Some other people

[Reno89]

Название: Some other people
Фандом: Iron man 2008
Автор: Reno (aka Reno89)
Категория: slash, намёки на het
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Тони Старк/Йинсен, намёк на Тони/Пеппер
Предупреждения: возможны нарушения в порядке следования событий
От автора: впервые могу сказать, что написала исключительно для собственного удовольствия, поскольку в рунете не нашла ни единого фанфика по ЖЧ 2008, а жаль. Если заинтересует кого-то ещё – буду чрезвычайно рада=)) Спасибо за внимание!

Some other people - Окончание

- Пеппер, у тебя большие руки?
Она рада тому, что он впервые за всё это время обратился к ней сам. Ведь она едва не начала чувствовать себя лишней в этом доме.
Тони просыпается из-за того, что свет реактора бьёт ему в лицо, напоминая. Сердце Старка исправно гонит кровь, но он знает – предел совершенству может наступить в любую минуту. Короткое замыкание настигает его на полпути к цели, когда он пытается справиться с ситуацией самостоятельно.
У Пеппер руки изящные, с длинными пальцами и узкими ладонями. У Йинсена ладони шире, но его кисть с лёгкостью проходит сквозь металлический цилиндр, нащупывая коварный провод, который необходимо соединить с контактами реактора. Тони лежит на кровати, составленной из ящиков из-под оружия Страк Индастриз, и смотрит на Йинсена снизу вверх, так, как никакой другой уважающий себя покоритель женских сердец не смог бы смотреть на мужчину – с острыми высокими скулами, бородкой с пробивающейся сединой и сосредоточенностью в глазах. Реактор светит ровным чуть голубоватым светом. Это Тони собрал реактор, он вправе гордиться собой, но сейчас почему-то ему становится страшно, он вдруг понимает, что генератор, тянущий из него жилы, научил его бояться боли. Ты живёшь в большом городе, где каждый день существует вероятность прищемить палец, обжечься, заполучить синяк, содрать кожу на коленке. Какая часть этих вероятностей становится былью? Фифти-фифти, не иначе. Пугающая статистика. И самая страшная опасность – наткнуться в подворотне на пьяную компанию и расстаться с бумажником. Даже смерть – нечто далёкое и эфемерное в асфальтовом царстве. Так не бывает, говорят городские обыватели, этого никогда не случится с нами. С ними этого и вправду не случается, это случается в непосредственной близости от них. Однажды утром они узнают, что у соседей случился пожар. Что у соседей случилось ограбление. Что стены в соседской квартире вымазаны кровью. Возможно, это даже дико.
Тони, конечно, получал в зубы. Пару раз ему сворачивали челюсть. Но всё же он был ребёнком, который водил дружбу с платами и полупроводниками, а не с хулиганами из неблагополучных районов. Он не знал настоящей боли. Он никогда не подозревал, что существует такая боль. О чём не знаешь – того не боишься. О чём знаешь – боишься вдвойне. Ведь если есть эта боль, логически рассуждает сознание, то, значит, может быть и хуже? Боль, которая рвёт на части?
Старк ломается, как канадский клён в чудовищную бурю. Он почти слышит, как с треском гнутся его самоуверенность, его апломб, его чувство всеобъемлющего превосходства, его гордость, в конце концов. Мир вокруг него наполнен болью людей, которые родились в этой боли, жили в этой боли и умерли в боли, и подобная мысль заставляет его зажмуриться на миг – а нужно на целую вечность. Он знает, каково это – ощущать осколки гранаты в теле. Он думает, что если умножить боль одного человека на сотню, на тысячу, земной шар не выдержит и воспламенится. И это только граната, а пули? Те пули, со смещённым центром, которые крадутся по венам, скользят по изгибу печени, желчного пузыря, клюют лёгкие, словно птицы-падальщики… А зажигательные снаряды? Что значит – гореть заживо? Есть ли тот, кто пережил эту пытку? Что значит – когда твоя кожа плавится, обнажает плоть, и плоть плавится тоже, плоть тлеет, а ты смотришь, смотришь на это, пока жар не опаляет кости, но ты всё ещё жив и ты всё ещё смотришь? Что значит – когда под ногой разрывается мина? Что чувствовать в таком случае? Что, если вместо ноги ты видишь обломки и кровь своих мечтаний, что, если вместо руки у тебя – пламенеющий факел? В горле Старка – тошнотворная горечь. Он болен и слаб, он мучает себя и никак не может остановиться. Он знает, что даже с малой толикой боли ему сейчас не совладать. Каждый его нерв дрожит и звенит в ушах, он может сейчас умереть от одного-единственного прикосновения стального острия иглы к ладони. Пахнет спиртом и песком. Это Йинсен проводит последние приготовления.
- Это больно? – спрашивает Тони, кляня себя, на чём свет стоит. Его голос звучит чертовски испуганно, чертовски неправильно, и он не хочет брать на себя ответственность за этот глупый вопрос. Он вздыхает. Ничего не исправить, а у Йинсена отличный слух, он слышал, да, чёрт бы его побрал, он знает, что у Тони зрачки чёрные, как выгоревший уголь, огромные, как у наркомана под кайфом, он видел, должно быть, такое уже сотни раз, и он вправе смеяться. Потому что он резал Тони вот этими самыми руками, он резал его по живому, живому телу, он вспарывал его живую кожу и копался в его живых внутренностях. Кем он был прежде? В горячке и бреду у Старка такого вопроса не возникает.
Пеппер боязливо запускает пальцы в холодный металлический ход, ведущий в неизведанные глубины Тони Старка. Тони морщится от неприятного предвкушения, внутри него – скользкий слизистый сгусток, текучий и комковатый. Он ничего не значит для Тони, они не вместе, просто им приходится сосуществовать.
- Это не гной, это неорганические плазменные отходы. Прибора, не моего тела,- успокаивает он Пеппер.
Это даже забавно – она такая чёткая и организованная как в словах, так и в действиях, такая идеальная, но теперь она вдруг спотыкается – не в буквальном смысле, конечно. Она стоит в миллиметре от Тони, закованного в хлопок пижамы, её рука покоится на спинке кресла, её ладонь, кажется, касается волос на затылке Тони, и ему просто хочется чуть сдвинуться, чуть повернуться, чтобы преодолеть это ничтожное расстояние между ними. Наверняка, эта желеобразная субстанция останется у неё под ногтями.
Она – девчонка. Тони – мальчишка, который притащил ей лягушку с болота, дождевого червя, личинку жука – любую мерзость, как шалость, любую живность, которую бояться такие девчонки с такими рыжеватыми волосами и такими глазами цвета осеннего неба над Манхэттеном.
Магнит выскальзывает, сердце вот-вот остановится, и Тони нравится это ощущение. Сейчас он точно также близок к смерти, как близок к жизни. Его устраивает равнозначность шансов. В Афганистане он был ближе к смерти. Кому это придётся по вкусу.
Йинсен нависает над Тони подобно скале, о которую волны бились тысячи лет, подтачивая камень, истончая его. Йинсен упирается рукой о выступ ящика, он рискует получить занозу, а вместе с ней и столбняк. Старку не улыбается остаться в пещере одному, поэтому он хватает Йинсена за руку и удерживает его тонкие пальцы на безопасном от неровного дерева расстоянии. Вопрос Тони остаётся без ответа, и Старк готовится к боли. Он думает, на что это может быть похоже. И решает, что на прикосновение раскалённого прута – белого, прямиком из цепкой и жаркой хватки ацетиленовой горелки.
У Йинсена в руках – чистый свет. Такой не похож на солнечный, жёлтый и тёплый, этот свет – он как сухой лёд. Он безжалостный.
Вопреки ожиданиям реактор занимает своё место, не причиняя Тони ни малейшего беспокойства. Щелчок.
- Легко и изящно, - с полуулыбкой шепчет Йинсен.
Щелчок. Он поворачивает реактор, заполняя паз. Его ладонь остаётся лежать на изрезанной шрамами груди Старка. Они смотрят друг на друга, и ничего не происходит. Тони знает, чего ему не достаёт. Вкуса песка и горькой воды, простоявшей на жаре целый день, впитавшей в себя недобрую прохладу пустынной ночи. Но после всех глупостей, страхов, после вопроса в два слова Старк говорит себе «нет». Пошёл ты, Тони, говорит он себе. Ты слабак, Тони, и трус. Какой из тебя герой. Отвали.
Йинсен молчит. Йинсен ничего этого не слышит. Он не может слышать мыслей Старка. Тони отстраняет его руки, но затем, почувствовав пустоту, тянет обратно – с отчаяньем погибающего прижав к себе, стискивая запястья.
Он смотрит в светлые глаза Пеппер, которая вытирает руки салфеткой.
Глаза Йинсена за бликами стекол кажутся совсем серыми, как дождливый день, и понимающими. Тони ненавидит, когда на него смотрят с пониманием.
Йинсен незаметно высвобождается, ускользает, Йинсен робко касается ребром ладони щеки Старка, ведёт вниз, очерчивает линию челюсти, он очень осторожен, как будто Тони – весь фарфоровый, весь хрустальный, ненастоящий, слишком хрупкий для стальной воли. Старк злится. Он впервые злится по-настоящему со дня взрыва, диверсии, захвата в плен. Он с удивлением осознает, что это действительно так – он не испытывал гнева тогда. Он позабыл о гневе. Наверное, ему просто не пришло в голову думать о несправедливости мира.
Но удивление уходит. А злость – нет.
Пеппер уходит. Она отворачивается от Тони и, бережно храня в руках отживший своё реактор, словно птенца, выпавшего из гнезда, идёт к двери. Старку кажется, что он должен остановить её, но он совершенно не представляет, по какой причине. Поэтому и не останавливает. Он не любит необъяснимых порывов. Они чужды ему. Они выбиваются из электронной микросхемы его жизни.
Его раздражают лёгкие прикосновения, он хотел бы… Хотел бы, чтобы Йинсен ударил его, вместо того чтобы играть в такие игры. Йинсен очень осторожен, но Тони хочется, чтобы он стал грубым, чтобы схватил его, прижал к кушетке. Чтобы выразил злость самого Старка, избавив Тони от необходимости справляться с нею самостоятельно, один на один. Тони хочет почувствовать шершавый хлопок его рубашки, горячую тяжесть его тела, потому что ему кажется, будто он успел позабыть ускользающее чувство. Когда-то давно. Когда он был привычным для себя, без этих причудливых желаний. Он не может оставаться на расстоянии, только не в этом каменном мешке.
А ещё Тони думает, что сошёл с ума.
Пеппер поднимается по лестнице – шпильки её лаковых туфель царапают камень пола. Звук режет слух, Тони идёт к раковине и включает воду, чтобы заглушить тонкий скрежет металла о мрамор. И заодно моет руки.
Он с силой тянет Йинсена на себя, он делится с ним напряжением, он хочет его, это такой примитивный животный инстинкт, стресс, потребность почувствовать прикосновения другого человека. Просто животный инстинкт, который перерастает в нечто большее. Тони верен инстинктам тела. Позже он осознаёт, что никогда не спрашивал у Йиинсена, чувствует ли он это желание, или же просто подчиняется чужой яростной воле. Неужели, он был так слаб? Тони больно даже думать об этом.
Он закрывает вентиль с синей маркировкой, вода исходит парком.
Взгляд Йинсена скользит в сторону – за его спиной камера, она подмигивает красным и ненавязчиво напоминает о своём существовании. Тони дышит тяжело, он ждёт чего-то, всё равно, чего – и, наконец, приходит страшная слабость. Слабость пульсирует внутри, потому что Тони слишком многого требует от себя и собственного тела. Кажется, слабости не нравится реактор, она жаждет вытолкнуть его, словно пробку из бутылки с дорогим вином, и выплеснуться вместе со всей сутью Старка на пыльный пол пещеры.
Тони знает, что смотрит в крохотный объектив камеры. Им нужно остановиться сейчас, иначе мясники из числа головорезов найдут себе новое развлечение, нежели каждодневное созерцание измотанных пленников, кующих чужую смерть.
- Не надо, Старк, - без слов понимает его терзания Йинсен. Он не называет Тони по имени, и это не нравится. Так много вещей в этой жизни, которые не нравятся Тони, и их становится всё больше. Они заполняют собой реальность. И это тоже не нравится.
Тони зовёт Йинсена Йинсеном, и никак иначе.
У камеры круглый рыбий глаз, он равнодушный, а не любопытный, как у домашнего металлического дурашки. Он тусклый и снулый. Он всевидящий.
Они всю жизнь будут прятаться – а Тони верит, что эта пещера отныне – их жизнь, их жизнь в жизни, но для кого-то и смерть. И даже если эта жизнь однажды выйдет за границы безжизненной пустыни – они всё равно будут прятаться до конца. Старк не думает о том, что будет «концом», ему нет дела. Он не хочет выбираться, не хочет заглядывать за забор с колючей проволокой. В этой новой жизни злость возникла всего лишь пять минут назад. Страх – час назад. Боль – несколько дней назад. Кажется, он родился неделю назад. Сначала умер, а потом родился. Есть такое дело.
Он держит камеру в поле зрения и поднимается с жёстких ящиков, становится прямо, хотя из-за реактора тяжело в груди, холодно, и колени подкашиваются. Из-за реактора он чувствует себя калекой с протезом вместо сердца, это искусственная система жизнеобеспечения, она не имеет отношения к его телу, она смеётся над ним, потому что отныне и впредь реактор правит Тони. Он решает, как ему существовать – в боли или тишине. А ещё он издаёт привычный Старку звук – глухое низкое гудение, как в высоковольтных проводах. Он будет жить под аккомпанемент этой музыки, и однажды она его доконает.
Между обзорными зонами двух камер не более пяти футов, но Старк умело использует «слепое пятно», позволив себе передохнуть. Он делает шаг – не в направлении нового шоу двадцать четыре часа в сутки, он делает шаг на тёмной стороне этой луны, до отказа напичканной взрывоопасными смесями. Он становится на колени, опирается на руки, и его никто не видит. Он забивается в угол, рядом медленно опускается Йинсен, никто их не видит. Они за кадром, они за кулисами пропахшей мазутом сцены, они прячутся, но это помогает жить. Тони щёлкает пальцем по стеклянной перегородке реактора, тот гудит рассерженной осой. Кажется, они понимают друг друга – как враги, которым ничего не стоит сойтись и встать бок о бок для достижения не таких уж и разных целей. Тони запрокидывает голову и подставляет затылок шершавым прикосновениям камня, а шею – щекочущим прикосновениям Йинсена. Тони так плохо. Его по капле заполняет разочарование. Этот угол недосягаем для камер. Камеры видят только их ноги. Пусть думают, что гений оружейной индустрии не в себе, пусть думает, что он подыхает.
Йинсен его дразнит.
Тони смотрит на воду, мутную из-за высокой температуры. Он так и не дождался боли. От Йинсена боли не дождаться, он способен причинить боль лишь во спасение. Наверное, он хороший человек. Из числа тех, над которыми Тони в другой своей жизни снисходительно посмеивался.
Они сидят на холодной земле – значит, снаружи уже ночь. Когда солнце в зените, стены теплеют.
Вода становится вязкой, как расплавленное стекло. Старк думает – ещё мгновение – и ловит запястьем струю, обжигается, почти сдерживая шипение, а затем и крик, и выдыхает.
- Но никого другого у меня нет, - эти слова звучат, словно признание. Тони скуп на откровения, но что-то в нём всё же никогда уже не станет прежним.
Йинсен гладит его по волосам. Злость уходит. Клонит в сон.

Высокотехнологичный тостер преподносит Тони два золотистых ломтика с аппетитной сияющей под разлитым в верхних этажах солнцем Малибу корочкой. Старк с лёгкостью признал бы, что скучал по ним.
Среди песков и пища, наверняка, сухая и колкая, устремляется в горло, грозясь задушить.
Тонкий слой соуса истаивает почти мгновенно. Подумав, Старк добавляет ещё. Пеппер нет в доме. Дом пуст и тих, но в ясный день это не причиняет беспокойства. Гораздо хуже, когда в темноте и сухой сырости пещеры ты вдруг оказываешься совершенно один.
К удивлению Тони, едва в пустыне вовсе не отвратительна. Она просто лишена вкуса. У воды вкус горький. Хоть какая-то радость разнообразия в этом мире, который сравнялся с землёй.
Нож очень острый. Томаты режет тонкими ломтиками. Безжалостно кромсает листья салата. Индейку спасёт только чудо. На самом деле приготовление срочных-внеурочных бутербродов входит в обязанности Пеппер, но как бы Тони ни старался, обнаружить её ему не удаётся. Ни один из умных механизмов не желает ему помогать. Старк на миг чувствует себя задетым. А после решает, что глупо было бы обижаться на создания с круглыми глупыми шляпками болтов вместо глаз.
В конце концов, Джарвис тонко намекает ему, что у мисс Поттс сегодня выходной – её единственный выходной за долгое, долгое время; кажется, первый выходной за всю её Старк-Инадстриз-жизнь, за всё её Тони-Старк-жизнь, никакой Вирджиния-Пеппер-Пеппер-Поттс-жизни…
Старк никогда в жизни не задумывался, чем может заниматься Пеппер вне стен этого дома. Но он признаёт её право на отдых без него.
И предпринимает отважную попытку справиться с сэндвичем самостоятельно.
Тони просыпается, но не открывает глаз, и понимает, что остался один. В пещере. Где-то под землёй. Один. Нужно открыть глаза, но как это сложно. Он знает, что если встретится взглядом с пустотой, лучше ему не станет.
Почему же он так уверен? Где-то далеко, за пределами осознания капает вода, капли, должно быть, звонко щёлкают по камню, но до Тони долетает лишь невнятный шёпот. Он прежде ничего подобного не слышал. Каждое движение Йинсена, даже самоё мимолётное, самое краткое, отзывается шорохом, который заглушает любые другие звуки. Шутки акустики. А теперь Старк не ощущает присутствия. Он слышит собственное дыхание, и это дыхание – оно точно также одиноко, как и он сам. Он запрещает себе чувствовать отчаяние.
Нож замирает, наполовину врезаясь в хрустящую плоть сэндвича, – предположительно, разрез идёт от одного угла к другому, но это Старку решать, в конце концов. А он медлит. Он закрывает глаза и обращается в чувство. Ему нужно поймать ощущение.
Так он, не открывая глаз, лежит ещё некоторое – долгое – время, и почти привыкает к одинокому существованию, он думает, что может лежать так до конца своей жизни, если эту жизнь ему суждено провести в одиночестве, и эта мысль, несмотря на свою вопиющую абсурдность, успокаивает его. Ракеты, противопехотные мины, снаряды – суета сует и всяческая суета. Пусть хоть в пропасть рухнет Старк Индастриз, он не двинется с места. В этом есть нечто глупое до мозга костей. Тони с улыбкой на губах ласково называет себя идиотом.
Тонкое лезвие миллиметр за миллиметром прокладывает себе пусть сквозь ломтики сыра и птицы, сквозь хрустящую зелень, но Старк не замечает. Ему сейчас всё равно, и всё – одно, он снова захвачен в плен – и снова событиями прошлого. Он никогда бы и мысли не допустил, что эти воспоминания о боли и неволе, вернувшись к нему, принесут с собой нечто приятное. Он признаёт это. Признал бы и в любое другое время. Потому что странным было бы не признать. Но Пеппер не следует говорить, она вряд ли поверит. И вряд ли поймёт. И не требуется. Ручка ножа тёплая, но жёсткая, от неё вскрываются старые мозоли на ладонях Тони. И как Поттс справляется? Наверное, она – суперженщина.
Тони представляет, что сон его будет длиться вечно. Правда, такой сон разрушит его мозг. А умирающий мозг – тело. Но это не самый плохой исход.
Одиночество больше не давит.
Рот медленно наполняется слюной. Должно быть, вкусно. Сухой хруст поджаренной корочки.
Что-то разламывают надвое, аппетитно, и Старк вздрагивает. Он успел свыкнуться с мыслью о том, что теперь ему некого ждать. Некого видеть рядом с собой. А теперь кто-то пытается лишить его вновь обретённой уверенности. Тони открывает глаза, резко садясь и путаясь в тонком шерстяном одеяле с прорехами, едва прикрытыми заплатами.
- Чёрт, - говорит он. А потом. – Как ты сумел подобраться так близко?
- Напугал? – невинно интересуется Йинсен, смотрит, и снова его глаза смеются над Тони, и до Тони вдруг доходит, кто здесь на самом деле босс. Он, Старк, может быть гением, но каждому гению нужно вдохновение. Кто вдохновляет его на борьбу?
- Нет, - говорит Тони хрипло, попытка сохранить остатки достоинства проваливается, - разбудил.
Нож неумолимо движется к цели.
У Йинсена в руках оловянная миска. Что-то должно быть там, у Тони от голода желудок сводит, и что-то просто обязано быть там.
- Чем порадуешь? – спрашивает он, потому что у Йинсена вид какой-то виноватый, и Тони это не нравится.
Если глубоко впиться зубами в хрустящий сэндвич, можно почувствовать вкус жизни, попробовать жизнь на прочность, смять её зубами, прожевать жизнь и насладиться её остротой.
Если впиться в оловянную тарелку, наверняка, можно сломать зубы.
- Это вряд ли можно назвать… - говорит Йинсен, но Тони, не перебивая его, просто отбирает миску, на дне которой – одинокий кусок серого хлеба с зёрнами, хлеба из муки грубого помола, она скрипит на зубах, словно песок, а, может быть, это и есть песок, просто Старк утешается иллюзиями.
- Не суфле из королевских креветок, - тихо говорит Йинсен. Оказывается, половина куска – у него в руке, и, заметив голодный взгляд Тони, он осторожно кладёт хлеб на место.
- Не глупи, - почти сердито роняет Старк, подтягивая колени к груди. – Забирай свою долю, мне хватит.
В пустыне еда – будто канцелярская резинка, ластик Lalex [3], бесценная и безвкусная.
Тони откусывает мякиш, задумчиво жуёт, чувствуя на себе внимательный взгляд. Йинсен завтракать (ведь это завтрак, да?) не торопится, наблюдает. Хочет удостовериться в чём-то. Хочет узнать.
- Есть можно, - говорит Тони, в отместку отвечая насмешкой. – Не отравлено.
Мужчина напротив хмурится.
- Я вовсе не… - говорит он, принимаясь за еду.
Они как будто в ссоре друг с другом – оба недовольно молчат. Как будто они имеют право быть в ссоре. Кто они друг для друга? Пустота.
Но Тони к тому же чувствует странное единение, он чувствует странное желание, протянув руку, сжать узкое острое плечо, пройтись пальцами вдоль ключицы, потянуть за ворот полурасстёгнутой рубашки, посмотреть, что будет, увидеть реакцию – едва уловимую, на кромке зрачка, между чёрнотой и невнятным серо-голубым. Или серо-зелёным.
Он смотрит на Йинсена, Йинсен не смотрит на Тони. Он собирает крошки с растянутого на локте рукава. Сегодня день не слишком сытный.
- Как прикажете работать, если вместо еды – это? – громко спрашивает Тони, размахивая миской перед камерой. – Слишком мало!
Он вызывающе смотрит в камеру, поворачивается к Йинсену, находит повод заговорить.
- Как сказать по-арабски?
- Звук не передаётся, - негромко замечает тот и некоторое время молча жуёт. Он смакует этот несчастный кусок хлеба вдвое дольше, чем голодный Старк.
Тони испытывает острое желание выругаться. И ему смешно. Ему хочется выругаться и расхохотаться одновременно. Он понимает, что знал – камеры – немые существа, всё, что они умеют – подглядывать за людьми. Он понимает, что забывать такое – глупо. По-цирковому глупо. Йинсен, как ни странно, улыбается. Мир?
- Где же ты, Пеппер? - бормочет Тони, не открывая глаз. – Мне бы сейчас не помешала суперженщина. Его пальцы – в опасной близости от блестящего лезвия.
- Это завтрак в постель, - неожиданно констатирует Старк.
Улыбка Йинсена угасает. Взгляд становится вопросительным.
- Это завтрак в постель, - повторяет Тони, указывая на пустую миску, хлебные крошки и драные простыни. – Это завтрак в постель, не находишь?
Йинсен замирает. Тони пытается понять, что же его так изумило.
- Так и было задумано с самого начала? – едва сдерживая ухмылку, осведомляется он. – У тебя далеко идущие планы? Интересно.
Оба некоторое время слушают тишину.
- Да или нет? – безапелляционно со стороны Тони.
Йинсен не краснеет. Но и ни слова не говорит. Молчит и Старк. Он уже сделал ход, теперь не его очередь. Йинсен поднимается и медленно отступает. У него прямой, открытый взгляд.
- Да или нет? – переспрашивает он – на взгляд Тони, просто тратит время.
Старк пристально смотрит на него.
Нож достигает своей цели – врезается в указательный палец Тони, принося с собой жгучую боль. Старк дёргается, не понимая, почему кожу заливает горячим, вязким, он открывает глаза и видит, как верхний тост пропитывается красным.
- Да или нет?! – вдруг выкрикивает он в пустоту дома, почти не осознавая, что перепутал прошлое с будущим – страшно нелепо, неловко. В мастерской едва ли не милей ниже кто-то беспокойно ворочается, не иначе как железная тренога, она всегда слегка на нервах.
Йинсен не желает ему отвечать. У Тони кровоточит палец, у Тони сэндвич летит под откос, а Йинсен совершенно не торопится. Возможно, в собственном понимании он проявляет твёрдость, Тони этого никогда не постичь. Если с его стороны это забота – Тони не понять. Ему необходимо понять, но он не может понять. Ему нужны лишь прикосновения, ему не нужны завтраки в постель. Или рубиновые капли на ярко-зелёном. Индейка с кровью. Первая мысль – отправить сэндвич в короткое путешествие до мусорной корзины.
- Мне это не надо, - говорит Тони вслух. – Да или нет?
Йинсен выглядит уязвлённым, но Тони это не трогает. И то, что ожидания Йинсена, его какие-то собственные соображения, его мечты или то, что Старк сам породил своими действиями, сам вытянул на поверхность из неведомых глубин, едкой стеклянной пылью сыплются на шершавый равнодушный бетон, Тони не трогает. Он мечтает добиться правды – пусть даже и таким способом. Он и без того знает правду, но ему нужно заставить Йинсена признать, а после – тут же – заставить отказаться. Потому что даже в этой пустыне он так и не избавился от жгучего эгоизма. Он не желает знать, откуда в нём вдруг взялась эта жёсткость по отношению к Йинсену, но он не делает ничего, чтобы сопротивляться ей. Ему подсказывают, что, возможно, и это тоже – страх. Страх привыкнуть к Йинсену, вопреки себе сделать его неотъемлемой частью жизни. Зависимость злит Тони. Снова. Он во второй раз гоним гневом. Йинсен молчит – возможно, он не может найти подходящего объяснения резким сменам настроения Тони. Возможно – не видит смысла в противостоянии ему.
- Пеппер, - тихо зовёт Тони – в стенах родного дома, не в пещере, он одержим мыслью о том, что обидел Йинсена. Притом, что Йинсена уже нет в живых. Но он, кажется, обидел его. Нужно спросить у знатока отношений более тонкого и не такого грубого, как он. – Пеппер.
- Мне этого не надо, - убеждённо повторяет Тони, не важно, был ли это «завтрак» в постель, чувства или же просто – ничто. Вежливость хорошего человека.
Старк сует палец в рот – рот наполняется металлом. Кровь. Или нечто иное? Однажды Тони проснулся посреди ночи с точно таким же привкусом на губах [4]. А хотел бы почувствовать песок и горькую воду… Чёрт, теперь он будет проклинать себя вечно. В мире, где ледяную кока-колу продают на каждом углу, такой воды не найти. Здешнее солнце не отравит её пылью и ветром так, как в пустыне. Здесь даже земля не такая.
Вторая мысль – отправить сэндвич в короткое путешествие до мусорной корзины. Всё летит в переработку – и хрустящая золотистая корочка, и свежие листья салата, и индейка, и капля горчицы, и тонкая кожица помидора. И мечта о сэндвиче летит в мусорный бак.
Йинсен, это было несправедливым по отношению к тебе. Старку жаль.
Джарвис сообщает о «прибытии мисс Поттс». Мисс Поттс входит в кухню. Мисс Поттс видит окровавленный палец. Мисс Поттс качает головой.
- Тони, - говорит она мягко, - никуда без меня.
Старк рад тому, что она вернулась. На краткий миг ему кажется, будто она точно так, как и Йинсен, может исчезнуть навсегда.

Дни и ночи сливаются воедино.
- Сколько времени прошло с тех пор, как я вернулся?
Тони изящно взмахивает отвёрткой, будто дирижёрской палочкой. Пеппер смотрит на него просто, безо всякого подтекста. У неё прямой, открытый взгляд.
- Четыре… пять… постой, ты что, считаешь дни?
Йинсен считает дни. Он считает дни, пока Тони не врывается в его монотонное существование. Йинсен понимает, для кого он обитает в этой пещере при искусственном свете день за днём, ночь за ночью. Он понимает, кого ждёт. В тот самый момент, когда отнимает окровавленные руки бессознательного Старка от его распоротой взрывом груди, когда тупыми ножницами рвёт его дорогую рубашку. Такой рубашке подстать ладно сроенный пиджак, но тот, верно, утерян или же позабыт на пустоши, на самом открытом участке дороги, где подловить колонну из пяти машин не составляет труда. Йинсен не знает подробностей операции по захвату, он говорит на многих языках, но не на всех. Он отмечает, что от тусклого, неровного света у него падает зрение. Какое-то время этот факт беспокоит его куда сильнее, нежели возможная гибель десятков людей. А после приносят Тони. Он плохо выглядит.
Тони привык к власти. Он не спрашивает Йинсена, когда целует его, и весь следующий день Йинсен думает, против ли он *сам* или нет. И не может понять. Вот то, что тревожит его – он не может понять. Себя, а не Тони. Старка он может понять – тот сейчас почти не живёт, скорее, бредит, он бредит во сне и наяву, зовёт кого-то хрипло, когда спит, когда же бодрствует – зовёт кого-то взглядом. Вина ли Йинсена в том, что он оказался в поле зрения Тони, измученного и яростного? Вина ли самого Тони?
Йинсен не уверен. Он не привык разделять мир на белое и чёрное. На самом деле, в пустыне под вечер, под прикрытием сумерек всё серое, и никому, кроме тебя, уже нет дела, на чьей ты стороне. И Йинсен, определённо, не предаёт себя, когда целует дыхание большого города на океанском побережье, в котором он бывал однажды, слишком давно, чтобы помнить. Но он интуитивно чувствует, как за тёмно-синей кромкой подмоченного солёной водой горизонта открывается сверкающая ночными огнями панорама.
Тони ничего ему не рассказывает, поэтому Йинсен додумывает сам.
Он думает о прохладе кондиционируемого воздуха, об ионизаторах, о дорогих автомобилях с минимальным выхлопом. Об умных машинах. Он не представляет, насколько близок к истинному положению вещей.
Он думает о том, можно ли назвать Тони добрым или чувствительным, или глубоко раненым своими счетами с восемью нулями, своим одиночеством, своим сексом на одну ночь, своими интрижками, своей известностью. Ведь, наверняка, всё это у него уже есть. Йинсен думает, может ли он дать Старку нечто, чего миллиардеру так не хватает? И примиряется с этой мыслью. Он примиряется с мыслью, что уже отдаёт ему нечто важное. Он борется с мыслью, что Тони, потребитель по натуре и вследствие окружения, покупает его. Эта горькая мысль, потому что она предельно близка к правде. С каждым днём вопреки себе Йинсен всё больше ей верит. И чувствует ненавистное отчуждение.
Он не представляет, сколько ещё вытерпит. Как странно, это не только жизнь в жизни, это борьба в борьбе. Одна борьба, которая лишь шелуха для другой. Он борется за жизнь в этом подземелье, он борется за себя в подземелье души. Старк совсем ему не помогает. Он просто демонстрирует до этого момента дремлющее в его нутре презрение. Наверняка, он считает Йинсена слабым. Но Йинсен видел слабым и его. Не только его. Он знает, как выглядят люди в момент слабости. Они выглядят так, что у Йинсена разрывается сердце. Это противоречиво, но Тони Старк, крутой Тони Старк, Тони, который небрежно ломает плоды своих трудов и собирает нечто новое, чем он вправе гордиться, этот самый Тони – он до отчаяния слабый. Он так цепляется за существование, задыхается в его смертельной, но живительной хватке, что Йинсен уверен – он нужен Тони, как никто другой. Пусть даже среди имён, которые Старк повторяет, одно мелькает особенно часто. Возможно, его ждут где-то в другом месте.
Йинсен волнуется не об этом.
Этот араб – у него в глазах только одно – смерть. Он смотрит на мир чёрным, полным тяжести и невероятной духоты взглядом. У него лысый череп и крючковатый нос, у него тонкие, холодные губы. Он направляется к Тони – конечно же, первым делом. Йинсен бесстрастно наблюдает за тем, как араб запускает неожиданно изящные пальцы, привыкшие к чувствительному курку, к изгибу винтовки с оптическим прицелом (устаревшая модель), за надрезанный ворот майки Старка, внимательно смотрит на сияющий в полутьме реактор.
Йинсен испытывает неожиданный приступ ревности, беспричинной, Тони – не его, а он – не Тони, они не вместе, они просто вынуждены сосуществовать, но этот лысый, у него очень жёсткий, придирчивый взгляд, он словно знает Тони ещё более слабого, чем тот, каким его знает Йинсен, и это даёт арабу определённые преимущества. Он словно видел его иным, чем умирающим, но уязвимым. У Тони взгляд нечитаемый. У него и без того тёмные глаза, тёмно-карие, и он умело скрывается за непроницаемой радужкой.
Как же мы не нужны друг другу, думает Йинсен, и в нём просыпается тоска. Он гонит её, незваную гостью, прочь. Он тоскует по человеку, который находится в паре метров от него самого и отвечает арабу взглядом несдавшегося, взглядом непокорённого. Его видом можно наслаждаться. В другое время.
От человека со взглядом убийцы всего можно ожидать. И самого худшего – тоже. Йинсена не греет тяжёлый металл наковальни. Он во все глаза смотрит на Тони – сквозь очки, словно сквозь пелену. Ему сейчас всё равно, чем дело кончится. У Тони Старка взгляд медленно наполняется… темнотой и странной, неуместной сейчас нежностью. Йинсену становится страшно – гораздо страшнее, чем при взгляде на жаркую точку уголька, который одним прикосновением может лишить его глаза. Это не просто древесный уголёк, пламя которого можно затушить пальцами, это ацетиленовый, живой уголёк, слишком сильный и слишком опасный.
Старк не понимает приказов, отданных на арабском, их понимает лишь Йинсен и тюремщики, но это вовсе не означает, что Тони не может догадаться. Он знает, зачем лысый направляется к горелке, зачем извлекает на холодный воздух давящийся золой уголёк. Это значит, пытка. Это значит, пытка, такая же, как вода, только в миллион раз хуже. Тони это понимает. Он – источник, эпицентр напряжения, которое ползёт ломаными нитями трещин по пещере, Йинсен чувствует его желание сорваться с места, вмешаться, и благодарен Старку хотя бы за это. Они почти не разговаривают в последнее время, Йинсен не хочет навязываться, Тони монтирует железного монстра. Они работают больше, чем обычно, и почти не смотрят в сторону друг друга. Им незачем. Тони с ожесточением варит металл, бьёт молотком, и у него страшно болят руки и грудь, но он ни за что не позволит Йинсену помочь. Хватит.
У Йинсена болит голова. Он трёт глаза, но перед глазами всё равно туман. Они чувствуют страдания друг друга, и делают вид, что им всё равно. Йинсену это не нравится. С проблеском удивления он осознаёт, что ему это не нравится. Ему нравится то, что ему что-то не нравится.
А после приходит араб, и действовать поздно.
Иерихон по-арабски звучит экзотично, Тони запоминает на всякий случай. Он нечасто наблюдает, как пытают людей. Сказать по правде, он никогда такого не видел и сомневается, что хочет. А теперь он не представляет, что делать. Что делать – по-человечески. Потому что это – уже не симулятор, не фантазия разработчиков, здесь ставки реальны. Поставишь свой глаз на то, что выиграешь? А всю голову? По сути, первое и последнее несоизмеримы, но если игра идёт по-крупному…
Старк говорит по-английски и знает, что лысый понимает его.
- Он нужен, - говорит Тони, *мне* (последнего вслух не говорит), и это меняет дело. Это, а ещё, - Сделаем.
У Йинсена такой вид, будто он не рад возможному спасению. Стёкла его очков пугливо бликуют, но в глазах нет страха. Там пусто. Он стоит на коленях на песчаной насыпи, голова его покоится на монолите металла, он в мгновении от страшного увечья, если уж не от смерти, но ему, кажется, всё равно, и Тони это не нравится.
- Завтра приду, - говорит араб. Тони лишь хмурится, погружённый в собственные мысли. – Забрать ракету.
Старк словно просыпается. Так быстро? Нет никакой ракеты, хочется сказать ему. И не будет. У меня есть кое-что получше, хочется сказать ему. Не для вас. Но Йинсен всё ещё там, он будто приговорённый, которому вот-вот отрубят голову, он выглядит именно так, а Тони слишком хорошо знает, каким он сам хотел бы увидеть его. И от этого нового видения волоски на его коже встают дыбом – как в момент сильнейшего страха или наслаждения. Такого пугающего наслаждения, которое с лёгкостью можно вывернуть на изнанку и превратить во что-то тёмное, гадкое, жестокое. Тони почти убеждён, что сможет удержаться на грани. Самоуверенность – его конёк.
Когда боевики уходят, Старк, как во сне сделав шаг, другой, едва дав Йинсену подняться на ноги, всем весом наваливается на него, прижимая к наковальне. И Йинсен впервые пытается вырваться. Впервые за всё это время. В безмолвии, в тянущем и гнетущем молчании они борются бесшумно, сталкиваясь локтями, Тони целует его шею, царапает кожу, чувствует соль, и песок, и горькую воду на губах, цепляется пальцами за ветхую ткань рубашки, которая поддаётся, рвётся с едва различимым треском. Тишине приходит конец – их дыхание, отражаясь от каменных стен, оглушает, эхом стоит в ушах, мерцает, словно статика. Тони считает острые позвонки под ладонью. Он гладит и прижимает к себе худощавое тело, он знает, что здесь уже поздно бояться, но жизнь в этом теле, которая по новому кругу после возможной – на волоске от, на тонкой ниточке – боли, выедающей нутро, бьёт и возбуждает сильнее любого спиртного, любого наркотика, любой женщины. Избежавший пытки – он гораздо живее, как и любой, избежавший смерти. И эта жизнь не даёт Тони покоя, он хочет сейчас же ощутить её.
Живее всех живых. В этих каменных стенах.
Йинсен сдаётся, так быстро, как и ожидает Тони, ему вдруг кажется, что он знает Йинсена долгое время, и долгое время это желание крепнет в нём. Не желание подчинить, потому что Йинсен, кажется, видит его насквозь. Другое желание. Нехарактерное для Тони-миллионера и мачо, скорее, совсем для другого Тони, Тони в лохмотьях и ранах. Они существуют, эти другие люди. Они примеряют на себя нашу шкуру, когда приходит час. И ты перестаёшь узнавать в них себя. Ты наблюдаешь за собой со стороны и понимаешь, что в тебе самом скрыто столь многое, что не стоит и пытаться понять окружающих. Ведь до понимания самого себя тебе – как до неба. И небо – синяя кромка – расползается под пальцами тонкими нитями, рассеивается, пальцы проваливают в пустоту, и кромка эта слишком тонка, чтобы поймать её на ощупь. Пока ты окружён мягкими диванными подушками, пушистыми коврами и глянцевыми поверхностями, ты никогда не увидишь этих людей. Среда их обитания – агония, катастрофы, аффект. Ты никогда не увидишь их, а они – никогда не увидят тебя. Вы никогда не встретитесь, потому что день и ночь не могут существовать одновременно.
Прямо перед ними – плавильный огонь, они – перед плавильным огнём, и они уже не заботятся о камерах. В тёмных зрачках Тони отражается красноватый жгучий свет.
Это другой огонь, злой огонь, искрящий и непокорённый, не огонь в камине, не огонь в походном костре. Это огонь обнажённой кожи, такой человечный. Запах песка становится ещё сильнее. Тони глубоко и медленно вдыхает, вбирает его в себя, чтобы запомнить на долгое, долгое время, если всё задуманное им пойдёт не так, как надо, если он больше никогда не встретит песок на своём пути.
Серый пояс цепляется за выступающие тазовые кости, когда Старк стягивает брюки Йинсена. Когда он стягивает свои, они просто падают на землю, без лишних слов. У Тони стоит и истекает. У Йинсена истекает и стоит. Один их них пытается это скрыть. Один из них – это не Старк. Его нравы оказываются свободнее, чем он мог бы себе представить.
Им нужно время. Камера подмигивает красноватым огоньком, у камеры нет чувства стыда. Из всех в этой пещере камера – существо наиболее широких взглядов. И равнодушия.
Старк ниже Йинсена, но в его позиции – преимущество. Он трахает глубоко и жёстко, без подготовки, не чувствуя ни своей, ни чужой боли, не останавливаясь ни на секунду, чтобы не передумать. Им правят адреналин и тестостерон, и он не противится их натиску. Стены, клыкастый потолок, каждая ничтожная пылинка, - всё движется в едином ритме. И если это нужно его телу – пусть забирает. Поясница Йинсена очень напряжена, и Тони разминает её ладонями, вопреки себе осторожно, чтобы унять эти короткие режущие его сердце всхлипы. Он хочет, чтобы было лучше. Он хочет этого до тошноты, до рези в желудке, до нескончаемой судороги движений.
Он благодарен Йинсену за то, что тот позволяет делать с собой, потому что ничто иное не способно по-настоящему оживить Тони. Или убить его. Он и сам уже не знает, что ему нужно на самом деле. Поэтому он берёт то, что есть.
Когда они занимаются сексом, всё вокруг уходит, исчезает, теряется среди песчаных барханов, обо всём забываешь. Остаётся только светящаяся в темноте точка цели, которая, разрастаясь, постепенно заполняет собой весь мир и остро полыхает взрывом. Напалм. Тони чувствует себя сдетонировавшей бомбой с эмблемой Старк Индастриз поперёк распоротой шрамами груди.
Возможно, это к лучшему. Его с головой накрывает глухая, слепая усталость, от которой кружится голова и колени превращаются в студень.
А после у них не остаётся времени – металл мнётся под чёткими уверенными движениями, горит синеватым пламенем и образует желаемые формы. Они не говорят. Кажется, уже очень давно. Безмолвие - лучшее, что может случится с Тони после секса. Он никогда не был силён по части сентиментальных разговоров.
Броня страшно тяжёлая. Она давит на плечи, на спину, но Старк не позволяет себе думать об этом. Он считает шаги. Сорок один шаг прямо, шестнадцать направо... У него безупречный план. Главное сейчас – не думать о Йинсене. Главное – вырваться на свободу. Вместе. Что дальше – увидит за горизонтом.
Тони с остервенением бьёт по клавишам – последние приготовления. Программа запуска должна сработать предельно точно, иначе ничего не выйдет.
Когда Йинсен закручивает болты, то на миг кладёт руки на холодную металлическую грудь Старка, словно в попытке дотянуться до тёплого тела, коснуться хотя бы раз ещё за время плена сильно проступивших под кожей рёбер. Но – увы, им нужно продолжать, и Старк молчит до поры до времени, он скован металлом и собственными мыслями. Йинсен в какой-то момент допускает – Тони всё равно. Возможно, было всё равно все эти три месяца.
И последний час – тоже. Весь последний час от первой минуты до конца, все те минуты, что пришли после. И все те, что бегут прямо сейчас.
Но после, когда Старк вдруг даёт указания, пытается даже шутить, в его голосе нет равнодушия – ни капли. В его голосе нечто другое, рокочущее, как камнепад в ущелье, в его голосе щебнем перекатывается желание выжить и желание коснуться.
Тони становится железным человеком. Он становится кем-то другим, кем-то третьим. Его теперь слишком много.

По сверхтонкому монитору ноутбука ползут досадные полосы-трещины, видеозапись конвульсивно подёргивается – качество оставляет желать лучшего. В пустыне всё не как у людей. Но несмотря на это Пеппер может с лёгкостью рассмотреть посеревшее, измученное лицо человека, с головы которого едва сдёрнули ветхий мешок. Человек болезненно морщится, прикрывает глаза, часто моргая, смотрит прямо в объектив камеры. Прямо в глаза Пеппер. Поттс узнаёт его с первого же мгновения. Она не ждёт от Тони, что он расскажет ей всё. Она не ждёт даже, что он хоть что-нибудь ей расскажет. Тони упорно молчит. Пеппер не знает, насколько ему тяжело, и неведение пьёт её силы. Она смотрит на него каждый день, украдкой и открыто, пытаясь подметить малейшие изменения и несоответствия. Тони – мастер конспирации. Он ведёт себя как обычно, он часами пропадает в мастерской, он стал чаще спать и меньше бродить по ночам, он словно бы движется к вполне счастливому исходу, но Поттс одолевают сомнения. Её одолевают подозрения. Она не верит Тони, уж слишком всё гладко.
И когда она находит видео, то словно прозревает в одночасье. Вот Старк с изнанки – это он, сидит там, по другую сторону экрана, хмурится в лицо потенциальному клиенту головорезов, едва не падая с шаткого стула. Пеппер гадает, понимает ли он, что происходит. Понимает ли он, что попал в руки жестоких и беспринципных людей? Наверняка, он прежде встречался с такими, но те – холёные дети цивилизации – облачены были в дорогие костюмы, искусно скрывающие намерения, а эти – в многослойные лохмотья. У них загорелые лица, глаза скрывает густая тень. У них в руках потрёпанное временем и пустыней оружие. Их руки потрёпаны веременем и пустыней. Их души потрёпаны временем и пустыней. Они выполнят любой приказ. И хотя эта запись – уже история, всякий раз Пеппер охватывает невыразимый ужас, когда она думает о том, каково быть там, в окружении врагов, и совершенно не отдавать себе отчёта в жизни, которая может закончиться в любой момент. Она готова поспорить, что ей гораздо страшнее, чем Тони. В чём-то даже хуже. Там Тони – не Тони, это зверь в клетке. У него бессознательный взгляд. Его разум далеко. Это какой-то другой человек, не Тони.
Поттс бросает взгляд на USB-устройство поменьше коробка спичек. Никаких свидетелей. Затем аккуратно копирует видео на свой рабочий ноутбук. Пусть против правил. Она нашла, она знает, что ей нужно иметь возможность видеть это каждый день, несколько раз в день. Чтобы никогда не забывать. А Старку знать не обязательно.
Она генерирует пароль. Конечно, её опыт в работе с компьютерными технологиями далек от познаний помощника самого младшего сотрудника Старк Индастриз, но это не важно. Ей просто важно чувствовать хотя бы подобие защиты, не от угрозы извне, а от той, что таит в себе видеоряд. Он опечатан, он не вырвется на свободу без её согласия, и каждый вечер она будет видеть измождённое лицо с яркими тёмными глазами, в которых нет ничего, кроме бесконечного бездумного существования. К счастью, такого Тони она никогда не узнает. Его не существует в контексте комфортной солнечной жизни.
Но будет иметь в виду, что он есть. Совершенно другой, другой человек.

Тусклый свет напоминает о пещерных люминесцентных лампах. Виски в бутылке, полной наполовину (или наполовину пустой), - горькую воду. Воздух сухой и горячий – чудеса кондиционерной техники. Вечный бег воды, низвергающейся в водопаде из стекла, остановлен. Нет только запаха песка – Тони не удалось его воспроизвести. Приходится довольствоваться малым.
Пеппер, наверняка, всё ещё стоит под дверью: Тони буквально выставил её из дому, приказав провести этот вечер так, как её душе угодно. Кажется, в этот раз она всё-таки обиделась. Эта обида очень ценна для Тони, он холит и лелеет эту обиду, он чувствует её ещё некоторое время сквозь стены, он слышит обиду в урчании двигателя машины, которая увозит Пеппер прочь, и, наконец, остаётся один.
Ему хочется назад.
Он никогда не подумал бы, что в здравом уме пожелает такого. Назад в плен, туда, где осталось нечто важное, кое-кто важный. Пусть лишь и мысль о нём.
Беглецы, в отличие от преступников, не возвращаются. Старк торжественно признаёт себя неправильным беглецом. Он слишком многое упустил.
Йинсен геройствует – это геройство бессмысленное. Тони думает – сейчас – почему Йинсен так поступает – хочет убежать от Тони или отомстить за то, что Старк с ним делает, за то, что он куёт из него причудливые, удобные для себя формы? Действительно искренне надеется помочь? От таких догадок к горлу подкатывает тошнотворный глоток. Тони знает, что многое упустил. Не наверстать. Не узнать. Никогда. Безумные догадки.
Ещё глоток горькой воды, отдающей элитным спиртом. Такой воды больше нигде нет на Земле. Она будто живая. Даёт больше, чем забирает.
Тони старательно не думает, что живёт взаймы, но иногда ему кажется, что это именно так. За последние пять дней он не сделал ничего важного, а должен был бы. Потому что молчаливо обещал.
Когда он находит Йинсена на груде бесформенных мешков, его тело повторяет форму бесформенности. Его тело – тряпичная кукла. У него разбиты очки. Но кроме этого нет никаких признаков близкого конца. Разве что пара тёмных влажных пятен на грубой ткани спецовки. Когда Тони ковыляет ближе – броня затрудняет движение, - он с некоторым трудом осознаёт главное отличие.
Теперь от Йинсена больше не пахнет песком и тяжёлой водой, от него пахнет кровью и горячим металлом пуль. Очень сильно от него пахнет кровью – от Йинсена, хотя прежде от него пахло безграничной пустыней и пылью. Возможно, Старку лишь кажется, ведь в разгорячённом металлическом панцире он на краю бреда.
Декорации пещеры, выстроенные воображением Тони, плывут. Он делает ещё один судорожный глоток. Никто не мешает ему. Он думает о том, с кем сейчас Пеппер и чем она занята. Он никогда бы не смог представить её поедающей пиццу перед экраном телевизора.
Вместо этого он представляет её в ультрамариновом шёлковом платье, которое ниспадает мягкими волнами. Шёлк как вода, как вода в океане, в которую можно нырнуть с головой, позабыв о бедах и горестях, раствориться. Тони почти готов позвонить по телефону и заказать футов триста шёлка глубокого синего цвета, но вместо этого растягивается на полу и замирает, глядя в низкое южное небо под потолком. Раскинув руки, он сбивает с позиций пустые пузатые бутыли, собратьев той самой, что так крепко сжата в его руке. Кажется, он выпил слишком много.
Йинсен ещё пожил чуть-чуть, когда Тони нашёл его. Всего минут пять, не больше. Но за это время ему удалось кое-что перевернуть в Тони, одним словом. Он впервые назвал его по имени. Он просто выдохнул это имя на исходе времени, он подавился этим именем, закашлялся этим именем, а после он немного подышал этим самым именем. И приказал Тони не прожигать зря жизнь. Возможно, если бы он остался, осуществить задуманное было бы куда как легче.
Но Йинсена нет. Тони один. И ему придётся справляться самому.
Жужжит мобильный. Пеппер желает ему сладких снов на автоответчике. Без Пеппер он пропадёт. Без Йинсена ему есть, к чему идти.
В пьяном угаре Тони клянётся себе, что завтра же начнёт собирать костюм.
И на шестой день от великого возвращения он держит обещание.


[1] марки дорогой питьевой воды
[2] крепкий алкогольный напиток, распространённый на Ближнем Востоке, в Центральной Азии и Восточной Европе
[3] марка дорогих канцелярских товаров
[4] показ второго фильма успешно стартовал, поэтому посчитала нужным добавить маленький момент воздействия реактора на организм человека (в фильме момент был связан с новым элементом, у которого тоже был некий привкус=)

6 мая 2010