Nice planet. We'll take it.
Название: Shut in
Автор: Reno
Категория: slash, angst, romance
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Шеннон/Джаред, Мэтт/Джаред, намёки на Шеннон/Томо
Примечания: упомянутый тест взят из журнала Psychology
Предупреждения: присутствует Мэтт Воктер; возможный ОСС; относительная туманность; не имею представления, есть ли у Мэтта братья или сёстры; странный конец – здесь уж ничего не поделать; возможны случаи специфической логики или её отсутствия =)
От автора: большой размер – это уже моя больная тема. Всем, кто выдержит это испытание – отдельная благодарность! =) Это НЕ является очередной попыткой объяснить уход Мэтта. Это просто рассказ о том, что история, так или иначе, развивается по спирали, как бы мы ни старались что-то изменить. Надеюсь, вам удастся собрать все события воедино. Спасибо за внимание!
Окончание
Порой объяснить причины тех или иных поступков слишком сложно, так что ложь в этом случае куда более приемлемый вариант, нежели чистосердечное признание. Уязвлённое самолюбие, осознание собственной протянутой сквозь годы и карту США слабости перед этим чувством, изматывающим, иссушающим. Возможно, время пришло. Огонёк сжигает пальцы, заползает под ногти, шипит и режет кожу, но самое невозможное сейчас – дать волю боли и страху, отпустить оплавленный окурок и постучать по лакированному дереву.
- Ты зачем пришёл? – Джаред нахмурился, приоткрыв дверь ровно на пять дюймов, но даже так старший Лето мог видеть его встрёпанные волосы и тёмный след трёхдневной щетины на щеках. Как ни странно, вид человека, пару минут назад поднявшегося с кровати или же вовсе отказавшегося ото сна, проведя ночь в вязкой тишине и одинокой темноте, очень шёл ему. Взгляд тёмных в сумерках коридора глаз, пристальный, внимательный, ожидающий, прожигал насквозь. – Мы ведь договорились.
Младший Лето отступил назад, сжав металлическую ручку, но Шеннон осторожно коснулся ладонью тёмного дерева, так что теперь, стоило бы Джареду попытаться захлопнуть дверь, он неминуемо прищемил бы брату пальцы.
- Я знаю, - пробормотал старший Лето, чуть улыбнувшись. Ему вдруг показалось, что Джей почти готов сдаться, более того, хотел бы этого сам - разбить стеклянное равнодушие одиночества, избавиться от непрошенного уединения. Сделать хоть что-то, что могло бы помочь.
- Ты ведь не прогонишь меня сейчас, - в густоте лиловых туч громыхнуло, напомнив о неудачах калеки-весны. – Когда мы на самой границе грозы.
Казалось бы, так легко отрицать тайный смысл слов и выражений, отказываясь понимать намёки, но сил на это уже не осталось. Всё ушло на то, чтобы пробить стену вынужденного отчуждения, ставшего таким привычным и родным, что удалось забыть о настоящей привязанности, существовавшей задолго до того момента, когда жизнь – чужая, незнакомая – закрутила, увлекла.
- Можно войти? – поинтересовался Шеннон, решительно шагнув вперёд, преодолевая расстояние, разделяющее их, и себя. – Мы так давно не проводили время вместе.
Зачем. Джаред закрыл глаза, пытаясь понять, чего он хочет теперь. Чувства поблекли, сместились, смешались, словно цвета на палитре, растекаясь по поверхности дерева и души, приводя в замешательство, сбивая с толку. Он посторонился, пытаясь раствориться в сумрачном дождливом воздухе, уйти и оставить попытки разобраться во всём.
Пустой дом, коридоры, лестница, окна и чёрный провал мёртвого камина. Всё отражает состояние человека, обитающего здесь, его усталость, сомнения и нежелание выпустить собственный ураган эмоций на свободу. Это такая вредная привычка, как бесконечное желание курить, тяга запирать себя изнутри, ограничивать и терять индивидуальность, медленно, но верно превращаясь в посредственность и серость. Поначалу это было необходимо, позже оказалось неизбежным. Не избавиться и не смириться.
- Зачем ты пришёл, - шёпотом повторил Джаред, глядя на брата, который остановился у окна, бездумно глядя на чуть трепещущие на сквозняке занавески. – Я ведь почти привык.
Шеннон вздохнул, не оборачиваясь, тяжело и шумно, замер, склонив голову, не представляя, что необходимо делать и что следует.
- Помнишь, когда мы были в Колорадо, мама однажды не вернулась вечером домой? Я тогда страшно перепугался.
- И я, - кивнул младший Лето, приблизившись, почти готовый устроить руки на плечах брата, но в какой-то момент решив остановиться. – Мне было страшно, очень.
Шенн улыбнулся, когда вспышка молнии вспорола дымное небо.
- Только вот причина была в другом, - неожиданно жёстко проговорил Джаред, отвернувшись от брата, разговаривая, не иначе как с неясной картиной на стене или же с собственной мутной тенью. – Помнится, именно в тот день я так неосторожно поцеловал тебя, бро. Наверное, это было совершенно глупо и нелепо. Прости.
Старший Лето замер.
- Констанс тогда просто задержалась на работе, - прошептал он невразумительно, чувствуя болезненную необходимость сказать хоть что-то, чтобы не позволить воспоминаниям управлять собой. – Она позвонила, чтобы предупредить нас... Ей было так жаль, что пришлось добираться домой на такси, заплатив кучу денег.
Джаред взглянул на брата с долей непонятной и потому безликой жалости, пытаясь понять, в чём же состоит их извечная проблема, в чём смысл беззвучного спора мыслей и чувств.
- Скажи мне, Шеннон, - полное имя, полное – это как пощёчина: не слишком больно, но до ужаса обидно, - тебе понравилось?
Провокация. Слова порой похожи на разъярённых пчёл, улей которых разграбил неуклюжий медведь: тому, кто потревожит грозное семейство, уж точно не поздоровится. Слова жалят безжалостно, так что начинаешь задыхаться, словно аллергик, неспособный справиться с недугом. Воздуха не хватает, воздух вокруг выжжен, наполнен тысячами жужжащих фраз и восклицаний.
- Тебе понравилось? – повторил Джаред, устроившись на диване, неловко закусив губу, словно в этот раз ответ был для него действительно важен. – Нет, как же тебе могло это понравиться. Это был первый, самый первый мой поцелуй. Представь, Шенн, я подарил тебе кое-что важное.
Он стал другим. Совсем изменился, то ли за три дня, проведённые в замкнутом и негостеприимном пространстве, то ли за все те годы, разбитые вдребезги, потраченные на других, чужих и ненужных.
- Почему-то только сейчас мне пришла в голову эта мысль, - чуть более успокаивающе, словно для себя и для брата, пытаясь найти ту грань, за которой испытание обернулось бы откровением. – Ты мог бы кое-что сделать для меня?
Это угроза. Угроза, угроза, угроза... Бьётся в голове неважное предчувствие, хочется уйти или просто признать, что напуган или слаб.
- Ты мог бы помочь мне, Шенн? – младшему Лето легко манипулировать людьми: нерастраченная за всё это время энергия копилась внутри, эмоции, заключённые в костяную коробку черепа, крепли и набирали силу, чтобы вырваться под предлогом возмещения причинённого ущерба, компенсации, поддержки, на деле же превратились в оружие. – Это всего лишь...
- Нет, Джей, - у старшего Лето могли бы быть силы сопротивляться.
- Дай мне шанс решить всё немедленно. Ты ведь уже делал такое однажды. Вернее, это был я, но ведь ты ответил мне в тот вечер, когда мама пришла поздно, слишком поздно, чтобы всё остановить.
- Я никогда не говорил ей ни о чём подобном.
- Я знаю. И поэтому прошу у тебя помощи. Мне нужно убедиться.
Убедиться в чём, Джей? В том, что внутри всё вымерло, что было – прошло, исчезло и этим принесло лишь облегчение. Или же узнать вновь, что до конца ещё слишком далеко, чтобы ликовать, и нет уверенности в том, что это чувство не вернётся, будучи ещё более ярким и острым, как игла, прошивающая кожу и мозг.
- Да? – рассеянно переспросил старший Лето, - в чём же дело, Джаред?
- Я хочу поцеловать тебя. Ещё раз – всего лишь второй, если округлить все те тщетные грёбаные попытки долгих лет. Это будет своего рода тестом – просто понять, насколько всё упростилось, оказавшись в рамках морали. Наверное, законы для того и придуманы, чтобы у человека не было возможности выбирать.
- Это неправильно.
- Конечно. Но в любом случае у тебя появится редкий шанс убедиться в том, насколько переменилось моё отношение к миру. Это будет наилучшим доказательством того, что я больше не привязан к тебе настолько, чтобы ждать, ждать бесконечно долго.
- Не нужно этого делать, - предупреждающе прошептал Шеннон, чувствуя, как волнение пропитывает изнутри, бежит с кровью по венам, разносит страшную заразу нерешительности по всему организму.
- Боишься? – недоверчиво протянул Джаред, чуть улыбнувшись. Он знал, что брат почти сдался. – Скажи: «Вовсе нет, бро. Это не страх, это... ужас». Осознание того, что одно лишь прикосновение может стать причиной невозможного, непреодолимого влечения. Нет ничего сложного в том, чтобы признаться, Шенн. Я делаю это каждый день, каждый час, словно тренируюсь перед встречей с тобой. Говорю людям, что люблю их, хотя не верю в свои слова. А они хотят проникнуть в мою душу. Так бессмысленно.
Он даже не пытался приблизиться, так и сидел в самом углу, далеко, дистанцированно и равнодушно. Шеннон сам оказался рядом, глядя на брата устало, с необъяснимой для него самого нежностью – словно внутри него плакало и смеялось одновременно, тревожно и истерически, предвкушая что-то грандиозно-незначительное – по меркам мира и этой полупустой комнаты.
- Ты ведь хотел бы ощутить это ещё раз.
- Так же как и ты, Джей, - старший Лето вздохнул.
- Мы оба, - согласно кивнул тот. – Мы оба, чёрт побери! И от этого не убежать. Я пытался.
- Но... как же Мэтт?
- Мэттью Воктер... Он очень милый, правда. Я мог бы ценить его, мог бы быть с ним всю жизнь и не ощущать себя обделённым. Но для этого мне нужно решить всё окончательно.
Как бы глупо это не звучало, но этот поцелуй мог бы стать завершением истории. Финальной точкой в конце строки, спасением и началом новой весны, тёплой и ясной, как синее небо в кайме ярко-зелёных листьев.
Возможная развязка и всеобщее счастье – ну, или хотя бы Джареда, но ведь и это немалое достижение. Что-то действительно грандиозное, значительное, исторически важное. Сказка с хорошим концом – жаль, что таких не бывает. В любом рассказе присутствует особая двойственность. Читай между строк – и ты непременно поймёшь, насколько всё запутанно и сложно. И в этой сказке останется по-своему проигравший, по-своему победивший и ещё один – непричастный, отстранённый, незаметный. Незначимый, казалось бы, но точно так же вплетённый в повествование, оставаясь его неотъемлемой частью, необходимой, пусть и столь невзрачной на первый взгляд.
Один шаг – и ты за пределами возможного, в ином мире, который гораздо лучше, разумнее и интереснее.
Не стоит лишь забывать о том, насколько обманчивой может быть надежда и даже твоя собственная уверенность. Шенн осознавал, что исход может куда более безрадостным.
Всё чётко до безобразия – два взаимоисключающих эпилога.
Осталось только решиться на риск и позволить адреналину наполнить сердце, все его полости и сосуды.
Его поцелуй не изменился – остался точно таким же полным лёгкой обманчивой неуверенности, тщательно упрятанной вглубь опытности и некоторой пресыщенности. Нет, он целовал так, словно делал это впервые в жизни, отчаянно и жадно, беспомощно, передав Шеннону право взять ответственность на себя. Тёплое нутро рта, горячий язык, кончик которого бился, пытаясь преодолеть преграду из губ старшего Лето, коснуться нёба, почувствовать острую кромку зубов, ощутить тонкий металлический привкус крови. Это всего лишь соревнование, в котором только один сможет победить. И мысли о том, чтобы прекратить борьбу, отдаться этим ощущениям, впасть в сладостную кому, даже не возникает, хотя следовало бы задумать над тем, что лишь искренность и честность смогут помочь понять, есть ли будущее у этого поцелуя, или же это прощание. Нет, не расставание - скованные кровными связями, они всегда будут вместе, что бы ни случилось - а просто окончательный приговор. Освобождение. Тягостное, болезненное, но освобождение. От самого себя, пожалуй, ведь самый тяжкий груз, который каждому приходится нести, это собственные мысли, страхи и те незначительные импульсы, что рождаются в мозге, даря ощущение счастья, тревоги, беспричинной грусти.
Это словно открытие нового континента, месторождения, источника вдохновения, радости, откровение Вселенной, откровение рая или ада, безграничное знание и осознание механизмов, двигающих мир. Это всего лишь прикосновение – даже не слишком искреннее поначалу, жёсткое, жестокое, горькое. Всего лишь жалкое прикосновение – нервное, поглощающе-жадное, хищное и энергичное. Это всего лишь незначительные секунды, растворённые в желании быть ближе, ещё ближе, обнять и притянуть к себе, почувствовать всё то забытое, что проросло со временем в душе, выбравшись на поверхность со сладкой болью в сердце.
Толкнув Джареда к стене, не думая о том, чтобы остановиться, заставить себя вернуться, оттолкнуть младшего Лето и обеспечить мозг кислородом, Шенн закрыл глаза. Всё было как в тумане – густом, крахмально-белом тумане, и только так можно было избежать головокружения и изматывающего необъяснимого восторга. Наверное, это было самым ужасным, ведь он не должен, не должен был чувствовать себя так хорошо, так великолепно, целуя собственного брата, запустив пальцы в его спутанные волосы, с такой странной жаждой царапая кожу, словно желая забрать его себе целиком, приковать к себе стальными наручниками.
- Ты только усугубляешь ситуацию, - пробормотал младший Лето в тот краткий перерыв, когда у Шеннона почти подогнулись ноги. – Ты, чёрт побери, только хуже делаешь!!
Неизбежно. Наверное, всё это было неизбежно с самого начала. Наверное, вся жизнь была бессмысленной попыткой убежать, скрыться, не замечая, что арена замкнута и, где бы не начинался круг, в любой его точке можно со всей уверенностью воткнуть во влажную после дождя землю флажок и объявить, что конец именно здесь. Невозможно вырваться, невозможно противиться этому чувству. Это так тяжело – любить Джареда Лето, он ведь слишком непостоянен, но именно сейчас он так зол, так раздражён, что смотреть на него – одно удовольствие.
- Иди сюда и заткнись, - улыбнулся старший Лето, хотя так и не позволил брату вырваться из кольца тренированных рук. – Ты сам всё портишь.
- Ты урод, урод, урод, - прошептал Джей, усмехнувшись, готовый оскорблять, подкалывать, унижать хоть целую вечность. – Ты такой ублюдок, что заставил меня поверить, словно все эти годы пытался найти кого-то, кто мог бы стать самым важным человеком в моей жизни, и, чёрт бы тебя побрал, ты просто передал меня на сохранение Мэтту, словно вещь или домашнего питомца. Ты думал, он сможет удержать меня?
- Я знал, бро, я был уверен в этом. Ведь тебе всегда нужно иметь под рукой человека, который сносил бы все твои гадости без звука, без возмущения.
- Это глупо и бестолково, бро, вести себя теперь так, словно готов проглотить меня, вернуть меня и себя на исходные позиции, такие далёкие и почти забытые. Ты так стараешься сейчас, что кажется, будто ты болен. Столько лет прошло, Шенн, и я тебя просто ненавижу. Так ненавижу, что люблю до безумия.
Неизбежно – это такое грустное слово. Словно ты приговорён к любви. Словно ты пришит нитками к коже другого человека, и сколько бы ты ни пытался оторвать своё тело, только кровь во все стороны – ничего, что заслуживало бы внимания. Из лабиринта только один выход – вот он, перед тобой.
Прости, Воктер.
- Так непривычно тихо, - удивлённо проговорила Констанс, открывая дверь ключом. Сумрачные коридоры дома были бесконечно пустыми, где-то на верхних этажах играла музыка, сладковатый конопляный привкус в воздухе стал неотъемлемым элементом в его составе. Кислород, азот, космическая пыль и совсем немного этого дурманящего опиумного аромата, пропитавшего бетон стен. Соседи развлекались, и Констанс отчаянно надеялась на то, что утром не обнаружит разбросанных по всему подъезду шприцов.
- Парни, вы дома? – женщина скинула ботинки, убрала в шкаф плащ, заглядывая в комнату.
Джаред и Шеннон, каждый на своей кровати, лежали, демонстративно отвернувшись к стене, не желая приветствовать мать. Констанс слабо улыбнулась, с минуту разглядывая их напряжённые угрюмые спины, затем нерешительно приблизилась к старшему сыну.
- Шенн, - тот едва слышно вздохнул. – Я виновата перед вами, понимаю. Мне пришлось задержаться и выполнить работу, не предусмотренную расписанием. Но, ты ведь знаешь, я должна кормить и одевать вас, должна заботиться о своих любимых сыновьях, чтобы они были счастливы...
Старший Лето дёрнул плечом.
- Думаю, - поразмыслив, проговорила она, покачав головой, - что отличный ужин улучшит ваше настроение. Я приготовлю сегодня что-нибудь особенное.
В её голосе на миг проступила невнятная гордость, радость, даже любовь, и Шеннону хотелось бы, чтобы все проблемы можно было решить так просто.
Дождавшись, когда мать уйдёт на кухню, он лёг на спину, закрыв глаза, не думая ни о чём, пока не услышал скрип соседней кровати.
- Джей, - пробормотал он, не открывая глаз, находясь почти на грани сна, только в желудке беспокойно урчало от голода.
Тот не ответил, вместо этого он, судя по тихому звуку шагов, поднялся на ноги, пересекая комнату, чтобы остановиться совсем рядом – стоит лишь протянуть руку, как пальцы непременно наткнуться на мягкую ткань его кофты.
- Ты не спишь, - проговорил младший Лето, не решаясь присесть на край кровати брата, но Шеннон буквально чувствовал, как это желание тревожно бьётся вместе с его сердцем, с каждым новым вдохом проникает вместе с кислородом в лёгкие. – Ты просто лежишь здесь и молча меня ненавидишь.
Парень вскочил так резко, что в глазах потемнело, и радужные мерцающие разводы заполнили мозг. Джей невесело усмехнулся.
- Произошедшее не укладывается в твоей голове – это факт.
- До ненависти ещё далеко, - с раздражением перебил его брат. – Чёрт побери, ты сам не понимаешь, о чём говоришь!
Младший Лето удивлённо замолчал.
- Думал, это настолько легко - заставить человека отвернуться от тебя? Ты дурак, Джей, ты слишком наивный, если рассчитывал на это.
- Я вовсе не...
- Я люблю тебя, ты понимаешь, люблю, и твой грёбаный поступок – это лишь проявление твоей странной натуры, но это вовсе не значит, что я буду прятаться от тебя.
- Что за шум? – заглянула в комнату Констанс, чуть отпрянув, когда заметила выражение на лицах братьев. – Снова ссора, мальчики? Это ведь не дело... Шенн!
Старший Лето покачал головой, давая матери понять, что не время сейчас вмешиваться в их разговор и пытаться помочь. Им нужно было разобраться со всем самостоятельно.
Джаред внимательно посмотрел на брата, прикрыв на миг глаза, чтобы мысленно представить всё ещё раз. Это было иначе – неправильно и ошеломляюще, так что Джей мог бы обругать себя за излишнюю импульсивность. Сейчас, спустя минуту, час, день он никогда не решился бы на что-то подобное, ему просто необходимо было понять, в чём же причина, и, кажется, он нашёл её. Излишняя эмоциональность, излишняя иррациональность, всё в слишком больших количествах, неприемлемых для одного человека.
Наверное, это болезнь. Неизлечимая. Если нет возможности избавиться от «уродств», стоит подумать над тем, каким образом лучше спрятать их. У вас есть необычное увлечение? Нравится вид крови? Гей-порно? Страдаете вуаеризмом? Мазохизмом? Вспышки беспричинной ярости развлекают вас и бодрят? Не говорите никому. Близкие друзья попытаются понять вас, но подобные испытание будет не их лёгких, так что подумайте заранее о нервах окружающих вас людей. Возможно, в данной ситуации больше смысла как раз в том, чтобы хранить секрет, каким бы ужасным и волнующим он ни казался. Тайна не даёт покоя – всем известный факт, но всё-таки не нужно рассказывать случайным знакомым о том, что твориться в душе, пусть даже и кажется, что этот краткий взрыв удивления, даже негодования, будет стоить предшествующих ему долгих лет пребывания в тени тех, кто расстался со своими мыслями чуть раньше.
Сексуальные фантазии, скрытые слоем пыли желания, любые мелочи, заполняющие нутро...
И, как одна из отрицательных черт характера – слабость по отношению к собственным эмоциям, неспособность управлять ими, и, как следствие, подобные промахи. Стоило бы подумать над тем, чтобы научиться быть чуть более сдержанным.
- Я не знаю точно, что нужно делать, - тихо проговорил Шеннон, не глядя на брата, - и зачем делать хоть что-то, но всё это никогда не сможет помешать мне быть рядом с тобой.
- Конечно, - попробовал новую роль Джаред, стараясь оставаться предельно спокойным, хотя внутри всё горело от предвкушения и страха перемен, - ты ведь мой, бро. Большой брат.
Старший Лето замер, вслушиваясь во фразу, проникая в самые глубинные слои её тревожно-размытого звучания, надеясь понять, в чём же подвох.
Это было внутри – незримые струны в душе дрожали, рождая незамысловатый мотив. Что-то очень личное и при этом бесконечно открытое миру. Желание коснуться его руки и сказать, что всё меняется – и это началось совсем недавно. Всё рушится, всё вокруг стирается, чтобы начать создавать что-то новое, но, кажется, пока ещё не время для этого. Не время, но и оно когда-то обязательно наступит, только вот точная дата неясна, и от этого тревожно, неспокойно, словно это самообман. Наверное, стоит подождать хотя бы немного, чтобы понять себя и собственные мысли.
- План действий тебе неизвестен, - проговорил Джей, склонив набок голову, наблюдая за Шенноном, - но это уже не кажется катастрофой.
- Я в курсе, чем вам следует заняться, - донеслось с кухни. – Живо мойте руки и ужинать!
В Лондоне есть трамваи, в Париже следуют за блестящей нитью рельсов маленькие симпатичные вагончики, раскрашенные в оранжевый и терракотовый, подрагивая, подпрыгивая на поворотах, странные, почти игрушечные, отражающие атмосферу самого города. Тонкие стальные планки, соединённые деревянными шпалами – невольно следишь за тем, как отражается солнце в этом зеркале из металла, чувствуя себя зачарованным, не в силах оторвать взгляд. Это таинственное притяжение железнодорожного полотна – в Лос-Анджелесе ощутить его возможно лишь глубоко под землёй, в царстве холодного белого света и выложенных кафелем стен. Необъяснимое волнение захлёстывает, стоит лишь подумать о поезде, что мчится сквозь мрак и одиночество туннелей, словно гигантский земляной червь эпохи рыцарей и королей, заключённый в латы, вооружённый непоколебимым чувством собственного могущества.
Рельсы – это непролитая кровь, но намёк на неё, словно при каждом приближении состава мысль о том, чтобы броситься вперёд, почувствовать, как сминает тело под колёсами вагонов, словно ребёнок пластилин, становится навязчивой идеей.
Мэтт вздрогнул, поморщившись. Всякий раз, когда он, стоя в одиночестве среди толпы на платформе, следил взглядом за убегающими в темноту напряжённо натянутыми струнами путей, странное чувство посещало его. Он мог бы представить себя тем, кто привязан к этим рельсам, обречён на гибель, прикован или припаян к металлу, и уже слышит стук колёс – это не было страхом, это было будоражащим кровь предвкушением. Поезд выбивал искры, целый дождь ярких недолговечных блёсток, перед тем как остановиться. Ужасающий скрежет резал слух, но машинисту всякий раз удавалось совладать с монстром подземного мира и спасти Мэтту жизнь.
Обычно после подобных размышлений Воктер с удивлением понимал, что пропустил уже с десяток составов, в одном из вагонов которых мог бы благополучно добраться до дома.
- Эй, друг, не дело мешать движению, - хлопнули его по плечу. – Забыл, куда ехал?
Пожалуй. Предположение незнакомца отразилось в сознании, породив целую серию ответных импульсов, но парень уже исчез в толпе, спешащей к эскалаторам.
Слегка заблудился в собственных мыслях.
Прислонившись к колонне, прикрыв на миг глаза, Мэтт неожиданно вспомнил, что эту ночь вновь проведёт в одиночестве, как это и бывало обычно. Перманентное состояние привычной оторванности снова наполнит пространство квартиры смыслом, уютом и осознанием собственной значимости. В любой истории даже третий лишний играет свою собственную маленькую роль.
Если внимательно вглядеться в его жизнь за последние несколько недель, можно найти слишком много или же ничтожно мало отличий от прежней. Хм. Воктер мог бы заняться этим прямо сейчас, не желая поддаваться промежуточности состояния ожидания поезда. В этом было что-то неуловимо унизительное: бросаться в страшной спешке к забитому до отказа вагону, одобрительно поглядывая на раскрытые створки дверей, бесцеремонно расталкивая тех, кому почти удалось вырваться вперёд, понимая, что без этой маленькой, но яростной борьбы не удастся попасть домой раньше полуночи. Что-то мелочное. Что-то неприличное, низменное и бесчестное. Мэтт не хотел бы стать частью этого мира, но, сам того не замечая, поддавался его влиянию всё больше и больше с каждым новым прожитым моментом.
Невыносимый контраст между полным вагоном и пустым – чувствуешь, как по капле утекает твоя собственная свобода. Возможно, именно в этом поезде они с Джаредом добирались до его, Мэтта, квартиры. Наверное, где-то здесь, на блестящей поверхности поручней, скрытые под множеством других, похожих и в то же время совершенно отличных, остались отпечатки их пальцев – смазанные и нечёткие, как частички тепла, как вещественные доказательства.
Сонная настороженность – главная характеристика заполненного до отказа вагона. Некое подобие дневной оживлённости, на деле же каждый из них думает лишь о том, чтобы поскорее добраться до уютных гостиных, тёплых комнат, тишины и приятного уединения. Это всего лишь притворство – но стоит лишь мальчишке-карманнику протиснуться сквозь море тел, глядя в глаза всем этим людям, уверенным в собственной безопасности, устойчивости и стабильности окружающего мира, не подозревая о том, что большинство мобильных телефонов, мелочи, кошельков и кредитных карт перекочуют в руки незваного гостя, ясный и честный взгляд которого не позволит никому заподозрить неладное.
Царство застоя внутри металлической коробки, летящей вперёд на головокружительной скорости, что с ним произойдёт, изменись хотя бы один параметр этого заурядного и бесцельного движения мира? Неужели, оно рухнет, тщательно и терпеливо выстраиваемое, словно башня из кубиков, сотворённая ребёнком, слишком высокая, слишком нескладная и необходимая лишь на краткие полчаса, тридцать минут, утекающие быстро, словно вода.
Этот мир нуждался в том, чтобы его встряхнули, реанимировали, пусть и с помощью сложных механизмов и ИВЛ, и Мэтт улыбнулся, осознав это. Разряд! Его собственная жизнь требовала корректировки, поэтому он, повернув голову, даже не удивился, заметив красный металлический крюк стоп-крана у самых дверей. Это так просто – раз, два, три – протянуть руку и с силой потянуть на себя.
- Эй, - с удивлением протянул кто-то, перед тем как поезд дёрнуло со страшной силой, поволокло вперёд, назад, разрывая на части, отвратительный скрежет наждаком прошёлся по головам, выметая мусор мыслей из общего сознания, коллективного разума, вымораживая, избавляясь. Действенно, хоть и жёстко. Вагон качнуло, кинуло в стороны, и мир замер, оглушающая тишина показалась адом по сравнению с истаявшим шумом, и всё погрузилось во тьму. Благословенное чувство полёта – пусть оно и длиться всего пару секунд. Голоса, поначалу робкие, перерастают в возмущённые, истерически-извращённые, перебивают друг друга, бормочут, шепчут, кричат.
Можно лишь наслаждаться тем, насколько ты отстранён от взволнованной толпы. Осознание этого подобно глотку воды. Возможно, это странно, это так нелепо и подозрительно, но именно в такие моменты понимаешь, что отличаешься от окружающих. Ты уникален. Ты стал таким совсем недавно.
Стоп.
Жизнь – это киноплёнка. И если можно вот так, в один миг избавиться от мыслей, всколыхнуть подземный город, всколыхнуть собственное нутро и насладиться минутной паникой, то и отмотать тонкую ленту на старинном проекторе не составит труда.
Щёлк!
День назад – ни тьмы, ни отчаяния, только странная и ненужная надежда, что так лениво наполняет желудок.
Щёлк!
Радость, невероятная радость обладания частицей счастья в объятиях Джареда, который так далеко, что не угнаться, не вернуть, но изгнать очарование момента всё равно не удастся – в данный момент этого достаточно для того, чтобы не думать о будущем, ни на миг не сомневаться в том, что всё будет хорошо.
Щёлк – и всё вдруг останавливается, всё обретает смысл. Путешествие, целью которого становится само путешествие, действие ради действия, процесс, а не результат, участие, а не победа – принципы тех, кто отчаялся. Ошибка в том, что отсутствие цели – это начало конца. Без завершения не будет истории, но в гораздо большем смысле ничего не выйдет без тщательно продуманного и разумного начала. Зная заранее о поражении, ты можешь идти вперёд с одной лишь мыслью: каким оно будет? Насколько сильно тебя унизят, больно ли будет тебе, страшно, обидно? И степень собственной разочарованности в заведомо неудачном деле зависит лишь от тебя – осведомлённого, знающего и такого наивного – реши, что ты будешь делать, когда проиграешь. Варианты и исходы. Каждый раз надежда на лучшее, но в жизни это редко работает. Извлеки выгоду. Научись на собственных ошибках. Останься собой в этой круговерти, сохрани разум и сознание.
Жизнь – это киноплёнка. И если кто-то так неосторожно засветил часть твоей – всё, что остаётся делать, это взять канцелярский нож и аккуратно обрезать испорченный участок. Возможно, даже поблагодарить того, кто взялся за монтаж – непростую работу. Пусть это разорвёт две половины, но склеить всё, собрать и жить дальше – это не просто дельные советы начинающим киноманам.
Жизнь - это психологический тест.
Чтобы ответить на его вопросы, придётся испытать всё на себе.
В абсолютной темноте минуты кажутся часами, так что времени на то, чтобы подумать, как следует, уж точно хватит. За миг до того, как, замерцав, лампы дневного света выбелят пространство до безумия, приходит на ум вопрос, всплывший в памяти, возникший из смеси слякотных весенних дней.
Вы часто представляете себе ситуации, в которых ваше поведение очень сильно отличается от реального:
А. Довольно редко, в исключительных случаях. В целом вы довольны своей манерой поведения и не собираетесь ее менять
Б. Нет, чаще вы представляете ситуации в которых иначе складываются обстоятельства
В. В жизни каждого человека бывают ситуации, в которых выбор поведения не однозначен
Г. Да, очень часто
***
Он явился, как всегда, без приглашения, видимо, всё ещё считал Мэтта тем, кто сыграл бы роль человека заботливого и понимающего, человека прощающего, Homo sapiens с приставкой нового времени и нового положения вещей.
- Мы собираемся снимать новый клип, - могло показаться, что память подвела младшего Лето: совершенно случайно упустил он из вида тот факт, что Воктер больше не принимал участия в жизни группы. Сепаратист. Отщепенец. Предатель. Иногда Мэтту приходило в голову, что всё эти слова - монополия Джареда с того момента, когда всё по-настоящему закончилось.
- Я рад, - ни равнодушия. Ничего. И особой заинтересованности тоже нет - пустота. Может быть, теперь наступила его очередь быть запертым изнутри?
- Мы отправляемся в Северную Корею, чтобы сыграть Revolve в самой закрытой и тоталитарной стране мире, потому что мне по душе эта идея.
Это вступление затянулось. И так ясно, к чему он клонит.
- Я хочу, чтобы ты поехал с нами, - похоже на мольбу, но ощущение обманчиво. Это не просьба, это не отчаяние, тщательно замаскированное под цинизм, это голос человека, который, будучи счастливым, может позволить себе быть великодушным. - Мэтт.
Наверное, Джей ещё никогда не произносил его имя так... мягко и по-дружески. Они пережили что-то странное: землетрясение, извержение вулкана, цунами и ураган. И, к сожалению, остались живы. Как чувствует себя человек, которого спасли на самой грани самоубийства? Вряд ли радость наполняет его, как игристое вино пустой хрустальный бокал. Скорее, он измотан, разбит и дезориентирован. Ведь план был таким безупречным - смерть и конец всем проблемам. Косые взгляды.
- Я хочу, - он расставил акценты, но даже так это звучит достаточно жалко для того, чтобы убедить Мэтта в искренности. - Чёрт, Воктер!
Они будут ещё сильнее оторваны друг от друга, находясь в чужой стране. Им придётся пройти через что-то новое - и снова остаться в целости и сохранности. Словно проклятие. Мы отмотали ленту плёнки назад, чтобы перенести кассету в другое место и просмотреть всё с самого начала.
- Северная Корея?
- Да, - Джаред кивнул, стараясь не улыбаться. Что-то подсказывало ему... Наверное, он был прав.
Братьям Лето просто нужен был третий элемент, третий участник, тот, кто знает наверняка, что всё будет хорошо. Тот, кто в состоянии оттенить их болезненно-неравнодушное искажённое притяжение, навевающее мысли о горячечном бреде и остром свежем ветре.
7 июня 2008
Автор: Reno
Категория: slash, angst, romance
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Шеннон/Джаред, Мэтт/Джаред, намёки на Шеннон/Томо
Примечания: упомянутый тест взят из журнала Psychology
Предупреждения: присутствует Мэтт Воктер; возможный ОСС; относительная туманность; не имею представления, есть ли у Мэтта братья или сёстры; странный конец – здесь уж ничего не поделать; возможны случаи специфической логики или её отсутствия =)
От автора: большой размер – это уже моя больная тема. Всем, кто выдержит это испытание – отдельная благодарность! =) Это НЕ является очередной попыткой объяснить уход Мэтта. Это просто рассказ о том, что история, так или иначе, развивается по спирали, как бы мы ни старались что-то изменить. Надеюсь, вам удастся собрать все события воедино. Спасибо за внимание!
Окончание
Порой объяснить причины тех или иных поступков слишком сложно, так что ложь в этом случае куда более приемлемый вариант, нежели чистосердечное признание. Уязвлённое самолюбие, осознание собственной протянутой сквозь годы и карту США слабости перед этим чувством, изматывающим, иссушающим. Возможно, время пришло. Огонёк сжигает пальцы, заползает под ногти, шипит и режет кожу, но самое невозможное сейчас – дать волю боли и страху, отпустить оплавленный окурок и постучать по лакированному дереву.
- Ты зачем пришёл? – Джаред нахмурился, приоткрыв дверь ровно на пять дюймов, но даже так старший Лето мог видеть его встрёпанные волосы и тёмный след трёхдневной щетины на щеках. Как ни странно, вид человека, пару минут назад поднявшегося с кровати или же вовсе отказавшегося ото сна, проведя ночь в вязкой тишине и одинокой темноте, очень шёл ему. Взгляд тёмных в сумерках коридора глаз, пристальный, внимательный, ожидающий, прожигал насквозь. – Мы ведь договорились.
Младший Лето отступил назад, сжав металлическую ручку, но Шеннон осторожно коснулся ладонью тёмного дерева, так что теперь, стоило бы Джареду попытаться захлопнуть дверь, он неминуемо прищемил бы брату пальцы.
- Я знаю, - пробормотал старший Лето, чуть улыбнувшись. Ему вдруг показалось, что Джей почти готов сдаться, более того, хотел бы этого сам - разбить стеклянное равнодушие одиночества, избавиться от непрошенного уединения. Сделать хоть что-то, что могло бы помочь.
- Ты ведь не прогонишь меня сейчас, - в густоте лиловых туч громыхнуло, напомнив о неудачах калеки-весны. – Когда мы на самой границе грозы.
Казалось бы, так легко отрицать тайный смысл слов и выражений, отказываясь понимать намёки, но сил на это уже не осталось. Всё ушло на то, чтобы пробить стену вынужденного отчуждения, ставшего таким привычным и родным, что удалось забыть о настоящей привязанности, существовавшей задолго до того момента, когда жизнь – чужая, незнакомая – закрутила, увлекла.
- Можно войти? – поинтересовался Шеннон, решительно шагнув вперёд, преодолевая расстояние, разделяющее их, и себя. – Мы так давно не проводили время вместе.
Зачем. Джаред закрыл глаза, пытаясь понять, чего он хочет теперь. Чувства поблекли, сместились, смешались, словно цвета на палитре, растекаясь по поверхности дерева и души, приводя в замешательство, сбивая с толку. Он посторонился, пытаясь раствориться в сумрачном дождливом воздухе, уйти и оставить попытки разобраться во всём.
Пустой дом, коридоры, лестница, окна и чёрный провал мёртвого камина. Всё отражает состояние человека, обитающего здесь, его усталость, сомнения и нежелание выпустить собственный ураган эмоций на свободу. Это такая вредная привычка, как бесконечное желание курить, тяга запирать себя изнутри, ограничивать и терять индивидуальность, медленно, но верно превращаясь в посредственность и серость. Поначалу это было необходимо, позже оказалось неизбежным. Не избавиться и не смириться.
- Зачем ты пришёл, - шёпотом повторил Джаред, глядя на брата, который остановился у окна, бездумно глядя на чуть трепещущие на сквозняке занавески. – Я ведь почти привык.
Шеннон вздохнул, не оборачиваясь, тяжело и шумно, замер, склонив голову, не представляя, что необходимо делать и что следует.
- Помнишь, когда мы были в Колорадо, мама однажды не вернулась вечером домой? Я тогда страшно перепугался.
- И я, - кивнул младший Лето, приблизившись, почти готовый устроить руки на плечах брата, но в какой-то момент решив остановиться. – Мне было страшно, очень.
Шенн улыбнулся, когда вспышка молнии вспорола дымное небо.
- Только вот причина была в другом, - неожиданно жёстко проговорил Джаред, отвернувшись от брата, разговаривая, не иначе как с неясной картиной на стене или же с собственной мутной тенью. – Помнится, именно в тот день я так неосторожно поцеловал тебя, бро. Наверное, это было совершенно глупо и нелепо. Прости.
Старший Лето замер.
- Констанс тогда просто задержалась на работе, - прошептал он невразумительно, чувствуя болезненную необходимость сказать хоть что-то, чтобы не позволить воспоминаниям управлять собой. – Она позвонила, чтобы предупредить нас... Ей было так жаль, что пришлось добираться домой на такси, заплатив кучу денег.
Джаред взглянул на брата с долей непонятной и потому безликой жалости, пытаясь понять, в чём же состоит их извечная проблема, в чём смысл беззвучного спора мыслей и чувств.
- Скажи мне, Шеннон, - полное имя, полное – это как пощёчина: не слишком больно, но до ужаса обидно, - тебе понравилось?
Провокация. Слова порой похожи на разъярённых пчёл, улей которых разграбил неуклюжий медведь: тому, кто потревожит грозное семейство, уж точно не поздоровится. Слова жалят безжалостно, так что начинаешь задыхаться, словно аллергик, неспособный справиться с недугом. Воздуха не хватает, воздух вокруг выжжен, наполнен тысячами жужжащих фраз и восклицаний.
- Тебе понравилось? – повторил Джаред, устроившись на диване, неловко закусив губу, словно в этот раз ответ был для него действительно важен. – Нет, как же тебе могло это понравиться. Это был первый, самый первый мой поцелуй. Представь, Шенн, я подарил тебе кое-что важное.
Он стал другим. Совсем изменился, то ли за три дня, проведённые в замкнутом и негостеприимном пространстве, то ли за все те годы, разбитые вдребезги, потраченные на других, чужих и ненужных.
- Почему-то только сейчас мне пришла в голову эта мысль, - чуть более успокаивающе, словно для себя и для брата, пытаясь найти ту грань, за которой испытание обернулось бы откровением. – Ты мог бы кое-что сделать для меня?
Это угроза. Угроза, угроза, угроза... Бьётся в голове неважное предчувствие, хочется уйти или просто признать, что напуган или слаб.
- Ты мог бы помочь мне, Шенн? – младшему Лето легко манипулировать людьми: нерастраченная за всё это время энергия копилась внутри, эмоции, заключённые в костяную коробку черепа, крепли и набирали силу, чтобы вырваться под предлогом возмещения причинённого ущерба, компенсации, поддержки, на деле же превратились в оружие. – Это всего лишь...
- Нет, Джей, - у старшего Лето могли бы быть силы сопротивляться.
- Дай мне шанс решить всё немедленно. Ты ведь уже делал такое однажды. Вернее, это был я, но ведь ты ответил мне в тот вечер, когда мама пришла поздно, слишком поздно, чтобы всё остановить.
- Я никогда не говорил ей ни о чём подобном.
- Я знаю. И поэтому прошу у тебя помощи. Мне нужно убедиться.
Убедиться в чём, Джей? В том, что внутри всё вымерло, что было – прошло, исчезло и этим принесло лишь облегчение. Или же узнать вновь, что до конца ещё слишком далеко, чтобы ликовать, и нет уверенности в том, что это чувство не вернётся, будучи ещё более ярким и острым, как игла, прошивающая кожу и мозг.
- Да? – рассеянно переспросил старший Лето, - в чём же дело, Джаред?
- Я хочу поцеловать тебя. Ещё раз – всего лишь второй, если округлить все те тщетные грёбаные попытки долгих лет. Это будет своего рода тестом – просто понять, насколько всё упростилось, оказавшись в рамках морали. Наверное, законы для того и придуманы, чтобы у человека не было возможности выбирать.
- Это неправильно.
- Конечно. Но в любом случае у тебя появится редкий шанс убедиться в том, насколько переменилось моё отношение к миру. Это будет наилучшим доказательством того, что я больше не привязан к тебе настолько, чтобы ждать, ждать бесконечно долго.
- Не нужно этого делать, - предупреждающе прошептал Шеннон, чувствуя, как волнение пропитывает изнутри, бежит с кровью по венам, разносит страшную заразу нерешительности по всему организму.
- Боишься? – недоверчиво протянул Джаред, чуть улыбнувшись. Он знал, что брат почти сдался. – Скажи: «Вовсе нет, бро. Это не страх, это... ужас». Осознание того, что одно лишь прикосновение может стать причиной невозможного, непреодолимого влечения. Нет ничего сложного в том, чтобы признаться, Шенн. Я делаю это каждый день, каждый час, словно тренируюсь перед встречей с тобой. Говорю людям, что люблю их, хотя не верю в свои слова. А они хотят проникнуть в мою душу. Так бессмысленно.
Он даже не пытался приблизиться, так и сидел в самом углу, далеко, дистанцированно и равнодушно. Шеннон сам оказался рядом, глядя на брата устало, с необъяснимой для него самого нежностью – словно внутри него плакало и смеялось одновременно, тревожно и истерически, предвкушая что-то грандиозно-незначительное – по меркам мира и этой полупустой комнаты.
- Ты ведь хотел бы ощутить это ещё раз.
- Так же как и ты, Джей, - старший Лето вздохнул.
- Мы оба, - согласно кивнул тот. – Мы оба, чёрт побери! И от этого не убежать. Я пытался.
- Но... как же Мэтт?
- Мэттью Воктер... Он очень милый, правда. Я мог бы ценить его, мог бы быть с ним всю жизнь и не ощущать себя обделённым. Но для этого мне нужно решить всё окончательно.
Как бы глупо это не звучало, но этот поцелуй мог бы стать завершением истории. Финальной точкой в конце строки, спасением и началом новой весны, тёплой и ясной, как синее небо в кайме ярко-зелёных листьев.
Возможная развязка и всеобщее счастье – ну, или хотя бы Джареда, но ведь и это немалое достижение. Что-то действительно грандиозное, значительное, исторически важное. Сказка с хорошим концом – жаль, что таких не бывает. В любом рассказе присутствует особая двойственность. Читай между строк – и ты непременно поймёшь, насколько всё запутанно и сложно. И в этой сказке останется по-своему проигравший, по-своему победивший и ещё один – непричастный, отстранённый, незаметный. Незначимый, казалось бы, но точно так же вплетённый в повествование, оставаясь его неотъемлемой частью, необходимой, пусть и столь невзрачной на первый взгляд.
Один шаг – и ты за пределами возможного, в ином мире, который гораздо лучше, разумнее и интереснее.
Не стоит лишь забывать о том, насколько обманчивой может быть надежда и даже твоя собственная уверенность. Шенн осознавал, что исход может куда более безрадостным.
Всё чётко до безобразия – два взаимоисключающих эпилога.
Осталось только решиться на риск и позволить адреналину наполнить сердце, все его полости и сосуды.
Его поцелуй не изменился – остался точно таким же полным лёгкой обманчивой неуверенности, тщательно упрятанной вглубь опытности и некоторой пресыщенности. Нет, он целовал так, словно делал это впервые в жизни, отчаянно и жадно, беспомощно, передав Шеннону право взять ответственность на себя. Тёплое нутро рта, горячий язык, кончик которого бился, пытаясь преодолеть преграду из губ старшего Лето, коснуться нёба, почувствовать острую кромку зубов, ощутить тонкий металлический привкус крови. Это всего лишь соревнование, в котором только один сможет победить. И мысли о том, чтобы прекратить борьбу, отдаться этим ощущениям, впасть в сладостную кому, даже не возникает, хотя следовало бы задумать над тем, что лишь искренность и честность смогут помочь понять, есть ли будущее у этого поцелуя, или же это прощание. Нет, не расставание - скованные кровными связями, они всегда будут вместе, что бы ни случилось - а просто окончательный приговор. Освобождение. Тягостное, болезненное, но освобождение. От самого себя, пожалуй, ведь самый тяжкий груз, который каждому приходится нести, это собственные мысли, страхи и те незначительные импульсы, что рождаются в мозге, даря ощущение счастья, тревоги, беспричинной грусти.
Это словно открытие нового континента, месторождения, источника вдохновения, радости, откровение Вселенной, откровение рая или ада, безграничное знание и осознание механизмов, двигающих мир. Это всего лишь прикосновение – даже не слишком искреннее поначалу, жёсткое, жестокое, горькое. Всего лишь жалкое прикосновение – нервное, поглощающе-жадное, хищное и энергичное. Это всего лишь незначительные секунды, растворённые в желании быть ближе, ещё ближе, обнять и притянуть к себе, почувствовать всё то забытое, что проросло со временем в душе, выбравшись на поверхность со сладкой болью в сердце.
Толкнув Джареда к стене, не думая о том, чтобы остановиться, заставить себя вернуться, оттолкнуть младшего Лето и обеспечить мозг кислородом, Шенн закрыл глаза. Всё было как в тумане – густом, крахмально-белом тумане, и только так можно было избежать головокружения и изматывающего необъяснимого восторга. Наверное, это было самым ужасным, ведь он не должен, не должен был чувствовать себя так хорошо, так великолепно, целуя собственного брата, запустив пальцы в его спутанные волосы, с такой странной жаждой царапая кожу, словно желая забрать его себе целиком, приковать к себе стальными наручниками.
- Ты только усугубляешь ситуацию, - пробормотал младший Лето в тот краткий перерыв, когда у Шеннона почти подогнулись ноги. – Ты, чёрт побери, только хуже делаешь!!
Неизбежно. Наверное, всё это было неизбежно с самого начала. Наверное, вся жизнь была бессмысленной попыткой убежать, скрыться, не замечая, что арена замкнута и, где бы не начинался круг, в любой его точке можно со всей уверенностью воткнуть во влажную после дождя землю флажок и объявить, что конец именно здесь. Невозможно вырваться, невозможно противиться этому чувству. Это так тяжело – любить Джареда Лето, он ведь слишком непостоянен, но именно сейчас он так зол, так раздражён, что смотреть на него – одно удовольствие.
- Иди сюда и заткнись, - улыбнулся старший Лето, хотя так и не позволил брату вырваться из кольца тренированных рук. – Ты сам всё портишь.
- Ты урод, урод, урод, - прошептал Джей, усмехнувшись, готовый оскорблять, подкалывать, унижать хоть целую вечность. – Ты такой ублюдок, что заставил меня поверить, словно все эти годы пытался найти кого-то, кто мог бы стать самым важным человеком в моей жизни, и, чёрт бы тебя побрал, ты просто передал меня на сохранение Мэтту, словно вещь или домашнего питомца. Ты думал, он сможет удержать меня?
- Я знал, бро, я был уверен в этом. Ведь тебе всегда нужно иметь под рукой человека, который сносил бы все твои гадости без звука, без возмущения.
- Это глупо и бестолково, бро, вести себя теперь так, словно готов проглотить меня, вернуть меня и себя на исходные позиции, такие далёкие и почти забытые. Ты так стараешься сейчас, что кажется, будто ты болен. Столько лет прошло, Шенн, и я тебя просто ненавижу. Так ненавижу, что люблю до безумия.
Неизбежно – это такое грустное слово. Словно ты приговорён к любви. Словно ты пришит нитками к коже другого человека, и сколько бы ты ни пытался оторвать своё тело, только кровь во все стороны – ничего, что заслуживало бы внимания. Из лабиринта только один выход – вот он, перед тобой.
Прости, Воктер.
- Так непривычно тихо, - удивлённо проговорила Констанс, открывая дверь ключом. Сумрачные коридоры дома были бесконечно пустыми, где-то на верхних этажах играла музыка, сладковатый конопляный привкус в воздухе стал неотъемлемым элементом в его составе. Кислород, азот, космическая пыль и совсем немного этого дурманящего опиумного аромата, пропитавшего бетон стен. Соседи развлекались, и Констанс отчаянно надеялась на то, что утром не обнаружит разбросанных по всему подъезду шприцов.
- Парни, вы дома? – женщина скинула ботинки, убрала в шкаф плащ, заглядывая в комнату.
Джаред и Шеннон, каждый на своей кровати, лежали, демонстративно отвернувшись к стене, не желая приветствовать мать. Констанс слабо улыбнулась, с минуту разглядывая их напряжённые угрюмые спины, затем нерешительно приблизилась к старшему сыну.
- Шенн, - тот едва слышно вздохнул. – Я виновата перед вами, понимаю. Мне пришлось задержаться и выполнить работу, не предусмотренную расписанием. Но, ты ведь знаешь, я должна кормить и одевать вас, должна заботиться о своих любимых сыновьях, чтобы они были счастливы...
Старший Лето дёрнул плечом.
- Думаю, - поразмыслив, проговорила она, покачав головой, - что отличный ужин улучшит ваше настроение. Я приготовлю сегодня что-нибудь особенное.
В её голосе на миг проступила невнятная гордость, радость, даже любовь, и Шеннону хотелось бы, чтобы все проблемы можно было решить так просто.
Дождавшись, когда мать уйдёт на кухню, он лёг на спину, закрыв глаза, не думая ни о чём, пока не услышал скрип соседней кровати.
- Джей, - пробормотал он, не открывая глаз, находясь почти на грани сна, только в желудке беспокойно урчало от голода.
Тот не ответил, вместо этого он, судя по тихому звуку шагов, поднялся на ноги, пересекая комнату, чтобы остановиться совсем рядом – стоит лишь протянуть руку, как пальцы непременно наткнуться на мягкую ткань его кофты.
- Ты не спишь, - проговорил младший Лето, не решаясь присесть на край кровати брата, но Шеннон буквально чувствовал, как это желание тревожно бьётся вместе с его сердцем, с каждым новым вдохом проникает вместе с кислородом в лёгкие. – Ты просто лежишь здесь и молча меня ненавидишь.
Парень вскочил так резко, что в глазах потемнело, и радужные мерцающие разводы заполнили мозг. Джей невесело усмехнулся.
- Произошедшее не укладывается в твоей голове – это факт.
- До ненависти ещё далеко, - с раздражением перебил его брат. – Чёрт побери, ты сам не понимаешь, о чём говоришь!
Младший Лето удивлённо замолчал.
- Думал, это настолько легко - заставить человека отвернуться от тебя? Ты дурак, Джей, ты слишком наивный, если рассчитывал на это.
- Я вовсе не...
- Я люблю тебя, ты понимаешь, люблю, и твой грёбаный поступок – это лишь проявление твоей странной натуры, но это вовсе не значит, что я буду прятаться от тебя.
- Что за шум? – заглянула в комнату Констанс, чуть отпрянув, когда заметила выражение на лицах братьев. – Снова ссора, мальчики? Это ведь не дело... Шенн!
Старший Лето покачал головой, давая матери понять, что не время сейчас вмешиваться в их разговор и пытаться помочь. Им нужно было разобраться со всем самостоятельно.
Джаред внимательно посмотрел на брата, прикрыв на миг глаза, чтобы мысленно представить всё ещё раз. Это было иначе – неправильно и ошеломляюще, так что Джей мог бы обругать себя за излишнюю импульсивность. Сейчас, спустя минуту, час, день он никогда не решился бы на что-то подобное, ему просто необходимо было понять, в чём же причина, и, кажется, он нашёл её. Излишняя эмоциональность, излишняя иррациональность, всё в слишком больших количествах, неприемлемых для одного человека.
Наверное, это болезнь. Неизлечимая. Если нет возможности избавиться от «уродств», стоит подумать над тем, каким образом лучше спрятать их. У вас есть необычное увлечение? Нравится вид крови? Гей-порно? Страдаете вуаеризмом? Мазохизмом? Вспышки беспричинной ярости развлекают вас и бодрят? Не говорите никому. Близкие друзья попытаются понять вас, но подобные испытание будет не их лёгких, так что подумайте заранее о нервах окружающих вас людей. Возможно, в данной ситуации больше смысла как раз в том, чтобы хранить секрет, каким бы ужасным и волнующим он ни казался. Тайна не даёт покоя – всем известный факт, но всё-таки не нужно рассказывать случайным знакомым о том, что твориться в душе, пусть даже и кажется, что этот краткий взрыв удивления, даже негодования, будет стоить предшествующих ему долгих лет пребывания в тени тех, кто расстался со своими мыслями чуть раньше.
Сексуальные фантазии, скрытые слоем пыли желания, любые мелочи, заполняющие нутро...
И, как одна из отрицательных черт характера – слабость по отношению к собственным эмоциям, неспособность управлять ими, и, как следствие, подобные промахи. Стоило бы подумать над тем, чтобы научиться быть чуть более сдержанным.
- Я не знаю точно, что нужно делать, - тихо проговорил Шеннон, не глядя на брата, - и зачем делать хоть что-то, но всё это никогда не сможет помешать мне быть рядом с тобой.
- Конечно, - попробовал новую роль Джаред, стараясь оставаться предельно спокойным, хотя внутри всё горело от предвкушения и страха перемен, - ты ведь мой, бро. Большой брат.
Старший Лето замер, вслушиваясь во фразу, проникая в самые глубинные слои её тревожно-размытого звучания, надеясь понять, в чём же подвох.
Это было внутри – незримые струны в душе дрожали, рождая незамысловатый мотив. Что-то очень личное и при этом бесконечно открытое миру. Желание коснуться его руки и сказать, что всё меняется – и это началось совсем недавно. Всё рушится, всё вокруг стирается, чтобы начать создавать что-то новое, но, кажется, пока ещё не время для этого. Не время, но и оно когда-то обязательно наступит, только вот точная дата неясна, и от этого тревожно, неспокойно, словно это самообман. Наверное, стоит подождать хотя бы немного, чтобы понять себя и собственные мысли.
- План действий тебе неизвестен, - проговорил Джей, склонив набок голову, наблюдая за Шенноном, - но это уже не кажется катастрофой.
- Я в курсе, чем вам следует заняться, - донеслось с кухни. – Живо мойте руки и ужинать!
В Лондоне есть трамваи, в Париже следуют за блестящей нитью рельсов маленькие симпатичные вагончики, раскрашенные в оранжевый и терракотовый, подрагивая, подпрыгивая на поворотах, странные, почти игрушечные, отражающие атмосферу самого города. Тонкие стальные планки, соединённые деревянными шпалами – невольно следишь за тем, как отражается солнце в этом зеркале из металла, чувствуя себя зачарованным, не в силах оторвать взгляд. Это таинственное притяжение железнодорожного полотна – в Лос-Анджелесе ощутить его возможно лишь глубоко под землёй, в царстве холодного белого света и выложенных кафелем стен. Необъяснимое волнение захлёстывает, стоит лишь подумать о поезде, что мчится сквозь мрак и одиночество туннелей, словно гигантский земляной червь эпохи рыцарей и королей, заключённый в латы, вооружённый непоколебимым чувством собственного могущества.
Рельсы – это непролитая кровь, но намёк на неё, словно при каждом приближении состава мысль о том, чтобы броситься вперёд, почувствовать, как сминает тело под колёсами вагонов, словно ребёнок пластилин, становится навязчивой идеей.
Мэтт вздрогнул, поморщившись. Всякий раз, когда он, стоя в одиночестве среди толпы на платформе, следил взглядом за убегающими в темноту напряжённо натянутыми струнами путей, странное чувство посещало его. Он мог бы представить себя тем, кто привязан к этим рельсам, обречён на гибель, прикован или припаян к металлу, и уже слышит стук колёс – это не было страхом, это было будоражащим кровь предвкушением. Поезд выбивал искры, целый дождь ярких недолговечных блёсток, перед тем как остановиться. Ужасающий скрежет резал слух, но машинисту всякий раз удавалось совладать с монстром подземного мира и спасти Мэтту жизнь.
Обычно после подобных размышлений Воктер с удивлением понимал, что пропустил уже с десяток составов, в одном из вагонов которых мог бы благополучно добраться до дома.
- Эй, друг, не дело мешать движению, - хлопнули его по плечу. – Забыл, куда ехал?
Пожалуй. Предположение незнакомца отразилось в сознании, породив целую серию ответных импульсов, но парень уже исчез в толпе, спешащей к эскалаторам.
Слегка заблудился в собственных мыслях.
Прислонившись к колонне, прикрыв на миг глаза, Мэтт неожиданно вспомнил, что эту ночь вновь проведёт в одиночестве, как это и бывало обычно. Перманентное состояние привычной оторванности снова наполнит пространство квартиры смыслом, уютом и осознанием собственной значимости. В любой истории даже третий лишний играет свою собственную маленькую роль.
Если внимательно вглядеться в его жизнь за последние несколько недель, можно найти слишком много или же ничтожно мало отличий от прежней. Хм. Воктер мог бы заняться этим прямо сейчас, не желая поддаваться промежуточности состояния ожидания поезда. В этом было что-то неуловимо унизительное: бросаться в страшной спешке к забитому до отказа вагону, одобрительно поглядывая на раскрытые створки дверей, бесцеремонно расталкивая тех, кому почти удалось вырваться вперёд, понимая, что без этой маленькой, но яростной борьбы не удастся попасть домой раньше полуночи. Что-то мелочное. Что-то неприличное, низменное и бесчестное. Мэтт не хотел бы стать частью этого мира, но, сам того не замечая, поддавался его влиянию всё больше и больше с каждым новым прожитым моментом.
Невыносимый контраст между полным вагоном и пустым – чувствуешь, как по капле утекает твоя собственная свобода. Возможно, именно в этом поезде они с Джаредом добирались до его, Мэтта, квартиры. Наверное, где-то здесь, на блестящей поверхности поручней, скрытые под множеством других, похожих и в то же время совершенно отличных, остались отпечатки их пальцев – смазанные и нечёткие, как частички тепла, как вещественные доказательства.
Сонная настороженность – главная характеристика заполненного до отказа вагона. Некое подобие дневной оживлённости, на деле же каждый из них думает лишь о том, чтобы поскорее добраться до уютных гостиных, тёплых комнат, тишины и приятного уединения. Это всего лишь притворство – но стоит лишь мальчишке-карманнику протиснуться сквозь море тел, глядя в глаза всем этим людям, уверенным в собственной безопасности, устойчивости и стабильности окружающего мира, не подозревая о том, что большинство мобильных телефонов, мелочи, кошельков и кредитных карт перекочуют в руки незваного гостя, ясный и честный взгляд которого не позволит никому заподозрить неладное.
Царство застоя внутри металлической коробки, летящей вперёд на головокружительной скорости, что с ним произойдёт, изменись хотя бы один параметр этого заурядного и бесцельного движения мира? Неужели, оно рухнет, тщательно и терпеливо выстраиваемое, словно башня из кубиков, сотворённая ребёнком, слишком высокая, слишком нескладная и необходимая лишь на краткие полчаса, тридцать минут, утекающие быстро, словно вода.
Этот мир нуждался в том, чтобы его встряхнули, реанимировали, пусть и с помощью сложных механизмов и ИВЛ, и Мэтт улыбнулся, осознав это. Разряд! Его собственная жизнь требовала корректировки, поэтому он, повернув голову, даже не удивился, заметив красный металлический крюк стоп-крана у самых дверей. Это так просто – раз, два, три – протянуть руку и с силой потянуть на себя.
- Эй, - с удивлением протянул кто-то, перед тем как поезд дёрнуло со страшной силой, поволокло вперёд, назад, разрывая на части, отвратительный скрежет наждаком прошёлся по головам, выметая мусор мыслей из общего сознания, коллективного разума, вымораживая, избавляясь. Действенно, хоть и жёстко. Вагон качнуло, кинуло в стороны, и мир замер, оглушающая тишина показалась адом по сравнению с истаявшим шумом, и всё погрузилось во тьму. Благословенное чувство полёта – пусть оно и длиться всего пару секунд. Голоса, поначалу робкие, перерастают в возмущённые, истерически-извращённые, перебивают друг друга, бормочут, шепчут, кричат.
Можно лишь наслаждаться тем, насколько ты отстранён от взволнованной толпы. Осознание этого подобно глотку воды. Возможно, это странно, это так нелепо и подозрительно, но именно в такие моменты понимаешь, что отличаешься от окружающих. Ты уникален. Ты стал таким совсем недавно.
Стоп.
Жизнь – это киноплёнка. И если можно вот так, в один миг избавиться от мыслей, всколыхнуть подземный город, всколыхнуть собственное нутро и насладиться минутной паникой, то и отмотать тонкую ленту на старинном проекторе не составит труда.
Щёлк!
День назад – ни тьмы, ни отчаяния, только странная и ненужная надежда, что так лениво наполняет желудок.
Щёлк!
Радость, невероятная радость обладания частицей счастья в объятиях Джареда, который так далеко, что не угнаться, не вернуть, но изгнать очарование момента всё равно не удастся – в данный момент этого достаточно для того, чтобы не думать о будущем, ни на миг не сомневаться в том, что всё будет хорошо.
Щёлк – и всё вдруг останавливается, всё обретает смысл. Путешествие, целью которого становится само путешествие, действие ради действия, процесс, а не результат, участие, а не победа – принципы тех, кто отчаялся. Ошибка в том, что отсутствие цели – это начало конца. Без завершения не будет истории, но в гораздо большем смысле ничего не выйдет без тщательно продуманного и разумного начала. Зная заранее о поражении, ты можешь идти вперёд с одной лишь мыслью: каким оно будет? Насколько сильно тебя унизят, больно ли будет тебе, страшно, обидно? И степень собственной разочарованности в заведомо неудачном деле зависит лишь от тебя – осведомлённого, знающего и такого наивного – реши, что ты будешь делать, когда проиграешь. Варианты и исходы. Каждый раз надежда на лучшее, но в жизни это редко работает. Извлеки выгоду. Научись на собственных ошибках. Останься собой в этой круговерти, сохрани разум и сознание.
Жизнь – это киноплёнка. И если кто-то так неосторожно засветил часть твоей – всё, что остаётся делать, это взять канцелярский нож и аккуратно обрезать испорченный участок. Возможно, даже поблагодарить того, кто взялся за монтаж – непростую работу. Пусть это разорвёт две половины, но склеить всё, собрать и жить дальше – это не просто дельные советы начинающим киноманам.
Жизнь - это психологический тест.
Чтобы ответить на его вопросы, придётся испытать всё на себе.
В абсолютной темноте минуты кажутся часами, так что времени на то, чтобы подумать, как следует, уж точно хватит. За миг до того, как, замерцав, лампы дневного света выбелят пространство до безумия, приходит на ум вопрос, всплывший в памяти, возникший из смеси слякотных весенних дней.
Вы часто представляете себе ситуации, в которых ваше поведение очень сильно отличается от реального:
А. Довольно редко, в исключительных случаях. В целом вы довольны своей манерой поведения и не собираетесь ее менять
Б. Нет, чаще вы представляете ситуации в которых иначе складываются обстоятельства
В. В жизни каждого человека бывают ситуации, в которых выбор поведения не однозначен
Г. Да, очень часто
***
Он явился, как всегда, без приглашения, видимо, всё ещё считал Мэтта тем, кто сыграл бы роль человека заботливого и понимающего, человека прощающего, Homo sapiens с приставкой нового времени и нового положения вещей.
- Мы собираемся снимать новый клип, - могло показаться, что память подвела младшего Лето: совершенно случайно упустил он из вида тот факт, что Воктер больше не принимал участия в жизни группы. Сепаратист. Отщепенец. Предатель. Иногда Мэтту приходило в голову, что всё эти слова - монополия Джареда с того момента, когда всё по-настоящему закончилось.
- Я рад, - ни равнодушия. Ничего. И особой заинтересованности тоже нет - пустота. Может быть, теперь наступила его очередь быть запертым изнутри?
- Мы отправляемся в Северную Корею, чтобы сыграть Revolve в самой закрытой и тоталитарной стране мире, потому что мне по душе эта идея.
Это вступление затянулось. И так ясно, к чему он клонит.
- Я хочу, чтобы ты поехал с нами, - похоже на мольбу, но ощущение обманчиво. Это не просьба, это не отчаяние, тщательно замаскированное под цинизм, это голос человека, который, будучи счастливым, может позволить себе быть великодушным. - Мэтт.
Наверное, Джей ещё никогда не произносил его имя так... мягко и по-дружески. Они пережили что-то странное: землетрясение, извержение вулкана, цунами и ураган. И, к сожалению, остались живы. Как чувствует себя человек, которого спасли на самой грани самоубийства? Вряд ли радость наполняет его, как игристое вино пустой хрустальный бокал. Скорее, он измотан, разбит и дезориентирован. Ведь план был таким безупречным - смерть и конец всем проблемам. Косые взгляды.
- Я хочу, - он расставил акценты, но даже так это звучит достаточно жалко для того, чтобы убедить Мэтта в искренности. - Чёрт, Воктер!
Они будут ещё сильнее оторваны друг от друга, находясь в чужой стране. Им придётся пройти через что-то новое - и снова остаться в целости и сохранности. Словно проклятие. Мы отмотали ленту плёнки назад, чтобы перенести кассету в другое место и просмотреть всё с самого начала.
- Северная Корея?
- Да, - Джаред кивнул, стараясь не улыбаться. Что-то подсказывало ему... Наверное, он был прав.
Братьям Лето просто нужен был третий элемент, третий участник, тот, кто знает наверняка, что всё будет хорошо. Тот, кто в состоянии оттенить их болезненно-неравнодушное искажённое притяжение, навевающее мысли о горячечном бреде и остром свежем ветре.
7 июня 2008
@музыка: 30STM-The kill
@настроение: страшно =)
