Nice planet. We'll take it.
Название: Клуб настоящих джентльменов
Автор: Reno aka Reno89
Пейринг: Холмс/Ватсон
Жанр: slash, drama
Рейтинг: R
Дисклаймер: всё, что мне не принадлежит, мне не принадлежит
Саммари: о том, как воспоминания из прошлого находят отражение в настоящем
Статус: закончен, выкладка по мере вычитки
Примечание: насколько мне известно, Уилл, Уильям и Билл – вариации одного имени, в данном случае, так называют одного и того же персонажа. Таймлайн размытый, Мэри не присутствует
Комментарии: смелые теории, непроверенные факты, выдуманные жизни. Возможны исторические неточности. Спасибо за внимание.
Я не нахожу ничего интересного для себя на этой земле.
Шерлок Холмс 2009
Когда заканчивалось одно дело, а до другого было почти как до горизонта по вересковой пустоши, что делит поровну дымчатое небо и туманные земли, – бежишь, бежишь за ним, но он лишь оказывается с каждым новым шагов всё дальше – Ватсон готовился к худшему. И всякий раз ему с завидной точностью удавалось предсказать наиболее печальные последствия бездействия, только вот гордиться, очевидно, было нечем.Когда заканчивалось одно дело, а до другого было почти как до горизонта по вересковой пустоши, что делит поровну дымчатое небо и туманные земли, – бежишь, бежишь за ним, но он лишь оказывается с каждым новым шагов всё дальше – Ватсон готовился к худшему. И всякий раз ему с завидной точностью удавалось предсказать наиболее печальные последствия бездействия, только вот гордиться, очевидно, было нечем. То тёмное, чем только может похвастаться природа человека, обладающего, к тому же, весьма нетривиальным разумом, являло себя во всей красе ежедневного саморазрушения, ненавистного Ватсону по большей части потому, что он не представлял, как с ним бороться. Вернее, беспроигрышный способ был отлично ему известен – новая загадка, один из секретов мироздания, не меньше – однако эти строптивые дамы (загадки) и джентльмены (секреты) нечасто баловали доктора своим вниманием, поэтому он положительно не представлял, чем встретит его новое утро – ужасной головной болью, очередным нервным расстройством миссис Хадсон или же невыносимой тяжестью в бессонном взгляде друга.
Однако в этот раз жизнь отчего-то вышла из привычного русла, разлилась и затопила вересковые пустоши, а горизонт, всё столь же равнодушный к молчаливым страданиям Ватсона, оказался вдруг неуловимо ближе, маня, словно мираж в пустыне, прозрачно намекая на то, что все догадки и предположения вполне могут оправдаться.
Они давненько не разжигали камин – лето выдалось на редкость душное, готовое вот-вот пролиться дождём, но всё медлящее. А в этот вечер кому-то из них вдруг пришла в голову мысль, что огонь станет уместным дополнением к немногословной беседе. Пламя ненавязчиво потрескивало, касаясь чугуна и – робко - подошв докторских ботинок острыми яркими язычками, прогоняло рвущийся в приоткрытое окно лондонский вечер и озаряло захламлённую комнату Холмса неверным, прерывистым, но очень уютным светом. В этом свете привычные вещи, казалось, обретали новый смысл – точные приборы сулили Ватсону грандиозные открытия, в углах, за спинками древних, обитых вытертым временем велюром кресел, за кипами плотных бумажных схем, начертанных размашисто, смело, за тяжёлыми пыльными шторами прятались тайны.
Да, душное выдалось лето. Ватсон придвинулся чуть ближе к огню – теперь, спустя четверть часа казалось, будто за окном, в неторопливом и вязком тепле, уже совсем не так уж жарко, как в комнате, у камина. В дюйме над грубым дощатым полом, едва проглядывающем в прорехи меж сваленных в страшном беспорядке карт и планов, и книжных кип, и пустых склянок, скользил, играя мятой шелухой жизненно необходимых вещей, сквозняк, тревожил старую рану Ватсона и забирался за ворот просторной рубахи Холмса. Доктор привстал, чуть сдвинув кресло, сильнее развернул его к огню, чтобы погреть больную ногу, и сел, склонившись к подлокотнику, устроив голову в удобной получаше ладони. Страницы вечерней газеты шелестели, убаюкивая.
Как Лондон бы ни старался, ему никогда не хватало сил разродиться настоящим, сияющим в ослепительной синеве солнцем, незамутнённой утренними туманами жары и терпким вином пряных ароматов – можжевельник, чёрное дерево, сандал…
В году 1878 Индия пахла именно так, и было там действительно жарко. Так жарко, что пот тёк ручьями, а льняные одежды почти не спасали от сухого, дурманящего воздуха. Этот год Ватсон запомнил на всю жизнь – он стал переломным в его судьбе, предельно чётко разделив мирное существование, врачебную практику, гордость за себя и своих пациентов и кровавую бойню войны, в которой уже нечем было гордиться – ни излеченными хворями, не вправленными переломами, ни сшитыми впопыхах ранами. Увечья коренились глубоко в душе каждого, кто прошёл по пустынным дорогам, всколыхнул серый песок. Но всё же, доктор вздохнул поглубже, всё же нагпурские орхидеи за окном его крохотной квартирки в мансарде пахли чудесно, свежо и прекрасно, будто и не было никакой войны к северо-западу от терракотовых земель. Будто сам доктор никогда не принимал в ней участия. Только ноющая боль изредка напоминала об этом, но прогнать её было проще простого – всего лишь усесться почти вплотную к огню, не обращая внимания на суетливые шорохи и приглушённое бормотание, которое всегда сопровождало подобные вечера – вооружившись карандашом, Холмс отмечал наиболее любопытные заметки последней полосы. Он не раз признавался, что чувствует себя при этом крайне глупо, поскольку мелочность подобных «дел» прекрасным образом была ему известна, но продолжал нехитрое занятие в тщетной попытке развеять скуку. Ватсон дремал. Уж слишком нечасто удавалось сыщику добыть хоть что-нибудь стоящее из ребусов строк и шарад междустрочия.
Где-то у реки нестройным хором пели изрядно подвыпившие рабочие, занятые на строительстве нового подвесного моста. Этажом ниже миссис Хадсон негромко переговаривалась с приятельницей, заходившей время от времени на чай. Где-то по левую руку, совсем близко, Холмс напряжённо насвистывал незамысловатый мотив. Всё шло своим чередом, поэтому доктор позволил сну утянуть себя чуть глубже в тёмные глубины, закружить и, не отпуская, окунуть в круговорот воспоминаний. Яркие и тревожные образы затопили сознание Ватсона, привычные образы, которые со временем потускнели и утратили свою прежнюю власть, но продолжали возвращаться вопреки желаниям доктора.
Душный воздух пришёл в движение, заколебался, коснулся тёплым дыханием щеки доктора. Повернулась латунная ручка. Трижды предательски скрипнула лестница и парадная дверь, распахнувшись, впустив в прихожую напоенный влагой в преддверии близкой грозы вихрь, закрылась со стуком, от которого доктор, вздрогнув, открыл глаза, устало потирая лоб. Этим вечером, кажется, ему не суждено было заснуть, очнувшись вдруг (весьма привычным образом) в беспробудной темноте прогоревших поленьев под негромкие перекаты храпа Холмса, давным-давно перебравшегося в постель. Ватсона прежде всегда удивляло, почему для его друга, нередко резкого и порывистого как в мыслях, так и в действиях, проблемой становилась столь незначительная мелочь, с которой он не в силах был справиться. Казалось бы, не могло быть ничего проще – растолкав Ватсона, выпроводить его вон, по коридору и направо, в опрятность и организованность, в его собственную аккуратно застеленную кровать. На памяти доктора такого не случалось ни разу, что само по себе формировало привычку, в своём отношении к которой доктор вовсе не был уверен. Привычка оказалась «вещью в себе», и невольно требовала разгадки.
Так или иначе, обычному ходу вещей, пожалуй, пришёл конец.
Холмса и след простыл. В пустом кресле валялась выпотрошенная, разоблачённая, разобранная «по косточкам» газета.
В комнате с задрапированными тяжёлым бархатом окнами царил полумрак. Тонкий аромат дорогих сортов табака витал в воздухе, мешаясь с тяжёлым, пряным запахом благовоний. Компания молодых людей давным-давно разбилась на малые группки, которые обосновались тут и там – повсюду, где только можно было найти мягкие пуфы, восточные сладости и спасительную густую тень, скрывавшую от посторонних взглядов. Конечно, здесь они были все свои, и каждый знал, что происходит или могло бы происходить в том или ином тёмном углу, но сегодня – и это был значительный и важный вечер – мистер Фредерик МакМёрфи, для друзей – Фредди, представлял Клубу настоящих джентльменов своего нового приятеля Джоэла Стокера, с которым судьба свела его в изнурительном путешествии к берегам Америки, тем самым изрядно подсластив одинокие вечера молодого человека. По словам Фредди Джоэль был «весьма находчивым, блистательно остроумным и невероятно нужным их обществу человеком». Мсье Рафаэль Було, личность богемная, свободный художник, не признающий ограничений тела и души, решительно взялся за декор, преобразив гостиную почти до неузнаваемости к приходу гостя, который вполне мог стать новым достойным членом клуба.
В воздухе витало предвкушение.
Поигрывая тяжёлой кистью на конце золотистого шнура, опоясывающего тёмно-вишнёвый бархат, Гарри Уитман нервно вертел в пальцах внушительных размеров гаванскую сигару модной марки «Hija de Cabanas у Carbajall». Полёт фантазии Було всегда был для него поводом для шуток, но отчего-то именно сегодня от беззаботности не осталось и следа. Возможно потому, что Фредди МакМёрфи был его лучшим другом, его – и больше ничьим. Об этой истории с Джоэлем, который столь удачно подвернулся Фредди как раз в момент его разлуки с Гарри, последний узнал незадолго до явления Стокера миру, в то время как детали этого путешествия уже известны были всем прочим выдающимся знакомым Фредерика. О них шептались и говорили открыто, кое-что придумывали и приукрашивали, откровенно сочиняли и правдиво отмалчивались. Гарри мучился неизвестностью. Ниже его достоинства было бы требовать ответа от самого Фрэдди, а тот не спешил откровенничать. Гарри страдал. Весь этот цирк с торжественным приёмом, организованным в честь Джоэля, начинал невероятно его раздражать.
- Жизнь – театр, а люди в нём актёры, - меланхолично процитировал он бессмертного драматурга, картинно затянувшись незажженной сигарой. После всех трудов Рафаэля гостиная и вправду напоминала сцену. Кто-то молчаливо протянул Гарри свечу – её огонёк, затрепетав, опалил кончик сигары. К мешанине запахов присоединился ещё один – запах далёких заморских стран и иссушённых злым солнцем листьев.
- Наш гость опаздывает, - спустя минуту заявил Гарри – всё прочие едва ли обращали на него внимание, угощаясь вином и шербетом, купленным Генри Соммерхолдом в азиатской лавчонке. Там же были приобретены ароматические масла, сушёные листья мяты и палочки корицы, разложенные повсюду в сатиновых мешочках.
- Сейчас лишь четверть девятого, Гарри, - заметил Уилл. – Они явятся не раньше половины.
Они. Гарри кивнул самому себе. Среди присутствующих Фредди не было, и не было не единого шанса хоть как-то обсудить с ним происходящее – пусть даже в присутствии всех остальных. Гарри прошиб холодный пот. Но только не при Джоэле! Ему необходимо было постараться и вытерпеть эту муку, дождаться, когда все разойдутся, возможно, каким-то чудом остаться с Фредди наедине… и высказать всё, что тяжким грузом лежит на душе.
Гарри осторожно, почти с нежностью сжал губами сигару, коснулся её языком, чувствуя горечь и, как ни странно, шоколад, покатал из одного уголка рта в другой, толкнул чуть глубже, почти тот час же вынул. Всем своим видом он выражал болезненное нетерпение, перемежавшееся то с возбуждением, то с меланхолией. Он был не из тех людей, которые способны терпеливо ждать, спонтанный и эксцентричный, стремительный, Гарри представлял собой скопище самых различных и часто противоположных черт, которые кипели в нём, в его крови, изматывали его, говорили его голосом мерзкие вещи, а после – просили прощения тем же самым голосом. В клубе его, как ни странно, любили. Сам того не ведая, он вносил в душное лондонское существование каплю юношеского задора с терпким, пыльным привкусом маразматического слабоумия.
О, Фредди, ну, где же ты…
Гарри порывисто вздохнул, когда заботливые руки Генри легли на его плечи, успокаивающе поглаживая.
- В этом нет ничего страшного, - проговорил тот мягким баритоном. – В этом его новом неожиданном увлечении.
Под «ним» Генри, конечно, имел в виду Фредди. Под «увлечением» - чёртового Джоэля.
- Мы все достаточно безвольны, чтобы позволить себе поддаться слабостям.
Гарри нетерпеливо оттолкнул его.
- Тебе легко говорить! – воскликнул он, в порыве чувств кусая сигару и тут же отплёвываясь. – Ты и Уилл… вы идеальны, вы прекрасны, у меня просто нет сил выразить переполняющих меня чувств возвышенным языком Шекспира или Фрэнсиса Брэт Гарта, а другого, грязного и приземлённого, вы недостойны…
Генри терпеливо переждал этот страстный пассаж, кивнув Уильяму, отсалютовавшему ему бокалом с вином с другого конца комнаты.
- Гарри, - проговорил он. – Гарри, Гарри, тебе девятнадцать, и ты горяч, так непостоянен. Витаешь в облаках. Веришь всё ещё в такие безусловные чувства. Когда же ты, наконец, образумишься и поймёшь: жизнь полна искушений, и чем ты моложе, тем сильнее ты подвержен их воздействию. Ты видишь Уилла и меня. Тебе всё чудится, что наше существование – как сказка или яркий сон, от которого ни один разумный человек не пожелал бы пробуждаться. Но ведь, признайся, где-то в глубине твоей души грызёт неутомимый жучок-древоточец – сомнение. Признайся, Гарри, не разбивай мне сердце своей наивностью.
Гарри замер, безмолвный. Он прислонился к Генри, будто к скале в бурю, и прошептал:
- Не могу.
И ещё.
- Хочу верить и дальше.
Генри покачал головой. Уилл коротко махнул ему рукой, приглашая присоединиться к угощению, но он качнул головой «не сейчас». Уилл понимающе кивнул. Они так часто понимали друг друга без слов, что почти уже не замечали разделяющих их расстояний – будь то десять футов или десять тысяч миль.
Генри взъерошил прямые и тёмные, непослушные волосы Гарри.
- Пойдём, - сказал он, - пойдём, я расскажу тебе историю о твоём старике Генри…
- Тебе двадцать пять, - парировал Уитман, сопротивляясь.
- …и о старике Билле, который однажды оставил своего старика Генри, оставил насовсем, сказал, что не вернётся, а старик Генри… Ну, что ж, старик Генри страдал. Но разве теперь он не стоит перед тобой – такой внушительный и прекрасный, несломленный? Скажи, Гарри, кого ты видишь перед собой? Человека, которому удалось совладать с жизнью и понять её причуды…
В прихожей хлопнула дверь, но свет не зажёгся.
- Это Фредди! – вскричал Гарри, позабыв и о Генри, и о Уилле, и (что представлялось событием куда большего масштаба) о незнакомом и ненавистном ему Джоэле, который так бесцеремонно ворвался в жизнь его Фредерика, вытеснив самого Гарри. – Фредди!
За ним, столь шумным и оживлённым, с покачивающимся в руках изящным масляным светильником, идеально вписывающимся в интерьер, неохотно потянулись и прочие члены клуба.
- О, Фредди! – потрясённо выдохнул Гарри, встретившись взглядом с прямой и равнодушной спиной друга, который, казалось, стоял слишком уж близко к другому молодому человеку, высокому и красивому, стоял, обвив руками его талию, спрятав лицо в мягком изгибе его плеча, укрытом тёмной тканью смокинга. Круг жёлтого света истерично качнулся, повинуясь дрожащей руке Гарри.
Все подозрения его оправдались, он глубоко вдохнул, совсем забыв о том, что сигарами ни в коем случае не затягиваются, и, с удивлением предчувствуя близкий взрыв, бросился к Фрэдди, такому холодному и отстранённому с ним, внимательному – с Джоэлем. Он резко развернул Фредерика, вложив всю свою боль – и ту, что терзала его сердце, и разгорающуюся в обожжённых, саднящих лёгких – в самый страстный поцелуй, на который он только был способен. Кажется, вокруг ахнули, но Гарри все силы приложил к тому, чтобы не сдаться раньше времени, не позволить крепкой табачной остроте помешать его дерзким планам.
Фрэдди разорвал поцелуй первым. Признаться, выглядел он порядком ошеломлённым, однако вид его никого в этой комнате не в силах был бы обмануть. Несчастный Гарри, красный, как рак, поймал пристальный взгляд Джоэля.
- Он – мой! – выпалил Гарри, прежде чем зайтись в ужасающем, надрывном кашле, который, казалось, рвал его изнутри. – Ты его не получишь!
- Гарри, - попытался, было, воззвать к его благоразумию Генри, но тот лишь отмахнулся.
- Я был здесь... всё это время… - продолжил он, прерываемый приступами удушья, - … а ты… ты просто пришёл… взялся неоткуда… и думаешь… можешь так просто… всё изменить?..
Фредди, всё ещё потрясённый этой внезапной атакой, застыл у стены, словно тень, и даже не попытался остановить Гарри, который, оттолкнув с дороги Джоэля, проворно выскочил на тёмную безлюдную улицу.
Он всё ещё чувствовал вкус сигары на языке.
- Я всё расскажу им! – закричал Гарри, прежде чем выбежать вон. – Всему «благополучному» обществу! Лондон узнает!..
Генри негромко кашлянул. Уилл мгновенно возник рядом.
- Я позабочусь о нём, - проговорил он, на ощупь хватая первую попавшуюся под руку трость. Кажется, она принадлежала Джеймсу, который остался в гостиной, недвижимый любопытством, привлечённый вином.
- Я сам, - вдруг хрипло заявил Фредди, кивнул присутствующим и вышел.
Джоэль, пригладив тёмные волосы, щегольски подкрутив тонкие усики над верхней губой, с улыбкой развёл руками.
- Кажется, нас не представили, джентльмены.
Стремительно сбежав по лестнице, доктор схватил шляпу и, не внимая вопросительным интонациям встревоженной миссис Хадсон и её подруги, стремительно же покинул дом на Бейкер-стрит. В отчаянии он оглядел улицу, не обнаружив ни следа Холмса, споткнулся о ящики неясного происхождения и метнулся наугад в переулок – как раз вовремя, чтобы заметить мелькнувшую в отдалении тень. Выбор был невелик, и доктор устремился вслед за ней, на ходу суммируя всё, что могло бы пригодиться ему в дальнейшем: в последнее время Ватсон не замечал, чтобы Холмс всерьёз увлекался морфием, как это прежде бывало, стоило лишь очередному преступнику отправиться в главную городскую тюрьму – это раз. Уже давно доктор не просыпался под ломаный, пронзительный аккомпанемент скрипки, терзаемой Холмсом – это два. Нет, конечно, позывные скрипки время от времени раздавались в стенах этого дома, но происходило это, скорее, в часы, предшествующие обеду. Кажется, таким замысловатым, но, безусловно, типичным для себя способом Холмс сообщал о том, что проголодался. Во всяком случае, после они обычно вкушали плоды кулинарных трудов хозяйки дома.
И, наконец, безумные выходки. В моменты скуки Холмсу случалось совершать совершенно безрассудные (с точки зрения доктора) поступки, чреватые неприятностями и зачастую бесцельные, в результате которых Ватсон, помимо обычных своих пациентов, получал ещё одного – всего в синяках и шишках. Однако на протяжении, по крайней мере, двух недель, никаких происшествий не случалось. Холмс ходил в театр, в ресторан, в оперу. Однажды даже удалось уговорить его посетить любительскую выставку, которой тот, к удивлению Ватсона, остался доволен. Доктор мог вздохнуть спокойно, работа спорилась, а Холмс не проявлял признаков беспокойства. Впрочем, последнее утверждение представлялось весьма спорным на фоне последних событий, поскольку именно в этот момент Ватсон преследовал собственного друга, стремительно шагающего в неизвестном направлении.
Они прошли переулком, обогнули одинокий обветшавший склад и неожиданно (по-видимому, для доктора) оказались в сердце людной, оживлённой улицы, украшенной яркими огнями, зазывными вывесками и вычурно одетыми дамами, будто бутоньерками на грязноватом лацкане истинного джентльмена с простым и скромным именем Лондон.
Несмотря на поздний час, эти люди, казалось, готовы были веселиться от всей души – то и дело слышался смех, не приглушённый ни правилами приличия, ни смехом окружающих. Щегольски одетые молодые люди звонко щелкали металлическими набалдашниками тростей по дверцам проезжающих мимо экипажей. Эта улица казалась карнавальной, цирковой, бурлескной, но совсем не опасной, что уже само по себе парадоксально указывало на её криминальный потенциал. Здесь, среди пёстрой, разношерстной толпы возможному преступнику удалось бы укрыться без труда. Ватсон мысленно похвалил себя за сделанный разумный вывод, однако Холмс продолжал свой путь, не обращая внимания на весёлые оклики молодых людей и благосклонные улыбки дам.
Маневрируя между затянутыми в шёлк и атлас, в чесучу и парчу, доктор, наконец, получил возможность разглядеть своего друга, которому в толпе тоже пришлось сбавить ход. Удивительно, но вопреки всем ожиданиям Ватсона, одет Холмс был совершенно обычным образом – знакомый доктору сюртук, знакомые же брюки, чёрная шляпа, никакого маскарада. С неугасающим оптимизмом Ватсон подумал, было, о накладном носе или хотя бы бровях, очках, любой мелочи, способной указать на дальнейшие намерения Холмса, но тот, внезапно остановив развесёлого молодчика, о чём-то спросил его, попав в круг тусклого света фонаря – и все надежды доктора рухнули.
Ничего необычного в Холмсе не наблюдалось. Ровным счётом ничего. Он был так узнаваем для самого Ватсона, что доктору даже стало немного обидно. Он вдруг заподозрил, что никакой загадки в происходящем нет, а Холмс просто самым невероятным образом вычитал в газете о приезде некой молодой особы, которая имела обыкновение появляться неожиданно и непредсказуемо в жизни гениального сыщика, врываясь в его дом, в его душу и вмешиваясь в его дела. И кем бы она могла назваться на этот раз? Далёким потомком царицы Савской, получившей в наследство огромный бриллиант или платиновое колье с восточным жемчугом? С неё сталось бы… Но провести Холмса ей бы не удалось, тот без особого труда раскрыл бы её. И что, если сыщик теперь движим любовным увлечением, а вовсе не погоней за очередной тайной? Ватсон нахмурился, досадуя на себя. Мог бы хоть захватить с собой пресловутую газету, но так торопился, так боялся упустить, что даже не подумал о возможной подсказке, таящейся на её страницах.
Шумная улица обернулась вокруг него подобно тяжёлой ткани, налетели, кружа голову, краски, звуки, и доктор, боясь упустить Холмса, с трудом выбрался из неугомонной толпы, не зная, куда бежать и где искать. Он вглядывался в лица, но не узнавал их, Холмс, мастер побега, сам того не желая, скрылся из виду, оставив Ватсона в одиночестве – и в толпе. Когда же доктору, наконец, удалось выбраться в тишину и неверный мерцающий свет, где не было ни души, он запоздало осознал, что слежка провалилась. Он топтался на месте, не зная, как поступить – вернуться ли или попытать удачу, когда низкое лондонское небо над ним громыхнуло, расколовшись под натиском зарниц. Первые мелкие капли влаги упали на землю, пятная брусчатку, обещая обратиться настоящим ливнем, и Ватсон, которому вовсе не улыбалось промокнуть до нитки, неохотно побрёл обратно, старательно обходя карнавальное сердце Лондона, которое конвульсивно билось вопреки грозе и неожиданно налетевшему с набережной ветру.
Земля под ногами стала совсем неровной, каменистой, и, дважды споткнувшись, а один раз уткнувшись ладонями в бурые комья, припорошённые дождём, Ватсон едва удержал рвущееся с языка крепкое словцо, которого, конечно, никогда не позволил бы себе высказать вслух. Острые камни доставляли ему немало хлопот, а непогода разыгралась не на шутку, дёргая за длинный конец его лёгкого шейного платка и едва не сбивая с ног. Уже подходя к дому на Бейкер-стрит, он услышал, как бьются в отчаянии погасшие фонари, грозясь оборвать металлические цепи, сдерживающие их бурный нрав. В окнах не горел свет. Очевидно, миссис Хадсон испугалась грозы, но вместо того, чтобы зажечь побольше свечей, она погасила все и, вероятно, успела потушить камин в комнате Холмса. А доктор так надеялся просушить промокшую обувь – вода лилась стеной, не жалея ни бродяг, ни порядочных джентльменов. Наверняка, подумал Ватсон, и театральное действо на карнавальной улице поутихло, сломленное дождём.
Войдя в прихожую, доктор медленно поднялся по лестнице, с трудом находя в темноте ступень за ступенью, когда услышал благословенный треск сухих поленьев в очаге – хозяйка дома, очевидно, не решилась навести предгрозовой порядок во владениях своих квартирантов.
Радостно Ватсон распахнул дверь, вполне уверенный в том, что Холмс просто не мог успеть на Бейкер-стрит раньше него самого. Покинутые кресла были пусты, только газета куда-то исчезла. Впрочем, поначалу доктор не обратил на это никакого внимания, протянув руки к огню – ладони саднили, влажный сюртук наливался жаром. Следовало бы переодеться ко сну, но доктор был твёрдо намерен дождаться Холмса и прояснить сложившуюся ситуацию. Он смотрел и смотрел на огонь, упорно ощущая спиной чужой взгляд, но так и не отважился повернуться.
- Какая любопытная грязь у вас на ботинках, доктор, - негромко проговорил знакомый голос с хрипотцой. - Красная глина. Строительные работы на Флит-стрит?
Ватсон вздохнул. Ему никогда не удалось бы перехитрить своего друга, не суждено было, но он вскочил, движимый смешанными чувствами, требующими от него немедленных действий.
- Так и есть, - с некоторым вызовом признал он очевидное. – Вам интересно, чем я там занимался?
- Отчего же, - отмахнулся Холмс, потянувшись к скрипке, будто страшная гроза, плод висевшей над городом духоты, вдохновила его на исполнение безумного ночного концерта. – Я и так знаю. Следили за мной.
Из глубокого кармана его брюк выглядывал белый бумажный уголок.
- Не слишком успешно, однако, - пробормотал Ватсон, подбросив щепок в огонь, и замолчал в ожидании продолжения.
Бездумно дёргая тонкие струны, извлекая на свет тусклые звуки, Холмс уселся в привычное кресло и вынул трубку. Говорить он не спешил, задумчиво посасывая мундштук, но доктор прохаживался по комнате, нарушая его медитацию.
- Сядьте же, наконец, Ватсон! – не выдержав, воскликнул Холмс, отбросив скрипку. Та же, жалобно звякнув, приземлилась неподалёку от наиболее шаткой стопки книг, которая, качнувшись, развалилась на части, произведя значительный шум, что не могло не потревожить чуткий сон миссис Хадсон. Доктор, прислушавшись к едва различимой в голосе друга мольбе, устроился на подлокотнике, нетерпеливо скрестив руки на груди. Холмс закинул ногу на ногу, задумчиво потирая подбородок.
- Думаю, забота обо мне самым замечательным образом оправдывает вашу слежку, - глубокомысленно заявил он.
Доктор едва не задохнулся от возмущения. В глубине души он, как порядочный, не понаслышке знакомый с правилами хорошего тона гражданин, чувствовал вину за то недоверие, которое он проявил по отношению к другу, однако Холмс готов был _оправдать_ его. Оправдать! Как преступника!
- И я могу принять ваши действия, - продолжал тот, не замечая горящего взгляда доктора. – Нет, я, пожалуй, даже должен быть вам за них признателен…
- Вы, Холмс, неисправимы, - устало перебил его доктор, и между ними вдруг повисла тишина.
Такую тишину Ватсон по праву не любил, она не значила ничего важного – не рисовала обиду, не ознаменовывала равнодушие, не балансировала на грани смеха. Такая тишина наступала, когда им не о чём больше было говорить, но в этот отдельно взятый поздний вечер она лишь сбивала с толку, поскольку недосказанность правила бал в затопленной каминным теплом комнате, но тишина будто намекала – на сегодня беседе конец. Провести ночь в неведении представлялось Ватсону худшей из перспектив.
- Признайте, друг мой, что мы стоим друг друга, - негромко заметил Холмс, отложив трубку, и принялся нарочито медленно, со значением разворачивать освобождённую из карманного плена газету. Он не смотрел на доктора, не смотрел даже в его сторону, но Ватсон прекрасно осознавал, что это представление предназначается ему, и всеми силами сдерживал рвущиеся на волю вопросы. Безуспешно пытался он напустить на себя незаинтересованный вид, но такому прямому и честному человеку совсем не просто было преуспеть в столь хитром деле.
- В последние годы издательские дома стали чрезвычайно экономить на производстве, - немного отрешённо проговорил Холмс. – Вам наверняка случалось видеть подобные экземпляры, отпечатанные на тонкой папиросной бумаге – такая рвётся при первом же неосторожном движении. Что и говорить, ход удивительно неудачный, ведь газеты не исполняют лишь мгновенную развлекательную функцию, в них пишется история, пускай порой и изрядно приукрашенная…
- У вас в руках Times, Холмс, они не скупятся на хорошую бумагу, - заметил доктор.
- Вы совершенно правы. Однако и это создаёт дополнительные неудобства для читателя – цена за штуку вдвое выше средней, к тому же, частные объявления оплачиваются по двойному тарифу. А это значит…
- А это значит, - с энтузиазмом продолжил за него Ватсон, - что разместивший объявление в Times может позволить себе подобные траты.
- Что ещё более важно, выбрав именно это издание, автор надеялся, что оно попадётся на глаза людям определённого социального круга. Благородным читателям. Таким, например, как мы с вами.
При этих словах Ватсон нахмурился. Холмс мог похвастаться исключительной находчивостью.
- Но попалось оно на глаза _вам_, - внёс доктор поправку. – Вам, а не «нам».
Холмс коротко выдохнул, будто беззвучно усмехнулся.
- «Вам» означает «нам», не правда ли, Ватсон?
Тот мысленно проследил весь путь преследования и пожал плечами.
- Кажется, в этот раз вы справились без меня, - с напускным спокойствием заметил он.
Холмс недовольно поёрзал в кресле.
- Я ничего не планировал, - заявил он. – Это вышло случайно. А вы, мой дорогой друг, так безмятежно спали, что я не хотел вас тревожить…
Ватсон невольно задумался над сказанным – и почему же Холмс был так заинтересован в спокойном сне доктора? Закономерным было бы предположить корыстный мотив в действиях сыщика, однако именно в данной конкретной ситуации Ватсон предпочёл бы поверить в искренность намерений Холмса.
- …признайте, это был единственно возможный разумный выход. Я рассчитывал вернуться гораздо раньше, чем вы успели бы проснуться. И вот тогда я непременно посвятил бы вас во все детали дела.
- Дела, - многозначительно повторил Ватсон.
- Именно. Однако вы меня перехитрили. Но это всё без толку, Ватсон, поскольку ни ваша слежка, ни моя ночная вылазка не принесли достойных результатов. Так что – вы ничего не упустили, доктор. И не упустили бы, останьтесь вы здесь, вместо того чтобы совершать свой поздний променад под дождём.
- Расскажите толком, - потребовал Ватсон
В свете камина вновь появилась знаменитая трубка сыщика. Очевидно, табака у Холмса не оказалось, поскольку утруждать себя он не стал, а просто сунул её в рот, пустую, что выглядело комично и странно одновременно.
- Не так давно, дней десять назад, - начал свой рассказ Холмс, и Ватсон мысленно отметил, что не ошибся в своих наблюдениях за поведением друга, который явно не выглядел подавленным, как это обычно бывало в затяжные бездельные недели, - со мной связался человек по имени Мортимер Уитман, попросив о встрече. Записку я обнаружил в сложенной газете, намеренно позабытой у дверей нашего дома.
Нашего дома, мысленно проговорил Ватсон, медленно, будто пробуя на вкус. Удивительная манера всё обобщать.
- Признаться, просьба меня удивила. Вы знаете этого джентльмена, Ватсон?
- Впервые слышу о нём.
- Он весьма обеспеченный молодой человек лет двадцати пяти, имеет связи в правительстве, но предпочитает не афишировать их. К тому же, занят торговым делом – покупает и продаёт большие партии гаванских сигар отменного качества. Снабжает практически все лондонские клубы: его сигары курят министры, друзья министров и прочие власть имущие.
- У него пропала тонна дамских сигарилл? – улыбнулся Ватсон, впервые за этот вечер. Стоило бы хоть как-то проучить сыщика, по чьей милости он промок с головы до ног. И, кстати, посиделки у камина вовсе не гарантировали того, что утро не встретит его полноценным и полнокровным насморком.
- Вы понимаете, друг мой, что этим предположением почти оскорбляете меня? – повернулся к нему Холмс. По выражению его лица невозможно было понять, действительно ли он обижен или лишь притворяется.
- Вполне, - дерзко откликнулся доктор. Он всё же не мог до конца избавиться от переполнявшей его досады.
- Впрочем, неважно, мы отвлекаемся, а время далеко за полночь, - резко оборвал эту линию разговора Холмс. И продолжил, - у Мортимера есть младший брат. Вы, должно быть, и не представляете, что это значит, Ватсон.
- Не забывайте, что и у меня есть брат.
- Старший, если не ошибаюсь? Это совсем другое дело. Повторюсь – вы, должно быть, не имеете понятия, что это значит – иметь младшего брата.
- Сомневаюсь, Холмс, что и вам это известно. Ведь, как и в моём случае, младшим являетесь именно вы, - в тон ему проговорил доктор.
- Однако мы с вами говорим о разных вещах. Я убеждён, что вы были примерным ребёнком, друг мой. У меня же, поверьте, есть некоторые соображения по поводу _несносных_ младших братьев, - возразил Холмс. - Спустя все эти годы я могу представить себя на месте Майкрофта, взглянуть на происходящее с его стороны. Старшим братьям на роду написано присматривать за младшими. Порой это доставляет немало хлопот.
Он замолчал ненадолго, словно вспомнил некий эпизод из своей жизни, связанный с братом. Возможно, подумал Ватсон, он и вправду делал жизнь Майкрофта не в меру насыщенной.
- Итак, младший брат, - спустя некоторое время повторил Холмс. – Младший брат Гарри. Порывистый юнец, который живёт на попечении Мортимера, при этом считая себя совершенно свободным в действиях, зачастую отдающих безумием.
Ватсон бросил задумчивый взгляд на огонь.
- Такую характеристику вы получили от его старшего брата? – поинтересовался он. – Весьма нетипично, вы не находите? Обычно любящие родственники стараются смягчить даже самые ужасные недостатки своих питомцев. Не думаю, что Майкрофт обвинил бы вас в эксцентричности, скорее…
- Речь сейчас не обо мне, - перебил его Холмс, отчего-то уязвлённый этим замечанием. – И, конечно, Мортимер описал Гарри совершенно иначе. Он сказал, что мальчик добр к окружающим, раним и чувствителен, ввиду чего склонен к чрезмерной эмоциональности, необдуманным поступкам и резким суждениям. Но всё это он списывает на его юный возраст.
- Вы изрядно исказили его портрет.
- Ничуть. Всё те, кого мы привыкли считать «ранимыми и чувствительными», часто пользуются этим в своих целях, старательно поддерживая образ беззащитности перед лицо суровой действительности. Мортимер изрядно ослеплён. Его брат с лёгкостью манипулирует им.
- Ваше недоверие к людям порой пугает, - усмехнулся Ватсон.
- Моё недоверие основано на собственном опыте, - прохладно заметил Холмс и вновь замолчал. Кто знает, о чём он думал, но доктор, проведя достаточно времени под одной крышей с этим человеком, позволил себе выдвинуть смелое предположение, началом которому стала выведенная самим же Холмсом родственная параллель. Ватсон немногое знал о детстве и юности друга, но в состоянии был догадаться, что, проведя всю свою жизнь в статусе младшего брата, тот с лёгкостью мог бы перечислить обычные ухищрения, которые используют младшие братья в своих отношениях со старшими, а также их неизбежные и зачастую драматичные последствия. Возможно, именно это сыщик подразумевал, говоря о «собственном опыте».
- Что же произошло с Гарри? Я не ошибся, ведь именно он – главная фигура в этой истории?
- Так и есть. Встретившись с Мортимером, я получил от него эту фотокарточку, а также узнал, что его ненаглядный младший брат пропал без вести пару недель назад.
- Пару недель? – с удивлением протянул Ватсон, разглядывая небольшое изображение, тёмное и неясное. Двое молодых людей со светлыми волосами, неуловимо похожие друг на друга, улыбались в лицо доктору. Тот, что пониже, выглядел младше, из чего Ватсон и сделал соответствующие выводы. В Гарри он мог наблюдать известную живость и азарт молодости. При мысли о том, что этого человека могло и не быть в живых, Ватсон поёжился. – Он мог бы обратиться к вам спустя полгода, для наименьшей вероятности счастливого исхода дела.
- И я подумал о том же. Однако Уитман признался, что Гарри неоднократно сбегал из дому с некими друзьями – по разным причинам – из-за ссор, непонимания, всего прочего, о чём говорят в таких случаях молодые люди подобного склада, но возвращался, как только у него заканчивались деньги. Обычно это длилось не дольше трёх-четырёх дней – Гарри был мастером по проматыванию внушительных сумм. Но в этот раз его прогулка затянулась. Честно признаюсь, дело показалось мне безнадёжным – никаких улик, подозрений и предпосылок. В последнее время, ещё до исчезновения, в жизни Гарри что-то не ладилось – он ходил мрачнее тучи, ни с кем не разговаривал, даже потерял в весе. А после пропал. Ни следа.
- Однако вам всё-таки удалось кое-что обнаружить, - с любопытством заметил доктор.
- Можете не сомневаться в этом, Ватсон. Даже в самых глухих делах есть свои зацепки, важно лишь их отыскать. В своём разговоре со мной Мортимер обмолвился об одном клубе, который время от времени посещал его брат. Клуб был известен Мортимеру, поскольку его сигары пользовались у посетителей заведения большим спросом. Он бывал там однажды и поразился весьма необычной обстановке. Это закрытое мужское общество, которое носит название Клуба настоящих джентльменов. После его посещения Мортимер категорически запретил Гарри там появляться.
- На то были серьёзные причины?
- Ещё какие. Вы, должно быть, не знаете о том, что подобные клубы возникают по всей стране, я слышал, что в Бирмингеме, Портсмуте и Брайтоне они уже действуют на протяжении некоторого времени. К сожалению, мне не удалось пробраться внутрь лондонского, все окна были тщательным образом заперты, но скажу вам – место, безусловно, заслуживает пристального внимания.
- И в чём же его особенность?
Холмс кашлянул и чуть запрокинул голову, глядя на Ватсона испытующе. Под пристальным взглядом его тёмных глаз доктор почувствовал себя неуютно.
- Подобные заведения, друг мой, объединяют мужчин вполне особого типа, - не прерывая зрительного контакта, сообщил сыщик. - Они изящны, могут похвастаться отменными манерами, тягой к сомнительным удовольствиям и совершеннейшей неприязнью к женскому полу.
- Женоненавистники?
- Я думаю, это слово описывает их не совсем точно. Точнее, крайне односторонне. Кроме своей неприязни к женщинам они могу также похвастаться весьма специфическим интересом к мужчинам. Таких часто называют мужеложцами…
- Или содомитами, - мрачно добавил Ватсон.
- Вижу, вас эти слова тревожат, - с намёком на насмешку заметил Холмс.
- Скорее, вызывают дурные предчувствия.
- Но вы ведь доверяете мне?
- Вынужден признать. Но продолжайте.
- Я долго ждал появления хоть какой-нибудь зацепки, пока не наткнулся на это, - Холмс пролистал исчёрканную газету, дойдя до предпоследней страницы, и зачитал, - «Открытый вечер в закрытом клубе. Приглашаются все желающие, знакомые с правилами приличия, но по природе своей не желающие их исполнять». Как вам это, Ватсон? А, вот ещё: «Дамам категорически разрешено остаться дома». Весьма полезное замечание и очевидный знак. Теперь-то вы понимаете, Ватсон, что в этом деле ваша помощь мне просто необходима. Несчастный Гарри пропал без вести по неизвестным мне причинам. Возможно, мальчика уже нет в живых. И если этот пусть и содомитский клуб окажется сатанинским, мне придётся туго.
Доктор напряжённо молчал.
- Ведь я не отправлюсь туда в одиночку, разве вы позволите такому произойти?
Доктор молчал. Холмс внимательно наблюдал за ним. В девяти из десяти случаев он бывал уверен в том, что выиграет, но всё же десятый случай имел равные права на существование, хоть никогда доселе ими и не пользовался.
- Ваша естественная тяга к приключениям, друг мой, не оставит вас в покое, - с расстановкой проговорил сыщик, нашарив на полу позабытый смычок и указав им в направлении Ватсона.
- Моя естественная тяга к приключениям имеет свои пределы!.. – вспылил тот. За окном неожиданно громыхнуло – впервые за весь их разговор. Гроза отступала, остался лишь проливной дождь, который с завидным упорством бил по пустынному тротуару, грозясь затопить Лондон по самую макушку флигелей.
Холмс мысленно считал от ста – и обратно, вторил каждой пролившейся на землю капле влаги.
- И что же мне придётся делать? – в конце концов, сухо осведомился доктор.
За окном сверкнуло тускло, но триумфально.
- Всего лишь вести себя определённым образом, - быстро пробормотал сыщик, всеми силами пытаясь скрыть то, что может таиться за этой на первый взгляд невинной фразой.
- Каким образом? – доктор всё же обладал невероятно острым слухом.
- Подобающим заведению, - вынужден был признаться Холмс, с трудом удерживаясь от насмешки. – Например, оказывать мне всяческие знаки внимания, придерживать за талию, не позволяя при этом руке соскользнуть ниже, но всем своим видом выражая остроту подобного желания.
Ватсон вспыхнул.
- У вас извращённое воображение, Холмс, - гневно проговорил он, отстраняя смычок. – Советую вам прекратить шутить столь фривольно.
В глазах гениального сыщика притаилась улыбка. Роль провокатора ему удавалась играть восхитительно.
- «Мы» значит «мы», - проговорил он, неуловимо изменив привычную фразу, тем самым подчёркивая предназначенное судьбой. – Вам не удастся отпустить меня одного, доктор.
Тот отвернулся к антрацитно-черному окну, заложив руки за спину.
- Нет, не удастся, - глухо подтвердил он, не поворачиваясь.
Сыщик победно вскинул смычок.
- Так вы со мной, Ватсон?
Громыхнуло ещё раз – в отдалении.
- Холмс, вы забываете, что я не только врач, но и бывший военный. И это…
- …безусловно, вам не к лицу. Но вы со мной?
Ватсон обречённо вздохнул и кивнул.
- Как я выгляжу, Ватсон? – обратился к доктору Холмс следующим вечером, когда они готовились к «выходу в свет». После бессонной ночи оба встали чрезвычайно поздно и, чтобы не опоздать, сразу же после чая отправились переодеваться. К удивлению Ватсона, сыщик подошёл к процессу со всей серьёзностью – он придирчиво выбирал каждую деталь «туалета», не преминув при этом «позаимствовать» кое-что и из гардероба доктора.
- А вы, Холмс, тот ещё денди. Никогда не подумал бы, что вы следите за модными тенденциями, - не смог удержаться от комментария Ватсон.
Впрочем, сыщик, озабоченный проблемой выбора шейного платка, на мягкий сарказм в голосе друга внимания не обратил.
- Джентльмены, которых мы встретим сегодня, не терпят небрежности, - не без сожаления отметил он, тщательно зачёсывая назад непослушные волосы. – И раз уж мы направляемся прямиком в «осиное гнездо», не мешает как следует замаскироваться.
Он задумчиво оглядел себя с ног до головы и лихо надвинул шляпу на глаза. По-видимому, маскарад, даже такой элегантный, был для него не более чем развлечением, как и вся предстоящая операция. Для доктора же, однако, всё представлялось в совершенно ином свете. Подготовка к вечернему выходу ненадолго отвлекла его мысли от главного, тревожного, но воспоминания о прошлой ночи быстро вернулись, подкреплённые встречей полуторачасовой давности. С самого его пробуждения Холмс выглядел непозволительно бодрым.
- Ватсон, как спалось? Кошмары не мучили? – вместо приветствия насмешливо осведомился он, когда они, едва проснувшись, столкнулись на лестнице. – Или же тяжкие раздумья об очередном сомнительном деле, в которое втянул вас ваш покорный слуга, не позволили вам уснуть? Кажется, я видел отблеск света в вашем окне, когда выводил Глэдстоуна на рассветную прогулку.
- Я спал превосходно, - отрезал доктор, кривя душой. Он и вправду почти не сомкнул глаз. Всё думал о том, на что согласился не иначе как в состоянии помутнённого рассудка. Теперь же отступать было поздно. Он дал обещание и, как истинный джентльмен, был должен его исполнить. В сознании Ватсона мелькнула краткая мысль о том, что порядочными людьми (к которым он скромно причислял и себя) легко управлять – ничего существенного предпринимать не нужно, они сделают всё сами – и угрызениями совести помучаются, и спину прикроют. А после возьмут на себя вину за все мелкие неурядицы, которые таинственным образом вплелись в канву жизни.
- А что, если обойтись вовсе без платка? – задумчиво пробормотал под нос Холмс, одним движением срывая с шеи вышеозначенный предмет гардероба. – Расстёгнутый ворот рубашки скажет всё сам за себя.
- Любопытно, - рассеянно проговорил доктор, не слушая.
- Я свободен, я расслаблен, я здесь, чтобы хорошо провести вечер, - озвучил свою версию расстёгнутого ворота Холмс. – Есть предложения?
- Предлож… Что? – воскликнул доктор, внезапно уловив смысл происходящего.
Холмс повернулся к нему.
- Слишком вызывающе, вы полагаете? – совершенно серьёзно осведомился он.
Ватсон придирчиво осмотрел друга с ног до головы. Что и говорить, выглядел он превосходно.
- Думаю, в приличном обществе такое бы не одобрили, - наконец, с некоторым сомнением заметил доктор, отчего-то взявшись пересчитывать пуговицы на рубашке Холмса. Выходило ровно семь. Семь представлялось Ватсону счастливым числом. Пожалуй, Холмсу всё же следовало знать меру расстёгнутым.
- Но мы-то с вами, друг мой, направляемся в общество совершенно не приличное, - пожал плечами сыщик, поймав задумчивый взгляд Ватсона, обращённый к его подбородку – или же ниже, и глаза его хитро блеснули.
- Постойте-ка! – воскликнул Холмс, так что доктор подпрыгнул в кресле. – Запомните это выражение лица, мой дорогой Ватсон, запомните, как напрягались и расслаблялись ваши мимические мускулы, как хмурились ваши брови и замирали уголки губ.
Озадаченный доктор не сказал ни слова, и Холмс нашёл нужным пояснить.
- Именно так вам следует смотреть на меня, когда мы окажемся в Клубе. Тогда уж нас точно никто не заподозрит в шпионаже, - шутливо заявил он и был таков – отправился вниз, к миссис Хадсон, чтобы нарушить её вечерний покой требованием ещё одной кружки горячего свежего чая.
Досадливо морщась, Ватсон последовал за ним на лестничную площадку.
- Во сколько принято приходить в такие, хм.. заведения? – громко спросил он, опасно перегнувшись через перила.
- Полагаю, не раньше восьми, - донеслось в ответ.
Доктор принял мужественное решение немного вздремнуть, старательно отбиваясь от назойливых подозрений. Чему быть, того не миновать. Неразумным было бы пытаться исправить неизбежное.
Во сне Ватсон видел Индию. Индия цвела лазурью, киноварью и терракотой. В Индии горел мягкий приглушённый свет.
Продолжение в комментариях
Автор: Reno aka Reno89
Пейринг: Холмс/Ватсон
Жанр: slash, drama
Рейтинг: R
Дисклаймер: всё, что мне не принадлежит, мне не принадлежит
Саммари: о том, как воспоминания из прошлого находят отражение в настоящем
Статус: закончен, выкладка по мере вычитки
Примечание: насколько мне известно, Уилл, Уильям и Билл – вариации одного имени, в данном случае, так называют одного и того же персонажа. Таймлайн размытый, Мэри не присутствует
Комментарии: смелые теории, непроверенные факты, выдуманные жизни. Возможны исторические неточности. Спасибо за внимание.
Я не нахожу ничего интересного для себя на этой земле.
Шерлок Холмс 2009
Когда заканчивалось одно дело, а до другого было почти как до горизонта по вересковой пустоши, что делит поровну дымчатое небо и туманные земли, – бежишь, бежишь за ним, но он лишь оказывается с каждым новым шагов всё дальше – Ватсон готовился к худшему. И всякий раз ему с завидной точностью удавалось предсказать наиболее печальные последствия бездействия, только вот гордиться, очевидно, было нечем.Когда заканчивалось одно дело, а до другого было почти как до горизонта по вересковой пустоши, что делит поровну дымчатое небо и туманные земли, – бежишь, бежишь за ним, но он лишь оказывается с каждым новым шагов всё дальше – Ватсон готовился к худшему. И всякий раз ему с завидной точностью удавалось предсказать наиболее печальные последствия бездействия, только вот гордиться, очевидно, было нечем. То тёмное, чем только может похвастаться природа человека, обладающего, к тому же, весьма нетривиальным разумом, являло себя во всей красе ежедневного саморазрушения, ненавистного Ватсону по большей части потому, что он не представлял, как с ним бороться. Вернее, беспроигрышный способ был отлично ему известен – новая загадка, один из секретов мироздания, не меньше – однако эти строптивые дамы (загадки) и джентльмены (секреты) нечасто баловали доктора своим вниманием, поэтому он положительно не представлял, чем встретит его новое утро – ужасной головной болью, очередным нервным расстройством миссис Хадсон или же невыносимой тяжестью в бессонном взгляде друга.
Однако в этот раз жизнь отчего-то вышла из привычного русла, разлилась и затопила вересковые пустоши, а горизонт, всё столь же равнодушный к молчаливым страданиям Ватсона, оказался вдруг неуловимо ближе, маня, словно мираж в пустыне, прозрачно намекая на то, что все догадки и предположения вполне могут оправдаться.
Они давненько не разжигали камин – лето выдалось на редкость душное, готовое вот-вот пролиться дождём, но всё медлящее. А в этот вечер кому-то из них вдруг пришла в голову мысль, что огонь станет уместным дополнением к немногословной беседе. Пламя ненавязчиво потрескивало, касаясь чугуна и – робко - подошв докторских ботинок острыми яркими язычками, прогоняло рвущийся в приоткрытое окно лондонский вечер и озаряло захламлённую комнату Холмса неверным, прерывистым, но очень уютным светом. В этом свете привычные вещи, казалось, обретали новый смысл – точные приборы сулили Ватсону грандиозные открытия, в углах, за спинками древних, обитых вытертым временем велюром кресел, за кипами плотных бумажных схем, начертанных размашисто, смело, за тяжёлыми пыльными шторами прятались тайны.
Да, душное выдалось лето. Ватсон придвинулся чуть ближе к огню – теперь, спустя четверть часа казалось, будто за окном, в неторопливом и вязком тепле, уже совсем не так уж жарко, как в комнате, у камина. В дюйме над грубым дощатым полом, едва проглядывающем в прорехи меж сваленных в страшном беспорядке карт и планов, и книжных кип, и пустых склянок, скользил, играя мятой шелухой жизненно необходимых вещей, сквозняк, тревожил старую рану Ватсона и забирался за ворот просторной рубахи Холмса. Доктор привстал, чуть сдвинув кресло, сильнее развернул его к огню, чтобы погреть больную ногу, и сел, склонившись к подлокотнику, устроив голову в удобной получаше ладони. Страницы вечерней газеты шелестели, убаюкивая.
Как Лондон бы ни старался, ему никогда не хватало сил разродиться настоящим, сияющим в ослепительной синеве солнцем, незамутнённой утренними туманами жары и терпким вином пряных ароматов – можжевельник, чёрное дерево, сандал…
В году 1878 Индия пахла именно так, и было там действительно жарко. Так жарко, что пот тёк ручьями, а льняные одежды почти не спасали от сухого, дурманящего воздуха. Этот год Ватсон запомнил на всю жизнь – он стал переломным в его судьбе, предельно чётко разделив мирное существование, врачебную практику, гордость за себя и своих пациентов и кровавую бойню войны, в которой уже нечем было гордиться – ни излеченными хворями, не вправленными переломами, ни сшитыми впопыхах ранами. Увечья коренились глубоко в душе каждого, кто прошёл по пустынным дорогам, всколыхнул серый песок. Но всё же, доктор вздохнул поглубже, всё же нагпурские орхидеи за окном его крохотной квартирки в мансарде пахли чудесно, свежо и прекрасно, будто и не было никакой войны к северо-западу от терракотовых земель. Будто сам доктор никогда не принимал в ней участия. Только ноющая боль изредка напоминала об этом, но прогнать её было проще простого – всего лишь усесться почти вплотную к огню, не обращая внимания на суетливые шорохи и приглушённое бормотание, которое всегда сопровождало подобные вечера – вооружившись карандашом, Холмс отмечал наиболее любопытные заметки последней полосы. Он не раз признавался, что чувствует себя при этом крайне глупо, поскольку мелочность подобных «дел» прекрасным образом была ему известна, но продолжал нехитрое занятие в тщетной попытке развеять скуку. Ватсон дремал. Уж слишком нечасто удавалось сыщику добыть хоть что-нибудь стоящее из ребусов строк и шарад междустрочия.
Где-то у реки нестройным хором пели изрядно подвыпившие рабочие, занятые на строительстве нового подвесного моста. Этажом ниже миссис Хадсон негромко переговаривалась с приятельницей, заходившей время от времени на чай. Где-то по левую руку, совсем близко, Холмс напряжённо насвистывал незамысловатый мотив. Всё шло своим чередом, поэтому доктор позволил сну утянуть себя чуть глубже в тёмные глубины, закружить и, не отпуская, окунуть в круговорот воспоминаний. Яркие и тревожные образы затопили сознание Ватсона, привычные образы, которые со временем потускнели и утратили свою прежнюю власть, но продолжали возвращаться вопреки желаниям доктора.
Душный воздух пришёл в движение, заколебался, коснулся тёплым дыханием щеки доктора. Повернулась латунная ручка. Трижды предательски скрипнула лестница и парадная дверь, распахнувшись, впустив в прихожую напоенный влагой в преддверии близкой грозы вихрь, закрылась со стуком, от которого доктор, вздрогнув, открыл глаза, устало потирая лоб. Этим вечером, кажется, ему не суждено было заснуть, очнувшись вдруг (весьма привычным образом) в беспробудной темноте прогоревших поленьев под негромкие перекаты храпа Холмса, давным-давно перебравшегося в постель. Ватсона прежде всегда удивляло, почему для его друга, нередко резкого и порывистого как в мыслях, так и в действиях, проблемой становилась столь незначительная мелочь, с которой он не в силах был справиться. Казалось бы, не могло быть ничего проще – растолкав Ватсона, выпроводить его вон, по коридору и направо, в опрятность и организованность, в его собственную аккуратно застеленную кровать. На памяти доктора такого не случалось ни разу, что само по себе формировало привычку, в своём отношении к которой доктор вовсе не был уверен. Привычка оказалась «вещью в себе», и невольно требовала разгадки.
Так или иначе, обычному ходу вещей, пожалуй, пришёл конец.
Холмса и след простыл. В пустом кресле валялась выпотрошенная, разоблачённая, разобранная «по косточкам» газета.
В комнате с задрапированными тяжёлым бархатом окнами царил полумрак. Тонкий аромат дорогих сортов табака витал в воздухе, мешаясь с тяжёлым, пряным запахом благовоний. Компания молодых людей давным-давно разбилась на малые группки, которые обосновались тут и там – повсюду, где только можно было найти мягкие пуфы, восточные сладости и спасительную густую тень, скрывавшую от посторонних взглядов. Конечно, здесь они были все свои, и каждый знал, что происходит или могло бы происходить в том или ином тёмном углу, но сегодня – и это был значительный и важный вечер – мистер Фредерик МакМёрфи, для друзей – Фредди, представлял Клубу настоящих джентльменов своего нового приятеля Джоэла Стокера, с которым судьба свела его в изнурительном путешествии к берегам Америки, тем самым изрядно подсластив одинокие вечера молодого человека. По словам Фредди Джоэль был «весьма находчивым, блистательно остроумным и невероятно нужным их обществу человеком». Мсье Рафаэль Було, личность богемная, свободный художник, не признающий ограничений тела и души, решительно взялся за декор, преобразив гостиную почти до неузнаваемости к приходу гостя, который вполне мог стать новым достойным членом клуба.
В воздухе витало предвкушение.
Поигрывая тяжёлой кистью на конце золотистого шнура, опоясывающего тёмно-вишнёвый бархат, Гарри Уитман нервно вертел в пальцах внушительных размеров гаванскую сигару модной марки «Hija de Cabanas у Carbajall». Полёт фантазии Було всегда был для него поводом для шуток, но отчего-то именно сегодня от беззаботности не осталось и следа. Возможно потому, что Фредди МакМёрфи был его лучшим другом, его – и больше ничьим. Об этой истории с Джоэлем, который столь удачно подвернулся Фредди как раз в момент его разлуки с Гарри, последний узнал незадолго до явления Стокера миру, в то время как детали этого путешествия уже известны были всем прочим выдающимся знакомым Фредерика. О них шептались и говорили открыто, кое-что придумывали и приукрашивали, откровенно сочиняли и правдиво отмалчивались. Гарри мучился неизвестностью. Ниже его достоинства было бы требовать ответа от самого Фрэдди, а тот не спешил откровенничать. Гарри страдал. Весь этот цирк с торжественным приёмом, организованным в честь Джоэля, начинал невероятно его раздражать.
- Жизнь – театр, а люди в нём актёры, - меланхолично процитировал он бессмертного драматурга, картинно затянувшись незажженной сигарой. После всех трудов Рафаэля гостиная и вправду напоминала сцену. Кто-то молчаливо протянул Гарри свечу – её огонёк, затрепетав, опалил кончик сигары. К мешанине запахов присоединился ещё один – запах далёких заморских стран и иссушённых злым солнцем листьев.
- Наш гость опаздывает, - спустя минуту заявил Гарри – всё прочие едва ли обращали на него внимание, угощаясь вином и шербетом, купленным Генри Соммерхолдом в азиатской лавчонке. Там же были приобретены ароматические масла, сушёные листья мяты и палочки корицы, разложенные повсюду в сатиновых мешочках.
- Сейчас лишь четверть девятого, Гарри, - заметил Уилл. – Они явятся не раньше половины.
Они. Гарри кивнул самому себе. Среди присутствующих Фредди не было, и не было не единого шанса хоть как-то обсудить с ним происходящее – пусть даже в присутствии всех остальных. Гарри прошиб холодный пот. Но только не при Джоэле! Ему необходимо было постараться и вытерпеть эту муку, дождаться, когда все разойдутся, возможно, каким-то чудом остаться с Фредди наедине… и высказать всё, что тяжким грузом лежит на душе.
Гарри осторожно, почти с нежностью сжал губами сигару, коснулся её языком, чувствуя горечь и, как ни странно, шоколад, покатал из одного уголка рта в другой, толкнул чуть глубже, почти тот час же вынул. Всем своим видом он выражал болезненное нетерпение, перемежавшееся то с возбуждением, то с меланхолией. Он был не из тех людей, которые способны терпеливо ждать, спонтанный и эксцентричный, стремительный, Гарри представлял собой скопище самых различных и часто противоположных черт, которые кипели в нём, в его крови, изматывали его, говорили его голосом мерзкие вещи, а после – просили прощения тем же самым голосом. В клубе его, как ни странно, любили. Сам того не ведая, он вносил в душное лондонское существование каплю юношеского задора с терпким, пыльным привкусом маразматического слабоумия.
О, Фредди, ну, где же ты…
Гарри порывисто вздохнул, когда заботливые руки Генри легли на его плечи, успокаивающе поглаживая.
- В этом нет ничего страшного, - проговорил тот мягким баритоном. – В этом его новом неожиданном увлечении.
Под «ним» Генри, конечно, имел в виду Фредди. Под «увлечением» - чёртового Джоэля.
- Мы все достаточно безвольны, чтобы позволить себе поддаться слабостям.
Гарри нетерпеливо оттолкнул его.
- Тебе легко говорить! – воскликнул он, в порыве чувств кусая сигару и тут же отплёвываясь. – Ты и Уилл… вы идеальны, вы прекрасны, у меня просто нет сил выразить переполняющих меня чувств возвышенным языком Шекспира или Фрэнсиса Брэт Гарта, а другого, грязного и приземлённого, вы недостойны…
Генри терпеливо переждал этот страстный пассаж, кивнув Уильяму, отсалютовавшему ему бокалом с вином с другого конца комнаты.
- Гарри, - проговорил он. – Гарри, Гарри, тебе девятнадцать, и ты горяч, так непостоянен. Витаешь в облаках. Веришь всё ещё в такие безусловные чувства. Когда же ты, наконец, образумишься и поймёшь: жизнь полна искушений, и чем ты моложе, тем сильнее ты подвержен их воздействию. Ты видишь Уилла и меня. Тебе всё чудится, что наше существование – как сказка или яркий сон, от которого ни один разумный человек не пожелал бы пробуждаться. Но ведь, признайся, где-то в глубине твоей души грызёт неутомимый жучок-древоточец – сомнение. Признайся, Гарри, не разбивай мне сердце своей наивностью.
Гарри замер, безмолвный. Он прислонился к Генри, будто к скале в бурю, и прошептал:
- Не могу.
И ещё.
- Хочу верить и дальше.
Генри покачал головой. Уилл коротко махнул ему рукой, приглашая присоединиться к угощению, но он качнул головой «не сейчас». Уилл понимающе кивнул. Они так часто понимали друг друга без слов, что почти уже не замечали разделяющих их расстояний – будь то десять футов или десять тысяч миль.
Генри взъерошил прямые и тёмные, непослушные волосы Гарри.
- Пойдём, - сказал он, - пойдём, я расскажу тебе историю о твоём старике Генри…
- Тебе двадцать пять, - парировал Уитман, сопротивляясь.
- …и о старике Билле, который однажды оставил своего старика Генри, оставил насовсем, сказал, что не вернётся, а старик Генри… Ну, что ж, старик Генри страдал. Но разве теперь он не стоит перед тобой – такой внушительный и прекрасный, несломленный? Скажи, Гарри, кого ты видишь перед собой? Человека, которому удалось совладать с жизнью и понять её причуды…
В прихожей хлопнула дверь, но свет не зажёгся.
- Это Фредди! – вскричал Гарри, позабыв и о Генри, и о Уилле, и (что представлялось событием куда большего масштаба) о незнакомом и ненавистном ему Джоэле, который так бесцеремонно ворвался в жизнь его Фредерика, вытеснив самого Гарри. – Фредди!
За ним, столь шумным и оживлённым, с покачивающимся в руках изящным масляным светильником, идеально вписывающимся в интерьер, неохотно потянулись и прочие члены клуба.
- О, Фредди! – потрясённо выдохнул Гарри, встретившись взглядом с прямой и равнодушной спиной друга, который, казалось, стоял слишком уж близко к другому молодому человеку, высокому и красивому, стоял, обвив руками его талию, спрятав лицо в мягком изгибе его плеча, укрытом тёмной тканью смокинга. Круг жёлтого света истерично качнулся, повинуясь дрожащей руке Гарри.
Все подозрения его оправдались, он глубоко вдохнул, совсем забыв о том, что сигарами ни в коем случае не затягиваются, и, с удивлением предчувствуя близкий взрыв, бросился к Фрэдди, такому холодному и отстранённому с ним, внимательному – с Джоэлем. Он резко развернул Фредерика, вложив всю свою боль – и ту, что терзала его сердце, и разгорающуюся в обожжённых, саднящих лёгких – в самый страстный поцелуй, на который он только был способен. Кажется, вокруг ахнули, но Гарри все силы приложил к тому, чтобы не сдаться раньше времени, не позволить крепкой табачной остроте помешать его дерзким планам.
Фрэдди разорвал поцелуй первым. Признаться, выглядел он порядком ошеломлённым, однако вид его никого в этой комнате не в силах был бы обмануть. Несчастный Гарри, красный, как рак, поймал пристальный взгляд Джоэля.
- Он – мой! – выпалил Гарри, прежде чем зайтись в ужасающем, надрывном кашле, который, казалось, рвал его изнутри. – Ты его не получишь!
- Гарри, - попытался, было, воззвать к его благоразумию Генри, но тот лишь отмахнулся.
- Я был здесь... всё это время… - продолжил он, прерываемый приступами удушья, - … а ты… ты просто пришёл… взялся неоткуда… и думаешь… можешь так просто… всё изменить?..
Фредди, всё ещё потрясённый этой внезапной атакой, застыл у стены, словно тень, и даже не попытался остановить Гарри, который, оттолкнув с дороги Джоэля, проворно выскочил на тёмную безлюдную улицу.
Он всё ещё чувствовал вкус сигары на языке.
- Я всё расскажу им! – закричал Гарри, прежде чем выбежать вон. – Всему «благополучному» обществу! Лондон узнает!..
Генри негромко кашлянул. Уилл мгновенно возник рядом.
- Я позабочусь о нём, - проговорил он, на ощупь хватая первую попавшуюся под руку трость. Кажется, она принадлежала Джеймсу, который остался в гостиной, недвижимый любопытством, привлечённый вином.
- Я сам, - вдруг хрипло заявил Фредди, кивнул присутствующим и вышел.
Джоэль, пригладив тёмные волосы, щегольски подкрутив тонкие усики над верхней губой, с улыбкой развёл руками.
- Кажется, нас не представили, джентльмены.
Стремительно сбежав по лестнице, доктор схватил шляпу и, не внимая вопросительным интонациям встревоженной миссис Хадсон и её подруги, стремительно же покинул дом на Бейкер-стрит. В отчаянии он оглядел улицу, не обнаружив ни следа Холмса, споткнулся о ящики неясного происхождения и метнулся наугад в переулок – как раз вовремя, чтобы заметить мелькнувшую в отдалении тень. Выбор был невелик, и доктор устремился вслед за ней, на ходу суммируя всё, что могло бы пригодиться ему в дальнейшем: в последнее время Ватсон не замечал, чтобы Холмс всерьёз увлекался морфием, как это прежде бывало, стоило лишь очередному преступнику отправиться в главную городскую тюрьму – это раз. Уже давно доктор не просыпался под ломаный, пронзительный аккомпанемент скрипки, терзаемой Холмсом – это два. Нет, конечно, позывные скрипки время от времени раздавались в стенах этого дома, но происходило это, скорее, в часы, предшествующие обеду. Кажется, таким замысловатым, но, безусловно, типичным для себя способом Холмс сообщал о том, что проголодался. Во всяком случае, после они обычно вкушали плоды кулинарных трудов хозяйки дома.
И, наконец, безумные выходки. В моменты скуки Холмсу случалось совершать совершенно безрассудные (с точки зрения доктора) поступки, чреватые неприятностями и зачастую бесцельные, в результате которых Ватсон, помимо обычных своих пациентов, получал ещё одного – всего в синяках и шишках. Однако на протяжении, по крайней мере, двух недель, никаких происшествий не случалось. Холмс ходил в театр, в ресторан, в оперу. Однажды даже удалось уговорить его посетить любительскую выставку, которой тот, к удивлению Ватсона, остался доволен. Доктор мог вздохнуть спокойно, работа спорилась, а Холмс не проявлял признаков беспокойства. Впрочем, последнее утверждение представлялось весьма спорным на фоне последних событий, поскольку именно в этот момент Ватсон преследовал собственного друга, стремительно шагающего в неизвестном направлении.
Они прошли переулком, обогнули одинокий обветшавший склад и неожиданно (по-видимому, для доктора) оказались в сердце людной, оживлённой улицы, украшенной яркими огнями, зазывными вывесками и вычурно одетыми дамами, будто бутоньерками на грязноватом лацкане истинного джентльмена с простым и скромным именем Лондон.
Несмотря на поздний час, эти люди, казалось, готовы были веселиться от всей души – то и дело слышался смех, не приглушённый ни правилами приличия, ни смехом окружающих. Щегольски одетые молодые люди звонко щелкали металлическими набалдашниками тростей по дверцам проезжающих мимо экипажей. Эта улица казалась карнавальной, цирковой, бурлескной, но совсем не опасной, что уже само по себе парадоксально указывало на её криминальный потенциал. Здесь, среди пёстрой, разношерстной толпы возможному преступнику удалось бы укрыться без труда. Ватсон мысленно похвалил себя за сделанный разумный вывод, однако Холмс продолжал свой путь, не обращая внимания на весёлые оклики молодых людей и благосклонные улыбки дам.
Маневрируя между затянутыми в шёлк и атлас, в чесучу и парчу, доктор, наконец, получил возможность разглядеть своего друга, которому в толпе тоже пришлось сбавить ход. Удивительно, но вопреки всем ожиданиям Ватсона, одет Холмс был совершенно обычным образом – знакомый доктору сюртук, знакомые же брюки, чёрная шляпа, никакого маскарада. С неугасающим оптимизмом Ватсон подумал, было, о накладном носе или хотя бы бровях, очках, любой мелочи, способной указать на дальнейшие намерения Холмса, но тот, внезапно остановив развесёлого молодчика, о чём-то спросил его, попав в круг тусклого света фонаря – и все надежды доктора рухнули.
Ничего необычного в Холмсе не наблюдалось. Ровным счётом ничего. Он был так узнаваем для самого Ватсона, что доктору даже стало немного обидно. Он вдруг заподозрил, что никакой загадки в происходящем нет, а Холмс просто самым невероятным образом вычитал в газете о приезде некой молодой особы, которая имела обыкновение появляться неожиданно и непредсказуемо в жизни гениального сыщика, врываясь в его дом, в его душу и вмешиваясь в его дела. И кем бы она могла назваться на этот раз? Далёким потомком царицы Савской, получившей в наследство огромный бриллиант или платиновое колье с восточным жемчугом? С неё сталось бы… Но провести Холмса ей бы не удалось, тот без особого труда раскрыл бы её. И что, если сыщик теперь движим любовным увлечением, а вовсе не погоней за очередной тайной? Ватсон нахмурился, досадуя на себя. Мог бы хоть захватить с собой пресловутую газету, но так торопился, так боялся упустить, что даже не подумал о возможной подсказке, таящейся на её страницах.
Шумная улица обернулась вокруг него подобно тяжёлой ткани, налетели, кружа голову, краски, звуки, и доктор, боясь упустить Холмса, с трудом выбрался из неугомонной толпы, не зная, куда бежать и где искать. Он вглядывался в лица, но не узнавал их, Холмс, мастер побега, сам того не желая, скрылся из виду, оставив Ватсона в одиночестве – и в толпе. Когда же доктору, наконец, удалось выбраться в тишину и неверный мерцающий свет, где не было ни души, он запоздало осознал, что слежка провалилась. Он топтался на месте, не зная, как поступить – вернуться ли или попытать удачу, когда низкое лондонское небо над ним громыхнуло, расколовшись под натиском зарниц. Первые мелкие капли влаги упали на землю, пятная брусчатку, обещая обратиться настоящим ливнем, и Ватсон, которому вовсе не улыбалось промокнуть до нитки, неохотно побрёл обратно, старательно обходя карнавальное сердце Лондона, которое конвульсивно билось вопреки грозе и неожиданно налетевшему с набережной ветру.
Земля под ногами стала совсем неровной, каменистой, и, дважды споткнувшись, а один раз уткнувшись ладонями в бурые комья, припорошённые дождём, Ватсон едва удержал рвущееся с языка крепкое словцо, которого, конечно, никогда не позволил бы себе высказать вслух. Острые камни доставляли ему немало хлопот, а непогода разыгралась не на шутку, дёргая за длинный конец его лёгкого шейного платка и едва не сбивая с ног. Уже подходя к дому на Бейкер-стрит, он услышал, как бьются в отчаянии погасшие фонари, грозясь оборвать металлические цепи, сдерживающие их бурный нрав. В окнах не горел свет. Очевидно, миссис Хадсон испугалась грозы, но вместо того, чтобы зажечь побольше свечей, она погасила все и, вероятно, успела потушить камин в комнате Холмса. А доктор так надеялся просушить промокшую обувь – вода лилась стеной, не жалея ни бродяг, ни порядочных джентльменов. Наверняка, подумал Ватсон, и театральное действо на карнавальной улице поутихло, сломленное дождём.
Войдя в прихожую, доктор медленно поднялся по лестнице, с трудом находя в темноте ступень за ступенью, когда услышал благословенный треск сухих поленьев в очаге – хозяйка дома, очевидно, не решилась навести предгрозовой порядок во владениях своих квартирантов.
Радостно Ватсон распахнул дверь, вполне уверенный в том, что Холмс просто не мог успеть на Бейкер-стрит раньше него самого. Покинутые кресла были пусты, только газета куда-то исчезла. Впрочем, поначалу доктор не обратил на это никакого внимания, протянув руки к огню – ладони саднили, влажный сюртук наливался жаром. Следовало бы переодеться ко сну, но доктор был твёрдо намерен дождаться Холмса и прояснить сложившуюся ситуацию. Он смотрел и смотрел на огонь, упорно ощущая спиной чужой взгляд, но так и не отважился повернуться.
- Какая любопытная грязь у вас на ботинках, доктор, - негромко проговорил знакомый голос с хрипотцой. - Красная глина. Строительные работы на Флит-стрит?
Ватсон вздохнул. Ему никогда не удалось бы перехитрить своего друга, не суждено было, но он вскочил, движимый смешанными чувствами, требующими от него немедленных действий.
- Так и есть, - с некоторым вызовом признал он очевидное. – Вам интересно, чем я там занимался?
- Отчего же, - отмахнулся Холмс, потянувшись к скрипке, будто страшная гроза, плод висевшей над городом духоты, вдохновила его на исполнение безумного ночного концерта. – Я и так знаю. Следили за мной.
Из глубокого кармана его брюк выглядывал белый бумажный уголок.
- Не слишком успешно, однако, - пробормотал Ватсон, подбросив щепок в огонь, и замолчал в ожидании продолжения.
Бездумно дёргая тонкие струны, извлекая на свет тусклые звуки, Холмс уселся в привычное кресло и вынул трубку. Говорить он не спешил, задумчиво посасывая мундштук, но доктор прохаживался по комнате, нарушая его медитацию.
- Сядьте же, наконец, Ватсон! – не выдержав, воскликнул Холмс, отбросив скрипку. Та же, жалобно звякнув, приземлилась неподалёку от наиболее шаткой стопки книг, которая, качнувшись, развалилась на части, произведя значительный шум, что не могло не потревожить чуткий сон миссис Хадсон. Доктор, прислушавшись к едва различимой в голосе друга мольбе, устроился на подлокотнике, нетерпеливо скрестив руки на груди. Холмс закинул ногу на ногу, задумчиво потирая подбородок.
- Думаю, забота обо мне самым замечательным образом оправдывает вашу слежку, - глубокомысленно заявил он.
Доктор едва не задохнулся от возмущения. В глубине души он, как порядочный, не понаслышке знакомый с правилами хорошего тона гражданин, чувствовал вину за то недоверие, которое он проявил по отношению к другу, однако Холмс готов был _оправдать_ его. Оправдать! Как преступника!
- И я могу принять ваши действия, - продолжал тот, не замечая горящего взгляда доктора. – Нет, я, пожалуй, даже должен быть вам за них признателен…
- Вы, Холмс, неисправимы, - устало перебил его доктор, и между ними вдруг повисла тишина.
Такую тишину Ватсон по праву не любил, она не значила ничего важного – не рисовала обиду, не ознаменовывала равнодушие, не балансировала на грани смеха. Такая тишина наступала, когда им не о чём больше было говорить, но в этот отдельно взятый поздний вечер она лишь сбивала с толку, поскольку недосказанность правила бал в затопленной каминным теплом комнате, но тишина будто намекала – на сегодня беседе конец. Провести ночь в неведении представлялось Ватсону худшей из перспектив.
- Признайте, друг мой, что мы стоим друг друга, - негромко заметил Холмс, отложив трубку, и принялся нарочито медленно, со значением разворачивать освобождённую из карманного плена газету. Он не смотрел на доктора, не смотрел даже в его сторону, но Ватсон прекрасно осознавал, что это представление предназначается ему, и всеми силами сдерживал рвущиеся на волю вопросы. Безуспешно пытался он напустить на себя незаинтересованный вид, но такому прямому и честному человеку совсем не просто было преуспеть в столь хитром деле.
- В последние годы издательские дома стали чрезвычайно экономить на производстве, - немного отрешённо проговорил Холмс. – Вам наверняка случалось видеть подобные экземпляры, отпечатанные на тонкой папиросной бумаге – такая рвётся при первом же неосторожном движении. Что и говорить, ход удивительно неудачный, ведь газеты не исполняют лишь мгновенную развлекательную функцию, в них пишется история, пускай порой и изрядно приукрашенная…
- У вас в руках Times, Холмс, они не скупятся на хорошую бумагу, - заметил доктор.
- Вы совершенно правы. Однако и это создаёт дополнительные неудобства для читателя – цена за штуку вдвое выше средней, к тому же, частные объявления оплачиваются по двойному тарифу. А это значит…
- А это значит, - с энтузиазмом продолжил за него Ватсон, - что разместивший объявление в Times может позволить себе подобные траты.
- Что ещё более важно, выбрав именно это издание, автор надеялся, что оно попадётся на глаза людям определённого социального круга. Благородным читателям. Таким, например, как мы с вами.
При этих словах Ватсон нахмурился. Холмс мог похвастаться исключительной находчивостью.
- Но попалось оно на глаза _вам_, - внёс доктор поправку. – Вам, а не «нам».
Холмс коротко выдохнул, будто беззвучно усмехнулся.
- «Вам» означает «нам», не правда ли, Ватсон?
Тот мысленно проследил весь путь преследования и пожал плечами.
- Кажется, в этот раз вы справились без меня, - с напускным спокойствием заметил он.
Холмс недовольно поёрзал в кресле.
- Я ничего не планировал, - заявил он. – Это вышло случайно. А вы, мой дорогой друг, так безмятежно спали, что я не хотел вас тревожить…
Ватсон невольно задумался над сказанным – и почему же Холмс был так заинтересован в спокойном сне доктора? Закономерным было бы предположить корыстный мотив в действиях сыщика, однако именно в данной конкретной ситуации Ватсон предпочёл бы поверить в искренность намерений Холмса.
- …признайте, это был единственно возможный разумный выход. Я рассчитывал вернуться гораздо раньше, чем вы успели бы проснуться. И вот тогда я непременно посвятил бы вас во все детали дела.
- Дела, - многозначительно повторил Ватсон.
- Именно. Однако вы меня перехитрили. Но это всё без толку, Ватсон, поскольку ни ваша слежка, ни моя ночная вылазка не принесли достойных результатов. Так что – вы ничего не упустили, доктор. И не упустили бы, останьтесь вы здесь, вместо того чтобы совершать свой поздний променад под дождём.
- Расскажите толком, - потребовал Ватсон
В свете камина вновь появилась знаменитая трубка сыщика. Очевидно, табака у Холмса не оказалось, поскольку утруждать себя он не стал, а просто сунул её в рот, пустую, что выглядело комично и странно одновременно.
- Не так давно, дней десять назад, - начал свой рассказ Холмс, и Ватсон мысленно отметил, что не ошибся в своих наблюдениях за поведением друга, который явно не выглядел подавленным, как это обычно бывало в затяжные бездельные недели, - со мной связался человек по имени Мортимер Уитман, попросив о встрече. Записку я обнаружил в сложенной газете, намеренно позабытой у дверей нашего дома.
Нашего дома, мысленно проговорил Ватсон, медленно, будто пробуя на вкус. Удивительная манера всё обобщать.
- Признаться, просьба меня удивила. Вы знаете этого джентльмена, Ватсон?
- Впервые слышу о нём.
- Он весьма обеспеченный молодой человек лет двадцати пяти, имеет связи в правительстве, но предпочитает не афишировать их. К тому же, занят торговым делом – покупает и продаёт большие партии гаванских сигар отменного качества. Снабжает практически все лондонские клубы: его сигары курят министры, друзья министров и прочие власть имущие.
- У него пропала тонна дамских сигарилл? – улыбнулся Ватсон, впервые за этот вечер. Стоило бы хоть как-то проучить сыщика, по чьей милости он промок с головы до ног. И, кстати, посиделки у камина вовсе не гарантировали того, что утро не встретит его полноценным и полнокровным насморком.
- Вы понимаете, друг мой, что этим предположением почти оскорбляете меня? – повернулся к нему Холмс. По выражению его лица невозможно было понять, действительно ли он обижен или лишь притворяется.
- Вполне, - дерзко откликнулся доктор. Он всё же не мог до конца избавиться от переполнявшей его досады.
- Впрочем, неважно, мы отвлекаемся, а время далеко за полночь, - резко оборвал эту линию разговора Холмс. И продолжил, - у Мортимера есть младший брат. Вы, должно быть, и не представляете, что это значит, Ватсон.
- Не забывайте, что и у меня есть брат.
- Старший, если не ошибаюсь? Это совсем другое дело. Повторюсь – вы, должно быть, не имеете понятия, что это значит – иметь младшего брата.
- Сомневаюсь, Холмс, что и вам это известно. Ведь, как и в моём случае, младшим являетесь именно вы, - в тон ему проговорил доктор.
- Однако мы с вами говорим о разных вещах. Я убеждён, что вы были примерным ребёнком, друг мой. У меня же, поверьте, есть некоторые соображения по поводу _несносных_ младших братьев, - возразил Холмс. - Спустя все эти годы я могу представить себя на месте Майкрофта, взглянуть на происходящее с его стороны. Старшим братьям на роду написано присматривать за младшими. Порой это доставляет немало хлопот.
Он замолчал ненадолго, словно вспомнил некий эпизод из своей жизни, связанный с братом. Возможно, подумал Ватсон, он и вправду делал жизнь Майкрофта не в меру насыщенной.
- Итак, младший брат, - спустя некоторое время повторил Холмс. – Младший брат Гарри. Порывистый юнец, который живёт на попечении Мортимера, при этом считая себя совершенно свободным в действиях, зачастую отдающих безумием.
Ватсон бросил задумчивый взгляд на огонь.
- Такую характеристику вы получили от его старшего брата? – поинтересовался он. – Весьма нетипично, вы не находите? Обычно любящие родственники стараются смягчить даже самые ужасные недостатки своих питомцев. Не думаю, что Майкрофт обвинил бы вас в эксцентричности, скорее…
- Речь сейчас не обо мне, - перебил его Холмс, отчего-то уязвлённый этим замечанием. – И, конечно, Мортимер описал Гарри совершенно иначе. Он сказал, что мальчик добр к окружающим, раним и чувствителен, ввиду чего склонен к чрезмерной эмоциональности, необдуманным поступкам и резким суждениям. Но всё это он списывает на его юный возраст.
- Вы изрядно исказили его портрет.
- Ничуть. Всё те, кого мы привыкли считать «ранимыми и чувствительными», часто пользуются этим в своих целях, старательно поддерживая образ беззащитности перед лицо суровой действительности. Мортимер изрядно ослеплён. Его брат с лёгкостью манипулирует им.
- Ваше недоверие к людям порой пугает, - усмехнулся Ватсон.
- Моё недоверие основано на собственном опыте, - прохладно заметил Холмс и вновь замолчал. Кто знает, о чём он думал, но доктор, проведя достаточно времени под одной крышей с этим человеком, позволил себе выдвинуть смелое предположение, началом которому стала выведенная самим же Холмсом родственная параллель. Ватсон немногое знал о детстве и юности друга, но в состоянии был догадаться, что, проведя всю свою жизнь в статусе младшего брата, тот с лёгкостью мог бы перечислить обычные ухищрения, которые используют младшие братья в своих отношениях со старшими, а также их неизбежные и зачастую драматичные последствия. Возможно, именно это сыщик подразумевал, говоря о «собственном опыте».
- Что же произошло с Гарри? Я не ошибся, ведь именно он – главная фигура в этой истории?
- Так и есть. Встретившись с Мортимером, я получил от него эту фотокарточку, а также узнал, что его ненаглядный младший брат пропал без вести пару недель назад.
- Пару недель? – с удивлением протянул Ватсон, разглядывая небольшое изображение, тёмное и неясное. Двое молодых людей со светлыми волосами, неуловимо похожие друг на друга, улыбались в лицо доктору. Тот, что пониже, выглядел младше, из чего Ватсон и сделал соответствующие выводы. В Гарри он мог наблюдать известную живость и азарт молодости. При мысли о том, что этого человека могло и не быть в живых, Ватсон поёжился. – Он мог бы обратиться к вам спустя полгода, для наименьшей вероятности счастливого исхода дела.
- И я подумал о том же. Однако Уитман признался, что Гарри неоднократно сбегал из дому с некими друзьями – по разным причинам – из-за ссор, непонимания, всего прочего, о чём говорят в таких случаях молодые люди подобного склада, но возвращался, как только у него заканчивались деньги. Обычно это длилось не дольше трёх-четырёх дней – Гарри был мастером по проматыванию внушительных сумм. Но в этот раз его прогулка затянулась. Честно признаюсь, дело показалось мне безнадёжным – никаких улик, подозрений и предпосылок. В последнее время, ещё до исчезновения, в жизни Гарри что-то не ладилось – он ходил мрачнее тучи, ни с кем не разговаривал, даже потерял в весе. А после пропал. Ни следа.
- Однако вам всё-таки удалось кое-что обнаружить, - с любопытством заметил доктор.
- Можете не сомневаться в этом, Ватсон. Даже в самых глухих делах есть свои зацепки, важно лишь их отыскать. В своём разговоре со мной Мортимер обмолвился об одном клубе, который время от времени посещал его брат. Клуб был известен Мортимеру, поскольку его сигары пользовались у посетителей заведения большим спросом. Он бывал там однажды и поразился весьма необычной обстановке. Это закрытое мужское общество, которое носит название Клуба настоящих джентльменов. После его посещения Мортимер категорически запретил Гарри там появляться.
- На то были серьёзные причины?
- Ещё какие. Вы, должно быть, не знаете о том, что подобные клубы возникают по всей стране, я слышал, что в Бирмингеме, Портсмуте и Брайтоне они уже действуют на протяжении некоторого времени. К сожалению, мне не удалось пробраться внутрь лондонского, все окна были тщательным образом заперты, но скажу вам – место, безусловно, заслуживает пристального внимания.
- И в чём же его особенность?
Холмс кашлянул и чуть запрокинул голову, глядя на Ватсона испытующе. Под пристальным взглядом его тёмных глаз доктор почувствовал себя неуютно.
- Подобные заведения, друг мой, объединяют мужчин вполне особого типа, - не прерывая зрительного контакта, сообщил сыщик. - Они изящны, могут похвастаться отменными манерами, тягой к сомнительным удовольствиям и совершеннейшей неприязнью к женскому полу.
- Женоненавистники?
- Я думаю, это слово описывает их не совсем точно. Точнее, крайне односторонне. Кроме своей неприязни к женщинам они могу также похвастаться весьма специфическим интересом к мужчинам. Таких часто называют мужеложцами…
- Или содомитами, - мрачно добавил Ватсон.
- Вижу, вас эти слова тревожат, - с намёком на насмешку заметил Холмс.
- Скорее, вызывают дурные предчувствия.
- Но вы ведь доверяете мне?
- Вынужден признать. Но продолжайте.
- Я долго ждал появления хоть какой-нибудь зацепки, пока не наткнулся на это, - Холмс пролистал исчёрканную газету, дойдя до предпоследней страницы, и зачитал, - «Открытый вечер в закрытом клубе. Приглашаются все желающие, знакомые с правилами приличия, но по природе своей не желающие их исполнять». Как вам это, Ватсон? А, вот ещё: «Дамам категорически разрешено остаться дома». Весьма полезное замечание и очевидный знак. Теперь-то вы понимаете, Ватсон, что в этом деле ваша помощь мне просто необходима. Несчастный Гарри пропал без вести по неизвестным мне причинам. Возможно, мальчика уже нет в живых. И если этот пусть и содомитский клуб окажется сатанинским, мне придётся туго.
Доктор напряжённо молчал.
- Ведь я не отправлюсь туда в одиночку, разве вы позволите такому произойти?
Доктор молчал. Холмс внимательно наблюдал за ним. В девяти из десяти случаев он бывал уверен в том, что выиграет, но всё же десятый случай имел равные права на существование, хоть никогда доселе ими и не пользовался.
- Ваша естественная тяга к приключениям, друг мой, не оставит вас в покое, - с расстановкой проговорил сыщик, нашарив на полу позабытый смычок и указав им в направлении Ватсона.
- Моя естественная тяга к приключениям имеет свои пределы!.. – вспылил тот. За окном неожиданно громыхнуло – впервые за весь их разговор. Гроза отступала, остался лишь проливной дождь, который с завидным упорством бил по пустынному тротуару, грозясь затопить Лондон по самую макушку флигелей.
Холмс мысленно считал от ста – и обратно, вторил каждой пролившейся на землю капле влаги.
- И что же мне придётся делать? – в конце концов, сухо осведомился доктор.
За окном сверкнуло тускло, но триумфально.
- Всего лишь вести себя определённым образом, - быстро пробормотал сыщик, всеми силами пытаясь скрыть то, что может таиться за этой на первый взгляд невинной фразой.
- Каким образом? – доктор всё же обладал невероятно острым слухом.
- Подобающим заведению, - вынужден был признаться Холмс, с трудом удерживаясь от насмешки. – Например, оказывать мне всяческие знаки внимания, придерживать за талию, не позволяя при этом руке соскользнуть ниже, но всем своим видом выражая остроту подобного желания.
Ватсон вспыхнул.
- У вас извращённое воображение, Холмс, - гневно проговорил он, отстраняя смычок. – Советую вам прекратить шутить столь фривольно.
В глазах гениального сыщика притаилась улыбка. Роль провокатора ему удавалась играть восхитительно.
- «Мы» значит «мы», - проговорил он, неуловимо изменив привычную фразу, тем самым подчёркивая предназначенное судьбой. – Вам не удастся отпустить меня одного, доктор.
Тот отвернулся к антрацитно-черному окну, заложив руки за спину.
- Нет, не удастся, - глухо подтвердил он, не поворачиваясь.
Сыщик победно вскинул смычок.
- Так вы со мной, Ватсон?
Громыхнуло ещё раз – в отдалении.
- Холмс, вы забываете, что я не только врач, но и бывший военный. И это…
- …безусловно, вам не к лицу. Но вы со мной?
Ватсон обречённо вздохнул и кивнул.
- Как я выгляжу, Ватсон? – обратился к доктору Холмс следующим вечером, когда они готовились к «выходу в свет». После бессонной ночи оба встали чрезвычайно поздно и, чтобы не опоздать, сразу же после чая отправились переодеваться. К удивлению Ватсона, сыщик подошёл к процессу со всей серьёзностью – он придирчиво выбирал каждую деталь «туалета», не преминув при этом «позаимствовать» кое-что и из гардероба доктора.
- А вы, Холмс, тот ещё денди. Никогда не подумал бы, что вы следите за модными тенденциями, - не смог удержаться от комментария Ватсон.
Впрочем, сыщик, озабоченный проблемой выбора шейного платка, на мягкий сарказм в голосе друга внимания не обратил.
- Джентльмены, которых мы встретим сегодня, не терпят небрежности, - не без сожаления отметил он, тщательно зачёсывая назад непослушные волосы. – И раз уж мы направляемся прямиком в «осиное гнездо», не мешает как следует замаскироваться.
Он задумчиво оглядел себя с ног до головы и лихо надвинул шляпу на глаза. По-видимому, маскарад, даже такой элегантный, был для него не более чем развлечением, как и вся предстоящая операция. Для доктора же, однако, всё представлялось в совершенно ином свете. Подготовка к вечернему выходу ненадолго отвлекла его мысли от главного, тревожного, но воспоминания о прошлой ночи быстро вернулись, подкреплённые встречей полуторачасовой давности. С самого его пробуждения Холмс выглядел непозволительно бодрым.
- Ватсон, как спалось? Кошмары не мучили? – вместо приветствия насмешливо осведомился он, когда они, едва проснувшись, столкнулись на лестнице. – Или же тяжкие раздумья об очередном сомнительном деле, в которое втянул вас ваш покорный слуга, не позволили вам уснуть? Кажется, я видел отблеск света в вашем окне, когда выводил Глэдстоуна на рассветную прогулку.
- Я спал превосходно, - отрезал доктор, кривя душой. Он и вправду почти не сомкнул глаз. Всё думал о том, на что согласился не иначе как в состоянии помутнённого рассудка. Теперь же отступать было поздно. Он дал обещание и, как истинный джентльмен, был должен его исполнить. В сознании Ватсона мелькнула краткая мысль о том, что порядочными людьми (к которым он скромно причислял и себя) легко управлять – ничего существенного предпринимать не нужно, они сделают всё сами – и угрызениями совести помучаются, и спину прикроют. А после возьмут на себя вину за все мелкие неурядицы, которые таинственным образом вплелись в канву жизни.
- А что, если обойтись вовсе без платка? – задумчиво пробормотал под нос Холмс, одним движением срывая с шеи вышеозначенный предмет гардероба. – Расстёгнутый ворот рубашки скажет всё сам за себя.
- Любопытно, - рассеянно проговорил доктор, не слушая.
- Я свободен, я расслаблен, я здесь, чтобы хорошо провести вечер, - озвучил свою версию расстёгнутого ворота Холмс. – Есть предложения?
- Предлож… Что? – воскликнул доктор, внезапно уловив смысл происходящего.
Холмс повернулся к нему.
- Слишком вызывающе, вы полагаете? – совершенно серьёзно осведомился он.
Ватсон придирчиво осмотрел друга с ног до головы. Что и говорить, выглядел он превосходно.
- Думаю, в приличном обществе такое бы не одобрили, - наконец, с некоторым сомнением заметил доктор, отчего-то взявшись пересчитывать пуговицы на рубашке Холмса. Выходило ровно семь. Семь представлялось Ватсону счастливым числом. Пожалуй, Холмсу всё же следовало знать меру расстёгнутым.
- Но мы-то с вами, друг мой, направляемся в общество совершенно не приличное, - пожал плечами сыщик, поймав задумчивый взгляд Ватсона, обращённый к его подбородку – или же ниже, и глаза его хитро блеснули.
- Постойте-ка! – воскликнул Холмс, так что доктор подпрыгнул в кресле. – Запомните это выражение лица, мой дорогой Ватсон, запомните, как напрягались и расслаблялись ваши мимические мускулы, как хмурились ваши брови и замирали уголки губ.
Озадаченный доктор не сказал ни слова, и Холмс нашёл нужным пояснить.
- Именно так вам следует смотреть на меня, когда мы окажемся в Клубе. Тогда уж нас точно никто не заподозрит в шпионаже, - шутливо заявил он и был таков – отправился вниз, к миссис Хадсон, чтобы нарушить её вечерний покой требованием ещё одной кружки горячего свежего чая.
Досадливо морщась, Ватсон последовал за ним на лестничную площадку.
- Во сколько принято приходить в такие, хм.. заведения? – громко спросил он, опасно перегнувшись через перила.
- Полагаю, не раньше восьми, - донеслось в ответ.
Доктор принял мужественное решение немного вздремнуть, старательно отбиваясь от назойливых подозрений. Чему быть, того не миновать. Неразумным было бы пытаться исправить неизбежное.
Во сне Ватсон видел Индию. Индия цвела лазурью, киноварью и терракотой. В Индии горел мягкий приглушённый свет.
Продолжение в комментариях
@музыка: Scissors Sisters - It Can't Come Quickly Enough
@темы: Other pairings, Sherlock Holmes 2009, Фанфикшн
