Предел мечтаний

[Reno89]

Название: Предел мечтаний
Автор: Reno89 (aka Reno)
Жанр: с уклоном в UST
Рейтинг: PG-13
Пейринг: предполагался Хаус/Уилсон
Дисклеймер: не претендую
Предупреждения: много слов, мало действия. Если быть честной - это 70%/30% (слова и действия соответственно=)
Содержание: таймлайн – шестой сезон, намечается переезд, а Уилсон не горит желанием собирать вещи. Почему?
От автора: Приятного прочтения. Спасибо за ваше внимание.

Читать дальше

Несмотря на пасмурное небо, вот-вот готовое пролиться дождём, в этой просторной и совершенно пустой (не считая монолита кухонной стойки) квартире полутонам явно не было места. День правил чистым белым светом, ночь – бархатным чёрным, и Уилсон, который приходил сюда чаще, чем это было необходимо, в одиночку наслаждался невиданной свободой, знакомой, разве что, мифическому страннику, которому небо – граница, а горизонт – дорожная разметка. Сидя прямо на полу под окном, или у двери, или в самом центре, скрестив ноги, Уилсон с некоторой грустью думал о том, что вскоре, когда контракт всё же будет подписан, а значительная, но не разорительная сумма переведена на банковский счёт риэлторского агентства, это пространство, в котором так легко потеряться, вступит в неравную битву со старым диваном, неумолимым картоном, громоздким коробом усилителя, пыльным торшером и причудами Хауса. И Уилсон не мог бы даже себе сказать точно, найдётся ли среди всего этого дурного великолепия место для него.
На самом деле он проводил здесь даже больше времени, чем мог себе позволить. Сказать по правде, в какой-то момент он осознал, что проводит здесь всё свободное время, которое только можно наскрести между ежедневными, словно по расписанию, смертями неизлечимых и обречённых, от ленча и до позднего ужина, пунктирной линией разбивающего день в причудливую мозаику. А начиналось всё так безобидно – с мгновений и мимолётных мыслей. Но вскоре разрослось, заполнило собой существование.
Чрез пять минут Уилсон должен был встретиться с Бонни в Коузи Корнер, но прекрасно знал о том, что не успеет. Он и не собирался идти туда, к столикам, облачённым в клетчатый лён, к улыбчивым официанткам, он проснулся с мыслью об этом рано утром, ещё до того как зазвонил будильник – и позволил себе поддаться искушению, сбежав от бывшей супруги и её деловой хватки. Что ж, он понимал - рано или поздно ему придётся подписать контракт, но всё же, пожалуй, не сегодня.
Сегодня он был готов бездельно мечтать. О том, какой станет их с Хаусом жизнь после переезда, изменится ли его собственное восприятие себя, как человека, владеющего двумя сотнями квадратных метров в непосредственной близости от столь же полноправного владельца стен и воздуха. Всем прочим приключениям с переездами, разводами, ночными явлениям с вещевой сумкой наперевес и долгим странствованием Хауса по тёмным закоулкам сознания недоставало чего-то важного. Они жили бок о бок по разным причинам, чаще всего – вынужденно, жили у Хауса, жили у Уилсона, у Эмбер – и всякий раз Джеймс чувствовал себя не на своём месте, даже дома, где всё, казалось бы, должно быть родным. Составляющие существования его устраивали – практичная мебель, удачное освещение, полезные мелочи – но вкупе дом напоминал пациента в затяжной коме: живое тело, лишённое разумного наполнения.
С появлением Хауса стало немного легче – лишь ненадолго. Поначалу тот внёс остроту в привычное расписание размеренной жизни Уилсона, разбавил «сон-работа-дом» своими радостями и печалями, а после смягчил горе потери. С ним не было скучно, но вскоре Уилсону стало казаться, будто жилище, которое он привык считать своим, больше ему не принадлежит. Хаус вовсе не желал исполнять роль гостя достойно и надлежащим образом. Порой он вёл себя отвратительно. Порой он считал своим долгом вести себя именно так, особенно, когда видел отголоски страдания во взгляде друга.
И порой это настолько раздражало, что Уилсон готов был взять в руки любое фарфоровое блюдо из шкафа Эмбер и аккуратно разбить его об пол – с глухим тусклым звоном и острыми неодинаковыми осколками, прямо посреди ворчливого разговора, ничем не намекая на подобный исход. И с неосознанным удовольствием заметить улыбку, притаившуюся в уголках тонких губ. Улыбку одобрения или гордости, что зачастую сбивало с толку.
Приятную – при всей абсурдности происходящего.
Но прежде чем Уилсон успел перейти к столь радикальным действиям, его настигло благодатное осознание.
Хаус и не должен был быть гостем, Уилсон понял это незадолго до того, как принял решение увести квартиру у Кадди из-под носа. Роль проходящего, приходящего совершенно не шла Хаусу, который никогда не придавал особого значения «добрым утрам» и «сладким снам» и хмуро цедил кофе, когда день не задавался, и всем своим видом выражал такое невиданное постоянство, что вот уже двадцать лет шествовало рядом с Уилсоном – невозмутимо и непосредственно.
И это постоянство требовало соответствующей обстановки. Оно требовало права быть и выражать своё мнение не вопреки, а как часть. И все сопутствующие ощущения волновали Уилсона, заставляли срываться с места и спешить сюда с одной лишь целью – увидеть вновь, убедиться в правильности этого выбора. Потому что время от времени ему становилось здорово не по себе при мысли о том, что он, возможно, совершает большую глупость. Кошмарную глупость.
Здесь будет стоять мягкое кресло с банкеткой, думал он, меряя взглядом пространство, чтобы отвлечься от навязчивых опасений. Кресло, пригодное для незаметных и неназойливых вечерних наблюдений по прошествии долгого дня под уютное бормотание телевизора, под еду из китайского ресторанчика в картонных корзинках и ощущение правильности. И Хаус скажет, что собирается лечь пораньше, хотя на часах будет уже начало второго, хотя, пожалуй, для него это и есть «пораньше», а сам Уилсон останется, чтобы послушать тонкий скрип половиц под усталыми неровными и такими знакомыми шагами…
Онколог усмехнулся. Расскажи он Хаусу – смеху было бы. Точнее, насмешек.
Хаус первым усядется в это самое воображаемое кресло, это будет его любимое кресло, его любимое место, потому что только отсюда возможно будет окинуть всю комнату одним долгим взглядом, ничего не пропустив. Телевизор вовсе не будет «уютно бормотать», он будет оглушительно орать, и соседи, наверняка, рано или поздно станут колотить в трубы и потолок. Их ждёт масса неприятностей, падений в ванне, во сне и наяву, и разбитых окон. На полу вскоре появятся тонкие чёрные полосы от резиновой нашлёпки на конце трости.
Разве что еда так останется китайской до тошноты.
Но помечтать-то ведь можно?
Вот Уилсон и мечтал. О том, что можно купить греческие шторы или громадные напольные часы с маятником, и о прочих глупостях.
А иногда он мечтал, чтобы Хаус улыбался почаще. Или говорил с ним побольше. И чтобы нога у него болела поменьше. И хотя он не мог надеяться на исполнение хотя бы одного из предложенных жизни вариантов, пустая квартира мало-помалу стала для него своего рода воплощением несбывшегося, но приятного хотя бы в мыслях. А ещё – совершенным воплощением его неожиданно систематических опозданий.
Неумолимая стрелка щёлкала секунды, как семечки, не оставляя ни единого шанса.
Когда Уилсон мельком взглянул на часы, то за голову схватился, понимая, что Кадди раньше уволит его, чем узнает о предательском приобретении. А за окном как назло закапало дождём на серый асфальт, на тёмно-коричневые крыши, на весь Принстон с высоты птичьего полёта. Зонт был надёжно заперт на дне первой тщательно обклеенной скотчем и торжественно готовой к переезду коробки с размашистой надписью Хауса «Уилсоновский хлам».

Как ни странно, в вестибюле его настиг не укоризненный взгляд главврача, а негромкий комментарий Хауса:
- Ты опоздал.
Уилсон попытался сделать вид, что не расслышал, и, оставляя мокрые следы, немного ускорил шаг на пути к лифту, который, если верить стрелке-индикатору, как раз спасительно направлялся вниз.
- Где ты был? Умирающие не могут ждать.
- Дождь, - отмахнулся он, ни на секунду не сомневаясь, что Хаус ему не поверит.
На улице уже капало едва-едва, а в разрывы плотных облаков проглядывало солнце.
Конечно, у онколога было вполне очевидное преимущество в виде здоровых ног, но Хаус порой совершенно феноменально управлялся с тростью, и сейчас, кажется, готов был ценой её благополучного существования остановить лифт, потребовав от друга объяснений. Поэтому Уилсон предпринял сложный манёвр уклонения и, с сожалением проводив взглядом сомкнутые серебристые дверцы, свернул к кабинету Кадди, надеясь, что там его оставят в покое.
Его стремительное появление привлекло и внимание нечаянного посетителя, который теребил в руках стопку бумаг (изрядно потрёпанных) и настойчиво пытался втолковать что-то порядком рассеянной Кадди, которая занималась тем, что очерчивала кончиком пальца округлые кнопки на телефоне.
Впрочем, она, кажется, не имела ничего против вторжения Уилсона. При виде него она выпрямилась в кресле и притворно извиняющимся тоном проговорила:
- Боюсь, мистер… эээ… - она сверилась с визиткой, - мистер Белински, нам придётся прервать наш разговор.
Уилсон вздохнул поглубже. Времени у него было не так уж и много, к тому же, он не мог точно сказать, решит ли Хаус лишний раз потревожить «обитель зла» или же предпочтёт подкараулить его, Уилсона, позже.
- Это срочно, - добавила Кадди в своё оправдание. – Понимаете, работа администратора предполагает…
«Отвергнутый» Белински удручённо кивнул и вышел, на последок окинув онколога неодобрительным взглядом.
- Что? – обратилась к нему Кадди, как только они остались одни.
- Я опоздал на двадцать минут, - быстро проговорил Уилсон, скрестив за спиной пальцы – на удачу.
- Опять, - обронила она, перекладывая счета, присланные страховой компанией, и делая вид, что этот факт её совершенно не волнует. – В третий раз за эту неделю.
- Я знаю, - в отчаянии пробормотал онколог, оглянувшись на дверь – за ней маячил тёмный силуэт с тростью в руках. Похоже, Хаус сделал ставки на длительную осаду. – И мне очень жаль. Вычти из моей зарплаты.
Кадди, наконец, отложила бумаги и внимательно всмотрелась в лицо беспокойного Уилсона.
- Джеймс, - проговорила она с расстановкой. Тот напрягся – давно его никто не называл по имени, - ты – глава отделения, образцовый работник, нужно отметить. Но с тобой что-то творится.
Уилсон неопределённо пожал плечами.
- Я знаю, это не моё дело, - продолжила Кадди. – Не могу сказать, что мне всё равно, но я надеюсь на твоё…
Уилсон в очередной раз оглянулся, не удержавшись, и Кадди, поднявшись, решительно направилась к двери.
- Стой! – в панике зашептал онколог, но она лишь глянула в щель между планками жалюзи, а после вернулась к столу, проведя ладонью по тёмному дереву.
- Судя по тому, что ты здесь, - с намёком на веселье проговорила она, глядя на Уилсона с каплями дождя в каштановых волосах, - можно сделать нетривиальный вывод: своего друга ты боишься больше, чем босса. А это значит, что ты…
В дверь нетерпеливо постучали.
- Что вы там так долго! – донёсся недовольный голос Хауса. – Уилсон, ты не единственный, кто испытывает острое желание взглянуть в большие голубые глаза начальства!
Кади покачала головой.
- Это значит, что твои опоздания – лишь прикрытие для некоего куда более серьёзного проступка.
Она присела, чрезвычайно довольная сделанным выводом.
- Конечно, по утрам я граблю банки, - мрачно пошутил Уилсон. – И скрываюсь от правосудия в твоём кабинете.
Кадди лишь улыбнулась.
- Говоря «проступок», я имела в виду не таковой в глазах всего общества, а только в отношении одного индивида. Я думаю, что ты записался, скажем, на курсы садоводства, что вкупе с занятиями в кулинарной школе в глазах Хауса – окончательное и бесповоротное падение.
Уилсон приготовился возражать, но Кадди жестом остановила его.
- Так или иначе, меня это не касается. Единственная просьба – сделай так, чтобы это не мешало твоей работе.
Онколог развёл руками, чувствуя нотку законченности в этой фразе, будто бы она осторожно подталкивала его к двери и ненавязчиво выпроваживала, намекая, что обсуждать больше нечего…
- И что же я могу для тебя сделать? – как бы между прочим поинтересовалась Кадди, когда, подняв глаза от документов, вновь столкнулась взглядом с Уилсоном, который в нерешительности топтался на месте.
- Скажи Хаусу, что я опоздал, выполняя твоё поручение, - выпалил тот, сунув руки в карманы пальто – и вновь скрестив пальцы.
- Всё настолько плохо?
- Просто скажи, хорошо? Назови любую, пусть даже самую ничтожную причину, по которой я мог опоздать.
Кадди прищурилась.
- Ты ведь пошутил про банки? – на всякий случай уточнила она.
Уилсон шумно выдохнул.
- Хотя, - заметила Кадди, - если бы ты совершил налёт на машину инкассаторов, Хаус бы тобой гордился.
- Ты скажешь?
- Так и быть. Заметь, я даже не прошу ничего взамен. Никаких… ммм… откровений.
Она помолчала, давая Уилсону возможность осознать все масштабы подобной щедрости и великодушия, а затем кивнула.
- Он, кажется, всё ещё за дверью. Пусть зайдёт.
Возможно, опрометчиво было пускать всё на самотёк, но когда Уилсон вышел, а Хаус вошёл, первый вздохнул с некоторым комичным облегчением, не понимая, отчего ему самому было так сложно слепить любую историю о спасении кошек с деревьев или вероломном похищении, или пробках на дорогах, что вовсе не редкость в людном центральном районе Принстона. Теперь этим вынуждена была заниматься Кадди. Изобретением лжи.
Что он мог делать? Покупать подгузники для Рейчел?
Впрочем, признать это казалось куда как легче, чем истинную причину опоздания.

- Главное, - проговорил Хаус, заглянув к нему после обеда – так вышло, что они разминулись после утренней встречи, а за кофе Уилсон не пошёл. Он вообще не выходил из кабинета, прикрывая усердной работой свои шестьдесят минут прогулов, - чтобы это не перешло в привычку.
- Что? – не поднимая головы от карты, осведомился онколог.
- Начинается всё с памперсов, переходит на мягкие игрушки…
- Мягкие игрушки уже были, - покачал головой Уилсон, удивляясь тому, что его опасения насчёт Кадди оправдались. Отличный выход из положения, что ещё сказать.
Хаус упал в кресло напротив.
- О, Боже, значит я ошибся! – в притворном ужасе воскликнул он. – Болезнь перешла в предтерминальную стадию, мы тебя теряем.
- На всякий случай, - невозмутимо проговорил Уилсон, - что ждёт меня в конце? Хочу знать, чтобы успеть подготовиться, так сказать, морально.
Хаус покачал тростью.
- Долгая мучительная смерть в рабстве у Кадди, - проговорил он так ровно и отстранённо, словно его поразила некая догадка.
Уилсон взглянул украдкой и замер. По необъяснимым причинам ему нравился этот взгляд, возможно, потому, что он символизировал спасение для ещё одной живой души, пусть Хаусу до этого и не было дела, его гораздо больше волновала разгаданная головоломка. Спасение человека, по сути, было лишь неизбежным последствием. Что ж, Уилсону было достаточно, на большее он и не надеялся.
Но сейчас, он точно знал, у Хауса не было никакого дела, крышесносящего случая с занозой под ногтём, которая вызвала общее заражение крови, паралич или же нечто совсем уж необъяснимое. Двойной тулуп в исполнении глазного яблока.
Он просто использовал элемент озарения впустую. Просто надул Уилсона, сам того не желая. Просто применил себя именно так, что у онколога мурашки по спине пробежали. За такую реакцию Уилсон порой сам себя ненавидел.
- Учти, - предупреждающе проговорил Хаус, не обращая на друга внимания – отчаянным усилием тот попытался удержать равнодушное выражение лица, - Кадди – коварна и своего не упустит. И если ты ей теперь должен, если ты попросил её прикрыть тебя, лучше признайся. Прямо сейчас. Облегчишь свою незавидную участь – и обломаешь ей весь кайф диктатуры власти.
- Не в чём признаваться, - рассеянно пробормотал Уилсон, всерьёз задумавшись над собственными словами. У «признаваться», определённо, был привкус вины, а Уилсон не считал себя виноватым. Если уж на то пошло, он не совершал ничего предосудительного. Напротив, делал всё возможное, чтобы не оступиться.
Хаус наклонился к нему, отбросив трость.
- Я твой лучший друг, - заявил он так, будто сам верил в эти слова каждый день, каждую минуту своей жизни. Можно было привыкнуть к этой мысли, но не погрузиться в неё целиком и полностью, - мне ты можешь сказать.
- Не самый убедительный твой аргумент, - парировал онколог.
- У меня ещё есть. Помнишь, как я нанял частного детектива?
Уилсон скептически поморщился.
- Помнишь, что из этого вышло? – в тон Хаусу проговорил он.
- Но идея-то была хороша, признай.
Уилсон пожал плечами. Ему нужно было работать или нет, делать что-нибудь или говорить, но больше всего на свете он хотел бы сейчас оказаться в просторной квартире недалеко от дождливого в этот день парка.
Один.
Просто для того, чтобы подумать или помечтать. И странно было чувствовать это, но в данный момент Хаус там ему был совершенно не нужен. Скорее, ему необходимо было воспоминание о Хаусе. Мысль о Хаусе. О Хаусе в необъятном пространстве, где спрятаться можно, лишь выйдя за дверь и вернувшись в суету улицы. Возможно, о таком Хаусе, которого и в природе-то не существует. Идеальном в своём чудовищном несовершенстве.
- Мне нужно работать, - деревянным голосом проговорил он.
- Нет, не нужно, - отрезал Хаус. – Ты в десятый раз перечитываешь фамилию пациента.
- Ты мешаешь мне сосредоточиться.
- Я тебя раскусил, а ты-то думал, что идея спрятаться под столом у Кадди – гениальная. Теперь ты ей должен. Кто знает, о чём она попросит тебя.
- Она ни о чём не попросит! – раздражённо заявил Уилсон. – Она вовсе не такая расчётливая, как ты привык считать.
- Попался! – радостно воскликнул Хаус, ткнув тростью в его направлении. – Ты с ней в сговоре. Ты врёшь. Ты нагло врёшь.
Онколог лишь руками развёл и черкнул строчку в карте, которая была заполнена, на его взгляд, совершенно бестолково.
- Все врут, - заметил он. И повторил, впрочем, без особой надежды на успех. – Мне нужно работать.
- Нет, не нужно. И это моя фраза. Та, первая, а не про работу. Эту я навсегда вычеркнул из своей речи и применяю только в экстренных случаях, когда, например, нужно избавиться от какого-нибудь особенно назойливого пациента с воспалением хитрости.
Уилсон уже не слушал, надеясь, что Хаус уйдёт сам, когда ему наскучит говорить с пустотой. Так и вышло, и онколог вздохнул с некоторым облегчением, едва лишь дверь за ним закрылась. Впрочем, она тут же приоткрылась, и диагност, сунув голову в образовавшуюся щель, драматично предупредил:
- Я слежу за тобой.
Эту угрозу, очевидно, нельзя было оставлять без внимания. И обнаруживать волнение – тоже, поэтому Уилсон лишь отмахнулся, возвращаясь к своей бумажной работе, которой конца-края видно не было.

Стыдно признаться, но пробираться наружу пришлось через полуподвальный въезд для машин скорой помощи – у центрального входа в засаде сидел Хаус и, кажется, покидать свой пост не собирался.
На часах значилось начало восьмого, редкие фонари соперничали с ещё светлым небом, а Уилсон нарочито медленно следовал знакомым путём к новому жилищу, старательно открещиваясь от мыслей, что в этот раз, пожалуй, всё может пойти не так. Не так, как ему нравилось – в мечтах о новой жизни и светлом будущем. В конечном итоге, он чувствовал себя совершенно определённо, вторгаясь в тишину кирпичных стен. И ему хотелось, чтобы это чувство оставалось с ним навсегда, что, конечно, было невозможно в силу определённых обстоятельств. Тех самых, согласно которым здесь вскоре грозились появиться вещи. Спасительные и опасные. Их вещи, которые разделят пространство и разобщат. И ознаменуют окончательность решения.
Согласно которым здесь вскоре должен был появиться Хаус.
- Хаус, - громко сказал Уилсон, убедившись в том, что не забыл прикрыть дверь.
Всё-таки пустота чрезвычайно шла этому гулкому месту. А вот имя царапало стены непривычным эхом. В старой квартире оно звучало совершенно иначе – чуть приглушённо, окружённое стенными шкафами, будто песок на ветру, так, как и должно было звучать.
- Хаус, - повторил Уилсон чуть тише, понимая, что только на это он и способен. Предвкушение новизны больше не радовало его, как в тот самый день, когда они с Хаусом впервые появились здесь, пребывая под впечатлением от простора и простоты. Каждый из них выразил восхищение по-своему – Хаус заявил, что здесь запросто может развиться агорафобия, причём, в жесточайшей форме. Уилсон промолчал. Он думал о том, как же легко дышится в этом до краёв наполненном светом пространстве, едва касаясь кончиками пальцев ещё пыльного после отделочных работ стекла. А ещё о том, что Хауса на другом конце совмещённой с кухней гостиной он почти не слышит. И ещё о том, что однажды они проснутся – каждый в своей постели – и по прихоти сонного сознания вообразят, будто они – каждый в своей комнате – совершенно одни в этих стенах. И раз уж у каждого из них будет своя выложенная кафельной плиткой ванная, им не придётся, сталкиваясь по утрам, выслушивать хрипловатое ворчание друг друга.
Внезапно Уилсон осознал, что уже скучает по этим ленивым утренним перепалкам, и вздохнул. Да уж, такому парню, как он, противопоказаны переезды…
А Хаус мерил шагами расстояние от двери до окна, от спальни до спальни, от угла кладовой до сверкающей полированным металлом раковины и, казалось бы, совершенно не волновался о том, что пустота проберётся в тесноту между ними. В прежней квартире они сталкивались локтями в узких коридорах.
Кто бы мог подумать, что Уилсону вдруг так отчаянно потребуется ценить каждое из таких столкновений?
Теперь же его разрывали противоречивые чувства – радость и опасение, ведь он хотел переехать сюда, но в то же время не представлял, чем всё обернётся, стоит лишь заполнить пространство коробками, решительно поставив точку. Пути назад не будет.
А эта квартира была прекрасна и без мебели.
Уилсон лёг прямо на голый пол и закрыл глаза.
- Хаус, - в третий раз пробормотал он, будто в надежде, что кто-нибудь небезразличный откликнется и нетривиально посоветует, как поступить.
Затылок его упирался в светлый дубовый брус, но легче от этого не становилось.
Он вспомнил, что когда-то давно мечтал о том, чтобы жить с Хаусом. Почти неосознанно. В этой мечте не была слова «жить». Скорее, «быть». Он хотел быть так близко к Хаусу, насколько только возможно, влезть в его жизнь и остаться там, зацепиться за какой-нибудь поручень, как в вагоне метро или в автобусе, который, переворачиваясь, летит к обочине. Вот как он себе всё тогда представлял. Невозможным. Или, по крайней мере, невероятно трудным.
И вдруг оказался ближе к нему, чем к кому-либо ещё. И попытался заставить себя забыть о прошлых мечтах после третьего развода – ведь Хаус был с ним. Вернее, он сам был с Хаусом. Ещё легче вышло после смерти Эмбер. Когда тащишь на себе бетонную плиту, то вряд ли заинтересуешься пылинкой на её поверхности. Но стоит лишь отставить её в сторону – нетрудно будет заметить, что пылинки складываются в совершенно определённый рисунок.
Уилсон в Хаусе нуждался – в зоне непосредственного доступа. Уилсон Хауса любил. И перед собой он не хотел ни оправдываться, ни таиться. Он знал, что никогда так и не набрался бы решимости, чтобы произнести слова, что возникали в его голове даже в те моменты, когда Хаусу становилось скучно, и он принимался хамить и развлекать себя, вслух, но часто задумывался над природой их происхождения. За ними, безусловно, тянулась долгая дорога, вся в трещинах и колдобинах, но порой в совершеннейшей степени как платный автобан – гладкая, сверкающая. И где-то на своём пути он, прикрыв рукой глаза от слепящего солнца, очнулся с одной лишь мыслью в голове. Так оно и было.
Теперь же, лёжа на полу квартиры своей мечты и своего кошмара, он мог утешать себя лишь тем, что, оказавшись на равных в границах данного жилища, ему будет проще признаться в любой момент – хоть за завтраком, хоть посреди ночи, разбудив Хауса самым нелепым образом просто для того, чтобы уверить – нет никого, кто был бы нужен ему больше, чем Уилсон. Ведь им, кажется, суждено болтаться вместе в этой жизни до самого её конца.
Или же…
Или же никогда ни о чём не упоминать, не вспоминать, не намекать, что бы ни случилось. И просто наслаждаться той же самой реальностью, о которой он мечтал и прежде был рад сделать всё возможное, чтобы претворить мечтания в жизнь. Пока однажды не осознал. Что раньше он думал так. Давно, лет десять назад, наверное, не меньше. Когда ему ещё не доставало мудрости. Когда у него ещё было безумное право так думать.
Но эта квартира. Контракт, что горит под ладонями. Действительно ли он верил в необходимость перемен?
Чего ему не хватает сегодня? Не о чём больше мечтать. Он уже заполучил желаемое.
И, пожалуй, в конце концов, выбрал второе.
- Ты опоздал, - заявил Хаус, не успел Уилсон повернуть ключ в замочной скважине.
- Что ты заладил «опоздал, опоздал», - вздохнул онколог, всё ещё преследуемый чувством, что тянулось за ним на протяжении всего пути от нового дома до старого. Такой покорности судьбе, что ли. Неплохим, но и не хорошим.
В общем, чувством «для слабаков», как выразился бы Хаус.
- Кто-то ведь должен тебе об этом время от времени сообщать, - пожал плечами диагност, - иначе однажды ты просто решишь, что опоздания – это нормально, и до конца жизни будешь мыть пробирки в лаборатории.
Хаус так аккуратно обошёл вниманием факт собственных патологических опозданий, что его предположение прозвучало почти пророчески, но Уилсон пропустил его слова мимо ушей. Его заботили проблемы поважнее. Как примириться с самим собой, например.
- После того, как Кадди тебя уволит, - внёс уточнение Хаус на тот случай, если до Уилсона не дошла суть сказанного.
Тот лишь отмахнулся.
- Ты не Кадди, - рассеянно проговорил он.
- Очевидно, да, - протянул Хаус. – И это большое несчастье. Представь, я бы мог целыми днями играть со своей грудью, будь я Кадди.
- Ты не Кадди, и не можешь обвинять меня в том, что я поздно явился домой или на работу. И ты также не моя мать.
- Последнее, конечно, было бы не так интересно…
- Знаешь что, - предупреждающе поднял руки Уилсон, - я, пожалуй, пойду сейчас спать.
- Я что, зря приготовил брускетту? – в возмущении воскликнул Хаус, так что неясно было, действительно ли его чувства были задеты или же он просто тянул время. – И вообще, ты поступил нечестно.
Чувствуя, что разговор затягивается, Уилсон присел на край загнанной в угол тумбочки и стянул один рукав пальто.
- Я слушаю, - подбодрил он замолкнувшего, было, Хауса. – Не надейся, что усыпишь мою бдительность болтовнёй.
- Я ждал тебя у центрального входа в Принстон Плейнсборо, а ты там даже не появился. Хромой калека проторчал на улице полчаса, прежде чем твоя секретарша сообщила, что ты уже ушёл. Дословно, скрылся в неизвестном направлении.
Уилсон закрыл глаза и зевнул. Он и вправду слишком задержался. Просто забыл о времени.
- Где. Ты. Был? – раздельно проговорил Хаус.
- Неважно, - онколог почти успел пожалеть о том, что не промолчал. Слово за слово вызывало цепную реакцию, которая могла длиться до самого утра, а он так устал.
Но Хаус внезапно поднялся на ноги и совершенно спокойно заявил:
- Отлично.
Уилсон открыл глаза и удивлённо посмотрел на него.
- Что? «Отлично» - и всё?
- А ты чего ждал? Застенков Гестапо?
- Тогда я… пойду, пожалуй, и лягу в кровать, если ты не возражаешь, - в некотором недоумении проговорил Уилсон, чтобы хоть как-то закруглить этот разговор.
- Меня не жди, - ввернул язвительный комментарий Хаус. В его глазах это, несомненно, было лишь едкой шуткой, но Уилсон на миг зацепился за эти слова, балансируя, пытаясь распробовать, каковы они могли бы быть на вкус.
И порадовался тому, что не почувствовал разочаровывающей сладости. Всё-таки это было бы уже чересчур.
Он скинул пальто и забрался в кровать, не раздеваясь. И вдруг подумал о том, почему так скорбел после гибели Эмбер, почему пытался спасти её всеми силами, решаясь на безумства, рискуя. Ну, кроме того, что он любил её. Да, тоже. Иначе, чем Хауса, но любил. Даже если кто-то и сомневался.
Просто она была последней стеной, нет, последним камушком, способным удержать его от окончательного падения в хаос. Или же лучше было бы сказать «в хаУс»?
Уилсон мысленно попросил у Эмбер прощения за подобное обращение с её памятью.
С её смертью вернулась непрошенная свобода мечтаний. Обманчивая радость иллюзий. Только вот Уилсон отчего-то совсем не чувствовал в ней необходимости.
Как будто его лишили права выбирать. Остался только Хаус.
А, может быть, на самом деле он просто устал мечтать.
Во сне его преследовали шорохи и скрипы. Квартира Эмбер располагалась в старом здании, и за всё время, проведённое здесь, Уилсон успел привыкнуть к независимой тайной жизни этих стен и пола. Но в этот раз скрип был уж слишком неровным, будто некто с тростью – или же без, но с больной ногой – крался по дому по направлению к выходу. И как подтверждение этому дверь открылась, выпуская его в ночь, а после негромко щёлкнул английский замок.

- Ты уходил куда-то вчера, после того как я отправился спать? – как бы между прочим поинтересовался Уилсон на следующий день. Он не претендовал на честность, раз уж сам не страдал излишней откровенностью, но не мог не спросить.
- Ты сам-то понимаешь, насколько глупо это звучит? – голос у Хауса был гулким – он зачем-то заперся в ванной, и Уилсона вдруг осенила дикая догадка – неужели, бреется?
- Я просто слышал какой-то шум, а мне как раз едва удалось задремать.
- Тебе приснилось. Не знаешь, как это бывает? Начальная фаза…
- Я знаю. Просто я действительно слышал характерный скрип. Такой, что может издавать лишь человек с тростью или костылём.
Шпингалет на двери щёлкнул. Не приглашающе, а даже с претензией.
- Иди сюда, - приказал Хаус.
- Ты хоть в штанах? – слабо сопротивляясь, проговорил Уилсон.
- Какая разница? Ты подозреваешь меня в ночных блужданиях и бегствах из дома.
- Я только спросил. И ни в чём тебя не обвинял, - возразил онколог, но всё же вошёл в ванную комнату.
Хаус стоял перед зеркалом в футболке и трусах. Машинально поглаживая ногу, он пристально изучал собственное отражение.
Взгляд Уилсона невольно задержался на тёмных шрамах, которые то скрывались под ладонью, то возникали вновь. Было в этом движении нечто гипнотическое. Уилсон хотел бы знать, приносило ли оно хоть какое-то облегчение, но спросить не решался.
Он прежде видел шрамы лишь раз, и то мельком, давно, и не любил вспоминать. Они оказались не такими ужасными, как он представлял. Нет, конечно, они выглядели ужасно, ломая линию бедра и вторгаясь в плоть, но для Уилсона это мало что значило.
- Не смотри, - и напряжённо, и спокойно проговорил Хаус, хотя онколог почти чувствовал неровную кожу под пальцами. Шрамы были частью Хауса, ему не нужно было стыдиться их. И ненавидеть было уже бесполезно.
- Я… не могу, - спустя некоторое время хрипло признался Уилсон, а перед глазами его стояло выведенное кричащим красным «Прекрати».
Хаус повернулся к нему со странным блеском в глазах.
- Что значит, «не могу»?
- Не могу не смотреть, - против воли проговорил Уилсон, думая о том, что ему следовало бы сделать с собой, чтобы успокоить дыхание. Для начала отрезать язык. А после покидать вещи в сумку и провести несколько дней на другом краю Земли, желательно, там, где температура не поднимается выше нуля градусов, - остудить голову. И, наконец, вернувшись, найти себе каморку в мансарде и поселиться там в одиночестве.
Он не желал портить жизнь Хаусу и себе. И был почти готов отказаться от прав на новую квартиру. Возможно, лучше будет, если после они останутся друг без друга в такой концентрации на квадратный метр пространства. Даже если все мечты отправятся к чёрту.
- А вот это уже называется не «смотреть», - громко заметил Хаус, так что Уилсон вздрогнул. – Это называется, «пялиться»!
Онколог готов был поспорить, что вспыхнул до корней волос. Он не нашёл, что сказать в своё оправдание, так что, в конце концов, неловко перевёл тему:
- Зачем я тебе понадобился?
- Вместо твоих обычных неловких и никому не интересных извинений, - удовлетворённо проговорил Хаус, как будто это значило нечто большее, чем являлось на самом деле. – Вчера, пока тебя не было, звонила Бонни. Очень рада была меня слышать. Так рада, что даже не сразу бросила трубку, хотя и пыталась.
Вот этого Уилсон совсем не ожидал. Он вдруг вспомнил, что так и не встретился с ней, даже не предупредил, а после – не объявился, не объяснил ничего, не извинился. У него похолодел затылок при мысли о том, что для квартиры могли найтись ещё более подходящие покупатели, и теперь придётся начинать всё с самого начала. Нет, враньё! Затылок у него похолодел при мысли, что экс-супруга могла с детской непосредственностью поинтересоваться у Хауса, почему его друг столь бездарно тратит её драгоценное время. Может быть, он уже передумал переезжать?
- Мы остались без контракта, - упавшим голосом проговорил Уилсон – в конце концов, это звучало безопаснее, нежели последнее его предположение, хотя сейчас – прямо сейчас – он нервничал, и с каждой минутой всё сильнее. – Ведь так?
Хаус смерил его странным, почти нечитаемым взглядом, а затем плеснул себе в лицо пригоршню ледяной воды.
- С чего ты взял? – грубовато осведомился он, отфыркиваясь.
- Я… я не знаю, - пролепетал Уилсон, понимая, что промахнулся. И вдруг почувствовал себя участником какого-то безумного теста. Будто бы его вдруг взялись проверять.
- Она сказала, что ей удалось, наконец, выкроить время для тебя. Через неделю, в четверг, после полудня. И ты пойдёшь и поставишь подпись.
Уилсон кивнул и мысленно поблагодарил Бонни. Сама того не желая, она не выдала его, хотя, скорее всего, и не представляла, какую службу сослужила собственному мужу, пускай и бывшему. Из-за чего её поступок был ценен вдвойне. Ведь она запросто могла упомянуть о сорванной встрече в разговоре – по неосторожности или же намеренно. Могла бы сорвать раздражение на Хаусе, не застав Уилсона. Она многое могла, но не осуществила…
Стоп.
А почему – почему он так уверен в этом? Как будто сам Хаус не способен скрывать и использовать скрытое в своих целях.
Уилсон снова кивнул – на этот раз для себя, как будто поставил незримую галочку «запомнить».
- А ты? Ты ведь совладелец. Ты тоже должен расписаться, - заметил он неуверенно. – Хотя, если вспомнить о том, что ты не заплатил ни цента…
- А кто пообещал дать грузчикам на чай? – с возмущением осведомился Хаус. И, пожав плечами, добавил. - Мне она назначила другой день. Ума не приложу, почему. Не может видеть нас вместе?
Это было плоско и совершенно неостроумно. Да и Уилсон сейчас был не способен даже на кривую улыбку. Ему хотелось, чтобы Хаус ушёл – тому всё равно было пора на работу.
Сам онколог не торопился – ещё два дня назад он отменил консультации в клинике, чтобы разобраться с завалом документации. Больные, что проводили остаток жизни в отделении, редко преподносили сюрпризы, а номер его пейджера не знал только ленивый. К тому, после полудня ему всё равно пришлось бы вернуться к ним.
А Хаус будто нарочно медлил. Копаясь в чистых рубашках, он словно выбирал самую мятую, и никак не мог решить, какая из них выглядела наиболее потрёпанной. Наконец, справившись с этой задачей, он принялся сражаться с джинсами, так Уилсон едва не предложил помочь. На самом деле, ему хотелось просто натянуть их на друга и отправить того восвояси.
К счастью, с кроссовками всё оказалось гораздо проще. Хаус лишь замялся немного, затягивая шнурки, тем самым дав Уилсону время на размышление. Но тот просто в очередной раз ощутил неопределённый комок в груди, рядом с сердцем. И зажмурился на секунду-другую.
Квартира опустела. Подождав немного для верности – на случай, если Хаусу вдруг приспичило бы вернуться за забытыми ключами или журналом или ещё чем-то совсем уж бесполезным, он тихо, почти на цыпочках прокрался в собственную комнату и вытянул из-под кровати единственную упакованную коробку – ту самую, что торжественно предвосхищала их скорые сборы - и осторожно, на пробу потянул за край клейкой ленты, прислушиваясь к сухому шелестящему звуку по мере того, как скотч отделялся от картона, оставляя после себя широкую шершавую полосу. Когда скрученные в спираль обрывки оказались на полу, Уилсон откинул крышку и вынул первое, что оказалось на поверхности. Свой старый чуть выцветший от времени зонт.

- Ты вовремя, - заметила Кадди – она вовсе не выглядела вдохновлённой. Скорее, занятой и чуточку удручённой. На лбу у неё залегла крошечная складка, которой в иной раз Уилсон и не заметил бы, но сегодня он старался быть особенно внимательным. По большей части для того, чтобы не позволить досадным мелочам пробраться в мысли и вновь спутать их.
- Не хочу давать тебе лишнего повода для волнений, - заявил онколог.
Кадди удивлённо приподняла брови.
- Что ж, очень мило с твоей стороны, - проговорила она. – Конечно, только в том случае, если тем самым ты не пытаешься избавиться от преследующего тебя чувства… ммм… долженствования, скажем так.
Уилсон нахмурился. Хаус уже упоминал об этом. В одном он ошибся – Кадди вряд ли потребовала бы от Уилсона ответной услуги, скорее, тот сам постоянно ощущал бы себя в долгу перед ней. И, в конце концов, сломался бы. А такой исход вовсе не радовал.
- Есть минутка? – спросил он, в конце концов, на грани молчания, опасаясь, что Кадди развернётся и уйдёт.
Она взглянула на часы.
- Пожалуй, - чуть неуверенно протянула она, мысленно сверившись с плотным графиком встреч и работ, которые ей предстояло посетить и выполнить. Кажется, она могла бы позволить себе четверть часа… возможно, больше.
- Кофе? – предложил Уилсон.
В кафетерии почти никого не было – сотрудники клиники уже успели удовлетворить свой полуденный аппетит булочками с изюмом и жареной картошкой.
- И что же, поведаешь мне какую-нибудь страшную тайну? – постукивая ноготками по столешнице, осведомилась Кадди, когда пауза затянулась. – Послушай, неужели, это действительно необходимо?
Уилсон задал себе тот же вопрос. Прозвучало немного… жалко. Как будто он цеплялся за последнюю возможность переложить собственные проблемы на плечи любого, кто оказался поблизости. К тому же, существовало опасение, что, высказанные вслух, связанные с переездом идеи не будут иметь того смысла, который он в них вкладывал. В которые он, чёрт побери, верил. Нет ничего хуже непонимания. Возможно, он зря всё это затеял.
- Это связано с Хаусом. В какой-то степени.
- С каждым днём всё больше убеждаюсь в том, что пугающее число событий в нашей жизни так или иначе связаны с Хаусом. Признаться, меня начинает беспокоить эта «хаусоцентричность», - невесело усмехнулась Кадди. – Боюсь предположить, к чему это может привести.
Уилсон невольно вздрогнул.
Кофе с самого начала был не слишком горячим. Теперь же остыл окончательно. На поверхности поблёскивала радужная плёнка, поэтому Кадди остереглась его пить. Уилсон же каждое слово запивал сладкой горечью со сливочным привкусом – так сказанное казалось не столь опрометчивым.
Но некоторое время они всё же молчали,
- Что бы произошло, если Лукас вдруг по какой-то причине отказался бы от переезда? – спустя минуту или две, собравшись с духом, проговорил Уилсон, рассеянно заглядывая в пустой картонный стакан с остатками кофе на дне. Вопрос, казалось, удивил Кадди даже сильнее, чем он предполагал. Она вздохнула поглубже, прикрыв на миг глаза.
- Имеешь в виду, что стало бы с нами? – неспокойно осведомилась она. – Со мной и Лукасом. И как, позволь узнать, это связано с Хаусом?
Уилсон отставил стаканчик. Он не хотел говорить лишнего, надеясь, что удастся обойтись общими фразами размытых формулировок.
- Раз уж мы упомянули о «хаусоцентричности» жизни…
Кажется, сработало. Глаза Кадди расширились. Как же легко порой пустить разговор под откос, не прилагая при этом особых усилий.
- Это ведь он тебя попросил, да?! – яростно зашипела она, словно разъярённая кошка. От такой добра не жди – расцарапает лицо в кровь и ни на секунду не почувствует себя виноватой. – Конечно, как же я сразу не догадалась! Ведь Хаус никогда не мог усидеть на месте, стоило лишь мужчине, заинтересовавшись мной, замаячить на горизонте. А если уж речь идёт о Лукасе!..
Она перевела дух, решительно хлебнув холодного уже напитка, и продолжила, повысив голос.
- Удивляет то, что он подослал тебя, а не заявился ко мне сам, это на него не похоже… Что он задумал?
Немногочисленные посетители кафе обернулись на них, занявших позиции друг против друга за дальним столиком, словно участники беспрецедентного матча один на один по армрестлингу, готовому вот-вот начаться. Всё, что им нужно было бы сделать, - взяться покрепче за руки, уперев локти в скользкую столешницу, и решить, кому улыбнётся удача.
- Никто меня не подсылал!.. – нетерпеливо откликнулся Уилсон. - Целиком и полностью моя инициатива, веришь? Мне просто нужно знать. А теперь, если тебе не сложно, будь добра ответить на вопрос. Обещаю, что Хаус ни слова от меня не услышит.
Кадди прищурилась с подозрением. Битва откладывалась на неопределённый срок.
- Ты бы его больше на порог не пустила? – невинно поинтересовался Уилсон, как будто в небе над ним не полыхали зарницы. Зонт он намеренно бросил дома, тем самым весьма красноречиво высказывая своё непочтение к возможной грозе со стороны начальства.
Главврач наклонила голову на бок. Её губы шевельнулись, будто бы в нерешительности. Обрушить на Уилсона свой гнев? Неоправданно. Подняться и пойти прочь? Неразумно.
- О чём ты говоришь, - неожиданно мягко протянула она. – Что за глупости ты собрал в собственной голове за последние недели?
- Что бы ты сделала? – упрямо повторил Уилсон, прицельно швыряя стаканчик в далёкую урну. Промахнулся. – Я знаю, ты не стала бы сидеть, сложа руки. Ты не такая.
Кадди едва улыбнулась – краем губ, но всё же эта была улыбка, отразившаяся в её глазах.
- Я бы просто попыталась понять, почему.
Онколог вздохнул.
- Даже если на поверхности всё выглядело бы как обычно? Решилась бы копнуть глубже?
Она кивнула.
- Никто не действует без причины. И внешнее спокойствие – это обман, тебе ли не знать, Джеймс. Понять это проще простого. Гораздо сложнее выяснить, в чём же всё-таки дело. И, знаешь, я бы приложила к этому все возможные усилия. Потому что мне было бы не всё равно.
Уилсон усмехнулся. Кто может со всей уверенностью заявить, что Хаусу не всё равно? Он сам бы подумал не раз, прежде чем делать столь сенсационное заявление.
Скорее, он сделал бы ставку на неуёмное любопытство, нежели на заботу.
Оксюморон.
- А если бы ты ничего не смогла сделать? – если уж начал, не следует бросать дело на полпути. Знаю, это звучит почти фантастично, но хотя бы теоретически.
Если бы Кадди сейчас не смотрела на него с таким вниманием и профессионально замаскированным беспокойством, он, возможно, обхватил бы руками голову и трижды послал бы к чёрту эту шикарную квартиру до неба, свои надежды и даже удачно укомплектованную кухонную стойку, за которой он мог бы (он предвкушал) приготовить ни один сытный сэндвич с индейкой и зеленью.
Но Кадди была здесь, она строила догадки и делала свои выводы, она привыкла к метафорам и бесполезным на первый взгляд разговорам. Она ни о чём не спрашивала, но, казалось, будто обо всём знала.
В её взгляде притаилась грусть. Такая, что темнит радужку и подвешивает тонкие полупрозрачные нити отстранения в воздухе. Минутная мечта сбылась – Кадди больше не смотрела на него, но теперь Уилсон чувствовал себя чуть виноватым – вызвав в ней к жизни какие-то смутные опасения, от которых она хотела бы избавиться, о которых старалась забыть. А он снова напомнил: счастье – слишком хрупкая вещь, чтобы, участвуя в ежедневном забеге с препятствиями, пытаться удержать его в слабеющих пальцах.
- К тому времени Лукас ушёл бы сам. Не думаю, что из нас двоих я – самая упрямая.

Уилсон вздохнул и отложил палочки. В одиночестве китайская лапша с острым соусом показалась ему не такой вкусной. Видно, секрет был в том, с кем делить вечер и вон тон*. В данный момент Уилсон располагал лишь "El Fuego Del Amor"**, периодически ловя слово то тут, то там. По крайней мере, он был вполне уверен, что Кларисса, преследующая Эдуардо, добилась-таки своего, однако не вполне понял, каким образом. Впрочем, его это и не интересовало.
На самом деле, даже самое позднее ток-шоу давным-давно подошло к концу, а Хаус так и не соизволил появиться дома – то ли в отместку за прежнее отсутствие Уилсона, то ли в силу иных причин. Сложного случая, как повелось. Онколог трижды проверил баланс мобильно и трижды позвонил Хаусу, и всякий раз, как по волшебству, тот оказывался «вне зоны доступа сети». Скорее всего, телефон диагноста, благополучно отключенный, праздно валялся где-нибудь под креслом или под столом, не желая выполнять свои непосредственные функции.
Бесцельно бродя по квартире и оббивая углы в темноте (свет горел только в гостиной – и то – торшер, а не люстра), он открывал и закрывал двери, на ощупь пытаясь определить, многое ли он потеряет с переездом, и понимал – почти ничего. Кроме старых причуд, за которые он отчего-то держался так крепко. Эта благословенная квартира оказалась слишком маленькой для того, чтобы вместить все печали и радости, и волнения Уилсона. Он обошёл её в два счёта, вдруг всем сердцем почувствовав тесноту, и вспомнил о той свободе в кирпичных оштукатуренных стенах, что была им так несправедливо отвергнута – свободе нового дома, где он не успел побывать этим утром – по ощущениям выходило, будто он забросил новое жилище на год, не меньше.
И вдруг он представил себе, как в один из обычных дней обнаружит чемодан Хауса, забитый под завязку – упакованный и готовый к путешествию. Он спросит, куда ты собрался? И Хаус, пожав плечами, без сожаления бросит, я ухожу. Не в его правилах объяснять, почему. Он ведь волен делать всё, что захочет. И если психотерапевт советует ему не оставаться в одиночестве, то он придёт без приглашения туда, где ему не смогут отказать, и займёт лучшее место. А если психотерапевт рекомендует изменить что-то в жизни, Хаус просто исчезнет.
Он исчезнет. Если будет уверен в том, что «гость» - это работа, с которой можно уволиться в любой момент. Но он не оставит дом, который считает по-настоящему своим. Закрыв глаза и прислонившись к прохладной стене, Уилсон негромко засмеялся. Вот что он должен был сделать сейчас – выбрать. Остаться в квартире Эмбер, тесной и сближающей, и побыть эгоистом до поры до времени – ровно столько, сколько потребуется Хаусу на отдых и восстановление, а после глядеть в спину уходящему другу. Или, жертвуя, основать культ картонных коробок и двинуться на юг, в простор и отдалённость. Проше не придумаешь. Ведь он часто поступал вопреки собственным интересам. Не привыкать. Так сделай это.
Вечер был поздний, но дубликат ключей, милостиво выданный ему Бонни, был хорош в любое время дня и ночи. Сначала Уилсон обыскал свою куртку, каждый уголок, а после, хлопнув себя по лбу, заглянул во внутренний карман пальто. Но ничего не обнаружил. Тогда уж то, что поначалу было лишь отголоском намерения (раз уж преступник всегда возвращается на место преступления), внезапно выросло в неудержимое желание ринуться в темноту и глухоту ночных улиц вопреки доводам разума.
Кадди была права, даже если и не знала точно, о чём идёт речь. Логичным было бы предположить, что Хаус так и действовал – искал причины. А с его нечеловеческой проницательностью преуспеть было не так уж и сложно. Следовало просто запустить руку в тёмный драп, металлические крючочки молнии и запасные пуговицы, нырнуть незаметно, не сдерживая дыхания, в складки подкладочного материала, и выудить на свет Божий металлическую резную пластинку на металлическом же кольце. Проще не придумаешь.
А Хаус никогда не увлекался изобретением велосипедов.
Уже в машине онколог перевёл дух – он и сам удивился тому, как мелко дрожали его пальцы, когда, вцепившись в руль, он поворачивал пластмассовую головку ключа в системе зажигания. Он почти видел это – тонкую полоску света, просочившегося сквозь узкую щель приоткрытой двери. Почти слышал неровные шаги и дыхание. Почти чувствовал. И несмотря ни на что, тормозил у светофоров, подмигивающих красным.
В холле никого не было, только аккуратные ряды почтовых ящичков оккупировали стены, давясь рекламными проспектами и газетами с полугодовой подпиской. Дверь была открыта. И коридор оказался пуст. Шорох притаился где-то в глубине, Уилсон замер в окружении белых с золотистым кантом дверей – спальня, спальня, кладовая, гостевая…
И хотя его всё ещё преследовали смутные образы – пустая комната Хауса, сам он – в куртке и шарфе, с тростью, прощается, подхватывает чемодан, идёт к такси, возвращается в свою квартиру, которой он не нужен, которая уже успела примириться с запустением, сердце его забилось быстро-быстро, как только он представил, как Хаус был здесь один, водил ладонью по шершавым стенам, смотрел в эти же окна.
Зачем?
- Как ты узнал? – громко спросил Уилсон в пустоту, которая мгновением спустя утратила все свои свойства, став присутствием.
- Кадди сказала. Я скормил ей драматичную историю о том, как мы перехватили понравившуюся ей квартиру на аукционе – безо всякого умысла.
Хаус показался из-за угла, прислонившись плечом к дверному косяку.
Онколог качнул головой.
- Она не могла, я ничего ей не рассказывал.
- Упс, прокололся. Теряю форму.
Между ними оказалось не менее пяти-шести метров – расстояние почти неприличное, если уж вспомнить о старом жилье. Там счёт шёл на дюймы.
- Ты что, следил за мной? – привычно сунул руки в карманы Уилсон. Ничего лучше придумать не удалось. Хотя – с Хауса сталось бы.
- Да, в этот раз решил, что нанимать детектива бесполезно.
Даже обмениваясь такими сухими фразами, они умудрялись друг другу врать. Соль была в том, что оба об этом прекрасно знали, что, однако, юмора не прибавляло.
- Нет. Ты не ожидал, что мы встретимся, - задумчиво пробормотал Уилсон, отважившись шагнуть вперёд, ничтожно сократив пропасть. – Ты ведь не ожидал?
Стараясь не пропустить ни мгновения, ни упустить ни малейшего изменения в выражении лица, Уилсон уставился на Хауса, с трудом веря самому себе.
- И сколько раз? – наконец, проговорил он. – Сколько раз ты был здесь?
Тот нетерпеливо выдохнул, дёрнулся, чтобы повернуться к Уилсону спиной и прошагать в будущий совмещённый зал-столовую-кухню.
- Не меньше твоего, - проворчал он, передумав.
Просто неспешно прогуливался по распластанному под ногами дубу, подумал Уилсон. Просто маялся какими-то своими думами. Просто осматривался… Что-то беспокоило его, так или иначе. Что-то казалось ему неправильным.
- Назовёшь причину? – на всякий случай попытался пробить защиту Уилсон.
Лишь во второй раз они здесь оказались вместе. Но в этот раз чувства были совершенно другими. Уилсон вдруг поймал себя на мысли о том, что уже не может со всей уверенностью заявить о своих опасениях насчёт переезда. Словно большие расстояния МЕЖДУ вдруг обрели способность неуловимо сближать.
Ответа не последовало.
- Послушай, - проговорил он как можно твёрже, хоть и тихо, - нам действительно нужна эта квартира?
Уилсон так старательно отводил взгляд, что не сразу заметил, насколько пристально диагност вглядывался в его лицо. Словно не узнавал или возлагал большие надежды на обман зрения.
Сам Хаус никогда не признался бы, но то, испытанное при первом своём визите сюда – с Уилсоном, который сидел, болтая ногами, на кухонной стойке, - ещё долго не отпускало его после. Простор стен ничем не напоминал о прошлых жизнях – о том, кто погиб и ушёл навеки, о скрежете металла, о пронизывающей боли в голове, о каменной кладке лечебницы. Наоборот, помогал забыть. И, забыв, оставлял после себя квинтэссенцию неприкрытой правдивости. Когда, стянув у онколога ключи, Хаус проник в жилище во второй раз, его как будто в воду ледяную окунули. Контраст был очевиден. Без Уилсона ему здесь нечего было делать. Без Уилсона простор становился пустотой. Он так тщетно пытался восстановить в памяти ощущения, испытанные однажды – это место уже тогда принадлежало им, между ними было достаточно воздуха, чтобы дышать обоим, - и отчего-то продолжал заглядывать в высокие окна, будто в тайной надежде случайно столкнуться с Уилсоном и лишить его возможности столь глупо и опрометчиво увернуться.
А теперь начал понимать, что может потерять кое-что важное.
- Хаус?
Его провоцировали на ответ.
- Слушай, если не хочешь съезжаться – так и скажи, - небрежно заявил диагност, и лёд тронулся.
Уилсон поморщился, как от зубной боли.
Внутри едкой паутинкой расползлась неожиданная обида. За то, что Хаус читал его, как открытую книгу, за то, что ничего не предпринимал, позволяя знаниям лежать мёртвым грузом, за то, что совершенно правильно теперь тыкал онколога носом в самое очевидное – как годовалого щенка, нагадившего под креслом.
- «Съезжаться» говорят, когда долго встречаются, а после решают быть вместе, - горячо возразил Уилсон. – Кадди и Лукас съёзжаются. А мы просто… просто… будто семейная пара спустя сорок лет совместной жизни. Да мы даже и не встречались никогда!..
Он знал, что ведёт себя совершенно нелепо. Он так долго шёл по краю, что споткнуться представлялось невозможным. И всё-таки это произошло. И он не смог бы сказать «язык мой – враг мой», потому что устал быть осторожным во всём. Будь оно… так, как будет.
Хаус нахмурился. Хотя жизнь всё равно становилась интереснее.
Still not boring.
- Я что, ослышался? – поинтересовался он. – Чёрт побери, ты как будто хочешь этого. Хочешь, чтобы всё было по правилам, ага?
Уилсон удручённо покачал головой и не сказал ни слова.
- Люди знакомятся, увлекаются, ходят на свидания, трахаются, потом кто-нибудь неловко заикается о том, чтобы жить вместе – и пошло-поехало. А тебе не нравится, что мы перескакиваем через пару-тройку ступеней и вдруг оказываемся там, откуда нет выхода. И знаешь, что? Обычно всем этого мало. Страшно мало. Они делают шаг – и срываются вниз, потому что сами не подозревают, насколько высоко забрались.
Уилсон смотрел на него во все глаза, не в силах поверить, что Хаус совершенно серьёзен. В своём собственном замкнутом круге изматывающих размышлений он на удивление редко задумывался о том, что могло бы произойти с Хаусом, узнай он о подобных сомнениях. Стало ли бы ему хуже, лучше, иначе.
- Ты забыл о том, кто мы, - проговорил онколог так тихо, что Хаус едва разобрал его слова. – И прекрати это. Уже не смешно.
И некоторое время они в полной и оглушающей тишине смотрели друг на друга. Уилсон не подозревал, что творится сейчас в голове у Хауса, признаться, ему редко случалось понять, каким образом тому удавалось перевернуть мир с ног на голову и заставить крутиться вновь. Сам он, например, не чувствовал почти ничего, кроме подбирающегося отчаяния, хотя знал, что должен чувствовать нечто гораздо более сложное. Нечто совершенно невозможное в ситуации, когда двое мужчин средних лет стоят друг против друга в пустой и малозначимой сейчас квартире, и понимают – их тайны неотвратимо выплывают наружу, и вдруг оказывается, что всё это время они думали об одном и том же. Единственная ремарка – в разном ключе.
- Что прекратить? – невинно хлопнув глазами, спросил, наконец, Хаус. Он тростью чертил что-то на дорогом светлом полу, но у Уилсона даже мысли не возникло его остановить.
- Прекрати говорить так, будто знаешь, чего я хочу.
- А я не знаю? – удивлённо осведомился он.
Уилсон окинул друга усталым взглядом. Тот был, как обычно, вёл себя, как обычно, цинично, саркастично, иронично… И Уилсон любил его за это. Но только не за попытку понимания, которую он вдруг решился предпринять, скрывая неловкость за небрежностью.
- Ты только думаешь, что знаешь, - заметил онколог, застёгивая пуговицы пальто.
Пора домой. Туда, где пока ещё его дом.
Он направился к выходу, когда Хаус – двигаясь на удивление быстро – преградил ему путь, неясно взмахнув ладонью – Уилсон зажмурился, понимая, что тот мог бы взять его за руку, и от подобного предположения у него потемнело в глазах. Нет, это был бы не Хаус.
Диагност и сам замер на миг, наверняка разглядев в себе мимолётное желание, но быстро оправился, не отказавшись от своих намерений остановить Уилсона.
- Я знаю, - веско проговорил он, так что возражать было бы даже нелепо.
Онколог помолчал немного, ожидая продолжения.
- Знаю, что для тебя всё это очень важно, - пробормотал Хаус, очертив тростью пространство. – Знаю, что ты хочешь жить здесь со мной, но что-то останавливает тебя.
Уилсон открыл рот, готовый высказаться.
- Не перебивай, - попросил Хаус, и, чёрт побери, это звучало как-то иначе. - Контракт до сих пор не подписан. Думал, я не в курсе? Контракт не подписан, и вещи ты уже давно не собираешь. Как будто надеешься, что кто-нибудь тебя остановит, но в этом не будет твоей вины. И ты знаешь, что мы, в конечном итоге, всё же поселимся здесь. И хотя мы не будем больше сталкиваться по утрам перед дверью в туалет, однажды…
Уилсон затаил дыхание, поддавшись этому «однажды». Он и сам часто повторял про себя «однажды», вот только все они выходили не слишком весёлыми. Теперь он готов был услышать предложения Хауса на этот счёт. Итак…
- Однажды мы просто проснёмся в одной кровати, - заявил Хаус без каких-либо намёков на смущение. – Просто потому, что мы можем. Что ты можешь. И даже эта огромная квартира тебя не спасёт.
Возможно, эта огромная квартира – не вред. Возможно, она и есть спасение.
Онколог едва не подавился хлынувшим в лёгкие воздухом. Он мог бы сказать сейчас многое, но мысли путались и мешались, поэтому он лишь хрипло подытожил:
- Как славно ты всё разложил по полочкам.
- Конечно, - отмахнулся Хаус, - ты бы так не смог! Ты бы долго мямлил, ходил вокруг да около, так что в конце мы бы так ни о чём и не договорились бы. А теперь всё ясно. Ну, что, сами будем таскать коробки или вызовем грузчиков?
И он, полный превосходства и самодовольства, свысока посмотрел на Уилсона. И всю его гордость как ветром сдуло.
Тот улыбался. Не рассеянно, как человек, пытающийся пережить шок, и не безумно, и не отстранённо, притворяясь, что всё в порядке, пусть жизнь и летит под откос.
Он улыбался искренне и по-настоящему. Не широко, так что, будь в этих стенах чуточку темнее, возможно, Хаус и не заметил бы. Не широко, но совершенно очевидно.
- Уилсон.
Улыбка. Неизменная.
- Уилсон.
- Я ведь сказал, что ты ничего не знаешь, - пояснил онколог. – Вернее, ты ничего не понял.
Хаус насторожился. Он редко ошибался, и сейчас ошибаться не мог. Но, как ни странно, всё-таки ошибся. Вопрос был – в чём?
- Ты ничего не понял со своим невероятным талантом диагноста, - пожал плечами Уилсон. – По-твоему, у меня просто нет иного выхода, раз уж мы собираемся жить здесь.
- Так и есть, - кивнул Хаус. – Разве я не гениален?
Уилсон вновь улыбнулся ему.
- Тебе невдомёк, - проговорил он, - что это…
Запрокину голову, посмотрел на высокий, высокий потолок.
- …предел мечтаний.
Швы между плитами были едва заметны, но при виде такой высоты начинала кружиться голова.
- И что это значит?
- Предел мечтаний значит, что дальше идти некуда, - пробормотал Уилсон, наконец перекладывая на слова свои тревоги – сделать это оказалось легче, чем он думал.
- Но дальше обычно самое интересное, - хмуро заметил Хаус.
- А после самого интересного часто самое ужасное.
Прекраснее того, что у него уже есть, быть не может.
- Ты – трус.
- Я готов довольствоваться малым, - храбро заявил Уилсон. – Я готов жить тем, что ты и так рядом. Что ты просыпаешься вместе со мной, пусть и за стеной, что ты пьёшь кофе в растянутых пижамных штанах, взлохмаченный и недовольный…
Хаус задумчиво почесал подбородок.
- То есть, ты утверждаешь, что моё ворчание по утрам, помятый вид, ворчание по вечерам…
- И про китайскую еду не забудь, - напомнил онколог.
- И это тоже. Ты утверждаешь, будто всё это – твоя заветная мечта? Твоя золотая мечта? Золотая мечта идиота. Но это ведь глупо.
- Это правильно, Хаус.
- Не может быть правильно, если ты не получаешь желаемого.
- Мы не всегда получаем то, чего хотим. И, должен сказать, слава Богу. Будь ты на моём месте…
- А вот это уже интересно. И что бы я, по-твоему, сделал?
- Дай-ка подумать, - иронично вздёрнул бровь Уилсон. – Наверняка, всё бы испортил?
Хаус демонстративно закатил глаза.
- Для начала я бы эгоистично добился своего.
- Меня?
- Ну, если хочешь, называй вещи своими именами. - Хаус притворно прижал к щекам ладони как бы в попытке скрыть стыдливый румянец. - Меня, например, это немного смущает,
- Пфф, - Уилсон попытался вложить в этот звук всё своё неудовольствие. – И дальше?
- Я бы не испортил.
- Я так не думаю.
- Я бы не испортил, будучи тобой.
- Эй, так мы не договаривались. Мы условились, что ты был бы на моём месте, но это вовсе не значит, что ты вдруг стал бы мной.
- Факт остаётся фактом. Ты бы ничего не испортил.
- Я трижды разводился, забыл?
- Это другое. Это и проще, и сложнее.
Словно другое измерение – иначе, чем объяснить происходящее?
- С каких пор?
- С этих, - Хаус шагнул к Уилсону, крепко взявшись за лацканы его пальто. Трость мешала, словно шина, прикрученная к сломанной руке, но Уилсон об этом позабыл, стоило лишь Хаусу, наклонившись…
В пустой квартире.
Во внезапно опустевшем мире.
В голове без единой мысли.
В замершем сердце.
… - стой, - прошептал Уилсон и отстранился.
Колючий поцелуй. Вот как он думал об этом. Это мог бы быть именно такой, колючий поцелуй. Который так и не случился.
За пределом мечтаний.
- Я лучше потеряю эту квартиру, чем потеряю тебя, - негромко заметил Уилсон – в дюйме от покорно замерших губ Хауса. – И тебе не придётся ничего придумывать и воображать себя на моём месте.
- Я и так на твоём месте, - словно бы через силу пробормотал Хаус. Лицо его болезненно исказилось, отражая внутреннюю борьбу. Раз уж им суждено болтаться в этой жизни до самого конца. - Давно и надолго.
- И ты всё портишь, - вздохнул Уилсон. – И как ты умудряешься?
Тот пожал плечами.
- Я постоянен и предсказуем.
Уилсон качнул головой.
- Я не об этом. Как ты умудряешься портить и исправлять одновременно?

Окончание в комментариях