Русская песня, американские геи и много-много конфет

Большое позитивное очень сладкое НЕЧТО!..

16.12.2009 в 00:58

Пишет  django:

Клип "Конфеты"
Разбирала свое рукоделие и обнаружила нигде не опубликованный клип. Он посвящен Джастину и теперь есть где его показать!

Название: "Конфеты"
Автор: django
Жанр: юмор
Рейтинг: PG-13
Дисклаймер: видео (с) Cowlip, Showtime; песня "Дело не в этом" (с) "Звери"; фото принадлежат разным авторам.
Ворнинг: высокое содержание калорий, Итан во второй части

@темы: Vid, Изобретаю велосипед, There's nowt so queer as folk, Делюсь впечатлениями

---

Brian Kinney - Sexy Back

Забавно, как из одного и того же, по сути, видеоматериала можно слепить чушь несусветную или же просто шедевр. Их всех просмотренных мною клипов (нет, вовсе не каждый был бездарным, есть B/J очень даже ничего, романтичные, красивые, идейные) этот зацепил сильнее прочих. Динамичный и даже, не побоюсь этого громкого слова, драматичный=))
Жаль, качество ютьюбовское подкачало...=(

Автор: Dayln3
Песня: Justin (OMG!=)) Timberlake + Timbaland - "Sexy Back"

@темы: Vid, Изобретаю велосипед, There's nowt so queer as folk, Делюсь впечатлениями

---

I'm a cock-sucker! I'm queer! (c) Brian Kinney

Осталась последняя серия, которую я не хочу смотреть. Потому что знаю, что произойдёт что-то нехорошее, что-то катастрофическое. В душе и так катастрофа, в душе заложили бомбу, как в Вавилоне, и душу разнесло на куски. Говорят, есть даже погибшие. Тяжело раненых много. Тех, кто отделался лишь лёгким испугом, нет. Пострадали все. Вот такой это ящик Пандоры, Queer as Folk, вот такой это наркотик, вот такой FUCK! FUCK! FUCK!

Первое: Я люблю их.
Второе: Я люблю их.
Третье: Я люблю их всех (ну, за очень редким исключением). Из неприглянувшихся товарищей - Тед и Блейк. Первый постоянно заикался, волнуясь, чрезмерно дёргался и попадал в какие-то нелепые, на мой взгляд, ситуации, второй просто не оставил в душе след.

Остальным же хочется сказать следующее:
Брайан, почему нам всегда мало того, что у нас уже есть, но как только мы теряем то, что у нас уже есть, всё остальное перестаёт иметь значение?
Майки, не истери, ты напоминаешь мне мою мать временами. И тем самым автоматически занимаешь определённое место в семье. Не будь so pathetic! (c) Brian Kinney
И тем не менее ты ЧУДЕСЕН!
Дэбби, ты superwoman=) И почему в комиксах до сих пор нет такого персонажа, I wonder??=)
Линдси, ты самая красивая черноглазая блондинистая женщина, которую я когда-либо видела.
Мэлани, на твоём примере короткая стрижка - и вправду сталь и некоторая стервозность характера. Stop being so overprotective!
Профессор, люблю, как ты обнимаешь Хантера и как заботишься о нём. Продолжай в том же духе.
Хантер, представляю, каким красавчиком ты станешь! Переплюнешь самого Брая!
Эммет, не теряй своей волшебной силы феи, гы гы=)
Джастин. Sunshine. Я тебя понимаю. По крайней мере, мне так кажется. Где бы ты ни был, что бы ты не делал, возвращайся, пожалуйста, домой, к своему старине Брайану. Без тебя у него в глазах пустота, даже если в этот момент кто-то виртуозно gives him blow job.

- Брайан Кинни - самый честный человек на всей Земле. Поэтому от его честности порой так больно. Поэтому честность утрачивает смысл. Чистая честность, как чистый кислород - неотъемлемый компонент воздуха, но дышать им невозможно.

- Ничего уже не будет так, как прежде. Будто жизнь прожил, а теперь хочется исчезнуть, чтобы последним чувством, последним воспоминанием стало именно это, непотускневшее со временем, нет, в самых ярких красках. Как будто был кем-то совершенно иным, а после обрёл себя. Вот что это такое. Пять сезонов. 83 серии. Тонны полезного американского слэнга=) познавательно смотреть в оригинале. Рекомендую.

Ах, да, и четвертое: Я люблю их. И ненавижу. За то, что проделали огромную дыру в моём сердце.

@музыка: Hurts - Wonderful Life

@настроение: 't hurts, hurts, hurts...

@темы: Изобретаю велосипед, There's nowt so queer as folk, Мысли вслух, Делюсь впечатлениями

---

Some other people

Название: Some other people
Фандом: Iron man 2008
Автор: Reno (aka Reno89)
Категория: slash, намёки на het
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Тони Старк/Йинсен, намёк на Тони/Пеппер
Предупреждения: возможны нарушения в порядке следования событий
От автора: впервые могу сказать, что написала исключительно для собственного удовольствия, поскольку в рунете не нашла ни единого фанфика по ЖЧ 2008, а жаль. Если заинтересует кого-то ещё – буду чрезвычайно рада=)) Спасибо за внимание!

Some other people - Окончание

- Пеппер, у тебя большие руки?
Она рада тому, что он впервые за всё это время обратился к ней сам. Ведь она едва не начала чувствовать себя лишней в этом доме.
Тони просыпается из-за того, что свет реактора бьёт ему в лицо, напоминая. Сердце Старка исправно гонит кровь, но он знает – предел совершенству может наступить в любую минуту. Короткое замыкание настигает его на полпути к цели, когда он пытается справиться с ситуацией самостоятельно.
У Пеппер руки изящные, с длинными пальцами и узкими ладонями. У Йинсена ладони шире, но его кисть с лёгкостью проходит сквозь металлический цилиндр, нащупывая коварный провод, который необходимо соединить с контактами реактора. Тони лежит на кровати, составленной из ящиков из-под оружия Страк Индастриз, и смотрит на Йинсена снизу вверх, так, как никакой другой уважающий себя покоритель женских сердец не смог бы смотреть на мужчину – с острыми высокими скулами, бородкой с пробивающейся сединой и сосредоточенностью в глазах. Реактор светит ровным чуть голубоватым светом. Это Тони собрал реактор, он вправе гордиться собой, но сейчас почему-то ему становится страшно, он вдруг понимает, что генератор, тянущий из него жилы, научил его бояться боли. Ты живёшь в большом городе, где каждый день существует вероятность прищемить палец, обжечься, заполучить синяк, содрать кожу на коленке. Какая часть этих вероятностей становится былью? Фифти-фифти, не иначе. Пугающая статистика. И самая страшная опасность – наткнуться в подворотне на пьяную компанию и расстаться с бумажником. Даже смерть – нечто далёкое и эфемерное в асфальтовом царстве. Так не бывает, говорят городские обыватели, этого никогда не случится с нами. С ними этого и вправду не случается, это случается в непосредственной близости от них. Однажды утром они узнают, что у соседей случился пожар. Что у соседей случилось ограбление. Что стены в соседской квартире вымазаны кровью. Возможно, это даже дико.
Тони, конечно, получал в зубы. Пару раз ему сворачивали челюсть. Но всё же он был ребёнком, который водил дружбу с платами и полупроводниками, а не с хулиганами из неблагополучных районов. Он не знал настоящей боли. Он никогда не подозревал, что существует такая боль. О чём не знаешь – того не боишься. О чём знаешь – боишься вдвойне. Ведь если есть эта боль, логически рассуждает сознание, то, значит, может быть и хуже? Боль, которая рвёт на части?
Старк ломается, как канадский клён в чудовищную бурю. Он почти слышит, как с треском гнутся его самоуверенность, его апломб, его чувство всеобъемлющего превосходства, его гордость, в конце концов. Мир вокруг него наполнен болью людей, которые родились в этой боли, жили в этой боли и умерли в боли, и подобная мысль заставляет его зажмуриться на миг – а нужно на целую вечность. Он знает, каково это – ощущать осколки гранаты в теле. Он думает, что если умножить боль одного человека на сотню, на тысячу, земной шар не выдержит и воспламенится. И это только граната, а пули? Те пули, со смещённым центром, которые крадутся по венам, скользят по изгибу печени, желчного пузыря, клюют лёгкие, словно птицы-падальщики… А зажигательные снаряды? Что значит – гореть заживо? Есть ли тот, кто пережил эту пытку? Что значит – когда твоя кожа плавится, обнажает плоть, и плоть плавится тоже, плоть тлеет, а ты смотришь, смотришь на это, пока жар не опаляет кости, но ты всё ещё жив и ты всё ещё смотришь? Что значит – когда под ногой разрывается мина? Что чувствовать в таком случае? Что, если вместо ноги ты видишь обломки и кровь своих мечтаний, что, если вместо руки у тебя – пламенеющий факел? В горле Старка – тошнотворная горечь. Он болен и слаб, он мучает себя и никак не может остановиться. Он знает, что даже с малой толикой боли ему сейчас не совладать. Каждый его нерв дрожит и звенит в ушах, он может сейчас умереть от одного-единственного прикосновения стального острия иглы к ладони. Пахнет спиртом и песком. Это Йинсен проводит последние приготовления.
- Это больно? – спрашивает Тони, кляня себя, на чём свет стоит. Его голос звучит чертовски испуганно, чертовски неправильно, и он не хочет брать на себя ответственность за этот глупый вопрос. Он вздыхает. Ничего не исправить, а у Йинсена отличный слух, он слышал, да, чёрт бы его побрал, он знает, что у Тони зрачки чёрные, как выгоревший уголь, огромные, как у наркомана под кайфом, он видел, должно быть, такое уже сотни раз, и он вправе смеяться. Потому что он резал Тони вот этими самыми руками, он резал его по живому, живому телу, он вспарывал его живую кожу и копался в его живых внутренностях. Кем он был прежде? В горячке и бреду у Старка такого вопроса не возникает.
Пеппер боязливо запускает пальцы в холодный металлический ход, ведущий в неизведанные глубины Тони Старка. Тони морщится от неприятного предвкушения, внутри него – скользкий слизистый сгусток, текучий и комковатый. Он ничего не значит для Тони, они не вместе, просто им приходится сосуществовать.
- Это не гной, это неорганические плазменные отходы. Прибора, не моего тела,- успокаивает он Пеппер.
Это даже забавно – она такая чёткая и организованная как в словах, так и в действиях, такая идеальная, но теперь она вдруг спотыкается – не в буквальном смысле, конечно. Она стоит в миллиметре от Тони, закованного в хлопок пижамы, её рука покоится на спинке кресла, её ладонь, кажется, касается волос на затылке Тони, и ему просто хочется чуть сдвинуться, чуть повернуться, чтобы преодолеть это ничтожное расстояние между ними. Наверняка, эта желеобразная субстанция останется у неё под ногтями.
Она – девчонка. Тони – мальчишка, который притащил ей лягушку с болота, дождевого червя, личинку жука – любую мерзость, как шалость, любую живность, которую бояться такие девчонки с такими рыжеватыми волосами и такими глазами цвета осеннего неба над Манхэттеном.
Магнит выскальзывает, сердце вот-вот остановится, и Тони нравится это ощущение. Сейчас он точно также близок к смерти, как близок к жизни. Его устраивает равнозначность шансов. В Афганистане он был ближе к смерти. Кому это придётся по вкусу.
Йинсен нависает над Тони подобно скале, о которую волны бились тысячи лет, подтачивая камень, истончая его. Йинсен упирается рукой о выступ ящика, он рискует получить занозу, а вместе с ней и столбняк. Старку не улыбается остаться в пещере одному, поэтому он хватает Йинсена за руку и удерживает его тонкие пальцы на безопасном от неровного дерева расстоянии. Вопрос Тони остаётся без ответа, и Старк готовится к боли. Он думает, на что это может быть похоже. И решает, что на прикосновение раскалённого прута – белого, прямиком из цепкой и жаркой хватки ацетиленовой горелки.
У Йинсена в руках – чистый свет. Такой не похож на солнечный, жёлтый и тёплый, этот свет – он как сухой лёд. Он безжалостный.
Вопреки ожиданиям реактор занимает своё место, не причиняя Тони ни малейшего беспокойства. Щелчок.
- Легко и изящно, - с полуулыбкой шепчет Йинсен.
Щелчок. Он поворачивает реактор, заполняя паз. Его ладонь остаётся лежать на изрезанной шрамами груди Старка. Они смотрят друг на друга, и ничего не происходит. Тони знает, чего ему не достаёт. Вкуса песка и горькой воды, простоявшей на жаре целый день, впитавшей в себя недобрую прохладу пустынной ночи. Но после всех глупостей, страхов, после вопроса в два слова Старк говорит себе «нет». Пошёл ты, Тони, говорит он себе. Ты слабак, Тони, и трус. Какой из тебя герой. Отвали.
Йинсен молчит. Йинсен ничего этого не слышит. Он не может слышать мыслей Старка. Тони отстраняет его руки, но затем, почувствовав пустоту, тянет обратно – с отчаяньем погибающего прижав к себе, стискивая запястья.
Он смотрит в светлые глаза Пеппер, которая вытирает руки салфеткой.
Глаза Йинсена за бликами стекол кажутся совсем серыми, как дождливый день, и понимающими. Тони ненавидит, когда на него смотрят с пониманием.
Йинсен незаметно высвобождается, ускользает, Йинсен робко касается ребром ладони щеки Старка, ведёт вниз, очерчивает линию челюсти, он очень осторожен, как будто Тони – весь фарфоровый, весь хрустальный, ненастоящий, слишком хрупкий для стальной воли. Старк злится. Он впервые злится по-настоящему со дня взрыва, диверсии, захвата в плен. Он с удивлением осознает, что это действительно так – он не испытывал гнева тогда. Он позабыл о гневе. Наверное, ему просто не пришло в голову думать о несправедливости мира.
Но удивление уходит. А злость – нет.
Пеппер уходит. Она отворачивается от Тони и, бережно храня в руках отживший своё реактор, словно птенца, выпавшего из гнезда, идёт к двери. Старку кажется, что он должен остановить её, но он совершенно не представляет, по какой причине. Поэтому и не останавливает. Он не любит необъяснимых порывов. Они чужды ему. Они выбиваются из электронной микросхемы его жизни.
Его раздражают лёгкие прикосновения, он хотел бы… Хотел бы, чтобы Йинсен ударил его, вместо того чтобы играть в такие игры. Йинсен очень осторожен, но Тони хочется, чтобы он стал грубым, чтобы схватил его, прижал к кушетке. Чтобы выразил злость самого Старка, избавив Тони от необходимости справляться с нею самостоятельно, один на один. Тони хочет почувствовать шершавый хлопок его рубашки, горячую тяжесть его тела, потому что ему кажется, будто он успел позабыть ускользающее чувство. Когда-то давно. Когда он был привычным для себя, без этих причудливых желаний. Он не может оставаться на расстоянии, только не в этом каменном мешке.
А ещё Тони думает, что сошёл с ума.
Пеппер поднимается по лестнице – шпильки её лаковых туфель царапают камень пола. Звук режет слух, Тони идёт к раковине и включает воду, чтобы заглушить тонкий скрежет металла о мрамор. И заодно моет руки.
Он с силой тянет Йинсена на себя, он делится с ним напряжением, он хочет его, это такой примитивный животный инстинкт, стресс, потребность почувствовать прикосновения другого человека. Просто животный инстинкт, который перерастает в нечто большее. Тони верен инстинктам тела. Позже он осознаёт, что никогда не спрашивал у Йиинсена, чувствует ли он это желание, или же просто подчиняется чужой яростной воле. Неужели, он был так слаб? Тони больно даже думать об этом.
Он закрывает вентиль с синей маркировкой, вода исходит парком.
Взгляд Йинсена скользит в сторону – за его спиной камера, она подмигивает красным и ненавязчиво напоминает о своём существовании. Тони дышит тяжело, он ждёт чего-то, всё равно, чего – и, наконец, приходит страшная слабость. Слабость пульсирует внутри, потому что Тони слишком многого требует от себя и собственного тела. Кажется, слабости не нравится реактор, она жаждет вытолкнуть его, словно пробку из бутылки с дорогим вином, и выплеснуться вместе со всей сутью Старка на пыльный пол пещеры.
Тони знает, что смотрит в крохотный объектив камеры. Им нужно остановиться сейчас, иначе мясники из числа головорезов найдут себе новое развлечение, нежели каждодневное созерцание измотанных пленников, кующих чужую смерть.
- Не надо, Старк, - без слов понимает его терзания Йинсен. Он не называет Тони по имени, и это не нравится. Так много вещей в этой жизни, которые не нравятся Тони, и их становится всё больше. Они заполняют собой реальность. И это тоже не нравится.
Тони зовёт Йинсена Йинсеном, и никак иначе.
У камеры круглый рыбий глаз, он равнодушный, а не любопытный, как у домашнего металлического дурашки. Он тусклый и снулый. Он всевидящий.
Они всю жизнь будут прятаться – а Тони верит, что эта пещера отныне – их жизнь, их жизнь в жизни, но для кого-то и смерть. И даже если эта жизнь однажды выйдет за границы безжизненной пустыни – они всё равно будут прятаться до конца. Старк не думает о том, что будет «концом», ему нет дела. Он не хочет выбираться, не хочет заглядывать за забор с колючей проволокой. В этой новой жизни злость возникла всего лишь пять минут назад. Страх – час назад. Боль – несколько дней назад. Кажется, он родился неделю назад. Сначала умер, а потом родился. Есть такое дело.
Он держит камеру в поле зрения и поднимается с жёстких ящиков, становится прямо, хотя из-за реактора тяжело в груди, холодно, и колени подкашиваются. Из-за реактора он чувствует себя калекой с протезом вместо сердца, это искусственная система жизнеобеспечения, она не имеет отношения к его телу, она смеётся над ним, потому что отныне и впредь реактор правит Тони. Он решает, как ему существовать – в боли или тишине. А ещё он издаёт привычный Старку звук – глухое низкое гудение, как в высоковольтных проводах. Он будет жить под аккомпанемент этой музыки, и однажды она его доконает.
Между обзорными зонами двух камер не более пяти футов, но Старк умело использует «слепое пятно», позволив себе передохнуть. Он делает шаг – не в направлении нового шоу двадцать четыре часа в сутки, он делает шаг на тёмной стороне этой луны, до отказа напичканной взрывоопасными смесями. Он становится на колени, опирается на руки, и его никто не видит. Он забивается в угол, рядом медленно опускается Йинсен, никто их не видит. Они за кадром, они за кулисами пропахшей мазутом сцены, они прячутся, но это помогает жить. Тони щёлкает пальцем по стеклянной перегородке реактора, тот гудит рассерженной осой. Кажется, они понимают друг друга – как враги, которым ничего не стоит сойтись и встать бок о бок для достижения не таких уж и разных целей. Тони запрокидывает голову и подставляет затылок шершавым прикосновениям камня, а шею – щекочущим прикосновениям Йинсена. Тони так плохо. Его по капле заполняет разочарование. Этот угол недосягаем для камер. Камеры видят только их ноги. Пусть думают, что гений оружейной индустрии не в себе, пусть думает, что он подыхает.
Йинсен его дразнит.
Тони смотрит на воду, мутную из-за высокой температуры. Он так и не дождался боли. От Йинсена боли не дождаться, он способен причинить боль лишь во спасение. Наверное, он хороший человек. Из числа тех, над которыми Тони в другой своей жизни снисходительно посмеивался.
Они сидят на холодной земле – значит, снаружи уже ночь. Когда солнце в зените, стены теплеют.
Вода становится вязкой, как расплавленное стекло. Старк думает – ещё мгновение – и ловит запястьем струю, обжигается, почти сдерживая шипение, а затем и крик, и выдыхает.
- Но никого другого у меня нет, - эти слова звучат, словно признание. Тони скуп на откровения, но что-то в нём всё же никогда уже не станет прежним.
Йинсен гладит его по волосам. Злость уходит. Клонит в сон.

Высокотехнологичный тостер преподносит Тони два золотистых ломтика с аппетитной сияющей под разлитым в верхних этажах солнцем Малибу корочкой. Старк с лёгкостью признал бы, что скучал по ним.
Среди песков и пища, наверняка, сухая и колкая, устремляется в горло, грозясь задушить.
Тонкий слой соуса истаивает почти мгновенно. Подумав, Старк добавляет ещё. Пеппер нет в доме. Дом пуст и тих, но в ясный день это не причиняет беспокойства. Гораздо хуже, когда в темноте и сухой сырости пещеры ты вдруг оказываешься совершенно один.
К удивлению Тони, едва в пустыне вовсе не отвратительна. Она просто лишена вкуса. У воды вкус горький. Хоть какая-то радость разнообразия в этом мире, который сравнялся с землёй.
Нож очень острый. Томаты режет тонкими ломтиками. Безжалостно кромсает листья салата. Индейку спасёт только чудо. На самом деле приготовление срочных-внеурочных бутербродов входит в обязанности Пеппер, но как бы Тони ни старался, обнаружить её ему не удаётся. Ни один из умных механизмов не желает ему помогать. Старк на миг чувствует себя задетым. А после решает, что глупо было бы обижаться на создания с круглыми глупыми шляпками болтов вместо глаз.
В конце концов, Джарвис тонко намекает ему, что у мисс Поттс сегодня выходной – её единственный выходной за долгое, долгое время; кажется, первый выходной за всю её Старк-Инадстриз-жизнь, за всё её Тони-Старк-жизнь, никакой Вирджиния-Пеппер-Пеппер-Поттс-жизни…
Старк никогда в жизни не задумывался, чем может заниматься Пеппер вне стен этого дома. Но он признаёт её право на отдых без него.
И предпринимает отважную попытку справиться с сэндвичем самостоятельно.
Тони просыпается, но не открывает глаз, и понимает, что остался один. В пещере. Где-то под землёй. Один. Нужно открыть глаза, но как это сложно. Он знает, что если встретится взглядом с пустотой, лучше ему не станет.
Почему же он так уверен? Где-то далеко, за пределами осознания капает вода, капли, должно быть, звонко щёлкают по камню, но до Тони долетает лишь невнятный шёпот. Он прежде ничего подобного не слышал. Каждое движение Йинсена, даже самоё мимолётное, самое краткое, отзывается шорохом, который заглушает любые другие звуки. Шутки акустики. А теперь Старк не ощущает присутствия. Он слышит собственное дыхание, и это дыхание – оно точно также одиноко, как и он сам. Он запрещает себе чувствовать отчаяние.
Нож замирает, наполовину врезаясь в хрустящую плоть сэндвича, – предположительно, разрез идёт от одного угла к другому, но это Старку решать, в конце концов. А он медлит. Он закрывает глаза и обращается в чувство. Ему нужно поймать ощущение.
Так он, не открывая глаз, лежит ещё некоторое – долгое – время, и почти привыкает к одинокому существованию, он думает, что может лежать так до конца своей жизни, если эту жизнь ему суждено провести в одиночестве, и эта мысль, несмотря на свою вопиющую абсурдность, успокаивает его. Ракеты, противопехотные мины, снаряды – суета сует и всяческая суета. Пусть хоть в пропасть рухнет Старк Индастриз, он не двинется с места. В этом есть нечто глупое до мозга костей. Тони с улыбкой на губах ласково называет себя идиотом.
Тонкое лезвие миллиметр за миллиметром прокладывает себе пусть сквозь ломтики сыра и птицы, сквозь хрустящую зелень, но Старк не замечает. Ему сейчас всё равно, и всё – одно, он снова захвачен в плен – и снова событиями прошлого. Он никогда бы и мысли не допустил, что эти воспоминания о боли и неволе, вернувшись к нему, принесут с собой нечто приятное. Он признаёт это. Признал бы и в любое другое время. Потому что странным было бы не признать. Но Пеппер не следует говорить, она вряд ли поверит. И вряд ли поймёт. И не требуется. Ручка ножа тёплая, но жёсткая, от неё вскрываются старые мозоли на ладонях Тони. И как Поттс справляется? Наверное, она – суперженщина.
Тони представляет, что сон его будет длиться вечно. Правда, такой сон разрушит его мозг. А умирающий мозг – тело. Но это не самый плохой исход.
Одиночество больше не давит.
Рот медленно наполняется слюной. Должно быть, вкусно. Сухой хруст поджаренной корочки.
Что-то разламывают надвое, аппетитно, и Старк вздрагивает. Он успел свыкнуться с мыслью о том, что теперь ему некого ждать. Некого видеть рядом с собой. А теперь кто-то пытается лишить его вновь обретённой уверенности. Тони открывает глаза, резко садясь и путаясь в тонком шерстяном одеяле с прорехами, едва прикрытыми заплатами.
- Чёрт, - говорит он. А потом. – Как ты сумел подобраться так близко?
- Напугал? – невинно интересуется Йинсен, смотрит, и снова его глаза смеются над Тони, и до Тони вдруг доходит, кто здесь на самом деле босс. Он, Старк, может быть гением, но каждому гению нужно вдохновение. Кто вдохновляет его на борьбу?
- Нет, - говорит Тони хрипло, попытка сохранить остатки достоинства проваливается, - разбудил.
Нож неумолимо движется к цели.
У Йинсена в руках оловянная миска. Что-то должно быть там, у Тони от голода желудок сводит, и что-то просто обязано быть там.
- Чем порадуешь? – спрашивает он, потому что у Йинсена вид какой-то виноватый, и Тони это не нравится.
Если глубоко впиться зубами в хрустящий сэндвич, можно почувствовать вкус жизни, попробовать жизнь на прочность, смять её зубами, прожевать жизнь и насладиться её остротой.
Если впиться в оловянную тарелку, наверняка, можно сломать зубы.
- Это вряд ли можно назвать… - говорит Йинсен, но Тони, не перебивая его, просто отбирает миску, на дне которой – одинокий кусок серого хлеба с зёрнами, хлеба из муки грубого помола, она скрипит на зубах, словно песок, а, может быть, это и есть песок, просто Старк утешается иллюзиями.
- Не суфле из королевских креветок, - тихо говорит Йинсен. Оказывается, половина куска – у него в руке, и, заметив голодный взгляд Тони, он осторожно кладёт хлеб на место.
- Не глупи, - почти сердито роняет Старк, подтягивая колени к груди. – Забирай свою долю, мне хватит.
В пустыне еда – будто канцелярская резинка, ластик Lalex [3], бесценная и безвкусная.
Тони откусывает мякиш, задумчиво жуёт, чувствуя на себе внимательный взгляд. Йинсен завтракать (ведь это завтрак, да?) не торопится, наблюдает. Хочет удостовериться в чём-то. Хочет узнать.
- Есть можно, - говорит Тони, в отместку отвечая насмешкой. – Не отравлено.
Мужчина напротив хмурится.
- Я вовсе не… - говорит он, принимаясь за еду.
Они как будто в ссоре друг с другом – оба недовольно молчат. Как будто они имеют право быть в ссоре. Кто они друг для друга? Пустота.
Но Тони к тому же чувствует странное единение, он чувствует странное желание, протянув руку, сжать узкое острое плечо, пройтись пальцами вдоль ключицы, потянуть за ворот полурасстёгнутой рубашки, посмотреть, что будет, увидеть реакцию – едва уловимую, на кромке зрачка, между чёрнотой и невнятным серо-голубым. Или серо-зелёным.
Он смотрит на Йинсена, Йинсен не смотрит на Тони. Он собирает крошки с растянутого на локте рукава. Сегодня день не слишком сытный.
- Как прикажете работать, если вместо еды – это? – громко спрашивает Тони, размахивая миской перед камерой. – Слишком мало!
Он вызывающе смотрит в камеру, поворачивается к Йинсену, находит повод заговорить.
- Как сказать по-арабски?
- Звук не передаётся, - негромко замечает тот и некоторое время молча жуёт. Он смакует этот несчастный кусок хлеба вдвое дольше, чем голодный Старк.
Тони испытывает острое желание выругаться. И ему смешно. Ему хочется выругаться и расхохотаться одновременно. Он понимает, что знал – камеры – немые существа, всё, что они умеют – подглядывать за людьми. Он понимает, что забывать такое – глупо. По-цирковому глупо. Йинсен, как ни странно, улыбается. Мир?
- Где же ты, Пеппер? - бормочет Тони, не открывая глаз. – Мне бы сейчас не помешала суперженщина. Его пальцы – в опасной близости от блестящего лезвия.
- Это завтрак в постель, - неожиданно констатирует Старк.
Улыбка Йинсена угасает. Взгляд становится вопросительным.
- Это завтрак в постель, - повторяет Тони, указывая на пустую миску, хлебные крошки и драные простыни. – Это завтрак в постель, не находишь?
Йинсен замирает. Тони пытается понять, что же его так изумило.
- Так и было задумано с самого начала? – едва сдерживая ухмылку, осведомляется он. – У тебя далеко идущие планы? Интересно.
Оба некоторое время слушают тишину.
- Да или нет? – безапелляционно со стороны Тони.
Йинсен не краснеет. Но и ни слова не говорит. Молчит и Старк. Он уже сделал ход, теперь не его очередь. Йинсен поднимается и медленно отступает. У него прямой, открытый взгляд.
- Да или нет? – переспрашивает он – на взгляд Тони, просто тратит время.
Старк пристально смотрит на него.
Нож достигает своей цели – врезается в указательный палец Тони, принося с собой жгучую боль. Старк дёргается, не понимая, почему кожу заливает горячим, вязким, он открывает глаза и видит, как верхний тост пропитывается красным.
- Да или нет?! – вдруг выкрикивает он в пустоту дома, почти не осознавая, что перепутал прошлое с будущим – страшно нелепо, неловко. В мастерской едва ли не милей ниже кто-то беспокойно ворочается, не иначе как железная тренога, она всегда слегка на нервах.
Йинсен не желает ему отвечать. У Тони кровоточит палец, у Тони сэндвич летит под откос, а Йинсен совершенно не торопится. Возможно, в собственном понимании он проявляет твёрдость, Тони этого никогда не постичь. Если с его стороны это забота – Тони не понять. Ему необходимо понять, но он не может понять. Ему нужны лишь прикосновения, ему не нужны завтраки в постель. Или рубиновые капли на ярко-зелёном. Индейка с кровью. Первая мысль – отправить сэндвич в короткое путешествие до мусорной корзины.
- Мне это не надо, - говорит Тони вслух. – Да или нет?
Йинсен выглядит уязвлённым, но Тони это не трогает. И то, что ожидания Йинсена, его какие-то собственные соображения, его мечты или то, что Старк сам породил своими действиями, сам вытянул на поверхность из неведомых глубин, едкой стеклянной пылью сыплются на шершавый равнодушный бетон, Тони не трогает. Он мечтает добиться правды – пусть даже и таким способом. Он и без того знает правду, но ему нужно заставить Йинсена признать, а после – тут же – заставить отказаться. Потому что даже в этой пустыне он так и не избавился от жгучего эгоизма. Он не желает знать, откуда в нём вдруг взялась эта жёсткость по отношению к Йинсену, но он не делает ничего, чтобы сопротивляться ей. Ему подсказывают, что, возможно, и это тоже – страх. Страх привыкнуть к Йинсену, вопреки себе сделать его неотъемлемой частью жизни. Зависимость злит Тони. Снова. Он во второй раз гоним гневом. Йинсен молчит – возможно, он не может найти подходящего объяснения резким сменам настроения Тони. Возможно – не видит смысла в противостоянии ему.
- Пеппер, - тихо зовёт Тони – в стенах родного дома, не в пещере, он одержим мыслью о том, что обидел Йинсена. Притом, что Йинсена уже нет в живых. Но он, кажется, обидел его. Нужно спросить у знатока отношений более тонкого и не такого грубого, как он. – Пеппер.
- Мне этого не надо, - убеждённо повторяет Тони, не важно, был ли это «завтрак» в постель, чувства или же просто – ничто. Вежливость хорошего человека.
Старк сует палец в рот – рот наполняется металлом. Кровь. Или нечто иное? Однажды Тони проснулся посреди ночи с точно таким же привкусом на губах [4]. А хотел бы почувствовать песок и горькую воду… Чёрт, теперь он будет проклинать себя вечно. В мире, где ледяную кока-колу продают на каждом углу, такой воды не найти. Здешнее солнце не отравит её пылью и ветром так, как в пустыне. Здесь даже земля не такая.
Вторая мысль – отправить сэндвич в короткое путешествие до мусорной корзины. Всё летит в переработку – и хрустящая золотистая корочка, и свежие листья салата, и индейка, и капля горчицы, и тонкая кожица помидора. И мечта о сэндвиче летит в мусорный бак.
Йинсен, это было несправедливым по отношению к тебе. Старку жаль.
Джарвис сообщает о «прибытии мисс Поттс». Мисс Поттс входит в кухню. Мисс Поттс видит окровавленный палец. Мисс Поттс качает головой.
- Тони, - говорит она мягко, - никуда без меня.
Старк рад тому, что она вернулась. На краткий миг ему кажется, будто она точно так, как и Йинсен, может исчезнуть навсегда.

Дни и ночи сливаются воедино.
- Сколько времени прошло с тех пор, как я вернулся?
Тони изящно взмахивает отвёрткой, будто дирижёрской палочкой. Пеппер смотрит на него просто, безо всякого подтекста. У неё прямой, открытый взгляд.
- Четыре… пять… постой, ты что, считаешь дни?
Йинсен считает дни. Он считает дни, пока Тони не врывается в его монотонное существование. Йинсен понимает, для кого он обитает в этой пещере при искусственном свете день за днём, ночь за ночью. Он понимает, кого ждёт. В тот самый момент, когда отнимает окровавленные руки бессознательного Старка от его распоротой взрывом груди, когда тупыми ножницами рвёт его дорогую рубашку. Такой рубашке подстать ладно сроенный пиджак, но тот, верно, утерян или же позабыт на пустоши, на самом открытом участке дороги, где подловить колонну из пяти машин не составляет труда. Йинсен не знает подробностей операции по захвату, он говорит на многих языках, но не на всех. Он отмечает, что от тусклого, неровного света у него падает зрение. Какое-то время этот факт беспокоит его куда сильнее, нежели возможная гибель десятков людей. А после приносят Тони. Он плохо выглядит.
Тони привык к власти. Он не спрашивает Йинсена, когда целует его, и весь следующий день Йинсен думает, против ли он *сам* или нет. И не может понять. Вот то, что тревожит его – он не может понять. Себя, а не Тони. Старка он может понять – тот сейчас почти не живёт, скорее, бредит, он бредит во сне и наяву, зовёт кого-то хрипло, когда спит, когда же бодрствует – зовёт кого-то взглядом. Вина ли Йинсена в том, что он оказался в поле зрения Тони, измученного и яростного? Вина ли самого Тони?
Йинсен не уверен. Он не привык разделять мир на белое и чёрное. На самом деле, в пустыне под вечер, под прикрытием сумерек всё серое, и никому, кроме тебя, уже нет дела, на чьей ты стороне. И Йинсен, определённо, не предаёт себя, когда целует дыхание большого города на океанском побережье, в котором он бывал однажды, слишком давно, чтобы помнить. Но он интуитивно чувствует, как за тёмно-синей кромкой подмоченного солёной водой горизонта открывается сверкающая ночными огнями панорама.
Тони ничего ему не рассказывает, поэтому Йинсен додумывает сам.
Он думает о прохладе кондиционируемого воздуха, об ионизаторах, о дорогих автомобилях с минимальным выхлопом. Об умных машинах. Он не представляет, насколько близок к истинному положению вещей.
Он думает о том, можно ли назвать Тони добрым или чувствительным, или глубоко раненым своими счетами с восемью нулями, своим одиночеством, своим сексом на одну ночь, своими интрижками, своей известностью. Ведь, наверняка, всё это у него уже есть. Йинсен думает, может ли он дать Старку нечто, чего миллиардеру так не хватает? И примиряется с этой мыслью. Он примиряется с мыслью, что уже отдаёт ему нечто важное. Он борется с мыслью, что Тони, потребитель по натуре и вследствие окружения, покупает его. Эта горькая мысль, потому что она предельно близка к правде. С каждым днём вопреки себе Йинсен всё больше ей верит. И чувствует ненавистное отчуждение.
Он не представляет, сколько ещё вытерпит. Как странно, это не только жизнь в жизни, это борьба в борьбе. Одна борьба, которая лишь шелуха для другой. Он борется за жизнь в этом подземелье, он борется за себя в подземелье души. Старк совсем ему не помогает. Он просто демонстрирует до этого момента дремлющее в его нутре презрение. Наверняка, он считает Йинсена слабым. Но Йинсен видел слабым и его. Не только его. Он знает, как выглядят люди в момент слабости. Они выглядят так, что у Йинсена разрывается сердце. Это противоречиво, но Тони Старк, крутой Тони Старк, Тони, который небрежно ломает плоды своих трудов и собирает нечто новое, чем он вправе гордиться, этот самый Тони – он до отчаяния слабый. Он так цепляется за существование, задыхается в его смертельной, но живительной хватке, что Йинсен уверен – он нужен Тони, как никто другой. Пусть даже среди имён, которые Старк повторяет, одно мелькает особенно часто. Возможно, его ждут где-то в другом месте.
Йинсен волнуется не об этом.
Этот араб – у него в глазах только одно – смерть. Он смотрит на мир чёрным, полным тяжести и невероятной духоты взглядом. У него лысый череп и крючковатый нос, у него тонкие, холодные губы. Он направляется к Тони – конечно же, первым делом. Йинсен бесстрастно наблюдает за тем, как араб запускает неожиданно изящные пальцы, привыкшие к чувствительному курку, к изгибу винтовки с оптическим прицелом (устаревшая модель), за надрезанный ворот майки Старка, внимательно смотрит на сияющий в полутьме реактор.
Йинсен испытывает неожиданный приступ ревности, беспричинной, Тони – не его, а он – не Тони, они не вместе, они просто вынуждены сосуществовать, но этот лысый, у него очень жёсткий, придирчивый взгляд, он словно знает Тони ещё более слабого, чем тот, каким его знает Йинсен, и это даёт арабу определённые преимущества. Он словно видел его иным, чем умирающим, но уязвимым. У Тони взгляд нечитаемый. У него и без того тёмные глаза, тёмно-карие, и он умело скрывается за непроницаемой радужкой.
Как же мы не нужны друг другу, думает Йинсен, и в нём просыпается тоска. Он гонит её, незваную гостью, прочь. Он тоскует по человеку, который находится в паре метров от него самого и отвечает арабу взглядом несдавшегося, взглядом непокорённого. Его видом можно наслаждаться. В другое время.
От человека со взглядом убийцы всего можно ожидать. И самого худшего – тоже. Йинсена не греет тяжёлый металл наковальни. Он во все глаза смотрит на Тони – сквозь очки, словно сквозь пелену. Ему сейчас всё равно, чем дело кончится. У Тони Старка взгляд медленно наполняется… темнотой и странной, неуместной сейчас нежностью. Йинсену становится страшно – гораздо страшнее, чем при взгляде на жаркую точку уголька, который одним прикосновением может лишить его глаза. Это не просто древесный уголёк, пламя которого можно затушить пальцами, это ацетиленовый, живой уголёк, слишком сильный и слишком опасный.
Старк не понимает приказов, отданных на арабском, их понимает лишь Йинсен и тюремщики, но это вовсе не означает, что Тони не может догадаться. Он знает, зачем лысый направляется к горелке, зачем извлекает на холодный воздух давящийся золой уголёк. Это значит, пытка. Это значит, пытка, такая же, как вода, только в миллион раз хуже. Тони это понимает. Он – источник, эпицентр напряжения, которое ползёт ломаными нитями трещин по пещере, Йинсен чувствует его желание сорваться с места, вмешаться, и благодарен Старку хотя бы за это. Они почти не разговаривают в последнее время, Йинсен не хочет навязываться, Тони монтирует железного монстра. Они работают больше, чем обычно, и почти не смотрят в сторону друг друга. Им незачем. Тони с ожесточением варит металл, бьёт молотком, и у него страшно болят руки и грудь, но он ни за что не позволит Йинсену помочь. Хватит.
У Йинсена болит голова. Он трёт глаза, но перед глазами всё равно туман. Они чувствуют страдания друг друга, и делают вид, что им всё равно. Йинсену это не нравится. С проблеском удивления он осознаёт, что ему это не нравится. Ему нравится то, что ему что-то не нравится.
А после приходит араб, и действовать поздно.
Иерихон по-арабски звучит экзотично, Тони запоминает на всякий случай. Он нечасто наблюдает, как пытают людей. Сказать по правде, он никогда такого не видел и сомневается, что хочет. А теперь он не представляет, что делать. Что делать – по-человечески. Потому что это – уже не симулятор, не фантазия разработчиков, здесь ставки реальны. Поставишь свой глаз на то, что выиграешь? А всю голову? По сути, первое и последнее несоизмеримы, но если игра идёт по-крупному…
Старк говорит по-английски и знает, что лысый понимает его.
- Он нужен, - говорит Тони, *мне* (последнего вслух не говорит), и это меняет дело. Это, а ещё, - Сделаем.
У Йинсена такой вид, будто он не рад возможному спасению. Стёкла его очков пугливо бликуют, но в глазах нет страха. Там пусто. Он стоит на коленях на песчаной насыпи, голова его покоится на монолите металла, он в мгновении от страшного увечья, если уж не от смерти, но ему, кажется, всё равно, и Тони это не нравится.
- Завтра приду, - говорит араб. Тони лишь хмурится, погружённый в собственные мысли. – Забрать ракету.
Старк словно просыпается. Так быстро? Нет никакой ракеты, хочется сказать ему. И не будет. У меня есть кое-что получше, хочется сказать ему. Не для вас. Но Йинсен всё ещё там, он будто приговорённый, которому вот-вот отрубят голову, он выглядит именно так, а Тони слишком хорошо знает, каким он сам хотел бы увидеть его. И от этого нового видения волоски на его коже встают дыбом – как в момент сильнейшего страха или наслаждения. Такого пугающего наслаждения, которое с лёгкостью можно вывернуть на изнанку и превратить во что-то тёмное, гадкое, жестокое. Тони почти убеждён, что сможет удержаться на грани. Самоуверенность – его конёк.
Когда боевики уходят, Старк, как во сне сделав шаг, другой, едва дав Йинсену подняться на ноги, всем весом наваливается на него, прижимая к наковальне. И Йинсен впервые пытается вырваться. Впервые за всё это время. В безмолвии, в тянущем и гнетущем молчании они борются бесшумно, сталкиваясь локтями, Тони целует его шею, царапает кожу, чувствует соль, и песок, и горькую воду на губах, цепляется пальцами за ветхую ткань рубашки, которая поддаётся, рвётся с едва различимым треском. Тишине приходит конец – их дыхание, отражаясь от каменных стен, оглушает, эхом стоит в ушах, мерцает, словно статика. Тони считает острые позвонки под ладонью. Он гладит и прижимает к себе худощавое тело, он знает, что здесь уже поздно бояться, но жизнь в этом теле, которая по новому кругу после возможной – на волоске от, на тонкой ниточке – боли, выедающей нутро, бьёт и возбуждает сильнее любого спиртного, любого наркотика, любой женщины. Избежавший пытки – он гораздо живее, как и любой, избежавший смерти. И эта жизнь не даёт Тони покоя, он хочет сейчас же ощутить её.
Живее всех живых. В этих каменных стенах.
Йинсен сдаётся, так быстро, как и ожидает Тони, ему вдруг кажется, что он знает Йинсена долгое время, и долгое время это желание крепнет в нём. Не желание подчинить, потому что Йинсен, кажется, видит его насквозь. Другое желание. Нехарактерное для Тони-миллионера и мачо, скорее, совсем для другого Тони, Тони в лохмотьях и ранах. Они существуют, эти другие люди. Они примеряют на себя нашу шкуру, когда приходит час. И ты перестаёшь узнавать в них себя. Ты наблюдаешь за собой со стороны и понимаешь, что в тебе самом скрыто столь многое, что не стоит и пытаться понять окружающих. Ведь до понимания самого себя тебе – как до неба. И небо – синяя кромка – расползается под пальцами тонкими нитями, рассеивается, пальцы проваливают в пустоту, и кромка эта слишком тонка, чтобы поймать её на ощупь. Пока ты окружён мягкими диванными подушками, пушистыми коврами и глянцевыми поверхностями, ты никогда не увидишь этих людей. Среда их обитания – агония, катастрофы, аффект. Ты никогда не увидишь их, а они – никогда не увидят тебя. Вы никогда не встретитесь, потому что день и ночь не могут существовать одновременно.
Прямо перед ними – плавильный огонь, они – перед плавильным огнём, и они уже не заботятся о камерах. В тёмных зрачках Тони отражается красноватый жгучий свет.
Это другой огонь, злой огонь, искрящий и непокорённый, не огонь в камине, не огонь в походном костре. Это огонь обнажённой кожи, такой человечный. Запах песка становится ещё сильнее. Тони глубоко и медленно вдыхает, вбирает его в себя, чтобы запомнить на долгое, долгое время, если всё задуманное им пойдёт не так, как надо, если он больше никогда не встретит песок на своём пути.
Серый пояс цепляется за выступающие тазовые кости, когда Старк стягивает брюки Йинсена. Когда он стягивает свои, они просто падают на землю, без лишних слов. У Тони стоит и истекает. У Йинсена истекает и стоит. Один их них пытается это скрыть. Один из них – это не Старк. Его нравы оказываются свободнее, чем он мог бы себе представить.
Им нужно время. Камера подмигивает красноватым огоньком, у камеры нет чувства стыда. Из всех в этой пещере камера – существо наиболее широких взглядов. И равнодушия.
Старк ниже Йинсена, но в его позиции – преимущество. Он трахает глубоко и жёстко, без подготовки, не чувствуя ни своей, ни чужой боли, не останавливаясь ни на секунду, чтобы не передумать. Им правят адреналин и тестостерон, и он не противится их натиску. Стены, клыкастый потолок, каждая ничтожная пылинка, - всё движется в едином ритме. И если это нужно его телу – пусть забирает. Поясница Йинсена очень напряжена, и Тони разминает её ладонями, вопреки себе осторожно, чтобы унять эти короткие режущие его сердце всхлипы. Он хочет, чтобы было лучше. Он хочет этого до тошноты, до рези в желудке, до нескончаемой судороги движений.
Он благодарен Йинсену за то, что тот позволяет делать с собой, потому что ничто иное не способно по-настоящему оживить Тони. Или убить его. Он и сам уже не знает, что ему нужно на самом деле. Поэтому он берёт то, что есть.
Когда они занимаются сексом, всё вокруг уходит, исчезает, теряется среди песчаных барханов, обо всём забываешь. Остаётся только светящаяся в темноте точка цели, которая, разрастаясь, постепенно заполняет собой весь мир и остро полыхает взрывом. Напалм. Тони чувствует себя сдетонировавшей бомбой с эмблемой Старк Индастриз поперёк распоротой шрамами груди.
Возможно, это к лучшему. Его с головой накрывает глухая, слепая усталость, от которой кружится голова и колени превращаются в студень.
А после у них не остаётся времени – металл мнётся под чёткими уверенными движениями, горит синеватым пламенем и образует желаемые формы. Они не говорят. Кажется, уже очень давно. Безмолвие - лучшее, что может случится с Тони после секса. Он никогда не был силён по части сентиментальных разговоров.
Броня страшно тяжёлая. Она давит на плечи, на спину, но Старк не позволяет себе думать об этом. Он считает шаги. Сорок один шаг прямо, шестнадцать направо... У него безупречный план. Главное сейчас – не думать о Йинсене. Главное – вырваться на свободу. Вместе. Что дальше – увидит за горизонтом.
Тони с остервенением бьёт по клавишам – последние приготовления. Программа запуска должна сработать предельно точно, иначе ничего не выйдет.
Когда Йинсен закручивает болты, то на миг кладёт руки на холодную металлическую грудь Старка, словно в попытке дотянуться до тёплого тела, коснуться хотя бы раз ещё за время плена сильно проступивших под кожей рёбер. Но – увы, им нужно продолжать, и Старк молчит до поры до времени, он скован металлом и собственными мыслями. Йинсен в какой-то момент допускает – Тони всё равно. Возможно, было всё равно все эти три месяца.
И последний час – тоже. Весь последний час от первой минуты до конца, все те минуты, что пришли после. И все те, что бегут прямо сейчас.
Но после, когда Старк вдруг даёт указания, пытается даже шутить, в его голосе нет равнодушия – ни капли. В его голосе нечто другое, рокочущее, как камнепад в ущелье, в его голосе щебнем перекатывается желание выжить и желание коснуться.
Тони становится железным человеком. Он становится кем-то другим, кем-то третьим. Его теперь слишком много.

По сверхтонкому монитору ноутбука ползут досадные полосы-трещины, видеозапись конвульсивно подёргивается – качество оставляет желать лучшего. В пустыне всё не как у людей. Но несмотря на это Пеппер может с лёгкостью рассмотреть посеревшее, измученное лицо человека, с головы которого едва сдёрнули ветхий мешок. Человек болезненно морщится, прикрывает глаза, часто моргая, смотрит прямо в объектив камеры. Прямо в глаза Пеппер. Поттс узнаёт его с первого же мгновения. Она не ждёт от Тони, что он расскажет ей всё. Она не ждёт даже, что он хоть что-нибудь ей расскажет. Тони упорно молчит. Пеппер не знает, насколько ему тяжело, и неведение пьёт её силы. Она смотрит на него каждый день, украдкой и открыто, пытаясь подметить малейшие изменения и несоответствия. Тони – мастер конспирации. Он ведёт себя как обычно, он часами пропадает в мастерской, он стал чаще спать и меньше бродить по ночам, он словно бы движется к вполне счастливому исходу, но Поттс одолевают сомнения. Её одолевают подозрения. Она не верит Тони, уж слишком всё гладко.
И когда она находит видео, то словно прозревает в одночасье. Вот Старк с изнанки – это он, сидит там, по другую сторону экрана, хмурится в лицо потенциальному клиенту головорезов, едва не падая с шаткого стула. Пеппер гадает, понимает ли он, что происходит. Понимает ли он, что попал в руки жестоких и беспринципных людей? Наверняка, он прежде встречался с такими, но те – холёные дети цивилизации – облачены были в дорогие костюмы, искусно скрывающие намерения, а эти – в многослойные лохмотья. У них загорелые лица, глаза скрывает густая тень. У них в руках потрёпанное временем и пустыней оружие. Их руки потрёпаны веременем и пустыней. Их души потрёпаны временем и пустыней. Они выполнят любой приказ. И хотя эта запись – уже история, всякий раз Пеппер охватывает невыразимый ужас, когда она думает о том, каково быть там, в окружении врагов, и совершенно не отдавать себе отчёта в жизни, которая может закончиться в любой момент. Она готова поспорить, что ей гораздо страшнее, чем Тони. В чём-то даже хуже. Там Тони – не Тони, это зверь в клетке. У него бессознательный взгляд. Его разум далеко. Это какой-то другой человек, не Тони.
Поттс бросает взгляд на USB-устройство поменьше коробка спичек. Никаких свидетелей. Затем аккуратно копирует видео на свой рабочий ноутбук. Пусть против правил. Она нашла, она знает, что ей нужно иметь возможность видеть это каждый день, несколько раз в день. Чтобы никогда не забывать. А Старку знать не обязательно.
Она генерирует пароль. Конечно, её опыт в работе с компьютерными технологиями далек от познаний помощника самого младшего сотрудника Старк Индастриз, но это не важно. Ей просто важно чувствовать хотя бы подобие защиты, не от угрозы извне, а от той, что таит в себе видеоряд. Он опечатан, он не вырвется на свободу без её согласия, и каждый вечер она будет видеть измождённое лицо с яркими тёмными глазами, в которых нет ничего, кроме бесконечного бездумного существования. К счастью, такого Тони она никогда не узнает. Его не существует в контексте комфортной солнечной жизни.
Но будет иметь в виду, что он есть. Совершенно другой, другой человек.

Тусклый свет напоминает о пещерных люминесцентных лампах. Виски в бутылке, полной наполовину (или наполовину пустой), - горькую воду. Воздух сухой и горячий – чудеса кондиционерной техники. Вечный бег воды, низвергающейся в водопаде из стекла, остановлен. Нет только запаха песка – Тони не удалось его воспроизвести. Приходится довольствоваться малым.
Пеппер, наверняка, всё ещё стоит под дверью: Тони буквально выставил её из дому, приказав провести этот вечер так, как её душе угодно. Кажется, в этот раз она всё-таки обиделась. Эта обида очень ценна для Тони, он холит и лелеет эту обиду, он чувствует её ещё некоторое время сквозь стены, он слышит обиду в урчании двигателя машины, которая увозит Пеппер прочь, и, наконец, остаётся один.
Ему хочется назад.
Он никогда не подумал бы, что в здравом уме пожелает такого. Назад в плен, туда, где осталось нечто важное, кое-кто важный. Пусть лишь и мысль о нём.
Беглецы, в отличие от преступников, не возвращаются. Старк торжественно признаёт себя неправильным беглецом. Он слишком многое упустил.
Йинсен геройствует – это геройство бессмысленное. Тони думает – сейчас – почему Йинсен так поступает – хочет убежать от Тони или отомстить за то, что Старк с ним делает, за то, что он куёт из него причудливые, удобные для себя формы? Действительно искренне надеется помочь? От таких догадок к горлу подкатывает тошнотворный глоток. Тони знает, что многое упустил. Не наверстать. Не узнать. Никогда. Безумные догадки.
Ещё глоток горькой воды, отдающей элитным спиртом. Такой воды больше нигде нет на Земле. Она будто живая. Даёт больше, чем забирает.
Тони старательно не думает, что живёт взаймы, но иногда ему кажется, что это именно так. За последние пять дней он не сделал ничего важного, а должен был бы. Потому что молчаливо обещал.
Когда он находит Йинсена на груде бесформенных мешков, его тело повторяет форму бесформенности. Его тело – тряпичная кукла. У него разбиты очки. Но кроме этого нет никаких признаков близкого конца. Разве что пара тёмных влажных пятен на грубой ткани спецовки. Когда Тони ковыляет ближе – броня затрудняет движение, - он с некоторым трудом осознаёт главное отличие.
Теперь от Йинсена больше не пахнет песком и тяжёлой водой, от него пахнет кровью и горячим металлом пуль. Очень сильно от него пахнет кровью – от Йинсена, хотя прежде от него пахло безграничной пустыней и пылью. Возможно, Старку лишь кажется, ведь в разгорячённом металлическом панцире он на краю бреда.
Декорации пещеры, выстроенные воображением Тони, плывут. Он делает ещё один судорожный глоток. Никто не мешает ему. Он думает о том, с кем сейчас Пеппер и чем она занята. Он никогда бы не смог представить её поедающей пиццу перед экраном телевизора.
Вместо этого он представляет её в ультрамариновом шёлковом платье, которое ниспадает мягкими волнами. Шёлк как вода, как вода в океане, в которую можно нырнуть с головой, позабыв о бедах и горестях, раствориться. Тони почти готов позвонить по телефону и заказать футов триста шёлка глубокого синего цвета, но вместо этого растягивается на полу и замирает, глядя в низкое южное небо под потолком. Раскинув руки, он сбивает с позиций пустые пузатые бутыли, собратьев той самой, что так крепко сжата в его руке. Кажется, он выпил слишком много.
Йинсен ещё пожил чуть-чуть, когда Тони нашёл его. Всего минут пять, не больше. Но за это время ему удалось кое-что перевернуть в Тони, одним словом. Он впервые назвал его по имени. Он просто выдохнул это имя на исходе времени, он подавился этим именем, закашлялся этим именем, а после он немного подышал этим самым именем. И приказал Тони не прожигать зря жизнь. Возможно, если бы он остался, осуществить задуманное было бы куда как легче.
Но Йинсена нет. Тони один. И ему придётся справляться самому.
Жужжит мобильный. Пеппер желает ему сладких снов на автоответчике. Без Пеппер он пропадёт. Без Йинсена ему есть, к чему идти.
В пьяном угаре Тони клянётся себе, что завтра же начнёт собирать костюм.
И на шестой день от великого возвращения он держит обещание.


[1] марки дорогой питьевой воды
[2] крепкий алкогольный напиток, распространённый на Ближнем Востоке, в Центральной Азии и Восточной Европе
[3] марка дорогих канцелярских товаров
[4] показ второго фильма успешно стартовал, поэтому посчитала нужным добавить маленький момент воздействия реактора на организм человека (в фильме момент был связан с новым элементом, у которого тоже был некий привкус=)

6 мая 2010

@темы: Человек-утюг и другие, Фанфикшн

---

Some other people

Название: Some other people
Фандом: Iron man 2008
Автор: Reno (aka Reno89)
Категория: slash, намёки на het
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Тони Старк/Йинсен, намёк на Тони/Пеппер
Предупреждения: возможны нарушения в порядке следования событий
От автора: впервые могу сказать, что написала исключительно для собственного удовольствия, поскольку в рунете не нашла ни единого фанфика по ЖЧ 2008, а жаль. Если заинтересует кого-то ещё – буду чрезвычайно рада=)) Спасибо за внимание!

Some other people - Начало

Тони всё ещё чувствует горячий песок под содранными в кровь ладонями - он забывается на мгновение, теряет прохладную и комфортабельную, роскошную реальность и оказывается вдруг в бесплодной пустыне где-то на краю совсем другого мира, отличного от этого, к которому он привык - мира, где ледяную колу продают на каждом шагу… И пусть он пьёт лишь дорогое виски, тогда, он ведь готов поклясться, рад был бы и простой воде – не Pellegrino, не Fillico Beverly Hills [1], а той, что льётся прямо с жестокого отчаянно голубого неба, на котором – ни облачка. Стекает по лицу, смешиваясь с потом, приносит минутное облечение саднящим на солнце ранам.
Оглядываясь назад, он начинает сомневаться, действительно ли преодолел весь этот путь и вернулся домой, или же, может быть, всё ещё мечется в лихорадке на пыльных – земля такая, тонкого помола, ничего не поделаешь, поднимается в воздух при малейшем движении – простынях, прижимая руки к ветхим и серым полосам ткани, опутавшим грудь. Почему-то только теперь произошедшее кажется страшным, ужасным, невозможным. Теперь, когда есть время на раздумья. А тогда сил хватало лишь на борьбу – тупую, прямолинейную, и жалеть себя было не к чему.
Пустыня не отпускает. Она пробралась под его кожу вместе с тягучей духотой и поселилась внутри жарким ветром.
Громадный и «умный» (как и вся техника в этом доме) плазменный экран напротив поначалу мелькает неясным, лихорадочным, будто бы случайный свидетель этой сумбурной конференции взялся за камеру и запечатлел всё до мельчайших деталей – надкушенный бургер в его руке, полузажившие царапины справа на лбу, там, где при падении под маску просочилось металлическое крошево, и опасный, опасный блеск в глазах.
Кадр, наконец, замирает.
Против воли Тони вглядывается в собственное лицо – крупным планом. Решительное выражение, упрямый подбородок. Впервые за три месяца он вновь видит себя по телевизору, хотя вовсе не сложно представить чехарду, устроенную телеканалами, едва лишь сообщение о нападении на крошечную колонну броневиков облетело Штаты. «Миллиардер Тони Старк, наследник великой оружейной империи, похищен в Афганистане в ходе переговоров по продаже новейшего оружия компании… В настоящее время о его местоположении ничего не известно… Ходят слухи, что…»
Каждый, определённо, извлёк из ситуации свою выгоду. Боссы вещания добились внушительного роста зрительской аудитории, конкуренты укрепились в надеждах на скорую смену власти на рынке и в компании.
А он просто устал. И, сидя у подножия пьедестала кафедры, чувствовал родной вкус соевой говядины на языке и вечный предательски зыбкий песок под ладонью.
Экран гаснет. Позади возникает Пеппер – только тень, тёмный абрис – с ультрасовременным пультом дистанционного управления, окованным ударопрочной пластмассой, в руках. Нужды в нём нет – электроника подчиняется голосу, но в качестве предвестника серьёзного разговора красный огонёк радиоуправления подходит как нельзя лучше. Тони досадливо морщится, потому что совершенно не готов. С того момента, как самолёт Старк Индастриз мягко зашёл на посадку, прошло от силы восемь часов, с того момента, как Роуди, собранный и напряжённый, в камуфляже с ног до головы, крепко стиснул его в объятиях на песчаном склоне и повёл к шуму, и стрекоту, и хрупкой скорлупе вертолёта – пятьдесят три.
В волосах Тони всё ещё шуршит незримая чужая земля, скрипит на зубах, скребётся в лёгких.
Но Пеппер садится рядом с ним – так близко – на песок… на диван. На самом деле под ладонями – дорогая и гладкая, прохладная кожа в гостиной с прозрачными тёмными звёздными стенами. Кожа песочного цвета.
Так близко, что он может протянуть наугад руку, коснуться её лица, только не видит в этом смысла.
И вспоминает вдруг о секундной заминке в автомобиле на пути к пресс-центру, когда она едва не сказала, но, совершенно определённо, подумала, что после трёх месяцев в плену Тони Старк может испытывать лишь одну потребность – поиметь очередную модель Maxim, не важно, какого сезона, месяца – пусть это будет сентябрь сегодня, а завтра – сумасшедший май.
И, несмотря на конференцию, которая, заменив собой последовательные планы на ближайшую ночь, явно выбивается из общей картины жизни миллиардера, теперь Пеппер будто прогуливается вдоль линии фронта в своих лаковых туфельках на шпильках, всматривается в даль, прикрыв глаза рукой-«козырьком», не замаячит ли на горизонте очередная блондинка соблазнительных форм. Но горизонт пуст.
И Тони пуст.
- Что там с тобой случилось? – тихо спрашивает (вообще-то, повторяет вопрос Бена, журналиста) она, не зная, что вокруг собирается неумолимый песок – возможно, даже, буря. В одну их таких Старк угодил на пути к цивилизации и едва, было, не пожалел об оставшейся далеко позади пещере, о сумрачно мерцающих лампах, о каменных стенах, надёжных и в холод, и в испепеляющий зной. На краткий миг пожалел он, а после песок набился в рот и в нос, и в глаза, Тони упал ничком, натянув грубую ткань куртки поверх головы. Повезло, что его зацепило лишь краем, сухая, но тяжёлая пыль накрывала шершавой плёнкой, очерчивая контуры мышц, в ушах гудело, будто из-под земли, нарастая, шёл к самой поверхности пульсирующий вместе с сердцем голос.
- Я уже всё сказал, - глухо и упрямо заявляет он, неопределённо махнув рукой в сторону тёмного экрана. Сейчас вся Америка тщательно пережёвывает его слова, раздумывая, глотать или сплюнуть. – И хватит об этом.
Возможно, выходит слишком уж резко по отношению к Пеппер. Она, конечно, не выглядит уязвлённой – за годы работы на Старка успела привыкнуть и к нему, и к его выходкам, и к его сложностям, но что-то в её глазах останавливает Тони от последующих колючих комментариев.
Глаза у неё синие и – сейчас – тревожные. Всё ещё тревожные, а ведь прошло не менее семнадцати часов с того момента, когда ей сообщили, что Тони жив и здоров. Старку это не нравится. Он вообще с трудом понимает, чем мог заслужить подобное отношение. Ни деньги, ни власть не годятся для объяснения. Не в этом случае. Порой его действительно сбивает с толку тот факт, что кое-кто в этом мире способен *любить* (нет, это слишком сильное слово, а другого с ходу и не подобрать) вопреки.
Воспоминания возникают неконтролируемыми импульсами, в обратном немного обидном и нелогичном порядке – это песчаная дорога, обрамлённая низкими каменными холмами, усердно делит существование надвое, как Тони ни старался бы удержать обе половины вместе, единым целым. Последние часы до перелёта в Афганистан теперь как во сне – он разбирает движок «пламенной» тачки, музыка гремит, музыка обрывается, Пеппер задаёт ему вопросы, Пеппер аккуратно помечает в своих записях заказ на картину, Пеппер следует за ним по пятам. У Пеппер день рождения.
Через двадцать часов Тони с немым удивлением рассматривает собственную грудь, вспоротую осколками снаряда с эмблемой Старк Индастриз. Кровь расползается чернильными кляксами.
Наверное, через двадцать два часа его зашивают на ржавом столе, за которым прежде хлестали арак [2].
А через двадцать пять – Пеппер просыпается от звонка мобильного телефона. Отличный подарок вдобавок к тому, что она купила для себя от имени самого Тони. Старк щедр на дары. Теперь он, вероятно, может преподнести ей вынутые при операции фрагменты ракеты в стеклянной колбе – для полного комплекта.
- Как прошло… - голос у него не срывается, просто в горле вдруг становится ужасающе сухо, - …празднование?
Она не сразу понимает, о чём идёт речь, но мгновением позже смотрит с нескрываемым страхом.
- Ну, перестань, - говорит Тони. Он не добился этим ничего путного. Стоило бы держать язык за зубами.
- Отлично, - коротко кивает Пеппер, у неё неуловимо дрожит голос.
- Ну, перестань, - повторяет Тони.
Она качает головой. Заправляет за ухо выбившийся рыжеватый локон.
- Ну, иди сюда, - как можно небрежнее говорит он, приглашающе раскрыв объятия – хотя бы и в шутку. – Хватит, ну, хватит.
Стоит лишь пожалеть – и место тревоги в её глазах занимают слёзы.
- Ну, хватит, - повторяет он намеренно суше, придерживая её за плечи.
Пеппер мгновенно улавливает эту перемену в его интонации и отстраняется.
- Можешь сегодня пораньше уйти, - замечает Тони.
Она кивает. Но не спешит.
- Не сейчас, - поглубже вздыхает он. – Ты ведь знаешь, что не сейчас. Ещё рано для таких рассказов.
Прошло ведь всего пятьдесят три часа, ему просто нужно чуть больше. Возможно вся жизнь. И он никому ничего не должен.
- Конечно. Хорошо. Я пойду.
- Пока, - говорит Тони. – До завтра.
И остаётся один. Он стягивает пропахший большим городом пиджак, швыряет его за спинку дивана, на пол. Машинально ощупывает выступающий из груди реактор, отмечая, что нужно бы соорудить новый. Ему не улыбается проснуться посреди ночи оттого, что сердце не желает биться.
С некоторым трудом преодолевает ступень за ступенью за прозрачной стеной воды, воды, которой ему так не хватало в пустыне. А здесь – течёт себе свободно, и никому не нужна. Забавно.
И падает на кровать. Голова утопает в мягких подушках, сердце бьётся ровно и хорошо, возможно, реактор протянет ещё несколько дней. Тони как раз успеет собрать замену. Переворачивается на бок, но тут же со стоном – вновь на спину. Рука ноет, и лучше её не тревожить. Остаётся лишь смотреть в высокий потолок со звёздной панорамой.
Естественно, их не выпускали из казематов ночью – однажды днём, да, сразу после того как его чуть не вывернуло на изнанку из-за застойной воды, которой он наглотался в ходе «агрессивных переговоров» с членами группировки, но никогда по наступлении тьмы. Позже, после побега он как-то раз лежит на спине, бессильно пялясь в глубокую бархатную черноту. Сил наслаждаться близкими острыми точками нет – язык распух из-за жары так, что кажется, будто стоит лишь потерять бдительность на мгновение – и он заткнёт глотку, лишит душного воздуха и прикончит собственного хозяина. Вот бесславная смерть, в особенности, после столь триумфального бегства.
Тони натягивает одеяло до середины груди, ровно настолько, чтобы прикрыть светящуюся сердцевину.
Нет, враньё, никакого триумфального бегства. Просто ему несказанно повезло. Броня держится секунда в секунду. Радостно осознавать, что после падения все кости ему удалось сохранить целыми, зато синяков и шишек не сосчитать. И ещё одно. Самое горькое.
Он всё же потерял Йинсена. Он мог бы устроить его в Старк Индастриз. Мог бы знать его чуть дольше. Чуть лучше.
Тони вздыхает и вновь пытается переместиться на бок, позабыв о больной руке. Ругается сквозь зубы.
Он точно не знает, как долго бы продержался, окажись он в плену в одиночку. При одной лишь мысли об этом становится сильно не по себе. Один в полутёмных туннелях, один на один с тонкими пластинками палладия. И с кем говорить? С этими серыми стенами?
Пеппер страшно неправа, ставя во главу угла потребность Тони в сексе. Выбравшись из казематов, он вдруг понимает, что секс – это побочный продукт иного процесса, названия которому он не в состоянии дать. Но вот то, что он знает точно – всё начиналось с прикосновений. Даже в глубоком забытьи, в глубоком колодце боли, произрастающей изнутри, из сердца каждой клетки, он чувствует их – прикосновения прохладной ткани ко лбу, прикосновения осторожных пальцев к первым рубцам, что-то касается его лица, век, висков. При пробуждении Тони не может помнить. Для него между взрывом и тёмнотой пещеры – дыра в реальности. И эту дыру ничем не заполнить, кроме ускользающих, мимолётных ощущений, которые стремительно покидают его ещё до того, как ответ найден. Поэтому поначалу он просто не обращает внимания на лёгкое беспокойство внутри, беспокойство где-то на периферии, придавленное тяжёлым, как бетонная плита, осознанием собственной неволи, близкой опасности, куда более вероятной гибели. Среди этих титанов страдания обыкновенной занозе нет места. И он на время забывает…
Тони закрывает глаза, совсем не уверенный в том, что явится ему во снах. По пути к военной базе, к Роуди, Старк тяжело дремлет в вертолёте, и это большая ошибка – неоднородные шумы, тело в полёте, голодная тошнота, подкатывающая к горлу, – всё это вплетается в единый клубок кошмара. Он просыпается с придушенным криком. Роуди признаётся, что едва удержал его.
Теперь – следующая по счёту попытка.
Йинсен, тебе добрых снов. Где бы ты ни был.

Пеппер достаёт из высокого шкафа шёлковое синее платье в хрустящей обёртке с золотыми завитками, которое она никогда не надела бы, погибни Тони в Афганистане. У платья нет спинки, оно – сплошное кокетство и женственность. Она купила его на деньги Старка, но теперь ей неимоверно хочется вернуть его в магазин и никогда больше не видеть. Связь между платьем и громкими событиями слишком сильна, и не в её силах разорвать неизбежную цель ассоциаций.
Подумав, Пеппер всё же возвращает платье на место. Оно совсем новое, но уже хранит воспоминания. Переливчатый шёлк поблескивает лукаво сквозь тонкую оболочку. Платье знает свою силу и не спешит впадать в панику.

- Ты ведь был там не один, - осторожно спрашивает-утверждает Пеппер и ставит у его локтя – опасно – белую кружечку с крепким кофе. Тони спит плохо, поэтому, чтобы не тратить попусту время, спускается в мастерскую, но вездесущая Поттс находит его без труда.
- Ну, ещё человек сто из банды кроме меня, - бормочет Старк, краем глаза следя за реакцией помощницы. – Имён не помню.
Он знает, когда в нём просыпается нетерпеливый подросток – когда он разбирает или собирает очередную игрушку из числа тех, что продают по полмиллиона баксов за штуку. Но сейчас ему хочется быть ребёнком в той степени, в которой родительское слово избавит его от любой необходимости объяснений. Избавит или защитит. Ведь Пеппер закидывает удочку, Пеппер ловит его на крючок.
- Тони, - говорит она с привычной уху укоризной.
Старк с удивлением осознаёт, что по-своему скучал по этим интонациям.
- Ты знаешь, о чём я, - говорит она сдержанно.
Старк держит многозначительную паузу в надежде, что она уйдёт и оставит его наедине со своими мыслями и перекроенной программирующей микросхемой, но ничего не происходит. Он прикрывает на миг глаза.
- Там нельзя быть одному, - ровно сообщает он – будто данные по продажам зачитывает. Если принять во внимание факт, что на совете директоров он звучит веско и вовсе не пресно, то различия сразу же бросаются в глаза. – Одному там – как ночью на минном поле. Ничего глупее и придумать нельзя.
Он роняет абсурдные фразы, чтобы немного отвлечь Пеппер, а сам думает о том, что в одиночку там можно было бы одичать. Как зверю в клетке.
- Кто был там с тобой? – пожалуй, по мнению Пеппер экивоки сейчас – не лучшая стратегия, поэтому она задаёт предельно простые и ясные, прямые вопросы. Тони вдруг понимает, что она куёт по всё ещё горячему металлу, как ковал он, выбивая искры из будущей грубо справленной маски с прорезями для глаз. Стоит готовиться к стремительному погружению в ледяную воду.
- Был один человек.
Он проводит ладонью по груди. В последнее время этот жест не даёт ему покоя. И каждый раз он чувствует одно и то же – не то, что нужно. Он чувствует свои руки, а хотел бы ощутить другие. И это невозможно, ведь этих рук больше нет.
- Учёный… заложник… как и я.
Руки у Тони не дрожат, но он доверяет работу Йинсену. Работа не ювелирная, работа, с которой при желании можно справиться и самому. В ином месте, в иное время Старк не позволил бы никому проделывать с ним нечто подобное.
Кратер реактора под тонкой трикотажной тканью футболки поблескивает почти как синий шёлк платья под дымным слоем обёртки, и Пеппер отводит взгляд.
- Как он оказался там, в пустыне? – продолжает допрос она.
Он всегда жил в пустыне, думает Тони, вскрывая металлическую панель карбюратора. Распахнутый настежь двигатель пролежал здесь с тех самых пор, как Старк отбыл в Афганистан, но даже пылью не покрылся – герметика дома делает своё дело. Отвёртка вдруг срывается, оставляя на гладкой поверхности едва заметный неглубокий след. Такого с ним ещё не случалось.
Какого это – жить в пустыне, точнее, в той её части, что носит название Гульмира? Для Тони в песчаном мире всё одинаковое, каждый шаг равен предыдущему – в никуда, но Йинсен так говорит о городке, где он родился и вырос, что голос его звучит мечтательно, в своих мыслях он уносится далеко, но – не дальше бескрайней пустыни, и невероятным образом песок на западе для него отличался от песка на востоке.
Каково это – видеть пустыню каждый день и до самого горизонта? Медный шар солнца висит в небе, давит. Видеть из окна низкого сложенного из обожжённых глиняных кирпичей дома, купаться в сухом и горячем ветре, задыхаться под вечер? Тони пытается представить, когда настаёт час первой перевязки. Первой с момента его «воскрешения».
Тони думает, ничего примечательного. На груди полоски серой и пыльной ткани удерживают лишь паутинные нитки – всё, что выдержало яростный натиск Старка, готового выцарапать из груди тяжёлый металлический цилиндр. Стенки его холодят, кажется, даже сердце. И левое лёгкое. Это очень скверное чувство, будто в тело вонзили нож.
Тони возится с остатками повязки – ссохшийся бинт распадается под пальцами, но каждое неосторожное движение причиняет боль. Тянутся мышцы груди – тянутся швы, тянутся швы – тянутся раны, за ранами – искромсанная плоть. Запрокинув голову, неловко, едва не ломая лопатку, Тони достаёт до спины кончиками пальцев – ровно настолько, насколько позволяют рубцы и нервы – недостаточно. Тогда он пытается зайти сбоку и достать повязку снизу, ему удаётся. Судорожно сорвав ткань, он отпускает её в свободный полёт, на пол, и некстати понимает, что на это его мучения не закончились. Старых бинтов больше нет, кожа встречает прохладный воздух пещеры, и Старк замирает на миг, поймав ощущение, по которому он, оказывается, сходит с ума. Осторожные лёгкие движения вокруг магнитного кольца, прикосновения к острым ключицам, к шее, мокрые и холодные компресса – ко лбу и щекам.
Наваждение уходит. Остаётся неприкрытая рана, которая сочится чем-то липковатым и прозрачным, она тоже сочится болью. У Йинсена в железной коробке – аптечка, есть пластырь и бинт, антисептик, нет обезболивающего, те, кто держит их здесь, не намерены облегчать пленникам жизнь. Нет обезболивающего. Есть запачканные в чём-то тёмном ножницы. Тони некоторое время бесцельно смотрит на них, а затем отворачивается.
Бинт не выглядит стерильным, он чист и свеж, белый с лёгкой синевой, но мятый, словно жёваный, нитки лезут из него, как из плешивой собаки – шерсть. Тони, нахмурясь, некоторое время рассматривает тонкую сетку волокон. Другого не найти.
Он отмеривает ровно столько, сколько понадобилось бы, чтобы обмотать тело, по крайней мере, дважды, и обхватывает себя руками в попытке поймать ускользающий конец полотна. Толку – чуть, Старк приглушённо шипит от боли, которая множится, отражается, разбивается и расползается по всему телу, и через минуту становится слишком неясно, где же саднит – в центре груди, в почке, в лодыжке, в предплечье. На миг Тони пробирает озноб – ему кажется, будто в теле не осталось ни одной целой кости, и все они – металл, арматура, вписавшаяся в плоть, что-то не так под его кожей. Там уже не он, каким был в Малибу, в шикарной тачке, с шикарными женщинами. Не осталось ничего шикарного, осталось смутное ощущение обмана.
Тони вертится ужом, сжимая зубы и удерживая дыхание – каждое лишнее движение в лёгких отдаётся влажным жаром в руках. Вдоль позвоночника и на лбу выступает холодный, лихорадочный пот, стекает, с трудом прорываясь сквозь тёмную жёсткую поросль щетины, добирается до губ, забирается в рот. На языке из-за этого – постоянная соль, которая вызывает ещё большую жажду, вполне объяснимую в этих краях, вкупе с той, что являет собой безвозмездный дар дорогой сердцу кровопотери и верного друга адреналина. Из-за этого постоянно создаётся впечатление, что пустыня засела у него в глотке.
Порядком раздражённо Тони хватает жестяную кружку с остатками воды на дне и тут же опрокидывает её на себя – руки сводит от режущей боли. Пинает кружку так, что она со звоном исчезает из виду. Он не продвинулся ни на дюйм.
- Помочь? – наконец, тихо спрашивает из тёмного угла Йинсен. Тони вдруг понимает, он наблюдал за ним, Старком, всё это время, и в первый момент его накрывает новая, куда более яростная волна раздражения, которая, после схлынув, оставляет лишь ил и мёртвые водоросли.
Тони всё время думает об океане.
Тони молча приподнимает руки.
Всё оказывается не таким уж и страшным, как можно было себе вообразить. Никаких гнетущих мыслей, никаких неприятных ощущений. Йинсен знает, как лучше, он словно бы всю жизнь только и делал, что ухаживал за ранеными. При этой мысли Тони замирает. Откуда ему знать, чем этот тихий учёный в квадратных очках занимался, пока не попался однажды в лапы расчётливых террористов. Старк ненавидит параноиков. Но теперь, со своими смутными сомнениями, чувствует себя одним из них. Это глупо, по крайней мере, потому, что в тесноте пещеры подозревать единственного человека, который рядом с тобой, который поддерживает в тебе жизнь – всё равно что подозревать самого себя, а это, по мнению Старка, – верный признак сумасшествия.
Даже принимая во внимание камеру слежения в углу под неровным каменистым потолком.
Оба они молчат, у Йинсена не дрожат руки, когда он почти обнимает Старка, накладывая повязку, осторожно проводит ладонью по его спине – просто разглаживает складки бинта, разводит их в стороны, обхватывает плотнее идущие изнутри Тони провода. И Тони смотрит, и смотрит, и смотрит. Потом, когда сил не остаётся, смотрит опять – кратко, и закрывает глаза. Его тело звенит, словно натянутая стрела, от стресса и болезненной усталости, слабости. Он совсем не здоров, а генератор висит на нём, будто камень на шее, никуда от него не деться. Кажется, Тони валится на бок, потому что тусклые зеленоватые огни кренятся, его подхватывают на грани падения и осторожно укладывают на скрипучие пружины, прикрытые куском ткани. Последнее, что Старку удаётся вспомнить – это прикосновения. Ему не сбежать от них, пустыня, песок, щекочущие касания. Эта «дежавю», это ностальгия, это лекарство.
И, да, имя ему до сих пор неизвестно. За радужными стёклами очков глаза спасителя лукаво поблескивают. Пока безымянно.
Пеппер, кажется, пытается достучаться до него уже добрую четверть часа. Она выглядит слишком встревоженной для простой помощницы гения. Хотя, думает Тони, и мысли, вязкие и тягучие, как смола, как моторное масло, как слюна, возятся в мозгу, она уже давно не *просто* помощница. Она не заслуживает молчания, но Старк просто не в силах заставить себя сказать ни слова.

Тони снится, что он захлёбывается водой, в ушах тонким визгом взрывается ультразвук, уши закладывает, влажная футболка липнет к спине и к груди, электромагнит сочится холодной жижей. В голове Пеппер зовёт его по имени, пронзительно.
Если генератор замкнёт – Старку придётся несладко.
Тони не может понять, в действительности ли его пытают, или же это – отголоски прошлого, осадок внутри, поднявшийся в вихре. Нефтяное маслянистое пятно на поверхности океана.
Сильные руки давят ему на затылок, удерживают голову под водой, пузыри воздуха прорываются сквозь плотно сжатые челюсти, когда нечем дышать – пусть хоть весь мир пропадёт, велика разница.
Это не страшный сон, не кошмар, как прежде, это вызов, набат, повод к борьбе. Тони хватает кого-то за предплечья, скользит пальцами по проступающим жилам и мышцам, выкручивает запястья. Палач хрипит от боли. Это прибавляет сил. Теперь – рвануться вверх, к спасительному кислороду.
- Иерихон! Иерихон! – скандируют вокруг не по-английски. Не так давно его снимали на камеру, наверное, и теперь снимают. Это, должно быть, выглядит отвратительно. Тони остаётся надеяться, что Пеппер не увидит этой записи ни при каких обстоятельствах.
Старк просыпается оттого, что где-то внизу, в мастерской металл бьётся о металл, равномерно, монотонно, будто забивают гвозди в три пятнадцать утра.
- Лапа-растяпа, - бормочет Тони, почти проклиная всю «умную» технику, которая переняла не только лучшие черты человека, но и его причуды и недостатки.
- Тебе бы инстинкт самосохранения, - говорит он стальным щупальцам, которые сжимаются и разжимаются в очевидной попытке поймать воздух. Что заставляет это беспокойное существо раз за разом испытывать стены на прочность? – Прекрати, ты ходячее несчастье.
Шляпки крепёжных болтов – как круглые глупые глаза, вытаращенные, любопытные. Тони задумывается на миг, не внедрить ли в них сенсорные датчики, но мгновением позже отмахивается от нелепой идеи. И так уже окружил себя говорящими механизмами, заменив ими людей. Только вот здесь, в Малибу, в этой «пещере» он одичать не боится.
- Тащи свои шестерни сюда, - манит он за собой треногу на колёсиках. – Подсоби.
А сам откидывается на кушетку, поёживаясь – клеёнка холодит спину, а полотенце накрывает колени – зачем, Тони и сам не знает, просто насмотрелся на медицинские виды в «Операции», на трубки, на сканеры. Хочется создать соответствующий антураж.
- Надо почистить. И кое-что подтянуть, - даёт он указания, постукивая кончиками пальцев по армированному сверхпрочному бронестеклу окошка реактора.
В горле першит. В голове туман. Тони зевает – чудовищно. Ночные бдения его до добра не доведут.
Из-под снятого стекла на грудь ему сыпется песок. За семьдесят семь часов, проведённых дома, он так и не удосужился убедиться в безопасности сердца и прочих органов. Магнит должен быть в порядке, но без диагностики точно не обойтись.
Прикосновения механизма на удивление деликатны – если бы ни холод металла, с лёгкостью можно было бы принять за человеческие. В сердцевину, не касаясь линии передачи энергии, опускается игла. Песчинки летят во все стороны.
Йинсен вскрывает Тони – как автомобильный движок, из Тони льётся вода. И вовсе не только из дыры в груди, из ушей, носа, рта – отовсюду. Тони всё ещё кашляет и судорожно глотает воздух, так что внутри, где-то под солнечным сплетением скапливается тяжесть и давит, давит.
Но Йинсена куда больше беспокоит состояние магнита и ран. Мокрый бинт летит в угол – позже, Тони знает, Йинсен сожжёт его, он делает так всегда, чтобы не искушать судьбу. И не разводить грязь. На влажной коже – ил, колкий песок – в воспалённых швах. Это верный путь заполучить сепсис или столбняк, поэтому первым делом Йинсен щедро льёт на полузажившие раны прозрачный антисептик с резким больничным запахом. Подземелье становится театром медицинских действий.
Тони шипит и машинально цепляется за Йинсена, за его узкие острые плечи, больно, наверное, но тот терпит. Это вообще в его природе – терпеть, Старк выясняет позже, и ему это не нравится. Он не находит этому объяснения.
Но сейчас Йинсен, присев, устроившись между колен Тони, пристально рассматривает розоватые шрамы, трогает их, будто нарочно, водит пальцем невыносимо медленно, повторяя форму каждого, ломанного и неприглядного. У Старка на миг мелькает мысль, что Йинсену – иррационально и причудливо – нравятся эти раны, эти тени, отголоски былого, которые всё ещё проносятся калейдоскопом тёмных и светлых пятен, мельтешат, словно мошкара в день дождливый или рябь над асфальтом в невыносимо жаркий день.
Вот что Старк помнит об операции.
Мелькают мутные личины и обличия, он открывает глаза, он закрывает глаза, потому что наркозом ему служит боль, которая вдавливает грудную клетку в сердце, линует рёбрами лёгкие, дёргает на себя, низвергает в пропасть, чтобы после подбросить хрупкое человеческое тело в воздух, как на батуте.
Боль и немного новокаина.
У Тони есть теория, согласно которой трещины в потолке пещеры возникли, возможно, из-за его диких криков, пока Йинсен, у которого никогда не дрожат руки, резал ему грудь, планомерно отыскивая коварные осколки-убийцы. Благодаря незаурядному мышлению Старк в красках представляет, как Йинсен с упоением копается в кровоточащих ранах, и стены пускаются в пляс. В общем и целом, это вовсе не то, что следует позволять себе представлять. Сознание Тони слишком свободно, он не привык неволить его или ограничивать, сознание гения – как невозможно капризный ребёнок, воспитать которого непросто. Старк и не пытается.
Ему светят в лицо фонариком – проверяют реакцию зрачков. Жив или сдох? Пока жив – голова взрывается яркой вспышкой. Однажды Тони открывает глаза, не чувствуя тела, и ничего не видит – вокруг темнота. Он думает о том, что ослеп, и о том, что если он ослеп, Старк Индастриз придётся вложить круглую сумму в проект по разработке офтальмологических протезов. Он лично займётся этим делом, а говорящие механизмы помогут ему. В голове теснятся схемы и планы круглых, как бильярдные шары, глазных яблок. В голове теснятся безумные стереотипные идеи – датчики расстояния и температуры с выводом данных на микроскопический экран-плёнку, ночное зрение, инфракрасный фильтр, пара «игрушек» для разминки мозгов… Вот о чём он думает в первую очередь.
А после он думает, что, верно, умер. Чёрт побери, всё просто.
А после он просыпается – мучительно высвобождается из вязкого клёйкого, как герметик, забытья, и начинает заново дышать. Он видит человека, чей смутный образ преследовал его так долго в путешествии по закоулкам горячечного бреда, ускользал от него, как песок сквозь пальцы. Пожалуй, того, кого хотел бы видеть больше всех остальных. Это странно и страшно, потому что незнакомец пустил свои корни в мысли Тони, пророс насквозь, пророс в его рану, инфицировал его своим присутствием. И Тони хочет узнать, существует ли он на самом деле, или же, как фантом или призрак, мираж маячит у горизонта, никогда не претендуя на то, чтобы воплотиться в реальности.
Йинсен говорит, у Йинсена бьётся сердце, и он – единственный в поле зрения Тони. Йинсен у зеркала, спиной к Тони, бреется. На нём – тёмный деловой костюм, несоответствие месту и времени бьёт в глаза сильнее невнятного мутного света. Йинсен выглядит измождённым, словно пустынный странник. Они одни друг для друга в сердце глухой неизвестности. Они и шрамы.
Да, шрамы. Йинсен любуется шрамами. Он любуется собственной работой. Тони смотрит на Йинсена. Сложно сказать, что любуется. Тони смотрит на него тяжело, исподлобья, он дышит тяжело, он дёргает Йинсена, который, кажется, не удивлён неожиданной грубостью, на себя, и впивается в его тонкие сухие и бледные губы. Отчётливый привкус песка и горькой воды. И руки Йинсена безвольно повисают вдоль тела, елозят пальцами по грязному полу, но Тони не замечает этого всеобъемлющего бездействия. Он действует, и ему нет дела до других. Он очень болен – всё ещё, даже теперь, когда раны, казалось бы, закрылись и успокоились.
Он целует его. Он не знает его имени. Он не хочет знать. Потому что Йинсен сейчас – просто человек, другой человек – рядом. Настоящий. Не женщина, ни мужчина, просто человек, человеческое тепло, нечто успокаивающее, нечто, что в состоянии утихомирить Тони. Поэтому Старк не сдерживает себя. А если бы сдерживал – его бы уже не было на этой земле.

Пеппер решительно направляется к нему, в каждом движении – недовольство.
- Ты снова не спал, - вот в чём суть её заявления.
Старк не видит смысла отрицать.
- Тони, - с претензией на ласку говорит она, и он краем глаза замечает намёк на движение – протянуть руку, коснуться плеча. Впрочем, его помощница великолепно справляется с собой. Прикосновения он так и не чувствует. – Ты себя губишь. Ты думаешь, что восстановишься на раз после трёх месяцев в аду, но это не так.
Тот пожимает плечами. Ад – это не слишком верное слово, оно отражает нечто ужасное, но расплывчатое, как наказание за то, чего не совершал. Афганистан – это вполне конкретный опыт, небезграничный, определённый. И Старк прекрасно знает, в чём виноват.
- Ты не железный человек, Тони, - замечает Пеппер. – Ты просто человек.
Тогда он был железным человеком – снаружи и внутри, только, вот беда, железо часто ржавеет. Песок съедает железо, вода съедает железо. По сути, железо слабее любой живой ткани, а железный человек – любого реального. Пеппер об этом и не задумывается. Она варит кофе. Кофе Тони не помогает. Мозг тупеет между половиной второго и четвертью пятого, это время Тони старается использовать если не с пользой, то хотя бы не напрасно.
Гульмира – это женское имя и название далёкого поселения, затерянного в пустыне. Тони уже не в первый раз пытается представить себе, может быть, серые скалы или пустые до самого горизонта земли. Дома, что сливаются цветом с придорожной пылью, с высоты и не различить. Вертолёты летят низко, один за другим, но у Тони нет сил понимать, что он видит. Бурые комья, а, может быть, чьи-то родные места.
- Как долго ты был здесь до меня? – в глазах Тони этот вопрос – проявление заботы.
- Не знаю. Пытался считать дни, - Йинсен кивает в сторону покрытой мелкими зазубринами стены. – Бросил. Это угнетает.
- Тони, я не хочу тебя терять, - говорит Пеппер. Или «я не хочу тебя…» что? Утомлять? Менять? Понять?
В этом, определённо, что-то есть.
- М? – говорит Тони.
Пеппер демонстративно закатывает глаза.
- Ты вообще слушаешь меня?
В этой стране нет водопадов и океана. Там есть водопады песка и океан жёсткого колючего воздуха. И совсем другие люди.
- Ну, хорошо, - вполголоса успокаивает себя Пеппер. – Мы справимся с этим. Возможно, твоё возвращение в компанию поможет тебе прийти в себя.
- Работы не будет, пока я не решу, чем мы должны заниматься.
- Не оружием, - быстро говорит она.
Старк одобрительно кивает, хотя мысли его далеко.
- Не оружием, - повторяет он. – Если бы ты только знала…
Это сдвиг тектонических плит – или мгновение до столкновения, потому что Пеппер замирает как вкопанная в изящном развороте на тонких чёрных шпильках, способных проделать дыру в бетонированном полу мастерской.
- Что ты видел, - говорит она негромко и без напора. Её рыжеватые волосы, собранные в тугой узел на затылке, перевязаны чёрной лентой. И это не праздное любопытство.
Тони не разбирает от желания рассказать всё, что по-своему мучает его со времён возвращения. Он не хочет говорить, но, кажется, он хочет говорить – всё одновременно. И он не знает, с кем говорить. При виде Оби его покидает всякий энтузиазм, а Пеппер… С Пеппер - проще и сложнее, но гораздо лучше, чем один на один с этими воспоминаниями.
Гульмира – чудесный уголок. Верится с трудом.
- Ты знаешь, что можешь рассчитывать на меня.
Тони понимает, что сейчас она, оправившись от первого тревожного изумления, уйдёт, оставив его в обществе молчаливых сегодня машин.
Ему не даёт покоя мысль о том, почему такой механизм без души в три пятнадцать утра бездумно бьётся о стену. Выражает тайные желания самого Тони?
- Постой, - просит он, хотя Поттс пока не делает попыток покинуть негостеприимную мастерскую. – Просто слушай.
Он хлопает по скользкой диванной обивке рядом с собой. Пеппер останавливается у журнального столика – большого куска стекла на металлических ножках – и не садится. Молчит.
- Как хочешь, - пожимает плечами Тони. – Но слушай всё равно внимательно.
- Выходит, у вас есть всё и ничего, - негромко замечает Йинсен, глядя на Старка поверх очков – с лёгким и совершенно нехарактерным для него превосходством.
У Йинсена нет за плечами оружейного гиганта, но есть семья. Тони с удовольствием думает, что Пеппер – его семья, неуклюжая металлическая рука на длинной ножке – его семья, Audi R8 – его семья. Двоюродный дядя по материнской линии. Но теперь он готов с лёгкостью отречься от всех этих верований. Разве что в отношении Пеппер у него нет желания торопиться. Пусть будет рядом, она ему нужна.
- Даже если ты золотой мальчик с головы до ног, там вся позолота облезает – в первый же день, - говорит Старк. – Нет возможности притворяться, остаётся только голая кожа.
Пеппер выдыхает слишком долго и слишком тихо – будто борется с чем-то или с собой. Как упражнение по йоге.
Впервые Тони хочет забыть о Йинсене – это было в другом мире, Йинсен мёртв, и Тони – единственный носитель этих воспоминаний. Но он понимает, что не имеет права забывать.
- Это были не мы. Это был не я, - говорит он чуть отрешённо. Пеппер старается не пропустить ни слова. – Это были какие-то другие люди. И они спасали свои шкуры.
Ему нет дела, догадается ли она – ведь Поттс неглупа, кроме того, довольно-таки проницательна.
Тони будет рад, если она поймёт, что ему необходима была эта связь с жизнью. Необходимо было почувствовать, что рядом кто-то есть, мыслящий и дышащий. Пока Старк мечется в бреду, Йинсен присматривает за ним, Тони знает, теперь – знает, что означает сосущая пустота внутри, но едва он встаёт на ноги в первые дни тусклой жизни, от которой на солнце нестерпимо болят глаза, он мается неосознанностью, чувствуя, что ему не хватает чего-то важного, не в силах определить, чего именно. И это длится и длится, конца края этому нет, как нет предела пустыне, которую он видит впервые, затерянную среди тяжёлых коробов со взрывчаткой и оружием Старк Индастриз. Тони почти ненавидит империю, созданную его отцом, потому что она несёт гибель, разрушение и боль. Не только врагу. И не только самому Старку. И Йинсену – тоже.
Это длится, но когда прекращается, когда время испытания воли подходит к концу, Тони бросается в омут с головой без раздумий, потому что всё, что он чувствует, - это жажда. Не та, что преследует его с самого первого дня в Афганистане, с самого первого и самого безопасного дня, который даёт ему право насладиться кратким мигом превосходства, чтобы после с размаху обрушить на Старка всю мощь судьбы, неверных решений и последствий опасной любви к риску. Другая жажда, провоцирующая жажда, жажда, толкающая на безумные поступки. Жажда, застилающая глаза.
Вызывающая недоумение.
Тони постепенно теряет веру в тех, других людей, которыми называет Йинсена и себя, они потерялись и погибли в пустыне, он готов забыть о них, но он знает, что основная его задача состоит в том, чтобы помнить во что бы то ни стало.
- Что ты наделал? – в конце концов, спрашивает Пеппер. В её голосе нет ни страха, ни надежды, ни отвращения. Она спокойна и приветлива, как и всегда, и Тони устало качает головой. Он не скажет. Если она поняла – пусть будет так, если же нет – ей ничего не нужно понимать.

Окончание

@музыка: Dashboard Confessional - Vindicated

@темы: Человек-утюг и другие, Фанфикшн

---

Предел мечтаний

Название: Предел мечтаний
Автор: Reno89 (aka Reno)
Жанр: с уклоном в UST
Рейтинг: PG-13
Пейринг: предполагался Хаус/Уилсон
Дисклеймер: не претендую
Предупреждения: много слов, мало действия. Если быть честной - это 70%/30% (слова и действия соответственно=)
Содержание: таймлайн – шестой сезон, намечается переезд, а Уилсон не горит желанием собирать вещи. Почему?
От автора: Приятного прочтения. Спасибо за ваше внимание.

Читать дальше

Несмотря на пасмурное небо, вот-вот готовое пролиться дождём, в этой просторной и совершенно пустой (не считая монолита кухонной стойки) квартире полутонам явно не было места. День правил чистым белым светом, ночь – бархатным чёрным, и Уилсон, который приходил сюда чаще, чем это было необходимо, в одиночку наслаждался невиданной свободой, знакомой, разве что, мифическому страннику, которому небо – граница, а горизонт – дорожная разметка. Сидя прямо на полу под окном, или у двери, или в самом центре, скрестив ноги, Уилсон с некоторой грустью думал о том, что вскоре, когда контракт всё же будет подписан, а значительная, но не разорительная сумма переведена на банковский счёт риэлторского агентства, это пространство, в котором так легко потеряться, вступит в неравную битву со старым диваном, неумолимым картоном, громоздким коробом усилителя, пыльным торшером и причудами Хауса. И Уилсон не мог бы даже себе сказать точно, найдётся ли среди всего этого дурного великолепия место для него.
На самом деле он проводил здесь даже больше времени, чем мог себе позволить. Сказать по правде, в какой-то момент он осознал, что проводит здесь всё свободное время, которое только можно наскрести между ежедневными, словно по расписанию, смертями неизлечимых и обречённых, от ленча и до позднего ужина, пунктирной линией разбивающего день в причудливую мозаику. А начиналось всё так безобидно – с мгновений и мимолётных мыслей. Но вскоре разрослось, заполнило собой существование.
Чрез пять минут Уилсон должен был встретиться с Бонни в Коузи Корнер, но прекрасно знал о том, что не успеет. Он и не собирался идти туда, к столикам, облачённым в клетчатый лён, к улыбчивым официанткам, он проснулся с мыслью об этом рано утром, ещё до того как зазвонил будильник – и позволил себе поддаться искушению, сбежав от бывшей супруги и её деловой хватки. Что ж, он понимал - рано или поздно ему придётся подписать контракт, но всё же, пожалуй, не сегодня.
Сегодня он был готов бездельно мечтать. О том, какой станет их с Хаусом жизнь после переезда, изменится ли его собственное восприятие себя, как человека, владеющего двумя сотнями квадратных метров в непосредственной близости от столь же полноправного владельца стен и воздуха. Всем прочим приключениям с переездами, разводами, ночными явлениям с вещевой сумкой наперевес и долгим странствованием Хауса по тёмным закоулкам сознания недоставало чего-то важного. Они жили бок о бок по разным причинам, чаще всего – вынужденно, жили у Хауса, жили у Уилсона, у Эмбер – и всякий раз Джеймс чувствовал себя не на своём месте, даже дома, где всё, казалось бы, должно быть родным. Составляющие существования его устраивали – практичная мебель, удачное освещение, полезные мелочи – но вкупе дом напоминал пациента в затяжной коме: живое тело, лишённое разумного наполнения.
С появлением Хауса стало немного легче – лишь ненадолго. Поначалу тот внёс остроту в привычное расписание размеренной жизни Уилсона, разбавил «сон-работа-дом» своими радостями и печалями, а после смягчил горе потери. С ним не было скучно, но вскоре Уилсону стало казаться, будто жилище, которое он привык считать своим, больше ему не принадлежит. Хаус вовсе не желал исполнять роль гостя достойно и надлежащим образом. Порой он вёл себя отвратительно. Порой он считал своим долгом вести себя именно так, особенно, когда видел отголоски страдания во взгляде друга.
И порой это настолько раздражало, что Уилсон готов был взять в руки любое фарфоровое блюдо из шкафа Эмбер и аккуратно разбить его об пол – с глухим тусклым звоном и острыми неодинаковыми осколками, прямо посреди ворчливого разговора, ничем не намекая на подобный исход. И с неосознанным удовольствием заметить улыбку, притаившуюся в уголках тонких губ. Улыбку одобрения или гордости, что зачастую сбивало с толку.
Приятную – при всей абсурдности происходящего.
Но прежде чем Уилсон успел перейти к столь радикальным действиям, его настигло благодатное осознание.
Хаус и не должен был быть гостем, Уилсон понял это незадолго до того, как принял решение увести квартиру у Кадди из-под носа. Роль проходящего, приходящего совершенно не шла Хаусу, который никогда не придавал особого значения «добрым утрам» и «сладким снам» и хмуро цедил кофе, когда день не задавался, и всем своим видом выражал такое невиданное постоянство, что вот уже двадцать лет шествовало рядом с Уилсоном – невозмутимо и непосредственно.
И это постоянство требовало соответствующей обстановки. Оно требовало права быть и выражать своё мнение не вопреки, а как часть. И все сопутствующие ощущения волновали Уилсона, заставляли срываться с места и спешить сюда с одной лишь целью – увидеть вновь, убедиться в правильности этого выбора. Потому что время от времени ему становилось здорово не по себе при мысли о том, что он, возможно, совершает большую глупость. Кошмарную глупость.
Здесь будет стоять мягкое кресло с банкеткой, думал он, меряя взглядом пространство, чтобы отвлечься от навязчивых опасений. Кресло, пригодное для незаметных и неназойливых вечерних наблюдений по прошествии долгого дня под уютное бормотание телевизора, под еду из китайского ресторанчика в картонных корзинках и ощущение правильности. И Хаус скажет, что собирается лечь пораньше, хотя на часах будет уже начало второго, хотя, пожалуй, для него это и есть «пораньше», а сам Уилсон останется, чтобы послушать тонкий скрип половиц под усталыми неровными и такими знакомыми шагами…
Онколог усмехнулся. Расскажи он Хаусу – смеху было бы. Точнее, насмешек.
Хаус первым усядется в это самое воображаемое кресло, это будет его любимое кресло, его любимое место, потому что только отсюда возможно будет окинуть всю комнату одним долгим взглядом, ничего не пропустив. Телевизор вовсе не будет «уютно бормотать», он будет оглушительно орать, и соседи, наверняка, рано или поздно станут колотить в трубы и потолок. Их ждёт масса неприятностей, падений в ванне, во сне и наяву, и разбитых окон. На полу вскоре появятся тонкие чёрные полосы от резиновой нашлёпки на конце трости.
Разве что еда так останется китайской до тошноты.
Но помечтать-то ведь можно?
Вот Уилсон и мечтал. О том, что можно купить греческие шторы или громадные напольные часы с маятником, и о прочих глупостях.
А иногда он мечтал, чтобы Хаус улыбался почаще. Или говорил с ним побольше. И чтобы нога у него болела поменьше. И хотя он не мог надеяться на исполнение хотя бы одного из предложенных жизни вариантов, пустая квартира мало-помалу стала для него своего рода воплощением несбывшегося, но приятного хотя бы в мыслях. А ещё – совершенным воплощением его неожиданно систематических опозданий.
Неумолимая стрелка щёлкала секунды, как семечки, не оставляя ни единого шанса.
Когда Уилсон мельком взглянул на часы, то за голову схватился, понимая, что Кадди раньше уволит его, чем узнает о предательском приобретении. А за окном как назло закапало дождём на серый асфальт, на тёмно-коричневые крыши, на весь Принстон с высоты птичьего полёта. Зонт был надёжно заперт на дне первой тщательно обклеенной скотчем и торжественно готовой к переезду коробки с размашистой надписью Хауса «Уилсоновский хлам».

Как ни странно, в вестибюле его настиг не укоризненный взгляд главврача, а негромкий комментарий Хауса:
- Ты опоздал.
Уилсон попытался сделать вид, что не расслышал, и, оставляя мокрые следы, немного ускорил шаг на пути к лифту, который, если верить стрелке-индикатору, как раз спасительно направлялся вниз.
- Где ты был? Умирающие не могут ждать.
- Дождь, - отмахнулся он, ни на секунду не сомневаясь, что Хаус ему не поверит.
На улице уже капало едва-едва, а в разрывы плотных облаков проглядывало солнце.
Конечно, у онколога было вполне очевидное преимущество в виде здоровых ног, но Хаус порой совершенно феноменально управлялся с тростью, и сейчас, кажется, готов был ценой её благополучного существования остановить лифт, потребовав от друга объяснений. Поэтому Уилсон предпринял сложный манёвр уклонения и, с сожалением проводив взглядом сомкнутые серебристые дверцы, свернул к кабинету Кадди, надеясь, что там его оставят в покое.
Его стремительное появление привлекло и внимание нечаянного посетителя, который теребил в руках стопку бумаг (изрядно потрёпанных) и настойчиво пытался втолковать что-то порядком рассеянной Кадди, которая занималась тем, что очерчивала кончиком пальца округлые кнопки на телефоне.
Впрочем, она, кажется, не имела ничего против вторжения Уилсона. При виде него она выпрямилась в кресле и притворно извиняющимся тоном проговорила:
- Боюсь, мистер… эээ… - она сверилась с визиткой, - мистер Белински, нам придётся прервать наш разговор.
Уилсон вздохнул поглубже. Времени у него было не так уж и много, к тому же, он не мог точно сказать, решит ли Хаус лишний раз потревожить «обитель зла» или же предпочтёт подкараулить его, Уилсона, позже.
- Это срочно, - добавила Кадди в своё оправдание. – Понимаете, работа администратора предполагает…
«Отвергнутый» Белински удручённо кивнул и вышел, на последок окинув онколога неодобрительным взглядом.
- Что? – обратилась к нему Кадди, как только они остались одни.
- Я опоздал на двадцать минут, - быстро проговорил Уилсон, скрестив за спиной пальцы – на удачу.
- Опять, - обронила она, перекладывая счета, присланные страховой компанией, и делая вид, что этот факт её совершенно не волнует. – В третий раз за эту неделю.
- Я знаю, - в отчаянии пробормотал онколог, оглянувшись на дверь – за ней маячил тёмный силуэт с тростью в руках. Похоже, Хаус сделал ставки на длительную осаду. – И мне очень жаль. Вычти из моей зарплаты.
Кадди, наконец, отложила бумаги и внимательно всмотрелась в лицо беспокойного Уилсона.
- Джеймс, - проговорила она с расстановкой. Тот напрягся – давно его никто не называл по имени, - ты – глава отделения, образцовый работник, нужно отметить. Но с тобой что-то творится.
Уилсон неопределённо пожал плечами.
- Я знаю, это не моё дело, - продолжила Кадди. – Не могу сказать, что мне всё равно, но я надеюсь на твоё…
Уилсон в очередной раз оглянулся, не удержавшись, и Кадди, поднявшись, решительно направилась к двери.
- Стой! – в панике зашептал онколог, но она лишь глянула в щель между планками жалюзи, а после вернулась к столу, проведя ладонью по тёмному дереву.
- Судя по тому, что ты здесь, - с намёком на веселье проговорила она, глядя на Уилсона с каплями дождя в каштановых волосах, - можно сделать нетривиальный вывод: своего друга ты боишься больше, чем босса. А это значит, что ты…
В дверь нетерпеливо постучали.
- Что вы там так долго! – донёсся недовольный голос Хауса. – Уилсон, ты не единственный, кто испытывает острое желание взглянуть в большие голубые глаза начальства!
Кади покачала головой.
- Это значит, что твои опоздания – лишь прикрытие для некоего куда более серьёзного проступка.
Она присела, чрезвычайно довольная сделанным выводом.
- Конечно, по утрам я граблю банки, - мрачно пошутил Уилсон. – И скрываюсь от правосудия в твоём кабинете.
Кадди лишь улыбнулась.
- Говоря «проступок», я имела в виду не таковой в глазах всего общества, а только в отношении одного индивида. Я думаю, что ты записался, скажем, на курсы садоводства, что вкупе с занятиями в кулинарной школе в глазах Хауса – окончательное и бесповоротное падение.
Уилсон приготовился возражать, но Кадди жестом остановила его.
- Так или иначе, меня это не касается. Единственная просьба – сделай так, чтобы это не мешало твоей работе.
Онколог развёл руками, чувствуя нотку законченности в этой фразе, будто бы она осторожно подталкивала его к двери и ненавязчиво выпроваживала, намекая, что обсуждать больше нечего…
- И что же я могу для тебя сделать? – как бы между прочим поинтересовалась Кадди, когда, подняв глаза от документов, вновь столкнулась взглядом с Уилсоном, который в нерешительности топтался на месте.
- Скажи Хаусу, что я опоздал, выполняя твоё поручение, - выпалил тот, сунув руки в карманы пальто – и вновь скрестив пальцы.
- Всё настолько плохо?
- Просто скажи, хорошо? Назови любую, пусть даже самую ничтожную причину, по которой я мог опоздать.
Кадди прищурилась.
- Ты ведь пошутил про банки? – на всякий случай уточнила она.
Уилсон шумно выдохнул.
- Хотя, - заметила Кадди, - если бы ты совершил налёт на машину инкассаторов, Хаус бы тобой гордился.
- Ты скажешь?
- Так и быть. Заметь, я даже не прошу ничего взамен. Никаких… ммм… откровений.
Она помолчала, давая Уилсону возможность осознать все масштабы подобной щедрости и великодушия, а затем кивнула.
- Он, кажется, всё ещё за дверью. Пусть зайдёт.
Возможно, опрометчиво было пускать всё на самотёк, но когда Уилсон вышел, а Хаус вошёл, первый вздохнул с некоторым комичным облегчением, не понимая, отчего ему самому было так сложно слепить любую историю о спасении кошек с деревьев или вероломном похищении, или пробках на дорогах, что вовсе не редкость в людном центральном районе Принстона. Теперь этим вынуждена была заниматься Кадди. Изобретением лжи.
Что он мог делать? Покупать подгузники для Рейчел?
Впрочем, признать это казалось куда как легче, чем истинную причину опоздания.

- Главное, - проговорил Хаус, заглянув к нему после обеда – так вышло, что они разминулись после утренней встречи, а за кофе Уилсон не пошёл. Он вообще не выходил из кабинета, прикрывая усердной работой свои шестьдесят минут прогулов, - чтобы это не перешло в привычку.
- Что? – не поднимая головы от карты, осведомился онколог.
- Начинается всё с памперсов, переходит на мягкие игрушки…
- Мягкие игрушки уже были, - покачал головой Уилсон, удивляясь тому, что его опасения насчёт Кадди оправдались. Отличный выход из положения, что ещё сказать.
Хаус упал в кресло напротив.
- О, Боже, значит я ошибся! – в притворном ужасе воскликнул он. – Болезнь перешла в предтерминальную стадию, мы тебя теряем.
- На всякий случай, - невозмутимо проговорил Уилсон, - что ждёт меня в конце? Хочу знать, чтобы успеть подготовиться, так сказать, морально.
Хаус покачал тростью.
- Долгая мучительная смерть в рабстве у Кадди, - проговорил он так ровно и отстранённо, словно его поразила некая догадка.
Уилсон взглянул украдкой и замер. По необъяснимым причинам ему нравился этот взгляд, возможно, потому, что он символизировал спасение для ещё одной живой души, пусть Хаусу до этого и не было дела, его гораздо больше волновала разгаданная головоломка. Спасение человека, по сути, было лишь неизбежным последствием. Что ж, Уилсону было достаточно, на большее он и не надеялся.
Но сейчас, он точно знал, у Хауса не было никакого дела, крышесносящего случая с занозой под ногтём, которая вызвала общее заражение крови, паралич или же нечто совсем уж необъяснимое. Двойной тулуп в исполнении глазного яблока.
Он просто использовал элемент озарения впустую. Просто надул Уилсона, сам того не желая. Просто применил себя именно так, что у онколога мурашки по спине пробежали. За такую реакцию Уилсон порой сам себя ненавидел.
- Учти, - предупреждающе проговорил Хаус, не обращая на друга внимания – отчаянным усилием тот попытался удержать равнодушное выражение лица, - Кадди – коварна и своего не упустит. И если ты ей теперь должен, если ты попросил её прикрыть тебя, лучше признайся. Прямо сейчас. Облегчишь свою незавидную участь – и обломаешь ей весь кайф диктатуры власти.
- Не в чём признаваться, - рассеянно пробормотал Уилсон, всерьёз задумавшись над собственными словами. У «признаваться», определённо, был привкус вины, а Уилсон не считал себя виноватым. Если уж на то пошло, он не совершал ничего предосудительного. Напротив, делал всё возможное, чтобы не оступиться.
Хаус наклонился к нему, отбросив трость.
- Я твой лучший друг, - заявил он так, будто сам верил в эти слова каждый день, каждую минуту своей жизни. Можно было привыкнуть к этой мысли, но не погрузиться в неё целиком и полностью, - мне ты можешь сказать.
- Не самый убедительный твой аргумент, - парировал онколог.
- У меня ещё есть. Помнишь, как я нанял частного детектива?
Уилсон скептически поморщился.
- Помнишь, что из этого вышло? – в тон Хаусу проговорил он.
- Но идея-то была хороша, признай.
Уилсон пожал плечами. Ему нужно было работать или нет, делать что-нибудь или говорить, но больше всего на свете он хотел бы сейчас оказаться в просторной квартире недалеко от дождливого в этот день парка.
Один.
Просто для того, чтобы подумать или помечтать. И странно было чувствовать это, но в данный момент Хаус там ему был совершенно не нужен. Скорее, ему необходимо было воспоминание о Хаусе. Мысль о Хаусе. О Хаусе в необъятном пространстве, где спрятаться можно, лишь выйдя за дверь и вернувшись в суету улицы. Возможно, о таком Хаусе, которого и в природе-то не существует. Идеальном в своём чудовищном несовершенстве.
- Мне нужно работать, - деревянным голосом проговорил он.
- Нет, не нужно, - отрезал Хаус. – Ты в десятый раз перечитываешь фамилию пациента.
- Ты мешаешь мне сосредоточиться.
- Я тебя раскусил, а ты-то думал, что идея спрятаться под столом у Кадди – гениальная. Теперь ты ей должен. Кто знает, о чём она попросит тебя.
- Она ни о чём не попросит! – раздражённо заявил Уилсон. – Она вовсе не такая расчётливая, как ты привык считать.
- Попался! – радостно воскликнул Хаус, ткнув тростью в его направлении. – Ты с ней в сговоре. Ты врёшь. Ты нагло врёшь.
Онколог лишь руками развёл и черкнул строчку в карте, которая была заполнена, на его взгляд, совершенно бестолково.
- Все врут, - заметил он. И повторил, впрочем, без особой надежды на успех. – Мне нужно работать.
- Нет, не нужно. И это моя фраза. Та, первая, а не про работу. Эту я навсегда вычеркнул из своей речи и применяю только в экстренных случаях, когда, например, нужно избавиться от какого-нибудь особенно назойливого пациента с воспалением хитрости.
Уилсон уже не слушал, надеясь, что Хаус уйдёт сам, когда ему наскучит говорить с пустотой. Так и вышло, и онколог вздохнул с некоторым облегчением, едва лишь дверь за ним закрылась. Впрочем, она тут же приоткрылась, и диагност, сунув голову в образовавшуюся щель, драматично предупредил:
- Я слежу за тобой.
Эту угрозу, очевидно, нельзя было оставлять без внимания. И обнаруживать волнение – тоже, поэтому Уилсон лишь отмахнулся, возвращаясь к своей бумажной работе, которой конца-края видно не было.

Стыдно признаться, но пробираться наружу пришлось через полуподвальный въезд для машин скорой помощи – у центрального входа в засаде сидел Хаус и, кажется, покидать свой пост не собирался.
На часах значилось начало восьмого, редкие фонари соперничали с ещё светлым небом, а Уилсон нарочито медленно следовал знакомым путём к новому жилищу, старательно открещиваясь от мыслей, что в этот раз, пожалуй, всё может пойти не так. Не так, как ему нравилось – в мечтах о новой жизни и светлом будущем. В конечном итоге, он чувствовал себя совершенно определённо, вторгаясь в тишину кирпичных стен. И ему хотелось, чтобы это чувство оставалось с ним навсегда, что, конечно, было невозможно в силу определённых обстоятельств. Тех самых, согласно которым здесь вскоре грозились появиться вещи. Спасительные и опасные. Их вещи, которые разделят пространство и разобщат. И ознаменуют окончательность решения.
Согласно которым здесь вскоре должен был появиться Хаус.
- Хаус, - громко сказал Уилсон, убедившись в том, что не забыл прикрыть дверь.
Всё-таки пустота чрезвычайно шла этому гулкому месту. А вот имя царапало стены непривычным эхом. В старой квартире оно звучало совершенно иначе – чуть приглушённо, окружённое стенными шкафами, будто песок на ветру, так, как и должно было звучать.
- Хаус, - повторил Уилсон чуть тише, понимая, что только на это он и способен. Предвкушение новизны больше не радовало его, как в тот самый день, когда они с Хаусом впервые появились здесь, пребывая под впечатлением от простора и простоты. Каждый из них выразил восхищение по-своему – Хаус заявил, что здесь запросто может развиться агорафобия, причём, в жесточайшей форме. Уилсон промолчал. Он думал о том, как же легко дышится в этом до краёв наполненном светом пространстве, едва касаясь кончиками пальцев ещё пыльного после отделочных работ стекла. А ещё о том, что Хауса на другом конце совмещённой с кухней гостиной он почти не слышит. И ещё о том, что однажды они проснутся – каждый в своей постели – и по прихоти сонного сознания вообразят, будто они – каждый в своей комнате – совершенно одни в этих стенах. И раз уж у каждого из них будет своя выложенная кафельной плиткой ванная, им не придётся, сталкиваясь по утрам, выслушивать хрипловатое ворчание друг друга.
Внезапно Уилсон осознал, что уже скучает по этим ленивым утренним перепалкам, и вздохнул. Да уж, такому парню, как он, противопоказаны переезды…
А Хаус мерил шагами расстояние от двери до окна, от спальни до спальни, от угла кладовой до сверкающей полированным металлом раковины и, казалось бы, совершенно не волновался о том, что пустота проберётся в тесноту между ними. В прежней квартире они сталкивались локтями в узких коридорах.
Кто бы мог подумать, что Уилсону вдруг так отчаянно потребуется ценить каждое из таких столкновений?
Теперь же его разрывали противоречивые чувства – радость и опасение, ведь он хотел переехать сюда, но в то же время не представлял, чем всё обернётся, стоит лишь заполнить пространство коробками, решительно поставив точку. Пути назад не будет.
А эта квартира была прекрасна и без мебели.
Уилсон лёг прямо на голый пол и закрыл глаза.
- Хаус, - в третий раз пробормотал он, будто в надежде, что кто-нибудь небезразличный откликнется и нетривиально посоветует, как поступить.
Затылок его упирался в светлый дубовый брус, но легче от этого не становилось.
Он вспомнил, что когда-то давно мечтал о том, чтобы жить с Хаусом. Почти неосознанно. В этой мечте не была слова «жить». Скорее, «быть». Он хотел быть так близко к Хаусу, насколько только возможно, влезть в его жизнь и остаться там, зацепиться за какой-нибудь поручень, как в вагоне метро или в автобусе, который, переворачиваясь, летит к обочине. Вот как он себе всё тогда представлял. Невозможным. Или, по крайней мере, невероятно трудным.
И вдруг оказался ближе к нему, чем к кому-либо ещё. И попытался заставить себя забыть о прошлых мечтах после третьего развода – ведь Хаус был с ним. Вернее, он сам был с Хаусом. Ещё легче вышло после смерти Эмбер. Когда тащишь на себе бетонную плиту, то вряд ли заинтересуешься пылинкой на её поверхности. Но стоит лишь отставить её в сторону – нетрудно будет заметить, что пылинки складываются в совершенно определённый рисунок.
Уилсон в Хаусе нуждался – в зоне непосредственного доступа. Уилсон Хауса любил. И перед собой он не хотел ни оправдываться, ни таиться. Он знал, что никогда так и не набрался бы решимости, чтобы произнести слова, что возникали в его голове даже в те моменты, когда Хаусу становилось скучно, и он принимался хамить и развлекать себя, вслух, но часто задумывался над природой их происхождения. За ними, безусловно, тянулась долгая дорога, вся в трещинах и колдобинах, но порой в совершеннейшей степени как платный автобан – гладкая, сверкающая. И где-то на своём пути он, прикрыв рукой глаза от слепящего солнца, очнулся с одной лишь мыслью в голове. Так оно и было.
Теперь же, лёжа на полу квартиры своей мечты и своего кошмара, он мог утешать себя лишь тем, что, оказавшись на равных в границах данного жилища, ему будет проще признаться в любой момент – хоть за завтраком, хоть посреди ночи, разбудив Хауса самым нелепым образом просто для того, чтобы уверить – нет никого, кто был бы нужен ему больше, чем Уилсон. Ведь им, кажется, суждено болтаться вместе в этой жизни до самого её конца.
Или же…
Или же никогда ни о чём не упоминать, не вспоминать, не намекать, что бы ни случилось. И просто наслаждаться той же самой реальностью, о которой он мечтал и прежде был рад сделать всё возможное, чтобы претворить мечтания в жизнь. Пока однажды не осознал. Что раньше он думал так. Давно, лет десять назад, наверное, не меньше. Когда ему ещё не доставало мудрости. Когда у него ещё было безумное право так думать.
Но эта квартира. Контракт, что горит под ладонями. Действительно ли он верил в необходимость перемен?
Чего ему не хватает сегодня? Не о чём больше мечтать. Он уже заполучил желаемое.
И, пожалуй, в конце концов, выбрал второе.
- Ты опоздал, - заявил Хаус, не успел Уилсон повернуть ключ в замочной скважине.
- Что ты заладил «опоздал, опоздал», - вздохнул онколог, всё ещё преследуемый чувством, что тянулось за ним на протяжении всего пути от нового дома до старого. Такой покорности судьбе, что ли. Неплохим, но и не хорошим.
В общем, чувством «для слабаков», как выразился бы Хаус.
- Кто-то ведь должен тебе об этом время от времени сообщать, - пожал плечами диагност, - иначе однажды ты просто решишь, что опоздания – это нормально, и до конца жизни будешь мыть пробирки в лаборатории.
Хаус так аккуратно обошёл вниманием факт собственных патологических опозданий, что его предположение прозвучало почти пророчески, но Уилсон пропустил его слова мимо ушей. Его заботили проблемы поважнее. Как примириться с самим собой, например.
- После того, как Кадди тебя уволит, - внёс уточнение Хаус на тот случай, если до Уилсона не дошла суть сказанного.
Тот лишь отмахнулся.
- Ты не Кадди, - рассеянно проговорил он.
- Очевидно, да, - протянул Хаус. – И это большое несчастье. Представь, я бы мог целыми днями играть со своей грудью, будь я Кадди.
- Ты не Кадди, и не можешь обвинять меня в том, что я поздно явился домой или на работу. И ты также не моя мать.
- Последнее, конечно, было бы не так интересно…
- Знаешь что, - предупреждающе поднял руки Уилсон, - я, пожалуй, пойду сейчас спать.
- Я что, зря приготовил брускетту? – в возмущении воскликнул Хаус, так что неясно было, действительно ли его чувства были задеты или же он просто тянул время. – И вообще, ты поступил нечестно.
Чувствуя, что разговор затягивается, Уилсон присел на край загнанной в угол тумбочки и стянул один рукав пальто.
- Я слушаю, - подбодрил он замолкнувшего, было, Хауса. – Не надейся, что усыпишь мою бдительность болтовнёй.
- Я ждал тебя у центрального входа в Принстон Плейнсборо, а ты там даже не появился. Хромой калека проторчал на улице полчаса, прежде чем твоя секретарша сообщила, что ты уже ушёл. Дословно, скрылся в неизвестном направлении.
Уилсон закрыл глаза и зевнул. Он и вправду слишком задержался. Просто забыл о времени.
- Где. Ты. Был? – раздельно проговорил Хаус.
- Неважно, - онколог почти успел пожалеть о том, что не промолчал. Слово за слово вызывало цепную реакцию, которая могла длиться до самого утра, а он так устал.
Но Хаус внезапно поднялся на ноги и совершенно спокойно заявил:
- Отлично.
Уилсон открыл глаза и удивлённо посмотрел на него.
- Что? «Отлично» - и всё?
- А ты чего ждал? Застенков Гестапо?
- Тогда я… пойду, пожалуй, и лягу в кровать, если ты не возражаешь, - в некотором недоумении проговорил Уилсон, чтобы хоть как-то закруглить этот разговор.
- Меня не жди, - ввернул язвительный комментарий Хаус. В его глазах это, несомненно, было лишь едкой шуткой, но Уилсон на миг зацепился за эти слова, балансируя, пытаясь распробовать, каковы они могли бы быть на вкус.
И порадовался тому, что не почувствовал разочаровывающей сладости. Всё-таки это было бы уже чересчур.
Он скинул пальто и забрался в кровать, не раздеваясь. И вдруг подумал о том, почему так скорбел после гибели Эмбер, почему пытался спасти её всеми силами, решаясь на безумства, рискуя. Ну, кроме того, что он любил её. Да, тоже. Иначе, чем Хауса, но любил. Даже если кто-то и сомневался.
Просто она была последней стеной, нет, последним камушком, способным удержать его от окончательного падения в хаос. Или же лучше было бы сказать «в хаУс»?
Уилсон мысленно попросил у Эмбер прощения за подобное обращение с её памятью.
С её смертью вернулась непрошенная свобода мечтаний. Обманчивая радость иллюзий. Только вот Уилсон отчего-то совсем не чувствовал в ней необходимости.
Как будто его лишили права выбирать. Остался только Хаус.
А, может быть, на самом деле он просто устал мечтать.
Во сне его преследовали шорохи и скрипы. Квартира Эмбер располагалась в старом здании, и за всё время, проведённое здесь, Уилсон успел привыкнуть к независимой тайной жизни этих стен и пола. Но в этот раз скрип был уж слишком неровным, будто некто с тростью – или же без, но с больной ногой – крался по дому по направлению к выходу. И как подтверждение этому дверь открылась, выпуская его в ночь, а после негромко щёлкнул английский замок.

- Ты уходил куда-то вчера, после того как я отправился спать? – как бы между прочим поинтересовался Уилсон на следующий день. Он не претендовал на честность, раз уж сам не страдал излишней откровенностью, но не мог не спросить.
- Ты сам-то понимаешь, насколько глупо это звучит? – голос у Хауса был гулким – он зачем-то заперся в ванной, и Уилсона вдруг осенила дикая догадка – неужели, бреется?
- Я просто слышал какой-то шум, а мне как раз едва удалось задремать.
- Тебе приснилось. Не знаешь, как это бывает? Начальная фаза…
- Я знаю. Просто я действительно слышал характерный скрип. Такой, что может издавать лишь человек с тростью или костылём.
Шпингалет на двери щёлкнул. Не приглашающе, а даже с претензией.
- Иди сюда, - приказал Хаус.
- Ты хоть в штанах? – слабо сопротивляясь, проговорил Уилсон.
- Какая разница? Ты подозреваешь меня в ночных блужданиях и бегствах из дома.
- Я только спросил. И ни в чём тебя не обвинял, - возразил онколог, но всё же вошёл в ванную комнату.
Хаус стоял перед зеркалом в футболке и трусах. Машинально поглаживая ногу, он пристально изучал собственное отражение.
Взгляд Уилсона невольно задержался на тёмных шрамах, которые то скрывались под ладонью, то возникали вновь. Было в этом движении нечто гипнотическое. Уилсон хотел бы знать, приносило ли оно хоть какое-то облегчение, но спросить не решался.
Он прежде видел шрамы лишь раз, и то мельком, давно, и не любил вспоминать. Они оказались не такими ужасными, как он представлял. Нет, конечно, они выглядели ужасно, ломая линию бедра и вторгаясь в плоть, но для Уилсона это мало что значило.
- Не смотри, - и напряжённо, и спокойно проговорил Хаус, хотя онколог почти чувствовал неровную кожу под пальцами. Шрамы были частью Хауса, ему не нужно было стыдиться их. И ненавидеть было уже бесполезно.
- Я… не могу, - спустя некоторое время хрипло признался Уилсон, а перед глазами его стояло выведенное кричащим красным «Прекрати».
Хаус повернулся к нему со странным блеском в глазах.
- Что значит, «не могу»?
- Не могу не смотреть, - против воли проговорил Уилсон, думая о том, что ему следовало бы сделать с собой, чтобы успокоить дыхание. Для начала отрезать язык. А после покидать вещи в сумку и провести несколько дней на другом краю Земли, желательно, там, где температура не поднимается выше нуля градусов, - остудить голову. И, наконец, вернувшись, найти себе каморку в мансарде и поселиться там в одиночестве.
Он не желал портить жизнь Хаусу и себе. И был почти готов отказаться от прав на новую квартиру. Возможно, лучше будет, если после они останутся друг без друга в такой концентрации на квадратный метр пространства. Даже если все мечты отправятся к чёрту.
- А вот это уже называется не «смотреть», - громко заметил Хаус, так что Уилсон вздрогнул. – Это называется, «пялиться»!
Онколог готов был поспорить, что вспыхнул до корней волос. Он не нашёл, что сказать в своё оправдание, так что, в конце концов, неловко перевёл тему:
- Зачем я тебе понадобился?
- Вместо твоих обычных неловких и никому не интересных извинений, - удовлетворённо проговорил Хаус, как будто это значило нечто большее, чем являлось на самом деле. – Вчера, пока тебя не было, звонила Бонни. Очень рада была меня слышать. Так рада, что даже не сразу бросила трубку, хотя и пыталась.
Вот этого Уилсон совсем не ожидал. Он вдруг вспомнил, что так и не встретился с ней, даже не предупредил, а после – не объявился, не объяснил ничего, не извинился. У него похолодел затылок при мысли о том, что для квартиры могли найтись ещё более подходящие покупатели, и теперь придётся начинать всё с самого начала. Нет, враньё! Затылок у него похолодел при мысли, что экс-супруга могла с детской непосредственностью поинтересоваться у Хауса, почему его друг столь бездарно тратит её драгоценное время. Может быть, он уже передумал переезжать?
- Мы остались без контракта, - упавшим голосом проговорил Уилсон – в конце концов, это звучало безопаснее, нежели последнее его предположение, хотя сейчас – прямо сейчас – он нервничал, и с каждой минутой всё сильнее. – Ведь так?
Хаус смерил его странным, почти нечитаемым взглядом, а затем плеснул себе в лицо пригоршню ледяной воды.
- С чего ты взял? – грубовато осведомился он, отфыркиваясь.
- Я… я не знаю, - пролепетал Уилсон, понимая, что промахнулся. И вдруг почувствовал себя участником какого-то безумного теста. Будто бы его вдруг взялись проверять.
- Она сказала, что ей удалось, наконец, выкроить время для тебя. Через неделю, в четверг, после полудня. И ты пойдёшь и поставишь подпись.
Уилсон кивнул и мысленно поблагодарил Бонни. Сама того не желая, она не выдала его, хотя, скорее всего, и не представляла, какую службу сослужила собственному мужу, пускай и бывшему. Из-за чего её поступок был ценен вдвойне. Ведь она запросто могла упомянуть о сорванной встрече в разговоре – по неосторожности или же намеренно. Могла бы сорвать раздражение на Хаусе, не застав Уилсона. Она многое могла, но не осуществила…
Стоп.
А почему – почему он так уверен в этом? Как будто сам Хаус не способен скрывать и использовать скрытое в своих целях.
Уилсон снова кивнул – на этот раз для себя, как будто поставил незримую галочку «запомнить».
- А ты? Ты ведь совладелец. Ты тоже должен расписаться, - заметил он неуверенно. – Хотя, если вспомнить о том, что ты не заплатил ни цента…
- А кто пообещал дать грузчикам на чай? – с возмущением осведомился Хаус. И, пожав плечами, добавил. - Мне она назначила другой день. Ума не приложу, почему. Не может видеть нас вместе?
Это было плоско и совершенно неостроумно. Да и Уилсон сейчас был не способен даже на кривую улыбку. Ему хотелось, чтобы Хаус ушёл – тому всё равно было пора на работу.
Сам онколог не торопился – ещё два дня назад он отменил консультации в клинике, чтобы разобраться с завалом документации. Больные, что проводили остаток жизни в отделении, редко преподносили сюрпризы, а номер его пейджера не знал только ленивый. К тому, после полудня ему всё равно пришлось бы вернуться к ним.
А Хаус будто нарочно медлил. Копаясь в чистых рубашках, он словно выбирал самую мятую, и никак не мог решить, какая из них выглядела наиболее потрёпанной. Наконец, справившись с этой задачей, он принялся сражаться с джинсами, так Уилсон едва не предложил помочь. На самом деле, ему хотелось просто натянуть их на друга и отправить того восвояси.
К счастью, с кроссовками всё оказалось гораздо проще. Хаус лишь замялся немного, затягивая шнурки, тем самым дав Уилсону время на размышление. Но тот просто в очередной раз ощутил неопределённый комок в груди, рядом с сердцем. И зажмурился на секунду-другую.
Квартира опустела. Подождав немного для верности – на случай, если Хаусу вдруг приспичило бы вернуться за забытыми ключами или журналом или ещё чем-то совсем уж бесполезным, он тихо, почти на цыпочках прокрался в собственную комнату и вытянул из-под кровати единственную упакованную коробку – ту самую, что торжественно предвосхищала их скорые сборы - и осторожно, на пробу потянул за край клейкой ленты, прислушиваясь к сухому шелестящему звуку по мере того, как скотч отделялся от картона, оставляя после себя широкую шершавую полосу. Когда скрученные в спираль обрывки оказались на полу, Уилсон откинул крышку и вынул первое, что оказалось на поверхности. Свой старый чуть выцветший от времени зонт.

- Ты вовремя, - заметила Кадди – она вовсе не выглядела вдохновлённой. Скорее, занятой и чуточку удручённой. На лбу у неё залегла крошечная складка, которой в иной раз Уилсон и не заметил бы, но сегодня он старался быть особенно внимательным. По большей части для того, чтобы не позволить досадным мелочам пробраться в мысли и вновь спутать их.
- Не хочу давать тебе лишнего повода для волнений, - заявил онколог.
Кадди удивлённо приподняла брови.
- Что ж, очень мило с твоей стороны, - проговорила она. – Конечно, только в том случае, если тем самым ты не пытаешься избавиться от преследующего тебя чувства… ммм… долженствования, скажем так.
Уилсон нахмурился. Хаус уже упоминал об этом. В одном он ошибся – Кадди вряд ли потребовала бы от Уилсона ответной услуги, скорее, тот сам постоянно ощущал бы себя в долгу перед ней. И, в конце концов, сломался бы. А такой исход вовсе не радовал.
- Есть минутка? – спросил он, в конце концов, на грани молчания, опасаясь, что Кадди развернётся и уйдёт.
Она взглянула на часы.
- Пожалуй, - чуть неуверенно протянула она, мысленно сверившись с плотным графиком встреч и работ, которые ей предстояло посетить и выполнить. Кажется, она могла бы позволить себе четверть часа… возможно, больше.
- Кофе? – предложил Уилсон.
В кафетерии почти никого не было – сотрудники клиники уже успели удовлетворить свой полуденный аппетит булочками с изюмом и жареной картошкой.
- И что же, поведаешь мне какую-нибудь страшную тайну? – постукивая ноготками по столешнице, осведомилась Кадди, когда пауза затянулась. – Послушай, неужели, это действительно необходимо?
Уилсон задал себе тот же вопрос. Прозвучало немного… жалко. Как будто он цеплялся за последнюю возможность переложить собственные проблемы на плечи любого, кто оказался поблизости. К тому же, существовало опасение, что, высказанные вслух, связанные с переездом идеи не будут иметь того смысла, который он в них вкладывал. В которые он, чёрт побери, верил. Нет ничего хуже непонимания. Возможно, он зря всё это затеял.
- Это связано с Хаусом. В какой-то степени.
- С каждым днём всё больше убеждаюсь в том, что пугающее число событий в нашей жизни так или иначе связаны с Хаусом. Признаться, меня начинает беспокоить эта «хаусоцентричность», - невесело усмехнулась Кадди. – Боюсь предположить, к чему это может привести.
Уилсон невольно вздрогнул.
Кофе с самого начала был не слишком горячим. Теперь же остыл окончательно. На поверхности поблёскивала радужная плёнка, поэтому Кадди остереглась его пить. Уилсон же каждое слово запивал сладкой горечью со сливочным привкусом – так сказанное казалось не столь опрометчивым.
Но некоторое время они всё же молчали,
- Что бы произошло, если Лукас вдруг по какой-то причине отказался бы от переезда? – спустя минуту или две, собравшись с духом, проговорил Уилсон, рассеянно заглядывая в пустой картонный стакан с остатками кофе на дне. Вопрос, казалось, удивил Кадди даже сильнее, чем он предполагал. Она вздохнула поглубже, прикрыв на миг глаза.
- Имеешь в виду, что стало бы с нами? – неспокойно осведомилась она. – Со мной и Лукасом. И как, позволь узнать, это связано с Хаусом?
Уилсон отставил стаканчик. Он не хотел говорить лишнего, надеясь, что удастся обойтись общими фразами размытых формулировок.
- Раз уж мы упомянули о «хаусоцентричности» жизни…
Кажется, сработало. Глаза Кадди расширились. Как же легко порой пустить разговор под откос, не прилагая при этом особых усилий.
- Это ведь он тебя попросил, да?! – яростно зашипела она, словно разъярённая кошка. От такой добра не жди – расцарапает лицо в кровь и ни на секунду не почувствует себя виноватой. – Конечно, как же я сразу не догадалась! Ведь Хаус никогда не мог усидеть на месте, стоило лишь мужчине, заинтересовавшись мной, замаячить на горизонте. А если уж речь идёт о Лукасе!..
Она перевела дух, решительно хлебнув холодного уже напитка, и продолжила, повысив голос.
- Удивляет то, что он подослал тебя, а не заявился ко мне сам, это на него не похоже… Что он задумал?
Немногочисленные посетители кафе обернулись на них, занявших позиции друг против друга за дальним столиком, словно участники беспрецедентного матча один на один по армрестлингу, готовому вот-вот начаться. Всё, что им нужно было бы сделать, - взяться покрепче за руки, уперев локти в скользкую столешницу, и решить, кому улыбнётся удача.
- Никто меня не подсылал!.. – нетерпеливо откликнулся Уилсон. - Целиком и полностью моя инициатива, веришь? Мне просто нужно знать. А теперь, если тебе не сложно, будь добра ответить на вопрос. Обещаю, что Хаус ни слова от меня не услышит.
Кадди прищурилась с подозрением. Битва откладывалась на неопределённый срок.
- Ты бы его больше на порог не пустила? – невинно поинтересовался Уилсон, как будто в небе над ним не полыхали зарницы. Зонт он намеренно бросил дома, тем самым весьма красноречиво высказывая своё непочтение к возможной грозе со стороны начальства.
Главврач наклонила голову на бок. Её губы шевельнулись, будто бы в нерешительности. Обрушить на Уилсона свой гнев? Неоправданно. Подняться и пойти прочь? Неразумно.
- О чём ты говоришь, - неожиданно мягко протянула она. – Что за глупости ты собрал в собственной голове за последние недели?
- Что бы ты сделала? – упрямо повторил Уилсон, прицельно швыряя стаканчик в далёкую урну. Промахнулся. – Я знаю, ты не стала бы сидеть, сложа руки. Ты не такая.
Кадди едва улыбнулась – краем губ, но всё же эта была улыбка, отразившаяся в её глазах.
- Я бы просто попыталась понять, почему.
Онколог вздохнул.
- Даже если на поверхности всё выглядело бы как обычно? Решилась бы копнуть глубже?
Она кивнула.
- Никто не действует без причины. И внешнее спокойствие – это обман, тебе ли не знать, Джеймс. Понять это проще простого. Гораздо сложнее выяснить, в чём же всё-таки дело. И, знаешь, я бы приложила к этому все возможные усилия. Потому что мне было бы не всё равно.
Уилсон усмехнулся. Кто может со всей уверенностью заявить, что Хаусу не всё равно? Он сам бы подумал не раз, прежде чем делать столь сенсационное заявление.
Скорее, он сделал бы ставку на неуёмное любопытство, нежели на заботу.
Оксюморон.
- А если бы ты ничего не смогла сделать? – если уж начал, не следует бросать дело на полпути. Знаю, это звучит почти фантастично, но хотя бы теоретически.
Если бы Кадди сейчас не смотрела на него с таким вниманием и профессионально замаскированным беспокойством, он, возможно, обхватил бы руками голову и трижды послал бы к чёрту эту шикарную квартиру до неба, свои надежды и даже удачно укомплектованную кухонную стойку, за которой он мог бы (он предвкушал) приготовить ни один сытный сэндвич с индейкой и зеленью.
Но Кадди была здесь, она строила догадки и делала свои выводы, она привыкла к метафорам и бесполезным на первый взгляд разговорам. Она ни о чём не спрашивала, но, казалось, будто обо всём знала.
В её взгляде притаилась грусть. Такая, что темнит радужку и подвешивает тонкие полупрозрачные нити отстранения в воздухе. Минутная мечта сбылась – Кадди больше не смотрела на него, но теперь Уилсон чувствовал себя чуть виноватым – вызвав в ней к жизни какие-то смутные опасения, от которых она хотела бы избавиться, о которых старалась забыть. А он снова напомнил: счастье – слишком хрупкая вещь, чтобы, участвуя в ежедневном забеге с препятствиями, пытаться удержать его в слабеющих пальцах.
- К тому времени Лукас ушёл бы сам. Не думаю, что из нас двоих я – самая упрямая.

Уилсон вздохнул и отложил палочки. В одиночестве китайская лапша с острым соусом показалась ему не такой вкусной. Видно, секрет был в том, с кем делить вечер и вон тон*. В данный момент Уилсон располагал лишь "El Fuego Del Amor"**, периодически ловя слово то тут, то там. По крайней мере, он был вполне уверен, что Кларисса, преследующая Эдуардо, добилась-таки своего, однако не вполне понял, каким образом. Впрочем, его это и не интересовало.
На самом деле, даже самое позднее ток-шоу давным-давно подошло к концу, а Хаус так и не соизволил появиться дома – то ли в отместку за прежнее отсутствие Уилсона, то ли в силу иных причин. Сложного случая, как повелось. Онколог трижды проверил баланс мобильно и трижды позвонил Хаусу, и всякий раз, как по волшебству, тот оказывался «вне зоны доступа сети». Скорее всего, телефон диагноста, благополучно отключенный, праздно валялся где-нибудь под креслом или под столом, не желая выполнять свои непосредственные функции.
Бесцельно бродя по квартире и оббивая углы в темноте (свет горел только в гостиной – и то – торшер, а не люстра), он открывал и закрывал двери, на ощупь пытаясь определить, многое ли он потеряет с переездом, и понимал – почти ничего. Кроме старых причуд, за которые он отчего-то держался так крепко. Эта благословенная квартира оказалась слишком маленькой для того, чтобы вместить все печали и радости, и волнения Уилсона. Он обошёл её в два счёта, вдруг всем сердцем почувствовав тесноту, и вспомнил о той свободе в кирпичных оштукатуренных стенах, что была им так несправедливо отвергнута – свободе нового дома, где он не успел побывать этим утром – по ощущениям выходило, будто он забросил новое жилище на год, не меньше.
И вдруг он представил себе, как в один из обычных дней обнаружит чемодан Хауса, забитый под завязку – упакованный и готовый к путешествию. Он спросит, куда ты собрался? И Хаус, пожав плечами, без сожаления бросит, я ухожу. Не в его правилах объяснять, почему. Он ведь волен делать всё, что захочет. И если психотерапевт советует ему не оставаться в одиночестве, то он придёт без приглашения туда, где ему не смогут отказать, и займёт лучшее место. А если психотерапевт рекомендует изменить что-то в жизни, Хаус просто исчезнет.
Он исчезнет. Если будет уверен в том, что «гость» - это работа, с которой можно уволиться в любой момент. Но он не оставит дом, который считает по-настоящему своим. Закрыв глаза и прислонившись к прохладной стене, Уилсон негромко засмеялся. Вот что он должен был сделать сейчас – выбрать. Остаться в квартире Эмбер, тесной и сближающей, и побыть эгоистом до поры до времени – ровно столько, сколько потребуется Хаусу на отдых и восстановление, а после глядеть в спину уходящему другу. Или, жертвуя, основать культ картонных коробок и двинуться на юг, в простор и отдалённость. Проше не придумаешь. Ведь он часто поступал вопреки собственным интересам. Не привыкать. Так сделай это.
Вечер был поздний, но дубликат ключей, милостиво выданный ему Бонни, был хорош в любое время дня и ночи. Сначала Уилсон обыскал свою куртку, каждый уголок, а после, хлопнув себя по лбу, заглянул во внутренний карман пальто. Но ничего не обнаружил. Тогда уж то, что поначалу было лишь отголоском намерения (раз уж преступник всегда возвращается на место преступления), внезапно выросло в неудержимое желание ринуться в темноту и глухоту ночных улиц вопреки доводам разума.
Кадди была права, даже если и не знала точно, о чём идёт речь. Логичным было бы предположить, что Хаус так и действовал – искал причины. А с его нечеловеческой проницательностью преуспеть было не так уж и сложно. Следовало просто запустить руку в тёмный драп, металлические крючочки молнии и запасные пуговицы, нырнуть незаметно, не сдерживая дыхания, в складки подкладочного материала, и выудить на свет Божий металлическую резную пластинку на металлическом же кольце. Проще не придумаешь.
А Хаус никогда не увлекался изобретением велосипедов.
Уже в машине онколог перевёл дух – он и сам удивился тому, как мелко дрожали его пальцы, когда, вцепившись в руль, он поворачивал пластмассовую головку ключа в системе зажигания. Он почти видел это – тонкую полоску света, просочившегося сквозь узкую щель приоткрытой двери. Почти слышал неровные шаги и дыхание. Почти чувствовал. И несмотря ни на что, тормозил у светофоров, подмигивающих красным.
В холле никого не было, только аккуратные ряды почтовых ящичков оккупировали стены, давясь рекламными проспектами и газетами с полугодовой подпиской. Дверь была открыта. И коридор оказался пуст. Шорох притаился где-то в глубине, Уилсон замер в окружении белых с золотистым кантом дверей – спальня, спальня, кладовая, гостевая…
И хотя его всё ещё преследовали смутные образы – пустая комната Хауса, сам он – в куртке и шарфе, с тростью, прощается, подхватывает чемодан, идёт к такси, возвращается в свою квартиру, которой он не нужен, которая уже успела примириться с запустением, сердце его забилось быстро-быстро, как только он представил, как Хаус был здесь один, водил ладонью по шершавым стенам, смотрел в эти же окна.
Зачем?
- Как ты узнал? – громко спросил Уилсон в пустоту, которая мгновением спустя утратила все свои свойства, став присутствием.
- Кадди сказала. Я скормил ей драматичную историю о том, как мы перехватили понравившуюся ей квартиру на аукционе – безо всякого умысла.
Хаус показался из-за угла, прислонившись плечом к дверному косяку.
Онколог качнул головой.
- Она не могла, я ничего ей не рассказывал.
- Упс, прокололся. Теряю форму.
Между ними оказалось не менее пяти-шести метров – расстояние почти неприличное, если уж вспомнить о старом жилье. Там счёт шёл на дюймы.
- Ты что, следил за мной? – привычно сунул руки в карманы Уилсон. Ничего лучше придумать не удалось. Хотя – с Хауса сталось бы.
- Да, в этот раз решил, что нанимать детектива бесполезно.
Даже обмениваясь такими сухими фразами, они умудрялись друг другу врать. Соль была в том, что оба об этом прекрасно знали, что, однако, юмора не прибавляло.
- Нет. Ты не ожидал, что мы встретимся, - задумчиво пробормотал Уилсон, отважившись шагнуть вперёд, ничтожно сократив пропасть. – Ты ведь не ожидал?
Стараясь не пропустить ни мгновения, ни упустить ни малейшего изменения в выражении лица, Уилсон уставился на Хауса, с трудом веря самому себе.
- И сколько раз? – наконец, проговорил он. – Сколько раз ты был здесь?
Тот нетерпеливо выдохнул, дёрнулся, чтобы повернуться к Уилсону спиной и прошагать в будущий совмещённый зал-столовую-кухню.
- Не меньше твоего, - проворчал он, передумав.
Просто неспешно прогуливался по распластанному под ногами дубу, подумал Уилсон. Просто маялся какими-то своими думами. Просто осматривался… Что-то беспокоило его, так или иначе. Что-то казалось ему неправильным.
- Назовёшь причину? – на всякий случай попытался пробить защиту Уилсон.
Лишь во второй раз они здесь оказались вместе. Но в этот раз чувства были совершенно другими. Уилсон вдруг поймал себя на мысли о том, что уже не может со всей уверенностью заявить о своих опасениях насчёт переезда. Словно большие расстояния МЕЖДУ вдруг обрели способность неуловимо сближать.
Ответа не последовало.
- Послушай, - проговорил он как можно твёрже, хоть и тихо, - нам действительно нужна эта квартира?
Уилсон так старательно отводил взгляд, что не сразу заметил, насколько пристально диагност вглядывался в его лицо. Словно не узнавал или возлагал большие надежды на обман зрения.
Сам Хаус никогда не признался бы, но то, испытанное при первом своём визите сюда – с Уилсоном, который сидел, болтая ногами, на кухонной стойке, - ещё долго не отпускало его после. Простор стен ничем не напоминал о прошлых жизнях – о том, кто погиб и ушёл навеки, о скрежете металла, о пронизывающей боли в голове, о каменной кладке лечебницы. Наоборот, помогал забыть. И, забыв, оставлял после себя квинтэссенцию неприкрытой правдивости. Когда, стянув у онколога ключи, Хаус проник в жилище во второй раз, его как будто в воду ледяную окунули. Контраст был очевиден. Без Уилсона ему здесь нечего было делать. Без Уилсона простор становился пустотой. Он так тщетно пытался восстановить в памяти ощущения, испытанные однажды – это место уже тогда принадлежало им, между ними было достаточно воздуха, чтобы дышать обоим, - и отчего-то продолжал заглядывать в высокие окна, будто в тайной надежде случайно столкнуться с Уилсоном и лишить его возможности столь глупо и опрометчиво увернуться.
А теперь начал понимать, что может потерять кое-что важное.
- Хаус?
Его провоцировали на ответ.
- Слушай, если не хочешь съезжаться – так и скажи, - небрежно заявил диагност, и лёд тронулся.
Уилсон поморщился, как от зубной боли.
Внутри едкой паутинкой расползлась неожиданная обида. За то, что Хаус читал его, как открытую книгу, за то, что ничего не предпринимал, позволяя знаниям лежать мёртвым грузом, за то, что совершенно правильно теперь тыкал онколога носом в самое очевидное – как годовалого щенка, нагадившего под креслом.
- «Съезжаться» говорят, когда долго встречаются, а после решают быть вместе, - горячо возразил Уилсон. – Кадди и Лукас съёзжаются. А мы просто… просто… будто семейная пара спустя сорок лет совместной жизни. Да мы даже и не встречались никогда!..
Он знал, что ведёт себя совершенно нелепо. Он так долго шёл по краю, что споткнуться представлялось невозможным. И всё-таки это произошло. И он не смог бы сказать «язык мой – враг мой», потому что устал быть осторожным во всём. Будь оно… так, как будет.
Хаус нахмурился. Хотя жизнь всё равно становилась интереснее.
Still not boring.
- Я что, ослышался? – поинтересовался он. – Чёрт побери, ты как будто хочешь этого. Хочешь, чтобы всё было по правилам, ага?
Уилсон удручённо покачал головой и не сказал ни слова.
- Люди знакомятся, увлекаются, ходят на свидания, трахаются, потом кто-нибудь неловко заикается о том, чтобы жить вместе – и пошло-поехало. А тебе не нравится, что мы перескакиваем через пару-тройку ступеней и вдруг оказываемся там, откуда нет выхода. И знаешь, что? Обычно всем этого мало. Страшно мало. Они делают шаг – и срываются вниз, потому что сами не подозревают, насколько высоко забрались.
Уилсон смотрел на него во все глаза, не в силах поверить, что Хаус совершенно серьёзен. В своём собственном замкнутом круге изматывающих размышлений он на удивление редко задумывался о том, что могло бы произойти с Хаусом, узнай он о подобных сомнениях. Стало ли бы ему хуже, лучше, иначе.
- Ты забыл о том, кто мы, - проговорил онколог так тихо, что Хаус едва разобрал его слова. – И прекрати это. Уже не смешно.
И некоторое время они в полной и оглушающей тишине смотрели друг на друга. Уилсон не подозревал, что творится сейчас в голове у Хауса, признаться, ему редко случалось понять, каким образом тому удавалось перевернуть мир с ног на голову и заставить крутиться вновь. Сам он, например, не чувствовал почти ничего, кроме подбирающегося отчаяния, хотя знал, что должен чувствовать нечто гораздо более сложное. Нечто совершенно невозможное в ситуации, когда двое мужчин средних лет стоят друг против друга в пустой и малозначимой сейчас квартире, и понимают – их тайны неотвратимо выплывают наружу, и вдруг оказывается, что всё это время они думали об одном и том же. Единственная ремарка – в разном ключе.
- Что прекратить? – невинно хлопнув глазами, спросил, наконец, Хаус. Он тростью чертил что-то на дорогом светлом полу, но у Уилсона даже мысли не возникло его остановить.
- Прекрати говорить так, будто знаешь, чего я хочу.
- А я не знаю? – удивлённо осведомился он.
Уилсон окинул друга усталым взглядом. Тот был, как обычно, вёл себя, как обычно, цинично, саркастично, иронично… И Уилсон любил его за это. Но только не за попытку понимания, которую он вдруг решился предпринять, скрывая неловкость за небрежностью.
- Ты только думаешь, что знаешь, - заметил онколог, застёгивая пуговицы пальто.
Пора домой. Туда, где пока ещё его дом.
Он направился к выходу, когда Хаус – двигаясь на удивление быстро – преградил ему путь, неясно взмахнув ладонью – Уилсон зажмурился, понимая, что тот мог бы взять его за руку, и от подобного предположения у него потемнело в глазах. Нет, это был бы не Хаус.
Диагност и сам замер на миг, наверняка разглядев в себе мимолётное желание, но быстро оправился, не отказавшись от своих намерений остановить Уилсона.
- Я знаю, - веско проговорил он, так что возражать было бы даже нелепо.
Онколог помолчал немного, ожидая продолжения.
- Знаю, что для тебя всё это очень важно, - пробормотал Хаус, очертив тростью пространство. – Знаю, что ты хочешь жить здесь со мной, но что-то останавливает тебя.
Уилсон открыл рот, готовый высказаться.
- Не перебивай, - попросил Хаус, и, чёрт побери, это звучало как-то иначе. - Контракт до сих пор не подписан. Думал, я не в курсе? Контракт не подписан, и вещи ты уже давно не собираешь. Как будто надеешься, что кто-нибудь тебя остановит, но в этом не будет твоей вины. И ты знаешь, что мы, в конечном итоге, всё же поселимся здесь. И хотя мы не будем больше сталкиваться по утрам перед дверью в туалет, однажды…
Уилсон затаил дыхание, поддавшись этому «однажды». Он и сам часто повторял про себя «однажды», вот только все они выходили не слишком весёлыми. Теперь он готов был услышать предложения Хауса на этот счёт. Итак…
- Однажды мы просто проснёмся в одной кровати, - заявил Хаус без каких-либо намёков на смущение. – Просто потому, что мы можем. Что ты можешь. И даже эта огромная квартира тебя не спасёт.
Возможно, эта огромная квартира – не вред. Возможно, она и есть спасение.
Онколог едва не подавился хлынувшим в лёгкие воздухом. Он мог бы сказать сейчас многое, но мысли путались и мешались, поэтому он лишь хрипло подытожил:
- Как славно ты всё разложил по полочкам.
- Конечно, - отмахнулся Хаус, - ты бы так не смог! Ты бы долго мямлил, ходил вокруг да около, так что в конце мы бы так ни о чём и не договорились бы. А теперь всё ясно. Ну, что, сами будем таскать коробки или вызовем грузчиков?
И он, полный превосходства и самодовольства, свысока посмотрел на Уилсона. И всю его гордость как ветром сдуло.
Тот улыбался. Не рассеянно, как человек, пытающийся пережить шок, и не безумно, и не отстранённо, притворяясь, что всё в порядке, пусть жизнь и летит под откос.
Он улыбался искренне и по-настоящему. Не широко, так что, будь в этих стенах чуточку темнее, возможно, Хаус и не заметил бы. Не широко, но совершенно очевидно.
- Уилсон.
Улыбка. Неизменная.
- Уилсон.
- Я ведь сказал, что ты ничего не знаешь, - пояснил онколог. – Вернее, ты ничего не понял.
Хаус насторожился. Он редко ошибался, и сейчас ошибаться не мог. Но, как ни странно, всё-таки ошибся. Вопрос был – в чём?
- Ты ничего не понял со своим невероятным талантом диагноста, - пожал плечами Уилсон. – По-твоему, у меня просто нет иного выхода, раз уж мы собираемся жить здесь.
- Так и есть, - кивнул Хаус. – Разве я не гениален?
Уилсон вновь улыбнулся ему.
- Тебе невдомёк, - проговорил он, - что это…
Запрокину голову, посмотрел на высокий, высокий потолок.
- …предел мечтаний.
Швы между плитами были едва заметны, но при виде такой высоты начинала кружиться голова.
- И что это значит?
- Предел мечтаний значит, что дальше идти некуда, - пробормотал Уилсон, наконец перекладывая на слова свои тревоги – сделать это оказалось легче, чем он думал.
- Но дальше обычно самое интересное, - хмуро заметил Хаус.
- А после самого интересного часто самое ужасное.
Прекраснее того, что у него уже есть, быть не может.
- Ты – трус.
- Я готов довольствоваться малым, - храбро заявил Уилсон. – Я готов жить тем, что ты и так рядом. Что ты просыпаешься вместе со мной, пусть и за стеной, что ты пьёшь кофе в растянутых пижамных штанах, взлохмаченный и недовольный…
Хаус задумчиво почесал подбородок.
- То есть, ты утверждаешь, что моё ворчание по утрам, помятый вид, ворчание по вечерам…
- И про китайскую еду не забудь, - напомнил онколог.
- И это тоже. Ты утверждаешь, будто всё это – твоя заветная мечта? Твоя золотая мечта? Золотая мечта идиота. Но это ведь глупо.
- Это правильно, Хаус.
- Не может быть правильно, если ты не получаешь желаемого.
- Мы не всегда получаем то, чего хотим. И, должен сказать, слава Богу. Будь ты на моём месте…
- А вот это уже интересно. И что бы я, по-твоему, сделал?
- Дай-ка подумать, - иронично вздёрнул бровь Уилсон. – Наверняка, всё бы испортил?
Хаус демонстративно закатил глаза.
- Для начала я бы эгоистично добился своего.
- Меня?
- Ну, если хочешь, называй вещи своими именами. - Хаус притворно прижал к щекам ладони как бы в попытке скрыть стыдливый румянец. - Меня, например, это немного смущает,
- Пфф, - Уилсон попытался вложить в этот звук всё своё неудовольствие. – И дальше?
- Я бы не испортил.
- Я так не думаю.
- Я бы не испортил, будучи тобой.
- Эй, так мы не договаривались. Мы условились, что ты был бы на моём месте, но это вовсе не значит, что ты вдруг стал бы мной.
- Факт остаётся фактом. Ты бы ничего не испортил.
- Я трижды разводился, забыл?
- Это другое. Это и проще, и сложнее.
Словно другое измерение – иначе, чем объяснить происходящее?
- С каких пор?
- С этих, - Хаус шагнул к Уилсону, крепко взявшись за лацканы его пальто. Трость мешала, словно шина, прикрученная к сломанной руке, но Уилсон об этом позабыл, стоило лишь Хаусу, наклонившись…
В пустой квартире.
Во внезапно опустевшем мире.
В голове без единой мысли.
В замершем сердце.
… - стой, - прошептал Уилсон и отстранился.
Колючий поцелуй. Вот как он думал об этом. Это мог бы быть именно такой, колючий поцелуй. Который так и не случился.
За пределом мечтаний.
- Я лучше потеряю эту квартиру, чем потеряю тебя, - негромко заметил Уилсон – в дюйме от покорно замерших губ Хауса. – И тебе не придётся ничего придумывать и воображать себя на моём месте.
- Я и так на твоём месте, - словно бы через силу пробормотал Хаус. Лицо его болезненно исказилось, отражая внутреннюю борьбу. Раз уж им суждено болтаться в этой жизни до самого конца. - Давно и надолго.
- И ты всё портишь, - вздохнул Уилсон. – И как ты умудряешься?
Тот пожал плечами.
- Я постоянен и предсказуем.
Уилсон качнул головой.
- Я не об этом. Как ты умудряешься портить и исправлять одновременно?

Окончание в комментариях

@музыка: Adele - Hometown glory

@темы: In da House, Фанфикшн

---

Бета и мораль

В последнее время (участились случаи=)), нет, на самом деле, явление возникло не вчера, а гораздо, гораздо раньше) на сообществах и форумах новая мода – списки бет, готовых произвести вычитку фанфика (хах, почему-то так и хочется сказать – быстро и безболезненно). На самом деле и несмотря на моё непозволительно саркастичное настроение (последствия сессии), идея по-своему хороша, потому как – кому приятно читать рассказ, в котором количество ошибок и опечаток в расчёте на предложение превышает все мыслимые пределы?

В последнее время (участились случаи=)), нет, на самом деле, явление возникло не вчера, а гораздо, гораздо раньше) на сообществах и форумах новая мода – списки бет, готовых произвести вычитку фанфика (хах, почему-то так и хочется сказать – быстро и безболезненно). На самом деле и несмотря на моё непозволительно саркастичное настроение (последствия сессии), идея по-своему хороша, потому как – кому приятно читать рассказ, в котором количество ошибок и опечаток в расчёте на предложение превышает все мыслимые пределы? Это тяжело, к тому же, отвлекает от художественной стороны фанфика. Впрочем, ИМХО и личные наблюдения, безграмотные тексты редко обладают хорошим сюжетом или хотя бы изначально выигрышной идеей. Если уж автор с правилами языка на «вы» - причём, это ещё мягко сказано, – то и оригинальностью изложения, способной заинтересовать нормального среднестатистического читателя (не с завышенным уровнем притязаний, но и не остановившегося в своём развитии на уровне плинтуса), он в большинстве случаев не блещет. Но! Из правила всегда есть исключение. К тому же, от ошибок не застрахован никто. К тому же, вычитывать самого себя – неблагодарное занятие (я этим занимаюсь с тех пор, как взялась «за клавиатуру», а после, чертыхаясь, исправляла собственные ошибки в прошлогодних постах=)). К тому же, кроме очевидных ошибок есть ещё и неблагозвучные сочетания, тавтология и прочие неудачи. Вот тут-то бы мне и бету! Ан нет… Увольте.
Что касается работы беты, как мне кажется, познания мои весьма смутные. Как-то раз взбрело мне в голову – а чем я хуже?=)) Почему бы и мне не попытать силы в редакторском деле? Но после (и слава Богу) от этой идеи я отказалась, ибо данный род деятельности несовместим с моими моральными принципами (Warning! Пафос наступает, окружает, осаждает=)). Вправе ли бета давать субъективную оценку тексту? Что, если текст – откровеннейший мусор, а автор, конечно же, требует «взгляда со стороны»? Какова допустимая степень честности? В общем и целом, мои игры в бету закончились ничем именно по той причине, что я не в силах была Судить. Без этого, казалось бы, работа беты ограничивается простейшим исправлением орфографических и пунктуационных ошибок, шлифовкой готового текста. Но автора интересует не только это, но и мнение, охватывающее сюжет, идею, проработку. Входит ли это в обязанности беты? Неизбежный подводный камень - отрицательные отзывы. Когда рассказ тривиален, неинтересен для меня лично (или сам по себе – то есть, вообще, абсолютно и бесповоротно неинтересен), написан плохим, наивным, слогом, полон клише и прописных истин, перегружен многоточиями или пугающим количеством восклицательных знаков (что настораживает с первых же строк), незрел или просто по какой-то причине «в душе не оставляет след», то я, как читатель, просто-напросто не пишу комментарий. Значит, в этом случае у меня есть выбор. В случае беты выбора нет. Можно сколь угодно говорить эвфемизмами и всячески избегать больных тем, но если фанфик бесталанен – должна ли (или должен, хм) бета на это указать? И тем самым, к примеру, навсегда (ну, хорошо, если уж совсем без пафоса, - на долгое время) отвадить нерадивого автора от подобного рода творчества. Потому что талант можно только развить, а научить таланту – увы, нет. Можно прочитать кучу фанфиков, копируя чей-то чужой стиль, только к чему это приведёт? Выполняет ли бета роль советчика – полноценную роль, в которую входит не только механическая работа, но и творческая? Что ж, в таком случае грань между бетой и соавтором становится размытой.
С другой стороны, должна ли бета вмешиваться в замысел автора? Ведь автор разрабатывает идею именно так, как ему самому того хотелось бы.

Сказать хотелось много=)) И как-нибудь изящно. Вышло, как и всегда, не то, что предполагалось, к тому же, по-слоновьему неуклюже. С вопросами явный перебор, мыслей мало. Но вот о чём хотелось бы попросить тех, кто ещё заглядывает сюда время от времени. Авторы: каково это – работать с бетой? Беты: в чём вы видите свою основную задачу? Поделитесь, интересно было бы узнать.

@темы: Для ПЧ, Мысли вслух

---

Не могла пройти мимо этого!

Замечательная короткометражка без единого слова=)) Но это мило, по крайней мере=))

@темы: Vid, Are you the Doctor? Doctor Who?, Делюсь впечатлениями

---

William Shakespeare, sonnet 130 + Doctor Who

Смотрите Доктора Кто! Смотрите всё, что с ним связано! Это верный путь к самообразованию! (всё это звучит до жути занудно=)) но я лишь пытаюсь восстановить цепь ассоциаций - от Доктора Кто к Шекспиру=) Скетч Катрин Тейт, в котором снялся и Дэвид Теннант, сподвиг меня на чтение сонетов столь выдающегося драматурга и поэта! Это ли не превосходная методика обучения?

А вот откуда ноги растут (как и прежде, изобретаю велосипед - видео датируется 2007м годом=)) Ха, а если подумать, с сонетом всё обстоит ещё серьёзнее=)):

Sonnet №130
By William Shakespeare

My mistress' eyes are nothing like the sun;
Coral is far more red, than her lips red;
If snow be white, why then her breasts are dun;
If hairs be wires, black wires grow on her head.

Sonnet №130
By William Shakespeare

My mistress' eyes are nothing like the sun;
Coral is far more red, than her lips red;
If snow be white, why then her breasts are dun;
If hairs be wires, black wires grow on her head.

I have seen roses demasked, red and white,
But no such roses see I in her cheeks,
And in some perfumes is there more delight
Than in the breath that from my mistress reeks.

I love to hear her speak, yet well I know
That music hath a far more pleasing sound.
I grant I never saw a goddess go;
My mistress, when she walks, treads on the ground.

And yet, by heaven, I think my love as rare
As any she belied with false compare.

И замечательнейший перевод С. Маршака

Ее глаза на звезды не похожи,
Нельзя уста кораллами назвать,
Не белоснежна плеч открытых кожа,
И черной проволокой вьется прядь.

С дамасской розой, алой или белой,
Нельзя сравнить оттенок этих щек.
А тело пахнет так, как пахнет тело,
Не как фиалки нежный лепесток.

Ты не найдешь в ней совершенных линий,
Особенного света на челе.
Не знаю я, как шествуют богини,
Но милая ступает по земле.

И все ж она уступит тем едва ли,
Кого в сравненьях пышных оболгали.

@музыка: Green Day - Restless Heart Disease

@темы: Vid, Изобретаю велосипед, Are you the Doctor? Doctor Who?, Мысли вслух, Делюсь впечатлениями

---

BBC BLACKPOOL!!!

На днях имела удовольствие лицезреть...=)

Чего стоит ожидать, когда два человека - если быть точным, мужчина и женщина, - влетают в комнату и в порыве страсти начинают срывать друг с друга одежду? Хм, если ответ настолько необходим... По меньшей мере, секса!
А что происходит, когда один из них открывает рот и начинает петь? Прямо посреди долгого, голодного поцелуя? И при этом слова песни самым невероятным образом приходятся впору пикантной ситуации:

Чего стоит ожидать, когда два человека - если быть точным, мужчина и женщина, - влетают в комнату и в порыве страсти начинают срывать друг с друга одежду? Хм, если ответ настолько необходим... По меньшей мере, секса!
А что происходит, когда один из них открывает рот и начинает петь? Прямо посреди долгого, голодного поцелуя? И при этом слова песни самым невероятным образом приходятся впору пикантной ситуации:

You know how to skweeze me
Oh Oh
You know how to pleeze me
Oh Oh
you're learnin' it easy
Oh Oh
© Slade - Skweeze Me, Pleeze Me

Изощрённая форма фетишизма? О, нет, минуточку! Ещё один крохотный вопрос.
Что же всё-таки происходит, если, не иначе как следуя дурному примеру, который, и всем об этом известно, весьма заразителен, потенциальный партнёр певуна вдруг подхватывает слова и, нисколько не смущаясь, старательно изображает из себя фанатичного любителя караоке?
Первая реакция невольного очевидца, который в ожидании тривиальной английской драмы запасся терпением и попкорном, - безмолвный шок. В дальнейшем всё зависит от наличия/отсутствия у данного отдельно взятого зрителя чувства юмора. Если таковое имеется вкупе с широкими взглядами на жизнь и толерантностью по отношению к окружающим - наслаждение от процесса (просмотра=)) гарантировано. При отсутствии оного строго рекомендуется отключить телевизор/компьютер/интернет и мирно жить своей жизнью, тем самым оградив себя от потрясений.
Счастье тем, кто принадлежит к первой категории, счастье мне, ибо я одна их них, поскольку мини-сериал Blackpool, повествующий о буднях Рипли Холдена, владельца игорного бизнеса в городке Блэкпул, что в Англии, грезящего о славе лучших казино Лас-Вегаса, его семье - жене, что несчастлива в браке, дочери, поклонник которой годится ей в отцы, и сыне, малолетнем дельце, успешно управляющимся с торговлей марихуаной в местном клубе, а так же о молодом инспекторе-криминалисте Питере Карлайле, который расследует дело об убийстве в развлекательном центре Рипли, определённо стоит внимания. Хотя бы из-за классического актёрского состава BBC - Дэвида Морисси, Сары Периш, Дэвида Теннанта и иже с ними - приятного во всех отношениях. Примечательная мимика последнего - замечательный бонус ко всем прочим достоинствам сериала, о некоторых их которых стоит упомянуть в особом порядке.
Каждый эпизод Блэкпула (а всего их шесть) включает в себя, в среднем, три-четыре песни, которые наиостроумнейшим образом вступают в свои права и бесцеремонно (но вместе с тем абсолютно уместно) вторгаются в повествование, заставляя персонажей буквально плясать под свою дудку (да-да, в фильме не только поют, а ещё и танцуют!=)), тем самым представляя весь спектр всевозможных эмоций - это и грусть, и радость, и страсть, и ирония, и сожаление. Противостояние и замешательство, триумф и поражение находят своё выражение в музыке, задача же зрителя - быть готовым к тому, что неотъемлемый элемент сериала - песня - может дать о себе знать в любой момент - в большинстве случаев именно в тот самый миг, когда меньше всего ожидаешь подвоха.

Поют все - коп под прикрытием, люди на улицах, и, в конце концов, это перестаёт быть чем-то действительно странным - а странность бывает нескольких видов. Та, что рождает забавные чувства и привлекает своей необычностью, выбиваясь из общепринятых правил и норм, и та, что становится причиной неясного раздражения, неприятия и назойливого желания, пожав плечами, невзначай отвернуться и уйти. Что ж, в данном случае, если даже всё действо и кажется странным - то, скорее, в первом, приятном и неожиданном смысле, нежели во втором, отдающим чужеродностью и пустотой.

Открою вам страшную тайну - в поиске знакомых лиц смотреть Блэкпул я начала именно из-за Дэвида Теннанта (а всё после его неописуемого Казановы и, конечно же, Доктора Кто - кстати сказать, плащам, как неизменному атрибуту верхней одежды, Теннант не изменяет!), который в очередной раз меня не разочаровал. Непосредственный и живой, его персонаж харизматичен и привлекателен, к тому же (и это тоже по-своему удивительно, поскольку моя перманентная страсть к слэшу с лёгкостью уложит на лопатки минутные гетные порывы=)) любовная линия Карлайла и Натали Холден по-настоящему заводит, несмотря на то, что неизбежно приводит к драматическим и печальным последствиям.
В этот раз мистер Теннант отличился неуёмным влечением к леденцам, пончикам, мороженому и прочей пище, а также к ручкам и карандашам, которые можно пожевать и погрызть (ха, звучит так, будто Дэвид – непоседливый щенок, у которого режутся зубы=)). Так или иначе, выглядит всё это забавно, к тому же превосходным образом отражает настроения персонажа – в расстройстве чувств он даёт всем своим прежним любимцам (чупа-чупсам и карамелькам) отставку. Кроме того, раздражённый и распалённый неудачами, он то и дело даёт себе волю и говорит с ощутимым шотландским акцентом. Просмотр в оригинале настоятельно рекомендован=)

Сара Периш. Тем, кто видел её хотя бы раз, скажем, в телевизионном проекте BBC Merlin (о, да, леди Катрина), должно быть понятно, что актриса она потрясающая. По моему скромному мнению, талант актёров по-настоящему проявляется в сценах, где необходимо неприкрыто и искренне плакать – в своей особой манере, так, чтобы кольнуло в самое сердце зрителя. После просмотра Блэкпула к этому критерию прибавился ещё один – умение сохранять серьёзную мину в ходе важного разговора, который раздроблен, разбит на кусочки – о, да, угадайте с трёх раз! – следующий по списку песней. Поскольку это порой уморительно и поразительно – необходимость балансировать на грани смеха и драмы, испытывая противоречивые и весьма любопытные чувства.

Дэвид Морисси. Помимо талантливого исполнения роли хочется отметить следующее: о, Боже, немногие сегодня носят столь откровенные и при этом совершенно органично вписывающиеся в образ бакенбарды, и теперь я почти что уверена – в лабиринтах и закоулках студии BBC затаился подпольный любитель и, не иначе, член тайной организации по защите и культивированию бакенбард (вспомнить того же Доктора – а, что, стильный вид!).

Сериал собран из шикарных апартаментов, бедных кварталов, двухэтажных автобусов и (!) трамваев, морского ветра, песчаного пляжа, хмурого или солнечного неба, ухмылок и цитат из Библии, ссор и примирений, поцелуев, любви, нищих, что протестуют против азартных игр, колец с бриллиантами, пакетиков с марихуаной, строгих полицейских, плохих полицейских, хороших полицейских, полицейских, которые охотятся за наркодилерами, полицейских, которые сами выглядят, как наркодилеры… И всё это перемежается крошечными интермедиями – окошками игровых автоматов с лицами главных персонажей вместо выигрышных комбинаций, увенчанное весьма удачно подобранным саундтреком, представленным ниже.

О, Великая и Прекрасная Wikipedia!
Episode 1
1. Elvis Presely - Viva Las Vegas
2. Jimmy Cliff - You Can Get It If You Really Want
3. Elvis Presley - She's Not You
4. Nancy Sinatra - These Boots Were Made For Walking

Episode 2
5. Kenny Roger - The Gambler
6. Johnny Nash - Cupid
7. Gabrielle - Should I Stay
8. The Miracles - I Second That Emotion

Episode 3
9. Elvis Costello - Brilliant Mistake
10. Slade - Skweeze Me, Pleeze Me
11. The Smiths - The Boy With The Thorn In His Side
12. The Real Thing - Can You Feel The Force
13. Mud - The Secrets That You Keep

Episode 4
14. Val Doonican - Walk Tall
15. Diana Ross and the Supremes & Temptations - I'm Gonna Make You Love Me
16. The Faces- Ooh Laa Laa

Episode 5
17. The Clash - Should I Stay or Should I Go
18. Alison Moyet - Invisible
19. Queen - Don't Stop Me Now
20. Mary Hopkin- Knock Knock

Episode 6
21. Billy Idol - White Wedding
22. Englebert Humperdink - There Goes My Everything
23. The Communards - Don't Leave Me This Way
24. Sandie Shaw -There's Always Something There to Remind Me

Так что же такое Блэкпул? Мюзикл, выросший из английской комедийной криминальной драмы? Драма, сдобренная щедрой пригоршней любимых песен семидесятых годов? Как бы то ни было, как обещание или пожелание:

I'm gonna make you love me
Ooh, yes I will, yes I will
And I'm gonna make you love me
Ooh, yes I will, you know I will
© Diana Ross and the Supremes – I’m gonna make you love me

Великолепная тройка=)) И примечательное мороженое=))

Ииии... один из презабавнейших моментов шоу

@музыка: The Clash - Should I Stay or Should I Go

@темы: Vid, Are you the Doctor? Doctor Who?, Мысли вслух, Делюсь впечатлениями, Merlin BBC

---

Хороший ангстовый эпиграф к Торчвуду/Здоровый жизненный ангст

No matter how many deaths that I die, I will never forget
No matter how many lies that I live, I will never regret (c) 30 seconds to Mars

Хотя Джек, конечно, жалеет, не без этого.



Испытала целую гамму чувств, когда наткнулась на следующие фотографии (понимаю, они старые - октябрь 2009, но удержаться не смогла=)) Мемориал Янто, это очень трогательно - то, что Джон там побывал (не смотря на выражение лица=)))) взято здесь (но всё принадлежит Кэрол Барроумен, так как официальный источник - её собственный сайт

@музыка: Stigmata - Сентябрь

@настроение: первый пошёл!

@темы: Picturesque, Изобретаю велосипед, С факелом в лесу, Делюсь впечатлениями

---

Следующий!! (2010)

Дорогие мои люди, с Новым годом вас! В этот раз я буду краткой, просто времени осталось не так уж и много да и бессмысленную болтовню не хотелось бы разводить=)) Я желаю всем вам удачи и счастья, любви (о, Боже, как тривиально!=)), поменьше душевных ран и побольше приятных минут с близкими людьми и верными друзьями. В голове моей нехарактерная пустота=)) и это немного пугает. Пусть ваша жизнь будет полна эмоций и мыслей, всем, что заставляет нас двигаться и искать, мечтать и воплощать мечты в жизнь. С праздником!!
Это, похоже, становится недоброй традицией=)) но, как и в прошлом году, я наваяла крошечный фик, на этот раз по Торчвуду, который зацепил меня совершенно невероятным образом, не окатил с ног до головы, не затянул в пучину (как это обычно со мной случается), а позволил спокойно плыть по поверхности. Поэтому скажу вот что – получилось нечто мелкое и почти что бессюжетное, философией здесь и не пахнет и вообще – кажется, это нечто – одно из самых бредовых, что мне доводилось писать=))) И не воспринимайте всерьёз, иначе будет совсем уж грустно=))
Спасибо!!

Название: Торчвудская ёлка
Автор: Reno (aka Reno89)
Фандом: Torchwood
Жанр: тёмный юмор с сильным уклоном в ангст, наверное
Рейтинг: PG-13
Пейринг: подразумеваемый Джек/Йанто
Предупреждение: странный предновогодний бред. Таймлайн – некоторое время спустя окончания второго сезона (Тош и Оуэна в живых нет)
От автора: острая потребность написать что-то, ну, хоть что-то за несколько часов до нового года – причина возникновения бездарных фиков=)))) Спасибо за внимание!! И простите за все ошибки=)) сразу, заочно=)

Читать дальше

Йанто осмотрелся, всеми силами стараясь сохранять спокойствие, в то время как его деятельный мозг обречённо начал подсчитывать убытки – безо всякого на то дозволения со стороны хозяина. Хаб выглядел, мягко говоря, необычно. Сверкали, отражаясь в мутноватой воде, разноцветные огоньки и огромные отливающие золотом ёлочные шары, красный перемежался с зелёным и серебристым, под потолком уместилось причудливое устройство, выдувавшее в сухой пыльный воздух искусственный снег. Йанто вздохнул. Курьерская доставка обошлась ему в двадцать фунтов, а уж о стоимости всего этого великолепия и вспоминать было тошно. По большей части потому, что ни один стенной рождественский барельеф, ни одна самая что ни на есть шикарная гирлянда – ничто – не смогло бы прикрыть бетонную наготу обшарпанных стен Хаба, а все попытки сделать это обращались жалким ночным кошмаром, то есть, кошмаром, который утратил всю свою силу, оставив после себя лишь обрывки воспоминаний и чек на внушительную, пугающую сумму, которую теперь пришлось бы списывать на производственные расходы, хитроумно распределять между завтраками, обедами, топливом для SUV и прочими статьями торчвудского бюджета. Йанто вовсе не улыбалось заниматься расчётами в новогоднюю ночь, к тому же проблема так и оставалась нерешённой – декорации Хаба оставляли желать лучшего. Казалось, Джек никогда и не задумывался о возможном (хотя бы косметическом) ремонте – подлатать трещины в стенах тут и там, добавить ярких красок, в целом – сделать всё возможное, чтобы штаб-квартира третьего Торчвуда обрела, наконец, презентабельный вид. Однако же Харкнесса, пожалуй, нисколько не волновал до неприличия индустриальный лик Хаба, который в мишуре и конфетти смотрелся ничуть не лучше, чем долгоносик, наряженный Санта-Клаусом. Йанто поморщился – в прошлом году за разорванный в клочья костюм он заплатил семнадцать фунтов и три пенса, не больше, не меньше, а Джек только от души посмеялся. Идея принадлежала Оуэну, единственному и неповторимому генератору бредовых идей в их дружной команде, поэтому Йанто тут же велел себе прекратить: на носу был праздник, с работой он так и не продвинулся, и самое время было предаваться мрачным воспоминаниям.
С энтузиазмом (пополам с раздражением, которое он всеми силами пытался скрыть даже от самого себя) Йанто сорвал первую попавшую под руку гирлянду – золотую и красную, шуршащую, как конфетные фантики (в детстве), с жесткой проволочной сердцевиной – и тут же почувствовал себя лучше. Как ни странно, привычный милитаристско-серый вид Хаба грел ему душу. Хаб был домом Джека и в какой-то мере отражал его нынешнюю сущность – с нерушимыми перекрытиями стен и стальным блеском перил. Хаб мог приютить, не взирая на трудности, печали и горести. У него были сильные руки, широкие ладони и крепкие объятия. У Хаба? У Джека…
Нетерпеливо складывая в коробку с картонными перегородками ставшие неугодными шары, Йанто порадовался, что не додумался развесить венки с омелой в подземельях.
Как раз когда он расправился с последней резной пластиковой снежинкой, усыпанной блёстками, которую с риском для жизни стянул с металлического карниза в десяти футах над полом, раздался пронзительный сигнал селектора, и на экране возникло изображение «офисного» входа в Хаб, у которого томился ожиданием второй за день курьер – недовольный и нервный парень лет двадцати, которому не повезло со сменой в новогоднюю ночь. К кирпичной припорошенной снегом стене он прислонил высокую пушистую ель медовой зелени, которая в полумраке улицы казалась почти чёрной. Парень нетерпеливо пнул хлипкую деревянную дверь, но селектор не счёл нужным озвучивать его приглушённую ругань, за что Йанто был ему весьма и весьма благодарен. Умная машинка.
Перепрыгивая через ступени, умудряясь при этом водрузить на место сбившийся галстук и заправить рубашку в брюки, Йанто, выровняв дыхание, впустил курьера в заросший пыльными бумагами пятилетней давности офис, неторопливо рассчитался с ним и точно так же чинно удалился, скатившись по лестнице с елкой наперевес, понимая, что времени до прихода гостей у него осталось ничтожно мало, а Хаб в процессе подготовки участвовать не пожелал.
Из всех гирлянд осталась лишь одна – электрическая, подключенная к сети, синяя, красная и белая – огоньки, огоньки, огоньки… Йанто задумчиво смотрел на неё, ощущая пряный ёлочный аромат всё сильнее – по мере того, как деревце оттаивало, набираясь сил в тепле. Колючая лапа упёрлась Йанто в подбородок, но он не обращал внимания, прикрыв глаза и покачиваясь из стороны в сторону – как будто танцуя. Танец с новогодней елью – если сейчас в штаб-квартиру вернётся Джек, весёлый вечер ему, Йанто, обеспечен – шеф ещё долго будет перебирать многочисленные нелепости, всё, какие только сможет вспомнить или придумать.
Парень усмехнулся в еловые ветки и замер, когда в голову ему пришла неожиданная идея. Раз уж рождественские шары и мишура смотрелись столь неуместно в аскетичном Хабе (как говорится, если гора не идёт к Магомету, Магомет идёт к горе, что на английском вряд ли имело бы хоть какой-то смысл), Йанто мог бы уступить, поддавшись пропитанной высокими технологиями атмосфере самого механизированного и точно выверенного праздника на всей Земле. Поэтому он разорвал колючие объятия и решительно зашагал по направлению к опечатанным дверям и кодовым замкам, и стёртым множеством ног ступеням, и холодку, просачивающемуся сквозь камни, и тревогам прошлого… Архив Забытых Предметов и Потерянных Артефактов (Йанто любил придумывать громкие имена), или просто-напросто, секретное хранилище Торчвуда.

На низком столике в произвольном порядке выстроились пять бокалов с шампанским. Йанто осторожно взял свой и звякнул о пару тех, что были ближе.
- Тош, Оуэн, - неловко пробормотал он, ощущая себя не в своей тарелке – они словно бы простились уже, но ему всё не давала покоя мысль о том, насколько быстро он забывал людей и отвыкал от людей – стоило лишь им скрыться из виду. И так случалось совершенно непроизвольно, более того, против всякого желания – жизнь уносила Йанто всё дальше от неизменной точки в пространстве и времени, которой стала смерть друзей, смерть членов команды. И вот теперь чувства его – в ожидании Джека и Гвен, и нового года – оказались такими смешанными, что Йанто никак не мог понять, радуется он или печалится, предвкушает или отпускает. Наверное, ему никогда бы не удалось разобраться.
Смена последней цифры на календаре – как будто событие, что-то остаётся позади, что-то ожидает впереди, но эта ёлка – эта чёртова ёлка – как будто непрошенное откровение. И Джек не сможет не заметить.
Харкнесс лихо перемахнул через низкие перила и приземлился ловко, как кошка, на решётчатый пол, скользнул взглядом по лишним бокалам и ничего не сказал. Просто поднял свой и заметил негромко:
- Гвен не будет, она просила извиниться перед тобой.
Йанто пожал плечами, потягивая шипучий сладкий напиток, который мягко ударял в голову и почти сразу же отпускал. Слишком уж занят он был своими сбивчивыми размышлениями, чтобы жалеть сейчас об отсутствии Гвен.
Джек принялся за её бокал – и Йанто мысленно взмолился, чтобы он не вздумал прикасаться к оставшимся. Нельзя так.
Харкнесс присел рядом, по правую руку, слегка поёрзал, вынудив Йанто подвинутся, протянул, было, руку в жесте расплывчатого содержания, но всё-таки опустил, порылся зачем-то в кармане пальто, так что широкие полы разошлись в стороны, и, наконец, заметил обвитую проводами ель. Ель, увенчанную явно не символом Вифлеемской звезды, скорее…
- Конвертор чёрных дыр? – с подозрительным любопытством и совершенно неподобающим интересом осведомился Джек. – Как ты его нашёл?
На лицо Йанто отразилось неподдельное недоумение.
- Конвертор Чёрных Дыр? – повторил он – звучало значительно. – Такого не бывает.
- А что, по-твоему, это? – рассеянно пробормотал Джек, потерявшись на миг в собственных мыслях – «Мой народ сам изобрёл чёрные дыры» - и тут же отмахнулся от них, поскольку – да – полгода назад или около того – да – он хотел бы вновь услышать звук старой полицейской сирены, срежет до зубовной боли, уловить краем глаза яркую вспышку, вдохнуть незнакомый пока воздух других миров, но не сегодня.
- Напоминает мне Весьма Странную Вещь (сокращённо ВСВ), но я бы назвал её…
- Нож, Йанто! Забирающий Жизни!
Нож о трёх смертоносных «плавниках», который, впиваясь в плоть, уже не отпускают – поддевают, разрывают и брызгают густой кровью… Чистый и тускло блестящий, он утопал в жёсткой хвое.
- Такое название уже было, - непонимающе заявил Йанто. - Зачем повторяться?
Капитан нетерпеливо качнул головой и заметил безо всякого намёка на недовольство:
- Так, значит, ты вскрыл архив? – он поймал в ладонь хлопья искусственного снега, который всё ещё витал вокруг, сжал кулак в надежде, что лёд обратится водой, затем, разочаровавшись, стряхнул отходы полимерного производства на пол.
- И твой сейф, - стараясь звучать предельно равнодушно, проговорил Йанто.
- И никак доволен собой?
Йанто неопределённо дёрнул плечом. Да что там, какие мелочи.
Второй бокал в руках Харкнесса опустел, поэтому он отставил его, решив, наконец, дать волю рукам, запустив пальцы в тёмноволосую шевелюру валлийца. Тот едва отстранился, но всё же смирился с неизменным ходом вещей.
- Что здесь ещё есть? – поинтересовался Джек, совершая провокационные, хотя совсем не навязчивые движения.
- Фрагменты второй перчатки, - нехотя признался Йанто. – В частности, металлические фаланги – всё, что удалось найти.
Фаланги – как кольца, отороченные рыжеватой ржавчиной – были нанизаны на тонкие ветки.
- Ты ведь так и не дал ей названия?
- Не пришлось.
Монотонность, определённо, убаюкивала. Превращала тело в студень, а мозг – в кашу.
- Сингулярный скальпель?
- Да, едва удалось сбалансировать ёлку, она постоянно кренилась набок…
Йанто окинул ель задумчивым взглядом.
- Электрошокер.
- Полезная вещь, а имя тривиальное, не находишь?
- Возможно. Устройство, которое перенаправляет потоки внеземной энергии… Универсальный Вскрыватель Замков…
- Так вот как ты добрался до моих вещей.
- Универсальный Переводчик. Закручивающая Звезда.
- Напоминает звезду Полынь, кажется? Такая… мирная на вид, а на деле!..
- Очки Тош – в красной оправе…
- Послушай, мне кажется, это перестаёт быть смешным.
- Наручные часы Оуэна.
- Йанто, стоп. Остановись.
- Не думаю, что я могу.
- Эта твоя дьявольская ёлка!..
- Можно было бы назвать её Ель Мёртвых Вещей.
Джек вдруг подумал, что кое-кто отчаянно пытается испортить ему праздник. Не то чтобы он так уж жаждал добавить новую галочку в бесконечной череде уже проставленных в графе «возраст», просто подумал вдруг, что даже у прошлого бывают границы – он своё запер, казалось, прочно и надолго, но то были дела давно минувших дней, а совсем свежие, как блестящий сочащийся сукровицей ожог, события до сих пор заглядывали через плечо и не давали жить.
- Я рад, что Гвен здесь нет, - слегка смущённо заметил Йанто, на что Джек ответил обстоятельным и тяжёлым вздохом. – Она бы подумала, что я схожу с ума.
Он вдруг хмыкнул.
- А, может быть, - продолжил через мгновение, - уже сошёл. А ты, Джек, как думаешь?
Тот с силой закусил нижнюю губу – до крови, коснулся кончиком языка солоноватой прорехи, которая почти тут же затянулась.
- Пойдём, - сказал он, поднимаясь на ноги. Ладонь всё ещё лежала на затылке Йанто мягкой тёплой тяжестью. – Пойдём и прогуляемся немного.
Поправил ворот шинели, одёрнул перед, повёл плечами, так что внутри что-то глухо хрустнуло.
Йанто не спешил. Он всё смотрел на ель, которая, казалось бы, насмехалась над ним, подтрунивала злобно, кривилась мягкими хвойными иглами и сучьями, а ведь поначалу казалась такой милой. И лишь когда Джек сжал его руку в своей и потянул за собой, Йанто сделал неуверенный шаг вперёд. Затем ещё один, и ещё, пока гигантская шестерня не откатилась в сторону, открывая круглую дыру прохода.

Ветер оказался таким холодным и пронизывающим, что у Йанто моментально заныли зубы – они вышли в том, в чём были – Джек в неизменном пальто, Йанто в офисном костюме при галстуке. Тонкая ткань рубашки на груди пропускала холод быстрее всего, холод крался вверх по рёбрам и ключицам, замирая против горячего сердца, обвивал горло удавкой и забирался в рот, под язык.
- Не самая хорошая идея, - клацнул зубами Йанто, когда Джек молча снял шинель, оставшись в одной рубашке с закатанными по локоть рукавами.
Мело белым крошевом. Снежная крупа сыпалась с неба, била по губам и щекам, хрустела на зубах.
Пальто Джека оказалось горячим и тяжёлым, слишком широким в плечах (Йанто представил себя на миг – взгляд со стороны – этакий шкаф на ножках с претензией на генерала), с непомерно длинными рукавами, в которых можно были спрятать озябшие пальцы (плюс), с путавшимися в ногах полами, которые раздувал ветер (минус), старое. Пожалуй, очень старое – от него пахло всем и ничем. Если бы Йанто постарался, как следует, то, возможно, уловил бы запах крови, пота, боли и морского ветра, вакуума, переливчатого песка с планеты Сан Гелиос, озона и тысячи других удивительных вещей, но… Шинель оставалась замкнутой и молчаливой, поэтому Йанто перевёл взгляд на её хозяина.
Джек стоял чуть позади, открытый холоду и ветру, выставив вперёд подбородок, уперев руки в бока – такой непоколебимый и до неразумности упрямый, убеждённый в том, что ни снег, ни морозный воздух не смогут причинить вреда, если он продолжит верить в собственную неуязвимость. Бессмертие тела не всегда означает бессмертие души. Йанто вдруг пробрал озноб совсем другого рода – ему пришла в голову смыль о том, что в один из дней – каких-то дней здесь, на Земле, или там, среди звёзд, спиралевидных галактик и чёрных дыр – от капитана останется одна оболочка, только мясо на костях, мозг в черепной коробке и пустота.
Повинуясь порыву нежности и страха (такие чувства нужно запретить испытывать одновременно), Йанто приблизился к нему, прикрывая глаза от ветра и снега, и осторожно прижал к себе, как тряпичную куклу, которую окунули в воду, а после выставили за окно в декабрьскую холодную ночь. Мягкий и резкий одновременно, тёплый и холодный. Волосы у капитана стали совсем жёсткими, смерзшимися, колючими, как хвойные иглы, и весь он – увешанный воспоминаниями, будто ёлка – новогодними игрушками, так твёрдо стоял на ногах, будто ничья поддержка ему не нужна была вовсе. И он даже не обнимал Йанто в ответ, просто смотрел поверх его локтя в чёрное картонное небо и согревал дыханием зарумянившуюся щёку своего «секретаря».
- Зачем ты это сделал? – спросил, наконец, Джек, чуть повернув голову – так что Йанто мог видеть его потемневшие глаза – слишком уж близко и оттого расплывчато, до рези позади стекловидного тела.
- Что бы произошло, останься мы одни – совсем одни в Торчвуде? – не удержал вопрос на языке Йанто.
Фразы столкнулись в морозном влажном воздухе паром, смешались, потеряли смысл, простились и устремились вверх, в стороны и вдаль.
- Давай мы просто, - осторожно предложил Йанто, - не будет отвечать. Оба. Просто не будем.
Джек скептически поморщился.
- Почему же? – с мнимым возмущением осведомился он. – Я просто жажду ответить на твой вопрос, расписать тебе все перспективы нашей совместной деятельности, представить рабочие планы, чтобы ты смог оценить их…
- Не надо.
- И даже закрыть глаза на тот факт, что ты каким-то ужасающим образом надеешься сжить Гвен со свету, чтобы проводить со мной всё возможное время, но это ведь собственничество и чистой воды эгоизм…
- Просто не надо.
- А ещё…
- Иначе я придумаю ответ и на твой вопрос, - в голосе Йанто не осталось и намёка на шутку, и Харкнесс предпочёл замолчать.
Ему вовсе не улыбалось разбираться в причинах, по которым Йанто собрал эту Ёлку – открытую рану, Ёлку – неприкрытую истину. Наверное, в Торчвуде другой и быть не могло, но лучше бы повсюду сверкала аляповатая и нелепая мишура, мишура жизни, в которую можно было бы завернуться, как в покрывало, кривляясь и корча рожи, и придуриваясь так, будто ничего и не произошло. Как будто никогда ничего не происходило. И не произойдёт.
Они стояли в тишине и молчании, неприятно поражённые тем, что знают правильные слова, которые умело причиняют боль. И знают, как эти слова можно обратить против друг друга. Издержки торчвудской невероятной сплочённости. Джек вдохнул, было, поглубже, чтобы нарушить натянутое безмолвие, но Йанто опередил его.
- Через минуту наступит полночь, - спокойно заметил он. – Мы остаёмся здесь?
- Вряд ли. Это было бы, по меньшей мере, глупо.
- Тогда следует поторопиться.
В Хабе оказалось, пожалуй, даже жарко – после ужасов снежной ночи. Так что Йанто сразу же скинул шинель – впрочем, тут же аккуратно устроил её на спинке дивана, а ведь Джек даже и не заикнулся.
Пять бокалов – три пустых, два полных – в произвольном порядке выстроились на низком столике, оставшееся шампанское искрилось невыносимо янтарно, будто в стекло поймали солнечный летний свет. Джек молча сжал в кулаке один из них и тяжело взглянул на Йанто. Тот едва заметно кивнул – но без колебаний. Что-то теперь изменилось. Неуловимо. И взял второй – в ответ на вызов. Тяжесть из взгляда Харкнесса мало-помалу ушла – и стало легче дышать.
Из-под земли не услышать было боя часов, поэтому Джек просто отсалютовал ему, едва не расплескав золотистый напиток. Этот новый год они встретили тихо, очень тихо, и Йанто знал, что сам виноват. Но эта вина была сладкой, не горькой. И какой-то бессмысленной, детской.
Такую можно было бы смаковать хоть всю ночь напролёт. Наблюдать незаметно за капитаном и грызть себя потихоньку, как сахарный леденец на палочке. Йанто едва подавил улыбку, но она всё равно рвалась наружу – так что лицо его исказила гримаса.
- О, Боже, да иди же сюда! – воскликнул, не выдержав, Джек. – Иди, скорее!
Они неловко рассмеялись, столкнувшись лбами. Столкнувшись губами – почти застонали, будто изнывали от воздержания. Столкнувшись зубами – столкнулись языками, делясь друг с другом своей ущербной привязанностью.
- О, Йанто, - хрипло пробормотал капитан, отстраняясь всего на миг. – Йанто.
- С Новым годом, Джек.
Ничего не забыть, ни о чём не пожалеть. Это ведь Торчвуд, а это – жизнь в нём.

@музыка: Muse - Undisclosed desires

@темы: С факелом в лесу, Фанфикшн, Для ПЧ

---

Очень вдохновляющее видео

Тема, которая многим не даёт покоя. И не мудрено! Это же конец четвёртого сезона! Точнее, возможное развитие событий после него. Док, I'm sorry. Альт-Док, I'm very, very sorry. Так или иначе, на данный момент идея видео полностью совпадаем с моими взглядами на данную проблему - всё же это два разных Доктора, сознание - штука упрямая, обмануть себя в этом случае ой как непросто.
Авторство seduff

@темы: Vid, Are you the Doctor? Doctor who?, Делюсь впечатлениями

---

Семь шагов до кровати принца

Название: Семь шагов до кровати принца
Автор: Reno (aka Reno89)
Фандом: Merlin BBC
Пейринг: предполагаемый Артур/Мерлин
Жанр: UST (остерегайтесь=))
Рейтинг: PG-13
Дисклеймер: не претендую
Предупреждение: знаю, что сцена с водой подозрительно напоминает таковую из эпизода 2х09, за что прошу меня извинить=) видимо, идея лежит на поверхности информационного поля=))
От автора: я не страдаю топографическим кретинизмом, но Камелот – совсем не простой замок. Спасибо за внимание.

Читать дальше

В том, что Мерлин постоянно опаздывал, не было ничего удивительного.
Он вставал ни свет, ни заря лишь для того, чтобы добраться до покоев принца вовремя, но проку от этого было чуть – Мерлин опаздывал безбожно, нещадно, невообразимо. Солнце успевало пробежать по туго натянутому канату горизонта, вынырнув из-за Северной башни, зацепив по пути шпиль третьего флигеля и заглянув в витражные окна комнат Морганы, пока юноша блуждал по замку в поисках знакомых дверей и поворотов. Проблема заключалась в том, что большинство поворотов Камелота, как и большинство дверей, и факелов, старых заложенных камнем каминов, рыцарских доспехов – всё выглядело слишком уж одинаковым, и Мерлин, в данный момент совершенно уверенный в том, что коридор приведёт его именно туда, куда и требуется, мгновением спустя, разочарованный и озадаченный, оказывался в совершенно незнакомой зале, пустынной и холодной после долгой ночи.
- Гаюс, - однажды обратился он к наставнику и другу, который должен, должен был ему помочь, - это катастрофа. Боюсь, мне понадобится карта замка, иначе Артур не сегодня-завтра выставит меня вон.
Придворный лекарь коротко взглянул на Мерлина, оторвавшись на миг от некого чрезвычайно важного дела.
- Он и так не устаёт напоминать мне, какой из меня никудышный слуга, но, кажется, опоздания злят его даже сильнее, чем всё прочее.
Его высочество вынуждено было сидеть на кровати и дожидаться, когда же непутёвый Мерлин изволит явиться и подать принцу сапоги. А время таких, как Артур, ценилось куда больше, чем нерадивые часы-минуты простолюдинов, которым каким-то невероятным образом, не иначе как по прихоти судьбы, досталось место подле царственной особы.
- Ну, правда, он ведь совершенно уверен в том, что я просто-напросто сплю в своё удовольствие, - страдальчески протянул Мерлин, - вместо того чтобы на всех парах мчаться к нему с завтраком. Я пробовал втолковать ему, но и слышать не хочет.
Карта пришлась бы как нельзя кстати. Только Гаюс хранил молчание, энергично помешивая некое зелье, лениво булькающее на огне.
- Я поднимаюсь с рассветом… да что там, даже раньше! Но ведь Артуру никогда ничего не докажешь…
Мерлин сокрушённо покачал головой.
- Гаюс, - осторожно повторил он, заглядывая через плечо старца – в лицо ему дохнуло затхлым запахом тины и чего-то невыносимо терпкого, горького, так что скулы свело.
- К сожалению, Мерлин, я вряд ли смогу тебе хоть чем-то помочь. Не припомню, чтобы кто-то рисовал карты замка, - Гаюс хитро прищурился, в глазах заплясали весёлые огоньки. – Наверное, прежде они никому просто не были нужны.
Мерлин состроил гримасу – ироничное замечание пришлось ему не по вкусу.
- Но ты, мальчик, можешь помочь себе сам, - рассудил лекарь, задувая пламя и снимая котелок с металлической подставки о трёх ногах. – Набросай схему пути к комнатам Артура, тогда тебе не придётся донимать охрану.
Признаться, Мерлин бы и не отважился – в последнее время стражники относились к его появлению с явным неудовольствием – вероятно, с расспросами он и вправду переборщил. Особенно, кажется, он раздражал одного молодца, которому задал один и тот же вопрос с десяток раз подряд – так уж вышло, что его смена выпадала в те несчастливее дни, когда Мерлину срочно нужно было отыскать тронный зал. Или кладовую. Или десятую комнату справа на третьем повороте после восьми горящих факелов и одного потухшего.
Делать было нечего.
Одолжив у Гаюса кусок пергамента, Мерлин отправился в очередное бесконечное путешествие по замку в надежде, что для такого благого дела, как составление карты, которая в будущем, возможно, поможет ему заслужить благосклонность принца, Камелот позволит ему беспрепятственно пройти по своим коридорам, подняться по правильным лестницам и свернуть в нужных местах.

Мир оказался окутанным предрассветной дымкой – Мерлин привычно зевнул – именно в этот ранний час ему приходилось, всячески уговаривая себя, подниматься с жёсткой, но такой настоящей и – всё же – кровати, а не тонкой подстилки, укрывавшей земляной пол дома в Эалдоре. Обычно так и случалось – он торопливо натягивал холодную рубаху и штаны, которые немедленно принимались отбирать у него последние крохи тепла, спускался по каменной лестнице в предутреннюю спальню-рабочий кабинет Гаюса, поёживаясь и ведя плечами, и замирал на миг у низкой скамьи, прежде чем, вздохнув поглубже, бросить в лицо пару пригоршней ледяной воды, оставшейся в кадке ещё со вчерашнего вечера. Как правило, это помогало – сон как рукой снимало, оставалось лишь неясное беспокойство. Но сегодня Мерлин был твёрдо уверен – нагоняям от Артура пришёл конец. Путь от коморки Гаюса до покоев принца оказался невероятно простым, стоило лишь набросать его на бумаге, и вряд ли занял бы больше семи минут – по крайней мере, Артур не успел бы выговорить своё традиционное выученное на зубок «Ты и вправду идиот, Мерлин, или…», как сам волшебник был бы уже тут как тут. Мысль невероятно согревала, и юноша, рассеянно улыбаясь, в кои-то веки завтракал не на ходу, стащив яблоко из вазы с фруктами, предназначенными Артуру, а обстоятельно и неторопливо, наблюдая за похрапывающим Гаюсом, который мог позволить себе ещё часок-другой беззаботного сна.
В бесконечном коварстве замка, карт, да и всей жизни в целом Мерлин убедился полчаса спустя, когда, насвистывая, легко ступал по каменным плотно подогнанным друг к другу плитам пола. В открытые окна врывался игривый ветерок, шевелил его тёмные волосы, дёргал за повязанный вокруг шеи платок и всячески развлекался, пока Мерлин, время от времени сверяясь с самодельным планом, без труда отыскивал ниши-ориентиры, статуи-ориентиры, знамёна-ориентиры. Он пропустил три боковых коридора, со скрытым ликованием свернув в четвёртый, бегом преодолел расстояние от стрельчатой арки до резного деревянного столика с точёными фигурками красного дерева вместо ножек и триумфально вступил в залу, предшествующую комнатам принца… Предполагаемую залу, которой отчего-то не обнаружилось. Вместо неё проход перекрывала надёжная каменная кладка, которая не могла бы возникнуть здесь за день, и, очевидно, простояла, поддерживая своды могучего замка, не один десяток лет. Мерлин удивлённо ощупал шершавые камни – те были вполне настоящими и на морок совершенно не походили. Вывод напрашивался сам собой – если не магия, то упрямая и неумолимая реальность, в которой Мерлину, очевидно, вновь не повезло, спутала планы и путеводные нити. Хотя здесь и не было окон, Мерлин знал, что солнце уже давным-давно встало, залив светом внутренний двор замка, высушив росу на траве и вынеся ему очередной приговор на сегодня – безмозглый, никудышный, самый бесполезный слуга на свете. Волшебник вздохнул, пожав плечами. Он думал, что сделал всё возможное, дабы предотвратить случившееся. К сожалению, он ошибся.
Вернувшись в прежний узкий коридор, юноша бросил взгляд на низкий столик – теперь он понял, почему сей предмет мебели показался ему подозрительно незнакомым. На «карте» его не значилось, а ведь волшебник изобразил всё тщательным образом – ничто не ускользнуло от его внимания. Он даже подсчитал примерное количество шагов от комнаты Гаюса до покоев Артура – вышло ровно сто тринадцать. А теперь…
С досадой замахнувшись на ни в чём не повинное красное дерево, он зашагал в обратном направлении, надеясь, что сумеет найти выход из лабиринтов Камелота, который по неведомой Мерлину причине не желал облегчать ему жизнь и вести правильным путём.
За углом раздались голоса, и, прежде чем Мерлин успел обрадоваться, двое рослых стражников преградили ему путь.
- Не могли бы вы подсказать мне… - со всей возможной вежливостью начал волшебник.

Ларчик просто открывался – Мерлин вскоре обнаружил собственную ошибку – в галерее с узкими прорезями в каменных стенах вместо окон ему нужно было подняться по лестнице, что вела в восточное крыло, а он по странной ошибке выбрал западное, которое благополучно закончилось тупиком.
Теперь же проблема была решена – в том, что касалось выведенного чернилами плана. В отношении Артура всё только начиналось. Ещё издалека Мерлин заметил неподвижную фигуру, задумчиво – на первый взгляд – прислонившуюся к стене. Фигуру, облачённую в красную нательную рубаху и штаны плотной ткани, в высокие кожаные сапоги с мягкими голенищами… Не хватало кольчуги, но, кажется, принц Артур (а это был именно он) не намеревался сегодня таскать на своих благородных плечах тяжёлую металлическую сетку – он выглядел необычно расслабленным. Впечатление оказалось обманчивым. Мерлин послушно выслушал душераздирающий рассказ о том, что будущий король Камелота вынужден сам застилать свою постель, натягивать одежду и накрывать на стол только потому, что его безответственный слуга беззастенчиво дрыхнет, пока солнце не окажется в зените, и лишь после соизволяет явиться – совершенно прогулочным шагом, как будто ему и дела нет до того, что Артур, наследный принц и бесстрашный рыцарь, позорит свою честь и честь всего королевства. По словам Артура выходило – умереть не встать. Мерлин всеми силами старался сдержать неуместную и дерзкую улыбку, поскольку все его злоключения по сравнению с мучениями принца не значили ровным счётом ничего – подумаешь, очередной мифический монстр пытается отгрызть тебе ногу, а колдун – обратить в прах и пепел. И этот замок… Будто твёрдо решил избавиться от мага.
Мерлин мог бы сказать, но промолчал – главным образом потому, что Артур не позволил бы ему и слова вставить в собственную обличительную тираду. Так что юный волшебник скрестил руки на груди, копируя позу принца, облокотился о стену, и мысль его унеслась далеко, к неведомым землям и бурным морям. Как во сне, Артур открывал и закрывал рот, но Мерлин не слушал, задумчиво наблюдая за принцем, распалявшимся всё больше и больше. Он принялся вышагивать от стены до стены, перечисляя, кажется, многочисленные промахи Мерлина на служебном поприще, демонстративно загибая пальцы. Вряд ли такими темпами, подумал волшебник, ему хватило бы и десяти, и едва-едва улыбнулся.
Зоркий принц замер как вкопанный.
- Ты меня не слушаешь, - подозрительно утвердительно проговорил он, и у Мерлина хватило наглости (или не хватило ума) признать это – откровенно, честно и искренне, в своей обычной неизменной манере, по причине которой он не раз и не два попадал в переплёт, однако изменить ей был не в силах.
Прелесть пословицы «держать язык за зубами» он познал в полной мере, когда, кляня самого себя и весь Камелот, по уши утопал в навозе благородных коней, что, впрочем, не слишком-то обнадёживало, поскольку чистка конюшен, пусть и королевских, была и оставалась последним делом, которому Мерлин пожелал бы посвятить свою жизнь.

Не то чтобы после этого случая Мерлин перестал доверять картам, однако к собственноручно вычерченному плану относился с известным подозрением – ему вдруг подумалось, что он мог ненароком вложить в рисунок некую вредоносную магию, которая и заводила его в совершенно невообразимые места, где, кажется, кроме самого волшебника уже давным-давно никто не бывал. Хотя слугам Камелота было велено неустанно блюсти порядок, в отдалённых закутках замка Мерлин однажды обнаружил внушительных размеров паутину, клочьями ниспадавшую с потолка. Представив на миг размеры паука, способного выткать подобное полотно, волшебник поёжился и поспешил ретироваться, надеясь вернуться в более обжитые залы.
Внушительные галереи и низкие, давящие потолки, скрипучие створки окон и бойницы, и бесконечные лестницы, лестницы…
- Восемьсот девяносто три, восемьсот девяносто четыре…
Мерлин, пожалуй, пробежал тысячи ступеней в тот день, когда бесполезная карта отправилась в очаг Гаюса и вспыхнула золотыми искрами, прежде чем облепить золой прогорающие поленья. Мерлин спешил, как мог – он был уверен в том, что на этот раз ошибка невозможна, тем более что день был важным – рыцари наводнили площадь, король Утер вот-вот должен был появиться на укрытом алым балконе, чтобы провести смотр войск во главе с собственным сыном, который – оружие звякало и казалось, шепталось, сплетничая – опаздывал, что ни к лицу было наследному принцу.
Юный волшебник невнятно простонал, обнаружив, что окончательно запутался в переходах – там, где должна была оказаться дверь, ведущая в покои Артура, безразлично и чуточку надменно красовался в металлической решётчатой скобе дремлющий факел, попавший сюда необъяснимым образом. Мерлин стукнул кулаком в стену и поморщился – Артур предположительно находился на другом конце замка, он, наверняка, был чудовищно зол и в данный момент изобретал самое изощрённое наказание, какое только может придумать хозяин для своего слуги. Юноша пнул стену так, что в мягких кожаных башмаках пальцы ног заныли, занемели от боли. Засада.
Он ринулся вниз по коридору, наткнувшись на незнакомый ему пыльный гобелен, едва не сорвал его, когда, стремительно развернувшись, бросился в другую сторону. Время неумолимо утекало, и мысль о магии поначалу показалась не такой уж и плохой – Мерлин был готов схватиться за любую возможность, лишь бы успеть вовремя.
Заклинания поиска потерянных вещей или чего-то подобного он не знал – не успел ещё вызнать, существует ли такое, и наугад пробормотал:
- Артур, - вложив в имя максимальную силу.
Его дёрнуло так, будто невидимый крюк зацепился за ткань рубахи и потянул на себя. Ноги волшебника заплетались, пока он на головокружительной скорости летел по пустынному Камелоту, рискуя зацепиться за какой-нибудь угол и серьёзно себе навредить, когда вдруг заметил, что в интерьере вокруг стали возникать знакомые элементы. Кажется, он возвращался в более популярную часть замка, жители которого в данный момент в истинно зрительском азарте оживлённо переговаривались и ждали начала представления.
Удар выбил из Мерлина весь воздух – в лёгких неприятно и подозрительно булькнуло, когда нечто тяжёлое и твёрдое толкнуло его в грудь, швырнуло к стене, притянуло к себе и, наконец, отпустило. Маг зажмурился, так что в уголках глаз выступили слёзы, а затем осторожно приоткрыл один глаз, встретившись с разъярённым взглядом Артура Пендрагона при всем обмундировании, мече и коротком кинжале у пояса. Именно из-за доспехов он казался настолько… жёстким, как позже отметил Мерлин, ощупывая рёбра на предмет переломов.
- Неужели, ты сам всё это на себя нацепил? – хрипло поинтересовался он, выдав то, что первым в голову пришло – вид принца не располагал к разговорам, но Мерлин старательно пытался этого не замечать.
- Да уж пришлось!! – взорвался Артур, красноречиво громыхая оружием – он мог бы снести нерадивому слуге голову, но вместо этого, не подкрепив вспышку гнева действием, демонстративно прошагал мимо удобно устроившегося у стены Мерлина, не обращая боле на него внимания.
- Эй! – крикнул ему вслед волшебник. – Артур!
Он отдавал себе отчёт в том, что мог бы с лёгкостью поплатиться за подобное обращение к принцу, но тот игнорировал его слишком уж старательно, а после, на смотре, дрался с таким ожесточением, что Мерлин пообещал себе больше никогда – никогда! – не опаздывать.

Вечер того же дня прошёл в напряжённом молчании, которое Мерлину было совершенно не по вкусу. Он расставлял тарелки, собирал тарелки, едва не выпустив из рук доспехи, пытаясь удержать всё вместе. Артур бесстрастно наблюдал за ним.
Что ещё хуже, Мерлин толком не представлял, как после доберётся до собственной каморки по тёмным коридорам замка, обладающего прямо-таки по-человечески непростым нравом. Просить о помощи было, по меньшей мере, опасно.
В конце концов, Артур отослал его небрежным кивком, и юный волшебник, предчувствуя непростое путешествие, задержался на миг у закрывшейся за ним двери, чтобы услышать, как принц, пробормотав что-то, вернулся к столу.
Замок был полон ночных шорохов и звуков – потрескивало пламя факелов, с тихим шёпотом оседали древние плиты. Мерлин дважды обошёл вокруг круглой запертой комнаты неясного назначения, сперва под сводами грандиозной аркады, а после – узким, ничем не примечательным коридором. Становилось прохладно, Камелот стремительно терял накопленное за день тепло, и холод забирался под куртку, под рубаху, заставляя шагать быстрее, поёживаясь… Мерлин окинул мрачным взглядом погружённую в сумерки залу – он знал, помнил, что уже бывал здесь прежде – день или два назад, но, кажется, появлялся совсем с другой стороны, где теперь отчего-то не оказалось ни одной, даже самой низкой и непритязательной, двери.
Насколько проще было бы жить, окажись замок лишь декорацией, за которой надёжно спряли уютный деревенский домик с добротной мебелью и всеми необходимыми предметами быта под рукой. Камелот, казалось, сам толком не представлял, что делать с гулкой и необжитой пустотой, как сблизить людей в собственных стенах, разобщённых расстояниями, лестничными пролётами, предрассудками, гордостью, одинокими скитаниями по ночному замку. Стоило лишь прикрыть глаза – и всепоглощающее ощущение одиночества мягко касалось плеча, разворачивало, как в детской игре, кружило голову и уводило подальше от людей, которые и так прятались за дверями покоев, не торопясь искать друг друга в подземельях и на верхушках башен.
Мерлин, не удержавшись, зевнул. Гаюс уже, наверняка, видел десятый сон – лекарь ложился пораньше, вскакивал посреди ночи, выхаживая по комнате (Мерлин как-то раз слышал), а затем вновь возвращался в постель. Сонного и недовольного, коридор, сжалившись, привёл его обратно к покоям Артура, который и сам, вероятно, уже успел повалиться на кровать, так и не сняв сапог.
Мерлин чуть улыбнулся, на миг дав волю фантазии, а затем, вздохнув, присел, прислонившись спиной к грубым доскам – затылком чувствуя тяжёлое металлическое кольцо, - и закрыл глаза. Если уж ему суждено провести ночь здесь, то можно успокаивать себя тем, что утром Артуру не на что будет жаловаться – к тому моменту, как он откроет глаза, всё уже будет готово.
Мерлин поёрзал, устраиваясь поудобнее – кожа куртки зашуршала, шаркнув о дверь, и юноша, сунув руки в рукава, чтобы согреться, задышал ровнее и реже – сон овладевал им, водил по коридорам замка и рассказывал, насколько просто всё на самом деле.

Падать спиной назад да ещё и во сне – чрезвычайно неприятно. Лицезреть принца снизу вверх – тоже удовольствие весьма сомнительного толка. Мерлин потёр глаза, силясь вспомнить, почему оказался здесь, а не в собственной скрипучей и скупой на нежности – но всё же – кровати.
- Чудно, - обронил Артур – носки его сапог упирались в мерлиновские плечи – ощутимо.
Волшебник молчал.
- И почему это ты решил, что можешь ошиваться здесь? – осведомился принц. – Кто-нибудь пустит слух, что я заставляю своих слуг спать на голом полу.
Мерлин выразительно пожал плечами, понимая, что – ещё мгновение – и ему придётся зевнуть вновь, хотя бы с закрытым ртом. Принц глядел на него с неодобрением, но, по крайней мере, гнев его, кажется, прошёл – он выглядел сонным и взъерошенным, светлые волосы были примяты с одной стороны, соломенная чёлка открывала высокий лоб. Мерлин медленно поднялся на ноги.
- Разве ты не должен быть сейчас в собственной постели? – поинтересовался Артур, потирая затёкшее плечо – он заснул в чрезвычайно неудобной позе, сидя за столом, когда шорох за дверью разбудил его.
- Боюсь, это невозможно, сир, - пробормотал Мерлин, понимая, что после шестисот сто тринадцать шагов до каморки он уже не осилит. Наверняка, свалится где-нибудь по дороге, а после стражники нетерпеливо растолкают его и отведут, куда следует. В темницу, например, за нарушение порядка.
Артур, кажется, удивился. Главным образом потому, что слуга в кои-то веки обратился к нему подобающим образом. Но и самому ответу, по сути, тоже.
- Ты проводишь здесь каждую ночь? – с некоторой опаской, будто вдруг заподозрил в Мерлине сумасшедшего, спросил он.
Тот только отмахнулся.
- Обычно в это время я с удобством устраиваюсь на своей жёсткой – но всё же – кровати, - слабо улыбнулся волшебник, понимая, что вот-вот вернётся к ставшему почти родным месту у дверного косяка. – И сплю, сколько влезет, чтобы на утро снова опоздать и посмотреть, что из этого выйдет. Но только не сегодня.
Артур усмехнулся. Порой он положительно не знал, что ему делать с этим мальчишкой. Он помолчал, обдумывая что-то, а после открыл дверь пошире, кивнув Мерлину. Тот недоумённо нахмурился.
- Ты не можешь найти свою комнату, - заметил принц, подняв руку, чтобы на корню прервать поток возражений. – Я не настроен тебя провожать, но, так и быть, ты можешь остаться здесь.
Мерлин провёл рукой по шершавому дереву, грозясь посадить занозу, и вздохнул, морально готовый к возможным последствиям такого «отдыха».
- Не снаружи, - покачал головой Артур – теперь в его взгляде скользила едва ли не жалость – словно он и вправду считал своего слугу слабоумным. – Внутри.
Брови Мерлина поползли вверх, когда он безропотно шагнул за принцем в его покои, где было тепло, и в очаге весьма уютно ворчал огонь, в красноватом свете которого грелась разложенная на каменных плитах шкура дикого зверя. Так поздно Мерлин здесь ещё не бывал, но теперь его разморило пуще прежнего, и он уже успел облюбовать себе кресло принца, укутанное в меха, когда Артур, качнув головой, заметил:
- Ты не разогнёшь утром спину, если проведёшь ночь на этом… этом орудии пытки.
- Спасибо за заботу, но я наспался на полу дома, - проворчал волшебник, шагнув по направлению к «орудию пытки».
- А кто говорит про пол? – парировал принц.
- А кто говорит… про что? – осторожно поинтересовался Мерлин, медленно моргая.
- Лично я имею в виду кровать, - заявил рыцарь, одним движением стаскивая сапоги и пинком посылая их в угол. Стремительно – куда быстрее, чем волшебник был к тому готов – Артур стянул через голову рубаху, отправив её к сапогам. Слава Снотре, богине разума, он не расстался со штанами.
Принц с явным удовольствием растянулся на подушках и натянул на себя покрывало.
Мерлин недоверчиво поглядел на него.
- Завтра непростой день, - проговорил Артур. – Если собираешься встать раньше полудня, тебе лучше поторопиться.
Он хлопнул рукой рядом с собой, справа, где край одного одеяла выглядывал из-под другого, свешиваясь до самого пола, подметая камень бахромой.
Волшебник неуверенно качнулся с пяток на носки.
- Или ты всё-таки жаждешь провести ночь в поисках своей норы? Тогда – удачи, и можешь катиться отсюда.
Всем своим видом Мерлин выражал неуверенность и упрямство.
- Ну же, - нетерпеливо и, кажется, в последний раз повторил Артур, когда волшебник, наконец, сделал шаг.
Их оказалось семь – магическое число – семь от стола до кровати, умеренных, не слишком широких, не слишком мелких. Мерлин отсчитывал машинально, стараясь не думать о том, что это, по крайне мере, странно, если не сказать – очень странно.
Присев на самый край кровати, вцепившись пальцами в ремни башмаков, он снял обувь, аккуратно устроив пару между деревянным столбом балдахина и узким тёмным шкафчиком с многочисленными ящичками, запертыми на ключ. Там Артур хранил важные для него мелочи, которых Мерлин, вероятно, никогда не увидел бы.
Вытянувшись в струну, так и не сняв одежды, ни даже платка, юный волшебник улёгся на покрывало и уставился в тёмный деревянный потолок, слушая дыхание принца, который норовил вызволить из-под него тонкую шерстяную ткань, завернуться в неё целиком, как в кокон.
- Артур, - негромко проговорил Мерлин, одновременно надеясь на то, что принц ещё не успел заснуть окончательно, как и на то, что в дрёме он не расслышит вопроса, пришедшего на ум волшебнику. – Ты всем своим слугам…
- Мм? – донеслось до Мерлина, но он только головой покачал – перекатывая затылок по мягкой, по-настоящему мягкой подушке.
- Забудь.
Стоит ли внимания тот факт, что он так и не сомкнул глаз всю ночь?

Но ведь это не значит, что он не поддался раннему утреннему сну, когда дрова в камине давным-давно прогорели, а заспанные и недовольные стражники, которые несли вахту под строгим надзором полной луны, погасили факелы во всём замке. Сказались усталость и напряжение – впервые, пожалуй, Мерлин почувствовал себя в абсолютной безопасности, когда не нужно было вскакивать с постели ни свет ни заря, путаясь в штанинах и тщетно пытаясь натянуть правый башмак на левую ногу. Он знал – во сне – он чувствовал, что может позволить себе ещё полминутки, самую малость мирной и мягкой, как пух, вязкой и сладкой дремоты.
- Мерлин! – кто-то громко окликнул его.
- Мм, Гаюс, ещё немного, я уже…
- Мерлин, - голос был настойчив, кроме того, наделён сильными тренированными руками и цепкими пальцами.
- Мерлин, - прошептали совсем близко, так что маг почувствовал, как на мгновение дыхание коснулось его щеки и мочки уха.
Маг распахнул глаза, упираясь ладонью в грудь без пяти минут королю Камелота, который склонился над ним, беззастенчиво разглядывая.
- Артур, - только и смог выговорить маг.
- Ты знаешь хоть одно королевство, в котором хозяева собственноручно будят своих слуг? – осведомился он, безжалостно нависая над Мерлином, который ещё не успел толком разобраться, где находится, почему и каким образом попал в пурпурные сети и резные спинки кровати.
Пока сонное сознание пыталось найти логическое объяснение происходящему, чувственное восприятие, которое в подобных случаях срабатывает гораздо быстрее и эффективнее, сообщило следующее: в кольчуге Артур был твёрд, как камень… что ж, без неё – немногим лучше, но всё же… Всё же гораздо ближе. Маг ощущал, как под ладонью , под горячей гладкой кожей стучит сердце, неизменный ход которого обычно едва пробивался сквозь металлическую завесу обмундирования. Звук – бум, бум, бум – успокаивал, увлекал в царство грёз, и Мерлин вовсе не спешил отстраняться, стараясь запомнить ритм – раз, два, три, раз, два, три.
И лишь спустя минуту – а, может, и больше – разум всё же нашёл нужным тактично указать магу на тот факт, что принц, в постели которого он и находился в данный момент, возможно, весьма и весьма недоволен настоящим положением дел.
Мерлин скатился с тёплых одеял и простыней, мигов растеряв все мысли, вскочил на ноги и выжидающе уставился на Артура – Артура в одних ночных штанах цвета слоновой кости, Артура с отпечатком подушки на щеке, Артура, которого подобный манёвр несколько сбил с толку.
- Завтрак? – предложил маг, морально готовый к любым испытаниям – кажется, впервые за последнее время ему удалось как следует выспаться.
Принц молча кивнул – он выглядел слегка растерянным, как будто не ожидал столь скорого бегства Мерлина из собственной кровати.
Или маг лишь вообразил себе это, а причиной задумчивости Артура явилось, скажем, осознание необдуманной и весьма спорной идеи о том, чтобы позволить слуге провести ночь бок о бок с ним, принцем, получившей своё воплощение.
Холодная телятина и свежий хлеб – что ж, недурно, мысленно похвалил себя Мерлин, когда, выбежав из покоев принца, спустя мгновение вернулся со свеженаколдованным блюдом.
Артур, умывшись, сел за стол, всё ещё подозрительно бессловесный. С одной стороны, это было на руку Мерлину, который решил на время отложить размышления, с другой… С другой стороны – маг сам же всё и испортил. Ему хватило ума задать крутившийся на языке вопрос – безо всякого предупреждения. Но с тех пор, как разум взял бразды правления в свои руки (а это произошло около четверти часа назад), он просто-таки требовал, чтобы маг образумился и расставил точки над «i».
- Артур, это… ведь ничего не значит?
Тот воззрился на него в недоумении, тщательно пережёвывая хрустящий сэндвич.
- О чём ты, Мерлин? – в обычной вызывающей манере осведомился он – кажется, отметил маг, принц уже успел избавиться от своей мнимой утренней немоты.
- Ты… мы… ты понимаешь, я спал здесь, на твоей кровати, и, признаться, это было неожиданно и весьма…
Мага посетила внезапная мысль о том, чтобы спрятать кольчугу Артура – как можно тщательнее. А то и вовсе развеять в пыль. Тогда…
- Что ты там мямлишь? Говори прямо.
Маг отвёл взгляд, собираясь с духом. Если уж собрался прояснить всё здесь и сейчас – стоило действовать решительно.
- Мы спали вместе, - проговорил он, понимая, что слова звучат более чем неоднозначно. – Это не о чём не говорит?
Мерлин надеялся, что Артур просто наградит его очередным нелестным прозвищем и отправит с миром, но выражение лица принца было совершенно непроницаемым. Разве что брови чуть поднялись – едва-едва, но и этого оказалось достаточно.
Мерлин мысленно досчитал до семи – медленно и обстоятельно.
Надежда его таяла – и небезосновательно.
Не выдержав, Артур разразился смехом. Он хохотал громко, так что, пожалуй, перебудил весь замок – безудержно и безыскусно. Мерлин же хмурился. Здравый смысл подсказывал ему, что реакция принца оказалась вполне объяснимой, более того, предсказуемой, но мириться с этим маг не собирался.
- Милорд, - начал, было, он, но Артур небрежно перебил его.
- Мерлин, - покровительственно хлопнул он слугу по спине – до плеча не дотянулся было, - таких, как ты, нужно холить и лелеять, будто породистых коней. Ты – уникальный экземпляр. Смело надевай шапку с бубенцами.
Маг отступил в сторону, разорвав контакт.
- Я просто уточнил.
Его слова стали новым поводом для веселья. Артур, посмеиваясь, покачал головой.
- Ну, разумеется, - пробормотал он. – Как же иначе.
Принц поднялся, направившись к окну, сложил руки за спиной, переплетая пальцы – свежее солнечное утро заглянуло в комнату сквозь витражи, разрисовав его лицо разноцветными красками.
Позабыв о незаправленной кровати, о кольчугах и приятных пробуждениях, Мерлин как можно незаметнее скользнул к выходу, когда Артур, посерьёзнев, повернулся, застав его у приоткрытой двери.
- И что же мне ответить? – задумчиво проговорил принц, внимательно глядя на своего слугу – без намёка на юмор. Нет, теперь он был совершенно спокоен, сосредоточен и, пожалуй, даже чуть напряжён.
Маг вздохнул поглубже.
- Сир?
- Ты задал вопрос, на который не получил ответа, - величественно пояснил Артур. – И если я скажу: нет, Мерлин, это ничего не значит – ты будешь счастлив.
Маг осторожно кивнул.
- Ну а что ты предпримешь в том случае, если ответ окажется утвердительным? – поинтересовался принц. – Я скажу тебе: да, Мерлин, да, теперь ты навеки принадлежишь мне и этой кровати…
Сердце мага стукнуло предупреждающе и горячо. Внутренний голос настоятельно рекомендовал обратить всё в шутку – по мере сил, и Мерлин склонен был последовать этому совету, не смотря на то, что Артур, кажется, ожидал несколько другой реакции.
Маг лукаво улыбнулся.
- Я бы с удовольствием остался в этой чудесной кровати, - заявил он, мысленно считая про себя – раз, два, три, четыре… семь – и вот, он уже мог бы быть там, утопая во взбитых сливках перин и облаках подушек. – Но время не стоит на месте. Поэтому – прошу меня извинить…
- Разумные слова разумного слуги, - несколько замешкавшись, заметил Артур – маг мог поклясться, что на этот раз ему повезло. – Стоп. А когда ты успел стать разумным слугой?
И Мерлин, усмехнувшись, выбрался в коридор.
Завернув за угол, он прислонился к стене, пытаясь успокоить дыхание. Поблизости, к счастью, никого не было видно, поэтому он постоял так минуту-другую, а после направился, как ему казалось, наиболее верным путём, который рано или поздно должен был привести его… о, не важно.

Споря с самим собой, Мерлин взбежал по ступеням и толкнул приоткрытую дверь. День начался волнительно, не без мелких неприятностей, но теперь, стоя посреди каменного мешка, маг мог позволить себе обдумать всё по порядку. Он многое успел – позаботиться и о самом себе, и об Артуре, не упустив шанса понаблюдать за ним утренним, ворчливым, но куда более настоящим, чем в окружении рыцарей, где он должен был выступать в роли лидера во время тренировок и сражений, или же быть заводилой в компании, когда все собирались на праздновании в зале для приёмов. Куда более настоящим, чем подле отца – за деревянной спинкой его трона, серьёзный, с упрямо сжатыми губами и взглядом свысока. В таком Артуре была вся соль Камелота, но Мерлину, определённо, он нравился другим.
- Гаюс! – громко – пожалуй, даже чересчур громко – позвал юноша, перебирая склянки на столе – откуда-то появилась пара новых, пузатых, с узкими горлышками: одна пустая, на дне второй – лиловая жидкость с металлическим запахом.
Дверь каморки Мерлина неожиданно распахнулась, встревоженный лекарь возник у верхней ступени. Заметив волшебника, он нахмурился, и Мерлин внутренне подобрался, предрекая нешуточную грозу.
- Ты, - ткнул в его сторону пальцем Гаюс, - юноша, извольте-ка объясниться!
Он проворно спустился по лестнице, и Мерлин невольно отступил к выходу, приготовившись уворачиваться от стеклянных пробирок с, возможно, взрывоопасными веществами.
- Я не знал, что и думать!
- Гаюс…
- Твоя мать доверяет мне, отдаёт самое дорогое, что у неё есть, а я отношусь к своим обязанностям столь небрежно!
- Я всего лишь…
- И что же мне после этого делать? Может быть, написать ей письмо и признаться в собственной старческой немощности и неспособности угнаться за её сыном?
- Я был у Артура.
- Не думаю, что она обрадуется такому… Ты был?..
- У Артура, Гаюс. Тебе не о чём волноваться. Я просто… отлично отдохнул?
Лекаря, пожалуй, это вовсе не убедило. Он отвернулся от Мерлина, словно искал что-то на столе, затем едва не смахнул широким рукавом добрую половину склянок, а после вдруг приблизился к волшебнику, порывисто сжав его плечи.
- Ты провёл ночь в покоях принца?
Юноша кивнул, неуверенно улыбнувшись.
- Тогда, мальчик мой, - как можно мягче проговорил Гаюс, - признайся, что он сделал. Не бойся, Мерлин, я твой наставник, ты мне как сын, и я должен знать.
Волшебник воззрился на него в недоумении.
- Ты говоришь об Артуре, - пробормотал он.
- Так и есть.
- Ты говоришь так, будто обвиняешь его в чём-то.
- Поверь, это было бы только справедливо.
- Но почему… он должен был что-то натворить? – невольно сглотнул Мерлин, вспомнив вдруг принца, уютно сопевшего в подушку. Светлые волосы его спутались, ресницы чуть подрагивали, и, волшебник был готов поклясться, что никого беззащитнее Артура в тот миг на всей земле не было.
Гаюс покраснел, или Мерлину это только что привиделось?
- Он… ничего не просил тебя сделать? – в конце концов, пробормотал лекарь. – Что-то для тебя неприятное?
Волшебник задумчиво почесал подбородок.
- Ну, - протянул он, - он, например, приказал выстирать своё бельё, в этом вообще мало приятного…
Гаюсь едва не вздохнул с облегчением.
- Твои обязанности, - напомнил он, усмехнувшись.
- Ты, кажется, спрашивал о неприятных приказах, - недовольно нахмурился Мерлин, но лекарь лишь весело рассмеялся. Создавалось впечатление, что буквально мгновение назад должно было произойти нечто ужасное – но не произошло.

После полудня в людской всегда было много народу – каждый надеялся как следует перекусить и немного передохнуть после полной забот первой половины дня. Мерлин там почти никогда не бывал – Артур порой становился ужасающе рассеянным, забывая, что слугам время от времени тоже требуется пища, и нагружал волшебника всё новыми поручениями, с которыми тот расправлялся, в лучшем случае, до захода солнца, а иногда и позже.
Но этот день, положительно, отличался от всех прочих.
Мерлин заглянул в залу в надежде разжиться сыром и хлебом, и, если повезёт, заполучить немного зелени. Всё вышеперечисленное обнаружилось в корзине у стены, так что необходимо было лишь раздобыть нож – и неплохой обед был бы юноше гарантирован.
За грубыми деревянными столами сидели вперемешку мужчины и женщины, звякали простые латунные кубки, глухо стучали о глиняные посудины деревянные ложки. Волшебник чувствовал себя здесь не слишком уютно, он почти никого не знал и уже собирался улизнуть, прихватив добычу с собой, когда кто-то окликнул его.
- Эй, Мерлин!
Веснушчатый паренёк с огненно-рыжими встрёпанными волосами приподнялся со своего места, махнув рукой. Он сидел в двух шагах от Мерлина, так что тот сразу же вспомнил его узкое, с острыми скулами лицо – как-то раз волшебник едва отговорил разгневанного Артура (день не задался), которому мальчишка нечаянно наступил на ногу, от поспешных выводов и неразумных поступков. О, боги, подумал Мерлин, неужели, кого-то отправили бы в темницу за подобный проступок?
Рыжеволосый отчаянно улыбался – как будто волшебник был его ангелом-хранителем во плоти. Кажется, звали его Уолтером.
- Привет, - кивнул Мерлин, запихнув хлеб в карман куртки и подумывая, куда бы деть сыр. Не то чтобы его беспокоил тот факт, что он немного – совсем чуть-чуть – нарушает правила, согласно которым слуги не должны были таскать еду из людской, просто встреча оказалась некстати.
- У меня всё в порядке, - доверительно сообщил ему Уолтер, как будто избежал смертной казни.
- Я рад, - улыбнулся волшебник. – Не думаю, что тебя ждало ужасное наказание.
- День в колодках – то ещё удовольствие, - пожал плечами парень. – Артур и не на такое способен.
Мерлин невольно поморщился. Почему-то именно сегодня все пытались так или иначе втолковать ему, что Артур – тот ещё благородный принц. Юноша и сам знал о его недостатках. Однако он был в курсе достоинств, а вот познания Уолтера, кажется, ограничивались малым.
- Я бы так не сказал… - начал Мерлин, чуть хмурясь, когда Уолтер вскочил, пододвинувшись, чтобы освободить ему место.
- Садись с нами, - предложил рыжий с энтузиазмом.
Волшебник вздохнул, покачав головой.
- У меня… Мне надо… дела, - попытался с ходу выдумать причину Мерлин, но в голову ничего путного не шло. – Всего лишь вычистить доспехи…
Он вновь замолчал, понимая, что уйдёт прямо сейчас и безо всяких подробных объяснений, но выражение лица Уолтера, как и его соседа, оказались вдруг совершенно идентичными – они глядели на мага с неподдельным сочувствием.
- Нелегко быть слугою принца, - понимающе протянул второй, неизвестный.
- Зависит от настроения, - как можно беззаботнее пожал плечами Мерлин.
- От настроения Артура?
- Возможно.
Он быстро кивнул и решительно шагнул за ближайшую колонну. Уж лучше бы ему вернуться к себе – и, наконец, пообедать.
- Не повезло Мерлину, - донёсся до него голос Уолтера, и маг замер, невольно прислушавшись.
- Почему? Прислуживает принцу и в ус не дует, - заметил собеседник. – А всякий принц рано или поздно становится королём.
- Много ты понимаешь, Грэ, Артур гоняет его по всему замку.
Неправда, возмущённо подумал Мерлин. Он сам, сам теряется на поворотах и в коридорах.
- У Мерлина жизнь была бы спокойнее, не подавай он сапоги принцу, - заупрямился Уолтер.
Между прочим, пронеслась в голове мысль, почти всю последнюю неделю Артур разбирался с обувью сам – скоро и стол накрывать научится самостоятельно. Тогда Мерлин уж точно лишится работы!
- Тебе-то откуда знать? – недоверчиво поинтересовался сосед.
- Уши есть – вот и знаю, - парировал Уолтер. – Как будто никогда не слышал баек о его прежних слугах.
Собеседник, по-видимому, обратился в слух. Как, впрочем, и маг.
- У Артура слуги никогда не задерживались надолго.
- А Мерлин?
- Мерлин дольше других. Но не в этом суть.
Где-то глиняный горшок свалился на пол, расколовшись, и донеслась невнятная ругань.
Уолтер и Грэ немного помолчали, пока последний не выдержал.
- Ты расскажи, расскажи, не томи, - потребовал он, а рыжий усмехнулся.
- Последнего слугу принца звали Альфред, он теперь, наверное, со всех ног несётся к родной деревне.
- Это ещё почему?
- Артур сам приказал ему убираться на все четыре стороны, после того как… кгм…
Мерлин осторожно оторвал зубами кусочек хлеба. Уж очень есть хотелось.
- … тот не во всём ему услужил.
- Не во всём?
- Не во всём. Знаешь ли, у принцев бывают причуды, на то они и принцы.
- Постой-ка, - несколько неуверенно протянул Грэ, и Мерлин замер, так и не прикоснувшись к сыру. – Ты говоришь о том, о чём я думаю?
Маг поёжился – ему не нравилось подслушивать, не нравилось ощущение, которое зарождалось внутри, словно в желудке свернулся тугим клубком уж… или ёж, не нравилось подозрения в отношении Артура. Что же такого он приказал своему слуге? Неужели, безвестный Альфред отказался штопать бриджи принца?
- Ходят слухи, - заговорчески понизив голос, продолжил Уолтер, - что наш наследный принц просто-напросто затащил своего верного слугу в собственную постель. Ну, а Альфред не дурак был кувыркаться с Артуром, сыном Утера Пендрагона, который при первом же удобном случае вздёрнул бы его на виселице. Кто бы стал слушать оправдания слуги?
Грэ, кажется, находился под впечатлением, у самого же Мерлина, признаться, в коленях возникла чрезвычайно неприятная слабость. Он уронил листья салата, которые слишком уж сильно сжал в руках – так что тёмные прожилки избороздили сочную зелень, и ринулся к выходу, затем – по коридору, не думая о том, в правильном ли направлении движется, едва не натыкаясь на других слуг, спешивших на обед, не слушая их возмущённые возгласы.
Губы его кривились, голубые глаза потемнели, когда, ворвавшись в комнату Гаюса, он скинул куртку, швырнул в сторону платок, едва не порвав его, и дёрнул завязки рубахи у шеи. Синяя ткань затрещала, поддавшись, когда маг, голый по пояс, предстал перед лекарем. Даже в солнечном свете его кожа казалась молочно-белой, лунной.
Гаюс в недоумении уставился на него, разгорячённого бегом и нарастающим гневом.
- Ничего он со мной не сделал! – крикнул Мерлин. – И пальцем не тронул! Сам посмотри!
Гаюс невольно скользнул взглядом по узким костлявым плечам, а когда маг демонстративно развернулся – и по спине, вдоль выступающих позвонков. Отметин на его теле не было – никаких. Оно казалось таким девственно чистым, невинным, будто бы ничьи руки никогда не касались его в страстном порыве, не сжимали в тисках, не принуждали.
- Что же ты делал в покоях Артура всю ночь? – осторожно осведомился лекарь, на лице его отразилась тревога.
- Спал, - обессилено, словно с этой вспышкой вся злость выгорела, оставив лишь пустоту, проговорил Мерлин. – Просто спал.

Возвращаться оказалось тяжело – хотя всего час назад Мерлин, пожалуй, мог бы весь Камелот приподнять над головой, чтобы, схитрив, проскользнуть напрямик, теперь он чувствовал себя не лучшим образом. Правдой ли был рассказ Уолтера или очередной сплетней, из чего-то он всё-таки вырос, а это означало, что Артур мог порой вести себя нетипично. Честно говоря, в этом Мерлин успел убедиться ещё прошлой ночью.
- Вот ты где, - раздался голос принца, когда маг уже почти добрался до его покоев. – Я тебя искал у Гаюса.
Волшебник передёрнул плечом – в надежде, что старец уже успел отойти от его, Мерлина, показательных выступлений.
- Приказания? – деловито осведомился маг, почувствовав, как по спине пробежал холодок.
Ну, уж, нет, он не позволит, чтобы слова оказывали на него такое сильное влияние. Чужие слова, достоверность которых представлялась совсем уж сомнительной.
- В моей кольчуге обнаружилась дыра – повыше лопатки, - проговорил Артур, - займись этим. Конь потерял подкову – отведи его к кузнецу. А после принеси мне вина.
- Именно в таком порядке? – отважился уточнить Мерлин. – Возможно, вино для начала…
- Займись кольчугой, - твёрдо перебил его Артур, чуть оттолкнув, чтобы пройти в свои покои.
Маг задержался у закрывшейся двери, слушая, как сердце с силой ударяет в грудную клетку. Как сильно он ни желал бы избавиться от непрошенных мыслей, порождённых подслушанным разговором, как не корил бы себя за любопытство, делать было нечего – знание, пусть и заведомо ложное, не отпускало теперь, охотно и в больших количествах поставляя пищу для размышлений.
Конечно, во всём, что касалось чистки и полировки, Мерлин мог полагаться только на себя. В ремонте – вряд ли. Он мог бы, взмахнув рукой, сверкнув глазами, собрать недостающие металлические колечки, соединить их и залатать прореху, но любой кузнец справился бы с этим куда лучше.
Заглянув в конюшню, Мерлин обнаружил, что подковы и вправду не оказалось на надлежащем месте – конь Артура, почуяв мага, забеспокоился, переступая ногами и фыркая. Юноша осторожно протянул ему яблочные огрызки, завалявшиеся в кармане куртки, которые тот, немного подумав, собрал с ладони мягкими губами и довольно захрустел. Мерлин подумал, что теперь, вероятно, ему позволено будет присесть рядом, не опасаясь быть затоптанным или покалеченным.
- И сколько лет ты уже возишь Артура на своей спине? – поинтересовался он рассеянно, поглаживая лоснящийся вздымающийся и опадающий бок. – Ты ведь знаешь его лучше всех.
Конь мотнул головой.
- Разве он способен на что-то подобное? – пожал плечами Мерлин, чувствуя, как сухие острые стебли прошивают ткань штанов, покалывая поясницу и бёдра.
Бессловесная тварь взмахнула хвостом, взбрыкнув.
- Уверен, что нет, - усмехнулся Мерлин. – Конечно, он порой бывает просто невыносимой королевской задницей, но он ведь рыцарь. Благородный и бесстрашный.
Конь тихонько заржал, как будто посмеиваясь над наивностью юноши, но тот лишь несильно пихнул его в бок, чтобы не смел так вести себя с настоящим волшебником.
- Он никогда бы… - начал, было, Мерлин, когда кто-то завозился у входа в конюшню, возможно, другой слуга, сэра Леона, например.
Но это был Уолтер. Он заглянул в конюшню, поначалу даже не заметив мага, пока тот не поднялся во весь рост, и рыжий парень охнул от неожиданности.
- Мне показалось, я слышал голос, - проговорил он, отставляя вилы к стене – видимо, схватился за них в панике, готовый пронзить неведомого врага.
Мерлин улыбнулся этой нелепой мысли.
- Ты с кем разговаривал?
Мерлин молча покачал головой.
- Я точно слышал… С лошадью?
Улыбка Мерлина стала ещё шире.
- Наверное, мне показалось, - растерянно заключил Уолтер – удивительно, магу не пришлось даже и слова сказать, а всё разрешилось само собой.
- Мне приказано покормить коней, - важно заметил рыжий, выпятив тощую грудь – он будто говорил с самим собой, не смотря на присутствие Мерлина, но тот и не возражал, постепенно продвигаясь к выходу. С подковой он разберётся завтра. Главное, об этом не забыть.
- Эй, Мерлин, - окликнул его Уолтер, когда волшебник уже почти скрылся из виду.
Не предвкушая ничего хорошего, Мерлин, нахмурившись, заглянул в узкое окошко, прорубленное в камне.
- Будь осторожней, - серьёзно проговорил Уолтер. – Артур, он…
- Я знаю.
- Он…
- Я знаю, - повторил Мерлин, вновь улыбаясь, хотя на душе кошки скребли.

Вино было тёплым, о чём принц не преминул заметить. А ещё оно оказалось слишком сладким и слишком терпким, и Мерлину, если у него есть голова на плечах, следовало бы принести заодно и воды.
Он и принёс.
Только вот принц заботы не оценил. Сказать по правде, он был не слишком-то доволен. Особенно, когда Мерлин, наполняя кубок, неловко ткнул локтем Артуру в подбородок, за что получил чувствительный толчок под руку и в результате плеснул ледяной водой принцу в лицо и на рубаху.
Хуже и быть не могло.
Артур медленно открыл глаза, касаясь ладонью груди – влажная ткань липла к коже, обрисовывая чёткие контуры мышц, словно бы высеченных в камне. Капли воды на ресницах, бровях, губах, капли воды срываются с острых соломенных прядей, падают на стол, на тарелку, в кубок, тревожа вино цвета крови, словно дождь – гладкое зеркало озера.
Мерлин усмехнулся безотчётно, скорее лишь для того, чтобы избавиться от тревожного ощущения – мир вокруг замедлил своё движение, притормозил, и маг видел каждую мелочь, каждую деталь, растущее изумление пополам с раздражением в синих глазах Артура, его широкую ладонь, прокладывающую себе путь от ворота рубахи вверх – по ключицам, шее, задевая бугорок кадыка, подбородок, стряхивая воду, которая всё равно стекала вниз, и было бы глупо пытаться избавиться от неё подобным способом.
Ничто не ускользнуло от внимания принца, поэтому в следующий же миг остатки воды в кувшине отправились в короткое путешествие, метко окатив растерявшегося волшебника, не успевшего даже зажмурится.
- Артур, ты!..
- Заткнись, - приказал ему принц, резко поднявшись, и шагнул к застывшему на месте Мерлину, оказавшись вдруг чрезвычайно близко. В глазах его отразилось нечто, напоминающее вызов и превосходство, как будто он спрашивал: «Ну, как, понравится тебе это?», а маг даже и думать не смел, что мог бы иметь в виду Артур.
Они стояли друг против друга, оба мокрые и в какой-то мере жалкие, с прилипшими ко лбу волосами, в холодной одежде, и не делали ровным счётом ничего, просто смотрели.
- Это вышло… случайно, - хрипловато заметил Мерлин.
- С моей стороны – абсолютно умышленно, - усмехнувшись, заявил принц. – Признаться, ты выглядишь даже лучше, чем обычно, хотя и остаёшься самым никудышным слугой в мире.
Маг промолчал, упорно отрицая, что комплимент вышел двусмысленным.
- Тебе надо переодеться, - так и не дождавшись реакции, предложил – предложил? – Артур, вероломно украв слова своего слуги. Тот только поморщился с досадой, хотя теперь у него появился замечательный шанс ускользнуть из покоев принца и немного побыть в одиночестве, старательно открещиваясь от ненужных мыслей.
Но вместе с тем в душе Мерлина вдруг подняло голову коварное упрямство, толкающее на необдуманные поступки. По крайней мере, можно было бы раз и навсегда оградить себя от слухов об Артуре и его причуд. Возможно, сейчас…
И во второй раз за день он демонстративно стянул рубашку, позволив ей скользнуть на каменный пол.
- Я разберусь с этим, - напряжённо проговорил он, пристально следя за Артуром, лицо которого не выражало ровным счётом ничего. Он просто разглядывал Мерлина, не таясь, наверное, удивляясь тому, как сильно проступают под кожей его рёбра или какими тёмными кажутся кружки сосков на фоне болезненно бледной кожи. – Уже.
По лицу Артура пробежала едва заметная тень. Он нахмурился ещё сильнее, когда Мерлин, не спрашивая разрешения, двинулся по направлению к нерасправленной кровати, пожалуй, с весьма очевидными намерениями.
Три, четыре, пять, шесть, семь…
Ничего, успокаивал сам себя маг, ничего страшного не случится, пусть даже Артур и сверлит взглядом его спину, почти гладит по острым лопаткам…
Он чувствовал себя так, словно добровольно шагал в искусно расставленную ловушку, силки для птиц, способные его удержать. Но рухнул на кровать Артура и, как ни странно, крепко проспал до самого утра, так и не узнав, что принц провёл ночь где-то на стене замка, кутаясь в плащ с капюшоном и думая о невозможном слуге, выжившим его из собственной постели.

Окончание в комментариях

@музыка: Skillet - Comatose

@темы: Фанфикшн, Merlin BBC

---

О чём молчат платки

Само оно...

Название: О чём молчат платки
Фандом: Merlin BBC
Автор: Reno (aka Reno89)
Жанр: юмор, флафф
Рейтинг: PG-13
Пейринг: Артур/Мерлин
Дисклеймер: не претендую
От автора: missing scene, всё благодаря серии 2x06 Beauty and the Beast 2. Пока писала, вспомнила и фанфик про верёвку (так можно и целую серию написать – Артур vs различные предметы гардероба Мерлина/просто вещи, которые имеют к магу какое-то отношение=)))
Спасибо за внимание.

Читать дальше

Ткань была простая – лён. Из точно такой же шили рубахи и Артуру, и самому королю – только эта была грубой, домашней выделки и, наверняка, безжалостно терзала кожу. Артур всякое повидал в длительных походах – металл кольчуги прогрызал подложку, натирал кожу у ключиц и на лопатках до крови, до ссадин, которые без должного ухода становились болезненными язвами, воспалёнными, сочащимися прозрачной вязкой жидкостью. Но ему сложно было представить, как обычный слуга, повязывая эту дерюгу, мог беззаботно шляться по замку весь день, не делая никаких попыток сорвать платок.
Ах, да, ведь это треугольное полотно, обмётанное чьими-то заботливыми руками по краям, было платком. Ярко-синим, безыскусным, потрёпанным и, совершенно точно, привыкшим с утра до вечера болтаться на шее одного печально известного Артуру персонажа.
Мерлина.
У того, определённо, была мистическая, необъяснимая тяга к платкам, а когда новоявленная королева заявила о пропаже печати и обвинила слугу принца в произошедшем, в лесу неподалёку от замка обнаружили это чудо – словно бы случайно забытое у угольно-чёрного кострища, заключённого в аккуратное каменное кольцо. И сразу же доставили Артуру – а тот, дождавшись, когда рьяно взявшиеся за поиски стражники вернутся к работе, присел на край незаправленной – ведь Мерлина не было, а кто вызвался бы его заменить? – кровати и разложил на коленях лоскут – осколок осеннего неба, лоскут – осколок летнего моря. Он коснулся грубого льна, неожиданно улыбнувшись – вдруг представил, каково это – быть с Мерлином везде и всегда, принимать на себя и дождь, и ветер, защищать так безвозмездно, без оглядки, пусть даже ты – всего лишь кусок грубой ткани. Этот платок, кажется, знал о личном слуге принца гораздо больше, чем кто бы то ни было, и, очевидно, гордился этим безмерно – иначе с чего бы ему выглядеть столь уверенным в своей значимости? Столь дерзким в суждениях на собственный счёт?
Артур вздохнул. На самом деле он отлично понимал, что не продвинулся ничуть с тех самых пор, как Мерлин появился в замке – а этому обрывку, образно говоря, и пальцем не пришлось пошевелить, чтобы стать необходимым Мерлину – чего хотел и сам принц. И вот теперь платок вдруг оказался в его, Артура, руках – беспомощный и беззащитный без своего хозяина.
Поначалу принц лишь задумчиво мял его в пальцах, пытаясь поймать неуловимое ощущение тепла, мифического и нереального, затем для пробы повязал на запястье – оказалось не слишком удобно, но всё же терпимо, а после, не задумываясь, порывисто и чуть безумно поднял к самому лицу, касаясь губ, медленно и глубоко вдыхая. Ткань пахла палой листвой, лесом, ветром, костром и… На этом список завершался. Как принц ни старался, его надежды не оправдались – запаха Мерлина здесь и в помине не было, как будто своевольный платок утаил его, храня лишь для себя, и не желая делиться им с Артуром, или же вовсе – на свой страх и риск – избавился от чего-то столь ценного, что проще было потерять намеренно, нежели лишиться в неравной борьбе.
Вот бесполезный упрямый обрывок ткани! Он насмехался над Артуром, и тот, досадуя, швырнул неблагодарную тряпку в угол, впрочем, почти сразу же об этом пожалев. Ведь Мерлин всё-таки отсутствовал, а этот платок, каким бы негодным он ни был, принадлежал слуге, который интересовал Артура гораздо больше, чем любой другой в Камелоте.
Так или иначе, платок остался – и занял один из многочисленных ящиков комода в ожидании хозяина.

Последующие события пронеслись перед глазами Артура калейдоскопом – его мачеха оказалась воистину кошмарным созданием, отец – последним слепцом во всём королевстве, а вернувшийся из предполагаемых скитаний по лесу Мерлин – смышлёным малым, который спас, по сути, весь Камелот.
От удара о стену у Артура вскочила здоровенная шишка – как раз после того как стража разобралась с источающими нестерпимую вонь телами тролля и её слуги, после того как Гаюс взялся сопроводить потрясённого Утера – король был явно не в себе – в просторные покои, Артур и Мерлин остались одни: принц, брезгливо осматривающий измазанный зелёной слизью клинок меча, и маг, осматривающий пострадавшую макушку принца.
- Я принесу воды и сделаю компресс, - заявил Мерлин, направляясь к двери, - по крайней мере, это было безопасно, - а Артур, не сдержавшись, негромко проговорил ему вслед:
- Когда закончишь с этим, напомни мне. У меня есть кое-что для тебя.
Время распрощаться с платком пришло – как грустно бы это ни звучало. Синий, нелепый и дерзкий, он страшно напоминал своего хозяина, который вот-вот должен был вернуться и оказать принцу первую помощь.
Стоило лишь Артуру подумать об этом, как дверь отворилась. Мерлин вошёл, с трудом удерживая в руках чашу с водой и какую-то свёрнутую жгутом красную тряпку. Кажется, Артур уже видел её – сегодня – когда крошечная капля противоядия коснулась его губ и уберегла от смерти. Простой красный лоскут ткани, влажной прохладой накрывший пылающий ушиб.
Мерлин чуть отступил назад, словно бы любуясь результатом, и Артур, нахмурившись, окинул его пристальным взглядом – с головы до ног.
Что-то в его облике изменилось – определённо.
Дышалось свободнее.
Словно исчезло некое досадное препятствие.
Всмотревшись, Артур вдруг понял – не было платка.
Теперь он мог видеть белую-белую кожу шеи – нежную, плотно прилегающую к напряжённым мышцам, тонким ключицам, обрисовывая бугорок кадыка и опадая в яремную впадинку, убегая от взгляда принца и прячась в расслабленном вороте рубахи, дразня и маня. И Артур подумал вдруг – как же, должно быть, странно носить эту бледную кожу с едва различимыми брызгами веснушек, проступающими всякий раз, стоит лишь неосторожному солнечному лучу коснуться её – и не представлять, даже не представлять, каким богатством ты обладаешь. Должно быть, на вкус…
- Ты сказал, - несколько неуверенно пробормотал Мерлин, впервые по-настоящему постигая весь смысл фразы «пожирать глазами», - что у тебя есть что-то?.. для меня?..
- Мм? – рассеянно перевёл взгляд чуть выше Артур. – А… это.
Он просто не мог совершить подобного преступления – отдать Мерлину платок и лишить себя удовольствия созерцать время от времени эту молочно-белую, такую сладкую на взгляд и невозможно притягательную кожу. И даже если о большом и речи не шло, пока что принц готов был довольствоваться малым.
- Забудь, - как ни в чём ни бывало пожал плечами он. – С чего бы мне что-то тебе отдавать? Или ты рассчитывал на подарок в честь благополучного возвращения?
- Но, Артур, - попробовал, было, возмутиться маг, а принц лишь нетерпеливо отмахнулся.
Мерлин глядел на него с явным подозрением. Более того, с неодобрением. Слуга!
- Иди… займи себя чем-нибудь, - небрежно бросил Артур, посмеиваясь про себя. Он ощупал многострадальную голову – кажется, болеть стало меньше.
Мерлин в недоумении покинул покои принца, который, улыбнувшись самому себе, бросил взгляд на комод, в одном из ящичков которого был надёжно заперт синий-синий платок. Безвременный пленный при всяком отсутствии войны. Его не будут искать, его не будут спасать. О нём никто не заговорит, но принц пообещал себе, что будет помнить о нём – ведь в этом была вся прелесть лоскута ткани – в его полном и окончательном отсутствии. Он оказался изначально предназначенным для того, чтобы со временем исчезнуть.
И был Артур так впечатлён всей гениальностью собственного замысла, ведь совершенно позабыл о том, что на каждое осеннее равноденствие помимо сушёных фруктов и домашнего хлеба Мерлин получал от матери в подарок два платка. А каждую весну – ещё два, безо всякого повода. И в данный момент – о чём Артур уж совершенно не подозревал – искусный вражеский лазутчик удобно устроился у него на затылке.
Но в скором времени, увы, принцу предстояло нелёгкое испытание. Коварство платков не знает границ.

19 ноября 2009

@музыка: Stigmata - Сентябрь

@темы: Фанфикшн, Merlin BBC

---

О соавторстве и индивидуалистском одиночестве

Я - убеждённая индивидуалистка. Заставить меня работать в команде значит связать по рукам и ногам и уложить в уголок, чтоб никто не уволок=)
Но.
Читая четвёртую главу фанфика "Три шага навстречу судьбе", написанного двумя авторами, я вдруг подумала, как же это, должно быть, потрясающе, когда рядом есть кто-то, мыслящий подобными твоим категориями. Готовый обсудить твои идеи и предложить свои. Готовый понять, что в голове твоей не опилки, а нечто, заслуживающее внимания.
Это вовсе не значит, что я, внезапно поддавшись порыву, вдруг брошусь искать соавтора, дабы испытать ни с чем не сравнимое ощущение братства по духу. На самом деле скорее нет, чем да. Просто я продолжу читать и восхищаться тем, насколько слаженно работают люди - плечом к плечу творят.

@темы: Мысли вслух

---

И пришёл Meeeerlin =)

Как я дошла до жизни такой, расскажу чуть позже. А пока небольшая заметка: на сообществе Keep the magic secret!, посвящённом отличному сериалу Мерлин (Merlin BBC) кто-то как-то раз высказал просьбу/идею сделать нарезку из артуровских "Meeerlin". То ли видео собрали по горячим следам, то ли оно появилось гораздо раньше, но, так или иначе, оно существует! И весьма радует=)

Do I Know You? aka Merlin
авторства StGelly

@темы: Vid, Делюсь впечатлениями, Merlin BBC

---

Oomph! - Dero... Dero - Oomph!

Изобретаю велосипед - пора включить это в список тем=)) Так я и сделаю.

Очередной велосипед на сегодня - это велосипед-тандем, который тянется ещё с прошлого поста про Oomph!
В частности, это Dero-велосипед (как бы ужасно это ни звучало+))) И вообще - несправедливо, когда замечают только фронтмена (хотя - на то он и "фронт"), а прочих участников группы совершенно игнорируют. Хм. На самом деле именно этим я и собираюсь заняться. Предупреждаю сразу - я всегда негативно относилась к этим охам-вздохам по поводу того, какой тот или иной деятель культуры (назовём его так=))) сексуальный, чувственный и потрясающий. Да, Деро Гои (которого как только не именуют - и Дерчик, и Дерка) - мужчина видный=) Голос у него почти оперный, чему доказательство следующие произведения - Das Wesse Licht (как в полной, так и в "урезанной" версии), Wer Shoen Sein will Muss Leiden, Brich Aus и Lass Mich Raus. Наружность примечательная=) "Ёжик" на голове и подведённые чёрным глаза создают неплохой образ, но главное-то! Главное - это восхитительная способность выглядеть абсолютно невменяемым и сумасшедшим на сцене и в видео, скалясь в неизменной злобной ухмылке, вращая глазами и эпилептически подёргиваясь, оставаясь при этом спокойным и невозмутимым человеком в ходе интервью и, собственно, самой работы "за кадром", пожалуй, даже немного усталым и утомлённым суетой мира и жизни. Я и раньше замечала подобное за рок-музыкантами, но Деро уж очень органичен в этом своём сумасшествии - и, кажется, органичен вот уже двадцать последних лет=) Мимика у него восхитительная - по сути, что он делает в клипах? Энергично машет руками, кидает микрофон из стороны в сторону, скалит зубы и... И всё. Но при этом умудряется восхитительно заполнять промежутки между основными сценами видео неповторимыми взглядами, экспрессией и наклонами головы. Вот такой он, Деро=)

Кстати, ведь это просто катастрофа - где искать фанфики про Oomph!? Перелопаченные сайты выдают совершеннейшую ахинею, а хочется-то для души... качественного...=)

@музыка: город

@настроение: первый снег рассыпался и растаял

@темы: Изобретаю велосипед, Мысли вслух

---

This song's for you

Название: This song's for you
Автор: Reno
Жанр: relationship, drama
Рейтинг: G
Персонажи: Дин, Сэм, Кастиель, Лиллит
Предупреждения: 1) возможно, кое-что звучит не слишком убедительно
2) никаких намёков на педофилию!
3) на самом деле я люблю Кастиеля
4) кое-кто мне недавно поведал, что я саркастична
Спасибо: многочисленным драбблам сообщества «Драбблы на салфетках» (творчество Тэнки, moody flooder и Naya K), фильму Kill Bill-2, фанфику Sophie «Зодчий» и песне Kansas “Dust in the wind”
От автора: печаталось быстро, пожалуй, даже слишком, бездумно и с придыханием. Короче говоря, не в стиле – вот это уж точно. Нет пространных запутанных рассуждений – от этого я намеренно избавилась в рамках хотя бы одного этого фанфика, просто подумала в очередной раз – «а что, если...», как это обычно и бывает. Ну, вот то, что вышло из этого «если».

Окончание

- Как думаешь, он выстрелит сразу же, едва лишь увидев меня?
- Это зависит целиком и полностью от того, где и когда ты появишься, - лениво пробормотал Сэм – его страшно укачало, дорога была неровной и какой-то глупой, безмозглой, если можно выразиться так о дороге. Бестолковое лесное недоразумение.
- Кто? – вдруг вытаращил глаза младший Винчестер – только теперь он осознал, что отвечает на вопросы, не задумываясь об их смысле – ведь для чего-то же брат спрашивал.
- Ну, кто... ты, - пожал плечами Дин, почти не следя за дорогой – вряд ли в этом хилом лесу им кто-то встретился бы.
Кастиель вел себя, как обычно – отсутствовал абсолютно и стопроцентно. Сказал, что должен спросить разрешение на перемещение Дина.
Они ехали уже пару часов, и (Сэм был твёрдо в этом уверен) – явно не в ту сторону.
- Такими темпами мы окажемся где-нибудь на Аляске, - пробормотал он, стукаясь макушкой о крышу «Импалы».
- Как думаешь, он выстрелит сразу же?..
- Возможно.
Дин с некоторой досадой хлопнул ладонью по рулю.
- Парень, я спрашиваю тебя – неужели, так сложно просто поделиться мнением? А то получается как в том вестерне «Я ищу Джона Миллера, это ты? – Возможно» и – паф-паф – оба лежат мёртвые. Застрелили друг друга.
- Ты что хочешь услышать?
- Подтверждение со стороны заинтересованного лица.
- Это я.
- Естественно!
Сэм вздохнул.
- Всё дело в том, - проговорил он чуть неуверенно, - что я не знаю точно, в какое время ты попадёшь.
- Мда, - храбрясь, пробормотал Дин, - вдруг окажусь у твоей колыбельки, сопляк!
Младший Винчестер невольно хмыкнул.
- Будешь менять мне подгузники? – осведомился он.
По рассказам подвыпившего после удачной Джона охоты так оно обычно и случалось. Судя по недовольной физиономии Дина – было чистой правдой.
- Буду делать свою работу, - пробурчал старший Винчестер. – А если начнёшь балагурить – всыплю по первое число!
- Избиение младенцев, - пробормотал Сэм. – Не думал, что ты такой злобный.
Дин пожал плечами в «простите, извините за то, что я такой, какой есть» жесте. Некоторое время «Импала» наслаждалась тишиной. Ветки царапали ветровое стекло, норовя забраться внутрь, в салон, достать щёки и шеи нерадивых путешественников, намереваясь выколоть им глаза или, по крайней мере, оставить тонкие белые полоски на коже, которые запульсировали бы раздражением парой минут спустя. Дикий, дикий... лес.
Им нужно было вернуться и найти другой путь.
- А что же на самом деле? – неожиданно проговорил Сэм, не глядя на брата – провожая взглядом бесчисленные прорехи-лысины в более-менее ровной стене стволов деревьев. – Неужели, тебе удастся остаться действительно и окончательно спокойным и уверенным в себе, обнаружь ты одним прекрасным мотельным утром меня – пацана десяти лет – в опасной близости от твой сумки со снаряжением? Что ты будешь делать? Сыграешь со мной в ножички или дарц? Сыграешь себя превосходно и восхитительно?
В его словах, чёрт побери, не было, казалось бы, ни капли недоверия. Чистое любопытство. Пытливый интерес.
- Там видно будет, - расплывчато проговорил Дин, невольно задумавшись. Признаться, ничего из возможного ещё не приходило ему в голову. Он привык мыслить реальными категориями, а не всеми этими «если бы...», и сейчас его первостепенной задачей было выбраться из гребаного леса, в который они угодили, словно в осиное гнездо. Да, так и есть – все эти озлобленные чахлые деревца с колючими сучками были осами в истинном смысле. Они так жаждали ужалить.
- Там видно будет, - задумчиво потянул младший Винчестер, словно прожёвывая и проглатывая всю неубедительность этого ответа. Он был готов смириться. – А что, если я заплачу? Что, если поскользнусь, упаду, оцарапаю коленку и заплачу? Что, чёрт побери, сделаешь ты? Испугаешься и убежишь, большой брат? Испугаешься и убежишь? Сунешь голову в песок?

Если время в прошлом и будущем совпадало, то сейчас Сэм, по крайней мере, должен был завтракать в какой-нибудь забегаловке... читать газету в поисках сверхъестественного... возиться с неисправной стиральной машинкой в прачечной... дремать за ноутбуком, зависшем совершенно случайно на порносайте...
- Не пора ли нам подкрепиться?
Они сидели в местном кафе, и чёлка падала Сэму на глаза, пока он листал меню, пытаясь выбрать что-нибудь нетривиальное, а Дину неимоверно хотелось протянуть руку и убрать её - он почти физически ощущал, как волосы щекочут кожу, кончик носа, щёку. Отчего-то хотелось заботиться. Ну, хотя бы ради будущего Big Boy младшего Винчестера.
- Что такое пак-чой? – чуть рассеянно поинтересовался Сэм, как будто это его совершенно не интересовало – мысли его были далеко.
- Порядочная гадость, - улыбнулся Дин – он понятия не имел, о чём толкует младший Винчестер, но был обязан исполнять роль старшего брата «на отлично» – без сучка, без задоринки. – Рекомендую жареного цыплёнка и картофель фри с томатным соусом.
Сэм уставился не него с любопытством.
- И сколько же тебе лет? – неожиданно спросил он – глаза хитро прищурены.
- Двадцать семь, кажется, - недоумённо проговорил Дин. – И?
- Неужели, всё это время... ммм... десять лет ты только и делаешь, что заказываешь цыплёнка и картофель?
Сэм усмехнулся, вновь уткнувшись в меню, а Дин покачал головой, глядя в окно на проходящих мимо людей.
- Нет, - спокойно проговорил он, понимая, что, возможно, и склонен к однообразию – но всё же не к столь сумасшедшему. – Иногда я беру блинчики.
Младший Винчестер кивнул, и Дин заметил, что тот всё ещё улыбается – вот заноза!
- Что для вас? – подошла к ним добродушно улыбающаяся полноватая женщина средних лет в тёмно-лиловом с оранжевой окантовкой фартуке.
- Макароны с острым сыром.
Она повернулась к Дину.
- Сэндвич с ветчиной и кофе.
Тарелки с заказами перепутались самым невероятным, но они даже не заметили этого, погружённые с головы до ног в тягучую, как патока, атмосферу этого странного утра, успевшего перетечь в не менее странный полдень, который и ощущался иначе, неторопливый, безответный, загадочный. Глухой, как городской тупик с решётками и пожарными лестницами. Немой, как отцовский старый дневник, способный говорить лишь ровными рукописными строками, строками, строками...
Возможно ли, что и Сэмми, его настоящий Сэмми сейчас тоже чувствовал себя подобным образом без него рядом в этом огромном песочно-пустынном мире где-нибудь в самом сердце хайвэя на границе тревог и смутных опасений?
- О чём думаешь? - непосредственно поинтересовался Сэм, старательно пережёвывая Динов сэндвич. Наверное, его собственные макароны достались тем двоим бугаям, оккупировавшим столик в углу. Но почему-то никому и в голову не пришло возмутиться.
"О тебе" - было наиболее подходящим ответом, только Дин боялся, что брат его не поймёт. Так или иначе, пришлось бы многое объяснять – совершенно без надобности.
- О том, что... еда здесь дерьмовая...
И всё-таки это оказалось цыплёнком – никуда от себя не деться.
- Как и в любой другой забегаловке, - кивнул младший Винчестер.
Неужели, Сэм сейчас тоже давиться каким-нибудь хреновым салатом? Сидит себе в одиночестве... Ясно ведь, что Кастиеля ничем в подобное место, чадящее пережженным дымом, который любой ангел Господень назвал бы адским, не заманишь. Никакими клятвами и обещаниями. Для них же с братом придорожные или городские кафе всегда были отличным местом для веселья. Как для Братца Кролика – терновый куст.
- Твой Дин – какой он? – неожиданно для себя самого поинтересовался старший Винчестер – он дал себе слово, что подобного рода вопросы останутся за пределами этого времени – и вот, сорвалось с языка. Наверное, он хотел бы понять, в чём он действительно не преуспел.
Сэм смотрел на него чуть странно – не ожидал, наверное, такого вопроса, но спустя мгновение Дин с затаённой радостью заметил, как его взгляд наполняется вполне осмысленным интересом и... азартом. Как будто прежде – а так, пожалуй, оно и было – его никто не спрашивал об этом, не интересовался, не считался с ним, и Дин был рад тому, что сделал это первым – будь он в свои семнадцать хоть чуточку умнее... Возможно, ему удалось бы кое-что изменить.
- Он, - протянул Сэм, - то есть, я хочу сказать, ты.
Он замолчал, кажется, смутившись.
Дин усмехнулся.
- Я просто запутался, - признался брат, подцепив бездельной и праздной вилкой ломтик ветчины, утраченный в процессе. – И в этом нет ничего смешного.
Умел он одной лишь фразой поставить на место! Старший Винчестер не мог не чувствовать себя капельку виноватым.
- Дин, - выбрал, наконец, приемлемый для себя вариант Сэм – говорить «ты» этому знакомому незнакомцу он пока себя заставить не мог, - он...
Старший Винчестер затаил дыхание. Признаться, даже испугался немного, понимая, что может услышать сейчас всю правду о себе прошлом, понимая, из чего же он вырос и кем стал.
- ...тот, кто спит с ножом под подушкой, - неужели, это началось ещё тогда? – и оставляет для меня подарки на Рождество под елкой вместо отца.
Дин улыбнулся, не удержавшись. Ему просто жизненно необходимо было улыбнуться, иначе бы та теплота, что возникла внутри, причинила бы ему боль.
- Дин – тот, кому не жалко отдать мне последнюю конфету M&M’s...
Не жалко!
- ...или дать пострелять, пока Джона нет дома.
Всё же рискованно...
- Он тот, кому нет дела до мнения окружающих, но есть – до меня. Немного таких людей, которым есть до меня дело, - пояснил он, хотя старший Винчестер и так всё понял.
- Он хороший? – по-детски наивно спросил Дин, понимая, что уже говорит о себе в третьем лице – тревожный признак.
- В большинстве случаев, - усмехнулся брат. – И меня это устраивает.
- В большинстве случаев, - рассеянно повторил Дин.
Вряд ли он когда-либо задумывался о причинах обид брата, и том, какими важными младшему Винчестеру казались его собственные переживания. Ему не было дела до окружающего мира – и всего в нём, и порой – совершенно определённо – до Сэма тоже. До отца, до дел, до убийств в Оклахоме. Он чувствовал себя благословенно-равнодушным, и было ему хорошо.
Но теперь от одной лишь мысли об этом становилось тошно.

Дин начал перекладывать вещи – в очередной раз, и это не могло не нервировать Сэма – по самым непонятным для него причинам. Дин перекладывал вещи и напевал что-то себе под нос. Слов не было – была лишь невнятная прерывистая мелодия.
Младший Винчестер вслушивался невольно – тишина стояла такая, что становилось не по себе. Дин весьма удачно разбавил кристальную тишину незаурядным времяпрепровождением.
- Сэмми, ты ведь знаешь эту песню?
Чуть хрипло и до странности музыкально Дин пропел: "Ангелы золотистым сиянием согревают усыпанный звёздами небосклон, сыплют пухом с небес в волшебстве зимней ночи, охраняют твой мирный сон...", заработав изумлённый взгляд брата - оправившись от удивления, тот недоумённо пожал плечами.
- В первый раз слышу... Но, старик, это было сильно!
- Пошёл ты, - на всякий случай пробормотал старший Винчестер, удивляясь самому себе – он ненавидел эту песню с четырёх лет – с того самого дня, как она перестала звучать для него, ведь Джон ни за что не стал бы разводить все эти сопли об «ангелах, которые...» и т.д. и т.п. Тогда у него просто не могло быть на это сил – вот как Дин всегда оправдывал отца перед самим собой.
- Откуда она? – осторожно поинтересовался младший Винчестер, зная наверняка, что подобные «прорывы» случались у брата нечасто – и не без причины.
- Так... – попытался отмахнуться Дин. – Вспомнилось...
Уж лучше бы не вспоминалось! Эта песня была проклята, эта семья – была проклята, и нечего одному из проклятой семьи напевать вдруг проклятую песню – это ведь масло масляное, всё равно минус на минус в реальной жизни никогда не даёт плюс.
- Мама пела её тебе?
Старший Винчестер с претенциозным стуком уронил на сухую поросшую серой травой землю гнутую металлическую трубку – деталь движка, не иначе, которая утратила позиции или же жила в ожидании своего часа.
Он перекладывал вещи – но они всё ещё оставались в чёртовом лесу, как бы прискорбно это не звучало, и никакие однообразные почти машинальные движения не смогли бы ничего исправить, пусть они и обладали свойством успокаивать. Перекладывал вещи так, будто искал что-то, но никак не мог найти – хотя и знал, что искомого в старой порядком потрёпанной жизнью вещевой сумке нет.
- Не мама, - в конце концов, проговорил он, - а очередная станция «унылое гавно».
Сэм нахмурился.
- ... Золотистым сиянием согревают... небосклон, - пробормотал он – на языке слова казались мёдом. И подобная песнь определённо не могла быть в ротации на радио – на любой из частот. Такие песни переходили из уст в уста из поколения в поколение – украшенные мишурой и позолотой, и веточками клюквы, ароматные сладким запахом карамели и взбитых сливок. – Сыплют пухом с небес...
- Это подойдёт, - решительно оборвал брата Дин, извлекая на свет Божий какую-то крошечную пружинку. – Моя малышка не должна барахлить, даже если условия ниже средних, и повод для капризов вполне очевиден.
Они катили по лесной тропе уже слишком долго, чтобы не насторожиться, но ни один из Винчестеров не предпринимал попыток выразить тревогу словами. Сэм водил пальцем по стеклу, запотевавшему от его дыхания – иногда корявые рожицы здорово смахивали на вендиго с отвисающей челюстью, на ведьму в обворожительном обличии, на одну из множества тварей – эта жизнь въелась в его плоть и кровь, и не вытравить было – чай, не крыса под плинтусом, хотя при желании вполне можно было бы обнаружить некоторое сходство.
Дин время от времени косился на брата, но молчал – в другой раз не обошлось бы без лаконично-жёсткого «Сэм» - ведь пальцы оставляли на стекле мутноватые разводы, которые после пришлось бы оттирать старшему Винчестеру.
В горле першило – в лесу тоже. Этот лес был болен – хроническим гайморитом. Он жаждал прокашляться – и вытолкнуть незваных гостей на скоростное шоссе, но так вышло, что они заплутали в его пронизанных забитыми слизью бронхами лёгких, забираясь всё глубже вместо того, чтобы карабкаться вверх по жёсткой хрящевой трубке трахеи.

Когда весь день сидишь за закрытыми дверями и задёрнутыми шторами, глаза отвыкают от солнечного света настолько, что становится больно от одного лишь желания выглянуть в окно - больно до мозга, до мозга костей.
Если предположить, что мобильные телефоны – сами по себе порождения сверхъестественного, то, пожалуй, становится легче жить.
- Я всегда думал, а что, если бы Импала была инопланетянином-трансформером?
И Дин не сказал бы "Инопланетян не существует, Сэм", он просто подумал, что это, пожалуй, было бы превосходно, не зря же он всегда знал, что Шеви - это нечто особенное по сравнению со всем остальным миром.
Старший Винчестер щёлкал крышкой мобильного, поглядывая время от времени на подмигивающий ему экран – он был пуст. Этот телефон возник здесь против правил – и вот то, что он получил взамен. Вынос мозга.
- Представь, каким красивым роботом она бы стала, - продолжил Сэмми. – Серебристая окантовка... И как бы её звали?
Дин пожал плечами с рассеянной улыбкой в глазах и на губах.
- Импалетта, - с усмешкой предположил младший Винчестер и тут же поморщился от отвращения. – Фу, какая гадость. Пусть уж лучше она осталась бы Импалой.
Да. Так, определённо, было бы лучше.
Старший Винчестер водил пальцами по чуть выпуклым кнопкам, касаясь самыми кончиками, чувствуя их гладкость и теплоту пластмассы, успевшей прогреться под ладонью. Крошечные ювелирной работы циферки светились желтовато-зелёным, манили и дразнились. Они знали Дина, знали его лучше, чем кто-либо, знали его прикосновения, вкус его крови, пролитой на микросхемы, вкус грязной воды, в которой он успел побывать, вкус пыли, набившейся в щели. Отчаяние, с которым он бил по тонкой металлической крышке, раздражение, с которым он швырял телефон на приборную доску, и бережную до дрожи нежность, сквозившую в каждом его движении, когда «Сэмми» высвечивалось в уголке экрана. Разобрали по частям.
- Хотя, окажись папина машина трансформером, мне бы уж точно не поздоровилось, - поёжившись, пробормотал Сэм. – Я тысячу раз проливал кофе на её сиденье и тысячу раз пинал её заднее правое колесо.
Дин даже оторвался на миг от бездумного созерцания телефона.
- Пинал колесо? – переспросил он, стараясь не улыбаться.
- Ага, - кивнул младший Винчестер. – Когда папа в очередной раз являлся, приказывал немедленно собирать вещи и подмигивал городу габаритными огнями.
- Ааа, - протянул Дин, сжимая мобильный в руке. – Ну, что ж, думаю, это было вполне справедливо с твоей стороны.
Брат вцепился в него взглядом, словно ждал подобных слов всё свою жизнь.
- Даже если бы машина оказалась замаскированным инопланетянином, она бы не стала злиться на тебя. Она бы, скорее, наподдала отцу.
Сэм хмыкнул, вычислив самостоятельно, без чьей-либо грубой и навязчивой помощи, всю абсурдность подобного предположения. Дин кивнул для верности, решив, что разговор окончен – его мучила одна неразрешимая проблема. Кнопка быстрого набора, на которой «висел» номер младшего Винчестера, притягивала взгляд – на ней помимо цифры 1 значился ещё какой-то символ – охотник прежде не обращал на него внимания – и теперь с определённой долей осознанной глупости на кнопку хотелось нажать. Просто для того, чтобы убедиться: телефоны несовершенны – дико и абсолютно бесполезны, когда рядом нет ни сетки, ни станции, ни подходящего, родного им времени.
Ритмично пропели тона – незримый сигнал протянулся в пустоту. Даже гудок не подал голоса. На другом конце висел мутный сгусток ничего. Линия связи плавала в иной реальности, будто в киселе. Статика дремала, не желая пробуждаться и щёлкать в трубке. Глухо, как в выжженной могиле – не шороха.
- Что ты делаешь? – протянул младший Винчестер – с намёком на каприз. Дин сложил книжку мобильного и сунул его в задний карман джинсов.
- Страдаю ерундой, - объявил он торжественно, подняв руки – ладони пусты.
Сэм кивнул, будто так и думал, а после потянулся к позабытому, было, библиотечному фолианту.
Дин бросил взгляд в зашторенное окно.

- Ты бы скорее оказался лицом к лицу с горгульей, чем признал, что рулишь не туда? – полузаинтересованно осведомился Сэм: голова на восток, ноги – на запад, то бишь, лес по обе стороны «Импалы» плюс младший Винчестер на заднем сидении.
- Хм, - пробормотал Дин, - Пожалуй.
Кажется, он даже не слышал вопроса. Руль кажется бесконечным – перебирая его, неизбежно натыкаешься на собственные руки. Замкнутый одетый в тёмную кожу круг. Неимоверно хотелось, чтобы хоть где-нибудь он оборвался так неожиданно, что реагировать пришлось бы быстро и безотлагательно, не принимая тщательно обдуманного решения, отдавая предпочтение импульсу – честному, как пуля, горячему, как свежевыстрелившая винтовка...
- Точно-точно? – с усмешкой поинтересовался младший Винчестер, зевнув.
- Угум.
- И тебя, как я погляжу, совершенно не настораживает тот факт, что мы уже не первый день колесим по этому лесу как проклятые?
Дин чуть помолчал.
- Не первый, - проговорил он, бросив взгляд в зеркало заднего вида: судя по всему, Сэму вовсе не было так уж удобно там, на заднем сидении, как можно было бы себе представить. Вид человека, вкушающего все блага цивилизованного отдыха, был напускным. Младший Винчестер давным-давно отлежал спину и задницу, а ноги его страшно затекли. Как бы то ни было, марку он держал – пока что удавалось.
- Не первый, - повторил Дин, мысленно посмеиваясь над братом. – Второй.
Это было правдой. Винчестеры бессонничали в наиболее тёмные ночные часы, с мутным рассветом Дин погнал сквозь низкие кусты так, что на боках «Импалы» должны были бы остаться царапины. Он снова напевал – Сэм очень надеялся, что пел он не про ангелов, хотя присутствие хотя бы одного из них, пожалуй, оказало бы на него необходимое поучительное воздействие – и теперь, возможно, они бы катили по нормальной дороге по направлению к ближайшему обиталищу людей.
«Кастиель», мысленно проговорил он, почти мгновенно ощутив присутствие. Нет, небесное создание не удостоило его взглядом, возможно, лишь небрежным взмахом крыльев, но этого, как оказалось, было достаточно. Дин выругался на автомате, когда руль вырвался из его рук, машину повело в сторону, в самую мешанину из ломких листьев и сучьев – этот лес высох, как песок в солончаковой пустыне – и понесло прямиком к плотным стволам больших деревьев.
Сэм вцепился в спинку водительского кресла, а старший Винчестер впервые пожалел, что всё это время относился к ремням безопасности с затаённым презрением. Они, пожалуй, уберегли бы его от множества дополнительных синяков и ссадин, которые с радостью присоединились к царапинам, подаренным щедрыми колючками и обломанными ветками. Карманы куртки были полны даров природы – случайных жучков, чешуек коры и прочего мусора, но этого лесу показалось мало.
- Береги голову! – воскликнул Сэм, когда они едва не врезались в дуб.
Дин мог бы сколь угодно долго впечатывать педаль тормоза в днище – толку от этого было чуть. «Импала» словно взбесилась.
- Грёбаный ангел!! - всё-таки догадался, усмехнулся младший Винчестер – не взирая на жуткую тряску. Кажется, его почки были обречены в скором времени покинуть надлежащее им место, чтобы со свистом выскочить наружу и с чавкающим влажным звуком припечататься к ветровому стеклу.
Картина маслом. Кровью. Желчью. И прочими жидкостями организма.
Наконец, они вылетели на дорогу – едва не врезавшись в проносящийся мимо трейлер. Сэм даже успел разглядеть ошарашенного водителя, отражение которого мелькнуло в зеркале. Дальнобойщик унёсся к горизонту.
- Что за чёрт? – обессилено поинтересовался Дин.
Младший Винчестер пожал плечами, подумав, что Кастиель мог бы действовать и понежнее. Всё-таки не картошку вёз, не брёвна.
- Контору перепутал, - откликнулся младший Винчестер, откинувшись назад – шею заломило, в ногах заныло.
- Один хрен, - простонал охотник, потирая ушибленную макушку – кажется, приложился всё-таки пару раз о крышу драгоценной и несравненной Шеви.
- Зато – рукой подать до пусть и третьесортного, но такого долгожданного мотеля, - резонно высказался Сэм.
Дин лишь кивнул, поморщившись – его замутило. Вестибулярный аппарат, слегка подрасшатанный регулярным недосыпом и выпивкой, подвёргся нешуточному испытанию. Да и кто выдержал бы подобную тряску? Даже туристам на космодроме не поздоровилось бы...
- Хотя бы нормальные кровати, - пробормотал он, с некоторым трудом выруливая на середину трассы. В простиравшейся пустоте сложно было быстро сориентироваться после всех колючих и кустарных путешествий, открытое пространство, неожиданно вынырнувшее навстречу, старательно подбирало ключи к запертым в глубине души фобиям – в том числе и клаустрофилии, о которой ни один из Винчестеров прежде и не подозревал. Сэм, конечно, слышал о чём-то подобном, но всё же, как и любой другой человек, считающий что «ничего подобного с ним никогда не случится», был уверен в отсутствии у себя этой слабости. Однако, пройдя испытание лесом, им всё же пришлось признать, что передозировка открытой и отлично различимой линии горизонта ещё как возможна.
Во избежание ненужных споров решили ехать в сторону, противоположную той, куда умчался трейлер. Дину он просто показался подозрительным – особенно после того, как они едва не врезались в металлический бок на сумасшедшей скорости. Сэм подумал, что смесь клаустрофилии и паранойи – явные последствия посттравматического шока, но ничего не сказал.

У вишни был отчётливый рыбный привкус. По словам Сэма, ни в одном из мотелей не могло быть худшего сервиса – Дин был почти готов с ним поспорить, но были дела поважнее. Выплёвывая косточки так, что они с дробным стуком перебирали половицы, набиваясь в щели между деревянными планками, он ждал того, что уже давно должно было прийти – момента, когда стоит открыться, не побоявшись удара. Позволить себе рассказать чуть больше, чем требуется, проявить себя, разбавить затянувшееся недоверие, притворяющееся симпатией, настоящими леденцовыми красками, чтобы хоть как-то завершить этот день. Логически.
Вишнёвая косточка наткнулась на плотную преграду задёрнутой занавески и, несмело стукнув в стекло, упала, замерла у самого края подоконника.
- Осторожней, здесь тараканы...
Дин невыразительно глянул на брата, очевидно, подивившись его невиданной чистоплотности – в отличие от старшего Винчестера Сэм аккуратно складывал мусор поверх тонкого шерстяного одеяла в бордовых тонах на защите постели. Пожалуй, и вправду не стоит давать насекомым лишний шанс.
- Во многих номерах помимо тебя обитает всякая живность. Главное, чтобы по размеру не больше крысы...
Младший Винчестер хмыкнул, взглянув на Дина так, словно тот сморозил несусветную глупость. Как ребёнок, бормочущий под нос имена древних политиков, услышанные совершенно случайно, вплетённые в незамысловатые, глупые детские песенки сомнительного содержания.
- Здесь тараканы, - повторил он, чуть щурясь – как будто солнце било ему в глаза в этом мягком сумраке, сглаживающем острые углы. - В моей голове.
Дин кашлянул – коварная вишнёвая косточка попыталась прорвать оборону на пути к дыхательному горлу, за что и подверглась наказанию – отправилась вслед за своими товарками в глубокую щель в полу. Посмотрел на брата.
- И в чём же... проблема? – прокашлявшись, поинтересовался он.
Вышло неловко.
- Я не знаю, что делать.
Когда возвращается вечер, становится легче дышать и легче говорить. Глупости, заумности – буквально всё. И хотя в этой комнате, казалось, сумерки были обречены на вечное существование, интуицию было не обмануть – за окном сгущалась плотная серая вата, Дин ощущал это наверняка – пальцами на ногах, рёбрами, позвонками, коленями... Нечто приблизилось вплотную, встало за окном, накрыло город покрывалом цвета индиго.
- Я не знаю, что думать, оставаясь один, - проговорил Сэм, а старшему Винчестеру совершенно определённо хотелось остановить его. Хватит с него и тараканов.
- Ты никогда не оставался один, - с едва выглянувшим в окошко угольно-чёрных зрачков упрёком. – Ты никогда не оставался один?
Дин задумался. Кажется, он и вправду всегда оказывался при деле – Джон не щадил его, и в этом было его собственное маленькое счастье: невозможно было остановиться и окинуть безрадостность взглядом, невозможно было выкроить ни секунды, чтобы поразмыслить о собственной жизни, и было в этом нечто благословенное. Не было времени отчаиваться. Нужно было работать. И где бы они ни были – Дин оставался обязанным. Обязанным присматривать за Сэмом, обязанным следить за тем, чтобы оружие пребывало в надлежащем состоянии, и как же ему повезло всегда и повсюду быть занятым по самое горло! Но он отчего-то никогда и мысли не допускал о том, что брату живётся хуже, чем ему самому. Не могло быть такого – о мелком заботились, его страстно опекали, он был центром их маленькой сумасшедшей семьи.
- Ты не знаешь, каково это, - с недетской усмешкой протянул младший Винчестер, - ощущать себя в пустом номере так, будто ты – столб на дороге на двадцатой миле от города.
Дин вдруг улыбнулся – непроизвольно. Сэм нахмурился.
- Что?
- Пожалуй, я начинаю понимать, - ответил охотник. – Сейчас я почти понимаю.
Брат смотрел на него непонимающе.
- Только представь, - пояснил старший Винчестер, - насколько я далеко от тебя сейчас.
Хмыкнув, Сэм протянул руку, коснувшись его плеча.
- Страшно далеко, - с сарказмом отметил он.
Дин качнул головой.
- Ты не понимаешь. Я далеко от моего тебя на многие годы – и это вовсе не двадцать миль от цивилизации, и даже не чаща леса. Это вообще ни с чем не может сравниться.
Младший Винчестер замер.
- И, кажется, теперь я могу представить, каково это, - с неожиданной дрожью, пробравшей изнутри, металлической тёркой прошедшей по коже. – Когда вдруг чувствуешь себя брошенным.
Это было, по крайней мере, ново – иначе, чем любой из предыдущих опытов жизни. Так распорядилась судьба – Дину Винчестеру не суждено было осознать в достаточной степени то, что чувствует ребёнок, потерявший маму в супермаркете – растерянность, страх, смущение, сумятицу. Но внезапно всё повернулось иной стороной. Как листку дерева, подхваченному неумолимым ветром, ему пришлось оказаться слишком далеко от себя самого, чтобы противиться ощущению, отвергать его. Впервые за всю свою жизнь он понял, насколько обидным может быть подобное чувство.
- Ну, что ж, - находчиво, как и всегда, проговорил он. – Мы с тобой – два совершенно одиноких на этой планете человека, что будем делать?
Считать про себя от десяти и обратно.
- Не такой уж я и одинокий, как ты! – с уморительным возмущением воскликнул Сэм на пятой секунде – старший Винчестер мысленно улыбнулся: сработало. До странности легко было управляться с ним. – У меня есть отец! И брат! Пусть иногда и совершенно несносный...
Дин засмеялся – он не мог удержаться. Это было восхитительно! Та живость, тот азарт, с которым этот мальчишка в один момент отказался от собственных унылых взглядов на жизнь. И это было просто.
- Они... – он продолжал говорить и говорить, словно плотину прорвало, но старший Винчестер не мог слушать Сэма вечно.
По большей части потому, что это немного действовало на нервы.
И совсем чуть-чуть – по причине волнующего, зарождающегося страха. Остаться здесь навсегда. Быть преследуемым этим едким, основательным чувством потерянности, охватившим его, словно пламя – пропитанную маслом ветошь. И Дин не знал, не мог знать, где в этом мире ему удастся спрятаться от него.

- Когда я вернусь?
У тёмной обочины, на сухой пыльной земле. Лучшего места для охотника не найти.
Наскоро сложенный костерок чадил, пламя освещало их лица. Будто заговорщики. Дин всё же задал этот вопрос, а то в последнее время у Сэма складывалось такое впечатление, будто брат только и ждёт, как бы сбежать в прошлое поскорее. Нелепое чувство.
- Как только спасёшь ты брата от Лиллит. Ей лишние проблемы не нужны.
Расплывчато.
- Ты вернёшь меня?
Старший Винчестер поворошил угли сухой веткой, которая мгновенно загорелась. С некоторым сожалением он отправил её в костёр.
- Я, Дин. Некому больше.
Сэм наблюдал за стремительно темнеющим небом.
Действительно, насколько это всё неопределённо и рискованно. Кастиель – он ведь то здесь, то там, то вообще нигде, и не дозовешься. Что, если он вдруг исчезнет в самый неподходящий момент?
- Веришь ты мне? – осведомился ангел, касаясь ладонью острых язычков пламени. Старший Винчестер заворожено наблюдал за тем, как огонь плясал на его коже, не причиняя вреда.
- Вроде того... А можно такому научиться?
Сэм хмыкнул, отвернувшись. Ангел со вздохом поднялся, стряхнув искры с рукава плаща.
- Нет, - отрезал он неожиданно эмоционально.
- Куда собрался? – поинтересовался Дин, копаясь в полупустой сумке, на дне которой, кажется, завалялась пластмассовая бутыль с водой.
- Пора мне, - уклончиво ответил Кастиель. – Но вернусь я, как только час настанет.
- В этом я не сомневаюсь, - кивнул старший Винчестер.
Порыв ветра всколыхнул пламя. Винчестеры остались в одиночестве. Так было и проще, и сложнее одновременно. Сэм знал, что должен прояснить кое-что, только вот не был до конца уверен, подходящее ли время для этого выбрал.
- Дин, - обратился он к брату, который протянул ему жестяную чуть мятую кружку. – Да нет, не нужно... Я только хотел спросить...
Старший Винчестер окинул его подозрительным взглядом.
- Валяй, - сказал он, в конце концов.
Позади зашуршало, так что Сэм на всякий случай проверил, на месте ли пистолет. Тот оказался там, где ему и следовало быть – за пазухой.
- Я не могу понять, почему ты так рвёшься в прошлое, - проговорил младший Винчестер, вытянув ноги к огню – не то чтобы ему вдруг стало холодно, просто тело требовало малейшего, пусть и самого ничтожного движения. – Что ты там забыл? Отца? Свой первый обрез, брошенный на краю пустыни Колорадо? Что?
Дин наблюдал за ним с улыбкой – поначалу Сэм этого даже не заметил, а после чуть смущённо отвёл взгляд – ему вовсе не нравилось думать, будто эти вопросы прозвучали глупо и смешно. Ведь ему действительно необходимо было знать.
- Эх, Сэмми, - по-доброму насмешливо пропел старший Винчестер. – Неужели ты сам не понимаешь?
Сэм ненавидел, когда отвечали вот так, вопросом на вопрос. И он определённо собирался заявить об этом во всеуслышание, однако брат опередил его.
- Говорят, что было – то прошло, - задумчиво проговорил старший Винчестер, прекратив улыбаться – теперь он смотрел вдаль, мимо младшего Винчестера. – И я с этим полностью согласен. Но почему-то теперь мне кажется, что есть вещи, о которых забывать не следует никогда.
Сэм поёжился – что ещё за вещи такие? Их жизнь, по крайней мере, на три четверти состояла из того, о чём разумнее было бы не вспоминать.
- Мне кажется, - протянул Дин, - что... это прозвучит странно, но я забыл там... тебя. Я забыл там тебя – это точно.
Он коротко взглянул на младшего Винчестера, не успевшего ещё ничего сообразить, и вдруг заговорил быстро-быстро, словно боялся не успеть.
- Иногда мне кажется, что от прошлого – давнего, очень давнего, остались какие-то крохи, почти ничего – и я понимаю: благодаря тому, что я вижу тебя каждый день, я думаю, будто знаю тебя.
Сэм едва не пожал плечами, лишь бы избавиться от ощущения недосказанности.
- Но я так же думаю, что сегодняшний ты – это нечто совершенно другое, чем, например, ты – вчерашний.
Младший Винчестер кашлянул.
- И уж подавно иное, чем ты, ну, например, в десять лет. Короче говоря, запутывая себя и окружающих, в конце концов, я прихожу к тому, что на самом деле я ни хрена о тебе не знаю, - с торжествующим видом закончил старший Винчестер. И подытожил. – Именно поэтому я хочу вспомнить, был ли ты другим или точно таким же длинным и лохматым, как сейчас.
Сэм «шутку» не оценил. Нахмурившись, он сосредоточенно разглядывал полустёртую надпись на боку сумки, размышляя.
- Это и вправду важно для тебя? – уточнил он спустя минуту-другую.
- Да, - серьёзно кивнул Дин и, подумав, пересел поближе к брату. – А ты бы не воспользовался таким шансом?
Каким, хотел, было, спросить младший Винчестер. Шансом узнать тебя, узнать, что ты, кто ты есть на самом деле? Сэм едва заметно качнул головой. Вряд ли. Он провёл множество долгих лет в созерцании, в наблюдениях, и теперь знал своего брата лучше, чем кто бы то ни было на этой Земле. И в том, что брат годы их совместного детства спустил коту под хвост, не было его, младшего Винчестера, вины. Его собственная маленькая миссия была выполнена, Дин же не преуспел. Что же теперь – расплачиваться?
- Хэй, Сэмми, - потянул его за рукав куртки брат. – Приём.
Младший Винчестер попытался усмехнуться.
- Просто привези мне сувенир, - ответил он, стараясь не замечать выражения лица Дина – тот, видно, ждал жарких уверений в том, что любой бы на его месте поступил так, а не иначе.
- Лады, - пробормотал он едва слышно.

Если обжёг нёбо - кожа облезает моментально, а после, приложив большой палец к рельефным альвеолам, можно почувствовать покалывание - отчего-то такое завершающее, уводящее саднящую боль от ожога в сторону.
- На самом деле ты – порядочная заноза в заднице, - подытожил Дин первый день их совместного пребывания в номере.
Мелкий Сэм хмыкнул.
- Есть, у кого поучиться, - откликнулся он, так что старшему Винчестеру неимоверно захотелось запустить в него подушкой.
Это ощущение было явственным и непоколебимым. Младший Сэм – совсем младший – тянулся к брату руками, ногами, всем своим существом. Это ощущение невольно смущало.
Как и чувство притворной пустоты. И никчёмности. И головокружения.
Что-то из приведённого списка.
Кривая какая-то реальность оказалось. Дин клал телефон на край стола – телефон падал. Он ставил на стол кружку – та съезжала к грязным пустым тарелкам. Клал ручку – ручка катилась в хладные объятия пола. А, может быть, сам старший Винчестер не находил себе места?
Недружелюбная к путешественникам во времени пора, порождавшая мысли о том, что Дин ни разу не заслужил подобного отношения – возможно, невольной симпатии со стороны младшего, его безотчётного детского восхищения этим большим парнем, появившемся неоткуда.
Расстояние между аккуратно заправленными кроватями не превышало двух футов, так что носки их ботинок время от времени сталкивались и вступали в шуточную борьбу – пыль будущего мешалась с пылью прошлого настоящего, отчего мурашки стройными шеренгами размеренно двигались по спине от плеч и ниже, бесцеремонно забираясь за пояс штанов. Сэм сидел, забавно выпятив нижнюю губу, словно капризный малыш, у которого для его же блага отняли сотую подтаявшую шоколадку, грозившую неминуемой аллергией и несварением рано по утру. В компании с ним, очевидно, легко было притворяться несерьёзным и беззаботным – и в равной степени губительно, поскольку, принимая правила этой детской игры, легко было потерять контроль над опасной ситуацией.
Интересно, Лиллит соизволит хотя бы постучать в дверь, прежде чем ворваться внутрь? Маловероятно.
- Знаешь, что я здесь делаю?
В этот раз Дин проиграл – подошва сэмового башмака прошлась поверх его собственного, оставив на память отчётливый грязный след.
- Нет. Ответа на этот вопрос я так и не дождался, - сосредоточенно прищурился младший Винчестер, готовый нанести ещё один меткий удар.
Наверное, следовало бы ему сказать. Просто огорошить, чтобы после приводить в чувство вот этими самыми руками, зачёсывая набок непослушную чёлку, чтобы видеть полные ужаса глаза, спасать от своего непомерно длинного языка. Говорить о незримых врагах. Смешивать факты и путаться в них, неизбежно упомянув о будущих неизбежных проблемах...
Или же защищать неведением?
- Пытаюсь спасти тебя, Сэмми.
И снова – поражение.
- Хм... От самого себя?
Дин замер. Это, по крайней мере, звучало. Звучало неглупо и немного страшновато.
- Нет, конечно. От...
Подумай, Винчестер, подумай, не делай резких движений.
- От...
Младший Сэм бросил надоевшую игру – и воззрился на предполагаемого брата. Тот, слава Богу, взгляда не отвёл, а то мальчишка не знал бы, что и думать.
- От страха темноты. От невнимательности. От потрясающей заботы отца, способного отдать тебя на растерзание одиночеству.
Кажется, он всё-таки поверил, подумалось с некоторым облегчением Дину. Наверное, брату хотелось верить.
Но ни намёка на опасность. Ведь не мог Кас так безответственно промахнуться с датой! Он – ангел, он знал. Должен был.
Отчего-то Дину вдруг показалось, что Лиллит уже никогда не объявится.

В душе шумела вода – когда только Дин успел проснуться? Прошлым вечером они еле добрались до мотеля, ноги не слушались, а всё тело словно скрутило в единой судороге – Сэм провалился в решительную и напористую пропасть, не успев даже раздеться или осознать себя напоследок. В таком состоянии их мог бы сжевать и проглотить, не подавившись, любой сметливый монстр, ведь они даже не удосужились проверить номер на наличие сверхъестественного.
Но теперь о сне и речи быть не могло.
Неплотно прикрытая дверь исходила паром, но – теперь младший Винчестер был в этом уверен – там никого не было. Нашарив скинутую впопыхах обувь, он побрёл к ванной – тело всё ещё требовало сна. Распахнул дверь – дохнуло влажной теплотой и всяким отсутствием кого бы то ни было. Шланг душа с оттенёнными ржавчиной металлическими сегментами змеёй свернулся в ванне, такой маленькой, что тесное пропаренное помещение казалось почти просторным в сравнении с этим лилипутским предметом обстановки. Привычная безликость: одинокий стаканчик для зубных щёток, пустой, кусок хозяйственного мыла в пластмассовой мыльнице жёлтого цвета, полной воды, мутное зеркало на стене с отколотым уголком – влага прокралась под напыление, разрисовав стекло причудливыми узорами, напоминающими сучья голых осенних деревьев. Залитый бетоном пол, под раковиной – чей-то застывший во времени след рифлёной подошвы, то ли шутка строителей, то ли оплошность.
Влажное парное тепло только усугубило ситуацию – Сэм едва подавил чудовищный зевок, рассеянно изучая убранство ванной комнаты. Шум воды убаюкивал, поэтому младший Винчестер осторожно, но плотно закрутил краны, вложив душ в стальную скобу держателя, напоминавшего микрофонную стойку. Пар радостно рвался в комнату, дверной проём холодил спину и плечи, касался лёгкими пальцами шеи. Сэм поёжился. Решительно развернулся. И едва не полетел на пол, поскользнувшись, когда столкнулся лицом к лицу с Кастиелем.
- Прощения прошу за столь внезапное возникновение, - проговорил он, как и всегда, спокойно и невозмутимо.
- Да уж, - прокомментировал окончание фразы Сэм, переводя дух. – Где Дин?
Старший Винчестер вряд ли смог бы спрятаться в подобном мотельном номере – голые стены, минимум мебели – даже если бы и захотел.
- Там, куда нет хода большинству людей.
Прозвучало двусмысленно и...неприятно.
- Не обнадёживает, - заметил Сэм, чувствуя, что не способен строить сложные предложения, не выпив крепкого кофе.
- В прошлом, - обронил ангел, полагая, что этого будет достаточно для них двоих – посвященных.
Младший Винчестер согласно кивнул, бесцельно бродя от окна до двери и обратно. Вряд ли он даже отдавал себе в этом отчёт.
- В каком именно? – наконец, решился уточнить он: представить самого себя лет в пять с «карамелькой за щекой» и полными штанами радости было бы затруднительно.
Он не пожелал бы Дину такого – беготни за юрким ребёнком и долгих непонятных разъяснений, бессонного повсеместного контроля и неизбежной катастрофы, стоит лишь отвлечься на мгновение.
Пожалуй, Сэм знал хорошо не только брата, но и самого себя. В отличие от многих детей воспоминания его сохраняли почти пугающую чёткость – особенно ключевые и не самые приятные моменты, а таких всегда было больше.
- Ты знаешь?
- Я ведаю, - таким был ответ. – В тот день, когда двенадцать миновало тебе, Сэм, отправился брат твой.
Двенадцать.
Не самый лучший возраст, но и не самый худший. Мысли, осаждающие неокрепшее ещё детское сознание, страхи, которые успели разрастись с тех пор, как мамы не стало, целая сеть-паутина каких-то тревожных снов и событий, калейдоскоп переездов, вечное мастерски утомляющее движение. Кажется, тогда он был готов ухватиться за любую подвернувшуюся под руку соломинку, терялся на улицах, шёл не за теми людьми, говоря с ними, будто они – отец или брат, а после, обнаружив это, стремглав бросался назад и всё боялся не найти своих. А они – и Джон, и Дин – оказывались там, где Сэм и оставлял их, простые и растерянные, но отчего-то совсем не испуганные, словно исчезновение целого человека не значило для них ничего. Так выглядят люди, обронившие бумажник в торговом центре, буквально секунду назад обнаружившие пропажу – всё ещё не веря в произошедшее. В следующий миг, вероятно, отчаяние пронзит их раскалённой иголкой, но вот сейчас, здесь и сейчас – они в неведении.
- Вот повезло... – неуверенно протянул младший Винчестер.
Кастиель недоумённо посмотрел на него.
Сэм пожал плечами, продолжив следовать заданному маршруту – окно, дверь, незастеленная кровать. Отчего-то так становилось спокойнее.
Его волновала сама манера исчезновения брата – во сне? Прямиком из ванной?
- Когда... ты отправил его?
- Нынешним утром, ещё до рассвета.
- Мог и разбудить меня, – проворчал младший Винчестер, представив на миг подобное «путешествие». – Предупредить.
Он недовольно покачал головой.
А Кастиелю, кажется, и вовсе не понравилось.
- Дин ведает, в чём миссия его, - проговорил он, чуть нахмурившись, - и в состоянии он пережить столь неожиданное пробуждение, когда речь о безопасности идёт твоей.
Сэм машинально кивнул, рассеянно отметив, что полупустая охотничья сумка всё ещё болтается где-то в ножках кровати. Неизменный Динов пистолет обнаружился припечатанным к столу твёрдой ангельской рукой.
- И он абсолютно безоружен, - задумчиво констатировал младший Винчестер. – Лучше не бывает.
Накатившему чувству безграничного одиночества не требовалось разрешения, чтобы, ворвавшись в номер, завладеть каждым его дюймом, крепко обняв Сэма со спины – так что было подозрительно похоже на бойцовский захват. Одиночество сдавило сонную артерию холодными пальцами, закатывая глаза, будто в жесточайшем приступе. Одиночество грозилось захлебнуться собственными соками.
- О, нет, - пробормотал Сэм, мгновением позже осознав, что сказал это вслух. Он ненавидел моменты, подобные этому. И не любил, когда рядом оказывались невольные свидетели, хотя Кастиеля вряд ли это волновало. – И он ничего не просил передать? Возможно, что-то вроде «пока, увидимся, Сэм?» Хоть что-нибудь?
На лице Кастиеля не дрогнул ни один мускул, а взгляд его был, как и прежде, отстранённым и далёким – будто он видел то, что никому не под силу было увидеть. Так ненавязчиво он демонстрировал особое превосходство.
- Просил, - спустя мгновение признался он. – Твой брат просил кулон его найти, что обронил он недалеко от хижины, в лесу.
- Он потерял кулон?!
- Так он сказал. И опечален был весьма.
Сэм мрачно вздохнул.
- Мне нужно вернуться, - взглянул он на ангела. – Как можно скорее.
- Несложно это, - ответствовал Кастиель. Затем, протянув вперёд руку, едва коснулся лба младшего Винчестер кончиками пальцев. Миг – и Сэм вновь оказался в сухом, шуршащем на ветру (словно бумажном) лесу, на заднем дворе охотничьего домика. С тех пор, как они выбрались отсюда, ничего не изменилось – всё те же сухие ломкие листья под разноцветным битым стеклом.
За полуразрушенной кирпичной кладкой низкой ограды пробежала дрожь.
- Здравствуй, малыш, - полутоном, полушёпотом. - Приветствую и тебя, чёртов служитель Господень.
Прохладный запах очевидной опасности. После всех этих лет попасться вот так, нелепо – прямиком в цепкие объятия жаждущей крови и смерти демоницы.
Длинное белое платье в облипку. Она босая.
- Ты!.. – на судорожном выдохе.

Его веснушки были как брызги грязи, пятнающие кожу. В темноте лицо будто посерело.
Сэм вновь смотрел – казалось, это стало его новым хобби – хотя и старого-то не было. Но младший Винчестер был рад бездумному созерцанию, спокойному, как осень, как океан или пруд в тенистом парке. Он не собирался думать об этом. Он собирался просто наблюдать.
Почему его веснушки были такими, что прежде Сэм никогда не замечал их? Пожалуй, ему просто не было до них дела.
За окном шумела в ветвях деревьев ночь – и она была полна собственных звуков. Далеко, квартала за два звенела тревожно сигнализация, далеко, за горизонтом ровное свечение настоящего города разгоралось с каждым часом всё сильнее – там жизнь начиналась только сейчас. Развлекательный нервный центр. Держи руку на пульсе.
Усталость скопилась в ногах – перетекла под коленные чашечки песком. Вот если бы лечь – и она равномерно распределиться по телу, заполнит собой любые трещинки. Нижняя половина казалась тяжелее верхней, руки словно бы сами поднимались – как будто продолговатые воздушные шары. Даже дышать, казалось, было легче. В голове же вообще царила пустота – кровь отхлынула, махнув на прощание скопищем эритроцитов. Мозг попал в осаду головокружения.
Что, если бы так было всегда – мирные неодинокие ночи, не у костра в лесу, а дома, там, где ты привык быть, куда привык возвращаться.
- Я так давно никого не обнимал, - пробормотал Сэм, чувствуя крадущиеся вверх по горлу слёзы. – И я так давно никому об этом не говорил.
Он чуть улыбнулся, зная, что не позволит себе распускать сопли.
- Я и сейчас не говорю, - признал он, внезапно заметив голубоватый свет, сочащийся из-под захлопнутой крышки мобильного телефона старшего Винчестера, оставленного без присмотра.
В следующий миг трубка мелко задрожала, поехав к опасному краю тумбочки.
- Дин, - пробормотал он, едва коснувшись плеча брата ладонью. – Дин!
Тот пробормотал что-то невнятно – даже попробовал отмахнуться, но рука его бессильно упала поверх покрывала.
Ему снилась чёртова песня, от которой тошнота подступала к горлу манными комками и молочными пенками. Нужно было зажать пальцами нос и выпить этот кошмар, чтобы он впредь не смел являться к нему.
Сэм вовсе не был уверен, что ему следует поступать так – а именно: прикасаться к чужому имуществу, обращаться с ним, как со своим собственным. Тем более что этот телефон уж точно выглядел механизмом будущего. Все те, что Сэм видел прежде, казались неуклюжими уродцами по сравнению с тонким коробком чёрной пластмассы. Двумя пальцами – большим и указательным – левой руки он приоткрыл жужжание, вырвавшееся на свободу. Экран был пуст – и бел. Но шум прорывался в крошечном динамике – целая мешанина звуков, какофония. Голос звучал далеко – Дин, Дин! – голосу позарез нужен был спящий охотник. Сглотнув, младший Винчестер поднёс трубку к уху, опасаясь того, что надрывный крик оглушит его или вырвется в его собственную реальность ужасающим монстром.
- Дин! – по всей видимости, там было жарко – жар шёл сквозь пространство и время, горячил микросхемы. – Кастиель - ...
Голос вдруг задохнулся, будто горло его сжала невидимая рука.
- Сэм? – повинуясь внезапному откровению проговорил младший Винчестер.
По ту сторону всё стихло, но теперь Сэм был на все сто уверен в том, что с ним – или тем, кем ему суждено было когда-нибудь стать – случилось нечто... неприятное.
- Дин! – подскочил он к кровати. – Немедленно просыпайся!!
Старший Винчестер открыл глаза, резко сев. Мальчишка вцепился в него мёртвой хваткой, в ладони зажат его, Дина, телефон.
- Он звонил! – кричал Сэм. – Он звонил!
Словно по наитию охотник обернул правую руку вокруг его костлявых острых плеч.
- Тшшш, Сэмми.
- Он звонил! Сэм! Твой брат! Я! – его глаза казались пятидесятицентовыми монетами, и он до сих пор не мог разобраться с тем, как же относиться ко всему этому хаосу, что ворвался в его жизнь.
- Сэм! – встряхнул его старший Винчестер – рука всё ещё на плече. – Успокойся.
Он осторожно вынул из его судорожно сжатых пальцев мобильный – экран всё ещё сочился белым и голубым, но голоса стихли. Глухо и обидно почти до слёз.
- Я слышал! – воскликнул Сэм.
Брат окинул его внимательным взглядом.
- Что именно?
- Голос, который звал тебя. Уверен, это был он. Я – тот, что в будущем. И мне приходилось не сладко!
Рука на плече.
Дин на всякий случай проверил входящие вызовы – ничего.
- Мне казалось, - чуть неуверенно пробормотал он, - что это невозможно...
- Ты сам звонил, я видел! – закричал младший Винчестер, так что Дин вздрогнул. – Я видел!
- Это было глупо. Я знал, что ничего не выйдет. Просто проверил на всякий случай.
- А теперь вышло! – он не мог заставить себя перестать кричать, и Дин начал беспокоиться.
- Это невозможно.
- Он звонил! Ему нужна помощь! - глаза как пятаки, огромные, блестящие.
Дин кивнул просто для того, чтобы, наконец, успокоить его.
- Мне... нужна помощь, - в конце концов, прошептал Сэм, осознав внезапно, что слишком уж шумит.
Старший Винчестер качнул головой.
- Я так давно никого не обнимал, - на грани безмолвия.
Реальность вдруг загудела, как ветер в трубе.
Серо-зелёные глаза казались совсем чёрными в сумерках. Упрямство смотрело на него из-под ресниц и нахмуренных бровей. И это после того, как Дин провёл с ним всё это время – ну, бесполезные минуты в захудалом кафе, за бессмысленными разговорами, за третьесортной пищей, за молчаливым созерцанием картины всеобщего разгрома внутреннего мира, за вывернутым на изнанку, за тем, что тяготило душу.
- Ты не можешь бросить меня сейчас! У меня больше никого нет! – не отдавая себе отчёта в том, насколько же на самом деле не прав, Сэм кричал со слезами на глазах, надрывно и чуть истерически, требовательно, настойчиво, словно «Купи, мама, купи!!» в центральном супермаркете из уст капризного малыша, увидавшего в витрине одна тысяча первого плюшевого зайца, который был нужен ему больше жизни.
Реальность стало вымывать, словно песок из кадки золотоискателя.

Мракобесие и светопреставление.
- Неужели, думаешь ты, что я отправилась бы к тебе двенадцатилетнему, Сэмми? Нет, я бы не стала так рисковать, ибо твой отец меня бы уничтожил – он был таким сильным, этот вечный несчастный охотник, а мы не ищём сложных путей, - Лиллит усмехнулась. – Ты был мне нужен в одиночестве, без брата, без отца. Один – потерянный, беспомощный, ненастороженный и успокоенный известием о том, что в коридорах времени как белка в колесе я буду метаться, выжидая удачный момент. О, Сэмми, ведь ты и не представляешь, как трудно было мне убить тебя там, где ты с ног до головы был обвешан отцовскими амулетами – ты ведь не знал, что он вшивал все эти малоприятные для демона вещи – обереги, пентаграммы – в подкладку твоей куртки, в отвороты джинсов. Он так трогательно заботился о тебе и о Дине, что меня сейчас стошнит...
- Кас, - одними губами проговорил Сэм, не оборачиваясь, надеясь, что ангел и без того услышит его. – Я безоружен. Тебе придётся мне помочь.
Ответом ему был звучный демонический смешок.
- О, мой дорогой, ты выбрал себе неправильных друзей
Младший Винчестер всё же оглянулся – ангел стоял, опустив голову, не глядя на него. Застывший, как укрытая сетью трещин и плюща мраморная статуя в глубине парка, куда заглядывают лишь безрассудные и смелые. Такие уголки – не для слабонервных.
- Кас! – громче воззвал Сэм, не в силах поверить.
- Так нужно, Сэмюель, - какое далеко, жалкое оправдание, которое тебе пытаются подсунуть вместо настоящего и обстоятельного, объясняя, что через минуту-другую тебе придётся расстаться с жизнью. – Приказано мне было...
- Так значит, - Винчестеру с трудом удавалось удерживать мысли-дождевые черви, норовившие расползтись кто куда, - всё это было подстроено? Дин... его путешествие в прошлое...
- Именно, - чётко кивнула белокурой головой Лиллит.
- И он не терял этот чёртов кулон?
- В этом Кастиель тебе не солгал, - улыбнулась одержимая, растопырив пальцы так, будто обожглась... Или не хотела дотрагиваться. Кожаный шнурок вился вокруг её ладони, покачиваясь металлической каплей древнего божка у жилки запястья. – Твой брат действительно порядочный растяпа. Мы никогда не задумываемся о том, что простое и незамысловатое действие может повлечь за собой необратимые и весьма горькие последствия.
Ни Дина, ни Джона. Только бесполезный амулет в качестве напоминания.
- Забудь о латыни, мальчик, - покачала она головой. – Я и сама в ней сильна, и, думаю, сейчас не время устраивать школьный конкурс правописания.
Сэм кашлянул. Отчего-то он не мог оторвать взгляда от кулона. Он чувствовал некое притяжение, будто петля энергии, лассо захватило его, сдавив плечи, повлекло куда-то за пределы этого пасмурного дня, старой развалюхи, что неудержимо чернела за спиной, подняло, дёрнуло, позвало, и младший Винчестер с радостью ухватился за него, бездумно глядя, как губы Лиллит беззвучно шевелятся. Как сказал персонаж фильма, название которого Сэм благополучно забыл, если собираешься убить – убивай, а не болтай попусту. Предводительница кучки демонических ублюдков об этом, очевидно, знать не желала. Винчестер старался держать глаза открытыми – но мир вокруг плыл, стекал дождевыми каплями по бесформенному влажному земляному холсту.
- Дин, - прошептал он, забираясь рукой в карман, нащупывая телефон. О, Боже, разве сейчас это смогло бы помочь? Единственная нужная кнопка, единственное мимолётное движение...
Волна жара ударила ему в лицо – наверняка, Лиллит предпочла бы поразвлечься со своей новой игрушкой, прежде чем покончить с ним, а Кастиель – он спокойно стоял в стороне, не смотрел, но и не уходил, будто должен был убедиться в качестве проделанной работы.
- Дин! – «и громко-громко плачут и мамочку зовут». – Дин!
Длинная белая, как переваренная макаронина, рука схватила его за горло.
- Эта чёртова песня должна была насторожить меня с самого начала!!
Когда Дина словно протиснуло через узкую кишку неведомой твари и выплюнуло в будущее настоящее, разбушевалась нешуточная буря. Но ещё большая буря бушевала в душе самого старшего Винчестера, в голове которого мелодия выписывала невероятные кульбиты, ощутимо толкая в грудную клетку, будто в надежде сломать пару-тройку рёбер.
Слова, казалось, предназначались для того, младшего Сэма, Сэма с длинной чёлкой и грязными ботинками, другого Сэма... И когда он вдруг начал столь отчётливо разделять их?
Реальность рвало на части. Дин пригнулся, вцепившись в брата, увлекая его за собой.
- Кастиель... – пробормотал он, прикрыв глаза руками – листья и острые осколки поднялись в воздух, что-то зацепило скулу – словно коснулось огнём.
- На него не рассчитывай! – крикнул Сэм, уткнувшись в плечо старшего Винчестера. – Это он...
Какое странное, двойственное ощущение! У Дина ни минутки свободной не оказалось, чтобы прийти в себя после столь резкой перемены мест – и одинаково дорогих ему людей. Сэм, что сейчас был рядом с ним и нуждался в защите, и тот, что остался далеко позади – оба они имели право на своего собственного старшего брата, но отчего-то теперь Дину казалось, будто он обязан работать за двоих – если семнадцатилетнему раздолбаю, пропадавшему во вчерашнем дне, не было дела до происходящего прямо у него под носом. Двойной агент Винчестер.
Внезапно всё стихло, как по мановению руки – умерло. Листья спустились на землю, стекло с дробным стуком к ним присоединилось. Незаметный, но очевидный в двух шагах от них лежал злосчастный кулон. Или счастливый кулон?
Сэм завозился, пытаясь выбраться из крепкого кольца рук и мыслей. Тело его всё ещё гудело, как ветер в трубе, ныло разгорячёнными мышцами... Desert Eagle, до краёв напичканный пулями.
Младший Винчестер неловко повернул голову, зашипев – в шее что-то хрустнуло – и осмотрелся по мере возможности. Кроме них поблизости не наблюдалось ни ангелов, ни демонов.
Они поднялись, поддерживая друг друга, и Дин тут же наклонился, дотянувшись онемевшими пальцами до кулона – уголька, внутри которого теплилось пламя.
- Как отработавший патрон, - негромко заметил он, аккуратно свернув ремешок и убрав божка в карман куртки, потянув вверх собачку, сомкнувшую звенья молнии. Надежно.
- И что это было? – осведомился старший Винчестер – кажется, не подразумевая ответа. Изломанные листья хрустели под ногами при каждом шаге вместе со стеклянным крошевом. – Кажется, я знаю короткий путь к автостраде.
Сэм усмехнулся.

- Как думаешь, что это было? – повторил вечером следующего дня Дин – они приводили себя в порядок, зашивали раны и лечили синяки, и по возможности пытались осознать себя всё ещё живыми.
- Может быть, твой друг Кас решил, что на первый раз достаточно? – хмуро поинтересовался Сэм.
- Я не об этом, - покачал головой старший Винчестер. – О том, каким образом мне удалось вернуться.
- Я сомневаюсь в том, что Кастиель...
- Вот и я сомневаюсь, - задумчиво перебил его Дин, пытаясь понять то ощущение, что протянуло его сквозь пространство и время. У ангелов были другие методы, определённо.
Более профессиональные. Кулон покоился на груди, совершенно довольным своим возвращением к хозяину.
Кулон заговорчески подмигивал младшему Винчестеру, чем немало его смущал.
Отвернувшись от брата, Дин с любовью раскладывал на куске ткани свои сокровища – клинок, пистолет, мачете – с чистым, блестящим лезвием, коробку серебряных пуль. Определённо, он рад был вновь оказаться здесь, рядом с ними. И рядом с братом.
Только теперь он не мог смотреть на Сэма иначе – украдкой - всякий раз он видел того паренька, что остался в далёком прошлом, недосягаемом прошлом. Как причудливо замкнулось это время? Сейчас он должен был помнить – младший Винчестер – то, как Дин в один из одиноких дней возник в его жизни, другой, такой, каким хотел бы видеть его брат.
И изменилось ли что-нибудь?

17 октября 2009

@темы: Фанфикшн, Супернатуралы

---

This song's for you

Название: This song's for you
Автор: Reno
Жанр: relationship, drama
Рейтинг: G
Персонажи: Дин, Сэм, Кастиель, Лиллит
Предупреждения: 1) возможно, кое-что звучит не слишком убедительно
2) никаких намёков на педофилию!
3) на самом деле я люблю Кастиеля
4) кое-кто мне недавно поведал, что я саркастична
Спасибо: многочисленным драбблам сообщества «Драбблы на салфетках» (творчество Тэнки, moody flooder и Naya K), фильму Kill Bill-2, фанфику Sophie «Зодчий» и песне Kansas “Dust in the wind”
От автора: печаталось быстро, пожалуй, даже слишком, бездумно и с придыханием. Короче говоря, не в стиле – вот это уж точно. Нет пространных запутанных рассуждений – от этого я намеренно избавилась в рамках хотя бы одного этого фанфика, просто подумала в очередной раз – «а что, если...», как это обычно и бывает. Ну, вот то, что вышло из этого «если».

My life would suck without you
Kelly Clarkson

«Если ты, Дин, не остановишь своего брата, это сделаем мы...»

This song for you

Дин украдкой поглядывал на Сэма, ловко снующего по кухне, тесной и захламлённой, как будто лучшего места пребывания для всех этих пустых тусклых склянок и жестяных бочонков из-под пива не нашлось. Младший Винчестер буднично заливал кружки кипятком - знакомый Дину с детства запах растворимого кофе наполнил ноздри. Сэм управлялся с горячим чайником так, словно тот был, по крайней мере, Desert Eagle, до краёв напичканный пулями. Одно лишь это ощущение способно было подарить намёк на покой, но – не вышло.
Сэм наблюдал за братом открыто – так, пожалуй, как никогда ещё не делал, и от этого старшему Винчестеру время от времени становилось здорово не по себе, ведь он вовсе не привык к столь пристальному, полному любопытства, проникающему под покровы взгляду. Он едва мог усидеть на месте, оказавшись под прессом этого неожиданного внимания к собственной персоне.
Утро начиналось – так или иначе, и пора было действовать.

Он ненавидел эту песню с детства. Точнее, с четырёх лет. Ведь именно тогда Мэри перестала петь её на ночь, чтобы Дин поскорее уснул. И он был вынужден терпеть эту накатившую волной прибоя тишину, вынужден был бороться с этой чёртовой песней, которая не желала покидать его голову, повторяясь раз за разом, искажая суть, словно заезженная пластинка из старого автомата в баре...
Мэри всегда говорила:
- Ангелы оберегают тебя, - а после целовала его в лоб и пела – про ангелов, которые «золотистым сиянием согревают усыпанный звёздами небосклон, сыплют пухом с небес в волшебстве зимней ночи, охраняют твой мирный сон...» Мотив был таким незамысловатым, порой он менялся – когда Мэри засыпала, сама того не замечая, сидя на стульчике Дина в детской, и тогда её шепчущие губы замирали и замирал весь мир вокруг: тени, расставленные по полкам или разбросанные по полу мягкие игрушки, паровозики, деревянные громоздкие машинки, выкрашенные в яркие цвета. В углу угрюмо сопел плюшевый медведь, которого Дин едва ли мог поднять – тот превосходил в росте собственного маленького хозяина, приобретённый на ярмарке Джоном, который однажды утром, смеясь и звеня мелочью в карманах куртки, принёс домой «ужасного монстра», как Мэри называла его. «Монстр» был пухлым, набитым ватой, с глазами-пуговицами и дурашливой ухмылкой. Дину «монстр» понравился.
- Подрастай скорее, малыш, - весело сказал тогда Джон. – Этот «монстр» тебе по зубам.
Очевидно, он никогда не думал о том, что лет десять спустя его сын расстреляет всю обойму в своего первого настоящего монстра.
В душе шумела вода – когда только Сэм успел проснуться? Прошлым вечером они еле добрались до мотеля, ноги не слушались, а всё тело словно скрутило в единой судороге – Дин погрузился в вязкий тяжёлый сон, не успев даже раздеться, а брат, пожалуй, не решился его будить, за что старший Винчестер был ему бесконечно благодарен.
Но теперь о сне и речи быть не могло. Балансируя между реальностью и забытьем, Дин неожиданно понял, почему у него вдруг так болезненно закололо сердце – конечно, можно было бы списать всё на старые травмы и укоренившиеся глубоко в теле раны, но старший Винчестер точно знал, что дело было не в этом. Голос Сэма, доносившийся сквозь шум воды, мешал ему дышать. И песня, которую тот напевал в душе, начинала неимоверно раздражать, потому что она до боли и до зубовного скрежета напоминала о той, другой, которая преследовала во сне и разбивала на осколки дни - всего лишь парой нот, но всё равно нестерпимо. И нужно было сползти на пол, добраться до запертой двери и как следует ударить по ней кулаком, пробормотав или прокричав что-то вроде:
- Чёрт, Сэм, заткнись уже!
Жизненно необходимо.
Поднявшись как можно более осторожно – всё-таки в голове не всё ещё встало на свои места после вынужденного двухдневного путешествия, Дин сел на кровати, с удивлением обнаружив, что даже ботинки снять не успел – он, определённо, развязал шнурки, но на большее его не хватило. И отчего-то вдруг вновь прорезалась прошлая боль, так что тревожно застучало внутри.
Это не могло означать ничего хорошего.
В ванной что-то упало, металлически царапнув по кафелю. Дин упрямо качнул головой, понимая, что должен подняться на ноги и прекратить эту пытку. Мелодия зазвучала чуть громче, когда Сэм, повернув вентили, перекрыл воду, зашуршав клеёнчатой занавеской.
- Сэмми! – позвал брата старший Винчестер – он сколь угодно долго мог бы напоминать себе о том, что эта песня не имеет ничего общего с маминой, но толку от этого не было ничуть. – Сэм!
В ванной всё стихло – о, слава Богу! – но стихло не так, как обычно затихает последний аккорд, когда что-то подходит к своему логическому завершению. Нет, мотив оборвался резко, будто брат испугался чего-то – но ведь не оклика же Дина! С него сталось бы в отместку за многочисленные фокусы брата «прибавить громкость»...
Старший Винчестер, шаркая расшнурованными ботинками, привстал и направился к закрытой на защёлку двери, едва не споткнувшись на полпути.
- Сэмми, - негромко проговорил он, стукнув костяшками пальцев по дереву. – Что-то случилось?
Шорох. Словно по ту сторону кто-то затаился, вслушиваясь.
- Хэй, парень, не пугай меня, иначе я сейчас вышибу эту чёртову дверь! И мне, поверь, будет совершенно всё равно, успел ли ты нацепить трусы или нет!
Кто-то хрипло дышал совсем близко – всего лишь в паре-тройке дюймов за тонкой перегородкой, но теперь Дин сильно сомневался, что это был его брат. Отступив на шаг от двери, он оглянулся, машинально отметив, что со вчерашнего дня обстановка неуловимо изменилась, хотя для Дина все номера мотелей уже давным-давно были на одно лицо. Нашарив в кармане забытой на спинке стула куртки верный пистолет, который никогда не давал осечек, он замер, внимательно наблюдая за медленно поворачивающейся дверной ручкой.
Щёлкнул замок.
Дверь приоткрылась на ширину ладони, затем ещё чуть-чуть, краем прочертив по пыльному полу ровную полуокружность, но почему-то Дин никак не мог разглядеть того, кто скрывался внутри. Подозрительнее всего было то, что на уровне глаз, как старший Винчестер и привык, он не видел ничего, кроме влажной пропаренной пустоты, пребывавшей там, где обычно находилась всклокоченная после сна голова Сэма. Теперь же ничего не было – по крайней мере, при данном положении дел. Переведя взгляд ниже, старший Винчестер подумал, что пистолет можно было бы уже опустить – а то и швырнуть куда подальше, в дальний угол комнаты.
За ним настороженно наблюдали – с едва уловимым любопытством, казалось бы, неуместным в подобной ситуации. Наблюдал щуплый мальчишка с большими серо-зелёными глазами пониже его самого. Светловолосый, пожалуй, хотя сейчас его вьющиеся мокрые после душа волосы казались совсем тёмными, облепляя голову, прилипая к щекам и шее. На вид пареньку было лет двенадцать-тринадцать, и он был совершенно нескладный, как и большинство подростков в его возрасте. Острые плечи и коленки, длинные руки, длинные пальцы. Он стоял, завернувшись в полотенце, хмурясь, но не предпринимая никаких попыток сбежать или наброситься на старшего Винчестера. Дин почувствовал, как желудок неприятно сжался от проступающего неровными пятнами волнения. Слишком быстро, билась в голове мысль. Слишком непредсказуемо.

- Повтори-ка, о чём ты только что говорил?
Дин глотнул пива, нечаянно прослушав большую часть чрезвычайно важного сообщения, принесённого на ангельских крыльях.
Кастиель недовольно нахмурился, покосившись на початую бутылку пива в руках старшего Винчестера – и напряжение неожиданно возросло. Дин, хмыкнув, отставил бутылку в сторону во избежание неприятностей – Кастиелю, пожалуй, ничего не стоило развеять её одним лишь взглядом, а перспектива остаться без выпивки, когда в радиусе ста миль вокруг хижины – ни единого круглосуточного магазина, Винчестера не привлекала.
- Он сказал, что у него возникло дурное предчувствие, - быстро проговорил Сэм, хлопнув Кастиеля по плечу – тот с неодобрением покосился на младшего Винчестера, но всё же кивнул.
- Дурные предчувствия, Сэмми, - это ведь по твоей части, - пожал плечами Дин, потянувшись, было, за пивом, но вовремя вспомнив о возможных последствиях.
- Предчувствия ангела и человека несопоставимы, - сказал Кастиель так, словно слова старшего Винчестера его задели.
Дин окинул его внимательным взглядом:
- Не думал, что ты такой сноб, Кас, – чёрт побери, у всех этих парней чувство юмора атрофировалось, пожалуй, на седьмой день сотворения мира... Или на шестой? И что же их всех так огорчило?
Ангел вздохнул едва слышно – как будто и вправду был оскорблён в лучших чувствах, но, как и всякий другой ответственный работник небесной канцелярии, подумал о смирении.
- Тревога наполняет всё моё существо, – продолжил он, - ибо дошли до меня слухи...
Наплевав на негласный запрет, Дин всё же приложился к бутылке, на мгновение выпав из реальности.
- ... что Лиллит не сидит, сложа руки, - вдруг ясно, сурово и совершенно по-винчестерски проговорил Кастиель, как будто курок спустил.
Возможно, в другой раз это действительно сработало бы.
- Об этом мы и сами догадывались, - кивнул Дин, переглянувшись с братом: Сэму не нравились его игры с огнём, но он знал, что старшему Винчестеру невмоготу ждать, пока ангел доберётся до сути.
- Её цель – Сэм, - даже рассеянно изучая Динов затылок, Сэм был уверен в том, что брат демонстративно закатил глаза.
- Парень, ты только зря тратишь время!..
- Тшшш, - младшему Винчестеру вовсе не нравилась роль этакого «медиатора» в пылу близкой ссоры, но он был готов сделать всё, что только возможно ради того, чтобы, наконец, выяснить, в чём же дело.
- Её цель – Сэм, - невозмутимо повторил Кастиель. – Но не этот.
Он коротко взглянул на младшего Винчестера.
Дин качнул головой.
- Извини, Кас, но до других «Сэмов» мне дела нет...
Младший Винчестер чуть улыбнулся.
- О Сэме, брате твоём речь идет, и он в опасности. Но не тот, который с нами в этот час.
Он замер на миг, глядя перед собой, как будто потерял мысль, но почти сразу же продолжил.
- Лиллит коварна, Лиллит хитра. И она умна, неимоверно умна, и она знает, каким будет следующий шаг её.
Младший Винчестер понимал, что через минуту-другую подобной ходьбы вокруг да около Дин взорвётся. Ему и самому порядком надоело гадать, к чему же клонит Кастиель.
- В опасности ужасной брат твой, но тот, что в прошлом навсегда остался, - ещё чуть-чуть, подумалось Сэму, и ангел заговорит стихами. – В то время, когда мал ещё был он, отправит Лиллит своих приспешников кровожадных. Демонов и тварей преисподней. Выберет минуту тёмную, минуту одинокую, такую, когда ей легче всего будет Сэмьюэля погубить.
Брови младшего Винчестера поползли вверх от удивления – до страха дело пока не дошло.
- Она надеется, что если в прошлом его уничтожит, и в настоящем он исчезнет навсегда.
Он замолчал, ожидая реакции братьев, которые сосредоточенно обдумывали сказанное. В тишине оглушительно тикали часы и билась о стекло какая-то несчастная мушка, тщетно пытаясь выбраться на волю.
Время шло.
- Чувак, - потрясённо протянул Дин, забыв о пиве – он явно находился под впечатлением, - это ведь совсем как в «Терминаторе»!
Сэм хмыкнул, не сдержавшись.
- Ты – Сара О’Коннор, парень! – с непонятным для ангела восторгом обернулся к Сэму старший Винчестер. – Тебе везёт на рыжих женщин!
- Коннор, - машинально поправил его тот. – Она не была рыжей... И тогда уж – Джон Коннор, её сын!
- А я, - не обращая никакого внимания на слова брата, пробормотал Дин, - Арнольд Шварценеггер собственной персоной.
Он картинно поиграл мышцами, закатав рукава футболки.
- Шварценеггер, - насмешливо покачал головой младший Винчестер. – Ты – злобный робот, который пришёл по душу Сары и...
- Нет, - протестующе перебил его Дин. – Я тот, что из второй части – защитник с вправленными мозгами.
- А Лиллит, значит, жидкообразный ублюдок, который за ними гонялся?
- Точно, - кивнул старший Винчестер. – В точку, Сэмми.
Кастиель мог бы метать молнии, только вряд ли это подействовало бы. Он отступил в тень, наблюдая за братьями, которые вовсю подкалывали друг друга – ведь не могло быть занятий более естественных для Винчестеров, чем охота и шутки, но долго ждать ему не пришлось. Едва лишь весь смысл происходящего по-настоящему дошёл до братьев, как бессмысленный, по мнению ангела, разговор стих сам собой. Сэм стоял, тяжело облокотившись о спинку кресла, чуть покачиваясь и рассеянно ковыряя пальцем потёртую обивку, Дин хмуро разглядывал помятую этикетку на опустевшей бутылке. И – ни слова. До катастрофы оставались считанные секунды.

- Ты кто такой? – осведомился парнишка, отступая назад – видно, только сейчас сообразил, что незнакомец в номере – не к добру, но Дин не собирался сдаваться так просто.
- Не узнаёшь? – рискуя мнимым спокойствием пацана, поинтересовался он, цепляя пистолет за ремень джинсов.
- Нет, - пожал тот плечами, настойчиво всматриваясь в лицо старшего Винчестера: как будто всё-таки пытался понять. Его светлые в лучах утреннего солнца глаза иронично блеснули. – Разносчик пиццы?
Дин хмыкнул, пытаясь сдержать рвущийся наружу смех.
- Глупо, знаю, - пробормотал мальчишка, внезапно расхрабрившись. – Мой отец здесь и брат, они в двух шагах от дома, вышли на пару минут, так что не советую...
Старший Винчестер улыбнулся, машинально отметив это «от дома». Как будто в то время мотельные номера назывались именно так. Чёрт побери, он не был бы Дином Винчестером, если бы хотя раз позволил себе наградить подобную нору столь гордым именем. На секунду он даже забыл о том, где находится, чтобы мгновением позже столкнуться взглядом с чёрным равнодушием провала дула пистолета, нацеленного ему в лицо. На металлическом стволе болтались чётки, увенчанные крестиком тёмного дерева. Как неожиданно.
А шустрый оказался.
- Не двигаться, - приказал он – в голосе прорезалась сталь – чертовски знакомые интонации. – Иначе я тебя пристрелю.
Дин подумал о том, что недооценил паренька.
- Говори быстро, кто ты такой и что тебе надо здесь?
- Чтобы после ты сдал мою дохлую тушку своему отцу... или брату?
Мальчишка нахмурился – между светлыми бровями на миг залегла складка, придав ему до странности обиженный вид. Как будто он и не злился вовсе, как будто выражение его лица не соответствовало тому, что наполняло его изнутри. Дин даже на миг подумал, что у него получится договориться с этим отчаянным ковбоем, который утверждал, будто может прострелить ему голову, хотя, пожалуй, судя по его наивным светлым глазам, никому ещё в жизни не угрожал по-настоящему. Не угрожал смертью.
- Хэй, малыш, может, поговорим? – миролюбиво предложил старший Винчестер, надеясь, что паренёк всё же окажется не таким ершистым, хотя – чего ещё можно было бы ждать от подобной жизни? Предложил и – всё испортил. А ведь обычно он был куда более находчивым в разговорах с детьми!
Кажется, это чёртово «малыш» задело пацана посильнее выстрела в упор. Stick and stones may break your bones but words can hurt like Hell.
- Кто ты такой?! – выкрикнул он, неловко взмахнув пистолетом, словно дирижёрской палочкой, и неожиданно нажал на курок – кажется, сам того не ожидая.
Странно, что он до сих пор не вспомнил о Кристо, об этом универсальном приветствии самых ничтожных из демонов.
- Сэм! – крикнул старший Винчестер, когда пуля, срикошетив, угодила прямиком в настольную лампу, запутавшись в проводах, а после – в многострадальное диново плечо. – Чёрт, Сэмми!
Жгло как огнём. Парень замер, глядя на пистолет в собственных руках. Стрелять он явно не планировал, так вышло – и Дин был виноват в этом сам. Он с неудовольствием наблюдал за тем, как рукав футболки медленно наливается кровью.
- Ты знаешь, как меня зовут? – пробормотал мальчишка, его взгляд царапал растревоженную выстрелом старую рану.
- Да уж, знаю, - прошипел сквозь сжатые зубы старший Винчестер, надеясь, что ему удастся остановить кровь до того, как начнёт кружиться голова.
- Откуда? - тихо, очень тихо, как будто... извиняюще.
- Я твой брат, чёрт побери!
Он не поверил – опять вцепился в оружие, как будто оно могло бы помочь, окажись Дин сумасшедшим или одержимым. Всё равно психам море по колено.
- Мой брат... – начал он куда менее уверенно, так что пистолет в его руках задрожал. – Ему шестнадцать, и он охотник, а кто ты такой...
- Я Дин, Дин Винчестер, - сказал чистейшую правду тот – чувствуя, как слова застревают в зубах с непривычки.
- А мне почему-то так не кажется, - слегка отрешённо проговорил Сэм, рассматривая блики на металлическом стволе пистолета.
- Это, конечно, разумно, - нетерпеливо пробормотал Дин: тёплая кровь стекала по локтю, словно густой сахарный сироп и, пожалуй, капала на ветхий дощатый пол. – Но какой бы идиотской ни была эта ситуация – боюсь, мне понадобиться твоя помощь.
Прозвучало неожиданно и слегка разрядило лениво-напряжённую обстановку. Когда забравшийся в квартиру грабитель просит о помощи хозяина этой же самой квартиры, это начинает напоминать дешёвую комедию.

- Ты ангел, и ты способен управлять временем, - твёрдо проговорил Сэм, абсолютно уверенный в том, что это действительно так. – Временем могут управлять только языческие божки, ангелы и...
- Как выяснилось, Лиллит, - пробормотал Дин, который, прицелившись, выбивал бутылку за бутылкой – отчего-то у него возникло жгучее желание пострелять, тщательно перемешанное с досадой.
- И Лиллит, - задумчиво повторил Сэм.
Они расположились на заднем дворе охотничьей хибары, в которой укрылись пару дней назад – это было вынужденной мерой, поскольку в полиции того городка, где они побывали совсем недавно, блюстители закона явно что-то заподозрили. Дин был на все сто уверен в том, что они взяли их на заметку, как и его «Импалу», которую, вообще-то, сложно было бы пропустить, хотя он и собственноручно скручивал старые номера всякий раз, когда они завязывали с очередным делом.
- Время – как огромная свирепая река, и слишком сложно плыть против течения её, - проговорил Кастиель. – Непозволительно с рекой этой шутить.
- Какие шутки! – вспылил Дин, в очередной раз передёрнув затвор. – Речь идёт о Сэме, пусть и мелком. Не имеет значения.
Младший Винчестер машинально отметил скрытую в самой глубине под грубой коркой его раздражения теплоту в интонациях и словах, однако сейчас ему необходимо было знать.
- Но всё же ты можешь сделать это? – осторожно поинтересовался он. – Кастиель?
- Что сделать, Сэмьюэль? – как будто ангел и сам не знал, о чём говорит младший Винчестер!
- Отправить нас в прошлое, спасти меня, - он усмехнулся.
- Конечно, он может, - проворчал Дин, которому уже доводилось испытать все прелести путешествия во времени. Тогда, помнится, Кас организовал ему экскурсию безо всякого спроса, и отчего-то старший Винчестер подозревал, что для ангела было обычным делом – действовать по своему усмотрению, так что это не могло не настораживать.
- Непросто это, - вновь взялся за старое – пространные рассуждения – Кастиель. – И из-за одного из вас придётся мне несладко, а что уж об обоих говорить...
Эхо выстрела прокатилось по заросшей ущербными тонконогими осинками и низким кустарником округе. Последняя целая бутылка брызнула в стороны мелким стеклянным крошевом: Дин удовлетворённо окинул взглядом «поле боя» - разноцветные осколки – жёлтые, мрачно-коричневые, тёмно-зелёные... Он мог бы гордиться собой.
- Так или иначе, - повернулся он к брату и Кастиелю, прислонив винтовку к стене дома, укрытой неровными хлопьями поблёкшей краски, - о Сэме и речи быть не может. В прошлое отправлюсь я.
Младший Винчестер открыл, было, рот, собираясь возмущённо поинтересоваться, чем он, собственно, хуже, но ангел опередил его, кивнув.
- Разумнее всего так поступить нам, Дин, - не терпящим возражений тоном проговорил он, краем глаза следя за Сэмом, который всё ещё надеялся, что кто-то из них передумает.
- Но почему... – начал он, когда старший Винчестер, переглянувшись с Кастиелем, дружески потрепал брата по плечу. Тому вовсе не понравился этот жест, который в любой другой день означал бы заботу, в данный же момент – унизительное снисхождение.
- Сэмми, разве непонятно? Лиллит точит на тебя зуб, у неё даже хватило ума решиться использовать этот шанс с прошлым, чтобы уничтожить тебя. Поверь, когда я предстану перед тобой мелким, то и без того травмирую твою «детскую психику». А уж если нас будет двое – причём, у тебя появится своего рода клон... Думаю, из-за всей этой неразберихи у нас ничего путного не выйдет. Только и будем делать, что друг другу доказывать, кто из нас кто. Представь – ты говоришь себе же, что ты – это ты, только лет так через десять. Уверен, будь я на месте Сэма из прошлого, я бы подумал, что сошёл с ума – ну, или попытался бы тебя пристрелить. Нет человека – нет проблемы.
Младший Винчестер качнул головой, всё ещё не ощущая себя достаточно убеждённым.
- К тому же, чувствую, будет там жарко, - продолжил Дин, незаметно подмигнув ангелу – тот чуть нахмурился, всё ещё не привыкший толком к ужимкам старшего Винчестера. – И меньше всего мне бы хотелось бегать от одного Сэма к другому, пытаясь спасти обоих. Что, если я не успею? Ведь тогда произойдёт нечто ужасное – погибнет либо мелкий, либо ты – чёрт, в любом случае Сэма Винчестера больше не будет...
Кастиель вздохнул – он чувствовал запах близкого дождя в воздухе, но надеялся, что грозы не будет – только этого ему не хватало в преддверии подобных сложнейших манипуляций со временем. За такое можно и молнию схлопотать – в качестве наказания за самодеятельность.
- О тебе позабочусь я, Сэмьюэль, - проговорил он ровно и, казалось, чуточку равнодушно, так что младший Винчестер невольно поёжился – не слишком-то ему хотелось провести пусть даже и несколько дней в компании этого субъекта.
Но Дин обрадовался.
- Правильно! Об этом я только что и подумал. Сэмми, Кас тебя защитит в случае чего, он наш парень, проверенный. А уж какой у него размах крыльев, ты бы видел!
Ангел предпочёл промолчать.
Вряд ли он смог бы придумать достойный ответ или хотя бы отшутиться – не в природе ангелов подражать во всём людям, пусть и тело то, что каждый из них принимает, вступая на эту землю, так или иначе вынуждает соответствовать окружающей обстановке.
- Решено, - сказал, в конце концов, старший Винчестер, отчаявшись дождаться от Кастиеля хотя бы бледной улыбки в ответ. – Я ухожу в неизвестность!
Сказано – сделано.
Как будто по мановению руки.
Но не так же всё просто, чёрт побери!
Ветер зашумел у самой земли, поддевая дыханием сухие прошлогодние блёклые тусклые листья, ломкие, безжизненные, скучные. Неизвестно было, сколько ещё им придётся играть в затворников-отшельников, прячась в этой ущербном лесу. Младший Винчестер надеялся, что они уедут ещё до того, как Дин отправится в прошлое, иначе неожиданные «каникулы» покажутся Сэму адом.
- Ну, что же, брат, пора нам прощаться, - картинно раскрыл объятия, Дин, поднявшись, шагнул к младшему Винчестеру. Тот машинально кивнул, поверив на миг, что это может оказаться и правдой. Учитывая сложившиеся обстоятельства. Учитывая вообще всю их жизнь.
Дин хмыкнул, закусив губу, чтобы мгновением позже расхохотаться. Сэм неуверенно улыбнулся, понимая, что повёлся - а ведь он первый должен был понять, что само понятие "Дин" несопоставимо с понятием "телячьи нежности", в разряд которых входили и объятия любой степени крепости.
Кастиель вздохнул - подобных шуток он не понимал.
- Не в силах я сейчас тебя отправить в прошлое, - проговорил он чуть печально, хотя, возможно, эта была обычная его интонация - отчего-то чаще всего звучал он именно так. - Дозволения мне спросить надобно...
Дин пожал плечами. У этих ангелов, пожалуй, всё чересчур уж сложно. По крайней мере, они слишком уж тяжелы на подъём – по сравнению с Винчестерами.
- Прощание откладывается, Сэмми, - усмехнулся он. – Побереги силы. А мне собирать вещи?

На низком столике во вполне профессиональном порядке расположились бинты и свёрнутый кольцами пластырь, пинцет, что-то устрашающе-хирургическое, похожее на побывавший в изрядной передряге скальпель, клочок ваты, пачка обезболивающего и прозрачный пластиковый стаканчик с медицинским спиртом. Дин окинул всё это нежданное изобилие тоскливым взглядом – процесс извлечения пули никогда не занял бы первого места в его собственном списке закоренелого мазохиста по жизни.
- Как ты пробрался сюда? – тихо поинтересовался Сэм, не поднимая на Дина глаз – как будто и вправду чувствовал себя виноватым.
А почему он здесь – не интересно?
Старший Винчестер улыбнулся, не сдержавшись – брат всё ещё не верил ему, но, по крайней мере, пришёл к выводу, что даже незаряженный пистолет в его собственных неловких руках может стать причиной многих бед. Как будто он вдруг лишился всей своей природной удачливости, как в тот день, когда Бэла спёрла у него кроличью лапку. Ох, что тогда творилось...
Воспоминания были некстати, поэтому Дин постарался загнать их глубже в подсознание, не думая о том, как много лет пролегло между ним и его настоящим братом. Этот Сэмми был ему совсем чужим – по крайней мере, пока.
- Хэй, я, кажется, спросил у тебя... – с досадой.
Точно. Спросил.
Старший Винчестер только теперь заметил, что единственный подоконник был скрыт под толстым слоем соли, как, впрочем, и порог – похвально. Если бы он вдруг оказался во власти чёртовой твари, он бы заметил это давным-давно.
- Я был здесь. Спал на кровати.
Скептицизм во взгляде Сэма чуть настораживал. Кажется, пацан знал гораздо больше его самого.
- Хватит вешать мне лапшу на уши, - угрожающе щёлкнул пинцетом младший Винчестер, и Дин поёжился – кровь почти перестала идти, так, может быть, оставить всё как есть? И пусть при каждом удобном случае металлоискатели захлёбываются истеричным звоном...
Сэм кивнул в сторону зашторенного окна.
Кровать оказалась нетронутой – аккуратно заправленной, явно не старшим Винчестером, скорее, сотрудником обслуживающего персонала мотеля, иначе как можно было объяснить тот факт, что тщательно взбитая подушка лежала точно по центру у изголовья, а отогнутый уголок одеяла представлял собой совершенный треугольник?
А вот диван выглядел так, словно стал полем боя вражеских армий – простыня и одеяло так перекручены, что сложно понять, кто из них кто, подушка в неравном бою сбита на пол, и всё это великолепие увенчано мятой-перемятой рубашкой с небрежно закатанными рукавами.
Как будто в стиле Дина.
- Диван? – неуверенно предложил старший Винчестер, как будто участвовал в викторине. Сэм непреклонно качнул головой.
- На диване спал я, - это прозвучало так, словно «Со мной этот фокус не пройдёт!», и Дин пожал плечами, не слишком уверенный в том, что его собственное сознание не подвело его. Он помнил, как услышал песню, как с трудом открыл глаза, пытаясь подняться, и он положительно не знал, было ли это до или же после. Где он проснулся? В том времени, что предшествовало едкой мелодии, проникающей в самую душу, или же там, где Сэму никак не могло быть больше двенадцати? Словно безжалостно-удушливая песня, которая медленно наполняла его и без того раскалывавшуюся от боли голову, напевал его "настоящий" брат, а не этот мальчишка, сосредоточенно пропитывающий спиртом ватный тампон.
И эта песня определённо не могла означать ничего хорошего.
В какой же момент одна реальность сменила собой другую?
- На самом деле, Дин здесь и не появлялся, - вздохнув, неожиданно признался Сэм – его руки вдруг задрожали, да так, что алкоголь закапал на стол, на колени Дина, на пол. Как слёзы.
Старший Винчестер замер, словно тигр перед прыжком. Ему показалось подозрительным то, как быстро Сэм сдался и перешёл к откровениям – всё же они были знакомы не так близко, чтобы с первых же минут нормального разговора выдавать себя с головой. С позиций старшего Винчестера это выглядело более чем странно. Не смотря на то, что Сэм всё-таки был совсем мальчишкой.
- Честно говоря, я не слишком хорошо помню, как здесь оказался, - признался он, отвечая ещё на самый первый вопрос, игнорируя последние слова брата, и младший Винчестер тут же кивнул, принимая его правило пропускать мимо ушей всё, что приводит к мучительным размышлениям. Кажется, он и сам был не рад себе. – Но у меня к тебе предложение.
Чтобы отвлечься, Сэм принялся резать рукав футболки Дина, приставшей к коже – он аккуратно подцепил ножницами край, стараясь не потревожить рану.
- Какое? – было сложно поверить в то, что всё это действительно происходит – стол, накрытый полотенцем, этот мотельный номер, незнакомый старшему Винчестеру Сэм и в той же степени чужой брату Дин, и эта неожиданная сорвавшаяся с языка фраза, хотя с момента их встречи прошло не более получаса... Возможно, он слишком спешит?
- У тебя есть святая вода?
Брат посмотрел на старшего Винчестера так, словно тот выжил из ума – а, чёрт, возможно, так оно и было.
- Естественно, - ответил он, осматривая ранение, глазированное запёкшейся кровью. – Ничего не разобрать.
В идеале, подумал Дин, рану нужно было бы промыть.
- Я вскипячу немного воды, - пробормотал Сэм, направляясь на кухню. На полпути он остановился, приоткрыв дверцу неприметной тумбочки, забившейся в угол комнаты, и извлёк жестяную бутыль, причудливо оплетённую проволокой.
- Святая вода, - проговорил он, кивнув подошедшему Дину.
Тот усмехнулся.
- Меня мучает страшная жажда, - и, открутив плотно подогнанную крышку, глотнул прохлады и покоя. – Хороша водичка. Освежает.
Он улыбнулся в чуть побледневшее лицо Сэма, отметив мимо ходом, что тот насторожился, как будто ждал подвоха, но когда ничего за этим не последовало, немного расслабился, едва слышно вздохнув. Боялся. И правильно.
- Убедительно? – поинтересовался Дин, точно зная, что скажет в следующий момент.
- Вполне, - пробормотал в ответ Сэм, раздосадованный тем, что не сумел скрыть испуг. – Вот только...
Дин жестом остановил его.
- Подожди.
Младший Винчестер посмотрел на него с недоумением.
- Раз уж я выдержал проверку, то и тебе следует поступить так же. Будет по-честному.
Сэм фыркнул. О понятии «честность» он мог бы поговорить с тем демоном, что убил Мэри Винчестер. Или же с собственным отцом, который только и делал, что гонял их по всей стране. Возможно, он смог бы поболтать о честности с очередными своими одноклассниками на неделю, а порой – и того меньше. Продолжить список?..
Честностью, в его собственном маленьком смысле, который, очевидно, терялся на фоне большого, глобального, общечеловеческого, будь он неладен, был тот самый элемент, которому, на ряду со справедливостью, в арсенале Джона не нашлось места.
Так или иначе, Дину следовало бы выбирать слова куда более тщательно, ведь он говорил не просто с ребёнком, парнишкой, который ещё ничего не знал о мире и жизни, он говорил с Винчестером – и это меняло всё. И сколько бы Сэму ни было лет – слова значили для него гораздо больше, чем для остальных его ровесников. Слова были слишком прочно связаны с ним, они порождали иные ассоциации, они вызывали иные образы. И, как бы то ни было, они умело причиняли боль.
- Отлично, - проговорил он, потянувшись к жестянке.
- Отлично, - чуть настороженно откликнулся Дин, отдав бутыль.
- Не бойся, я не демон, - усмехнулся маленький паршивец, прежде чем сделать большой основательный глоток.
Он закашлялся – исключительно по причине собственной глупости, как позже отметил Дин, - и старший Винчестер не мог не хлопнуть его по спине, хотя и должен был, пожалуй, окончательно убедиться в том, что это не чёрная масса карабкается вверх по трахее, завязая в гортани.
Облить остатками святой воды, например.
Но вместо этого он так отчётливо ощущал ладонью острые лопатки, которые ходили под тонкой кожей и хлопком рубашки, словно только-только прорастающие крылья.

- Даже если Дину всё равно, от меня так просто не отделаться, - проговорил Сэм, едва брат скрылся в доме.
«Стрельбище» было усыпано битым стеклом, так что приходилось ступать осторожно – ангел же с некоторым едва заметном глазу удовольствием шагал прямиком по останкам бутылок, не заботясь о сохранности порабощённого им тела. Младший Винчестер мог бы поспорить, что, сними Кас ботинки, это не помещало бы ему прохаживаться по острым осколкам так, словно они были молодой и нежной травкой, едва пробившейся по весне сквозь чёрную влажную землю.
- Чем помочь тебе могу я, Сэмьюэль? - это всё равно, что пытаться изменить вечное.
Младший Винчестер чуть поморщился – он и представить себе не мог, что его полное имя звучало так невообразимо ненормально.
- Кастиель... Мне нужны детали. Все. Совершенно определённо.
Ангел смотрел на него выжидающе. Пришлось пояснить.
- Я знаю, что это опасное путешествие.
Раздражающе-невозмутимый взгляд в ответ.
- И мне хотелось бы прояснить кое-что.
Это напоминает детский телефон-обманку, когда говоришь в пластмассовую пустоту трубки и слышишь лишь... ничего.
- Когда Дин отправиться в прошлое? – хотелось верить, что время простых и прямых вопросов всё-таки настало. – Что ждёт его там?
- Сколько лет будет мне?
- Что, если он пострадает? Или окажется во временной петле?
- Куда он отправится? Штат, город...
- Тебе это не поможет.
- Знаю!
- Зачем же спрашиваешь ты меня тогда?
- Это моё дело!!
Ангел смотрел на него внимательно и отрешённо – так, как умеют только ангелы, или – как ангелы только и умеют? - но Сэму больше всего на свете хотелось встряхнуть его, как следует, вытрясти из него ответы, которые, пожалуй, разноцветными осколками осыпались бы на землю, раня пальцы в кровь. Ему хотелось избавить Кастиеля от его всеобъемлющего спокойствия, с которым он относился к Винчестерам и человеческому миру. Как будто он был непричастен к происходящему, как будто сам считал себя тем, кому надлежит стоять в стороне и наблюдать. Это задевало.
- Сложно мне будет точную дату назвать тебе, Сэмьюэль Винчестер, - проговорил он, наконец, с лёгкостью читая намерения младшего Винчестера и, кажется, не собираясь делать ничего для того, чтобы остановить его. Ангелу было всё равно. Ангелу определённо нравилось это всё-равно отношение. – Лиллит непредсказуема и расчётлива, не будет спешить она и неразумничать. Мне знаки будут поданы, когда решится она со временем вступить в схватку. И именно в тот час отправится брат твой против течения реки.
- Но...
- Не ведаю я, Сэмьюэль. По воле случая всё – так покорись же и ты.
Младший Винчестер демонстративно закатил глаза, надеясь, что за пару-тройку дней наедине с Кастиелем он всё же не сойдёт сума – в противном случае Лиллит не придётся и пальцем шевелить для того, чтобы вывести его из игры.
В доме Дин сноровисто собирал вещи – как будто и вправду был готов сорваться с места прямо сейчас, безо всяких отговорок.
- Не думаю, что тебе это понадобится, - уныло пробормотал Сэм, присаживаясь на край вывернутой наизнанку кровати.
Дин чуть нахмурился, продолжая проверять карманы сумки и собственной куртки.
- Почему это?
Младший Винчестер пожал плечами.
- Кастиель точно не знает, когда ты «отправишься против течения реки».
Брат разве что пальцем у виска не покрутил.
- Это он сказал, не я, - невозмутимо отозвался Сэм. – Мне же всё кажется уж слишком сложным.
- Что именно?
- Все эти дела с перемещениями во времени.
- Это необходимо, Сэм, и странно, что ты до сих пор не можешь этого понять.
Он был взволнован – видно невооружённым взглядом, к тому же нервничал, к тому же суетился, к тому же был определённо воодушевлён – к чему бы столь гремучая смесь из эмоций?
- Я не могу понять, чему ты так радуешься?
Дин замер на миг, как будто сборы вдруг отступили на задний план, на повестке же дня оказались вдруг подозрения младшего Винчестера, которые старшему вовсе не пришлись по вкусу.
- С чего ты взял? – грубовато поинтересовался он.
- Ты никогда ещё не следовал отцовскому принципу «Охотник всегда готов!» с таким рвением.
- Я и не думаю, что отправлюсь в прошлое прямо сейчас, - ну, да, может быть, не нужно лукавить? – Я просто хочу выбраться из этой глуши поскорее. Поэтому и собираю вещи – и тебе советую - сегодня же нам лучше всего выехать в Пирр, а там и на ночь остановимся.
- Хм, - пробормотал Сэм, покачав головой. Он мог бы придумать ещё великое множество убивающих спокойствие и терпение вопросов, если бы Дину не удалось сменить тему в невероятном вираже сознания, таком, при котором у крутых гоночных тачек совершенно по-девчачьи визжат тормоза.
Ну, нужно же было найти в себе силы и быть находчивым?
Мачете, обнаруженное им на дне сумки, оказалось измазанным в грязи и крови – и кто додумался уложить его в футляр?
- Чёрт, Сэмми, - пробормотал старший Винчестер, понимая, что застарелую присохшую массу будет не так уж и просто отодрать. – Твои вопросы – трэш. Займись-ка лучше полезным делом.
Младший Винчестер мрачно взглянул на него.
- Оружие – наша защита и наша жизнь, а обращаться так с благородным клинком – просто свинство.
Сэм усмехнулся невесело.
- Между прочим, именно ты убедил меня в том, что ничего с ним не случится, и «через пару часов, когда мы будем на месте, Сэмми, я собственноручно отмою его, просушу и спать уложу»... Забыл?
Дин хмыкнул – всё сказанное братом было правдой – и теперь медленно и мучительно поднималось из недр памяти на поверхность, покрывая её маслянистой бензиновой радужной плёнкой, обидной и мыльной на ощупь.
- Парень, охота тогда была жёсткой, я не мог не забыть.
- Охота сама по себе предполагает... - возразил младший Винчестер.
- Просто пойди и отчисти это чёртово мачете!
- Ещё чего, Дин.
- Ты не ребёнок, Сэм, чтобы я сейчас уговаривал тебя сделать то, что мы должны делать по сути. Присматривать за оружием.
Присматривать – это вообще было его хобби, подумал Сэм отчасти возмущённо. Хотя – в чём-то он был согласен со старшим Винчестером.
Дин раздражённо дёрнул на себя дверь, ведущую в тесную ванную, схватив первый попавшийся под руку жестяной таз, чтобы, наполнив его чуть ржавой водой, которую Сэм притащил с родника неподалёку ещё утром, швырнул клинок, подняв множество брызг.
- Не зли меня Сэмми, - проворчал он, совершенно точно понимая, что в этой фразе нет и капли раздражения. Он успел растерять его по дороге в ванную, а теперь стоял, глядя на собственное отражение в потревоженной водной глади, съедавшей половину его головы резким, острым металлическим ободом, остро чувствуя нехватку кислорода. Что-то здесь было не так – в его затянутом в чёрный трикотаж футболки силуэте, во встрепанных ветром волосах. Ему лишь нужно было бы приглядеться, чтобы выяснить, но именно этого Дин и пытался избежать во что бы то ни стало.
- Тебе придётся нелегко со мной, - пробормотал младший Винчестер в комнате, пропитанной запахом близкой дороги и нового долгого переезда.
- Сэмми, ты меня убьёшь, как пить дать, - прошептал Дин, касаясь шершавой с влажными потёками стены.

- Мы квиты, - невозмутимо проговорил Дин, стоило им только разобраться с его раной и собственной идентификацией.
- О, да, - откликнулся младший Винчестер, в очередной раз проверяя, надёжно ли закреплена повязка. Пуля давным-давно плавала в стаканчике со спиртом, а он всё никак не решался отойти от Дина, который прислушивался к боли в раненом плече и ничего особенно не предпринимал. – Хотя вопрос всё равно остаётся открытым.
Старший Винчестер вопросительно взглянул на него.
- Святая вода доказывает лишь то, что ты не одержим. Но вовсе не подтверждает, что ты – мой мистический брат из будущего.
Дин усмехнулся, услыхав подобную формулировку. Мистический... Пожалуй, прозвучало слишком уж сильно.
- Я так и не могу понять, кто ты, зачем ты здесь, в кого можешь превратиться в полнолуние...
Вряд ли оборотень стал бы вести столь спокойный и мирный разговор, хотя, кажется, Дин однажды встречал такого. Общительный сукин сын попался. Давно это было...
- Если хочешь прострелить мне и второе плечо – предупреди заранее, - попросил он, усмехнувшись, наблюдая за тем, как у по-настоящему младшего братишки вытянулось лицо. – И я не шучу.
Сэм нахмурился.
- Я больше не собираюсь в тебя стрелять, - угрюмо проворчал он. – И в первый-то раз вышло случайно.
Наконец, отошёл, уселся на Динову образцово-показательную кровать, уставился в зашторенное окно, как будто мог разглядеть что-то в узкую щель между занавесками.
- У меня нет доказательств того, что я – это я, - проговорил старший Винчестер, с досадой подумав о потерянном кулоне. Жаль его было до слёз, если можно так выразиться по отношению к вещи, но всё же Дин по праву считал кулон своим, а тут какой-то завалящий охотничий домик перехитрил его, отнял у него кое-что важное, как будто взял свою плату за предоставленную ветхую крышу над головой. – Я потерял тот амулет, что ты подарил мне давным-давно.
Сэм вздрогнул.
Дин вздохнул – ему вовсе не хотелось сейчас объясняться с братом по этому поводу - разговор обещал быть не из приятных.
Однако же Сэм ничего не сказал, ожидая продолжения.
- Но у меня есть отцовская куртка, - пожал плечами Дин, думая, что, возможно, менее убедительного аргумента он никогда ещё не приводил.
Но младший Винчестер вдруг заинтересовался.
- Куртка, - сказал он, глядя на Дина.
- Она самая, - кивнул тот.
- Старая кожанка, затёртая до дыр?
- Полегче, парень! Она мне как родная. Как моя малышка «Импала», так что не вздумай её оскорблять!
Сэм неожиданно заулыбался.
- Так ты мне веришь? – как говорится, куй железо пока горячо.
- Не знаю, - со смехом покачал головой младший Винчестер.
- Но почему?
Тот опять хмыкнул.
- Это сложно.
- Сложно, чёрт побери, но возможно же!
- Пожалуй.
Он весь трясся от смеха, а Дин никак не мог разобрать, в чём же дело, в какой-то момент даже подумав, что у младшего случилась истерика. И, махнув рукой, сообщил непонятно кому, что намеревается выпить пару-тройку чашек крепкого кофе, чтобы немного усмирить нервы. Рана не прибавила ему настроения, хотя пока всё и шло более или менее гладко – гораздо лучше, по крайней мере, чем Кастиель, Сэм-старший и Дин-собственной-персоной могли бы предположить. И можно было бы, пожалуй, не опасаться выстрела в спину.
Но стоило Дину лишь выйти из комнаты, как младший Винчестер затих. Он и сам не слишком понимал собственную реакцию – и был ужасно и неприятно взволнован. Просто места себе не находил. Во всём была виновата его проклятая потребность в защите – вот почему он готов был рассказать обо всём почти первому встречному. О том, что Дин и Джон ушли на охоту – четыре дня назад, о том, что вестей от них не было, а позавчера Сэм получил сообщение от отца – сложенную вчетверо бумажку, подписанную, как и всегда, Д.В. с закорючкой в правом нижнем углу – как краплёная карта – немедленно убираться из города. Кажется, они тогда остановились в Бьютте. Он сел на автобус и добрался до Биллингса, где Дин и Джон должны были встретить его, но так никого и не нашёл. Пришлось топать по слякоти до ближайшего к автобусной станции мотеля, сгибаясь под тяжестью нехороших мыслей и неоправданных надежд. Брат и отец не могли бы бросить Сэма или случайно забыть о нём – он не был вещью, всего лишь ещё одним обрезом, заботливо изготовленным Дином. Не могли подать ему знак – возможно, застряли в чаще, разбив там лагерь, дожидаясь кого-то или чего-то. Или... С ними случилось нечто ужасное, о чём Сэм и думать не собирался, а теперь вдруг появился другой Дин. Голова шла кругом – комната медленно вращалась – и засыпанные крупной солью подоконник и нетронутый порог – младший Винчестер точно помнил, что дверь открывалась вовнутрь – так нелепо, поэтому никто не смог бы войти, не потревожив белую сыпучую ленту на границе между номером и окружающим миром. Никто. И даже этот Дин Винчестер, которого он обнаружил сегодня утром. Положительно, было от чего сомневаться в собственном здравом уме.
И в этом хаосе знакомая кожаная куртка казалась спасительным кругом.
- Сэм, - донеслось до него сквозь нахлынувший серый туман, – не составишь мне компанию?
Упрямо мотнув головой, младший Винчестер осторожно приблизился к куртке, безвольно висящей на спинке кресла – как будто она могла наброситься на него и задушить. Брр...
Он коснулся её знакомой жестковатой, но гладкой материи, выступавшей в роли подкладки, перевернул, провел пальцами по холодку, пересчитал рёбра метко отстроченных швов, которые позволяли ей существовать так долго даже на данный момент – а что уж говорить о далёком, как казалось, будущем. Наклонился, чувствуя привычный острый запах кожи, смешанный с множеством иных запахов – масла, бензина, дороги, пыли, прибитой дождём, солнца, озона после грозы и ещё одного, совершенно незнакомого, но, очевидно, приятного, такого, к которому хотелось бы привыкнуть. Полузабытый запах дома – как бы абсурдно это ни звучало, - или, по крайней мере, запах, способный создать необходимую атмосферу, позволить остановиться хотя бы на миг и не чувствовать себя загнанным в угол.
Я не хочу кофе, хотел бы сказать в ответ Сэм. Он и сам не знал, чего хотел – бежать, прятаться, плакать и звать папу, или же оставаться здесь, в этой опечатанной солью комнате, пить кофе и слушать байки о будущем. Как будто хотя бы один из этих планов был на сто процентов осуществимым. Хотя бы на семьдесят.

- Он должен быть где-то здесь, - бормотал Дин, вышагивая по заднему двору, хрустя битым стеклом – его ботинкам никакие дороги были не страшны – массивные, они давным-давно привыкли к грязи, влаге и времени – и пользовались у Дина уважением. – Я знаю, Кас, он определённо где-то здесь.
Его голос, однако же, не отличался уверенностью. Первые четверть часа Кастиель тенью следовал за ним, а после остановился, видимо, не усмотрев особого смысла в столь беспорядочном движении, лишённом всякой логики.
Совершенно неожиданно старший Винчестер обнаружил, что его кулон пропал – и он, конечно же, не в состоянии был вспомнить, где мог потерять его. Оставалась лишь мысленно ругать себя на чём свет стоит.
- Не говори Сэму, ммм? - ангел толком не понимал, в чём же заключался весь ужас произошедшего, но всё же кивнул, не сказав ни слова.
Он вообще не думал о том, что его согласие может означать хоть что-нибудь в этом мире. В Раю – уж точно нет. Как, впрочем, и отказ. И откровенный вызов, бунтарство – не имело значения.
- Точно, только здесь, - продолжал бубнить под нос Дин, понимая, что мог упустить амулет ещё в тот раз, когда они с братом отправились к берегу реки, продираясь сквозь колючий кустарник, одна лишь ветвь которого могла с лёгкостью, протянув костлявую руку, сорвать кулон с шеи старшего Винчестер – а все остальные колючки – не позволить ему заметить этого. Лес так отчаянно цеплялся за его одежду острыми разъярёнными коготками, что становилось не по себе. Признаться, Дин и не подумал, насколько пагубно может сказаться эта прогулка на его дальнейшей судьбе.
И ведь никогда ничего подобного не случалось?
Винчестеры могли шлёпать по грязи, маяться под проливным дождём в ожидании чуда и очередной адской твари, красться, ползти по-пластунски по кладбищам и у обочины дороги, в заросшей пыльной травой ночной темноте, ввязываться в опасные драки – кулону всё было нипочём. А вот теперь он так предательски исчез.
Ну, вот, закапало.
Накликал. Только этого ещё не хватало.
Кастиель повёл плечами, понимая, что ему никогда не удастся ошибиться в своих предчувствиях. Даже если бы он жаждал этого, как ни один ангел на земле. Как будто они изначально были заложены в его светлое сознание – и постепенно возвращались к жизни.
Дин бродил вокруг да около, не обращая внимания на ливень, который набирал силу. Служитель Господень бездумно стоял у сложенной из брусьев стены с крошечным узким окошком под крышей, капли щёлкали по плечам, стекали вниз по светлой ткани плаща, волосам, холодному бесстрастному лицу. Серое небо отражалось в его синих глазах, как будто говорило с ним или же наблюдало. А, может быть, и следило. Кастиель едва заметно кивнул, словно участвовал в заговоре и шифровался. Старший Винчестер был готов пинать мокрые листья, надеясь обнаружить кожаный шнурок под одним из них.
- Дин, - неожиданно обратился к нему Кастиель, склонив голову.
Тот отмахнулся от ангела, копаясь в мокрой траве у покосившейся оградки.
- Дин, - настойчиво.
- Чего тебе? – вряд ли в любой другой день Кастиель стерпел бы подобное обращение, но старший Винчестер был расстроен и заслуживал сострадания. По крайней мере, выглядел он жалко – вымокший и недовольный, как бездомный котяра.
- Не найдёшь ты кулон свой, - проговорил ангел. – Теперь уже нет.
Дин бросил на него хмурый взгляд.
- Ну, ты загнул, - хмыкнул он. И передразнил. – «Теперь уже нет». Фаталист.
- Бессмысленно это. Лишь время зря ты тратишь.
- Мда?
- О, да.
- Сэму это не понравится.
- Что именно?
- То, что я так по-идиотски посеял его подарок. Будь он старшим – уши бы мне надрал.
- Тогда, - задумчиво протянул Кастиель, - несказанно повезло тебе, что младше он.
Дин уставился на ангела, пытаясь понять, шутит ли тот, но даже намёк на розыгрыш со стороны подобного создания казался ему прямым оскорблением и крушением всех его домыслом, догадок и стройных теорий насчёт этого персонажа, поэтому проще было думать, что Кастиель в очередной раз выражается в своей привычной витиеватой манере.
- Возможно, - чтобы хоть как-то заполнить образовавшуюся паузу. Хотя, пожалуй, ангела молчание нисколько не тревожило – он так старательно мок под дождём, что Дин даже испытал приступ зависти по причине столь невозмутимого отношения к подобному капризу природы, который не всегда был желанным и приятным – скорее, сулил простуду и ноющие старые переломы.
- Ладно, пошли, - махнул рукой старший Винчестер, понимая, что с этим зарядившим дождём его беды только удвоились – уехать им придётся, как только Сэм соберёт вещи, а с этим делом младший Винчестер управлялся потрясающе быстро – можно даже было бы сказать, пугающе быстро, лишь для того, чтобы придать немного цвета ситуации. А после Дин вряд ли когда-то посмеет вернуться в этот старый охотничий дом – ему здесь не нравилось, определённо, ему хотелось вновь ощутить мёртвую хватку города – пусть и на две тысячи жителей, но с полноценным баром, наполненным горьким сигаретным дымом, с привычным шумом голосов, бильярдом или уж игрой в дарц на худой конец. Эта вынужденная оторванность от мира его немного пугала. Угнетала.
- А я всё думал – хобби у вас такое что ли – под дождём мокнуть? – попытался, было, пошутить Сэм, но вовремя разглядел выражение лица брата – хмурое, предгрозовое. Дин прекрасно справлялся с ролью чеки от гранаты или фитиля динамитной шашки – ничего не стоило его подтолкнуть к ссоре, чтобы после ещё и виноватым остаться. Мол, спровоцировал – сам и расхлёбывай. Сэм был вовсе не рад подобной перспективе.
Кастиель выглядел не лучше – хотя, в отличие от старшего Винчестера, это его не волновало нисколько. Он, скорее, был похож на мокрый спичечный коробок – сколько не зажигай – ничего путного не выйдет. Только поломаешь тонкие влажные деревянные палочки, усеяв ими землю свежевскрытой могилы.
- Едем. Ты готов?
Младший Винчестер кивнул, пожав плечами. Вышло как-то двусмысленно.
Кастиель сосредоточенно глядел в окно, не замечая, что в ботинках у него хлюпает.
- Едем, - повторил Дин, невольно наблюдая за ним.
Наверное, и вправду было пора – не смотря ни на что.

Сэм сидел на кровати, поджав под себя ногу, и листал музейного вида книгу, один лишь вид которой был способен повергнуть Дина в ужас – фолиант в тёмной, кажется, кожаной обложке с желтоватыми страницами и бесконечными схемами, знаками, строгими, скупыми на цвет рисунками...
- Где ты это взял? – поинтересовался старший Винчестер, которому порядком надоело сидеть без дела – с тех пор, как он оказался здесь, прошло уже несколько часов – но ничего выдающегося не происходило. Ну, разве что выстрел... Ха, выстрел для Винчестера – как комариный укус. Не по степени болезненности, конечно, скорее, по степени распространённости.
- В местной библиотеке, - отозвался Сэм, не глядя на брата. – Отец...
Он вдруг замолчал, как будто решил не давать больше поводов для подозрений или выдавать собственную маленькую тайну до поры до времени. Дин улыбнулся, глядя на него во все глаза – забавный он был какой-то, как будто непривычный, но всё равно родной, как ни крути, и осознание этого отчаянно боролось с ощущением чужеродности пространства и времени и его самого, втиснутого в эту реальность так внезапно. Он словно знакомился с братом заново – хотя и замечал порой знакомые жесты, знакомые выражения лица. То, как он шевелил губами, пробегая строчку за строчкой, то, как с неохотой отвечал на вопросы, делая вид, что его отвлекают от жутко важного занятия, на деле же прислушиваясь к каждому шороху, возникавшему, стоило лишь Дину сдвинуться с места.
Удивительно было, что до сих пор старший Винчестер оставался здесь – и брат не выставил его вон. Удивительно и предсказуемо...
И в какой-то момент этого почти безмолвного созерцания Дин с удивлением осознал, что этот Сэм для него – как открытая книга, он знал его, уже знал таким когда-то давно, когда и сам был не слишком умён, не слишком понятлив. И радостно было думать, что всё же эти годы не прошли напрасно, не канули в Лету, от них осталось хоть капля – нет, гораздо больше, чем просто пустяк или невнятный след. Много, много следов, много нитей, связующих звеньев.
В окно бил перемешанный с ветром солнечный свет. Сэм делал пометки карандашом в библиотечной книге – Дину это нравилось – словно бы в знак протеста. Они бы поладили, пожалуй, но со временем, которого у старшего Винчестера было не так уж и много. Но всё равно, очевидно, – поладили бы.
Завозившись, пытаясь расслабить порядком затёкшую спину, Дин и сам не заметил, как куртка, скользнув за спинку кресла, упала на пол, вызволив из внутреннего кармана потертую фотокарточку – он и Сэм, в прошлом году, в Голливуде, Лос-Анджелес. Тогда он всё пытался развеселить брата, опечаленного трагической гибелью Мэдисон, и по ходу дела запихнул его в одну из этих замечательных кабинок для фотографий, которые выдавали по три за раз – единым блоком, запечатлев уморительные гримасы старшего Винчестера и не менее уморительный кислый вид младшего. Дин оставил себе только одну – саму классную, остальные же, оторвав, отдал Сэму и больше, кажется, их не видел. Наверняка, брат хранил их в укромном уголке – под подушкой, например, или ещё где-нибудь. Весело было гадать.
- Что это? – мгновенно встрепенулся Сэм – так и есть, следил-таки за большим братом краем глаза, притворяясь страшно занятым. Шутник.
- Фотография, - чуть рассеянно проговорил Дин – внезапно в его голове возникла не слишком приятная мысль.
Глядя на этого Сэма, он точно знал, что ждёт его в впереди – множество ран, в гораздо большей степени – душевных. Множество бед и слёз, и пыльных номеров. И гари, и крови, и пота. Нечто по-настоящему ужасное. Нечто по-своему прекрасное. То, что закалит его или сломает – возможно, и то, и другое – одновременно. Сломленный стойкий оловянный солдатик. Стойкий сломленный...
Человек с его собственной судьбой и множеством выборов. Запах скоростного шоссе на закате, рассвете, поданный к утреннему кофе, бессонной ночи, окрылённой надеждой усталости. То, о чём он сам никогда не задумывался – обо всей этой жизни, обросшей шрамами, мозолями на ладонях, пылью и могильной землёй. О том, что им удалось преодолеть и что – предстояло. И о долгом, долгом пути, предначертанном этому мальчишке.
Во всяком случае, Дин вовсе не собирался говорить ему о чём бы то ни было – ни при каких обстоятельствах.
- Это ты, - уверенно указал брат на корчащего рожи старшего Винчестера – Дин молча кивнул, понимая, что самое интересное ждёт впереди.
Сэм долго изучал порядком заляпанное глянцевое изображение парня, расположившегося по правую руку от старшего Винчестера, вертел фотографию и так и эдак, морща лоб и кусая губы. Мог бы и догадаться, ведь уже в двенадцать он был совершенно ненормально сообразительным.
- Не говори мне... – пробормотал он, ероша светлые волосы и хмурясь. – Это не я, чёрт побери.
Он выругался неумело и, откровенно говоря, потрясающе по-дурацки. И выжидающе посмотрел на брата. Тот пожал плечами.
- Извини, парень, с этим уже ничего не поделать, - развёл руками Дин, едва сдерживая смех. – Даже у пластических хирургов опускаются руки.
Сэм вздохнул, понимая, что толку от него не добиться, и вернулся к изучению собственного фото.
- Мой нос определённо не мог дорасти до такого, - гнусаво проговорил он, зажав ноздри пальцами – как будто пытался представить нечто подобное.
- Я и сам удивляюсь, - кивнул Дин, надеясь, что Сэмми не расценит его слова как ёрничанье.
- А с волосами что? – вопрос вышел риторический – объяснения этому таинственному факту старший Винчестер найти был не в силах.
- Они торчат в разные стороны, - возмущённо продолжил парнишка. – Откуда это?
Его собственные, в принципе, не являлись идеалом парикмахерского искусства, однако, Сэм, пожалуй, был другого мнения.
- Тебе непросто тогда пришлось, - заметил Дин, хотя пообещал себе, что не станет распространяться о будущем. – Тяжёлый день.
Брат окинул его внимательным взглядом – наверное, заподозрил неладное, но спросить так и не решился.
- Выглядит уставшим, - констатировал он чуть позже, всё ещё не решаясь поставить знак равенства между собой и странноватым на вид парнем на фотографии. – А он нормальный?
Старший Винчестер, в очередной раз глотнув воды – не святой, а совершенно обычной, - едва не поперхнулся.
- ...? – требовательно.
- Ясен пень, - проговорил Дин, кашляя. – ЧуднОй порой, не без этого, но... Чёрт, Сэмми, но это ведь ты!
Младший Винчестер качнул головой и вдруг протянул руку, обхватив пальцами его запястье. Чуть тряхнул, заставив раскрыть ладонь, вложил фотокарточку в руку и отвернулся.
- Я – Сэм, - без особого энтузиазма сказал он, как будто и сам уже не верил в этом. А, может быть, ему нравилось подобное детское прозвище, ведь всё-таки он оставался ребёнком, но так неуклюже и неумело пытался это скрыть.
Дин машинально кивнул, в сотый раз, пожалуй, глядя в грустные глаза старшего Сэма, который остался далеко в будущем. Пусть у него нос был длинным, волосы – растрёпанными, а рубашка – какой-то вылинявшей. Он был и оставался его братом, и то, что Дин ощущал, определённо было тоской.
- Хочешь оставить эту фотографию себе?

@темы: Фанфикшн, Супернатуралы