своих шрамов, верно? Ну, знаешь, от пулевых ран, ножевых. Никаких искривленных после переломов костей. Шкура гладкая, как попка у младенца. Из чего я заключаю, с прискорбием… Что я снова девственник.
Сэм: Что?
Дин: Моя девственность была восстановлена.
Сэм: Не смеши. Дин, может, ангел в силах вытянуть тебя из ада, но такого не может никто.
Дин: Братец, моя девственность была восстановлена. И Приятелю невтерпеж.
Сэм: Ладно… Приятель. Ты иди займись, чем ты там должен, а я вернусь в номер и немного посплю.
Supernatural 4.05 «Monster Movie»

Часть II
One of God’s mistakes

Маленький храм в этот поздний час был пуст, не считая нескольких белых голубей, обосновавшихся где-то под самым потолком, на скрещенных в форме пятиугольной звезды балках. Наверное, они утроили там гнездо, а, может быть, им просто нравилось обитать среди тщательно прорисованных ликов святых, источавших мягкий медовый свет, подкреплённый торжественным дружественным сиянием сотен свечей, затопивших воском подножие расположившегося в самом центре распятья. Печальный взгляд Иисуса был устремлён к высоким резным дверям, и каждый, кто входил в храм Божий, первым делом склонял голову, отринув греховные мысли, отринув зло в своей душе, отринув тьму, признав силу раскаяния, и смиренно следовал к ровным рядам деревянных скамей для того, чтобы занять своё место.
Молодой мужчина толкнул одну из створок двери, не без усилия распахнув её, и замер на пороге церкви, словно бы не веря собственным глазам. Чуть пошатываясь, он, прихрамывая, приблизился к скамье и сел, переводя дух. Выглядел он неважно: вымазанное в саже лицо, опалённые брови и ресницы ясно указывали на то, что он побывал в переделке, возможно, совсем недавно выбрался из пожара. Тяжело дыша, он некоторое время провёл так, сидя неподвижно и с закрытыми глазами, сжимая спинку скамьи, а после поднялся, руки его безвольно повисли вдоль тела, так что стало заметно: ладонь правой была тёмной, будто обгоревшей, покрытой спёкшейся коркой, под которой явственно проступала ярко-красная полоса. Одежда незнакомца, как ни странно, почти не пострадала: светлый плащ сохранил свою чистоту, все пуговицы оставались на своих местах, а небрежно вправленный в шлевки широкий пояс оказался заправленным в глубокие карманы, так что тяжёлая пряжка звякала при каждом шаге мужчины. Брюки со стрелками не потеряли своей прямоты, ткань не помялась, не пострадала от огня, не выгорела, белая рубашка оставалась точно такой же белой, какой ей и надлежало быть, а тёмный галстук был надёжно прихвачен медной булавкой, которая не позволяла ему совершать лишних движений. И всё же, не смотря на столь приличное облачение, в глазах незнакомца плескалось, словно море в неспокойный день, ярко-синее в тон радужке отчаяние, перечёркнутое расширенными от боли зрачками.
- Господи, - прошептал он невнятно – каждый шаг давался ему с невероятным усилием, - я вернулся.
Приблизившись к блестящему озерку, к этим свечам, льющим слёзы во имя усопших и ныне живущих, во имя страждущих и неразумных, во имя тех, чей путь был извилист и полон преград, он погрузил искалеченную ладонь в горячий воск, с благодарностью принимая его губительный жар, который, как оказалось, обладал свойством исцелять, словно бы подкреплённый святым благословлением, или же оказывал подобное лечебное действие лишь на этого конкретного человека, который, опустившись на колени, прислонился лбом к распятию и замер, забыв о времени.
- Исполнил твой приказ я, Всевышний, - проговорил он тихо, но вполне отчётливо, его голос внезапно налился силой, загудел подобно ветру в голых ветвях деревьев, отозвался в литых колоколах на верхушке церковной башни. – Я сделал всё так, как Ты приказывал мне. Я спустился с небес, шагнул в преисподнюю, сразился с тварями, прошёл сквозь огонь...
Белые голуби ласково заворковали, снявшись с насестов, спустились вниз: присутствие незнакомца ничуть не тревожило их, напротив, они поглядывали на него с любопытством, не ощущая, по-видимому, никакой опасности, безошибочно распознав в мужчине светлое начало.
- ...коснулся души несчастного, что муки испытывал нечеловеческие, сгорая в адском пламени. Избавил его от страданий, забрал себе боль его нестерпимую. Вырвал его из цепких когтей преисподней.
Он глубоко вздохнул, поморщившись: видно, обожженная рука саднила, причиняя ему некоторые неудобства, даже укрытая мягким воском, который стягивал раны.
- Но знаю я, что миссия моя на этом не закончена. Знаю, что многого ещё ты от меня ждёшь, и дабы искупить вину мою, я путь этот готов продолжить.
Поднявшись, мужчина запрокинул голову, чтобы ещё раз взглянуть в печальные глаза Христа, прежде чем, развернувшись, направиться решительным шагом к выходу. На улице загремело, и небо раскололось под натиском молний. Осенние грозы не могли бы испугать одинокого прохожего, которым он стал, стоило лишь ему покинуть пределы храма. Залитый небесной влагой тротуар оказался отчаянно скользким, ненадёжным, но человек ступал уверенно и быстро, так что вскоре светящееся изнутри строение церкви исчезло из виду, утонув в жухлой зелени умирающей листвы, и городок обратился чёрно-белым снимком с редкими яркими пятнами фонарей, чей влажный свет безудержно лился на мостовую.
Крупные капли пятнали светлую ткань плаща, смывая с лица незнакомца сажу и гарь и неожиданные слёзы, которые застыли на ресницах подобно инею. Остановившись, чтобы ещё разок вглядеться в низкое тёмное небо над головой, мужчина кивнул, бесстрастно проведя ладонью по лицу, словно прогоняя морок, и вновь зашагал по дороге. Если бы небо не было затянуто плотными тучами, то мерцающие драгоценными камнями звёзды наполнили бы его до краёв, в этом незнакомец был совершенно уверен. Но дело было в другом: не смотря на тучи, он прекрасно видел эти яркие точки на тёмно-синем бархате, что скрывались за облаками. Он мог видеть и выше, там, где тёмный цвет ночного неба переходил в бледно-лиловый, а затем и в золотистый, тёплый золотистый свет, который тончайшей фольгой окутывал весь земной шар. Ангельский свет...

- Девственник, - тяжело обронил Сэм, припечатав ладонь к столу: кажется, он развернулся слишком резко, так что даже голова немного закружилась, и Дин от неожиданности отступил назад. – Девственник?
Наверное, частота произнесения данного слова на минуту этого вечера превышала требуемую норму, так что в воздухе зазвенело тонкой струной напряжение.
Старший Винчестер усмехнулся, покачав головой: он и подумать не мог, что подобное заявление заденет Сэма настолько сильно... И пока что ему ещё не удалось выяснить причину раздражения брата.
- Ну, разве это не забавно? – осведомился он с широкой – и, пожалуй, не слишком уместной – улыбкой, внимательно наблюдая за реакцией Сэма. Тот вздрогнул, застыв, как скала, огромная скала, плотное тепло тела и рельеф мышц, вьющиеся волосы, потемневшие в сумерках номера глаза, очерченные тенью губы, шершавая трёхдневная щетина... Наверное, Дину следовало бы обратить на брата чуть больше внимания – и тогда ему не составило бы труда найти ответ. – Мне, кажется, не меньше двадцати семи, но мой член ещё не побывал ни на одной из экскурсий жизни. Даже немного обидно, хотя и странно.
Младший Винчестер вздохнул едва слышно, недоверчиво глядя на брата.
- Я даже не знаю толком, как можно описать подобное состояние – в моём сознании всё в целости и сохранности – готов поклясться, что я даже помню свой первый раз... хм... хотя бы частично, но моё тело... оно понятия не имеет о сексе. Оно даже о возбуждении толком не представляет, и я почти полный ноль.
Сэм хмыкнул невольно, отвернувшись к окну: за двойной стеклянной перегородкой начиналась ночь, сведённая с ума ночь, узкие переулки которой постепенно заполнял собою смертоносный газ – страх. Наверное, где-то там, в паре кварталов от отеля, убивали очередную жертву, но думать об этом не хотелось. Жизненно необходимо было успокоиться и подремать хотя бы пару часов, чтобы набраться сил и стать на йоту сильнее – в битве с собой, а вовсе не с окружающим миром. Средства борьбы с проблемами внешней реальности были известны, гораздо сложнее оказалось найти лекарство от собственной извечной головной боли, которая преследовала Сэма в последнее время. Не являясь мигренью в полном смысле этого слова, она изматывала и лишала надежды. Вмешивалась во сны и явь, сигаретным дымком витала в воздухе сотен маленьких дешёвых кафе по всей стране, преследовала. Вскоре младший Винчестер убедился в том, что имя этому было лишь одно – тревожные мысли, которые касались только его, Сэма, и Дина, не подозревавшего – хотя, чем чёрт не шутит? – о душевных страданиях брата.
- По крайней мере, - медленно проговорил Сэм, - ты не утратил своих навыков по соблазнению всяких красоток.
Старший Винчестер мог бы поклясться, что это в этом насмешливом заявлении была значительная доля понятной для него обиды, которую брат так старательно пытался скрыть и одновременно выставить на показ, отчего воспоминания о детстве, полустертые, почти забытые, выбрались на поверхность вместе с улыбкой и мечтательным взглядом. Кажется, именно тогда им так нравилось обижаться друг на друга, чтобы после с затаённым восторгом требовать и получать прощение, так легко и непринуждённо, словно всё это было игрой.
- Талант не пропьёшь, - пожал плечами Дин, надеясь вытянуть из брата хотя бы намёк на причину происходящего, и в тот же миг пожалел об этом.
Кажется, достойных причин для их ссор больше не существовало. Если раньше, до того, как Дин угодил в самое пекло, им было, о чём поспорить, то теперь всё вдруг утратило свой смысл. Глупо было бы обвинять друг друга, понимая, что стоит ценить каждое мгновение жизни, ведь с некоторых пор вечный отсчёт начался заново – с самого первого шага, со дня их встречи, объятий и тяжёлого взгляда Сэма. И теперь, пожалуй, не имело значения, что и как каждый из них делает неправильно, всё равно эта была жизнь, а не смерть, это была гонка, а не драка «семеро на одного», и это было справедливо. И каждый день Дин напоминал себе об этом, пытаясь не замечать изменений, произошедших в их маленьком и бесконечном винчестерском мирке. Радикальных изменений.
- Девственность, - пробормотал он, пробуя непривычное и неприятное слово, языком скатывая его в бумажный шарик, которым плюются через пластмассовую трубочку мелкие школьные хулиганы: оно оказалось чуть горьковатым с привкусом стыда или же смущения, словно кто-то вызвал его на допрос и путём изощрённых логических построений вычислил его маленький секрет. – Вот глупость...
Сэм окинул его непонятным для старшего Винчестера взглядом, от которого непрошенный мурашки пробежались по спине и рукам, жаля кожу раз за разом, и Дин невольно повёл плечами, пытаясь избавиться от странного чувства, возникшего неожиданно где-то внутри. Ему показалось, что в этом внимательном взгляде брата скрыто нечто большее, чем просто досада, о происхождении которой Дин мог бы только догадываться, словно Сэм внимательно искал что-то, некий знак в поведении старшего Винчестера, то, что позволило бы ему действовать решительно с полным на то правом.
- Наверняка, ты не намерен так быстро с ней расставаться, - высказал туманное предположение младший Винчестер, почти переходя на шёпот: Дин едва расслышал, а, уловив, осознал, что лишь ещё сильнее запутался.
- Сэм? – вопросительно взглянул на него брат, но тот лишь покачал головой, с обречённой бодростью проговорив:
- Иди и трахни свою официанточку, пока кто-нибудь не сделал этого за тебя. Только вот я не вижу разницу между тобой - девственником и тобой – закоренелым юбочником.
Он стянул через голову рубашку, забыв или же не захотев расстегнуть пуговицы, и демонстративно упал на кровать, зарывшись лицом в подушку.
- Ты... точно в порядке? – для верности поинтересовался Дин, услышав в ответ лишь невнятное мычание, которое могло бы в равной степени означать «Я, кажется, съел что-то не то» и «Вали и оставь меня в покое». В последнее время старшему Винчестеру было непросто понимать брата, который, кажется, поставил себе целью свести его, Дина, с ума – медленно, но верно, не спеша, но вполне ощутимо.

О том, что ты время от времени беседуешь с ангелом, таким холодным, мудрым и равнодушно-справедливым, распространяться вовсе не следует, иначе внеочередная поездка в ближайшую психиатрическую клинику обеспечена. В её стенах, которые давят, спрессовывают пластилиновые души, сминают восковые тела, многим посчастливилось встретить Наполеона, Цезаря и самого Господа Бога, только вот никто из них после так и не сумел отделаться от навязчивой идеи собственной невероятной значимости, избранности, исключительности. Стоит задуматься, прежде чем пытаться идти по воде, проваливаясь по колено, излечивать прокажённых, с отвращением оглядывая их изуродованные болезнью лица, гоняться за демонами с тупым и ржавым серебряным ножом. Стоит задуматься о последствиях неосторожных фраз, дерзких слов и болезненных откровений. Поднять на миг взгляд и найти в тёмно-синем вечернем небе одну-единственную яркую, как огни Ада, звезду, огромную, болезненно мерцающую в вечной тишине и бесконечном холоде. И немного помолчать.
- Ты, блудный сын Господень, потерянная душа, прочёл ли ты Священное писание? – осведомился в собственной типичной витиевато-пафосной манере Кастиель, присев рядом со старшим Винчестером, который нахмурился, демонстративно вздохнув.
- Поверь, не выкроить ни минуты, демоны и тёмные твари так и норовят заполонить собою целый мир, - с сарказмом отозвался он, с особым показательным интересом изучая облупившуюся на самом краю карниза краску. Некогда она была совсем зелёной, как молодая листва.
- Прочти и обретёшь ты знание, которое, в свою очередь, подарит тебе покой.
Ничто не может подарить покой человеку, выбравшемуся из Преисподней. Точнее, так бесцеремонно и самоотверженно выдернутого из самого пекла где-то в центре Земли, из жирного бульона раскалённого металла, из рваных пик сердолика, из редкой бахромы пепла, оставшегося от выгоревшей дотла кожи, внутренностей, мозга.
- Не в этой жизни, - едва слышно пробормотал Дин, не желая, чтобы ангел услышал его, не в силах лишить себя столь незначительного поощрения, маленького удовольствия в виде этой невнятной, но полной горького смысла фразы.
- Слова твои не радуют Всевышнего и меня, - оказывается, божественные создания обладают прямо-таки фантастическим слухом. – Уверен, не со зла ты мне перечишь, но от отчаяния.
Подобное понимание могло бы свести с ума любого человека типа «Дин Винчестер», а самого старшего Винчестера оно неимоверно раздражало, вызывая кошмарное, почти непреодолимое желание досадить невозмутимому Кастиелю, дразня его провокационными вопросами, требуя искренних и точных ответов. Если у вас под рукой имеется такой персонаж, не упускайте возможности поделиться с ним собственными взглядами на жизнь, смерть и Вечное бытие, на Рай, Чистилище, Ад, на то, что между ними. Житейские проблемы и ситуации, выход из которых найдёт лишь некий Высший разум, головоломки дня и ночи, совести и разума, пошлости, мелочности, похоти и, возможно, лжи. Хитросплетения звёзд и судеб, старательный поиск смысла существования и те самые желания, исполнения которых стоило бы остерегаться... Этакий блиц-опрос, который не каждому ангелу пришёлся бы по вкусу.
- Не от отчаяния, а от скуки, - пожал плечами Дин, - не перечу, а лишь развлекаюсь, не со зла, а против него...
Игра слов в данном случае – всего лишь игра слов. Ангелам не нужны глупые правила, их ставки слишком высоки. Кто знает, чем платим мы за их ошибки?
- И что, неужели, Господь Бог однажды призвал тебя в свой офис в облаках лишь для того, чтобы отправить на эту грешную землю и просветить меня? – с определённой долей иронии осведомился старший Винчестер. – Меня, обычного охотника, порой страдающего сильнейшей формой циничного оптимизма?
Они оказались на крыше мотеля не так уж и давно – четверть часа назад, не более, но Дину казалось, будто бы они провели здесь большую часть их совместного существования: взять годы старшего Винчестера, помножить на вечность ангела и раздробить на мелкие кристаллы дней, почти одинаковых, шаблонных, обагрённых кровью несчастных жертв, окроплённых пылью древних преданий о демонах, осыпанных солью извечной работы.
Кастиелю не составило труда расправить свои незримые крылья и – раз! – лёгко ступить на покатый обшарпанный склон. Дину пришлось труднее – по узкой пожарной лестнице он взобрался наверх, упираясь ногами в карниз в попытке сохранить равновесие.
- Если я упаду, - предупредил он ангела, - то виноват будешь ты.
Кастиель не ответил, но, видимо, взял это на заметку, полный решимости предотвратить подобный исход. И вот теперь, не обращая внимания на время и пространство, они были здесь - лицом к лицу с холодной, промёрзшей насквозь землёй, столь негостеприимной и недружелюбной.
- Библия, - протянул Дин, прислушиваясь к привычному, но ненавистному слову, - и чего в ней такого особенного? Книга, написанная людьми для людей, ничего действительно божественного.
Кастиель не удержался от прохладно-укоризненного взгляда.
- Ответ на любой вопрос найдёшь ты в ней, - проговорил он спокойно, словно пытался сохранить хорошую мину при плохой игре.
- Ответ на любой вопрос, - передразнил его старший Винчестер, засунув руки глубоко в карманы куртки, что едва не стоило ему жизни.
Ангел едва заметно вздрогнул, готовый в любой миг расправить крылья и ринуться вниз, чтобы спасти жалкого человечишку, доставшегося ему в качестве подопечного.
- На любой, - кивнул Кастиель, глубоко вздохнув: даже ангельскому терпению мог прийти конец. – Спрашивай.
Неразумно рискованно.
Винчестер усмехнулся: ему понравилось то, что Кастиель ответил на его вызов, совершенно уверенный в своих силах и возможностях этой странной книжки, как бишь её там, Священного писания. Ради продолжения интересного спектакля следовало бы хорошенько подумать, дабы не поломать всю игру.
Тишина была почти ощутимой, словно эта дождливая реальность впитала в себя такое количество влаги, что наступил предел, и солёная, словно слёзы, вода выступила каплями на поверхности, окрасив небо в бледно-синий, траву – в изумрудный, бетон крыльца – в лиловый.
- Как твой Бог относится к таким, как я? К таким, каким я был. К тем, кто не прочь иногда трахнуть собственного... – если уж речь зашла о палитре художника, раскрашенной в самые невероятные цвета – страх, отчаяние, радость, равнодушие, понимание, сострадание, – радужные кляксы, которые по одиночке не несут никакого смысла, но стоит лишь им раствориться друг в друге, найти себя, как отчаянная радость и равнодушное сострадание, и страшное понимание оказываются чем-то вполне привычным, созвучным с этой жизнью. – И как он вообще допустил нечто подобное, м? Что, молчишь?
Ангел – нечто совсем иное, эта квинтэссенция силы, слепящей, сверкающей, сыплющей искрами. Это то добро, что выжигает людям глаза, пускает им кровь, такое адское счастье, такой триумф света, что становится по-настоящему страшно. Смертным не дано увидеть его настоящее лицо, это грозит человеку гибелью. Особенно, в сиянии праведного гнева, сравнимого, разве что, с жаром печей Преисподней.
Хладнокровию Кастиеля пришёл конец.
- О мужеложстве и кровосмесительстве говоришь ты, смертный? – его глаза метали молнии, так что Дин даже испугался немного, надеясь, что его не отправят прямиком в Ад за такие речи, где на каком-либо по счёту огненном круге он будет вариться до скончания дней, и выйдет из этой затеи лишь первоклассное рагу с человечинкой, ничего более.
- Об этом, - бесстрашно откликнулся Дин.
- Да будет изгнан смертный и вечный за подобные деяния из мира сего, - прогрохотал ангел, готовый явить свой лик, готовый вытравить греховные мысли из души Дина, из его сердца и головы, но, вовремя спохватившись, прикрыл глаза, балансируя на самом краю над пропастью (в паре-тройке метров до земли). – Не оскверняй Священное писание, не оскорбляй меня.
Слова эти прозвучали, словно просьба, мольба, гордая, неприступная, но в тоже время жалкая, смиренная, словно бы Кастиелю в последний момент удалось совладать с собой, отвергнув саму мысль о том, чтобы научить старшего Винчестера уму-разуму.
- Так значит... – пробормотал Дин, неудовлетворённый ответом.
- Терпимым и покорным судьбе ты быть должен, - торжественно и печально проговорил ангел, бросаясь вниз бесстрашно, так что старший Винчестер невольно дернулся, пытаясь удержать его от падения, но Кастиель исчез, так и не достигнув земли: мгновением позже он всё равно собрал бы себя заново, если бы неосторожно разбил драгоценное тело, священный сосуд, вверенный ему столь добровольно.
- Эй, постой! – крикнул Дин, нахмурившись: этот оклик никогда бы не заставил своенравного Кастиеля задержаться хотя бы на минуту. – Ответ на любой вопрос, говоришь?!

Сэм мог бы спать, но не спал. Сон подбирался к нему на мягких кошачьих лапах, словно охотник к беззащитной и, более того, равнодушной к своей судьбе мыши. Сон готовился к нападению, о чём младший Винчестер смутно догадывался, но не собирался ничего предпринимать. Как только дверь за братом закрылась, Сэм перевернулся на спину, так что кровать заскрипела под весом его тела, и уставился в испещрённый трещинами потолок. В последнее время ему нечасто удавалось остаться наедине с самим собой и немного подумать. Всё, чем он располагал, было несколько безмолвных часов в «Импале», где ноги у него затекали слишком быстро, чтобы дать сознанию возможность абстрагироваться от покалываний в мышцах и поразмышлять о чём-то менее приземлённом, чем совершенно онемевшая задница.
Пожалуй, только в пьяных, а потому и самых смелых своих мечтах он представлял себе возвращение брата. Обычно подобные образы приходили к нему после пятой стопки джина, который горчил где-то в горле за миг до того, как тяжеловесным снарядом взорваться в глубинах желудка. Кажется, он всегда пил слишком много, чтобы после вспомнить хотя бы один из вариантов развития событий в случае неожиданного «воскрешения Лазаря». И какое-то время это вполне устраивало младшего Винчестера – как секс на одну ночь, как еда быстрого приготовления на один вечер, как мечта на один час. Поначалу это было даже немного забавно, не смотря на весь трагизм ситуации. Миллионы минут, проведённых в разговорах с самим собой, не оставляли возможности заниматься самоедством. О, эти часы, которые складывались в растянутые во времени ночи круглосуточных баров по всей стране! Пожалуй, некоторые работники подобных заведений все ещё могли бы припомнить нелюдимого парня у барной стойки, который был способен выдуть пива больше, чем любой из местных здоровяков, словно участвовал в неком споре, победа в котором сулила ему нечто большее, чем деньги или авторитет среди друзей. Он пил так, словно от этого зависела вся его жизнь, а после устраивался на одном из угловых диванов, уставившись невидящим взглядом в тёмный провал окна, за которым подкрашенная светом фонарей тьма постепенно рассеивалась, отступая перед неизбежным рассветом.
- Что бы я сделал в тот самый момент, когда увидел бы его вновь? – бормотал младший Винчестер, бездумно водя ладонью по стёртому дереву стола, ощущая все неровности его поверхности, цепляясь пальцами за самый край, за которым начиналась неизвестность, вернее, пустое пространство между столешницей и грязноватым полом. – Я знаю.
Тогда эта мысль, пожалуй, могла бы показаться смехотворной, возможно, даже дурацкой, только Сэм вдруг с радостью ощутил, что идея оказалась великолепной. И что ещё он мог бы сделать в подобной ситуации? Как бы на его месте поступил совершенно другой, незнакомый ему человек, погибший брат которого предстал бы перед ним живой и невредимый?
Младший Винчестер вздохнул.
Мда, пожалуй, его случай мог бы стать единственным и неповторимым, ведь будь он обычным человеком, не знающим ничего о мире теней, в котором шорох в подвале – это вовсе не пробежавшая вдоль неплотно пригнанного плинтуса крыса, а невнятный шёпот в соседней комнате – не забравшийся в дом грабитель, он сошёл бы с ума, не в силах поверить, что нечто подобное вообще возможно. И в этом случае в работе охотника можно было с лёгкостью обнаружить свои плюсы.
- Я знаю, - негромко говорил Сэм, прекрасно отдавая себе отчёта в том, что со стороны он выглядел, мягко говоря, странно, но этот безответный диалог должен был быть завершён, - как бы я поступил. Я знаю, что бы я сделал, если бы он вернулся. Я бы прижал его к себе и поцеловал бы так крепко, что у Дина дух бы захватило. И мне было бы совершенно плевать на то, сколько людей вокруг нас – в любом месте, в любое время я бы сделал это, чтобы убедиться в том, что это мой брат, что он настоящий, что он снова со мной.
Теперь же, лёжа на кровати, чувствуя пустоту номера, Сэм усмехнулся этим мыслям-воспоминаниям, которые не приходили вот уже пару месяцев, оставив его в тот самый миг, когда всё случилось по-настоящему. Кажется, он услышал стук в дверь, когда вдруг безо всякого вступления и предупреждений увидел перед собой Дина, до дрожи в коленях обычного старшего Винчестера, который совершенно определённо мог мыслить и существовать, не преминув заявить об этом с первой же минуты их встречи.
Такой долгожданной встречи.
Такой несоответствующей внутреннему состоянию Сэма встрече.
Такой... встрече.
Там был Бобби, но это казалось Сэму слабым оправданием того предательства, которое он совершил. У него были все основания назвать себя жалким трусом, неспособным с самого начала расставить все точки над «i». Он упустил возможность вернуть всё на свои места. А после уже было не до того.
Ярчайшее и абсолютное желание привязать себя к Дину затопило его сознание, не оставляя места сожалению или неожиданной нерешительности, возникшей тогда, на пороге мотельного номера, который старший Винчестер переступил с такой лёгкостью, что хотелось осадить его, напомнить, где он, кто он, и почему здесь и сейчас чувство сильнейшего облегчения бьёт по нервам вместе с болью. Чуть позже Сэм выяснил, как ему казалось, причину своего состояния: брат вернулся слишком быстро, слишком неожиданно, чтобы дать ему, младшему Винчестеру, возможность опомниться, осознать это и примириться с собой. И избежать неистового стремления следовать за Дином, куда бы тот ни пошёл. Поначалу доходило до смешного, и Сэм с удивлением обнаруживал себя у запертой двери ванной комнаты, за которой Дин ворчал что-то по поводу «братца-извращенца, который преследует его по пятам, не позволяя даже справить нужду». Трудно было это понять, на самом деле трудно, так что младший Винчестер поневоле остался наедине со своими проблемами, мыслями и страхами. И отчего-то теперь ему было даже хуже, чем в то время, когда он сознательно прятался от людей и прятал свои беды от дневного света.
Ярчайшее и абсолютное чувство вины затопило его сознание, стоило ему только разобраться с первоначальным потрясением. Вины, так старательно отрицаемой его разумом, ведь раз за разом он повторял себе, что его нечаянная и неожиданная связь с Руби возникла из бесконечно одиноких вечеров, ночей, дней, пропитанных алкогольными парами и горечью утраты. Разве поднялся бы он на ноги, если бы не она в образе привлекательной, да что уж там говорить, притягательной, живой и сочувствующей ему девушки, которая готова была помочь ему в силу собственных соображений и всегда была рядом. Он не смог бы отказаться от того тепла, что Руби предлагала ему, и он не смог бы выжить без её поддержки. И он никогда – в особенности после смерти брата – не наплевал бы на собственные сверхъестественные способности, готовые помочь ему в борьбе со всем Адом – ведь Сэм поклялся вытащить старшего Винчестера во что бы то ни стало.
Как оказалось, не Бобби стал для него человеком, посвящённым в тайны их искалеченной семьи, не Бобби заставил его взглянуть на мир без Дина иначе, а этот демон, который всё ещё так отчётливо чувствовал, что значит быть человеком, испытывать по-настоящему человеческую боль, разрывающую изнутри, текущую с кровью по венам. Что-то всегда было в ней, иное и особенное, чем не обладал никто из ближайшего окружения Винчестеров. Она словно видела его насквозь, но Сэм вовсе не чувствовал себя беззащитным в её неизменном присутствии, скорее, наоборот, он ощущал прилив сил, чувствовал себя способным преодолеть те препятствия, что создавал для него каждый новый полный душевной пустоты день, и, хотя младший Винчестер был уверен в том, что никто не в силах заменить ему брата, Руби помогала ему смириться с той незримой раной, что терзала его, но с возвращением Дина младший Винчестер и думать не смог бы о том, чтобы однажды явиться в их с братом номер вместе с ней, обнимая её, наслаждаясь теплом её мёртвого тела, жизнь в котором поддерживал лишь чёрный удушливый дым в глубине. С другой стороны, ему внезапно стало казаться, что только это ему и нужно для того, чтобы справиться со своей тревогой, неясной тревогой, настигшей его в день воскрешения Дина. Смутные воспоминания пришли к нему, чтобы лишь сна, смутные образы, берущие начало из тех дней, что предшествовали смерти брата. Последующие за этим болезненные переживания почти сгладили всё то, что осталось в прошлой, отделённой жуткой чёрной пропастью от настоящего, жизни. Конечно, Сэм помнил почти всё об их нескончаемых странствиях, о том, как они охотились за фокусником, за вампирами, оборотнями, ведьмами, но почему-то чем ближе по временной шкале события подбирались к смерти старшего Винчестера, тем невнятнее и запутаннее они теперь казались. Порой Сэм чувствовал себя так, словно всё смешалось в его голове, иногда в своих неспокойных и недолгих снах он видел залитую оранжевым светом комнату, слышал странные голоса... А вспомнить детали ему так и не удавалось. Но его отношения с Руби были чёткими и почти определёнными – вот почему он так отчаянно пытался добиться от Дина однозначного ответа, не задавая при этом прямого вопроса – не удивительно, что взамен он не получил почти ничего. Ничего, кроме недоумения и раздражения.

Серебристо-серое перо медленно опустилось на залитую жидким золотом прозрачную твердь небесную, и распалось миллиардами сверкающих частиц. Невыносимый для человеческих глаз свет всколыхнулся, закованный в раскалённые цепи, дохнул незримым эфиром и мутной, мерцающей, словно горячий воздух на холоде, болью. Его крылья почти облетели с тех самых пор, как он был заточён в одну из трёх темниц Рая, погружённый в отчаяние и сожаление, которые были лучшими наказаниями для любого из служителей света. Его не пытали уже сотню лет, но казалось, будто в последний раз бесстрастные Судьи, считавшие его предателем, приходили только вчера, чтобы вонзить в его тело хрустальные ножи раскаяния. Золотая, сверкающая в райском свете благодать густыми каплями стекала по солнечному, искрящемуся телу, и загнанный взгляд с надеждой метнулся к приоткрывшейся ровно на толщину волоса двери, за которой ослепительный мир пел, словно натянутая струна арфы, свои неземные гимны, и этот невыносимый свет волнами накатывал, терзая после сотен лет, проведённых в сумерках.
- Служитель Господень, - раздался над ним голос, негромкий, отрешённый, чуть безумный. – Помнишь ли ты имя своё?
Он знал, что позабыл нечто важное, утратил что-то с тех пор, как оказался в этом каменном мешке, сквозь прозрачный пол которого видел синеву и золото, и иногда ночную темноту, порой плаксивые облака, и это знание казалось ему безвозвратно утраченным, но в то же время он думал, будто сознательно отказался от него, отрицая собственную сущность и существование.
- Нет, - ответ, кажется, удивил пришедшего, но не настолько, чтобы тот отказался от дальнейших расспросов. – Нет...
Он вдруг осознал, насколько оно было важно для него, для его спасения и оправдания, но как он ни старался, ему не удавалось вспомнить это простое и красивое имя, которое принадлежало ему с самого начала, с незапамятных времён, определяя всё – судьбу, деяния, путь, битвы. А теперь он вдруг потерял его, утратил то, чем обладал, и осознание этого принесло ему лишь дополнительную боль и странное полузабытое истинно человеческое чувство безысходности.
- А хочешь ли узнать о том, кем ты являешься, вновь? – осведомился голос, и дверь темницы приоткрылась ещё чуть-чуть.
- Хочу прежде знать, кто ты, - прошептал он, вытягивая из застывшей золотистой массы остатки серебристых перьев, которые закружились в подступающем узком лучике света.
- Имя моё – Уриэль, - со вспухшим шаром пушистого сияния пришёл ответ, отозвавшийся где-то в глубине абсурдной надеждой, которая угасла давным-давно даже по меркам Рая. – Тебя же Бог наш единый нарёк Кастиелем, и день сегодняшний существования твоего ознаменован важным для тебя событием.
Цепи, сковавшие свет, звякнули нерешительно, прежде чем тяжело опасть, рискуя расколоть хрустальную твердь небесную, и Кастиель окинул безразличным взглядом свою темницу, ставшую вдруг почти привычной в сравнении с тем миром, который скрывался за массивной дверью, миром, который он привык считать чужим и враждебным с тех самых пор, как впал в немилость. Возможно, даже и не напрасно.
- О чём же думы твои невесёлые, Кастиель? - поинтересовался Уриэль, возникнув на пороге.
- О том, что, может быть, не стоит мне темницы этой покидать, - откликнулся тот, не спеша подниматься с колен и поднимать взгляд на своего освободителя.
- Своё наказание отбыл ты, - твёрдо проговорил ангел, ниточкой света касаясь лба Кастиеля, - так решено было Всевышним. И миссия новая ожидает тебя.
- Я слышал, будто навеки заточён за проступок мой, - прошептал Кастиель, всё ещё не оправившись от принесённого известия. – И будто миссий мне доверено не будет боле.
Уриэль нетерпеливо поморщился, пробормотав:
- Ты, неужели, всё ещё о времени том помнишь? Когда случилось нечто, со статусом ангельским твоим несовместимое?
Кастиель кивнул. Он помнил, словно всё произошло на рассвете этого же дня, когда солнце поднялось из хрустальных глубин, заглянув на миг в темницу несчастного узника.
- И что же...
- Всё. Я помню всё, до мелочей.
И боль, и ужасную смерть той девушки, что так безоговорочно поверила порождению тьмы, обманом заставившему её заключить с ним сделку. И то, как её душа отправилась в преисподнюю, где, раздираемая сорвавшимися с цепей адскими псами на части, она погрузилась в пучину невыносимых страданий, а ангел, который был приставлен приглядывать за ней в те дни, когда мысли о всеобщем благе посещали её, не успел протянуть ей руку помощи, явившись в последний момент, когда было уже слишком поздно. Лишь касание тонких пальцев ощутил он, прежде чем она рухнула вниз, словно подстреленная птица. И это касание спасти её могло бы, но не спасло, лишь отделило свет от тьмы. Так или иначе, позволив ей оказаться в жарких объятиях ада, он тем самым породил одного из наиболее страшных и могущественных демонов за всю историю преисподней - её демоническое превосходительство Лиллит. Просто Лиллит. Несчастную и кровожадную, расщеплённую надвое Раем и адом, разорванную, растерзанную, напуганную и отчаянную, сумасшедшую и отверженную.
- Да послужит это для тебя уроком, - склонив голову, проговорил Уриэль, - и продолжишь ты путь свой.
Кастиель бездумно взглянул на него, словно всё ещё пребывал в собственных невесёлых мыслях о прошлом и настоящем, которое породило его неверие и ощущение, словно разум незамутнённый ускользает от него.
- Знаешь ли ты, кто такие братья Винчестеры? – спустя целую, казалось бы, вечность молчания осведомился Уриэль, кажется, не слишком рассчитывая на скорый ответ, но Кастиель отрицательно качнул головой.
- Те, кто Господу нашему дорог очень.
- Отчего же?
- Истребляют они нечисть тёмную, что из преисподней лезет, словно адская саранча, искореняют зло и козни его злостные расстраивают. И ты, ангел Кастиель, спасти одного из них должен, избавить от страданий адских, очистить от скверны и мыслей греховных, а после оберегать как зеницу ока, тем самым искупив вину свою непростительную.
- Но... Уриэль, - сдавленно проговорил ангел, медленно поднимаясь, понимая, что за неповиновение ему придётся дорого заплатить, однако вопрос, возникший в его сознании, мучил его, подобно тем, кто приходил пытать его в незапамятные времена, - отчего же не поступили мы так, когда она... когда Лиллит в руках Люцифера оказалась?
Такое простое и незамысловатое решение, основанное, разве что, только на силе света, способного заставить твердь земную разверзнуться и явить миру свои раскалённые глубины.
Ангел усмехнулся, словно ожидал чего-то подобного.
- Опасны сами идеи её о благополучии всеобщем были. Разве могут люди, жалкие людишки-мартышки в мире и покое жить вечно? Счастье наскучило бы им, лишь войны их кровопролитные порождая, и жадность, и алчность, и похоть... Беды сопутствуют развитию, а мир, от них свободный, навеки остановился бы. И разве сам не понимаешь этого ты, Кастиель? Разве не понял за всё то время, что здесь провёл? Смерть её нам на руку оказалась, вот почему помиловать тебя решено было. Собрал Совет Всевышний спустя всего лишь пару тысяч лет – не срок для ангела, чьи крылья исчисляются миллиардами перьев...
Теперь, когда цепи безжалостные отпустили его, Кастиель мог бы лишь силой разума разбить в пыль монолитные стены, опостылевшие ему, лишь ради мысли этой. Он мог бы, ринувшись вперёд, наброситься на брата своего, принёсшего всё же добрую – пусть и окрашенную в непонятный для праведного обитателя Рая мутно-багровый – весть, которая лишь ранила глубже, достала до самой сути, подкреплённая равнодушным рассказом о могущественном демоне, в появлении которого он был повинен. Нет, не о демоне – о человеке, готовом пойти на всё, чтобы достичь своей цели, о том, что гибель его угодной оказалась для Всевышнего. Не может смерть человека расцениваться как благо – каким бы он ни был. И это в лишний раз доказывало, что и у света есть обратная сторона. Как будто в основе его лежала лишь потребность в собственной выгоде.
- И Рай явил нам лицо истинное своё, - нараспев протянул Кастиель, медленно расправляя крылья – его сознание было радо даже такому простому движению, поэтому он надеялся насладиться моментом, пусть внутри, в сверкающей глубине всё и кипело от гнева – прозрачного, как горный хрусталь.
- Рай явил... – повторил Уриэль, кажется, не догадываясь о намерениях ангела. – И лик его светел и чист.
- Нет! – громыхнуло в хрустальных чертогах. – Не об этом я речь веду, презренный брат мой!
Крылья его трепетали на ветру, овевающем всё его существо.
- Мрачны и безрадостны помыслы Его, ежели гибель существа человеческого на благо Ему.
- Речи твои богопротивны, - угрожающе прогремело в глубине собирающихся грозовых туч. – Не в чём тебе Его упрекнуть!
Кастиель бросил взгляд на упавшие замертво оковы, не имевшие более над ним власти и тихо, словно зарождающийся рассвет, проговорил:
- Не в силах поверить я тому, что память подвела тебя – ведь с ангелами подобное происходит нечасто. И ужель не понимаешь ты, насколько изменилось всё в этом мире?
Ответом Уриэля стало недоумённое молчание.
- Как в прежние дни заливались слезами небеса – оплакивали хладным дождём каждого отошедшего в мир иной... Как шумела там, в мире людском, листва, согретая дыханием свободной души... Какой печали предавались мы, а что же теперь? Нам радостно становится при мысли об утрате?
- Какие речи дерзкие я слышу из уст недавнего заключённого!
- Так внимай, - взор Кастиеля, казалось, пронзал твердь небесную, стремясь к едва различимому горизонту. – Обиталище наше, Рай, совсем иным оно стало.
- Иным? Одна лишь противоположность существует Раю... Нет!! Не смеешь ты о подобном мыслить!
- Но мыслю я, - печально откликнулся ангел, сияя возрождённым светом, сияя заново и исчезая. Свободный полёт излечил нанесённые орудиями пыток раны, но было ему неспокойно. И он не ведал пока, изменится ли что-нибудь или же нет.

Кастиель и сам не смог бы толком объяснить, почему ему так нравилось наблюдать за спящими людьми. Точнее, ему бы и в голову не пришло, что в этом его вполне безобидном занятии может быть что-то странное. Ангелы никогда не спали, возможно, это послужило причиной того, что спокойное и тихое дыхание спящих очаровывало его, и он мог часами сидеть, вслушиваясь в каждый вдох и выдох, отмечая мысленно любые, даже самые незначительные изменения в тоне и частоте. Что-то завораживающее было в этой полной беззащитности, порой мнимой, но чаще всего совершенно подлинной и неподдельной, в подрагивающих ресницах, в чуть приоткрытых губах, в по-детски приподнятых бровях...
Хотя Дину это было не по душе, Кастиель продолжал наблюдать за ним спящим, даже когда старший Винчестер весьма раздражённо отозвался об этой его странной, с намёком на извращённость черте. Ангел не обиделся: столь мелкие человеческие тревоги не слишком интересовали его, гораздо громче в нём звучал голос любопытства, донесшийся ещё из того времени, когда Кастиель впервые спустился в земной мир, чтобы опекать одну слишком умную девчушку...
Не смотря на все запреты старшего Винчестера, он продолжал свои наблюдения, стараясь уходить раньше, чем Дин просыпался, иногда ему удавалось продержаться почти до самого конца, исчезая за мгновение до пробуждения охотника, который не замечал странных порывов ветра, проникавших порой в мотельный номер, не слышал звука хлопающих крыльев (как бельё на ветру, ей-богу!).
Двигаясь бесшумно и осторожно, Кастиель легко присел на край кровати, не в силах оторвать взгляда от Дина, который чуть хрипло дышал, повернувшись на бок, так что ангелу было прекрасно видно его лицо: едва заметные веснушки на прямом носу, аккуратные губы, чуть обветренные, упрямо изогнутые брови, отчётливо указывающие на то, что сон Винчестеру снится не самый весёлый. Выражение его лица неуловимо изменилось, хотя Кастиелю поначалу показалось, что это всего лишь результат возникшей с его приходом тени, которая контрастно оттенила загорелую кожу, обвела контур волевого поросшего щетиной подбородка, усугубила тёмные круги под глазами. Винчестер выглядел усталым, и ангелу вовсе не хотелось будить его, однако стоило лишь ему увидеть вздувшуюся от страшного ожога кожу на предплечье Дина, как он, потеряв всякую осторожность, потянул за край короткого рукава футболки, чуть отогнув ткань, так, чтобы увидеть искалеченную руку целиком.
Розоватый оплавленный участок плоти выглядел болезненным и совсем свежим, складываясь в отпечаток ладони, полный и чёткий, так что Кастиель затаил на миг дыхание, осторожно приложив правую руку к ожогу. Совпало, хотя, ангел был в этом уверен, столь абстрактный след мог бы принадлежать любому человеку, но Кастиель точно знал, кто же вытянул Дина из ада, наградив его подобной отметиной.
- Прости, - прошептал он, кончиком указательного пальца обводя контур ожога. Наверное, кожу всё ещё саднило, - но иначе ничего бы не вышло.
Гладкая кожа под его прикосновениями теплела, словно с благодарностью принимала текущий в его жилах свет, когда Дин, шевельнувшись, перевернулся на спину и открыл глаза, так что Кастиель едва успел отдёрнуть руку, предполагая, однако, что это уже не спасёт его от очередного разбирательства.
- Чёрт побери, - хрипло ото сна пробормотал Дин, сердито взглянув на ангела. – Когда же это закончится?
Кастиель не улыбнулся, не пожал плечами. Он ещё не привык к мимике и жестам, принятым у людей, которых застали врасплох, поэтому и на упрёки старшего Винчестера реагировал редко, так что Дину всегда казалось, будто ангелу и дела нет до его слов и возмущения.
- Я уже сотню раз повторил, что это бред, - разъярённо пробормотал охотник, резко садясь на кровати и отодвигаясь почти к самому краю.- Что это, у ангелов развлечение такое – пялиться на спящих, а?
Он воззрился на Кастиеля, словно был уверен в том, что в этот раз он непременно объяснится, но ангел молча смотрел на него, чуть склонив голову, невыносимо синими глазами, в которых будто отражалось яркое весеннее небо. Такие глаза не могли лгать или скрывать дурные намерения, они были пугающе откровенными, чуть отрешёнными, как и всегда, поэтому Дину порой казалось, что ангел смотрит сквозь него, на какие-то невидимые обычному человеку вещи.
- Мне показалось, или же... – осторожно начал Дин, и внимательный взгляд тут же сомкнулся с его собственным, словно звено прочной цепи. Охотник покосился на собственную руку, рукав которой был задран, обнажив предплечье. – Кажется, нет. Какого чёрта, Кас?
Ангел никак не отреагировал на его слова, продолжая изучающе смотреть на охотника – в ярко-синих глазах отразилось на миг недоумение. Память его ещё не успела пробудиться, ведь когда-то он – об этом Кастиель знал наверняка – уже бывал здесь, наблюдая за странным созданиями, одновременно похожими на него и столь разительно отличавшимися от любого ангела Господня. И, кажется, с тех пор Кастиель успел и позабыть о всех тех странных поступках и словах, к которым люди привыкли давным-давно, с самого дня их сотворения. И ангелу предстояло ещё немалому научиться у них – раз уж вышло так, что в ведении его оказался этот сложный и непонятный залитому светом разуму охотник.
- У тебя просто поразительная способность появляться как можно более некстати, - проворчал Дин, садясь на кровати: сон как рукой сняло, и он отчётливо понимал, что отдохнуть, как следует, ему сегодня уже не удастся. – Ты исчезаешь совершенно внезапно, когда у меня на подходе как раз пара десятков вопросов к тебе или к твоему боссу, но и возникаешь ты словно из воздуха, кажется, считая этаким развлечением подглядывать за людьми.
Ангел едва слышно вздохнул, чуть нахмурившись: он всё ещё был далёк от понимания Винчестера, который с недовольным видом натягивал и зашнуровывал побитые дорожной пылью ботинки, сердито кряхтя.
- И куда вообще ты всё время уходишь? – вдруг повернулся к Кастиелю он, так и не разобравшись толком с обувью. Ангел даже не вздрогнул: позаимствованное на целую вечность тело привычно дёрнулось, но он сдержал нежданный порыв почти машинально, не задумываясь об этом. – Отчитываешься перед своим боссом, а? Он ведь наверняка требует от тебя детальных пересказов наших встреч и разговоров... Так вот иди и скажи ему, что ничего у него со мной не выйдет.
Кастиель никогда ещё не улыбался – ему казалось это странным, как и то состояние, в которое люди погружались во сне. Каждый новый день, проведённый в толпе, наполнял его непохожими друг на друга эмоциями, некоторые из которых пугали его, другие же лишь приводили в смятение. Он ещё никогда не улыбался, но мышцы вдруг непривычно сложились в лёгкую, играющую на губах усмешку.
- Знает Он, поверь мне, Дин, - проговорил он: мысли чуть путались из-за незнакомых сигналов тела. – Знает Он обо всём и о каждом, а уж о Винчестерах Ему гораздо больше известно, чем тебе самому. И сейчас наблюдает Он за нами, чтобы ни думал ты по этому поводу.
- Тогда почему же... – язвительно начал старший Винчестер, но ангел перебил его – кажется, впервые с того дня, как появился в его жизни. И этот опыт тоже стал новым.
- Мне лишь необходимо испытывать это ощущение вновь и вновь, - прошептал Кастиель: улыбка растворилась в пасмурной серости дня.
Дин с некоторым подозрением промолчал, надеясь услышать достаточно внятный ответ.
- Непреодолимую и вечную, - торжественно проговорил ангел, - необъяснимую и сильную тягу к тебе, что питает силы мои и удерживает в мире этом.
Старший Винчестер воззрился на ангела, чувствуя, как в нём нарастает неудовольствие, причин которого, кажется, он ещё не успел осознать в полной мере.
- Тягу, - проговорил он до странности спокойно, и это, пожалуй, не слишком удивило Кастиеля, который невозмутимо наблюдал за ним, и на лице его было выражение абсолютного и немного прохладного равнодушия, словно то, о чём он говорил, было само собой разумеющимся. – Ты порой становишься просто пугающе искренним.
Старший Винчестер был смущён – теперь он понял, наконец, почему его голос не дрогнул и внутри не вскипел гнев – просто ему самому было не слишком понятно, каким образом можно было реагировать на подобные слова, произнесённые таким ровным, слишком, пожалуй, ровным тоном. Тяга. Это слово было прочно связано с двигателями и прочими механизмами, оно было пропитано машинным маслом и дизельным топливом. Но отчего-то оно вдруг приобрело иное значение, иное назначение. И Дину вдруг неимоверно захотелось, чтобы это чёртово слово перестало означать для него лишь некую характеристику соединительного элемента безымянного механизма. Оно определённо предназначалось для обозначения иного, гораздо более важного явления...
- Но почему? – тихо проговорил он, заглянув в глаза ангела, такие по-человечески усталые, одновременно древние и юные, отражавшие, словно зеркало, всю его печаль, и боль, и что-то похожее на радость, совсем иную, не такую, как у людей. И сейчас старшему Винчестеру нужно было знать ответ.
Ангел повернул голову, немного подавшись вперёд. Он, как и всегда, выглядел так, словно был немного не в себе, но охотник успокоил себя тем, что на самом деле так оно и было.
- Знаешь ли ты, Дин, что жизненно необходимо ангелам вершить добро, без которого они чахнут, сгорают, словно церковные свечи? – осведомился Кастиель.
Дин качнул головой: он ничего не знал об ангелах. Он лишь познакомился с одним из них совсем недавно.
- В течение двух тысяч лет не было возможности у меня подобной.
- Тяжело тебе пришлось, - неожиданно сочувственно отметил Дин, понимая, что он вовсе не это хотел бы сказать.
- Тяжело, - согласно кивнул ангел. – И тебе, смертный, этого, увы, не понять.
Он вздохнул, словно неожиданно нашёл применение ещё одному необъяснимому явлению из мира людей – странному ощущению лёгкости, что даёт глубокий вдох, перезаряжающий эмоции, освобождающий от пут тревог и сомнений хотя бы на миг.
- И не узнать, каково это – почувствовать всю сладость и чистоту спасения, не обращая внимания на то, что существо твоё горит и плавится в адском огне, ведь для ангелов боли физической не существует, иного рода боль страшит их. И осознание того, что вырванный из преисподней человек, что дышит, бьётся и кричит в твоих руках, едва не сойдя с ума от пыток и вечной тьмы, засыпает спокойным, лишённым всяких кошмаров сном, наполняет силой невиданной, необузданной, духовной силой света, который любую тварь готов обратить в пепел.
Он помолчал немного, видимо, ожидая, что Дин что-нибудь скажет на это, но охотник паузой не воспользовался.
- Когда видишь ты человека, которого тебе предстоит оберегать и наставлять, в крови и боли, в лихорадке, в бреду, то знание это ты навсегда в себе сохраняешь, навеки, и забыть о нём уже никогда не удастся тебе, как бы ни желал ты этого, ни жаждал...
Он опустил голову, не в силах больше смотреть в зелёные глаза напротив, но продолжил свой рассказ.
- Я видел тебя, Дин, когда душа твоя истерзанная вернулась в тело. Не четыре месяца по меркам земным в аду ты провёл, а меньше. Всё остальное время тебе себя я посветил, омывая чело твоё и тело светом, который лишь один способен был исцелить тебя.
- Я не помню, - чуть сдавленно проговорил, наконец, Дин, для которого эта речь стала неожиданным и отчасти шокирующим откровением. – Иногда в моих снах я вижу ад, как мне кажется, но никогда...
Я здесь, чтобы напомнить тебе, едва не сказал Кастиель, вовремя спохватившись – не об этом сейчас ему следовало бы думать.
- Воспоминания об этом принадлежат лишь мне, - медленно проговорил Кастиель. – И это чувство, что преследует меня – спасение моё, моя награда... Как и для любого ангела Господня.
Старший Винчестер машинально кивнул, раздумывая над тем, отчего же в словах Кастиеля так отчётливо проступает печаль. Словно он знал о том, что это существование не бесконечно, и когда-то его светлому, как рассвет, ликованию, его силе, полученной за спасение Дина, его странному почти человеческому бытию придёт конец. Кажется, ангела это вовсе не радовало. Ему как будто хотелось остаться навеки на этой грешной земле.

@темы: Unholy Union, Фанфикшн, Супернатуралы

---

50 impressions in 50 seconds

На самом деле всё это только ради двух секунд - Kirk! и Spock! на 12й и 13й секундах, но в целом это довольно-таки забавно, хотя нужно реагировать быстро - очень быстро! чтобы ничего не пропустить=)

P.S. столь кратко и угарно охарактеризовать 50 штук знаменитостей - по-моему, это заслуживает внимания=)

@музыка: Green Day - Restless Heart Syndrome

@темы: Star Trek, Vid, Делюсь впечатлениями

---

Когда растает снег

Название: Когда растает снег
Автор: Reno
Фэндом: TOS
Жанр: drama, angst, Spock’s POV, Kirk’s POV, McCoy’s POV
Рейтинг: PG-13
Пейринг: K/S
Примечание: Фики с местным колоритом №41, Норвегия, POV
Предупреждения: по-моему, страшный ОСС;
связь с Норвегией чисто символическая
От автора: странное вышло. Не уверена, что удалось передать все мысли адекватно – слова как-то не слишком складывались.

Читать дальше

"Блаженны забывающие, ибо не помнят они своих ошибок"
Ницше

Разговоры вслух с самим собой в высшей степени нелогичны, но повторюсь: Вулканцы - не лосось. И уж тем более не норвежская форель.

Земля. Маленькая крупица гигантской Вселенной.

Журнал старшего помощника капитана корабля "Энтерпрайз"... И вы совершенно справедливо укажете мне на тот факт, что старшему помощнику капитана не положено иметь журнал, однако - теоретически это, несомненно, возможно. В силу научно-исследовательского характера моей деятельности
Итак, теоретически возможный журнал старшего помощника капитана корабля "Энтерпрайз". И солнечной системе, и всей Вселенной, как и её обитателям, подчас характерно великое множество контрастов, противоречащих друг другу черт. Её полюса – это опасность и благополучие, разум и хаос, невероятный холод и в той же степени невероятное тепло. Однако вопреки всем законам логики и даже, смею сказать, удачи, как неотъемлемой составляющей бытия согласно убеждениям капитана, в большинстве случаев нам достаётся не благодатный союз свободы и смыcла, который позволил бы экипажу как следует отдохнуть и возобновить работу, а, скорее, опасная смесь безрассудства и безумия.
Заметка: капитан Кирк в своих отчётах нередко ссылается на некий "Закон подлости". Необходимо узнать суть закона и принципы его действия.
На этом я вынужден прервать запись, поскольку Джим входит без стука, что кажется мне, по меньшей мере, неразумным, поскольку личная жизнь членов экипажа оговорена положением Устава, статья 56, пункт 10, подпункт F...
- С кем это вы разговаривали, Спок? – обратился ко мне капитан в своей обычной непринуждённой манере. Разум подсказывал мне, что ответа на данный вопрос не потребуется.
Я наблюдал за капитаном, отметив некоторую бледность его лица и общий растерянный вид, подумав, что доктору МакКою следовало бы внимательнее следить за здоровьем и состоянием своих подопечных. Джеймс Кирк стоял посреди помещения, нахмурившись, устремив взгляд к противоположной глухой стене с прорезанным в ней прямоугольным люком репродуктора, и молчал.
- Капитан, - попытался напомнить я о себе. – Вы хотели поговорить со мной?
Он не шелохнулся.
- Капитан, - повторил я. И задал не слишком уместный вопрос, который, возможно, подчинялся законам логики, но в большей мере выходил за рамки законов субординации. – О чём вы думаете? – при всяком отсутствии опасения в желании услышать ответ этого во всех отношениях любопытного представителя человеческой расы.
Он обернулся, глядя на меня с улыбкой. Это заставило задуматься о причинах, которые привели капитана в мою каюту. А ещё о том, что каким-то невероятным образом Джим знал, что я задам ему этот вопрос.
- Ты знаешь, что такое мечта, Спок? – спросил он, наконец, всё ещё улыбаясь.
- Свойственное человеку нерациональное использование интеллектуальных ресурсов, направленных на поиск и попытки осуществления заведомо нереализуемых желаний.
Джим покачал головой, словно в моих словах не было логики. Ответ показался мне наиболее полно изложенным, но, пожалуй, капитану этого показалось недостаточно.
- У тебя есть мечта? – осведомился он, так что выражение моего лица, вероятно, приобрело человеческие черты, характерные для чувства, которое принято называть удивлением. – Спок?
По моим наблюдениям капитан был немного не в себе, что согласно таблице Рейхера об эмоциональных состояниях человека свидетельствовало о волнении и нетерпении.
- Как существо с высокоразвитым интеллектом я не наблюдаю смысла в том, чтобы...
- Знаю, знаю, - перебил меня Джеймс, взмахнув рукой. – Но ты ведь наполовину человек! Ты мог бы ответить относительно данной своей стороны?
- К сожалению, это не представляется мне возможным, капитан, - проговорил я, чем, верно, огорчил Джима, для которого предоставляемая мной информация всегда представляла собой известную ценность.
Капитан Кирк вздохнул. Подарил мне взгляд неясного содержания.
- Вы нужны мне на мостике, коммандер, - он не обращался ко мне по званию вот уже... – Прямо по курсу – неизвестное небесное тело, и мне нужны факты. Мне нужны ваши советы. Мне нужны ваши рекомендации. «Энтерпрайз» готовится выйти на орбиту.
Теоретически возможный журнал старшего помощника капитана. Звёздная дата - ...

В крошечном планетоиде Норвегия, запрятанном в глубинах галактики, пожалуй, не было ничего примечательного. Этот обкатанный временем и космическими ветрами осколок оказался полностью покрытым снегом и удручающе необитаемым. Предположительно, он начал свою жизнь в результате гибели неведомой и безымянной планеты, частью которой и был в незапамятные времена. Я наблюдал за бирюзовой точкой на экране, которая никак не желала приближаться достаточно для того, чтобы мистер Сулу рассчитал орбиту и отправил «Энтерпрайз» выписывать эллипсы вокруг Норвегии.
Ностальгическое, как выразился мистер Спок, название планетоид получил от своих первооткрывателей. Викинги Скандинавии. В смысле, так назывался звездолёт. Первый помощник заметил, что люди порой удивляют его своей предопределённостью.
Но все эти люди – члены экипажа – занимались своими обычными делами, не задумываясь о своей предсказуемости. Все, кроме меня. Я же не в силах был оторвать взгляд от льдисто-голубой планетки только потому, что она носила имя, напоминавшее мне о Земле. О доме. Нет, лишь о странной радости мнимого возвращения. Как дежа вю. Как необъяснимая тревога. Как... паранойя?
В Айове никогда не было снега. На моей памяти я никогда не был в Норвегии. Отчего же одно лишь название так взволновало меня? Название, данное далёкими предшественниками межзвёздному куску льда.
- Курс рассчитан, капитан, - голос мистера Сулу с трудом пробивался сквозь моё отчуждение и растерянность.
- Что? – пожалуй, слишком резко спросил я, чем, вероятно, заработал полный вежливого недоумения взгляд Спока. Помнится, он всегда первым замечал малейшие изменения в моём поведении, тем самым избегая многих неприятностей. Может быть, стоит сейчас же пойти в больничный отсек и добровольно сдаться Боунсу? Стойко принять пару колких уколов и замечаний, очередной диагноз «переутомление»? Отгородиться от опрометчивых решений больничными стенами?
- Курс рассчитан, - повторил лейтенант. – Ваши указания?
Я переключился на транспортаторную.
- Говорит капитан. Скотти, я намерен выслать десант на поверхность планеты. Подготовь всё к нашему прибытию.
- Понял, сэр.
Мостик замер. Даже не оборачиваясь, я чувствовал это. Конечно, им не дано было испытать ощущение близкой разгадки, посетившее меня. При этом тревожным огоньком в моей голове мигал тот факт, что я понятия не имел, в чём же состоит сама шарада. Я искал ответ на несуществующий вопрос, и, скажи я кому-нибудь об этом, меня тут же упекли бы в лазарет. Притворство весьма логично, мистер Спок, если оно служит делу. Надеюсь, в этом вы успели неоднократно убедиться.
- Капитан, - голос старшего помощника был как сигнальный маяк на Земле – помогал придерживаться курса в страшную бурю и в то же время резал глаза ярким светом истины и правил. – Указом Звёздного флота спускаться на поверхность Норвегии не рекомендуется...
Он только что выдумал это?!
- Планета класса М, азотно-кислородная атмосфера, температура на поверхности – 5 градусов по Фаренгейту, давление – 788 миллиметров ртутного столба, - сухим менторским тоном проговорил я. - Всё, что нам требуется – это одеться потеплее.
- ... поскольку она не представляет научного интереса. Капитан, прошу вас указать разумную и логичную причину.
- А если с нами отправится ещё и доктор – тогда уж нам точно нечего бояться.
- Причина, капитан.
Ох, Спок, если бы я только смог хотя бы себе её объяснить. Ведь что-то со мной не так – будто температура неудержимо ползёт вверх, будто я заболел – вот как мне нужно попасть на Норвегию. Будто внутренней голос, о существовании которого вы, коммандер, пожалуй, и не догадываетесь, приказывает мне – вот как мне нужно попасть на Норвегию. Будто я всю жизнь бредил невообразимой мечтой, которая грозится сбыться – вот как мне нужно попасть на Норвегию Нужно позарез.
- Я только что вспомнил, мистер Спок, что в Академии нам рассказывали об уникальном явлении, связанном с этой планетой.
- Капитан, «Энтерпрайз» на орбите, - вклинился в разговор Сулу.
- Я вам кое-что покажу, - пообещал я Споку. – МакКой пойдёт с нами. Надеюсь, мистер Спок, мне удастся вас удивить.
Ответом мне была сдержанный – чрезвычайно сдержанный кивок – даже, пожалуй, напряжённый, что меня нисколько не успокоило.

- МакКой, - я не видел смысла в фамильярности, но в данный момент такое обращение к доктору показалось мне уместным.
- Спок, - он оглянулся на меня, сжимая в руке пневматический шприц. «Мистер Спок» в ответ на мою вольность прозвучало бы нелогично. – Последние новости с капитанского мостика?
Доктор шутил. Но у него не могло не быть подозрений.
- Он вспоминает.
МакКой смотрел мимо меня – поверх плеча, куда-то в стену.
- Джим... он вспоминает, - мой голос был спокоен настолько, что человеческая часть меня балансировала на грани мятежа.
- Разве такое возможно? – осведомился МакКой – оба мы превосходно справлялись с тем, чтобы выглядеть невозмутимыми.
- Вы задаёте это вопрос всякий раз, когда...
- Верно, верно, - кивнул он, перебив меня. Перед ним на столе стоял медицинский кейс, полуоткрытый, почти пустой. МакКой укладывал упаковку с мягкими силиконовыми капсулами, полимер издавал характерный шелест.
- Доктор, - вновь обратился я к нему. – Я прежде никогда не сталкивался с подобным. Мне сложно дать этому разумное объяснение.
- Уж лучше бы вы, Спок, дали разумное объяснение тому, что творится в вашей голове, - проявил неожиданные эмоции МакКой – до этого момента он казался полностью сосредоточенным на своём занятии. – Надеюсь, вашими стараниями капитан не заработает опухоль мозга...
- Исключено, - ведь это не было работой с органическим материалом. Состояние тканей и серого вещества оставалось неизменным, о чём я прежде упоминал.
- ...или психическое расстройство, - доктор нервически перебирал капсулы разных цветов – царил хаос. Я всегда полагал, что в медицинском отсеке порядок правит жизнью.
- Повторите-ка, Спок, как действует этот ваш метод?
- Уже в одиннадцатый раз, доктор, - нашёл уместным напомнить я. – Признаться, я был лучшего мнения о возможностях вашей профессиональной памяти.
- Рассказывайте, Спок, - отрезал он. – Я не знаток вулканской мистики.
- Это не мистика, МакКой, это возможности разума, превосходящие человеческий. Вам сложно понять это, поскольку люди в своём восприятии значительно ограничены рамками стереотипов и эмоций. Есть вещи, которые ваше сознание не в силах принять.
- Опишите схематично. Образно. На что это похоже?
Мой мозг работал в режиме ускоренного поиска ответа в земной истории, как близкой понимаю доктора, изученной мною досконально и наиболее полно ещё в Академии.
- Это похоже на киноплёнку. Точнее, её монтаж. Полагаю, вам ясен ход моих мыслей?
- Вполне, - лицо доктора выражало крайнее недовольство. – Кадр вырезали, а концы склеивали так, чтобы не было видно стыка?
- Правильно. Только работа мелдинга отличается точностью и деликатностью.
- Точность! Деликатность! – вскричал доктор – его кровяное давление вряд ли предусматривало подобные перегрузки эмоциональной системы. – Но он вспоминает!!
- Верно, - невозмутимо проговорил я. – Джим вспоминает. А это может означать только одно.
Только одно для меня, только одно для него и лишь одно – для доктора МакКоя, который вправе подать рапорт в Высшее руководство Звёздного Флота и потребовать трибунал признать старшего помощника капитана звездолёта «Энтерпрайз» виновным. Справедливо, если меня ждёт высылка на Вулкан с последующим пожизненным заключением. Разумно, если смертная казнь, но нелогично – мораторий на моей стороне. Возможно, жизнь на каторге.
Леонард МакКой мог бы сделать это, не становясь сообщником преступника, но не сделал. По моим подсчётам он не делал этого уже три года, семь месяцев и одиннадцать дней.

- Снег, - проговорил Спок, как мне показалось, с некоторым разочарованием – если, конечно, такое возможно. И принялся перечислять. – Дельта Вега, Авалон, Плутон...
- Это земной снег, мистер Спок, - остановил его я. – Его превосходный аналог. А это, поверьте мне, совсем другое дело.
Мы огляделись. Скотти выбросил нас на укрытое белоснежным покрывалом плато, простиравшееся до самого горизонта.
Боунс с некоторым трудом выбрался из ближайшего сугроба, чертыхаясь и всячески выражая своё недовольство.
- Джим! – крикнул он – хотя царило благодатное безветрие, и мы слышали друг друга прекрасно. – Какого чёрта нас сюда занесло?
- Снова закон подлости, капитан? – осведомился старший помощник.
Я посмотрел на него, не понимая, шутит ли он... ах, ну, что тут, в сущности, понимать! Конечно же, говорит всерьёз.
- Нет, это ведь... Норвегия, Спок. Бескрайние просторы.
- Норвегия, Швеция, Финляндия...
- Именно. Но на Земле. А здесь мы по другому делу.
- В чём же его суть, капитан?

Признаться, специфическая людская логика (или отсутствие таковой) обладает способностью сбивать с толку даже таких высокологичных существ, как вулканцы. Последовательное изучение рельефа, состава и свойств снега, кажется, не являлось целью капитана Кирка, а в чём заключалась истинная его цель, доподлинно мне известно не было. Подозрения по отношению к капитану казались мне неуместными, но Джим, пожалуй, что-то искал – и мне оставалось лишь ждать. Всем своим видом капитан выражал то, что люди зовут предвкушением, интересным чувством с точки зрения учёного, хотя и бесполезными с практической стороны. Однако люди по большей части непрактичны, ибо порой поведение их и проявления представляют собой способ самовыражения, нежели намерение внести улучшения в окружающий мир.
Когда высота снежного покрова достигла той, что была, по видимости, необходима капитану, он остановился и повернулся ко мне.
- Уникальность Норвегии, мистер Спок, - улыбаясь, проговорил он, - состоит в том, что её снежный покров является точной копией такового на Земле.
Я приподнял бровь, а улыбка капитана стала ещё шире.
- Учитывая тот факт, что химические характеристики и структура данного вещества на планетах класса М совпадают...
- Не тяни кота за хвост, Джим! - воскликнул доктор МакКой, как всегда, слегка нервно и нетерпеливо – поведение доктора было нетрудно проанализировать, по сравнению с прочими его реакции постоянны. Однако его слова несколько озадачили меня. – Что мы здесь забыли?
Капитан Кирк задумчиво нахмурился.
- У меня была... мечта, - на этом слове он чуть запнулся, пристально посмотрев на меня. Проявление столь повышенного внимания к моей скромной персоне почти ощутимо сковывало движения, но Джим продолжил, чем отвлёк меня от размышлений. – Связанная с одним традиционным земным северным спортом.

Я, Леонард МакКой никогда не верил в судьбу, что само по себе странно, ведь не единожды я оказывался свидетелем столь странных, невообразимых совпадений. Этот чёртов планетоид... Назойливым мутным новогодним шаром висит в пустоте. Каким ветром сюда занесло «Энтерпрайз»? Каким образом название его оказалось связанным с Норвегией? Чья-то злая шутка? Кто виноват?
И после этого я всё ещё твержу, что не верю в судьбу. Не верю после всех этих лет, в течение которых Джим упорно и упрямо вспоминал – иногда быстро, порывисто, иногда мучительно долго и постепенно. Но – неизменно – он оказывался здесь, в лазарете, куда не заглядывал месяцами до и после плановых осмотров, откуда сбегал при первой же возможности, едва лишь затягивались раны – последствия плановых стычек и драк. Я видел его бессонным – а он сидел на стуле у стены и думал и всё вспоминал.
И Норвегию вспоминал, и снег этот бесполезный, и то, как улыбался Спок – чёрт побери, неужели, такое и вправду было?! - и то, как он сам улыбался.
Я знал, что это мой собственный промах. Я не доглядел. Я мог бы остановить, но они только и делали, что прятались – а найти их было непросто. Не врываться же в капитанскую каюту! На абордаж!..
Джим вспоминал всё от самых общих до мельчайших дотошных деталей, он перечислял их как Скотти, составляющий список запчастей, как мистер Сулу, рассчитывающий курс на систему Альфа Центавра, как я, сверяющий номенклатуры на медикаменты. Так, словно они ничего для него не значили, хотя это и было неправдой.
Не могли они быть такими уж бесполезными, эти растянутые во времени поцелуи, переложенные на слова, которые мне приходилось выслушивать. Не могли быть бесполезными взгляды, о которых капитан упоминал неоднократно.
- Джим, - обратился я к нему в очередной раз – сердце моё разрывалось, стоило лишь мне на миг представить – каково это – вспоминать, - снотворное поможет тебе.
- Вряд ли, - сказал он, устало потирая глаза. – Капитан, который проспал свою вахту ещё хуже того, который утешается пилюлями.
И я оставил его в покое, а когда вызвал Спока - Джим всё-таки заснул, и одно лишь прикосновение вулканских пальцев поставило всё на свои места. Не в первый раз.
В первый раз было хуже, настолько, насколько только можно вообразить в случае капитана Кирка и коммандера Спока. Тогда всё едва не закончилось катастрофой. Любовь может быть разрушительной. Спок, хладнокровный, рассудительный, исправил всё сам. Мне хотелось верить в то, что решение далось ему нелегко. Мне очень хотелось верить, что он действительно знал, что делает. Я надеялся, что его боль была неподдельной, пусть и тщательной скрытой под тремя слоями вулканской отстраненности.
Не мне судить. Но уж лучше бы это право оставалось за мной.

Доктор МакКой после этого моего заявления решил блеснуть эрудицией, попутно надеясь уязвить Спока.
- Национальный спорт в Норвегии – лыжный. Это подразумевает скольжение на таких особых деревянных дощечках с использованием металлических...
На этот раз было даже не смешно.
- Я знаю, что такое лыжи, мистер МакКой, не утруждайтесь.
- Вы знакомы с этим видом спорта, мистер Спок?..
Я усмехнулся. Боунс напрашивался на неприятности.
- Сегодня мы обойдёмся без лыж, - поспешил я пресечь на корню разгоравшуюся перепалку. – Нам снега будет достаточно.
- Не говори мне, Джим, - предупреждающе поднял руки Боунс, но это не спасло его от моего в высшей степени меткого броска.
Снежок сбил с него капюшон, удобно устроившись в меховом «гнезде» позади так, что неизменно бы оказался на затылке у МакКоя, если бы он попытался надеть капюшон. Мои опасения подтвердились...
Своей жертвой я выбрал Боунса, поскольку не был уверен в том, что Спок в состоянии оценить эту шутку со снежками. К тому же, мне известна была его реакция на холод, столь разительно отличавшегося от сухого жаркого ветра вулканской пустыни. Даже облачённый в комбинезон из термоволокна он мог бы чувствовать себя некомфортно.
МакКой же, как урождённый обитатель Земли, был куда более привычен к подобным перепадам температур, но он, пожалуй, разозлился не на шутку, потому что в следующий же миг я получил рыхлым комком по лбу – это была страшная месть разъярённого доктора, который для острастки швырнул снегом и в безучастного Спока, но слишком уж слабо, чтобы добраться до него.
Не знаю точно, отчего в транспортаторной меня не оставляла мысль о Скандинавских странах, наверное, мне просто нужна была точка, координата, которая прочно осела бы в моей памяти, неразрывно связанная с днём, часом, временем, растянувшимся бесконечным снежным покрывалом.
Я просто захлёбывался хохотом, ловко уворачиваясь от Боунса, умудряясь при этом бить точно в цель. МакКой старательно хмурился, пытаясь удержаться от усмешки изо всех сил – у него были полные сапоги и карманы снега, но это, кажется, ничуть его не волновало.
Спок не смеялся. Он вёл себя, по обыкновению, сдержанно, но я был уверен в том, что ещё чуть-чуть – и он улыбнётся хотя бы мне. Нет, пожалуй, только мне. Поэтому я, недолго думая, просто толкнул его в снег в разгаре снежной битвы и сам полетел вслед за ним.
Кажется, позади доктор что-то крикнул предупреждающе, но это вдруг потеряло для меня всякую значимость, потому что внезапно я обнаружил, как быстро и необычно тает снег на коже отдельно взятого вулканца: кристаллики льда оплывали водой, превращаясь в крохотные острые капельки, блестевшие на солнце. Я зачерпнул ладонью немного хрупкой снежной крошки и осторожно подбросил мерцающую пыль в воздух. Она осела на щеках, бровях и волосах старшего помощника, почти мгновенно обращаясь водой. Я смотрел на Спока как зачарованный, а Спок спокойно смотрел на меня. И нечто досадное вдруг пробудилось во мне. Если бы наши заветные мечты не совпадали, думаю, мне удалось бы с этим примириться, но дело было в том, что моя мечта столкнулась с абсолютным отсутствием таковой, и этого было не исправить.
- Джим, - тихо, почти шёпотом проговорил Спок, так что даже не сразу расслышал, а после осознал, что всё ещё лежу на нём, весьма удобно устроившись.
- Спок, тебе тяжело? – чуть ли не подскочил я, но он вдруг крепко меня удержал.
- Джим, - повторил он, будто пытался высказать невыразимое.
- Удалось мне доказать уникальность Норвегии? – осведомился я, понимая, что говорю нечто несерьёзное, а ни о чём другом сказать не смогу.
- Вполне, - сказал он, как и всегда, сдержанно, но теперь я был уверен – во взгляде Спока притаилось нечто нетипичное. Словно улыбка.
В обход его плеч вились трещинки проталин.

Капитан Кирк утверждал, что это смешно, однако я ничего смешного в происходящем не наблюдал. Кристаллическая масса быстро таяла, вода затекала за шиворот форменного утеплённого мундира капитана, и ему следовало бы опасаться столь непосредственного воздействия субстанции, температура которой гораздо ниже нормальной температуры человеческого тела, что при определённых условиях неизбежно приведёт к расстройству некоторых функций организма.
Доктор МакКой несколько удивил меня, активно способствуя такому исходу. Более того, его поведение согласно моим наблюдениям можно было классифицировать, как неразумное – он невероятно бессмысленно растрачивал необходимую для поддержания тепла энергию, крича, бегая и прыгая вокруг капитана, а также громко и безудержно смеясь. Признаться, я даже подумал о том, что доктор в опасности, находясь в столь возбуждённом и, несомненно, изменённом состоянии сознания.
Возможно, это был уже не тот МакКой, с которым мы говорили в больничном отсеке.
Впрочем, мои опасения были связаны с иными проблемами, далёкими от снежной реальности.
Капитан неизменно пытался что-то донести до меня, но я знал, к чему может привести неожиданное понимание с моей стороны, поэтому был вынужден вести себя так, словно его попытки были либо слишком слабы, либо мне непонятны, о чём он и сделал вывод вскоре после нашего прибытия в эту заснеженную страну. В чём главное преимущество людей? Скорее всего, в непредсказуемости большей их части. Поступок Джима лишь подкрепил тревогу – я осознал это, обнаружив себя лежащим в снегу. В отношении капитана я никогда бы не допустил бы мысли о нападении – однако мы все были свидетелями странных событий, преследовавших нас в путешествиях «Энтерпрайз», неизменно подкреплённых галлюцинациями, разрывом пространственно-временного континуума, гипнозом, отравлениями и прочими злоключениями, поэтому подозрение о нетипичном воздействии снежной субстанции на мозг капитана Кирка возникло, подкреплённое его странными действиями и поступками. Однако я должен признаться, что не успел бы предпринять ничего разумного, поскольку печально известное мне ощущение послужило причиной бездействия.
Оно породило сомнение. Открыла путь слабости, недостойной вулканца.
Я назвал капитана Кирка Джимом, потому что ничего более подходящего в тот момент быть не могло, в этом я оставался уверен. Именно это имя – а оно значило гораздо больше, чем особая последовательность букв земного алфавита – отчего-то лучше всех прочих земных слов выражало то волнующее, что гнало мою кровь всё быстрее. Мне следовало обратиться к доктору за помощью, но в тот момент мистер МакКой оказался вне моей досягаемости, а страх потерять возникшее сложное чувство осложнял мне задачу. Абсолютно нелогичный и иррациональный страх.
Холод.

Прибывший в транспортаторную Спок утопал по колено в снегу.
- Кажется, Скотти, ты прихватил ещё и добрую половину Норвегии вместе с нами, - весело проговорил я, когда мы вернулись. Я ощущал невероятный эмоциональный подъём.
- Норвегия, капитан, - это целый планетоид, а не одна земная страна. Я счёт необходимым указать вам на эту неточность.
- Я знаю, мистер Спок, благодарю. Идите же сюда, я вам помогу.
Я был полон... симпатий. Стремлений продлить радость, которой наделил меня снег Норвегии. Поделиться радостью.
- Думаю, я в состоянии справиться с этим сам, капитан, но – спасибо.
- Не валяйте дурака, Спок, у вас губы... совершенно побелели. Снег плохо на вас влияет. Вы замёрзли. Жаль, ведь я надеялся, что нам всё-таки удалось повеселиться. Доктор МакКой!
Я оглянулся – Боунс стаскивал обледенелые перчатки.
- Джим?
- Отведите-ка этого вулканца в его каюту, а я тем временем принесу горячего чая. Вы пьёте чай, Спок?
- Разумеется, капитан.
- Тогда ждите меня, я мигом.
Так странно и весело мне, кажется, не было с тех пор, как я закончил Академию. Возможно, даже и раньше. Когда я был ещё совсем мальчишкой. Когда мы с братом и отцом ездили в горы.
Отец гонял нас по снегу до изнеможения, когда сил смеяться и обороняться уже не оставалось, а после разводил костёр и пёк картошку, а мы сушили башмаки да смотрели на звёзды.
Или же позже... Когда-то после. То ли на церемонии наречения «Энтерпрайз», то ли нет. Когда-то, я знал, я уже переживал такие чудные мгновения. Но от этого чувства почему-то хотелось бежать.
Наверное, там, внизу Спок и вправду замёрз – резко поднялся, отстранив меня, и проговорил что-то на вулканском – очень неразборчиво. Капельки талой воды на ресницах обратились инеем, так же как и на бровях, и он вдруг словно поседел. Готов поспорить, он нашёл моё поведение неуместным. Что ж, возможно.
Я чувствовал приятную усталость – не такую изматывающе-иссущающую, как после двадцатичасового бдения на мостике, другую – усталость тела, а не мозга, восхитительную физическую усталость, которая только способствовала крепкому здоровому сну, ожидавшему меня. «Энтерпрайз» в доках, экипаж расслаблен, бирюзовая кромка Земли, окантованная облаками, за бортом...
Мысли скользили, будто на металлических планках по гладкому льду. Я даже не успел задуматься о том, насколько ошибся. Земля была в сотне световых лет отсюда, «Энтерпрайз дрейфовала, ни о каких доках и речи не было, за бортом в чёрном антрацитовом море болталась поплавком Норвегия. Странная фантазия? Подсознание?
Когда я явился в каюту к старшему помощнику, дверь была открыта. Кажется, Споку удалось выставить Боунса задолго до моего появления – по крайней мере, поблизости доктора не оказалось. Спок сидел, накинув на плечи одеяло на манер вулканской тоги. Глаза его были закрыты. Капитан, который разносит по каютам чай. Я усмехнулся, глядя на два стакана в моих руках – ладони жгло, а я всё стоял, не зная, в чём истина – в открытой двери или же закрытых глазах, которые отделяли Спока от реальности. Я никогда прежде не видел его медитирующим.

Из искры разгорится пламя.
Если не засыпать угли снегом. Три состояния воды, в каждом из которых она смертоносна для огня.
Кажется, мы верим в разные вещи.
Разум вырывается всполохами у горячих источников Вулкана. Кожа горит, истекая паром.
Делая выбор, заведомо упускаешь шанс поступить иначе.
Принимая разумное решение, надеешься на то, что оно ещё и правильно.

Спок первым протянул руку, но глаз так и не открыл – я подумал, что он услышал, как я вошёл – и жестом потребовал обещанный горячий напиток. Я протянул ему стаканчик, но его ладонь так и осталась открытой, и мне вдруг показалось, что не чай ему нужен, совсем не чай.
Его губы чуть разомкнулись, как будто Спок хотел что-то сказать, а я наклонился к нему, и в тот же миг его горячие пальцы коснулась моего лба, и он пробормотал почти так же неразборчиво, как и прежде...

Жалеть об утраченном свойственно всем разумным живым существам. Даже вулканцам. В этом Спок убедился ровно через полгода по возвращении на Землю – срочном, неожиданном, двухнедельном. Бесплатный тур по Скандинавии в качестве извинения от Звёздного флота. Норвегия казалась ему безграничным снежным пространством, но снег был каменистым и ломким. Он не годился для снежков.
- Почти такой же, но не такой, - негромко проговорил Спок – его взгляд был устремлён к сиреневому горизонту. В его обнажённых ладонях – перчатки, он, кажется, не посчитал нужным захватить с собой – лёд больше не таял. Он оставался таким же немым и холодным.
Я мог ошибаться, но что-то иное возникло в его глазах тогда – словно грусть. Сам Спок нашёл бы подобное ощущение неуместным. Скорее всего, отговорился бы отсутствием всякой необходимости комментировать окружающее холодное пространство.
- Почему? – выдал я единственное, что пришло в голову.
Спок окинул меня долгим невыразительным взглядом.
- Почему он не такой? Говоря вашим научным языком – молекулярный и структурный состав ничем не отличался от нашего, земного, - откуда взялось это внезапное горячее раздражение? Я требовал ответа с почти болезненной настойчивостью, как будто Спок был передо мной в неотплатном долгу. Будто я прашивал вовсе не о снеге, а о чём-то другом, что оставалась вне пределов сознания, одаривая ощущением мнимой обманчиво близости. – Почему?!

Моя память способна вмещать огромное количество информации, а так же классифицировать её. Вопрос капитана заставил меня вспомнить то чувство, что преследовало меня после визита на Норвегию. Словно я был не в себе – абсурдно для вулканца. И потерял то, чего никогда не имел. Однако теперь я был совершенно уверен, что состояние осознанно упущенного шанса занимает почётное место среди прочих человеческих состояний.
Именно это я испытал.
Когда точным хирургическим движением разума вырезал из памяти Джима правильный треугольник информации, способной в будущем погубить и его, и меня, и весь корабль.
Именно об этом я пожалел.
Когда увидел бледный рассвет на Земле и вспомнил о снежной Норвегии.
- Забудь...
А в подсознании всё ещё звучал голос доктора МакКоя: «И сколько раз ты проделывал подобный фокус?»

6 августа 2009

@темы: Star Trek, Фанфикшн

---

Уязвимый

Название: Уязвимый
Автор: Reno
Фэндом: TOS
Жанр: хм... drama? angst? romance? Сложно сказать...
Рейтинг: R
Пейринг: K/S
Дисклеймер: не претендую
Предупреждения: 1)знание материала далеко не совершенно
2) много слов
3) определённо, не всё здесь логично
Благодарность: особое вдохновение подарили мне клип на песню «Мы никогда не умрём», фанфик Мэтти «Чёрный ферзь белого короля» и ещё вот эта потрясающая вещь автора Луче Чучхе «Такахе», которая вызвала у меня самые противоречивые чувства.
От автора: Как-то раз у меня возникла мысль, которая начала развиваться после просмотра серии «Пасынки Платона». Доктор МакКой говорил, что «из вулканца нельзя выжимать эмоции – он может погибнуть». Спасибо за идею, док.
Спасибо за внимание.

Читать дальше

Перебравшись поближе к пустующему капитанскому креслу, Спок привычно устроил руку на мягкой спинке, оглядевшись - вокруг царила неторопливая ночная суета, когда сон забирал в плен лучших членов экипажа "Энтерпрайз", и на мостике оставались лишь те, кто мужественно нес вахту, следя за жизнедеятельностью корабля. В такое время на Вулкане властвовала густая багровая тьма, а медная вулканская звезда тонула среди скал, врезаясь острым, как бритва, краем в пустынную плоть. В такое время на Земле цвели восхитительные закаты - малиновые и фисташковые, почти прозрачные, как воды ручья, пронизанные тысячами золотых стрел, и Солнце с разбегу ныряло в стремительно темнеющий океан. Какой из этих миров казался Споку более привлекательным? По истине, сложный вопрос. Зов Вулкана был грозным, трубным, гулким, он отдавался эхом внутри, горел огнём в крови и вытравлял в камне прописанные за тысячу лет неизменные правила.
Земля не звала, она тихо говорила с ним шелестом листвы своих деревьев, переливами певчих птиц, звоном песка на ветру и шёпотом волн. В морских раковинах, поднятых с самого дна вечного моря, ненавязчиво звучал голос Земли.
В космосе царило молчание.
Космос был нем.
В космосе властвовал вакуум.
Космос был глух.
И он великодушно и щедро делился глухотой со старшим помощником.
Спок осторожно провёл пальцами по тёплой кожаной спинке кресла – оно, пожалуй, знало о капитане гораздо больше, чем любой из его подчинённых. Оно знало о волнении, страхе, отчаянии, тщательно запрятанном глубоко внутри. Оно чувствовало напряжённые резкие прикосновения к кнопкам и стук человеческого сердца. Оно ловило каждую мысль и выжимало её, словно сочный плод, до последней капли. Какое эмоциональное кресло. Оно пыталось скрыть множество фактов о капитане, но вело себя, скорее, так, словно только и хотело, что рассказать о нём всем и каждому.
Кресло, как и вся «Энтерпрайз», с почтением перенимало черты человека, способного управиться со стремительной мощью именно в силу своей природы. Непостоянной, порой нелогичной и бесконечно земной, настоящей. Капитан всегда знал, кто он есть и в чём его предназначение.
Он мог бы объяснить и старшему помощнику, если бы тот внезапно и непоследовательно изъявил такое желание.
Спок долгое время стремился изжить свою человеческую сущность, усмирить её, упокоить навеки, но никогда не задумывался об обратном. Логика была и оставалась для него мерилом Вселенной. Даже когда появился Джим.
Оставив капитанский мостик на попечение привычных к жёсткому режиму пилотов и навигаторов, старший помощник отправился к себе и, проходя мимо каюты капитана, услышал сонное:
- Спок...
В дверях стоял Кирк – в форменных штанах, но без рубашки.
- У вас осталось ещё два часа, пятнадцать минут и...
- Спок.
- Используйте время разумно, капитан, вы, как никто, знаете, чего может стоить минута промедления и опоздания. И как выигранное мгновение предопределяет исход битвы.
Джим смотрел на него странным пустым взглядом, а Спок не знал, что отражается в его собственных глазах в ответ на эту полустёртую безмолвную мольбу. Вопреки тому, что даже в ночные часы коридоры и палубы патрулировались, а в инженерном отсеке движение и организованный хаос не прекращались ни на минуту, они вдруг за многие дни оказались один на один, вынужденные держать взгляд друг друга, гнуться под прессом этого взгляда в попытке выстоять.
- Мне не заснуть, - проговорил, наконец, Кирк, прежде чем, накинув на плечи свитер тонкой вязки, шагнуть навстречу Споку. Тот чуть отстранился, позволяя ему пройти.
Джим замер на миг, вздохнув глубоко до боли, и резко нажал кнопку вызова лифта.
- Я буду там, где и должен быть капитан, - негромко заметил он, натягивая форменный золотистый. Будто давал подсказку.
Дверцы лифта бесшумно сомкнулись за ним.
Спок чуть помедлил, а после зашагал по коридору, надеясь, что несколько часов сна и медитации позволят ему упорядочить теряющее разумную организацию сознание.

Послеобеденный звездолёт словно вымер. В этот неурочный час в кают-компании не было никого – только они, и от этого становилось не по себе. «Не по себе» для Спока могло означать что угодно, кроме истинного, поскольку подлинного эквивалента данному состоянию ему найти не удалось. Начальное далёкое глухое беспокойство в преддверии лихорадки пон-фарра могло бы сравниться с этим человеческим ощущением... Нет, смешивать два этих мира! Лишь смертельно оскорблять каждый из них.
Джеймс Т. Кирк стоял против него... на коленях. Его руки тянулись к Споку, он мучительно долго молчал, но в этом безмолвии слышался отголосок его горячих, проникновенных, невозможных по сути слов, последовательности букв единого земного алфавита, кодировки, которую Спок воспринимал, поскольку старательно изучал основные языки Федерации, но смысл... Как бы он ни старался, как бы ему не хотелось понять – он не мог – до конца, до той пропасти-глубины, что они могли за собой скрывать. Он знал более ста тысяч подобных единиц, но порой сознание отторгало их, вносило сумбур в строгую организацию разума, сбивало с толку.
Спок знал, что должен преодолеть оцепенение. Должен действовать. И в первую очередь необходимо было поднять капитана на ноги, иначе – войди неожиданный запоздалый лейтенант – и ничем хорошим дело не кончится. Слухи и домыслы – неминуемое искушение даже для самого дисциплинированного человеческого разума. Старший помощник крепко ухватил Кирка под руки, осторожно потянув вверх и на себя. Джим упрямо вцепился в него, потянув, в свою очередь, вниз, но вулканец превосходил по силе любого из представителей рода человеческого, так что ему не составило труда совладать с капитаном. Он мягко прислонил Джима к стене, а после и вовсе усадил его на низкую велюровую кушетку, оставшись стоять рядом.
Мысли путались.
Осознание этого заставляло дышать тяжело и неправильно, реакции тела грозились взять верх над законами разума, что было непозволительно. То, что произошло... или всё ещё происходило, не укладывалось в рамки логических объяснений.
- Ты ведь знал, что когда-нибудь я не выдержу. И всё же надеялся этого избежать, - внезапно проговорил Джим – его голос был хриплым, шершавым. Будто он провёл несколько дней в вулканской пустыне без пищи и воды. Немногим удалось бы там выжить, но выживший, несомненно, постигал выкованные в огне тайны мироздания, познавал глубокую первородную мудрость Вулкана.
Самому Кирку казалось, что у него начинается жар.
Жар, определённо, имел свой источник. Он растекался по телу от основания шеи, будто солнечный луч с далёкой Земли настиг капитана в этом глубоком космосе, подкрался со спины, а теперь забавлялся, как блик-зайчик, порождая безумие. С некоторым усилием Джим отвернулся от старшего помощника, переведя взгляд на... его руку, устроенную на плече Кирка. И кто же из них упустил нечто важное?
Спок мгновенно отдёрнул ладонь, сжав руку в кулак и тут же вновь раскрыв пальцы, словно обжёгся эдемской кислотой, на его лице отразилась очевидная для Джима борьба. Старший помощник стремительно развернулся, едва не столкнувшись со слишком медленными для успешного завершения его манёвра автоматическими дверями.
И Джим точно знал, что даже если он отдаст Споку приказ оставаться на месте, тот всё равно нарушит его – пусть и под страхом смерти.
Почти бегом минуя с десяток запертых дверей, Спок широким шагом мерил свою каюту от стены до стены – и обратно.
На самом деле – и как это ни странно – старший помощник капитана отчего-то всегда был уверен, что тем, кто не выдержит, окажется, в конце концов, он сам.

Доктор МакКой заправлял жизнью в медицинском отсеке, что само по себе было непросто, однако порой капитан Кирк полагал, что этого недостаточно – и прибавлял к больным и страждущим себя-симулянта, удачно маскирующегося под особо тяжелого пациента.
- Я не специалист в психологии, - заявил доктор, когда Джим в очередной раз возник в дверях лазарета. – И уж тем более в вулканской.
Кирк пожал плечами, признавая такой расклад. Ему просто нужно было поговорить.
- Капитан, - обратился к нему Боунс, так что Кирк окинул друга полным недоумения взглядом. МакКой, чуть улыбнувшись, продолжил, - Джим, не кажется ли тебе, что именно в этот момент офицерам на мостике очень не хватает капитана и его ценных указаний?
Кирк молча качнул головой. Там, где неизменно пребывал старший помощник, катаклизмам и катастрофам не было места.
В лаборатории за стенкой кто-то звучно задел стенд с пустыми пробирками, и они зазвенели тревожно и неспокойно.
- Что если он не понимает? – рассеянно пробормотал Джим, будто продолжая некий незаконченный разговор. – Не понимает того, что я говорю, моих действий – не понимает...
- Ты весьма однозначен и откровенен, Джим, - возразил Боунс. – Тебя сложно не понять.
Кирк с досадой воззрился на доктора.
- Для тебя – возможно, но Спок...
- Ты хочешь сказать, что в силу своего происхождения нашему инопланетному другу чуждо... что? – вопросительно глянул МакКой на Кирка.
- Способность... возможность... – сбивчиво пробормотал тот.
Доктор задумался.
- Я всегда считал, что попытка вызвать эмоции у вулканца закончится неудачей. Более того, это может серьёзно навредить представителю столь... сдержанной расы. Вспомнить хотя тот случай с «последователями Платона».
- То есть, Боунс, ты думаешь, что Спок намеренно оставляет мои действия без ответа?
- Я думаю, Джим, что он прекрасно осознаёт, какую опасность может таить в себе сама возможность эмоционального перегрева, назовём это так. Как выяснилось, инстинкт самосохранения – повсеместное явление в нашей галактике. Ни одно существо, хоть сколько-нибудь напоминающее вулканца по уровню интеллекта и самоконтроля, не станет добровольно разрушать себя, а уж будучи при этом осведомлённым – тем более.
- Судя по твоим словам, люди к этой категории не относятся, - криво усмехнулся Кирк, зная наперёд, чем закончится весь этот разговор.
МакКой только руками развёл.
- Прости, что не могу тебе помочь. Как я уже и сказал...
Ну, вот, пожалуйста.
- ...я простой сельский врач, а не специалист в вулканской психологии. Как и в человеческой.
Люди... Кирку сложно было непредвзято судить представителей собственной расы. Но склонность к поступкам, которые вносили лишь больший сумбур в мысли и подначивали к новым, неразумным и необдуманным, была и оставалась одной из главных характеристик человечества.
- МакКой, я искренне сожалею о том, что именно мне приходится сообщать вам эту неприятную новость, - чуть улыбнулся Кирк. – Вы – чертовски предсказуемы, мой дорогой Боунс!
МакКой покачал головой в притворной досаде. Как будто у него других дел не было...
А Джим, отсмеявшись, на подступах к собственной каюте осознал, что этот разговор, в сущности, не принёс ему облегчения. Скорее, дал дополнительную порцию пищи для размышлений. И – новый повод для тревоги.

Старший помощник задумчиво вертел в пальцах стальной стилус от электронного блокнота, неожиданно заметив, как причудливо гнётся металл под его прикосновениями. Как бы он ни старался обуздать эмоции, сильнейший приступ волнения вывел из строя тонкую систему передач сигналов и импульсов, оповещавших о той или иной неполадке в душевном спокойствии и гармонии. Человеческому чувству удалось обойти форпосты и пробраться в реальность незаметно для Спока. Разглядывая покалеченный стилус, старший помощник капитана раздумывал о том, чего не мог знать заранее. Вот уже десять дней назойливые мысли не оставляли его. Даже если бы анализ вероятностей показал неизбежность именно той, что стала причиной неподобающего поведения и капитана, и самого Спока – возникновение мыслей о подобных расчётах было заведомо невозможным. А там, где нет мысли, идеи – там нет и всего прочего, ибо цепочка событий не может существовать при всяком отсутствии начала.
Со времени последней медитации прошло не более часа, но благодатное её воздействие стремительно теряло силу, а погружаться в транс вновь за столь короткий период могло быть опасно. В течение всех этих дней после происшествия в кают-компании Спок увеличил число медитаций в два раза, тщетно надеясь, что результат не заставит себя ждать. А стало лишь хуже. Согнутый в спираль металл лишний раз доказывал это.
Но самым неуместно ужасным казался Споку тот факт, что время для него отчего-то разделилось на «до» и «после» неожиданной эмоциональной атаки капитана, а это, несомненно, указывало на важность события лично для старшего помощника и нелогичную ценность реакций, последовавших за ним.
Ложь сама по себе оставалась за пределами логики. Лгать себе было бы неразумно. Коленопреклонённый Кирк продолжал делить существование надвое, волнуя кровь.
«До» он появлялся в столовой, когда там уже никого, кроме вдумчиво поглощающего салат старшего помощника, не было. Кирк подозрительно точно угадывал, когда ему следует прийти, чтобы застать Спока и не застать всех остальных. И, уж конечно, он усаживался за тот же стол напротив старпома, втягивая Спока в «непринуждённый» разговор.
«До» часы вахты капитана и старшего помощника непозволительно часто совпадали – в нарушение всех разумных правил Звёздного Флота, согласно которым на мостике в ночное время должен был присутствовать хотя бы один старший офицер или же сам капитан, а получалось так, что в наличии были оба – или же никого. Серьёзный проступок.
«После» Спок справедливо мог ожидать и худшего. Всё вышеперечисленное было сравнительно легко пережить и объяснить. Гораздо больше старшего помощника страшили непредсказуемые действия, к которым всегда был склонен капитан Кирк. Старшему помощнику так до сих пор и не удалось целиком разобраться в том, что он чувствовал (и чувствовал ли вообще?), когда Джим... Воспоминание вызвало волну нестабильности, прокатившуюся вдоль позвоночника.
«После» оставалось неопределённым.

Капитан Кирк с безмятежным видом управлял кораблём. Пожалуй, никто, кроме, разве что, Боунса и, конечно и неизбежно, мистера Спока и не подозревал, что настроение у Джеймса было далеко не таким радужным и безоблачным, как могло бы показаться. Капитан ждал. Ожидание было утомительным, но, пожалуй, оно того стоило – при любом раскладе. Он знал, что сделал рискованный шаг, кажется, куда более рискованный, чем планировал, а теперь мог не спать по ночам, воображая наиболее губительные последствия собственной спешки.
Спок оставался на своём месте – в прямом и переносном смысле. Он всё так же проводил большую часть свободного времени в уединении запертой каюты и всё так же смотрел на Джима – немного задумчиво, немного неопределённо, так что порой капитану это неимоверно досаждало. Он положительно не понимал, как можно держаться уже почти две недели, не предпринимая, казалось бы, ничего, чтобы хоть как-то прояснить ситуацию.
- Так что вы думаете об этом, мистер Спок? – как-то, не выдержав, обратился Кирк к своему старшему помощнику в преддверии конца очередной ночной вахты – Ухура патрулировала молчаливый пустой эфир, мистер Сулу держал руку на пульсе «Энтерпрайз». Корабль бороздил безбрежный океан тишины и мнимого обманчивого покоя.
- Считаю разумным положить этому конец, капитан.
Джим поднялся из кресла и подошёл к занятому расчётами старшему помощнику, который как будто и не обратил внимания, сверяя данные.
- Чему это, Спок?
Тот оторвался на миг от рябящих в глазах цифр и повернулся к Джиму, окинув его долгим внимательным взглядом.
- Дисбаланс в правом верхнем инженерном отсеке, стоит сообщить об этом мистеру Скотту.
- Но... почему, Спок?
Старший помощник едва заметно нахмурился – всего лишь крошечное движение, но обычно невозмутимое выражение его лица изменилось. Джим облокотился о мерцающий разноцветными огоньками пульт.
- Это было бы логично, капитан, если только вы не преследуете цель вывести из строя одну из важнейших систем «Энтерпрайз».
Чёртов эзопов язык!
- Вы ведь знаете, мистер Спок, насколько мне дорог корабль, - негромко заметил Кирк.
Ещё одно красноречивое движение бровей.
- Я в этом не сомневаюсь, - кивнул старший помощник, чувствуя, что на самых кончиках пальцев затаилась губительная для разума дрожь – словно корпус корабля завибрировал под порывом жаркого космического ветра. Эта дрожь постепенно усиливалась, дрожь в пальцах, дрожь в запястьях – почти незаметная, но вполне ощутимая для вулканского сознания.
Он становился опасным – прямо сейчас, с каждой минутой – всё ближе.
Спок осознавал, что этому человеку – порывистому, страстному, решительному и непоколебимому, как скала – ничего не стоит выбить его из колеи. Старший помощник привык относиться к капитану, как к другу, привык к тому, что мог доверять Кирку чуть больше, чем всем остальным, но теперь вдруг почувствовал себя беззащитным перед этим земным хрупким, ломким созданием, тело которого он мог бы перемолоть в считанные мгновения. Неуверенность порождала страх, страх давал жизнь отчаянию, отчаяние поджигало фитиль ярости.
Автоматические двери открылись, впуская на мостик новую группу.
- Ваша вахта закончена, - заметил Джим, чуть улыбнувшись. Вряд ли он подозревал о мыслях и ощущениях своего старшего помощника. По крайней мере, в этом Спок всё ещё мог быть уверенным.
- Как и ваша, капитан.
Уйти нужно было немедленно. Во избежание последствий.
- Раз уж мы оба свободны, мистер Спок, позвольте проводить вас до каюты, ведь нам всё равно по пути.
По правде говоря, вулканец мог бы расценить это как попытку вторжения в личное пространство, но, к некоторому облегчению Кирка, он лишь благосклонно кивнул, хотя этот жест мог бы скрывать за собой слишком многое – или же оставаться данью вежливости.
Слишком рискованно.
Навстречу им, отдав честь, прошли сержант Трой и младший лейтенант Хавок. Джим пожелал им удачной работы, а Спок лишь кивнул.
Старший помощник чуть обогнал капитана, когда они спустились на лифте к каютам членов экипажа – и нажал на плоскую круглую кнопку на металлической прямоугольной панели.
- Медитация ждёт? – шутливо поинтересовался Кирк, хотя смеяться ему хотелось бы в последнюю очередь. Упругое, как горячий воздух, напряжение давило, а возникший этой ночью беззаботный образ преследовал, липнув к ладоням, и не желал уходить.
Главное - сохранять спокойствие.
- Отчего же, - не оборачиваясь, проговорил Спок. – Сон также неплохо влияет на мозг, улучшая умственную деятельность.
- Верно, - рассеянно пробормотал Кирк, определённо зная, что это ускользающее от него ощущение – предвестник удачливой опрометчивости в решениях и поступках. Такое чувство возникало в особые моменты, когда он отдавал приказ открыть огонь по неизвестному судну, не выходившему на связь, или же сдать «Энтерпрайз». Реальность истаивала дымком жидкого азота из системы охлаждения, реальность затягивало полупрозрачной плёнкой, реальность словно бы отступала на задний план. И тогда в сознании возникал чёткий план действий – безусловно, сумасшедший и, уж конечно, никуда не годный на первый взгляд. Так всегда и бывало – и всё завершалось неизбежной победой. Одно лишь предвкушение этого могло заставить капитана решиться на сумасбродство.
Двери открылись – внутри было совсем темно. Споку не нравилась автоматика, сопряжённая с механизмом, управляющим дверьми, который включал свет всякий раз, когда хозяин каюты входил в помещение, и выключал, когда он покидал его. Поэтому Скотти великодушно отключил назойливый механизм. Всё, что осталось, это тумблер у стены, до которого ещё нужно было добраться.
Спина Спока, затянутая в синий форменный, была совсем близко – ближе, чем на расстоянии вытянутой руки, и, осторожно подтолкнув старшего помощника, Кирк шагнул за ним в темноту.

Металлическая спираль стилуса оказалась утоплена в стенное покрытие – на поверхности остался лишь обутый в чёрный полимер кончик. Спок с интересом учёного, обнаружившего новый вид жизни на пустынной планете, рассматривал бледные беспорядочные изумрудно-зелёные метки, проступившие на ребре ладони. Разум блокировал боль, позволяя сознанию беспрепятственно анализировать случившееся. Обстановка каюты не изменилась – основные её и наиболее важный элементы оставались на своих местах. Тот, кто вошёл бы в комнату, вряд ли заметил бы перемены – отчасти из-за того, что доступ в каюту старшего помощника капитана был открыт очень немногим, отчасти потому, что порядок в этом помещении царил повсеместный. Однако теперь, окинув внимательным взглядом аккуратную комнату, Спок нахмурился. Он не задумывался над тем, что реакции его куда более предсказуемы, чем у любого из людей, но он мог объяснить, почему цилиндр стакана из репродуктора потерял всю правильность своей формы, почему матовая поверхность столешницы прогнулась уродливой воронкой... Эмоции требовали выхода, но выход существовал лишь в силе. Силе удара.
Иной способ их выражения оставался слишком уж человеческим, и дотянуться до него не представлялось возможным. Словно вулканская природа находилась в нём по одну сторону бездонного провала, а земная – по другую.
Чувство собственного достоинства никогда не считалось слабостью ни в его мире, ни в любом другом, но именно оно стало Ахиллесовой пятой Спока в борьбе с человеком. С самим собой. С двойной сущностью. Как сложно было ему справиться с незнакомым, непознанным состоянием незащищённости, граничащим с унизительным для вулканца осознанием собственной слабости перед лицом существа, уступающего ему и в силе, и в ясности ума. Гордость, привитая на генетическом уровне, воспитанная веками, никогда не сдавалась – под градом ли насмешек, в одиночестве ли изгнания, а теперь отчего-то тело лихорадило лишь при мысли о том, что гордость может быть сломлена, обращена против её хранителя и стража. Разум владел телом, и разум же мог тело погубить.

- Я знаю, что разрешения ты мне не давал, - быстро проговорил Кирк – двери закрылись, отрезав тот тусклый полуночный свет, который давали круглые лампочки, встроенные в стены в полуметре от пола. Спок молчал. В потёмках создавалось впечатление, что его здесь и не было. – И я прошу прощения за это.
Джим протянул вперёд руки наугад, натолкнувшись на старшего помощника, выражения лица которого он видеть не мог. Зато почти мгновенно почувствовал, как сильные – невероятно сильные – пальцы сомкнулись на его запястьях, ощутимо сжав.
- Спок, - прошептал Кирк – боль была терпимой, но что если она вдруг стала бы гораздо интенсивнее?
- Что вам нужно, капитан? – услышал он в ответ – но хватка не ослабла.
- Ты знаешь, Спок. Ты в состоянии это понять.
В ладони просачивался обескровленный холод. Джим попытался вырваться, но пальцы у Спока были словно стальными – Кирк, несомненно, понимал, насколько сила вулканца превосходит человеческую, но теперь вдруг почувствовал себя совсем нехорошо.
- Я сомневаюсь в этом, капитан, - Кирку показалось, или его старший помощник действительно прерывисто вздохнул?
Они противостояли друг другу – словно враги, и мысль эта была далека от приятной. Кирк старался не думать о том, что говорил Боунс, о том, каким наигранно равнодушным казался ему старший помощник. Он вообразил, что под маской скрывается сдержанная осторожность. Возможно ли, что там копился гнев?
А понимал ли он вулканца? Ему нравилось так думать.
Спок, наконец, отпустил капитана. Джим потёр онемевшие ладони.
- Не о чём беспокоиться, - пробормотал он, удивляясь тому, что до сих пор не внял настойчивым просьбам внутреннего голоса, требующего создать безопасную дистанцию, возможно, уйти, по крайней мере, добравшись вслепую до выключателя, всё исправить... или же усугубить.
- Не о чём... капитан? Я не был бы столь уверен.
Он отступил – даже с завязанными глазами Кирк это бы ощутил – вокруг плотным сгустком собралась пустота. Каюта была небольшой, но в темноте казалась необъятной, бесконечной, как космос.
- Разве я могу что-то сделать? – продолжил Спок, ни к кому конкретно не обращаясь – даже при наличии Джима в непосредственной близости – и его голос звучал эхом в этой пустоте – отрешённый, повсеместный. В нём слились воедино и трубный зов Вулкана, и лепет Земли – так невероятно и неразрывно, что по телу бежали мурашки.
Человеческие чувства не находили выхода – они оставались запечатанными внутри, сдерживаемые вулканской природой, а сила... Сила существовала сама по себе, внезапно потеряв всякую ценность. Спок чувствовал себя совершенно беспомощным..
- Ты можешь, - уверенно проговорил Джим, хотя и чувствовал себя престранно. В темноте говорить было легче, сложнее – контролировать сказанное.
- Я не знаю, с чего начать, капитан.
Слова казались простыми и понятными, но они стремительно теряли значение, не выражая больше того важного, что хотел бы почувствовать Кирк.
- Для начала... держитесь за руку, мистер Спок.
Предельно осторожно, не позволяя вулканской стороне сущности взять верх. Он хотел сделать это по-человечески.
- Иначе дело закончится синяками да шишками, если кто-нибудь из нас упадёт.
Спок хотел избавиться от людской эмоциональности, зная о Колинаре, но как же ему было избавиться от вулканской холодности? Какой ритуал соблюсти? Этого вулканец не мог знать, и теперь вопрос мучил его, как ни один другой, потому что ответа на него не было и не обнаружилось бы. Впервые он испытал подлинное, человеческое - в этом он был абсолютно уверен - отчаяние, касаясь Джима, которому хотел бы подарить всё то тепло, что ему далось бы наскрести в собственной душе и которого катастрофически не хватало. Впервые в жизни ему хотелось спустить эмоции с короткого поводка, снять удушающие их ошейники, позволить вырваться на свободу. Освободить себя. И это желание оказалось настолько сильным, что противостоять ему было невозможно, не хотелось. И Споку стало страшно. Потому что разум его не был готов к подобному взрыву, он мог бы погибнуть или лишиться рассудка, пытаясь высказать то, что потоком лавы жгло его изнутри.
Никогда прежде он ещё не отрицал столь истово свою вулканскую природу.

История Вулкана, как и история иной большой и населённой разумными существами планеты, была богатой и длинной, в ней жили свои правители, её творили свои герои, варварские племена дробили её на века и тысячелетия, новые поколения смиряли свои страсти и преклонялись перед мудрецами.
Спок знал, что превосходство разума над эмоциями помогло вулканцам в создании расы высокоорганизованных существ, для которых ярость войны и огонь битвы не были самоцелью. Войны закончились, настала пора мира.
Но кое-что до сих пор оставалось для Спока загадкой. Укрытая трепещущим зелёным ковром листвы и шёлком водной глади Земля была идеальной для человека – ценителя красоты, поэта, любовника, подверженного самым разным, порой полярным эмоциям. Земля оплакивала дождями умерших, а солнце дарило тепло и радость живым, Земля исподволь воздействовала на души, на состояние своих подопечных – грубых и жестоких, ранимых и романтичных, расчётливых и трогательно заботливых. Но Спок не представлял себе, воинственные предки ли его обратили Вулкан в вечную бескрайнюю пустыню, или же сам жар кипящих источников и сухой вездесущий песок вырезали из камня этих величественных существ – представителей его рода, черты которых были правильными и строгими, жёсткими, непреклонными. Создали ли они Вулкан таким, каким он и остался, или же сама планета по собственным меркам выкроила своих сыновей?
Человек сотни лет причинял вред Земле, грозный Вулкан мог покарать своих обидчиков в любой час.
В чём суть двух этих миров? Мог бы их союз стать по истине идеальным для всей Галактики?

Свет помог бы начать с малого.
- Что ты ощущаешь?
Спок, как и всегда, сидел прямо – неестественно прямо для человека, наверное, Кирк бы так не смог. Но вместе с тем его привычная поза выдавала всё то напряжение, что долгое время копилось внутри, и скрыть этого не смогло бы даже привычное строго-отстранённое выражение лица.
- Это... сложно объяснить, - пробормотал Спок, глядя прямо в глаза Джиму. – Я близок к тому, чтобы испытать незнакомое чувство.
Так уязвимо.
Тот вновь коснулся его впалой щеки, очертил пальцем высокую острую скулу, едва коснулся мочки уха, провёл по гладким чёрным волосам.
- Это определённо приятное ощущение, - закрыв для верности глаза, проговорил Спок. Кирк усмехнулся, наклонившись чуть ближе.
Теперь, когда тёмно-карий, почти чёрный взгляд оставил его, он почувствовал себя гораздо увереннее, почти сразу же позабыв о той неловкости, что была ему чужда от природы, но возникала против воли капитана, когда он оставался наедине со своим старшим помощником.
- По крайней мере, - пробормотал Джим.
- Более чем приятное, - выдохнул Спок, кажется, и не пытаясь найти иное, возможно, более яркое слово. Это отнимало слишком много сил.
- И это всё? – осведомился Кирк, поддразнивая вулканца. – Спок, в ваших словах нет ничего необычного.
Чуть ближе.
- Мне сложно, капитан, - заметил старший помощник. – Вы должны понимать это...
- Джим. Зовите уже меня Джим. Сейчас в этом нет ничего предосудительного. Ситуация далека от формальной.
Кирк искренне надеялся, что Споку пока не удалось его раскусить – по движению ли потревоженного воздуха или всего более нескольких дюймов, когда капитан, будучи человеком решительным, подался вперёд, стремительно сокращая ничтожное расстояние...
Вот что действительно поражало Кирка: Спок умудрялся хмуриться и улыбаться одновременно, на самом деле испытавая оба состояния сразу - что нетипично для эмоционально зависимых существ. Он будто смотрел против солнца, пытаясь скрыться от слепящего света, и этот контраст, который Кирк наблюдал совсем не часто, в свою очередь был подобен сияющей в бесконечной черноте космоса звезде.
Джим замер, чувствуя, как бешено колотится сердце, понимая, что в чём-то он только что проиграл. В открытых глазах Спока горел незнакомый ему огонёк.
- Такая реакция, - тот осторожно коснулся груди капитана, устроив ладонь против комка мышц, грозившегося выпрыгнуть наружу, разорваться на части, - для меня была бы губительна.
Его сердце до сих пор билось спокойно и ровно, и этого, к счастью, ничто не в силах было изменить.
- Но ведь не это важно, - пробормотал Кирк, чувствуя себя песчинкой в той буре, что должна была бушевать внутри этого невозмутимого, невозможно невыразимого вулканца. Он почти чувствовал её, просто пока не умел читать знаки, понимать проявления.
- Нет, - твёрдо проговорил старший помощник, а ещё – офицер по науке, переместив потяжелевшую ладонь на затылок капитана. – Не важно. Важно что-то другое, но пока у меня не было возможности объяснить.
Он осторожно коснулся уголка губ Джима, пробуя новое ощущение на вкус, оценивая его. А затем неожиданно и порывисто поцеловал почти по-настоящему, так что Кирк поначалу попытался вырваться – от неожиданности. Вокруг него была сила – замкнутое кольцо рук, из которого не так-то просто было выбраться. Но как только Джим перестал сопротивляться – тепло стало мягким, как подтаявший воск, нестрашным, неопасным. Если ты много превосходишь по силе того, чья безопасность для тебя превыше всего – тебе придётся научиться вулканской сдержанности. Воспитать её в себе.
Спок целовал... властно. Словно компенсировал собственные страхи, будто мстил за них. Такого капитан Кирк не испытывал никогда. Он привык действовать сам, а не становиться объектом действия, но сейчас... Сейчас говорить о задетом самолюбии было бы неуместно. Даже о гордости можно было не упоминать.
Вулканец чувствовал, что выходит за пределы возможной эмоциональной нагрузки. Он чувствовал себя «Энтерпрайз», у которой горят один за другим литиевые кристаллы, а мощность так не превосходит самой примитивной.
Он надеялся, что мелдинг поможет ему, и «транслировал» образы раз за разом – «привязанность», «любовь», «желание» - в непрерывной передаче информации, хотя, пожалуй, не воспринимал и половины смысла каждого из них. Естественно, человеческого смысла. Его сознание словно заходилось в крике, хриплом, неистовом, но этот поток был односторонним, текущим лишь в одном направлении, не облегчая его положения. И каждый образ был подобен удару молотка, вгоняющего в землю сваю – такую ментальную силу вкладывал в них Спок. Низкий стон, разорвавший контакт, выбросил его почти обессиленным в реальность, в хваткие, тянущие куда-то вверх объятия Кирка.
Его собственный стон.
Глаза Спока были закрыты, он дышал тяжело и хрипло, и ноги его подгибались, а пальцы упрямо скользили по плечам и рукам Джима, пытаясь удержать на весу всё тело. На бледной коже выступили бисеринки пота, и Кирк, памятуя об ощущениях прошлых минут, коснулся его солоноватых губ в ответном осторожном жесте...
- Спок! Спок, как ты себя чувствуешь?
Тот с некоторым трудом заставил себя открыть глаза.
- Мне следовало бы учесть хрупкость человеческого сознания, прежде чем...
- Кажется, это ты едва на ногах стоишь, а не я.
Тот неопределённо качнул головой, будто не верил очевидному, но был почти готов сдаться.
- Вы можете оценить своё состояние, капитан?
- Всё в порядке, - проговорил Джим, впервые по-настоящему пожалев, что не знает пусть даже и труднопроизносимого имени старшего помощника. Спок явно пытался отвлечь его внимание от собственного бессилия.
- Это понятие лишено конкретики...
Так уязвимо.
- Я в порядке, Спок. Я чувствую себя совершенно нормально.
Для человека, подумал Кирк. Люди – куда более гибкие существа, чем вулканцы.

Может ли придуманное унижение и воображаемая беззащитность довести лучшего из старших помощников до лазарета?
На мостике жизнь, вероятно, шла своим чередом. Чётко выверенная приборами ночь подошла к концу, новый день обещал новые заботы.
Капитан Джеймс Кирк сидел в кресле, весьма удобно устроившись. Даже в больничном отсеке, отрезанном, казалось бы, от лишённого приятной для человека нелогичности мира, он чувствовал каждый нерв этого корабля, отзывался на его боль и радость. Как странно, что он приписывал «Энтерпрайз» вполне человеческие черты.
Не взирая на все запреты и рекомендации доктора МакКоя, тарший помощник незаметно приподнялся с кровати по правую руку от Кирка, наклонившись к нему.
- Я вас слушаю, мистер Спок, - подмигнул ему капитан. Во взгляде вулканца сквозила неуверенность.
- Возможно, этот вопрос покажется вам странным, капитан... Джим.
Тот нетерпеливо повёл плечами.
- Говори же!
- Есть ли такой ритуал у землян, который позволил бы освободиться... от вулканских оков?
Спок сформулировал его, как смог – потому что других ориентиров в образчиках сдержанности и самоконтроля у него не было, но Кирк понял, чуть улыбнувшись – этот вопрос не был странным, просто ответ на него мог бы показаться мистеру Споку неудовлетворительным.
- Ещё бы, - врать было бы нелогично. А он и не врал.
Старший помощник помолчал, раздумывая над тем, есть ли смысл в дальнейшем получении информации.
- У ритуала есть название, капитан?
Джим едва сдержал усмешку.
- Я позабыл его, мистер Спок, извините.
- Но он существует?
- Несомненно, мистер Спок. В этом вы могли хотя бы отчасти убедиться не далее как прошлой ночью. Но потрудитесь объяснить причину.
- Эмоции... - негромко проговорил Спок. - Столь уязвимое состояние для вулканца – почти оскорбление. В постоянном же аспекте – расстройство важнейших систем и, как результат, частичная или полная потеря способностей к разумному восприятию действительности...
- Неужели, вы только что признали, что в чём-то представители вашей расы уступают человечеству?
- Я не совсем вас понимаю, капитан.
- Вы говорите о том, что залог сохранения рассудка для человека – эмоции. Точнее, возможность их выражать, чем вулканцы – увы! – обделены.
Старший помощник стремительно вернулся на своё место, порываясь отвернуться к стене, чтобы не видеть капитана, совершенно довольного собой.
Джеймс Т. Кирк смотрел ему в спину, понимая, что столь искреннее признание стоило Споку не меньше, чем когда-то ему, капитану, его собственное. От осознания этого сердце стучало быстрее, быстрее, быстрее... И было ему хорошо. Новая мысль, как тайна, бередила душу – и воодушевляла.
- Нет уж, мистер Спок, - пробормотал Кирк невнятно, так, чтобы Спок услышал его или же нет – по собственному желанию, - оставайтесь-ка лучше таким, какой вы и есть.

30 июля 2009

@музыка: Pink - Funhouse

@темы: Star Trek, Фанфикшн, Делюсь впечатлениями

---

Закат

Название: Закат
Автор: Reno
Фандом: сравнительно далёкое послеTOSие
Жанр: отчасти drama, немного romance
Персонажи: Кирк, Спок
Рейтинг: G
Предупреждение: 1) затрудняюсь указать время событий
2) познания в астрономии и астрофизике весьма и весьма скромные
От автора: прошу прощения за минорные мысли. Что-то нашло. Спасибо за внимание.

Читать дальше

- Ну, приятель, ты и отличился, - насмешливо проговорил Джеймс Т. Кирк, глядя в глаза своему отражению. День давно перевалил за середину. В ответном взгляде, обрамлённом морщинками, сквозила ирония. – Прожил незабываемую жизнь.
Кирк в зеркале равнодушно пожал плечами. Подобные разговоры для него были не новы. Привычка – вторая натура.
- И что же в итоге? – риторически прищурился Джим. – Ни семьи, ни мечты.
Если бы отражение обладало даром речи... чем, к счастью, оно не располагало, то Кирк, наверняка, упрекнул бы самого себя в склонности к преувеличениям. Но Джеймс и так знал, что доля – весомая, значительная – правды в его словах есть.
Со временем подобные разговоры становились всё более затянутыми и обстоятельными, что, несомненно, Джима не радовало. Он, определённо, не слишком любил оставаться один на один с самим собой, поскольку зеркальный Кирк, незримо присутствовавший даже там, где глянцевых поверхностей не наблюдалось, в грубоватой прямоте и искренности превосходил, пожалуй, даже доктора МакКоя, а это говорило о многом.
Правда горчила глубоко в горле.
Кое-кто, наверное, назвал бы подобные беседы угрызениями совести.
Кое-кто нашёл бы угрызения совести, а также мысли о бездарно прожитых годах, по крайней мере, неразумными.
Так или иначе, Кирк не терпел одиночества. В одиночестве расцветали страхи, пускало корни и прорастало уныние.
- Мистер Спок?
- Слушаю, Джим.
- Как ты относишься к тому, чтобы провести этот вечер со мной, наблюдая за закатом?
Кратковременное молчание.
- Положительно, сэр.
Возможно, за все эти годы, проведённые в исключительно человеческом обществе, он даже научился шутить.
- Спок...
- Конечно, Джим, я был бы только рад.
Кирк удовлетворённо кивнул, просигналив «Отбой». Он был рад этой простой и быстрой связи, благодаря которой он мог обратиться к друзьям с призывом о помощи, стоило лишь Джиму из зазеркалья взять власть в свои руки.
Нужно было позаботиться о транспорте. Предстояло небольшое путешествие.

- Земных закатов вам больше недостаточно, Джим? – приподняв бровь, осведомился Спок: Звёздный флот благосклонно предоставил легендарному капитану несерьёзный, зато быстроходный кораблик. По первому же требованию. Кирк невольно чувствовал благодарность – о нём всё ещё помнили, вероятно, даже писали в учебниках Академии, но об этом Джиму знать решительно не хотелось. От подобных «почестей» у него челюсть сводило.
- Конечно, не «Энтерпрайз», - уклончиво проговорил Кирк, окинув взглядом крепкий на вид челнок. – Пожалуй, и десятой-то части не будет.
- И далеко ли вы собрались, капитан? – уголком губ улыбнулся Спок.
Намеренно или же случайно?
- Не к Большому Барьеру, - беззаботно откликнулся Джим. – Но мы, пожалуй, теряем время.
Он проворно поднялся по трапу, отчего-то страшно волнуясь. Даже споткнулся ненароком. Облачённый в длинное тёмно-серое одеяние вулканец, следовавший за ним, поддержал Джима под руку.
Шаттл поднялся над каменистой полянкой, быстро набирая высоту. Миг – и они покинули благостную атмосферу Земли.
- Курс на Центурию-9, система Солар, - приказал Кирк компьютеру, который мигнул пару раз, обрабатывая информацию.
- Курс рассчитан, - сообщил мелодичный электронный голос.
- Солар? – переспросил Спок, с невыразимым удивлением посмотрев на капитана. – Умирающая звезда?
- Именно, - кивнул тот, не вдаваясь в подробности.
Система Солар представляла некоторый интерес для учёных тем, что погибала медленно и неотвратимо вот уже последнюю тысячу лет. Конечно во времена, когда никто не помышлял о путешествиях к далёким недосягаемым звёздам, этот вопрос меньше всего волновал обитателей Земли, занятых поисками философского камня и охотой на ведьм. Да и философы указывали на тот факт, что, рождаясь, человек понемногу умирает каждый день своей жизни. Судьба системы была предопределена задолго до того, как первые звездолёты достигли поверхности Центурии-9 – единственной обитаемой планеты в лучах Солар. Старейшины гуманоидной расы заключили союз с Федерацией, эвакуировавшей всех до единого жителей Центурии-9 в преддверии неминуемой катастрофы.
Звезда Солар не стала бы сверхновой – её масса была слишком мала. Запасы топлива её собственного атомного реактора – ядра – истощались, реакции обрывались, температура падала. Некогда процветающая, Центурия-9 становилась всё холоднее и пустыннее, по мере того как стирались последние следы цивилизации и покидали её исследовательские караваны.
На Центурии-9 царил вечный закат.
- Посмотри, - указал на экран Кирк спустя пару часов стремительного полёта. – Солар.
Всё ещё плотный свет угасающей звезды сочился тёмным красным, как киноварь, был тяжёлым, давящим. Удручающим. Душным.
- Вечный закат, - пробормотал Джим. – Вот к чему мы идём всю нашу жизнь, а после только и делаем, что удивляемся – как же быстро закончился этот день длинною в век... или полтора, если уж повезёт.
Шаттл приблизился к планете. Предугадав приказ Кирка, автоматика сработала превосходно, и челнок лёг на орбитальный курс. Звезда наполовину скрылась за округлым боком планеты, так что теперь это действительно напоминало закат – такой, как на Земле. Только куда более острый, болезненный и безнадёжный. За подобным – лишь вечная ночь без многозначительных обещаний и надежд нового утра.
- Любопытный спектр, - пробормотал Спок. – Водород Солар почти выгорел, а синтезировать гелий для дальнейшего своего существования она не способна...
- Спок!
- Единственно возможный исход – образование красного карлика...
- Спок, - умоляюще пробормотал Кирк. – Закат на Земле считается зрелищем... романтичным. Вдохновляющим. А ты – превосходный moment killer.
- Я подумал, что этот закат вызывает у вас не самые приятные ассоциации, Джим.
- Прав, как и всегда, - признал Кирк. – Я ощущаю себя... умирающей звездой. Скажи мне, дорогой ты мой человек, что же это за чувство такое?
- Зовётся хандрой, капитан, - спокойно заметил Спок, не отрывая взгляда от угасающего за громадой Центурии-9 неяркого вечернего сияния.
- Нет, друг мой, это называется старость, - мягко возразил Кирк, со слабой улыбкой наблюдая за старшим по... за вулканцем.
Они прошли... хм, «огонь, воду и медные трубы», как бы сказал Павел Чехов, и привязались друг к другу так, что ни годы, ни расстояния, ни даже смерть не смогли бы разорвать эту связь. И даже если со старостью им пришлось бы столкнуться лицом к лицу в одиночку, Кирк понимал, как это несправедливо – говорить другу о безысходности, говорить другу об одиночестве и непридуманной тоске, будто в попытке заставить друга почувствовать себя без вины виноватым.
- Я совершенно уверен, капитан, что земляне зовут это хандрой, - неожиданно настойчиво повторил Спок – под внимательным взглядом его тёмных глаз Джим чуть поёжился, будто за миг до этого сболтнул какую-то глупость.
Закат догорал – по мере продвижения шаттла. Звёздная темнота окружила скорлупку челнока, балансирующего над заброшенной планетой.
- И что же после? – против собственной воли негромко проговорил Кирк, хотя этот вопрос казался ему жалким, слабым, ущербным. Капитан Джеймс Кирк не спрашивал совета. Он принимал решения. Однако тот капитан становился всё дальше и дальше от нынешнего.
- А после... – загадочно проговорил Спок, замолчав.
Челнок обогнул планету, и свет звезды пробился у кромки покатого горизонта, как в самый ранний рассветный час. Неверный свет. Сумрачный свет. Такой, что обычно предшествует полному солнечному затмению.
Но всё же свет – в своём зеркальном отражении. Не угасающий, скорее, возрождающийся.
- Если нам повезёт, - с несвойственным ему безмятежным выражением лица проговорил Спок, - то мы ещё успеем к нашему настоящему закату.
Да, подумал Кирк. Закату, похожему на малиновый джем, щедро намазанный на стремительно темнеющее небо. Закату, за которым неизменно следует рассвет, а за рассветом – день, множество новых дней...
- Курс – Солнечная система, планета Земля.

27 июля 2009

@музыка: The Servant - Cells

@темы: Star Trek, Фанфикшн

---

Captain Kirk and Mr. Spock - Looking Back Over the Years

Билл Шатнер и Леонард Нимой... Такие чертовски милые! Сколько бы лет не прошло - как говорится, "Я всегда был и буду твоим другом". Небольшая вариация на эту тему в конце - You're my best friend. Какая трогательная дружба.

@настроение: внезапная гроза

@темы: Star Trek, Vid

---

World Tour

Название: World Tour
Автор: Reno
Фэндом: актёры Star Trek XI
Категория: RPS, romance и, пожалуй, fluff
Рейтинг: PG-13
Пейринг: Закари Куинто/Крис Пайн
Предупреждения: местами специфическая логика или её отсутствие;
ОСС – потому как это просто моё видение, которое вряд ли совпадает с реальным положением вещей. Не думаю, что Крис страдает аэрофобией.
Я перечитала фанфиков по Стар Треку, пересмотрела в который раз фильм, мужественно взялась за просмотр TOS (о чём, кстати, ни на секунду не пожалела), поэтому у меня в крове повышенный уровень Стар Трека=)
Summary: три локации – три состояния.
От автора: не думаю, что тур действительно был. Я видела интервью в Новой Зеландии, кажется, в Германии, но я совершенно не уверена в том, что истина где-то рядом=)) и это части чего-то более масштабного. Следовательно - всё выдумка.
Спасибо за внимание.

Читать дальше

Всё начинается, естественно, со США - ибо патриоты, а ещё – удобно и, чёрт возьми, логично, как заявил бы небезызвестный персонаж. Прямоугольное полотнище флага – это тринадцать полос исторически оригинальных и пятьдесят звёзд окончательно утверждённых в июле 1960 г штатов, каждый из которых до краёв полон восторженных почитателей и скептически, а то и враждебно настроенных истинных поклонников жанра. Когда ты берёшь на себя смелость воплотить культовый персонаж, это именно то, что тебя ожидает. Наверное, поэтому на границе с Аризоной схема маршрута устанавливается окончательно – идеальная диагональ с завитком в самом начале, там, где Калифорния, Лос-Анджелес, Голливуд.
Их ждут две с половиной недели непрерывного и вдохновлённого общения.

1. Теория относительности Криса Пайна

Когда впереди – только дорога да горизонт, автобус едва потряхивает на утрамбованном временем песке, колёса выбивают облачка пыли, и не происходит ровным счётом ничего, необходимо найти занятие чуть более интеллектуальное, чем созерцание. На первый взгляд кажется, будто само это слово – созерцание – каким-то неуловимым образом связано с философскими размышлениями и образом жизни длиннобородых Восточных мудрецов, но Крис не любит, когда кто-то пытается изобрести объяснение на пустом месте. Поэтому он выбирает «наблюдение», что качественно отличается от «созерцания», поскольку предполагает анализ увиденного – глубокий и обстоятельный. Объект наблюдения очевиден – всё самое необходимое располагается по левую руку от самого Пайна. Забавное слово – co-star – будто специально придуманное для того, чтобы никого не обидеть. Разумно. Если уж подписался на исполнение одной из главных ролей, знай, что большую часть времени ты будешь проводить бок о бок именно с этим человеком. Co-star. И каждый на своём месте (напоминает рекламный лозунг).
Крис думает, что у Зака всё на лице написано. Когда тот недоволен, или ему скучно, или нет дела, хотя так редко бывает. Пайн думает, что если бы они поменялись ролями, неминуемо случилась бы катастрофа, а ведь он как-то раз даже примерял силиконовые уши – интереса ради...
Сейчас, например, Куинто утомлён - рассеянно потирает указательным пальцем широкую густую бровь в знакомом жесте, предназначенным для вот таких незанятых ничем особенным минут, когда за мутноватым стеклом проносится фигурно вырезанное под холмы и равнины небо. Говорят, скалы Гранд-Каньон скрывают под собой обширную и разветвлённую сеть баз визитёров из ближайших галактик. Зелёные человечки.
Куинто движется вместе с автобусом, прислонившись лбом к прохладному стеклу, и Крис размышляет о том, как эта странная относительность мира и существования отражается на нём и на Заке, который теперь, прикрыв глаза, пытается хотя бы задремать ненадолго, что довольно-таки проблематично в сложившихся обстоятельствах. Что ж – у каждого есть право на безуспешные попытки. Важно это понимать.
Кресла в автобусе всегда слишком узкие, чтобы Куинто мог усесться, как следует – выпрямив спину и скрестив по-турецки ноги, но всё же, определённо, велюровые подлокотники раздражающе широки для того, чтобы найти достаточно убедительное объяснение желанию сидеть, касаясь острого локтя, затянутого в тонкий хлопок рукава рубашки. Простые мечты отчего-то не всегда находят точно такое же простое исполнение.
Чтобы отвлечься от потенциально декаданских мыслей, Крис окидывает полузаинтересованным взглядом тихий салон автобуса – первая радость прошла, и первое волнение от предстоящего путешествия улеглось. Осталось ещё предвкушение, и на его счёт Пайн настроен решительно – сохранить. Зои слушает музыку – с закрытыми глазами, её выдают проводки наушников, путающиеся в длинных чёрных волосах, и пальцы, ритмично постукивающие по колену. Рядом с ней – русский вундеркинд, спит, приоткрыв рот – так что воздух чуть булькает в горле, а к выходу устремляется с едва различимым свистом. Забавно наблюдать за проявлениями обычной будничной жизни, кем бы они все ни были. Как будто обычная группка туристов в поисках приключений. И Джей-Джей самолётом - вдогонку.
Они выехали шумно и чуть показательно – сразу же после премьеры, так и не успев окончательно успокоиться, остыть и осознать, каково это – чувствовать кожей яркие вспышки фотокамер и цепкие взгляды. Сборы обернулись сумасшествием, забавным хаосом, телефон непрестанно звонил, а Криса вдруг дёрнуло бросить всё и с полупустой сумкой наперевес отправиться к Заку, благо адрес ему был известен. Вряд ли он ждал чего-то из ряда вон выходящего, однако, отдавал себе отчёт в том, что некий импульс заставил его выйти из дома, сесть в машину и подняться чуть ближе к холмам. Куинто он застал играющим с собакой на заднем дворе – о вещах тот, пожалуй, не слишком-то и заботился.
- Друг, - сказал тогда Пайн, - ты меня поражаешь.
Зак на это молча пожал плечами.
- Все собираются в тур, слышал об этом?
Куинто кивнул.
- Конечно.
- И это не наталкивает тебя на мысль о том, что...
- Я не еду, - перебил его Зак – обычно они говорили одновременно, или же говорил Крис, пока Куинто терпеливо ждал своей очереди, но заявление, определённо, стоило пристального внимания, так что Пайн замолчал.
- Повтори, - проговорил он, в конце концов, не обращая внимания на восторг Ноа, радостно тыкающегося носом ему в ладонь – в этот раз он не прихватил с собой ничего вкусненького для пса.
- Я не еду, - претензия в его голосе звучала почти неприлично. Лучшая защита – нападение.
- Можно спросить, почему? – осторожно поинтересовался Крис – он вдруг поневоле почувствовал себя виноватым.
- Дела, - туманно откликнулся Зак.
На этом разговор и закончился.
Крис вспоминает о той встрече с некоторым недоумением. Ему так и не удаётся понять, в чём подвох.
Только – вот он – Закари Куинто, покоится относительно металлического корпуса автобуса и Криса, движется относительно земли в этом мире, в рамках всего Земного шара. Краем глаза наблюдает за ничего не подозревающим Пайном. Кентукки или Небраска, Индианаполис или Франкфорт – по сути, не имеет значения, ведь эти два в меру удобных места – седьмое и восьмое – на протяжении всего путешествия закреплены за ними, и глупо было бы подняться и пересесть, ведь слишком многим нужно видеть в них хороших друзей.

Закари открывает глаза – заснуть всё-таки удалось, хотя сон оказался каким-то тягостным, душным, так что особого отдыха не принёс. В автобусе сумрачно и пусто – будто в кадре фильма ужасов. Ландшафт за окном вязнет в тёплом вечере. Никакого движения и сплошная дорожная романтика.
Снаружи доносятся голоса, автобус присаживается на рессорах, у отъехавшей в сторону двери возникает чья-то тёмно-русая макушка, постепенно вырастающая в Криса Пайна, обаятельнейшего и, кажется, пребывающего в отличном расположении духа. Заметив, что Куинто проснулся, он двигается по проходу, падая в кресло по правую руку от Зака.
- Где народ? – хрипловато интересуется тот – в горле немного першит.
- Вкушают прелести дикого шоппинга, - рапортует Крис. И добавляет. – Кое-кто и не подозревал, что пиво и сигареты – товары повсеместного употребления и распространения. Даже здесь.
Закари зевает. Определённо, стоит немного размяться.
- Это...
- Где-то между Санта-Фе и Топикой.
Они продвигаются на Восток – даже быстрее, чем предполагалось, так что уж точно могут позволить себе остановку в пустынной местности между небом и землёй.
- Ты ведь не куришь? – быстро спрашивает Пайн, едва лишь Куинто поднимается, пытаясь протиснуться в крошечное пространство между коленями Криса и спинкой предыдущего сиденья. Ему даже кажется на миг, что Пайн твёрдо решил не выпускать его – по какой-то необъяснимой причине.
- Нет, - качает головой Зак. – Но у меня страшно затекли ноги. И шея. И всё тело, пожалуй. Да и воздуха свежего глотнуть бы не помешало.
- Они там дымят, - немного задумчиво замечает Крис, неохотно приподнявшись – это не слишком-то помогает, потому что теперь сиденье под углом в сорок пять градусов врезается Пайну под колени, и их почти прижимает друг к другу – так что Куинто приходится высвободить руку, чтобы, опираясь о плечо Криса, осторожно выбраться из западни.
- Я прогуляюсь, - успокаивает он. – Не буду стоять со всеми.
Это звучит почти как «Не буду мешать», но Пайн старательно отмахивается от этой странной мысли, выжидающе глядя на Куинто. Тот спокойно смотрит в ответ.
- Глупо быть некурящим в курящей компании, - усмехнувшись, замечает Зак – впервые, кажется, за весь этот день, чему Крис, несомненно, рад. Он немного скучает. – А пить настроения нет.
Пайн не находит, что возразить, поэтому молча провожает Зака взглядом – тот в последний момент почему-то возвращается на пару шагов, остановившись в проходе на мгновение-другое, словно обдумывая что-то.
- Ты со мной? – спрашивает он, наконец, улыбаясь.
Крис улыбается в ответ. Хотелось бы согласиться.
- Нет, - решает он. – Устал немного. Не переживай.
Куинто кивает чересчур, пожалуй, понимающе, словно именно такого ответа и ожидал, но Пайну не хочется портить себе настроение, которое почти ровное, бесцветное, без ярких пятен и смешения красок, но всё же достаточно хорошее для этого вечера относительно всех прочих. С внезапной искрой, рождённой предложением Куинто, чёрт побери.
Он машет Заку в окно: того не интересует ни палаточный магазинчик, ни автозаправка, он направляется к недалёкому мосту-колоссу метрах в пятидесяти от автобуса, меж стальных и бетонных опор которого сонно бормочет река. Крис всё ещё может видеть его, а потом отворачивается, задумчиво созерцая тёмно-синий потолок. Вот и для созерцания повод нашёлся – временная утрата объекта наблюдения.
Им предстоит непростой ночной переезд.

В дороге люди неуловимо меняются – упрощаются. С них неизбежно облезает позолота. Они вместе обедают и делятся секретами. Сближаются. Так или иначе. Ельчин уморительно пародирует Эрика, Карл Урбан предлагает Зои прикурить – подсадил-таки девушку на никотин! В итоге: они – почти братья и сёстры, не больше, не меньше.
Но всё-таки это – выбор каждого. Вот Зак, например. Вроде бы и не индивидуалист, но кажется чуть отстранённым. Шутит изредка, пока другие покачиваются в сумраке салона – свет решают не включать единогласно, всё-таки поздно, глаза закрываются, а в темноте гораздо легче представить, что в сидячем положении с чуть отклоненной по воле кресла назад спиной полноценный отдых возможен. К тому же, так отчего-то неуловимо веселее. По-детски забавнее.
Крис пропускает момент, когда наступает настоящая ночь. Успел-таки задремать, опередив всех остальных, а после и вовсе провалился в мельтешение и невнятное бормотание, навеянное, вероятнее всего, тихими переговорами бодрствующих и ровным урчанием уверенного в себе исправного мотора. Дороги рассказывают свои сказки, у этого автобуса – свои истории. И сны, возможно, тоже. В голове роятся обрывочные, спонтанные мысли, каждая из которых, только-только возникнув, тот час же уступает место другой, иногда даже совершенно противоположной, словно Крис абсурдно спорит с самим собой. Он спит неспокойно - ворочается в узком кресле, пружины под слоем поролона поскрипывают, и Зак время от времени проклинает неторопливый сонный день, которому всё-таки удалось обмануть его тело – теперь оно абсолютно уверено в том, что норму по сну выполнило, и отдыхать больше не желает. Вот и остаётся лишь слушать сопение других, всматриваться в неровную, прорезанную слабым светом далёких прожекторов темноту за окном да маяться от скуки.
Крис клонится в бок, подталкиваемый расслабленной напряжённостью, не нарочно, конечно, но Заку отчего-то вдруг кажется, что Пайн только притворяется спящим, на деле же – проверяет, насколько хватит Куинто в этом запертом по воле водителя металлическом коробе, успевшем приятно остыть после дневной духоты. Положим, до утренней зари он будет терпеть Криса, уткнувшегося ему чуть ли не в шею, а дальше...
Кто знает.
Пайну снится, что они колесят по какому-то лесу – и он не имеет представления о том, как там оказался. Частокол стволов летит навстречу, и до сих пор автобусу невероятным образом удаётся проскочить между деревьев, цепляясь колёсами за выступающие из земли корни, но Крис точно знает, что однажды им не повезёт – и тогда не известно ещё, чем дело кончится. Страхи оправдываются – и автобус на радостях въезжает в канадский клён, так что Пайна со страшной силой бросает вперёд и вверх.
- О, чёрт! – в голове роится масса других, куда более крепких ругательств, но на поверхность выбирается вполне безобидное.
Зак наблюдает за ним с любопытством.
- Ты подскочил чуть ли не до потолка, - замечает он, улыбаясь глазами.
Не усмехаясь, не насмехаясь, что тоже важно, а просто разделяя с ним один особый взгляд в начале четвёртого, когда небо уже начинает светлеть, но как-то намёками, ничего толком не обещая.
Улыбка в начале четвёртого утра – это всё-таки нечто. Пусть даже и столь мастерски скрытая.
- Врезался в дерево во сне? – поразительно метко угадывает Куинто, так что Крис на некоторое время теряет дар речи, а после неуверенно кивает.
- Мне это снится чуть ли не каждый день, - признаётся Зак, а выражение лица у него такое, словно он доверяет ему страшную тайну. – Всё из-за путешествия. В дороге всегда так.
Крис слушает не слишком внимательно. Он думает о том, что же ему приснится на борту самолёта.

А после начинается. Всё-таки разговор – это не званый обед, требующий ворох атрибутики – столовое серебро, салфетки, бокалы и сама суть – пища. Конечно, необходимо умело подбирать слова, пожалуй, даже обстановку, но в этом случае – что же может быть лучше, чем сонный автобус, прорезающий раннее утро на скорости, по крайней мере, восемьдесят миль в час? Всё сказанное мгновенно сдувает ветром, потревоженным ночным воздухом, обтекающим металлический корпус. Всё сказанное уносится прочь – относительно движущегося короба на колёсах, конечно, но относительно самих говорящих – ох, вряд ли.
На съёмочной площадке они могли долго и с удовольствием... смотреть друг другу в глаза, а теперь Куинто делает снисходительно-отстранённый вид и отворачивается к окну. И всё его внимание приковано к типичному миссурийскому пейзажу – от этого возникает острое ощущение несправедливости, от которого необходимо избавиться.
По правде говоря, взглядами дело бы не ограничилось. Признаться, Куинто и напрягаться-то не пришлось. Поймать Пайна оказалось легко. Когда Крис сам это осознал – даже огорчился немного, но досада на самого себя отступила под ненавязчивым и деликатным отсутствием всякого очевидного интереса со стороны Зака, здорово смахивающего на осознанное неведение.
Но взгляды!..
Ввиду этого Куинто никогда ничего не планировал и не загадывал наперёд, а Пайн только и делал, что скрупулёзно и методично высчитывал, когда начинаются и заканчиваются съёмки, сколько совместных сцен предусмотрено Абрамсом и почему ему всё время кажется, будто его действия приносят хоть какие-то результаты.
И Крис спрашивает. Внутренне готовый к тому, чтобы услышать ответ. Относительно его нынешнего состояния дальнейшее ожидание вряд ли приведёт к чему-то хорошему.
- Почему ты поехал? – это вырывается само собой, через полчаса после пробуждения, когда Крис окончательно примиряется с мыслью о том, что заснуть ему не удастся просто потому, что момент упущен, а Куинто – из принципа. Именно тогда и лезут из него все эти слова, которые, кажется, только и ждали своего часа, коварные.
- Мне просто не даёт это покоя, - говорит он, надеясь, что никого не потревожит. Позади лишь пустые кресла и в самом конце, у дальней стенки – символический «диван», где можно было бы растянуться совершенно по-хамски, на что Крис не способен. Но впереди, от водительского закутка и далее располагаются со всем возможным относительно данного автобуса комфортом его коллеги.
- Ты ведь ехать не хотел, - вполголоса поясняет Пайн, а Зак мысленно представляет себе сценку из прошлого, где он притворно-равнодушно об этом говорит. На самом деле сумка с вещами была давным-давно собрана, а на заднем дворе вышел экспромт. Этакая попытка вызвать реакцию, проверить – в очередной раз. Это начинает напоминать паранойю. Но не признаваться же в этом теперь!
- Передумал, - выбирает наиболее неудачный на его взгляд вариант Куинто.
- За четверть часа? – скептически хмурится Пайн. – Ты быстро принимаешь решения.
Настроение у него начинает портиться – и всё из-за неожиданной догадки, точнее, навязчивого подозрения, берущего начало из этой рассеянной темноты за окном. Он думает, где взять смелости на последующий один вопрос, но Зак опережает его.
- Потому что съёмки закончились.
Вот теперь Крис не знает, что ещё можно сделать, чтобы отделаться от чувства потрясающей неуместности и привычки делать ложные выводы из однозначных ситуаций.
- Я бы сказал, чёрт побери, что это нелогично, но у меня стойкая аллергия на подобные фразы. Зак, уверен, ты сам прекрасно понимаешь, что с окончанием съёмок работа не заканчивается...
Куинто качает головой.
- Твой тон возвращает меня во времена католической школы, - говорит он негромко, но очень чётко, и на лице у него, несомненно, недовольство. И что-то ещё...
Пайн думает, что недоумение – это самое универсальное из чувств. Подходит к пугающему числу ситуаций.
- Наверное, мне показалось, - определённо, этой граничащей с новым днём ночью его сознание не запрашивает разрешения на производство фраз.
- О чём ты, Кристофер? – устало вопрошает Зак, и Пайн почти готов протянуть руку и поймать ладонью ускользающую улыбку. Ему частенько не удаётся разобрать, когда Куинто шутит, а когда говорит всерьёз.
- О том, что относительно съёмок всё закончилось, а относительно жизни – нет, всё только начинается, - он старается говорить чуть небрежно, но этим никого не обмануть, и он невольно добавляет. – Возможно. Может начаться, я полагаю...
- Как мудро, - ворчливо бормочет Зак и зачем-то теребит пуговицу на манжете рубашки.
Как ни странно, но он всё ещё действительно верит в то, что на съёмочной площадке не может быть ничего настоящего. Он видит павильоны и декорации, выстраивающие целые жизни – вот в чём причина его настойчивого скепсиса. Куинто сознательно выбирает эту стратегию, а после ввязывается в тур, чтобы проверить, насколько ошибается. Как говорится, опытным путём.
- Если ты думаешь, что, закончив с фильмом, мы и со всем остальным покончили тоже, ты ошибаешься, - серьёзно говорит Пайн, хотя каким-то невероятным шестым чувством понимает, что прав особых на эти слова не имеет.
- Это угроза? - картинно приподнимает бровь Зак.
Вокруг все спят – подчёркнуто. Относительно того, что происходит сейчас между ними, естественно.
Нет, обещание, хочет сказать Крис, но вместо этого помогает Куинто с пуговицей... с пуговицами.

2. СПОКойствие и egZACHtly

К ужасу Криса Пайна иного способа добраться до Новой Зеландии не существует. Он робко заговаривает о быстроходных круизных лайнерах, но ему разъясняют, что через месяц их возвращения перестанут ждать даже на родине. Поэтому исполинский аэробус рвётся в небо – полный вежливых стюардесс, предлагающих напитки, во главе с оптимистично настроенным капитаном, в чьём голосе «за кадром» звучит уверенность и ненужный апломб. Бледно-зелёный не к лицу Крису, но именно так он выглядит, поднимаясь по трапу – за ним следует Зак, готовый в случае чего предпринять необходимые меры. Его руки покоятся на плечах Пайна – в знак поддержки, только в пути на гильотину ничто не утешит, а белоснежная железная птица с символикой компании вдоль борта является идеальным воплощением оной. В последний момент у самого входа Крис предпринимает отчаянную попытку к бегству, оказываясь в объятиях Куинто, и неожиданно вспоминает об одной очень важной вещи.

- Уважаемые пассажиры, мы входим в зону повышенной турбулентности, просим всех сохранять СПОКойствие и оставаться на своих места.
И Крис сбегает. При слове «турбулентность» его собственное тело зажимает сознание в удушающий захват, из которого не выпутаться. Кабинка в хвосте самолёта явно маловата для двоих мужчин, особенно, когда Зак аккуратно поворачивает защёлку.

Целуйся – не целуйся – проблемы этим не решить. Всё равно страшно. И Крис даже точно не знает, страшно из-за полёта или же из-за поцелуев. Если первое – страх вполне объяснимый, то второй – до ужаса нерациональный. И по воображаемой шкале что-то одно должно превосходить другое – но в тесной кабинке с обрывками турбулентности по углам чрезвычайно трудно определиться.
Самолёт ощутимо потряхивает, так что Зак слегка промахивается, и его губы скользят вдоль линии челюсти, остановившись где-то в районе уха.
- Я не знал, что ты настолько боишься летать, - шепчет он низко, тон – тёмный бархат. Эта классификация Пайна, изобретённая им в первый же день в Нью-Йорке, срабатывает безупречно, как и крепко сцепленные с ней реакции – в горле неуловимо пересыхает, и в ответ он может лишь неопределённо пожать плечами.
- Ничего, мы это исправим, - притворно-успокаивающе бормочет Куинто, едва-едва касаясь скулы Криса щекой – Зак незаметно выше, поэтому ему приходится чуть наклоняться, опираясь о зеркало позади Пайна. Он дышит – и стекло запотевает всякий раз, когда тепло касается его поверхности – это создаёт неуловимый ритм, который стучит внутри вместе с тяжёло бьющимся сердцем.
- Ты, кажется, обещал что-то предпринять, - осторожно замечает Крис, чувствуя, что молчание затянулось – ибо он вновь обрёл дар речи, с содроганием ожидая следующего круга турбулентного ада.
Зак отчего-то медлит.
Он смотрит на себя в зеркало – одним глазом, правый же скрыт русым затылком Пайна – и ощущает странную растерянность, дрожащую в пальцах. Определённо, он знает, что нужно сделать, чтобы на время избавить Криса от аэрофобии, просто ему необходима всего пара секунд, чтобы подмигнуть собственному отражению в надежде на поддержку.
Пайн портит всё.
Ему вдруг в голову взбредает, что Куинто, возможно (это, конечно, абсурдно и нелепо, совершенно бестолково и несуразно), решил передумать и прямо сейчас вернуться в несомненно удобный, но всё же страшно нестабильный салон первого класса, где кто-нибудь уже наверняка заметил их длительное совместное отсутствие. Менее всего Крису хотелось бы что-либо объяснять. Гораздо меньше ему хочется думать об этом сейчас, когда возникшая навязчивая тревога подталкивает его к краю.
Вероятно, именно поэтому он так отчаянно пытается исправить положение, что Зак оказывается прижатым к противоположной стенке кабинки с такой силой, что воздух из лёгких вышибает.
- Хочешь так? – с ухмылкой интересуется он, но тут же замолкает – под головокружительным натиском Криса: у того просто не остаётся выбора – либо это, либо – нервно вгрызаться в собственную ладонь в ожидании катастрофы.
Куинто думает, что с разбитой губой он будет смотреться просто ОЧАРОВАТЕЛЬНО.
Поцелуи начинают действовать – определённо – адреналин в крови как результат страха отступает перед адреналином возбуждения, и где-то на задворках сознания возникает мысль – и как же он раньше до этого не додумался? Хотя – раньше у него не было Зака в привычном для этого понимании.
Куинто не видит смысла в том, чтобы бриться чаще, чем раз в три дня, поэтому щетина непривычно колется – для Спока это было неприемлемо, а у Криса ещё не было возможности испытать. Но теперь это оказывается неплохим дополнением ко всему прочему. В том числе – к настойчивому теплу, по капле набирающемуся в животе.
- Ты сумасшедше восхитительный, - невнятно шепчет Пайн – глаза закрыты.
И тут же оказывается на расстоянии вытянутой руки, крепко удерживаемый Куинто.
- Не совершай ошибок, Крис, - предупреждает его Зак. – Не надо этого «Я тебя люблю» или, что ещё хуже, «Я от тебя без ума». Это неразумно само по себе, а ты в данный момент находишься не в том состоянии, чтобы позволить себе нечто подобное...
Пайн затыкает его в очередной раз, да так, что у Зака ноют зубы. Крису нужна... «доза». Иначе неизбежна «ломка».
Самолёты – явно не его вид транспорта. Но даже в этом есть свои неоспоримые плюсы.

На новозеландском шоу с миловидной ведущей с экзотическим акцентом Закари смеётся до неприличия громко, раскачиваясь на стуле так, что ножки цепляются за линолеум, грозясь подвернуться, проскользить и сбросить самоуверенного седока, – и Крису сложно оторвать взгляд от Куинто, сохраняющего потрясающее равновесие между мягкой, почти кашемировой тягой к нему, скользящей в тёмно-карем взгляде, и формальной официальностью мероприятия, но нужно хотя бы изредка смотреть и в объектив камеры, иначе картинка не сложится. Досадное неудобство.
Всякий раз, когда кто-нибудь - девушка, Куинто или же сам Пайн - говорит это слово, Крису чудится "Зак, Зак, Зак". EgZACHtly преследует его. Противоаэрофобная терапия обладает весьма длительным действием.
- Именно это я и хотела сказать! (That's exactly what I wanted to say!) – восклицает барышня с микрофоном, а у Пайна в голове так и отдаётся эхом "exactly, exactly, egZACHtly"
Он больше не может этого выносить.
Новая Зеландия становится для него страной несбывшихся надежд, а всё потому, что они покидают остров почти сразу же после прибытия.
На горизонте маячит Германия.

3. Берлин XI

В Берлин Пайн прибывает совершенно измотанным. Желания мешаются в невероятную кашу в его голове – хочется всего на свете: спать, домой, Зака... С последним – наибольшие проблемы, потому что у Куинто в Берлине друзья, которых он не видел сто лет, а Крис – он ведь живёт в том же квартале. Даже обижаться сил нет.
В довершение ко всему им достаются номера на разных этажах – по мнению Закари такой расклад даже поучителен.
За это неимоверно хочется, привстав, дотянуться до Куинто, схватить его за руку и дёрнуть, как следует, на себя, чтобы почувствовать его всего, целиком – в глубоко фиолетовой толстовке, джинсах в клетку и милитаристской кепке – весь его вес на себе, понять, каково это – метаться под тёплой тяжестью, прижимающей к плотному жёсткому покрывалу так, что на коже остаются рубчики-отпечатки от ткани.
Крис отдаётся на волю фантазии, а Куинто старательно зашнуровывает кеды. Он считает, что Пайну пора отдохнуть, потому что вид у него совершенно сумасшедший и неадекватный – на улицах чинно-благородного дневного Берлина такому не место.
- Возможно, ближе к ночи... – начинает, было, Крис, лёжа на спине и вглядываясь в профиль Зака. Пайну трудно удерживать мысли, они разбегаются и рябят мелкими песчинками в воздухе – как сверкающая в солнечном свете пыль. Куинто забирается с ногами на кровать, всё ещё оставаясь рядом, но смутно и невнятно. То пропадает, то появляется вновь. А Крису кажется, что он обнимает его, устраивая поудобнее, ему кажется, что Зак наклоняется к нему, его губы что-то шепчут, но никак не разобрать. Но Пайн улыбается – потому что выражение лица у Куинто потешное, такого он прежде не видел. Что-то определённо связанное с неподдельной заботой и ещё чуть-чуть – со странным сожалением, чуть виноватое. Словно ему не хочется уходить, но, несомненно, так надо, ведь в Берлин он вряд ли попадёт раньше следующего года, а Крис живёт в том же квартале, и у него куда больше шансов, так или иначе. Какое счастье, что он живёт в том же квартале!
Зак осторожно задёргивает шторы, оставляет ключ от номера на прикроватной тумбочке и цепляет на ручку двери бумажную табличку с надписью «Не беспокоить». Он надеется, что к тому времени, как он вернётся, Крису удастся отдохнуть и, возможно, даже больше. Возможно, даже что-нибудь изменится.
У перекрёстка на Хайнц-Капель Штрассе и Ханс-Отто Штрассе его ждёт старинный друг Петер из театрального колледжа с полными карманами забавных воспоминаний и сигаретой в зубах.

Иногда Крису кажется, что он просто чего-то не понимает. Цепляется отчаянно за нечто весьма определённое, выраженное всеми мыслимыми и немыслимыми способами – и не понимает. Он видит Зака через монолитное витринное стекло на первом этаже – тот неторопливо поднимается по ступеням, гостиничные двери перед ним автоматически разъезжаются в стороны, а Пайн никак не может представить, каково это – просыпаясь, красться босиком по дому, не обращая внимания на ворчание потревоженного Ноа и настойчивое мурлыканье Гарольда, глубоко вдыхать густой и горький кофейный запах, слушать тишину, ловить каждый шорох, терпеливо ждать и знать, что теперь каждый на своём месте. И вовсе не из-за пресловутого co-star.
Что-то останавливает его. Как будто лимит фантазии на сегодня исчерпан.
Куинто задумчиво пересекает холл, не глядя на людей вокруг – они либо коллеги, либо незнакомцы – и те, и другие неизменно находятся рядом, и он прекрасно осознаёт, что ничего не теряет в случае острейшего приступа равнодушия. Крис наблюдает за ним, и не понимает, что должен сделать, чтобы собрать все кусочки мозаики воедино. Так бывает, когда тебе удалось подобрать правильные и, казалось бы, подходящие друг к другу элементы, но они отчего-то не складываются – выскальзывают из пальцев, ломаются, крошатся... Ему нужна помощь, но он боится, что придётся просить, а это его уязвляет. Хотя в подобной ситуации трудно диктовать свои условия.
Зак останавливается на миг, окидывает взглядом разреженную толпу, и Пайн замирает вполоборота, понимая вдруг, что сердце бьётся где-то в горле, то и дело пропуская удар. И он страшно досадует на себя из-за собственной реакции – но ничего не может поделать, и, стараясь не спешить, идёт навстречу Куинто, который, наконец-то, замечает его среди прочих обитателей гостиницы и смотрит неопределённо, будто позволяет Крису самому решить, чем рисковать и к чему быть готовым.
Они молча поднимаются по лестнице – на некотором расстоянии, старательно притворяясь, что незнакомы, но между третьим и четвёртыми этажами Крис не выдерживает и, рассеянно отмечая, как где-то выше, выше, чем они сами, металлически стукаются друг о друга дверцы неисправного лифта, тянет Зака ближе к себе и целует. Совсем не так, как в ныряющем в воздушную яму авиалайнере, где его просто не хватает ни на что другое, кроме утоления собственной жажды перед лицом весьма вероятной опасности. Тогда он, кажется, готов был выбить себе зубы, почувствовать солоновато-медный вкус крови на языке, только бы не ощущать тряски. Теперь Пайн целует мягко и извиняюще. Он всё ещё чувствует усталость, но Заку ни в коем случае нельзя об этом знать, иначе всё закончится. Криса заботливо сопроводят в его номер, подоткнут одеяло, погасят ночник и, пожелав доброй ночи, исчезнут, осторожно прикрыв дверь. От приторности воображения сводит скулы.
В ночном Берлине нет ничего примечательного – сквозь узкое занавешенное жалюзи окошко он выглядит точно так же, как и любой другой большой город, и почему-то это немного огорчает Криса, потому как то, что он чувствует, не идёт ни в какое сравнение с испытываемым прежде. Это болезненно, немного мучительно и не поддаётся логическому осмыслению. Наверное, какой-то переломный момент, потому что именно переломные моменты сложнее всего предсказать или объяснить. Зак осторожно прижимает его к стене, ероша короткие волосы Криса, поглаживая, но от этого как будто только хуже.
И почему Пайну так отчаянно необходимы эти кофейные ранние утра и притворная пустота дома, за которой, как за занавеской, скрывается прошлая ночь?
Это определённо не страх, это что-то другое, чему пока нет названия. Робкая просьба не торопиться слишком уж сильно – тихая-тихая, просьба на грани шёпота.
Они добираются до номера Куинто, а ключи – в заднем кармане джинсов Пайна, и Крис отчётливо чувствует тепло ладони, гипнотическое тепло, многообещающее тепло. От такого сложно отказаться, но Пайн неожиданно открывает в себе недюжинную силу волю, чуть отстраняясь. Он и сам толком не понимает, почему отступает, когда его желания начинают исполняться. Наверное, мы просто инстинктивно боимся того, чего хотим больше всего на свете.
Пожалуй, мечты в большинстве своём – это обычное притворство, потому что жить без мечты – казалось бы, и не жить вовсе. И всё так сложно, и Пайн должен что-то решить, предпринять.
Они спотыкаются в полутьме и проходят знакомым путём от двери и до кровати вместе, переплетя пальцы, и почти не видно, что там – в глазах. Сомнение? Крис старается об этом не думать.
Но ощущает неуверенность всё равно, когда комната кренится вбок, летит, спотыкается, падает. И Пайн должен сказать. Предотвратить что-то, о чём, пожалуй, после можно будет сладостно жалеть. Не отказаться совсем, просто отложить хотя бы на время – потому что сейчас это как-то... не нужно. Оказывается, неудовлетворённые желания способны нести покой. Они обещают – а в данный момент готовы великодушно оставить в покое.
И если Куинто это понимает, то... Наверное, тогда всё действительно правильно.
И Куинто понимает.
Они просто устраиваются друг против друга без лишних слов - потому что нет ничего лучше, чем жить предвкушением. Помнится, именно Крис обещал себе его сохранить - и вот, обещание сдержал. Они просто лежат в темноте, путаясь в ногах и руках и одеялах, а ещё в джинсах, рубашках и футболках, потому что даже сама мысль о том, чтобы раздеться, невольно электризует воздух, а это не то, что им сейчас нужно. Но это знание они приберегут на будущее - пригодится ещё. И Крис, несомненно, счастлив. Что-то удалось, заняло правильное место, исправилось. Ему нужно сказать об этом Заку, но Пайн молчит. А когда, наконец, собирается с мыслями, Куинто уже спит - пристроив голову у него на плече, с растрёпанными волосами, бровями вразлёт и длинными ресницами, такими острыми на фоне бледной в свете далёких фонарей кожи. На сегодня этим всё и заканчивается, но Пайн совершенно не чувствует разочарования. Он остаётся один на один с очарованием.

20 июля 2009

@музыка: Fleur - Мы никогда не умрём

@настроение: переломный момент

@темы: Star Trek, EgZACHtly!, Фанфикшн

---

RPF: Save the day (Zachary Quinto/Kristen Bell)

Название: Save the day
Фэндом: актёры из сериала «Герои»
Автор: Reno
Категория: RPF (real people fiction) + het – no comments+)
Рейтинг: R
Пейринг: Закари Куинто/Кристен Белл (Zachary Quinto/Kristen Bell)
Предупреждения: на самом деле, я почти ничего не знаю об этих людях – могу ссылаться только на видео и интервью, но на самом деле – они такие милые друзья, особенно, когда дурачатся вместе, и я не могу не улыбаться, глядя на них. Поэтому без лишних слов – ОСС+)))
В рассказе присутствует Хейден Паннетьер (Hayden Panettiere – Клэр Беннет в «Героях»)
Персонаж Брис – выдуманный
Ну, всё довольно-таки банально=)
Примечание: всё началось со следующего видео (и ещё нескольких):
www.youtube.com/watch?v=952dogMG3I0&feature=rel... – в котором представлены кадры из описанных мною сериальных сцен (эпизоды 9-12, том 3 Villains)
Конечно, это не Закари/Кристен, а Сайлар/Эль, а я никогда не смешиваю актёров с их персонажами (и я искренне удивляюсь, когда люди делают нечто подобное – актёры – не персонажи, а персонажи – не актёры!), но этот клип мне очень помог.
А вот это как раз по теме:
часть 1 www.youtube.com/watch?v=o73pxlQLFAQ&feature=rel...
часть 2 www.youtube.com/watch?v=JvPkV7amDQc&feature=rel...
часть 3 www.youtube.com/watch?v=FhMuLAyqnwo&feature=rel...
и вот ещё
www.youtube.com/watch?v=BtTEvLuNwfI&feature=rec...
Я даю так много фоновой информации, потому что совсем не уверена в том, что данные актёры широко известны – и просто хочу, чтобы все, кто прочтёт фанфик, правильно меня поняли.
Кстати, у Зака и вправду куча вещей в полоску.
От автора: до этого я писала гет лишь однажды – но сейчас я не могу противиться вдохновению, которое дарит мне эта пара. Представьте только, что нужно сделать со слешером для того, чтобы он вдруг написал гет! Надеюсь, кто-то всё-таки сумеет оценить это=) Спасибо за внимание!

Окончание

- Угадай, что!! – заорал Закари, едва увидев её – Крис даже сделала шаг назад: Куинто порой являл собой некоторое подобие вечного двигателя. Но Белл нравилась его собственная особая усталость, приходившая после подобной сверхэнергичности – совершенно непохожая на усталость других. Он становился таким мягким, когда глаза закрывались сами собой, был таким уютно утомлённым, словно кашемировый плед у каминного огня в кресле-качалке. Словно иной человек – с тем же шоколадно-кофейным блеском в глазах, с той же улыбкой, но приглушённой, как свет ночника – он говорил о других вещах и по-другому реагировал на проявления мира. Мог долго смотреть в окно, неосознанно стискивая её руку, мог долго молчать, думая о своём. Что-то такое отчаянное проступало в нём в минуты усталости, что Кристен порой хотелось прижаться к нему, обнять, что есть силы, убедить, что всё будет хорошо, что всё сейчас хорошо, а если и было плохо когда-то – уже успело пройти.
- Ты – первая, кому я намереваюсь сообщить эту новость, - на самом деле, Куинто ненавидел шумиху. Сейчас же лишь он и Белл были здесь, на площадке перед закрытыми павильонами ранним утром – кажется, в половину пятого, как бы ужасно это ни звучало. Ни души.
- Первая и последняя? – осведомилась Кристен, понимая, что просто обязана ценить момент.
- Хм... нет, - признался-таки Зак. – Мне придётся сообщить о происходящем Тиму, иначе возникнут ненужные вопросы, подозрения, за мной установят слежку и, в конце концов, обвинят в двойной игре.
Крис изо всех сил пыталась сохранить серьёзное выражение лица.
- Это не смешно, да? – поинтересовался вдруг Куинто. – Я переигрываю?
Белл с удовольствием улыбнулась – будто вдохнула полной грудью.
- Нет, это смешно, Зак, - успокаивающе потрепала она его по плечу. – Но в чём же всё-таки дело?
Куинто улыбнулся в ответ.
- Я получил роль в большом кино, - прошептал он, наклонившись к ней. – О таком я мог бы только мечтать после всех этих чёртовых лет эпизодических явлений в сериалах, уныния, самокопаний и загнанности.
Кристен осторожно провела ладонью по его тёмным зачёсанным назад а-ля Сайлар волосам. Смешанные чувства.
- Ты рада? – поинтересовался он.
- Это прорыв, - пробормотала она, глядя ему в глаза. – Конечно, я рада.
- Но?.. – он всё-таки уловил каплю неуверенности в её словах.
- Но... - протянула Крис, не в силах подумать о том, что ей нужно было сказать. – Я буду страшно скучать по тебе, Зак.
Он будто растерялся – отступил, внимательно глядя на Белл, а выражение лица у него было такое, словно он увидел крошечного котёнка посреди Harbor Freeway.
- Хэй, Крис, - чуть хрипло проговорил он, - правда?
Она кивнула чуть скованно, но ведь на самом деле она чувствовала себя именно так – словно ей уже не доставало чего-то жизненно необходимого – кислорода, пищи, пеших прогулок, танцев, протеинов, белков, ванильного мороженого...
- Но ведь я буду и здесь, и там – по крайней мере, до конца этого сезона. А к третьему как раз успею отрастить утраченные брови, - Белл невольно хмыкнула, представив себе нечто подобное.
- Это будет уже не то, - ответила она. – Будет иначе. Нет, Зак, с приходом кино в твою жизнь всё изменится.
Звучало слишком уж пафосно.
- Крис, - насмешливо поморщился он, - никогда не думал, что ты страдаешь снобизмом!
И вовсе нет, подумала тогда она. А после, как и обещала, страшно скучала по его вечному присутствию на съёмочной площадке, когда он бродил вокруг да около, старательно делая вид, что занят, по совместным ленчам – где придётся, когда получится. Они больше не покупали картофель-фри и пончики, не ели тающий прямо в руках молочный шоколад, не пили кофе. Не бегали наперегонки до ближайшей закусочной, где продавали пломбирные шарики и хрустящие вафли. Они просто не успевали – Зак не успевал. Он мотался меж трёх миров, пытаясь быть Сайларом, Споком и её другом одновременно – не всегда по-настоящему получалось. Нет, как раз в работе он преуспел – сожаление касалось, пожалуй, лишь последнего – дружбы. Наверное, именно в то время и стало зарождаться нечто большее, как ни странно – тлело в этом безвоздушном пространстве, где он чаще отсутствовал, нежели был, казалось неопасным, приписывалось недостатку внимания и плоской, как листок бумаги, тоске. А после, когда они встретились вновь на съёмках нового сезона, и все расставания были уже позади – вспыхнуло губительным для Крис пожаром, вспыхнуло, как уголёк, которого коснулось живительное дыхание, безо всяких предупреждений, тревожных звонков и знаков – и невозможно было привыкнуть, невозможно подготовить пути для отступления, и Белл вдруг поняла, что окружена со всех сторон – некуда бежать. Внезапно она ощутила собственную беспомощность во всём, что она делала или могла сделать.

Музыка проникала вглубь. Поднимала волны. Бежала мурашками по коже. Кристен закрыла глаза, впитывая каждый звук, и пропустила момент, когда Куинто оказался в опасной близости.
- Привет, - проговорил он дружелюбно и протянул ей чашку горячего шоколада.
Она кивнула.
- Сегодня был непростой день, - заметил Зак. На этот раз он был в серой футболке, но Белл знала, что свитер в полоску где-то неподалёку. Могло бы показаться нелепым – то, как она всякий подмечала полоски и клетки в его одежде, но это было одним из простейших путей отвлечь собственное внимание от того, что могло бы скрываться под любым трикотажным узором и цветом. Крис не хотела думать и представлять – так становилось лишь хуже.
- Мне нужно с тобой поговорить, - интонация поползла вверх - чуть вопросительно. – Есть минута?
Белл кивнула.
- Конечно. Для тебя – всегда.
Закари отпил из своей кружки, видимо, собираясь с мыслями. По крайней мере, Куинто всегда отличался совершенно замечательной деликатной искренностью.
- Я... не мог не заметить, что ты избегаешь меня, - чуть сбивчиво проговорил он и замолчал.
Крис не стала комментировать эту фразу, поэтому он вынужден был продолжить.
- Я лишь могу догадываться о причинах, но для начала мне хотелось бы знать, так ли это на самом деле.
Белл не смогла бы дать ему однозначного прямого ответа – прозвучало бы слишком грубо, будто она взялась делить мир на чёрное и белое, напрочь забывая о сером.
Она действительно приходила гораздо раньше, чтобы умело скрываться среди остальных – в минуты отчаяния, но время от времени ей нужно было находить его взглядом, удерживать хотя бы на миг – и вновь прятаться. Она дорожила этой дружбой, подобной ей никогда никто ещё не предлагал, но теперь чаще всего Крис выбирала дистанцию, нежели расстояние вытянутой руки. Всё ещё пытаясь сохранить.
- Кристен, - вновь обратился Зак к Белл.
- Вовсе нет, - широко улыбнулась та, теребя наушник. – Разве я могу избегать тебя, такого чертовски обаятельного парня?
Зак чуть нахмурился. Кроме искренности он мог похвастаться и весьма нехитрой проницательностью.
- Тебе не удастся заговорить мне зубы, - покачал он головой. Поправил сбившийся ворот футболки. Машинально и чуть взволнованно отпил из кружки Кристен, напрочь забыв о своей собственной. – И этот беззаботный настрой вовсе не вяжется с твоим видом. Ты словно не спала несколько ночей подряд! Такой я видел тебя лишь однажды…
- О, благодарю за комплимент, - пробормотала Крис, выудив из заднего кармана джинсов круглое зеркальце. Она намеренно пропустила последнюю фразу Зака мимо ушей. – Действительно, немного не в лице.
Эти ночи и вправду были очень, очень долгими.
- Почему наша дружба больше не даёт тебе того, что ты ищешь? – раздельно проговорил Закари, и Белл вздрогнула, не отважившись вновь взглянуть на него.
- О чём это ты? – поинтересовалась она напряжённо.
На самом деле, теперь дружба давала ей даже больше, чем она могла пожелать. Эти отношения всегда были бесценными для неё – они оставались таковыми, всё же стремительно трансформируясь под натиском реальности. Возможно, совершенствовались, но вся проблема была в том, что для Крис куда предпочтительнее было бы оставить всё, как есть. Вернуться к тому дню, когда её впервые представили Заку, когда он так неожиданно впустил её в свою жизнь, и не было никого счастливее в этом мире, чем Кристен Белл.
- Если ты вдруг почувствуешь, что я больше не нужен тебе для того, чтобы смеяться или молчать вместе, ты должна будешь сказать мне об этом, - предупредил её Куинто. Он с восхитительной точностью отличал серьёзные драмы от обычных размолвок. – Нет ничего хуже лишних людей.
Крис не была лишней для него. Она просто не знала, в чём её исключительность.
- Кроме того, что этого никогда не произойдёт, - пробормотала она, - я бы не смогла вычеркнуть тебя из своих мыслей.
Отвернуться, закрыть лицо руками, не видеть – возможно, но вряд ли – забыть.

Когда ты вдруг понимаешь – какой-то частью своего существа – что в жизни человека, с которым ты ещё не успел познакомиться, как следует (но начало определённо положено), произошло нечто ужасное, порой не знаешь, как нужно себя вести. Есть номер мобильного, есть адрес – где-то на задворках сознания, есть в меру весёлые воспоминания о совместно проведённом вечере у друзей твоих друзей, смазанные статичные фотографии, но нет – совершенно – уверенности в том, насколько это возможно и позволительно – ворваться в эту трагедию, ослабить её железную хватку, сделать хоть что-нибудь нетривиальное…
С точки зрения Кристен – это было бы неуместно. Её «работа» длилась не один день, прежде чем она, осторожно открывая дверцу за дверцей чужой души, оказывалась непосредственно рядом. И слава Богу, что эта задача была поставлена не перед ней – по преодолению всяческих преград на пути к дружбе, на пути к человеку малознакомому, но интересному, волнующему, небезразличному. Не окажись на её месте Зака, не признававшего существования границ, кто знает, когда и чем бы всё закончилось.
Тогда их знакомству не было и нескольких месяцев, когда скрежет металла и визг тормозов ворвался в жизнь Крис вместе с гибелью её лучшей подруги. Выключил её жизнь, как настольную лампу или телевизор – выключил её сон, её покой, её смысл. Тогда мир мясницким топором вырубил из её существования всё, что прежде было значимым.
Телефон беззвучно завибрировал, погребённый под джинсами и шарфами – ещё день назад Белл собиралась разобраться со старыми вещами, от многих из которых стоило бы давным-давно избавиться, но не успела. Теперь «вчера» казалось невозможно далёким и ненужным. Как и «завтра». И «целая жизнь впереди» - тоже.
Кристен бездумно вдыхала и выдыхала, отсчитывая неровно секунды, не понимая, почему именно она сейчас здесь, живая, здоровая, а Дженни – там, во мраке и холоде, в застывшей крови и прощальной боли, в сложенном пополам теле, переломанных костях и выпушенной, словно кишки при харакири, душе. Во влажной земле. Под тяжестью могильного камня.
Телефон не желал успокаиваться. Кажется, звонили и час назад, и два, возможно, существовало уже около сотни пропущенных, устремлённых в никуда звонков, жизнь каждого из которых оборвалась столь же внезапно, что и Джен.
Она добралась до двух тысяч. Окинула невыразительным взглядом стылый обед, аккуратно устроенный на подносе. Есть было ненужно – вряд ли её желудок принял бы пищу добровольно, а к экспериментам она никогда не питала особого интереса. Нужно было заснуть – и встретить во сне знакомый взгляд, услышать знакомый смех, представить, будто всё оказалось ужасной ошибкой, не имеющей никакого отношения к истинному положению вещей.
Снова зажужжало – Крис осторожно потянула за рукав свитер – тот мягко сполз на ковёр, открыв уголок телефона. Белл дотянулась, чтобы посмотреть на экран. Не то чтобы её действительно волновало, кто звонит, просто необходимо было заставить себя сдвинуться с места и не сойти с ума.
Зак.
Он не мог ей позвонить, они едва знали друг друга, у него просто не было повода. Не было причин, достаточных для того, чтобы набрать номер. Может быть, он просто всё перепутал? Ошибся? От скуки? Или же это ей всегда требовалось объяснение?
Она нажала на подсвеченную ярко-зелёным кнопку, но не смогла выговорить ни слова.
- Кристен? – это абсолютно точно был голос Куинто, и в нём не было удивления или недоумения. Скорее, осознанная тревога. Совершенно, совершенно определённая. Знающая тревога, осведомлённая тревога. От такой хотелось заплакать, но Белл и этого больше не могла. Она чувствовала себя пластмассовой куклой с пустой головой, с пустотой внутри. Резиновой уткой для ванной. Голым манекеном в разбитой витрине.
- Крис, - повторил он, но она просто судорожно сжимала телефон – до весьма красноречивого хруста лёгкого пластикового корпуса.
- Милая, милая Крис, - прошептал он убаюкивающе, бархатно. – Ты не можешь молчать со мной, это несправедливо. Я звонил тебе множество раз, и я, наконец, добился того, что ты ответила. Ты не можешь молчать со мной после этого.
Что-то в его голосе заставляло её беззвучно бесслёзно всхлипывать, облокотившись о жёсткую спинку кровати. Будто кто-то делал ей искусственное дыхание, и вода из затонувших лёгких выплёскивалась наружу, горча спазмами в горле. Словно кто-то гладил её по напряжённой спине, по страдальчески сведённым плечам, по спутанным волосам.
Белл тогда и не знала, что у него самого в то время были страшные неприятности, и он работал в каком-то захудалом кафе, а роли не предлагали, но он всё равно звонил ей из Питтсбурга не смотря ни на что, настойчиво, требовательно добиваясь внимания.
А после вдруг приехал, хотя Кристен и не просила – надеялась, возможно, неосознанно, но просить бы и не посмела. Она выглядела ужасно, но это её ничуть не волновало, Зак же заставил её влезть в куртку и джинсы, буквально вытолкнул на улицу под сильнейший дождь, о котором Крис позабыла, как и о небе, и прохладе, и солнце, и ванильном мороженом, и горячем шоколаде. Они стояли друг против друга, захлёбываясь ливнем, молчали и не думали ни о чём, как казалось тогда Белл. Она могла быть в ответе за себя – но не за Куинто, а он вовсе не спешил делиться собственными соображениями. В то время он говорил немного – но Кристен было достаточно. И если бы вдруг он попытался отвлечь её болтовнёй – то всё бы испортил. Зак не проводил границ, скорее, он строил ненавязчивые и значимые мосты.
И по прошествии всех этих лет Кристен не раз спрашивала себя, как же ему удалось так чётко найти грань равновесия, баланса между собой и её горем – не переборщить с заботой, дать ровно столько лекарства её больной душе, сколько и требовалось, искусно избежав передозировки и недостатка. Не оступиться ни разу. Сделать всё, как это и было нужно. Вспоминать об этом теперь было страшно – не потому, что Дженни не стало, в конце концов, с этим ей удалось примириться, скорее, Белл опасалась потерять ещё одного друга, только-только возникшего перед ней, она боялась, что он будет говорить неправильные вещи, утешать её неправильными словами, но он так отчаянно справился, так отчаянно...

- Я не могла вляпаться ещё сильнее. Я чувствовала себя последней... идиоткой, - тщательно пережёвывала каждое слово Кристен – будто это могло бы помочь. – Я никогда в жизни ещё не проклинала себя так истово. Мысленно. Мне хотелось исчезнуть. Не быть.
Хейден не спешила высказывать своё мнение – не за этим она была здесь. Она должна была слушать – и вслушиваться в каждое слово.
- Этот чёртов звонок – он ведь такой оглушающе громкий, а я не услышала, - продолжала исповедь Кристен. – Как я могла не услышать такой оглушающе громкий звонок, Хей? С тобой когда-нибудь могло бы произойти нечто подобное?
Паннетьер не имела понятия. Наверное, она просто не желала думать об отношениях в рамках «Стоп! Снято!» и негромкого клацанья «Сцена пятая, дубль третий...».
- Я даже рада тому, что ухожу из проекта, - внезапно проговорила Крис. - И благодарна сценаристам за то, что они решили прикончить Эль.
Она пока не знала подробностей, однако в смерти своего персонажа была более чем уверена. Хоть какое-то подобие стабильности.
- Ты ведь понимаешь, - медленно проговорила Хейден, - что это – не решение.
Ей вдруг стало страшно не по себе.
- Нет, это восхитительное, гениальное, а главное – своевременное решение, - Белл могла бы даже засмеяться в порыве от болезненного облегчения, пульсирующего вместе с сердцем, но что-то помешало ей.
- Это бегство от себя, от реальности и от Зака.
Кристен ограничилась улыбкой – внутри всё вновь свело, как в тот самый день, когда закончились съёмки злосчастной сцены.
- Хейден, - проникновенно проговорила она, - для такой девушки, как ты – амбициозной, целеустремлённой, находчивой – это, пожалуй, лишь слабость, недоразумение. Для меня это – выход, возможность выжить сегодня, остаться собой – завтра.
Паннетьер нахмурилась.
- Ты должна принять тот факт, что всё меняется, ты не можешь влезть в капсулу с формальдегидом и притвориться, будто тебя ничего не касается!
- О, я хотела бы, - мечтательно протянула Белл. – Заморозьте моё тело, я дождусь лучших времён.
Хейден покачала головой.
- Ты – отрицатель, - жёстко проговорила она. – Отрицаешь то, что уже пришло – без твоего разрешения. Как далеко ты сможешь уйти? Перекроешь все каналы связи, сотрёшь номера, сделаешь пластическую операцию?
- Ха, это было бы слишком.
- Тогда в чём же твой смысл? Ты не в состоянии контролировать всё.
Крис иронично взглянула на неё. Не смотря на всё свою мудрость не по годам, рассудительность и невероятное чувство равновесия в жизни, Хейден оставалась верной своему собственному максимализму и отчасти наивному реализму, который не предполагал бегства. Он предполагал извечную борьбу.
- Зак – мой друг. Я не хочу терять друга только потому, что мне взбрело в голову, будто я влюблена в него.
- Но так и есть, Крис!
- Нет. Мне нужно избежать этого. Нужно отойти в сторону, успокоиться, сменить обстановку.
- Ты звучишь так, будто прошла через серьёзные испытания. Выжила после ужасной катастрофы.
- После Большого взрыва, - усмехнулась Белл. – В точку, Хейден.
Та устало обняла себя руками. Закатное солнце больше ничего не обещало – оно не питало ложных надежд. И вообще - предпочитало играть в равнодушие.
- Мне кажется, ты совершаешь ошибку, - негромко проговорила Паннетьер.
Крис вздохнула, пожав плечами. Она давно ждала вечера. Ночью чувствовала себя гораздо лучше – в укромном одиночестве и бессоннице. Она обманывалась, но этот обман в стенах дома казался ей гораздо меньшей проблемой, чем те, что ждали её на съёмочной площадке.
- Маленькая жертва ради большого благополучия, - задумчиво протянула Белл. На вкус было приторно-горьким. – Нечто подобное.

Крис нашла в толпе его руку и чуть сжала – она хотела выбраться из этой массы разгорячённых тел в шелках и шифоне, в бриллиантах напрокат и своих собственных куда более скромных украшениях. Вечер только-только набирал силу, но её уже не хватало воздуха. Нужно было выбежать на тротуар, почувствовать твёрдую землю под ногами, а не зыбкое предательство ковровой дорожки, за густой ворс которой цеплялись каблуки. Вокруг бушевало море фотовспышек, и Белл не могла понять, то ли у неё скрутило в жгуты желудок, то ли тошнота подкатила к горлу – пожалуй, сегодня не следовало выходить из дома, уж лучше бы она сейчас хрустела попкорном перед телевизором – в «Субботней лихорадке» показывали Джима Керри и Адама Сендлера... Куда более разумное решение, которого она не приняла.
Поэтому оставалось лишь вцепиться в Зака, который уверенно вёл её сквозь плотный душный воздух, прорезая толпу, словно крейсер, бороздящий океан. Он был таким высоким – Крис думала об этом и прежде, а теперь вдруг осознала в полной мере – и сердце вдруг стукнуло с силой в груди. Она не могла бы найти в Куинто ничего, что вызывало бы неодобрение, раздражение, досаду... Для Крис всё в нём было бы одинаково превосходно, возникни вдруг ситуация, в которой ей пришлось бы заявить об этом. Сейчас же она могла мысленно наслаждаться подобным знанием – и следовать за ним.
- Это сборище знаменитостей кого угодно сведёт с ума, - усмехнулась Белл, едва они вышли на открытое пространство – над Лос-Анджелесом раскинулось ночное алмазное небо, и если бы не частокол небоскрёбов – дух захватило бы от подобного великолепия.
Нечто в церемониях блестело фальшью, как искусственные камни. Настоящие же сияли на головокружительной высоте – и вряд ли кому-нибудь удалось бы заполучить хоть один из низ.
- Есть грандиозный план, - заговорчески подмигнул ей Зак.
Кто-то всё ещё спешил на церемонию. Мимо проходили шлейфы и банты, мокасины от Маноло и сумочки от Фенди. Куинто был облачён в чёрный парадный костюм и чёрную же рубашку – с его брутальной итальянской кровью он превосходно смотрелся с небрежно расстёгнутым воротом и зачёсанными назад волосами. Несколько прядей выбились, упали на лоб, но Крис находила это совершенно очаровательным. Она пугала саму себя этим вечером – слишком уж много совершенства приписывала она Заку.
- Ты слушаешь? – коснулся он её обнажённого плеча – бирюзовое платье оказалось не слишком удобным, оно сползало, и приходилось всякий раз поправлять замысловато утянутый лиф, но теперь это оказалось неважным.
- Конечно, - как в тумане проговорила она.
- Мы можем просто сбежать! - радостно воскликнул Куинто. – И никаких проблем.
- Есть одна, - заметила Крис. – Я объявляю номинацию «Прорыв года».
Зак с досадой поморщился.
- Они найдут тебе замену, - почти умоляюще протянул он. – Там полно знаменитостей. Какой-нибудь чудак обязательно согласится.
Он так надеялся, что Белл не смогла бы да и не захотела ему отказать. Ему самому, пожалуй, не терпелось уйти поскорее – что-то в этом вечере было другое, не требующее шумной вечеринки, скорее, нуждающееся в глотке свободы.
- Забавное будет зрелище, - улыбнулась Кристен. – Ты в смокинге, я – в вечернем туалете, мы – шествуем по улицам города.
- Мы просто идём и болтаем, - внёс коррективы Куинто. – А ты, чёрт побери, «в туалете».
- В вечернем, - со смехом подчеркнула Белл, - заметь, в вечернем туалете – это очень важно.
- По мне – так ни капельки, - заявил Закари, зашагав по тротуару. – Не отставайте, барышня в туалете.
Они много смеялись тогда, хотя, как заметил Куинто, «Лос-Анджелес никогда не сравнился бы с Нью-Йорком». Крис знала, что Зак влюблён в этот огромный город на Восточном побережье, который являл собой образец чуть сумасшедшей элегантности, которую Куинто всегда ценил. Лос-Анджелес в его представлении оставался местом обитания разгильдяев, местом шумных бесшабашных и бессмысленных вечеринок. Но в тот вечер ЛА стал вдруг для него чем-то большим – они шли мимо ярко освещённых витрин на Grand avenue, мимо пальмовых порослей, мимо других людей – шли против течения, но шли рука об руку, и это придавало сил.
Знаменитости, сбежавшие с вечеринки. Поначалу Крис чувствовала себя странно, но после, когда она скинула неудобные босоножки, осмотрев мельком перетянутые тонкими режущими ремешками ноги, и ощутила ступнями шершавый асфальт, ей стало гораздо лучше. Навстречу бросались яркие неоновые огни. Кто-то окликнул Закари:
- Сайлар! - и впервые он засмеялся над этим, хотя прежде предпочитал не обращать внимания.
- С тобой мы можем пройти в любое здание без пропуска, - усмехнувшись, заметила Крис. – Один твой взгляд исподлобья – и все охранники разбегутся в страхе.
- Я ужас, летящий на крыльях ночи, - низко проговорил Зак – он всегда использовал этот голос для роли. И добавил уже обычным тоном. – А это идея.
Белл посмотрела на него с интересом.
- Мы можем забраться на крышу и увидеть ЛА с высоты птичьего полёта, - развил мысль Куинто. – Это потрясающе, хотя, конечно, не лучше, чем Нью-Йорк.
Его привязанность к Большому яблоку порой удивляла, но так уж повелось – Нью-Йорк очаровывал Куинто, и он с удовольствием подчинялся этому очарованию.
Но и Город ангелов оказался совсем не плох – весь светился и переливался, гигантские рекламные щиты подмигивали, балансируя на самом краю, над пропастью.
Они вместе смотрели и вместе ощущали удивительное единение. И даже закрыв глаза, Крис чувствовала его рядом и чувствовала рядом удивительный вечер. Ветер трепал её светлые волосы.

Ветер трепал её светлые волосы.
Чуть раньше на нём был тёмно-фиолетовый галстук и вельветовый пиджак в рубчик.
Он прижал её к себе так крепко, что было непросто дышать. Прежде они так часто касались друг друга, теперь же она думала лишь о том, какие неудобства причиняют ей эти импровизированные объятия. Становилось не по себе. Крис должна была сказать, но не могла – горячее гипнотическое тепло ударило со спины – нечестно. Зак, пожалуй, и не представлял, какую власть имеет над ней – или же знал превосходно. Его правая рука покоилась на её талии, левая бережно обхватывала плечи.
- Ну, что же ты, Крис? – мягко поинтересовался он, наклонившись к ней. – Это всего лишь очередная сцена.
Ветер трепал её светлые волосы. На пляже в Сан-Педро, где рокот прибоя мешался с невероятно сладким жарким запахом пряной Мексики – и заставлял кровь быстрее бежать по венам, делал её жидкой, живой и слишком быстрой для Кристен. Они вылетели из Лос-Анджелеса сразу же после полудня, но на прохладу рассчитывать не приходилось – даже ветер был сухим, горячим, как вездесущий песок, хрустевший под подошвами вьетнамок на мраморных ступенях низкого офисного здания. Съёмочная группа должна была прибыть позже – работа должна была начаться после заката.
Часом ранее Белл ворвалась во временный штаб сценаристов, заявив, что наотрез отказывается играть в сцене с последним поцелуем Сайлара и Ель.
- Я была уверена, уверена в том, что вы прикончите её по-тихому! – кричала она, Тим смотрел на неё с недоумением – он никогда ещё прежде не видел её в такой ярости. Кристен едва сдерживалась, чтобы не броситься к широкому концеренц-столу и не разметать кипы белых исписанных от руки листков. Она не должна была допустить этого. Очередного взрыва её чувств.
- Мы могли бы назвать это «Прощание с Эль», - миролюбиво предложил Джеймс, ассистент Тима. – Только представь – вечернее пасмурное побережье, ты и Закари, и шёпот океана. Ведь в этом нет ничего сложного...
Он раньше пожалел бы о своих словах, чем действительно сообразил, в чём причина гнева Крис.
- Никаких «я», - раздельно и жёстко проговорила, она, зная, что у неё уже трясутся пальцы, да так, что сумка готова вот-вот выскользнуть из рук и упасть на пол, - никаких «Закари». Это Эль Бишоп и Габриель Сайлар Грей, чёрт побери. Это лишь персонажи твоего шоу, Тим, а вовсе не реальные люди! Как ты можешь сравнивать эти два мира, они слишком далеко друг от друга.
Она не желала себе даже злых жгучих слёз.
Она была измотана бессонницей и духотой, но хуже всего ей представлялась перспектива окунуться в липкий жар собственного горящего тела там, на пустынном пляже, лицом к лицу с Заком, его тёмным знающим взглядом.
- Нам нужна драма, Кристен, - отрезал вдруг Тим, успев прийти в себя после первой атаки. – Этот поворот лучшее из того, что нам предлагали. Зритель сойдёт с ума. Такая обречённость и хладнокровие. Убийство человека, которого ты, вероятно, смог бы полюбить больше жизни. Пойми, Крис, шоу это нужно.
- Шоу... – горько пробормотала она, понимая, что вряд ли выдержит подобное испытание.
- Никаких постельных сцен, - попытался приободрить её Джеймс. – Ничего серьёзного.
Она бессильно запустила пальцы в белокурые волосы, чуть взлохматив их.
- Через сорок минут выезжаем на побережье, - предупредил её Тим. – Ребята там работают, уже почти всё готово.
Вдруг навалилась ужасная усталость. Тягучая, непреходящая. Пожалуй, в машине можно было бы поспать. Она вышла, не сказав ни слова. Молчаливое согласие.
А после и вправду задремала под ровный рокот мотора, устроив голову на плече Куинто, который заботливо накрыл её чем-то тонким, как кисея. Пока это не мешало – её сознание затуманилось, она чувствовала тёплый запах земли и резкость заоконной отрезанной корпусом автомобиля предвечерней уходящей жары, жёсткость плеча Куинто, но и отстранённость – тоже. Отстранённость как защитная реакция. Превосходно.
Зак разбудил её, когда они, проехав через весь город, остановились у пустынного каменисто-песочного пляжа. Вода было совсем чёрной и казалась маслянистой, отражая и тёмное небо, и сияние фонарей на набережной. После захода солнца стало ветрено и, что характерно для ночной пустыни, холодно, это чувствовалось даже за поднятым стеклом автомобиля, и Кристен не хотелось выбираться из тепла и приглушённого света. Зак деловито скинул пиджак, ослабил и снял галстук и остался в простой белой футболке с кровавыми разводами – и когда успел переодеться?
Кто-то сунул Крис чёрную рубашку, в которой снимались предыдущие сцены. Неотвратимость давила, тянула за тончайшие ниточки нервов, Крис утрачивала мелкие осколки реальности, словно реальность вдруг обратилась кинопленкой с вырезанными кадрами – движения утратили плавность. Жизнь в режиме фотосессии – частокол кадров, которые не в состоянии отразить едва заметные переходы. Вот она в машине, у машины, захлопывает дверцу, идёт, чуть прихрамывая, к океану, трогает воду рукой – она всё ещё тёплая, но уже начинает остывать, хочется вернуться в крошечный отельчик у скалы, запереться в номере, оставить всё, как есть.
- Крис! – окликнул её кто-то – точно не Зак, тот разговаривал негромко с режиссёром.
Она отвернулась от океана, побрела к неясному свету специальных «сумрачных» ламп.
- Снимаем? – Белл усмехнулась – как будто она была в состоянии решать. – Через пару минут.
Она кивнула. Развернулась – и едва не налетела на Куинто. Он возник так внезапно, что Крис вздрогнула, вдохнув порывисто, но сил на то, чтобы возмутиться, уже не осталось. Зак нахмурился – для Белл подобная реакция была нетипичной. Обычно она шутливо замахивалась, делая вид, что сокрушительный удар в состоянии будет сбить его с ног, а сейчас почему-то стояла, опустив руки, бессильная, потерянная.
- Это ведь последнее, что только может быть, - проговорил Куинто, будто пытался достучаться до неё, запертой в собственных невесёлых мыслях. Ему недоставало её сопричастности, вовлечённости. И если прежде они были вдвоём – добровольно отделённые от всего прочего мира – то теперь вдруг оказались отдельно друг от друга.
– Последняя сцена, - его голос был тяжёлым и вязким, как мокрый песок.
Нечто последнее – что оно может тебе принести? Облегчение или ещё большую боль? Всё когда-то заканчивается – и как же горько от этого! Не смотря ни на что – ни на собственные мечты, грандиозные планы – то, что было ДО, уже никогда не вернётся ПОСЛЕ.
Жизнь в режиме фотосессии.
Ведь только-только они сидели друг против друга, измазанные в крови и усталости – как в иле. А после вдруг линия горизонта поехала в сторону, едва не став вертикальной.
Кристен знала, что чувствовать спиной гулкие круглые камни – это нормально, это привычно. Непривычно было то, как Зак смотрел на неё – теперь уже не с жалостью, как в прошлый раз, теперь по-дургому, иначе – но с горечью. Тень прорисовывала его черты резко и грубовато, искажала – Зак был не таким, он ни в малейшей степени не отражал свой персонаж – наверное, именно поэтому работать над ним Куинто всегда было особенно интересно.
Небо закрывали его спина и плечи. Неба почти не осталось.
Кристен едва успела почувствовать тяжесть его тела, когда её накрыло острой волной смешанных горячих чувств.
- Постой, - почти задыхаясь, пробормотала она, сбивчиво отталкивая Зака, будто защищаясь. Билась, словно пойманная в силки птица.
Он отстранился, устроив ладони по обе стороны от её головы.
- Я не могу, - шептала она снова и снова, понимая, что сейчас обхватит его руками за шею, прижмёт к себе, почувствует его целиком – спину, ключицы, проступающие сквозь ткань футболки позвонки - заставит поцеловать – по-другому, не на камеру - и уже не сможет остановиться. Это чувство мучило её сильнее, чем прежде. И вдруг он оказался повсюду – вокруг неё, его тело скользило вдоль её собственного, и у неё кружилась голова – до потери сознания.
- Кристен, - он так назвал её по имени, словно океан забился в самом сердце грянувшей бури – и стало ещё хуже. Потому что пробрало до мозга костей и до самого сердца, сжалось в животе и ниже, ещё ниже – она едва не простонала. Замерла, зажмурилась.
И внезапно Куинто безо всякого предупреждения опустился сверху, целуя так, что она едва не вырвалась, едва не закричала. Она чувствовала, как его колено – и шершавая джинсовая ткань – скользит по её бедру. Он чуть изогнулся, прижался к неё ещё сильнее, переплёл пальцы со своими и приподнялся.
- Мне жаль, Эль, - пробормотал Зак, нет, Сайлар, он поднял руку, готовый раскроить ей череп одним движением пальца.
- Снято, - устало отметил кто-то. – Превосходно. На сегодня всё.
Крис всхлипнула, пытаясь высвободиться, но он всё ещё был слишком близко, он сжимал её запястье, словно боялся, что она вот-вот исчезнет. Они так и поднялись на ноги – вместе, и Кристен не ощущала ни холода, ни ветра – только силу в пальцах, вцепившихся в ладонь. Резко сжав руку в кулак, она вырвалась и побежала вдоль кромки воды – по песку, по круглой обкатанной волнами гальке, чувствуя, что сбивает в боль ступни. Так всё и было – в одной рубашке, с проступающей сквозь бутафорский бинт искусственной кровью – Эль получила пулю в бедро, а теперь Крис словно получила настоящую пулю – в сердце.
Торжественные слова «На этом работа Кристен Белл в сериале закончилась» застряли в горле у Джеймса, пока он с недоумением переводил взгляд с Зака на удаляющуюся фигурку Крис. Куинто глубоко вздохнул и отправился вслед за Белл – по крайней мере, он был в ботинках, и идти было легче.
А Крис всё бежала – ноги болели, спокойная ночная океанская вода трогала ступни время от времени, не принося облегчения. В довершение ко всему она оступилась, упала и разбила коленку. И сидя там, на камнях, в пронизанной ветром ткани смотрела на капельки настоящей крови, не замечая, как солёные слёзы океана оседают на коже. Она запуталась окончательно – противоречивые чувства разрывали её на части. Видеть Зака ей сейчас хотелось меньше всего, но он пришёл, как всегда, без спросу – встал позади, увидел кровь, стянул через голову футболку и присел рядом.
- Я помогу, - предложил Куинто, но Крис не ответила.
Тогда он осторожно разогнул её ногу, промокнув разбитое колено хлопком, а после повернулся к Белл. Та отвела взгляд.
- Кристен, - этого человека она считала самым значимым, самым лучшим из всех, кто её когда-либо окружал. Её мнение не изменилось, только теперь отчего-то она нуждалась в его отсутствии. Здесь, рядом, вообще. Ей не хотелось больше думать о нём. Не сейчас. Ей нужно было вернуться домой.
Утром сжигали чучело – как шаманы какого-нибудь языческого племени. Тело Эль. Теперь этот персонаж официально выбыл из привычного и постоянного состава Героев. Остался лишь в умении Сайлара вырабатывать электрический ток отголосок её насмешливого взгляда. По крайней мере, для того, чтобы получить эту способность, Габриелю Грею не пришлось копаться в чужих мозгах. Уникальный случай, можно сказать.
Крис слушала треск пламени, смотрела на пробуждающийся океан и не представляла, что будет дальше.

Если ты влюблён в человека, наивно полагать, что дружба с ним всё ещё возможна. Как же странно осознавать, что оказался в тупике – надеясь вылепить новое из старого, остался ни с чем – как будто ребёнок успел разломать крепость из пластмассовых кубиков, выстроенную родителями, а после так ничего и не сумел исправить. Оставалось лишь плакать среди развалин, размазывая сопли и слёзы по лицу.
Крис не плакала. Всякий раз, когда ей хотелось выплакаться, она не могла – отчего-то. Будто не позволяла сама себе. Любой душещипательный фильм – пожалуйста, начинает капать в преддверии дождя, а как беда – полнейшая пустынная засуха.
Ей казалось, что она в бреду. Она не спала, но в то же время не в состоянии была воспринимать реальность адекватно – всё вокруг плыло, кривлялось, кривилось... Будто она наглоталась таблеток или выкурила пакет травы. Тело казалось тряпичным, кукольным, марионеточным – утратившим своего хозяина. Безвольные руки-ноги раскинуты на кровати. Кажется, она была в джинсах и какой-то рубашке – даже в обуви, просто не сумела заставить себя раздеться. Тяжёлый ремень давил на бёдра – Кристен ощутила это, вздохнув поглубже.
Мерцающий свет неизвестного происхождения - то ли ночник, то ли напольный фонарь на балконе – вызывал тошноту. Крис чувствовала себя совершенно больной – её лихорадило, и хотелось гранатового сока, как всегда и бывало, если начинался жар. Сок был красивого рубинового цвета с удивительным вкусом из детства.
Брис уехала с очередным поклонником в Майами, Хейден продолжила работу, изредка появляясь в сетевом чате, Зак...
Куинто не звонил ей ни разу с тех пор, как они отсняли сцену в Сан-Педро, и было в этом его молчании нечто успокаивающе-обидное для Белл: одновременно сбывались её желания и оправдывались страхи. Хуже она прежде себя ещё не чувствовала.
Поначалу сон был не нужен ей. Теперь же она оказалась не нужна сну. Она плавала в жидком бульоне из мыслей и обрывков мыслей, зная, что времени на восстановление ей понадобится много – даже больше, чем после гибели Джен. Тогда Закари удалось встряхнуть её, теперь же Куинто остался за пределами досягаемости. Кристен болезненно поморщилась. Как бы она ни старалась, ей удалось лишь всё превосходно испортить. Она едва различала выбеленный потолок.
- Какая нелепость, - пробормотала Белл, усмехнувшись – совсем как Эль, но Эль была мертва.
Сквозило в щель приоткрытого балконного окна. Жизнь не двигалась с места, прочно приклеившись к спутанным светлым волосам Крис, к её пальцам, к стенам квартиры, к спинке кровати. К ключам, прочно позабытым в замочной скважине по ту сторону входной двери.
Она безнадёжно и отчаянно скучала по нему – она не замечала, что пропускает и завтрак, и обед, порой за весь день съедает лишь сэндвич или выпивает кофе, не замечала, как осознаёт, что утро наступило или за окном стемнело. Тоска питала её – точнее, создавала лишь иллюзию наполненности смыслом.
Кто-то осторожно коснулся прохладной ладонью её горячечного лба. Убрал светлые прядки, щекочущие кожу, обвёл большим пальцем контур губ и подбородка. Крис не могла сказать точно, открыты или закрыты у неё глаза, но не было ни страха, ни тревоги. Будто она знала эти прикосновения давным-давно.
- Зак, - полубессмысленно пролепетала она – первое, что пришло в голову. – Закари.
Наверное, это не могло быть простым совпадением.
- Хэй, - он казался очень расстроенным и бледным, с трёхдневной щетиной и тревожными глазами.
И как он попал сюда?
Куинто помог ей сесть – внутри всё заныло. Она так давно не прикасалась к нему, что успела отвыкнуть от привычной естественности ощущения – кажется, поэтому она чувствовала себя настолько разбитой – хотя бы отчасти.
- Ну, что же это? - пробормотал он растерянно. – Что ты делаешь с собой?
- Не могу, - Кристен даже удивилась, услышав свой голос – что-то в нём было смешное и страшное. – Без тебя не могу.
Наверное, она была похоже на зомби или мумию с застывшим лицом-маской, вот почему он, пожалуй, просто поднялся и вышел. На балкон. Оставив дверь открытой – как приглашение.
- Зак, - требовательно позвала его Крис – она не была уверена в том, что в состоянии пошевелиться, но он не откликнулся.
По крайней мере, он был здесь. Кажется. Белл выкарабкалась из кровати, собрала рассыпавшиеся по спине волосы. Голова была тяжёлой, чугунной.
- Без тебя я не могу, - чуть задумчиво повторила Кристен, прислонившись к дверному косяку – пожалуй, слова были сухими, их казалось недостаточно для того, чтобы всё объяснить.
Куинто повернулся к солнцу, облокотился о перила и улыбнулся – так что в его тёмных карих глазах сразу же проступили золотистые блики-искорки, и они перестали быть такими тревожными.
- И чтобы это понять тебе потребовалось десять лет? – шутливо осведомился он, хотя Крис понимала, насколько серьёзно он воспринимает её слова.
- Вовсе нет, - пробормотала она, - я знала это с самого начала.
- Но ведь с тех пор прошла уйма времени, - заметил Куинто, глядя на снующий далеко внизу город. – А ты ни единого шанса мне не дала. Проявить себя. Спасти положение.
Он был совсем не прав. Он сотню раз спасал её от себя самой. Даже когда Крис и не подозревала об этом. Искусно обходил её барьеры и стены, пусть и трудно было порой. Теперь же он звучал чуть обиженно, но, скорее, как ребёнок - немного наигранно.
Белл прямо и пристально вглядывалась в него - так, как давно уже не смотрела. Она вдруг засомневалась, правильно ли Зак её понял – ведь о любви ещё не прозвучало ни слова, но, заговорив с ним, она имела в виду именно это, надеясь, что Куинто всё же прочёл между строк.
У него был жёсткий профиль. Но невероятно яркая улыбка. Густые брови порой чуть отяжеляли лицо, но лишь в те моменты, когда он принимал свою роль и работал на съёмочной площадке. Его голос мог быть поверхностным и беззаботным, а мог – рокочущим, низким, опасным. Он не проводил границ. Он никогда не проводил границ...
Отбросив все сомнения, теперь она сама готова была отказаться от них.

7 июня 2009

@темы: EgZACHtly!, Фанфикшн

---

RPF: Save the day (Zachary Quinto/Kristen Bell)

Название: Save the day
Фэндом: актёры из сериала «Герои»
Автор: Reno
Категория: RPF (real people fiction) + het – no comments+)
Рейтинг: R
Пейринг: Закари Куинто/Кристен Белл (Zachary Quinto/Kristen Bell) *см. картинки*
Предупреждения: на самом деле, я почти ничего не знаю об этих людях – могу ссылаться только на видео и интервью, но на самом деле – они такие милые друзья, особенно, когда дурачатся вместе, и я не могу не улыбаться, глядя на них. Поэтому без лишних слов – ОСС+)))
В рассказе присутствует Хейден Паннетьер (Hayden Panettiere – Клэр Беннет в «Героях»)
Персонаж Брис – выдуманный
Ну, всё довольно-таки банально=)
Примечание: всё началось со следующего видео (и ещё нескольких):
www.youtube.com/watch?v=952dogMG3I0&feature=rel... – в котором представлены кадры из описанных мною сериальных сцен (эпизоды 9-12, том 3 Villains)
Конечно, это не Закари/Кристен, а Сайлар/Эль, а я никогда не смешиваю актёров с их персонажами (и я искренне удивляюсь, когда люди делают нечто подобное – актёры – не персонажи, а персонажи – не актёры!), но этот клип мне очень помог.
А вот это как раз по теме:
часть 1 www.youtube.com/watch?v=o73pxlQLFAQ&feature=rel...
часть 2 www.youtube.com/watch?v=JvPkV7amDQc&feature=rel...
часть 3 www.youtube.com/watch?v=FhMuLAyqnwo&feature=rel...
и вот ещё
www.youtube.com/watch?v=BtTEvLuNwfI&feature=rec...
Я даю так много фоновой информации, потому что совсем не уверена в том, что данные актёры широко известны – и просто хочу, чтобы все, кто прочтёт фанфик, правильно меня поняли.
Кстати, у Зака и вправду куча вещей в полоску.
От автора: до этого я писала гет лишь однажды – но сейчас я не могу противиться вдохновению, которое дарит мне эта пара. Представьте только, что нужно сделать со слешером для того, чтобы он вдруг написал гет! Надеюсь, кто-то всё-таки сумеет оценить это=) Спасибо за внимание!

Картинки

I love you, guys!!

Начало

- Она сама не своя, разве ты не видишь? – Брис подалась вперёд, краем глаза следя за дверью – та всего мгновением назад закрылась за Кристен, пожелавшей свежевыжатого апельсинового сока со льдом. Как кстати!
- Разве? – рассеянно откликнулась Хейден, листая журнал – фотосессия вышла что надо, никаких пошлых кадров с кружевами да рюшками, всё стильно, лаконично... А эта индустриального вида потёртая кирпичная стена – подходящий антураж. Нужно позвонить Монике, поблагодарить, она действительно на своём месте.
- У неё совершенно дикий вид! – воскликнула Брис, не в силах больше сдерживаться. – Глаза горят огнём.
Хейден прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Кажется, кто-то здесь спутал лихорадку тропическую и ту, источником которой послужило неистовое волнение – вот где стоило бы искать причину происходящего. Пожалуй, железнодорожный состав свернул не туда и теперь нёсся на огромной скорости по встречной полосе привокзального полотна. Неизбежная катастрофа.
- Мне кажется, ты преувеличиваешь... – начала, было, девушка, когда Брис перебила её.
- Постой-ка, - медленно, почти по слогам, - я, кажется, знаю...
Хейден напряглась – неужели?
- Это всё началось, - задумчиво протянула Брис, - как раз после поцелуя!
Определённо, она была довольна собой.
- Поцелуя? – попыталась выглядеть изумлённой Паннетьер.
- Так точно, чирлидер, - улыбнулась рыжеволосая Брис, - всё началось с поцелуя и той самой сцены, которая последовала за ним. Крис говорила, что они сняли несколько дублей.
- Хм, - пробормотала Хейден. – Она ничего мне не рассказывает.
Брис просияла.
- Тогда ты тем более должна прислушаться ко мне – она ведёт себя странно, поверь мне, я знаю её как себя, и я уверена – с неё что-то происходит.
- Ну, - неуверенно покачала головой светловолосая, - ты ведь не станешь утверждать...
- Именно, - тяжёло обронила Брис, собираясь с силами. Она готовилась к бою.– Крис говорит о нём каждый миг, любая новость самым невероятным образом оказывается связанной с Заком, она переворачивает всё с ног на голову, и я могу поклясться, что даже за её молчанием скрываются мысли о нём. Вот этого я боялась больше всего.
- Нет! – отмахнулась Хейден. – Кристен знает, что романы на съёмочной площадке – это недолговечный бред. Как наваждение – каждый день одни и те же люди, ты просто влюбляешься поневоле. А тут ещё и постельные сцены – она профессионал, помнишь? Она не стала бы.
Нет, не стала бы, уже мысленно повторила Хейден. На всякий случай.
Откинув копну медных пронизанных солнцем волос, Брис ослепительно улыбнулась, чуть наклонив голову:
- Это Закари Куинто, подруга. Закари Куинто, скажу я тебе!
Хейден поблагодарила небеса, что врождённый скептицизм помог сохранить ей спокойный ровный тон и ироничное отношение к жизни.
- Ну, перестань, - протянула она, глядя в ярко-зелёные глаза, томившиеся ожиданием. – Крис знает Зака уже лет десять, они просто хорошие друзья, они любят быть вместе время от времени, подкалывать друг друга и всячески изводить окружающих. Они забавны, вот и всё. Но они – не пара.
Брис фыркнула. Исход битвы оставался неясным. Но это не значило, что за ней не должно было остаться последнее слово.
- Они смотрелись бы потрясающе, - прошептала рыжеволосая, поднявшись из лёгкого плетёного кресла, чтобы, облокотившись о перила балкона, окинуть долгим взглядом панораму городских джунглей, вобравших в себя всё то уродливое и прекрасное, что только смог человек разрушить и создать. На горизонте океан тонкой прослойкой отделял небо от земли.
- Единственная загвоздка в этом «бы», - усмехнулась Хейден, прикрыв на миг глаза – она представила, действительно представила то, как Зак обнимает Кристен, как он целует её по-настоящему, не в рамках кинокадра, как он просто находится рядом. И ей понравилось ощущение, возникшее глубоко внутри – счастье воочию наблюдать, пускай со стороны, но всё же – и понимать, что нечто подобное действительно возможно.
Брис вздрогнула, обернувшись.
На кухне, ударившись о твёрдое дерево пола, разбился стакан.

Что такое дружба, Кристен знала давно – и она шла к своим собственным выводам самостоятельно и решительно – словно искала ответ на вопрос, методично, дотошно. Все прошлые догмы, цитаты, утверждения казались ей недостаточными для того, чтобы проникнуть в самую суть странного чувства, рождаемого этой особой близостью душ. Она прогуливалась вдоль бортика тротуара, ступая легко, словно балерина, ждала машину, пинала мелкие камешки, глядела в безоблачное небо и размышляла.
Прошло много лет с тех пор, как она впервые задалась этим вопросом. Она смогла бы хотя бы частично ответить на него уже сейчас. Дружба в её понимании была неразрывно связана с границами дозволенного, которые каждый устанавливал для себя сам. И если ты изначально готов мириться с существованием незримых пределов, то значит и дружба с человеком возможна. А после начиналось то, что Крис называла работой. Работой по преодолению. Переступая границы, пересекая расстояния, разделяющие обычных знакомых, она завоёвывала друзей, получая право дотянуться до их рук, плеч и спин, коснуться их, обнять, позволить себе больше в отношениях с ними. Она меняла собственные правила в соответствии с тем, что предлагали ей окружающие, делая шаг навстречу. Ей нравилось ощущать принадлежность на кончиках пальцев. Завоёванные не смогли бы уйти, отныне и впредь их свобода соприкасалась с желаниями и нуждами Кристен, и они оставались так близко, что повода для беспокойства просто не существовало.
Зак не возводил стен, не разделял пространство, не проводил границ. Он вообще не вписывался в теории Крис и невольно опровергал большинство из её гипотез. Он никогда не слышал о «работе» в том смысле, который вкладывала в это слово Кристен, он не хотел «работать» подобным образом. Пожалуй, точно так же давно, как и Белл, он принял собственное решение – не пробиваться сквозь естественное отрицание других, скорее, сделать всё, чтобы этого отрицания не было с самого начала. Закари не видел преград, преодолению которых Крис всегда придавала такое большое значение, он просто не замечал их, тем самым заведомо разрушая. Когда они только-только познакомились, он первым делом притянул её к себе – так неожиданно, окончательно и бесповоротно, что Белл даже и не подумала сопротивляться. И если ей необходимо было время, чтобы добраться до сути, изучить человека, расположить его к себе, Зак сделал всё мимолётно, легко и непринуждённо. Она не успела оглянуться, как они подружились – неимоверно быстро, став рядом за минуту, став ближе за час – и к вечеру они знали друг о друге так много, что Крис оставалось лишь изумляться, насколько искренней она могла быть по отношению к, казалось бы, совершенно незнакомому парню.
Она могла прикасаться к нему, чувствовать тепло его рук... Прежде для этого ей требовались месяцы, а то и годы.
Их главным совместным оружием стал смех – заразительный и до странности отстранённый от окружающих, отделяющий их, заключающий их в некое подобие кокона. И вновь ощущение принадлежности пришло, чтобы остаться – но в этот раз совсем иное. Теперь Белл понимала, как дороги ей все те чудачества, которые возникали между ними, все шутки и странные поступки – в этом они выражались, этим она привязала себя к Заку.
Но было нечто тревожное в том, как легко принимал он новых людей, заводил новых друзей. Рядом с ним все будто становились лучше – и многие понимали это, и многие этим пользовались, и порой для Крис не могло быть ничего страшнее, чем возможность потерять те особые, специфические, ни на что не похожие отношения, в которых она вдруг обнаружила себя. И ей никак не удавалось прекратить следовать за ним, куда бы он не отправился, она находила его повсюду – именно так, как и хотела. Хотя бы в этом выражалась её воля, ведь Зак всегда был гораздо свободнее её самой – и он порой, пожалуй, не понимал, почему она так отчаянно нуждается в контакте с ним. Они были хорошими, лучшими друзьями, но Куинто не мог посвятить себя лишь одному человеку, а Крис не могла заставить его принять всю ту привязанность, что она готова была подарить. Недавняя сцена была отснята, но Белл вдруг почувствовала, как в ней что-то надломилось. Как уже было сказано ранее, Зак не признавал границ, но хлопок его рубашки создавал преграду всё равно – как и любая другая одежда, защитный покров, изобретённый обществом. И вдруг препятствия не стало – точно так же шокирующе внезапно, как возникли те давние объятия. Он просто расстегнул пуговицу за пуговицей в ожидании оглушающего для Кристен звонка, возвещавшего о начале съёмок, и оказался ближе, чем когда бы то ни было. И Белл вдруг досталась такая боль, о которой она прежде и не подозревала. Вокруг было полно людей – операторы, гримёры, костюмеры... А она будто срывалась в пропасть, прижатая к горячей коже сильными руками, вынужденная говорить что-то, сбитая с толку близким стуком чужого сердца.
Карьера актрисы. Катилась к чёрту. Долгая и по-своему успешная. В один миг рассыпалась в щепки. Нельзя давать волю чувствам на съёмочной площадке, ибо здесь они – фальшь. Лишь инструмент, пригодный для того, чтобы довести зрителя до экстаза.
Но это было... уютно?
Зак играл – улыбкой маньяка, взглядом Сайлара, а она так и оставалась Критен Белл, простой и смущённой, и всё никак не получалось влезть в оболочку Эль, надеть её образ. Он вдруг стал не по размеру.
- Удобно устроилась? – прошептал он ей на ухо, пока ставили свет – призрачный, сумрачный свет затмения в пустом разгромлённом доме.
- Вполне, - Крис порадовалась тому, что во всеобщей суете не было слышно, как хрипло и неуверенно звучит её голос.
- Не робей, - ободряюще улыбнулся Зак, а Белл вдруг ощутила, как острейший приступ паники забирает её целиком, пожирает, начиная с кончиков пальцев ног. Скоро и следа не останется.
- Ещё чего, - пробормотала она, надеясь всеми силами, что краска не залила лицо – это было бы отвратительно в подобный момент, будто она только вчера явилась на кастинг, неопытная, неподготовленная, никудышная актриса.
- Ты ведь покраснела, - расплылся в улыбке Закари, за что она готова была его ненавидеть, и коснулся её волос.
Она лишь успела одарить его взглядом загнанного в угол мышонка. Громадный котяра на его месте хищно бы облизнулся.
- Так, всё готово, - объявил помощник режиссера в мегафон – в деревянном коробе особой нужды в этом не было, но он пытался звучать внушительно. – Как там у нас по плану? Камера, мотор?
Крис закрыла глаза.

- О, Боже, - сокрушённо покачала головой рыжеволосая. - Крис, ну, что же ты? Что творится с тобой, милая?
Кристен молча пожала плечами – тыльную сторону правой ладони испещрили крошечные ранки-трещинки, рождённые битым стеклом. Она вдруг принялась собирать осколки.
- Постой, - остановила подругу Хейден, - я с этим разберусь. У тебя есть аптечка?
- Есть, - опередила Белл Брис. – Я принесу.
Она убежала в спальню.
Повисло неловкое молчание. Мельчайшие капельки крови были повсюду – у раковины, на рубашке Кристен, даже на её лице – как веснушки. Хейден, улыбнувшись, большим пальцем стёрла пару со щеки Белл.
- Всё в порядке? – спросила она, аккуратно поместив бумагу с завёрнутыми в неё осколками в мусорное ведро.
- Всё, кроме одного, - кивнул Крис. Она помолчала немного, прежде чем продолжить едва ли не в шутку. – В этом доме тонкие стены.
Хейден замерла, вздохнув.
- Вам не нужно было ждать, пока я уйду, чтобы поговорить. Всё-таки это касается и меня.
- Прости, - пробормотала Паннетьер. – Я не горела желанием обсуждать тебя за твоей же спиной.
- Это всё Брис, - невесело усмехнулась Кристен. – Она порой не знает, где грань между заботой и сплетнями. Но такая уж она – Брис – и не мне пытаться её изменить. Возможно, в этом вся прелесть...
- Это правда? – внезапно спросила Хейден. Просто не смогла сдержать себя.
Белл резко повернулась к ней, но не успела сказать ни слова.
- Подружки! – воскликнула Брис, продемонстрировав прозрачную пластиковую шкатулку, обнаруженную в шкафчике в ванной. – У меня есть кое-что для вас.
- Мы спасены, - картинно сложила окровавленные ладони Крис – едва заметная тень пробежала по её лицу.
- Не паясничай, - состроила гримаску рыжая. – Нужно убедиться, что стекло не попало в рану.
Белл с готовностью протянула ей руку.
- И в чём же всё-таки дело? – как бы между прочим пробормотала Брис, обрабатывая порез, не замечая выражения лица Хейден, которой все вопросы казались страшно лишними, страшно неуместными – возможно, пригодными в любой другой день, но только не сейчас.
Но Брис должна была докопаться до сути – или не должна? – не важно. Само её существо пожирало тайны, как шоколадные конфеты из коробки – и ей необходимо было поддерживать силы.
- Я просто страшно неуклюжая? – с надеждой предположила Крис, коротко взглянув на Хейден – та отвела взгляд.
- Ты прыгаешь с парашютом, грезишь о роупджампинге, и ты – неуклюжая? Будь это так, думаю, ты не дожила бы до двадцати восьми, прости за откровенность.
Она приступила к перевязке. Порылась в аптечке в поисках пластыря. Задумчиво покрутила в пальцах упаковку обезболивающего.
- Придётся тебе походить с этим украшением некоторое время, - ободряюще улыбнулась. – Я даже могу расписаться здесь, если это тебя утешит.
- Расписываются на гипсе, - машинально поправила её Хейден.
Рыжая недоумённо взглянула на неё. Паннетьер пожала плечами.
- Придётся как-то объяснить сценаристам, почему Эль должна в очередной раз угодить в переплёт, - вздохнула Крис, рассматривая белоснежный пока бинт – он слой за слоем накрывал ладонь, словно вторая кожа.
- Твоя работа – ты и разбирайся, - развела руками Брис. – К тому же ты не желаешь объяснять мне, в чём дело – и я ничем не смогу тебе помочь.
Она откровенно и бесцеремонно умывала руки. И в буквальном смысле, и в переносном. Брызги воды осели на огненной шевелюре, не в состоянии погасить пламя.
- Всё дело в этом дне, - заявила Белл. – Бывают удачные дни, бывают дни, когда всё валится из рук – и этого не избежать. Не каждый же – солнечное воскресение!
- Сегодня воскресение, Крис, - заметила рыжеволосая. – А объяснение никудышное.
Хейден хмыкнула.
Кристен послала ей полный мольбы взгляд.
Отдалённый шум города проникал в щели между жалюзи. Просачивался, как газ. Ожидание.
- Ну, почему же, - сжалилась, наконец, Паннетьер, - я на собственном опыте знаю, каково это – спотыкаться на ровном месте в самое обычное, казалось бы, утро... Это вспышки на солнце, Бри.
- И ты туда же, - укоризненно проговорила та. – А, кажется, четверть часа назад поддерживала меня.
- Я не... – предупреждающе начала Хейден, но Брис и сама поняла, что сболтнула лишнее, поэтому торопливо засобиралась – по её собственным словам, исключительно ради того, чтобы «не заразиться феноменальной неуклюжестью Крис, стремительно распространяющейся по всей квартире».
Едва дверь за ней закрылась, Белл выжидающе взглянула на Хейден.
- Поддерживала, - проговорила она бесцветно.
- Я лишь пыталась увести в сторону разговор, который был мне не по душе. Мне почти удалось переубедить её...
Она вдруг замолчала.
Кристен провела здоровой ладонью по столу.
- И у меня, пожалуй, должен был быть повод? – поинтересовалась Паннетьер.
Белл неопределённо дёрнула плечом.
- Ради чего я старалась? - улыбнулась Хейден. И вдруг посерьёзнела – солнце, скрывшееся за сизой грозовой тучей. – Скажи мне правду.
Часы звякнули в нерешительности.
Крис прищурилась, мгновенно выпустив все ядовитые колючки собственного непростого характера – её защитные реакции, натренированные нескромными вопросами журналистов и погонями папарацци, работали превосходно даже в отношении друзей. Немногие смогли бы смириться с подобным кактусом за пазухой. С таким кактусом, который, вероятно, оказался бы на стуле как раз в тот самый момент, когда вы уже приготовились сесть.
- Правда в том, - прошептала Белл – её губы чуть скривились, - что я могу разобраться с собственными проблемами самостоятельно. Мне хватит Брис для начала, и я не хочу, чтобы и ты последовала её примеру.
Хейден мысленно отвесила себе пинка – она перегнула палку. Сначала разговор «за кадром», и сразу же после – подобные требования. Ей следовало бы попросить прощения ещё раз – однако при частом использовании даже самые главные, важные слова обесцениваются. Как актриса, Паннетьер знала об этом не по наслышке. До ссоры не могло быть более пары неосторожных шагов. Хейден решила, что отступить было бы разумнее.

На нём снова был полосатый свитер.
- Стоп, - Зак ловко поймал её за руку, лишив всяких шансов прошмыгнуть незаметно в гардеробную. – Что тут у нас?
Он внимательно осмотрел забинтованную ладонь Кристен и, кажется, от его утренней беззаботности не осталось и следа. Белл виновато улыбнулась.
- Всё в порядке, - мягко проговорила она, осторожно разжав его пальцы. – Маленькое недоразумение.
- Недоразумение в бинтах, - уточнил Куинто, не собираясь подыгрывать ей.
- Точно, - кивнула Крис. – Активная порча собственного имущества. Разбитый стакан – одна штука.
- Мм, - неопределённо протянул Зак. – И ничего серьёзного.
Белл покачала головой – она понимала, что Куинто мог что-нибудь и заподозрить, но не знала, следует ли ей всё отрицать или же признаться в чём-то столь незначительным, что не в состоянии будет заслужить пристального внимания актёра.
- Абсолютно ничего, - подтвердила она, надеясь, что не кладёт добровольно голову прямиком в пасть ко льву.
- Что ж, - неожиданно легко сдался Зак, - тогда тебе нужно как-то уладить этот вопрос с режиссёром. Пусть сценаристы ломают голову.
- Уверена, они смогут это объяснить, - пожала плечами Белл. – Они изобретают столько безумных вещей, не верю, что им суждено споткнуться на мне.
Куинто весело рассмеялся.
- Ты ещё та заноза! – воскликнул он. – И мне даже жаль немного наших «интеллектуальных работников».
- О, перестань, - улыбнулась Кристен. – Ты мне льстишь.
Она знала, что совершает большую ошибку, продолжая весь этот разговор – стоило лишь дать себе волю – и картинка прошлой недели всплывала перед глазами, запястья ныли от невозможной близости, и яркий румянец проступал на коже. Крис не хотела, чтобы всё повторилось – ей не нужно было бы отпускать себя, она должна была научиться управлять эмоциями уже очень давно, и она почему-то она всегда думала, что вполне способна держать себя в руках. Пожалуй, не в этот раз.
- Ты побледнела, - заметил вдруг Закари.
Слава Богу, не покраснела!
- Всё в порядке?
- Что? Ах, да, - пробормотала Белл, проклиная себя. – Немного кружится голова.
Искреннее выражение заботы на лице Зака едва не довело её до слёз. Она больше не могла быть уверена в том, как ей держаться рядом с ним. Они были такими хорошими, хорошими друзьями, а теперь вдруг всё оказалось на грани. Не следовало, нет, не следовало соглашаться на съёмки любовной сцены! Нужно было отказаться, сделать что-то другое, нужно было остановиться сразу же после поцелуя, разве она не почувствовала тогда, чем всё может закончиться?
- Иди сюда, - он вновь потянул её к себе, словно Крис вновь вернулась в день их первой встречи, усадил рядом с собой, хотя Белл страшно боялась оказаться у него на коленях, обнял за плечи, чуть покачивая, будто ребёнка.
- Хэй, Крис, - позвал он тихо-тихо, будто хотел рассказать секрет, - Крис, Крис, что с тобой?
Всё было в тумане, его слова были в этом тумане, они лезли в голову, хотя Белл и не желала их впускать. Они плескались внутри, как летучие рыбки в океане.
- Тшшш, - прошептал Зак, гладя её по светлым волосам, - ну, что ты?
Неужели, предательские слёзы прорвались? Кристен зажмурилась – сейчас потечёт тушь, в горле загорчит, и она уже не сумеет сдержаться.
- Ты меня убьёшь, - вдруг проговорила она совершенно чужим голосом, так что Зак даже вздрогнул.
- Кристен? – осторожно протянул он.
Она улыбнулась. Неожиданно это пришло в голову – и теперь вилось дымком ненужной истерики. Кристен не собиралась играть по её правилам.
- В сценарии прописано, что Сайлар вскрыл Эль мозг, - сквозь слёзы хихикнула Белл. – Чёрт побери, как это мило с его стороны...
И насколько правдиво. Разумеется, вовсе не в отношении бедняжки Эль Бишоп, без пяти минут большой любви особо кровожадного маньяка, скорее, применительно к Кристен Белл как таковой, не причастной к этому миру героев, который здесь выстроился.
- Так ты из-за этого расстраиваешься? Крис! – в голосе Зака звенело такое страшное облегчение, словно Белл была при смерти – и вдруг выкарабкалась, вцепившись в жизнь зубами.
Нет. На самом деле, она упала, сорвалась вниз – когда поняла, что ещё более усугубила последствия собственной ошибки. Она знала – почти с самого начала – какая судьба уготована её персонажу, она могла бы гордиться тем, что Эль стала бы единственной, кому удалось подобраться так близко к запрятанной во тьме душе Сайлара, но теперь всё это ничего не значило. Важной оставалась лишь мысль о том, что вскоре ей придётся покинуть съёмочную площадку, распрощаться с «Героями» и остаться позади, в то время как все остальные продолжат свой путь. И Зак – тоже. Уже без неё.
- Мне просто обидно немного, - проговорила она, чтобы хоть что-то сказать. – Что бы ты чувствовал, окажись на моём месте?
Это было всего лишь вопросом, без задних мыслей, без прикрытий, без неочевидного, однако Куинто молчал.
- Даже не знаю, - проговорил он достаточно медленно для того, чтобы дать понять – в этой беседе всё совсем не так просто, как могло бы казаться.
У него были тревожные глаза. Карие. Тёмные, в тусклом свете коридорных ламп почти чёрные, и Кристен вдруг стало сложно понимать его. Она никогда прежде не замечала ничего подобного. В Заке не было скрытности, по крайней мере, на первый взгляд. Теперь же он внимательно изучал её – и хотелось вырваться, убежать, лишь бы спасти свою тайну. Ведь до конца оставалось не так уж и много.
- Что мы снимаем сегодня? – поинтересовалась Белл, чтобы немного разрядить обстановку, понимая, как неестественно равнодушно она звучит. Порылась в сумке. – Где-то здесь у меня всё было.
- Супермаркет, - криво улыбнулся Куинто. – Сцена в супермаркете. Ты обливаешься кровью, я волоку тебя через склад, за нами следует Беннет. А потом он перережет Сайлару горло...
Кристен вздохнула, попытавшись улыбнуться.
- Это не мы, - проговорила она, наконец. – Не мы, Зак.
Об этой ей следовало бы помнить всегда.
Она поднялась и проследовала по коридору, спрятавшись за первый же угол. Прислушалась – никто не шёл за ней, и можно было, прислонившись к холодной, как лёд стене, немного подумать. Признать, по крайней мере.

- Тебе не хватает серьёзных разговоров, - они как раз направлялись в ближайшее кафе, чтобы перекусить. Тогда о «Героях» ещё даже речи не шло. Тогда всё было проще.
Кристен улыбнулась. Она чувствовала себя глупой и маленькой рядом с ним – особенно после стремительного знакомства, случившегося пару-тройку недель назад. Всё дело было в том, что она вдруг впервые усомнилась в правильности собственных выводов по поводу дружбы. Мысли, принципы внезапно предстали перед ней в совершенно ином свете – со всей незрелой щепетильностью, которая порождала лишь досаду и раздражение в отношениях с собой. И если бы давняя знакомая не уговорила её, Белл, заглянуть на огонёк, она, вероятно, никогда бы не узнала, кто он – этот Закари Куинто, поскольку ей сложно было бы добраться до него самостоятельно, а меньшего Крис не желала.
- Мне не нужны, - всё-таки откликнулась она. – Я хочу жить весело – не в том смысле, что совершенно беззаботно и благостно, но, по крайней мере, смеяться всякий раз, когда это действительно мне нужно.
Он пропустил её вперёд, и Кристен в который раз почувствовала себя совсем далёкой от образа, которого она должна была бы придерживаться, чтобы соответствовать именно этому своему другу. Беспокойство.
Вряд ли Белл когда-либо задумывалась о том, что может быть неуверенной в себе – она играла роли, работала, создавала себя в мире киногероев и злодеев, и в чём-то она действительно преуспела – и, прежде всего, в том, чтобы не сравнивать себя с окружающими, не вычислять, что в ней может показаться им смешным, нелепым или жалким. Она принимала себя безоговорочно до недавнего времени. А теперь не могла отогнать назойливую тревогу.
- Ты всё время смеёшься, - отметил Закари, присаживаясь за свободный столик.
Официантка снабдила их меню.
- И ты, - усмехнулась Крис.
Куинто перелистнул страницу.
- Будто защищаешься, - негромко проговорил он.
Белл замерла на мгновение. Ну, зачем это?
- Не знаю. А ты?
Они переглянулись – два спокойных взгляда – карий и светлый голубой. И каждый из них оставался по-своему открытым и непознанным.
- Мы можем смеяться вместе, - сказал, наконец, Зак, когда им уже принесли кофе и сэндвичи – всё время до этого момента они провели в задумчивом молчаливом созерцании друг друга.
- Разве мы не поступаем именно так? – поинтересовалась Кристен, осторожно кусая сахарный кубик – ей показалось, что они вышли за пределы обычной беседы, и смех давным-давно перестал быть истинной темой их разговора. – Это то, чем мы и занимаемся.
По асфальту вдруг застучало прохладным дождём, и голос города прорвался в распахнутое окно – вакуум, окружавший их, лопнул, словно мыльный пузырь.
- Верно, - пожал плечами Куинто. – И это было... ммм... серьёзно.
Он сказал, будто ей не хватает серьёзных разговоров – но этого нельзя было осознать в полной мере, не попробовав. Этот обмен странными фразами оказался вдруг полным до краёв мыслей и впечатлений, что-то на первый взгляд простое и незамысловатое при тщательном рассмотрении обрело глубину. Это и было ценно для Кристен – она успела неоднократно убедиться – рядом с Закари и вещи, и люди менялись, подчиняясь неведомым законам. Чушь могла бы стать вселенской максимой в его интерпретации. Он обращал цвета с лёгкостью любого современного редактора цифровых изображений, и это очаровывало подневольно.
Их розыгрыши были призваны стать чем-то большим, наверное, об этом Белл пока не имела представления. Но ей нравилось знать себя частью. Быть рядом. Принимать изменения всей душой – непроизвольные, спонтанные.

Всё, что она действительно чувствовала в тот миг, замыкало собой сферу тактильных ощущений – не было больше её ясного сознания, её собственного «вечного сияния чистого разума», она погрузилась во мрак, она почти ничего не видела – перед глазами расплывались чернильные кляксы. Нужно было сказать – свои слова, те, что предназначались ей по воле сценаристов и создателей шоу. Вместо этого она лишь сильнее, отчаяннее вцепилась в тонкую ткань, окутывавшую её, время от времени соприкасаясь с чужим горячим и полным жизни телом, в котором звучало дыхание и речь. Её губы касались чужих губ, мягких и, казалось бы, уже родных, но ей было почти всё равно, она чувствовала себя совсем нехорошо, она чувствовала, что через минуту-другую её начнёт колотить, как в судороге или лихорадке. Зубы клацнули едва слышно, но он, вероятно, всё же поймал этот крошечный во всеобщей суматохе звук, потому что в следующий же миг её прижало так, что стало совершенно невозможно дышать, и ритмичный стук чужого сердца передался новой волной, пробирающей изнутри, словно низкие звуковые частоты. Крис осторожно, чтобы не потерять сознание, устроила голову на его груди, глядя в свет и блеск объектива камеры, затем, повинуясь внезапному импульсу, вернулась обратно к успокаивающе тёплым губам, целуя и понимая, что ломается, крошится, как стекло под ударом – прямо сейчас.
Где-то далеко за пределами разума закричали – по-хамски одобрительно, или же ей показалось? – свет стал ярче, мигнул пару раз, беспорядочный звук шагов заполнил пространство. Кто-то бережно коснулся её плеча, затем ещё раз...
Что-то творилось, что-то происходило вокруг, тени метались, люди спешили. Куда?
И вот возникла оглушающе странная страшная тишина, словно все вокруг замерли замертво – а, кажется, так оно и было на самом деле, по крайней мере, об этом Крис могла бы только мечтать – неистово желать этого, просить у неведомого дарителя, мысленно кричать об этом. Она не слышала звонка при окончании съёмки, она продолжала целовать, и целовать, и целовать...
Белл почувствовала, как дрожь скользнула вдоль позвоночника.
- Ребята, снято! Снято! – кричала ей – именно ей, не Куинто - Анна, помощница режиссёра, размахивая какой-то папкой плотного серого картона, словно неудачная пародия на Спасителя. – Снято!!
Кристен медленно вдохнула, до рези в лёгких. Она отчаянно сопротивлялась осознанию того, что сделала что-то не так, что, возможно, испортила всё, провалила – болезненно, как никогда прежде. Стыд шептал ей что-то на ухо, вливал яд в её голову.
- Ты можешь не целовать меня больше, - вкрадчиво проговорил Зак, а она, бездумно глядя в тёмно-карие глаза, была готова сквозь землю провалиться. Почти чувствовала, как медленно горит, сгорает. И всё ещё не в силах была сообразить, что пора подниматься на ноги, одеваться – хотя бы накинуть заботливо припасённый Анной халат – и уходить – на то время, пока ассистенты готовят площадку для новой сцены.
Он просто смотрел на неё – так, как смотрят, пожалуй, на неразумных, непонятливых – с крошечным намёком на жалостливую заботу. Слишком унизительно.
Она неловко попыталась опереться на локти и колени – но вновь оказалась в его поддерживающих руках.
- Ты в порядке? – он был воплощением невозмутимости, чёртовой профессиональности, которой так не хватало в этот момент, и Белл хотелось ударить его.
- Вполне, - горько пробормотала она, не оставляя попыток подняться. Что-то случилось со всем её телом – оно не желало слушаться, не желало работать, оно подводило её так предательски, и на глазах выступили слёзы. Что-то было не так. Всё было не так.
- Нам нужна сцена вторая, нам нужна сцена третья, - скучный голос где-то на фоне методично перечислял, прогоняя всё раз за разом в её голове. Нужно было выйти на воздух. Пусть и в одной рубашке Зака, едва прикрывавшей бельё.

@музыка: Den Wesley - Sylar song

@настроение: гроза...

@темы: EgZACHtly!, Фанфикшн