Kuroshitsuji: Воспитание души. Третья глава первой части

[Reno89]

Название: Воспитание души
Автор: Reno aka Reno89
Фандом: Kuroshitsuji
Пейринг: Себастьян|Сиэль
Рейтинг: R
Жанр: драма, ангст
Размер: макси (четыре части по три главы каждая)
Статус: в процессе
Дисклеймер: персонажи не мои, а Яны Тобосо, фанфик от первой до последней строки – не Яны Тобосо, а мой, кроме *фразы авторства Стивена Кинга из книги «Рита Хэйворт, или побег из Шоушенка»
Саммари: четыре стадии воспитания души – четыре состояния, четыре состоянии – четыре настроения, четыре настроения – четыре эмоции. Всего четыре? На самом деле для одного человека не так уж и мало.
Предупреждения: 1) в девяти случаях из десяти я ориентировалась на мангу, но аниме уже пустило во мне корни, так что вполне возможны некоторые несоответствия или смешения фактов;
2) будь осторожен, пафос возможен;
3) смешно сказать, но ООС Танаки=))
От автора: во что верю, о том пишу. Спасибо за внимание.

His master, rejects

Глава I

Глава II

Глава III

III.

В тряском экипаже мальчика укачало, но он сам рвался за город, в поместье, и сколько бы разумных доводов ни приводил Себастьян, ни один из них так и не стал достаточной причиной задержаться в Лондоне.

Для человека своего положения юный граф был одет крайне просто. Его гардероб сгорел вместе с фамильным особняком, желания нанимать портниху мальчик не высказывал. Себастьян, как истый дворецкий, попытался, было, настоять на визите к уважаемому Лондонскому мастеру иглы и нитки, но Сиэль продемонстрировал упрямство, достойное особы высокого происхождения.

- Ты сам достанешь мне одежду, - заявил он за вечерним чаем накануне поездки в поместье. Дворецкий склонился в согласном поклоне. – Не нужно никаких излишеств – простая рубашка и штаны. Не хочу раньше времени привлекать внимание общества. Кроме мадам Ред никто не знает, что мне удалось спастись. Думаю, свету очень удобно считать, будто я пропал без вести или погиб.

- Идут слухи… - заметил Себастьян, поправляя край одеяла.

- Слухи ведь могут оказаться выдумкой, - пробормотал Сиэль, закрывая глаза.
Его живой ум стремительно возвращал себе силы, набрасывая тканевые чехлы на прошлый разрушительный опыт, будто на рояль с лакированной крышкой. Нет, Сиэль вовсе не собирался забывать о произошедшем, но ему предстояло обратить свою слабость в силу, а унижение – в вызов, который не остался бы без ответа. Однако если деятельному сознанию без видимых усилий удавалось занять себя размышлениями и отвлечься от мрачных мыслей, тело же продолжало реагировать на любые движения и прикосновения, постоянно напоминания, каким ужасным было пребывание в когтях ритуальных пыток, насилия, смерти.

- Но в нужный момент они станут правдой, - прошептал Себастьян и исчез.
Его господин уже спал, а дворецкому следовало подготовиться к новому дню.

К удивлению Сиэля, которое тот предпочёл не демонстрировать, утром он обнаружил на прикроватном столике чашку ароматного чая, не успевшего ещё остыть, а на спинке кресла – пару шерстяных брюк с подтяжками, свежую рубашку, короткие чулки, шарф грубой вязки, куцый сюртук с жёстким воротником и кепку. Старые ботинки, в которых он проделал путь до лондонского особняка, теперь были тщательно вычищены, хотя кожа во многих местах оказалась протёртой и поцарапанной. Кажется, дворецкий не нашёл нужным приобретать новую обувь, которая могла бы нарушить тщательно выстроенный образ.

Вопросы «где ты взял всё это?» и «как тебе удалось провернуть всё без единого шиллинга?» крутились на языке, но, вместо того чтобы тратить силы на бесполезные эмоции, Сиэль потянулся к чашке и с наслаждением сделал глоток, когда заметил, что кое-чего в этом джентльменском наборе недостаёт.

- Ты забыл про перчатки, Себастьян, а ведь февраль ещё не кончился, - ровно заметил юный граф, хотя был один в спальне. Он уже успел убедиться в том, что дворецкий услышит его, где бы он ни был. Однажды мальчик проснулся с протяжным криком, который после ещё долго звенел в ушах, и в тот же миг рука в перчатке коснулась его волос, накрыла лоб. Себастьян склонился над ним, его губы источали невнятный, но успокаивающий шёпот, а в волосах поблескивали, ещё не успев растаять, снежные хлопья. О том, откуда он вернулся, Сиэль не думал. Тогда это мало его интересовало, а после забылось. Но знание осталось. Знание о том, что дворецкий услышит, успеет, сможет – неважно, о чём речь. Неосторожное знание. Провоцирующее знание.

Пара перчаток мягко легла на покрывало. Слуга преклонил колено.

- Прошу прощения, милорд, за мою оплошность.

Перчатки оказались слишком изящными для такого непритязательного костюма, но Сиэль отчего-то не мог оторвать от них взгляд. Маленькие, узкие, коричневой кожи, они, наверняка, стоили больше, чем вся остальная одежда. Сидя в ночной рубашке на кровати, Сиэль по какой-то необъяснимой прихоти надел их первыми, чувствуя неожиданную мягкость подкладки, которая не вызывала у него никаких неприятных ощущений. Кожа к коже… он смутно помнил. Кожа к коже – нет места бездушной ткани.

- Ты снова ошибся, - глухо сообщил мальчик, глядя перед собой. – Они смотрятся дорого, у того, кто одет в это…

Он кивнул в сторону прочей одежды.

- …не может быть таких перчаток.

Он сжал и разжал руку. Какое восхитительное ощущение.

- Уж лучше совсем без них.

Дворецкий приложил руку к груди.

- Как пожелаете, юный господин. В таком случае позвольте мне…

Ловкие пальцы уцепились за кончики острых кожаных форм и стянули перчатки с рук Сиэля, так что тот едва не сжал кулаки вновь, лишь бы удержать это неуловимое скользящее движение. Он не хотел расставаться с ними. В перчатках он чувствовал себя защищённым, но признать слабость в присутствии слуги вдруг оказалось выше его сил, и он молча позволил раздеть себя, чтобы после облачиться в неброский наряд.

Но прежде чем Себастьян проделал привычные действия, его рука обхватила худое мальчишеское тело, а ладонь накрыла фигурный ожог клейма, скрытый повязкой.

- Необходимо перевязать, милорд, - негромко проговорил Себастьян, а Сиэль неопределённо дёрнул плечом. Клеймо почти перестало терзать кожу, только рёбра под ним чуть ныли. Возможно, в марлевом полотне уже не было нужды, но дворецкий в чёрном продолжал менять его трижды в неделю, как по часам. Впрочем, тревогу вызывало вовсе не это постоянство, вполне объяснимое для Себастьяна, а то, как неуловимо менялось выражение его лица всякий раз, когда он смотрел на клеймо. Он буквально ласкал его взглядом, впитывал в себя каждую чёрточку. Этот взгляд немного пугал мальчика, в нём чудилось что-то хищное, как вожделение или многовековая жажда. Было ещё кое-что. Сиэль с трудом верил себе и всячески гнал прочь навязчивую мысль, но она возвращалась и монотонно, настойчиво твердила, что, дай демон себе волю, он прикоснулся бы к клейму… языком. Обвёл бы его контур острым кончиком, чувствуя солоноватый вкус кожи, крови, сукровицы. Лизнул бы по центру, там, где переплетались ломаные линии, увенчанные причудливым спиралевидным знаком. Мальчик вздрогнул, сам не понимая, отчего. Должно быть, от отвращения. Иные чувства в данной ситуации представлялись неприемлемыми.

Как ни странно, все вещи оказались Сиэлю впору, как будто дворецкий выбирал их не на глаз, а имел на руках точные размеры. Даже штаны оказались подходящей длины.

- Юный господин, - обратился к Сиэлю Себастьян, когда они вышли в прихожую, готовые покинуть душный особняк-музей, - вы не изменили своего решения? Если вас что-то беспокоит, мы можем остаться, никто не обвинит вас в…

Мальчик решительно повернул дверную ручку и бесстрашно шагнул в сумятицу звуков и движений, в вихрь жизни, от которого совсем отвык. Цокот копыт по мощёной булыжником мостовой показался ему звоном разбитого стекла, выкрики торговцев на соседней улице – грубой руганью, тусклый солнечный свет, с трудом пробивавшийся сквозь низкие хмурые тучи, - ослепительным сиянием.

Сиэль в ужасе отпрянул и наткнулся спиной на дворецкого, который ловко подхватил его под локоть.

- Себа…стьян, - пробормотал граф, цепляясь за спасительную незыблемость чёрного рукава. Шум оглушал до белых звёздочек перед глазами, до дурноты, до головокружения.

- Глубоко вдохните, юный господин, и медленно выдохните. Позвольте миру вновь наполнить ваши жилы, не отвергайте его.

- Но... – Сиэль чувствовал себя так, будто его вот-вот стошнит, и изо всех сил боролся с реакцией тела.

- Не отвергайте его. И он в ответ не отвергнет вас.

Поиски экипажа заняли считанные минуты, куда сложнее оказалось уговорить упрямого лондонского извозчика выехать за город, а мир вокруг всё никак не желал принимать Сиэля, давил на него всем весом внушительной рыхлой туши, со всей силы хлопал ладонями по ушам, сыпал дробными острыми звуками, которые безмерно раздражали и посылали вдоль позвоночника волны колких мурашек, отвратительного зуда, от которого не избавиться было. Сиэль, словно кукла, висел на руках Себастьяна, пока тот подробно излагал извозчику, куда и как следует доставить их. Извозчик с недоверием косился то на дворецкого, то на графа и время от времени дёргал длинный ус. Видно, не решил ещё, стоит ли пускаться в авантюру ради каких-то грошей. Вот если господин изволит заплатить с лихвой, тогда он с радостью… А так – что толку сажать в экипаж подозрительных личностей, у которых, может, и денег-то нет.

Что правда, то правда, они представляли собой странную пару: высокий мужчина в чёрном и мальчишка, одетый, как разносчик газет или карманник, - приличный на вид, но не без причуд. Видно, недавно побывал в переделке, где ему досталось, как следует. Выбили глаз, разбили губу, намяли бока.

Сиэль не расслышал, что же такого дворецкий сказал извозчику, но, в конце концов, им удалось договориться, и экипаж отбыл к мёртвым полям, ветер на которых ещё даже не пах весной, хотя март уже стучался в каждую дверь, дробно проходился костяшками длинных увитых прохладной зеленью пальцев в каждое окно. Жители Лондона и окрестных деревень не торопились ему открывать. Весна в Англии наступала долго, натужно, с перебоями.

- Нужно заказать вам подходящую повязку на глаз, милорд, с бинтами вы выглядите…

- Жалким, - закончил за него Сиэль. От тряски его неудержимо клонило в сон, хотя он и сопротивлялся, как мог. Даже пытался поддержать разговор.

Себастьян незаметно улыбнулся. Наконец-то всё сдвинулось с мёртвой точки, и его господин вспомнил о том, кто он есть. Не пострадавший, не жертва, а граф Фантомхайв, гордый и решительный. И теперь он вот-вот готов был подняться на новую ступень. Какой она будет? Как и сказал чёрный дворецкий, душа должна пройти все стадии от отрицания до любви, от ненависти до симпатии. И знать заранее он не мог. Но эта новая эмоция, определённо, должна была стать совершенно иной, совершенно новой, радикальным поворотом, а не естественным продолжением спирали, по которой могла бы развиваться история.

- Скорее, не внушающим доверие, - заметил Себастьян.

Сиэль сверкнул на него тёмно-синим глазом.

- Вот как? Тогда разберись с этим, как только вернёмся в Лондон.

- Как пожелаете, милорд.

Пейзаж за окном отличался особым изматывающим однообразием. Ровную линию горизонта то и дело прерывали холмистые возвышенности, но общий пустынный вид приводил в уныние. Бороться с дремотой становилось всё сложнее, голова мальчика склонялась всё ниже, пока он, наконец, не просыпался, встрепенувшись, будто маленький серый воробушек.

- Юный господин, - негромко обратился к нему дворецкий, когда экипаж подкинуло на ухабе, и Сиэль, вздрогнув, открыл глаза. – Дорога утомительна для вас, быть может, вам следует прилечь?

- Интересно, каким это образом? – проворчал мальчик, окинув взглядом тесный короб экипажа. В словах слуги было разумное зерно, но Сиэль поморщился, представив, как на каждом камне его голова будет биться о сиденье, и на каждом повороте слабое тело кидать из стороны в сторону.

Себастьян будто прочитал его мысли.

- Если изволите, вы можете лечь здесь, - провёл он ладонью по месту рядом с собой, - а голову устроить у меня на коленях. Так ни один камень не доставит вам неудобств. Что же касается резких поворотов, поверьте мне, ваш сон не будет нарушен. Я обниму вас за плечи, милорд, и…

- Замолчи, - прервал его тихий, но полный скрытой силы голос. – Просто… замолкни.

Сиэль, отвернувшись, неотрывно смотрел в окно, хотя Себастьян знал наверняка, что мальчик не воспринимает ничего из увиденного. Губы его было плотно сжаты, как и кулаки… без перчаток. Должно быть, руки у него замёрзли, но граф ни за что не признался бы в этом. О, мой господин, вы не устаёте меня восхищать, пускай и такой мелочью. Всё в вас вдохновляет меня на дальнейшие действия, и более всего то, что теперь вы наконец-то не остаётесь равнодушным к моим маленьким невинным провокациям. И вы будете терпеть их до поры до времени. Пока эмоций в вас не накопится достаточно для взрыва, после которого вам уже не удастся остаться прежним.

Они сидели друг против друга всю дорогу в немом противостоянии, как будто тот, кто заговорил бы первым, проиграл. Но у каждого из них хватило упрямства на целые мили вперёд, до обожженных огнём и ледяным ветром развалин, в которые превратилась вся прошлая жизнь маленького мальчика. Они увидели их, когда экипаж остановился, казалось бы, в самом сердце пустынных земель. Почерневшие камни приветствовали юного графа и его слугу, одиноких среди незримых могильных плит. Умершие, как и надлежит, покоились в кладбищенской земле, но их невесомые души, казалось, прилетали сюда с ветром, чтобы найти утешение – и не находили его.

Холодок пробежал по спине Сиэля, когда он впервые со дня гибели родителей увидел останки дома, где так беззаботно и радостно провёл детство. Сотни раз он пробегал вверх-вниз по широкой лестнице, ныне выгоревшей дотла, сотни раз прятался в коридорах, где после ревело неукротимое пламя. Родное жилище, утратив рассудок, встретило его угрюмым молчанием, и он не смог заставить себя подойти ближе, заглянуть в провалы окон, войти в распахнутый в немом крике дверной проём парадного входа. В нерешительности он замер в отдалении, с болезненным упорством пытаясь отыскать в сердце хотя бы крошечную крупицу искренней боли, но тщетно. Боль его сгорела вместе с этими стенами, которые прежде казались такими незыблемыми. An Englishman’s home is his castle. Враки всё. Даже дом предал его, не вернул ни капли самообладания, только сделал хуже. Настолько хуже, что Сиэль начал задыхаться, снова; как же он ненавидел это чувство беспомощности, когда горло и нутро скручивало морским узлом, и контролировать собственное тело оказывалось невозможным.

А что он надеялся увидеть? Отстроенный заново особняк? Как по волшебству, пока его пытали и калечили выжившие из ума последователи культа? Было бы неплохо. Мальчик кивнул самому себе. Было бы так… славно вновь ощутить себя дома, обмануться на миг и позволить себе поверить в то, что произошедшее – лишь страшный сон, затяжная болезнь, которую удалось, наконец, изгнать. И пусть пока он был слаб, пусть руки его дрожали, он смог бы черпать силы из блаженного забытья, которое подарила бы ему привычная обстановка.

Но только не теперь.

- Идём, - приказал Сиэль. – Не стой столбом.

Под удивлённым взглядом дворецкого мальчик развернулся и зашагал прочь. Его не волновало, что экипаж уже был отпущен и теперь на полной скорости направлялся к Лондону. Слуга в чёрном исполнил бы любой приказ. Даже такой нелепый, как немедленное возвращение сразу же после прибытия. Делать здесь, в царстве ненависти, горечи и трагедии, было нечего.

- Господин граф! – послышался дрожащий старческий голос, в котором, однако, не было и намёка на слабосилие. В нём ясно звучала мудрость прожитых лет, мудрость опыта и знания. – Постойте! Постойте же!

Ветер нёс оклик прочь, но он продолжал звенеть в воздухе, как будто звавший был совсем рядом, в двух шагах от лондонского тракта.

Сиэль невольно оглянулся, а, оглянувшись, остановился, взглядом приказав Себастьяну сделать то же самое. Упрямое удушье внезапно уступило место надежде, когда на дороге рядом с развалинами, на дороге, которой здесь прежде не было, возникла долговязая чуть сгорбленная фигура, в которой ещё угадывалась идеальная выправка и стать дворецкого уважаемого семейства.

- Господин граф, - несколько запыхавшись, повторил спешивший к ним человек. Движения его были угловаты, возможно, из-за возраста и сопутствующих недомоганий, но решительны. И в этой решительности не было места неискренности. В этой благородной решительности сквозила радость встрече, животворящее облегчение, о котором говорят «будто камень с души свалился». – Как же я рад видеть вас живым!

И прежде чем Сиэль успел сказать хоть слово, его заключили в заботливые объятия, в которых было столько неподдельной теплоты, пускай и сдержанной, что у мальчика подкосились колени. Боль, радость, родительская нежность, - всё вдруг вернулось, хлынуло внутрь, невыносимо, несоразмерно его душе, которая разучилась испытывать столь интенсивные чувства – и теперь постигала эту сложную науку заново. Сердце глухо стукнуло в груди раз другой, прежде чем вернуться к прежнему ритму.

- Танака, - пробормотал Сиэль, не в силах сопротивляться этой волне воспоминаний, и с детской досадой зажмурился, почувствовав, как в уголках глаз нестерпимо защипало от близких слёз.

Он не заметил, как во взгляде демона полыхнул алый огонёк. Мир людей вдруг показался ему бесконечно далёким и чужим. Он делал всё возможное, чтобы привести мальчика в чувство после мучений, которым тот подвергся, всё возможное, чтобы восстановить его силы, залечить его раны, но одно-единственное прикосновение человека, который, вероятно, значил для него многое, без особых усилий сломало лёд. И всемогущая сущность вдруг оказалась слабее старика, доживающего свой век. Непостижимые. Загадочные. Другие. Вот какие они, люди. И понять их дано не каждому.

Ветер принёс неожиданное тепло, как будто в один миг переменился с неприветливого и угрюмого северного на лёгкий и беззаботный южный, такой жизнерадостный, что даже развалины, казалось, вздохнули, подставляя его мимолётным целительным поцелуям изъеденные трещинами бока. Сиэль успокоено повёл плечами и мягко отстранился, с благодарностью кивнув старому слуге, который остался верен его семье даже после гибели четы Фантомхайв.

Как только Себастьян заметил, что за ним наблюдают, он погасил алое пламя, прикрыв глаза. Танака, очевидно, с самых первых минут обратил на него внимание, хотя и не подал виду. Его цепкий взгляд изучал незнакомца начиная с чёрных начищенных туфлей до порядком отросших чёрных волос, отмечая каждую деталь. В облике Себастьяна не было изъяна или небрежности, но что-то всё же насторожило старого дворецкого. Слишком дерзкий взгляд. Слишком непокорный подбородок. Слишком насмешливые губы. Откуда он взялся?

Чёрный дворецкий вдруг шагнул вперёд и, прижав к груди руку, поклонился.

- Нас не представили, - проговорил он, едва заметно улыбнувшись. Танака же нахмурился. – Я – дворецкий юного графа Фантомхайва…

- Себастьян!.. – протестующе одёрнул его Сиэль, но тот и не подумал остановиться.

Вольность. Несусветная вольность!

- Рад познакомиться с вами, господин Танака, однако…

Старый слуга церемонно кивнул, но ничего не ответил. Признаться, манеры этих новоявленных дворецких, современных горничных и гувернанток ему совершенно не нравились. В те времена, когда он сам поступил на службу, лишний раз открывать рот в присутствии хозяина считалось дурным тоном. Ведь каков признак хорошего слуги? Верно, его незаметность. А этот… странный джентльмен так и норовил привлечь к себе внимание. Более того, позволял себе игнорировать замечания своего господина.

- …нам придётся покинуть вашу гостеприимную… пустошь. Юный граф устал от вида развалин и пожелал вернуться в Лондон.

- Не обращай на него внимания, - пробормотал Сиэль, беспомощно вглядываясь в лицо старика. – Я собирался уехать, пока не увидел тебя. Но теперь я хотел бы…

Танака осторожно обернул руку вокруг плеч мальчика, не желая отпускать его прямо сейчас, не желая смотреть, как он уходит в сопровождении фигуры в чёрном. К тому же, было кое-что, о чём Сиэль не мог не узнать, приехав сюда.

- Неужели вы вернётесь в Лондон, так и не увидев нового поместья? - эти слова были обращены, скорее, к слуге, нежели к Сиэлю, но мальчик вдруг сжался, как под ударом, и порывисто схватился за руку… Себастьяна. Седые брови Танаки взметнулись, и на мгновение-другое он замер, глядя, как маленькая ладошка графа тонет в большой руке дворецкого. Такие жесты выходят сами собой, они не могут быть отрепетированы или навязаны. Они отражают глубинные стремления и верования души и доказывают существование незримой, но прочной связи, которая зовётся… доверием. Танака испытующе взглянул на мальчика и поразился той жажде защиты, которая светилась в его единственном глазу цвета предгрозового моря.

Впрочем, Сиэль почти сразу же справился с собой и, нетерпеливо высвободив кисть, оттолкнул дворецкого, который не выразил ни малейшего недовольства подобным обращением. Что ж, выдержки у него, пожалуй, и хватает…

- Нового поместья? – хрипло переспросил мальчик.

- Прошу следовать за мной, - кивнул Танака и на удивление быстро для своего возраста двинулся вниз по дороге.

Путь оказался неблизким. Отвыкший от пеших прогулок Сиэль совсем выдохся, но ни одной жалобы не сорвалось с его губ. Он позабыл о том, как жаловаться, поскольку долгое, очень долгое время, почти целую вечность, втиснутую в рамки одного месяца, рядом с ним не было ни единой души, готовой выслушать хотя бы тихую просьбу о глотке воды.

Они шли друг за другом, след в след, хотя дорога была достаточно широка, чтобы по ней колесо к колесу могли проехать, по меньшей мере, три повозки. Вскоре закопченные руины остались далеко позади, в парке, который здесь, на границе с лесом, почти не пострадал от пожала. Многолетние деревья, сейчас ещё голые, весной мечтали утонуть в свежей зелёной дымке первых распустившихся почек. Наверняка, жить здесь было бы чудесно. Даже теперь.

Когда из-за холма, наконец, показались, будто мачты кораблей в порту, первые сваи и укрепления, Сиэль замер, не веря своим глазам. Сейчас ещё сложно было сказать, что из этого выйдет, но сама мечта, сама мысль о том, что рано или поздно здесь вырастут стены, способные противостоять невзгодам, внушала трепет.

- Так… это всё ты устроил, Танака?

Старый слуга поклонился.

- Разве я мог поступить иначе даже после гибели ваших родителей? Я всегда знал, что вы вернётесь, граф, и ждал вас. Но я не смог бы встретить вас с пустыми руками. Поэтому сделал всё, что мог.

Себастьян не отрывал от него ярких глаз, в которых горела искра неподдельного интереса. Какой любопытный человек. Ни за что не доверился бы незнакомцу в чёрном, однако в своей деликатности не посмеет заявить об этом прямо. Но будет наблюдать, будет следить всякий раз, когда представится такая возможность. И, уж конечно, сделает всё возможное, чтобы уберечь юного господина от беды.

- Здесь будет ваш кабинет, милорд, а здесь – просторная спальня. Работы ещё много, но весной, как потеплеет, дела пойдут быстрее.

Сиэль с благодарностью пожал его худощавую ладонь.

- Спасибо, Танака.

В ответ слуга взял его руки в свои и с укоризной взглянул на Себастьяна.

- Граф, да ведь вы совсем замёрзли! Пальцы у вас просто ледяные. Пойдёмте, я заварю чай для вас и вашего… нового дворецкого. Я временно обитаю в домике для прислуги неподалёку. Прошу быть гостем в моём скромном жилище. При ваших родителях, граф, этот дом редко использовался, в основном, для хранения инвентаря и припасов на чёрный день, но теперь положение такое, что выбирать не приходится. Впрочем, там довольно уютно. Вы и сами сможете в этом убедиться.

Строение с покатой крышей притаилось в роще, которая в тёплое время года, должно быть, вовсю шумела листвой на ветру. Сейчас же она, казалось, сонно покачивала голыми ветвями, но не за горами был тот миг, когда первая пташка совьёт здесь гнездо по весне.

К счастью, идти было недалеко, иначе Сиэлю пришлось бы признать поражение. Ноги едва держали его, а ведь прошло не так уж много времени. Собственная слабость поражала его и злила. Он плохо помнил, каким был до пожара, но, очевидно, таким разбитым и изломанным он не чувствовал себя даже в те дни, когда тяжело болел. Каждый новый шаг давался мальчику с большим трудом, поэтому, увидев низкое каменное крыльцо и дверь, он несказанно обрадовался, как если бы постройка поместья уже успешно завершилась.

Снаружи дом выглядел крошечным, однако внутри оказался гораздо просторнее. Сиэль по достоинству оценил мягкость кресла, в которое Танака с заботой усадил его. Поднос с чашками и сладостями доставил старый слуга, однако чай Себастьян налил юному господину сам – по общему молчаливому согласию. Так они и разделили обязанности, стараясь угадать невысказанные желания графа, который время от времени, казалось, забывал об их присутствии, погружаясь в собственные мысли. Усталость мальчика теперь была очевидной, изящно изогнутая ручка вот-вот готова была выскользнуть из слабеющих пальцев, поэтому Себастьян бдительно следил за её местоположением, готовый в любой момент подхватить тонкий фарфор и уберечь его от неминуемой гибели. Он чувствовал на себе пристальный взгляд старого слуги, но не подавал виду. Просто действовал так, как и в любой другой день. Был хорошим дворецким. И когда чашка опустела, а голова графа склонилась так низко, что длинная чёлка закрыла бинтовую повязку, Себастьян осторожно поднял его на руки и отнёс в спальню. Танака любезно проводил их, а после предложил составить ему компанию в гостиной.

Сумерки ещё даже не начали сгущаться, но старый слуга всё же зажёг свечи. Дворецкий в чёрном задумался на миг, было ли это проявлением слабости или простой прихотью, но в конечном итоге отложил решение этой загадки до лучших времён. Ему было интересно знать, что может ему сказать человек, проживший жизнь и многое повидавший. Тень смерти ещё не витала над ним, Себастьян знал это, но силы его были на исходе. Однако смелое начинание – возрождение поместья, от которого остался лишь пепел, - вызывало невольное восхищение даже у демона.

Некоторое время они молча пили чай, глоток за глотком, не говоря ни слова, а после Танака попросил разрешения закурить.

- Этот мальчик заслуживает большего, нежели страдания и унижения, - пробормотал он, разжигая трубку. Руки его немного дрожали. Аромат зелёного чая мешался с ароматом табака, терпким, горьким, но неожиданно приятным. – Он имеет право на жизнь, у него слишком много незаконченных дел.

- Уверен, так оно и есть, - согласно кивнул Себастьян, но особого чувства в его словах Танака не уловил. Он задумчиво выдохнул сизый дым и украдкой взглянул на собеседника, который сидел необычайно прямо, устроив руки на подлокотниках, и всем своим видом являл уверенное в себе спокойствие, достоинство и… благосклонность. Не будь на нём форменного фрака дворецкого, Танака принял бы его за герцога или графа. И всё же сколь глубоко ни укоренилось бы в нём уважение к высшему классу, он не мог отмахнуться от навязчивой мысли о том, что всё это – и белоснежная рубашка, и галстук, повязанный самым изящным образом, и даже сдержанная улыбка, - лишь маска, за которой скрывается затягивающая пульсирующая глубина. Тёмная материя, которая принимает только ту форму, какую сама пожелает. И теперь ей вдруг вздумалось стать дворецким.

Танака на миг зажмурился, не понимая, сходит ли с ума или же рассуждает разумно. Это непонимание было тревожным знаком. Слуга четы Фантомхайв по сей день умудрялся сохранять ясный ум, но сегодня, встретив таинственного незнакомца в чёрном, он вдруг усомнился в том, за что держался каждый миг уходящей жизни. Перед собой он увидел молодого человека, идеального дворецкого, способного предвосхитить любой приказ своего господина, и содрогнулся. Он не знал, что именно пугало его, и, кажется, не хотел знать. Мундштук скрипнул в его зубах, но Танака взял себя в руки и, выпустив в воздух с полдюжины серых колечек, нарочито задумчиво осведомился:

- И что же с ним произошло? Где он побывал? Откуда вернулся?

Из преисподней, шепнул ему внутренний голос, но это предположение показалось слишком чудовищным. Из этого объятого огнём и ужасом хаоса никто ещё не возвращался.

Дворецкий в чёрном смотрел на него с любопытством, и Танака вдруг заподозрил, что тот прочитал его мысли – и с иронией отнёсся к подобной глупости, присущей только людям, только людям, но никак не… кому? Новое предположение, ещё невероятнее прежнего, заставило Танаку с тревожной улыбкой вытряхнуть пепел из трубки и набить её заново.

- Едва ли я в праве говорить об этом, – заметил Себастьян, склонив голову в вежливом поклоне. – В конце концов, я ведь простой слуга.

- А слуги преданно хранят тайны своих господ, – добавил Танака, налив себе ещё чая. – Какими бы страшными ни были эти секреты.

- Именно, - кивнул чёрный дворецкий. – И я готов следовать этому правилу до конца. Ведь для меня благополучие юного господина превыше всего.

Это прозвучало до странности... искренне. Танака для верности остро взглянул на собеседника, но тот спокойно посмотрел в ответ, нисколько не изменившись в лице, как, бывало, менялись слуги, стоило уличить их во лжи или подлоге.

- Хочется верить, - медленно проговорил старый дворецкий, ощущая, как дым першит в горле. Курение, очевидно, не шло ему на пользу. – Потому что я знаю его с рождения, и теперь с уверенностью, которая мне самому причиняет беспокойство, могу сказать, что он на грани. Он и прежде не отличался особенно крепким здоровьем или впечатляющей силой духа, но сейчас предать его – всё равно что уничтожить. Он не переживёт новых потрясений.

О, нет, уважаемый господин, боюсь, вы ошибаетесь. Потрясения – ключ к развитию, и они сыграют свою роль в судьбе маленького мальчика, как только придёт время. Но распорядиться им следует мудро, и в этом может помочь только опыт. Опыт ювелира, способного из души создать произведение искусства.

- Для меня благополучие юного господина превыше всего, - повторил Себастьян, и Танаке показалось, что каждое из этих слов эхом отозвалось в гостиной.

***

Сиэль не знал, сколько он проспал. Комната тонула в серых сумерках, ноздреватых, как тающий снег, и мальчик никак не мог понять, где же он оказался. Тёмные стены цвета старого вина, чужие – да, определённо, чужие по ощущению – простыни и подушки. И воздух… даже воздух чужой, прохладный и безвкусный, незнакомый.

Привычное «Себастьян» готово было сорваться с губ графа, когда он с пугающей ясностью вспомнил, что его разбудило. Звонкий, как монета, слепяще яркий, как огранённый драгоценный камень, голос, который окликнул его по имени и позвал за собой сквозь сон, так что он не в силах был противостоять.

- Сиэль! – как звук весенней капели или звон колокольчика.

Это короткое восклицание манило его за собой, в февраль за окном, который вот-вот должен был смениться многообещающим мартом. Мальчик выбрался из постели и зашлёпал босыми ногами к двери, не думая о том, что за пределами спальни, должно быть, не так уж и тепло. По крайней мере, в ночной рубашке, лёгкой и тонкой, которая не защитила бы тело даже от случайного сквозняка, не говоря уж о ветре.

Выбравшись на крыльцо, Сиэль вдруг осознал, что сумерки, которые поначалу показались ему вечерними, на самом деле знаменовали собой тусклый рассвет, который вот-вот разгорелся бы, не окажись небо затянутым низкими тучами. Голых ног коснулось дыхание не сдавшейся ещё зимы, но мальчик решительно зашагал по тропе, влекомый одной-единственной мыслью: кто-то или что-то ждало его среди руин, так далеко, что сердце сжималось до боли. Он не сумел бы остановиться, даже если бы захотел. Его волю подчинил себе зов, который заставлял кровь в его жилах бежать быстрее, как будто ему пообещали раскрыть некий секрет, который он мечтал узнать всю свою недолгую жизнь. Чего, конечно, не могло быть, ибо его жизнь в поиске началась совсем недавно.

Путь к разрушенному дому мимо зачатков новой постройки оказался на удивление быстрым. Сиэль почти что бежал, хотя накануне не мог бы и подумать о том, что такое возможно. Вперёд его гнало только стремление выведать, получить ответ. Желание, которое он не испытывал с тех пор как вернулся. Спотыкаясь и едва не падая, он запускал руки в спёкшуюся пыль, в золу, в обгоревшие останки своего прошлого и не находил, никак не находил того, что было ему нужно. Тревожил мёртвые камни и почерневшие балки, которые оставляли на ладонях грязные росчерки, но не находил. И вот, уже отчаявшись, оглушённый слишком звонкими «Сиэль, Сиэль, Сиэль!!», он вдруг остановился среди созданного пламенем и им самим хаоса, закрыл уши ладонями и попытался отыскать в какофонии звуков путеводную нить. Она, тонкая и незримая, бегло скользнула сквозь пальцы, но Сиэль обманным манёвром почти позволил ей уйти, чтобы в следующий же миг безжалостно зажать в кулаке. И тогда он увидел его. Кольцо с большим небесно-голубым камнем.

Земля бросилась ему на встречу, и он упал, разбив в кровь колени. Но боли так и не ощутил. По сравнению с тем, что он чувствовал, когда раскалённый металл прожигал его тело насквозь, любая ссадина была сродни комариному укусу. Его восприятие боли, как и восприятие голода, притупилось, создав странный парадокс. Любое прикосновение Сиэль переживал труднее, чем царапину. Наверное, теперь он был обречён на то, чтобы вздрагивать всякий раз, когда кто-то ласково проводил по его волосам или целовал в лоб, не обращая внимания на синяки и шишки.

Кольцо смотрело на него единственным синим глазом. Между ними оказалось так много общего. Ему тоже довелось терять. Рука, на которую оно было одето, рассыпалась прахом. Никогда больше Сиэль не прижмётся щекой к её ладони. И металлический ободок кольца больше не станет её украшением. Они искали друг друга, потерянные в собственном одиночестве, и не могли однажды не найти.

Возможно, из-за него Сиэль и приехал в поместье. Что-то звало его. Что-то не желало оставлять его, хотело завершить трансформацию и окончательно похоронить прежнего Сиэля. И он подчинился, он потянулся к кусочку прошлого, который мог привести его к неизвестному пока будущему. Когда он надел кольцо, которое оказалось ему велико, маленький мальчик исчез навсегда. Родился граф Фантомхайв, хладнокровный и беспощадный, тот, кем он всегда был, стал в тот момент, когда заключил контракт. Но за мгновение до рокового согласия он был просто Сиэлем, маленьким испуганным измученным ребёнком, прикоснувшимся к тьме.

- Это больно? – спросил он, узнав про печать.

Первым вопросом, который он задал, было «Это больно?». Он так боялся, что его снова заставят почувствовать режущую, жгучую, колющую – любую – боль. Он ненавидел саму мысль об этом. Ему казалось, что чувствовать боль даже хуже, чем быть запертым в клетке.

Алые глаза – всё, что Сиэль мог видеть, - не мигая, смотрели на него, и в них не было ничего, кроме адского пламени. Ни сострадания, ни сожаления. Только бесконечность, кружащая голову. Бесконечность пропасти, на краю которой стоишь, замерев, не в силах оторвать взгляда от смертоносной глубины.

- Немного. Но вы столь юны, и я постараюсь сделать всё как можно осторожнее.

Усталые глаза мальчика смотрели на демона без страха. Как будто сказанное могло служить гарантом безопасности. Но тогда Сиэль ещё не мог знать, что демоны не находят нужным лгать.

- Да, пожалуйста.

Тепло пришло изнутри, став жаром, и Сиэлю на миг показалось, что в глаз попала крошечная раскалённая песчинка, которая тут же исчезла, растворилась в навернувшихся слезах. Моргнув, мальчик почувствовал что-то вязкое на ресницах. Левый глаз был обычным, солёная влага осталась всего лишь влагой, ничем больше. Но с правым всё обстояло иначе. Пальцы окрасились в ярко-красный, стоило лишь Сиэлю коснуться щеки. Он плакал кровью. Кровь кляксой расплывалась на коже.

Он испуганно впился взглядом в клубящуюся тьму.

- Ты!..

Чёрные перья мягко всколыхнулись.

- Всё в порядке. Вы ведь больше не чувствуете боли?

Сиэль со вздохом стёр с лица кровавые капли. Да. Так оно и было. Демон сдержал своё обещание, и упрекнуть его было не в чём. Контракт был заключён. Но, кажется, в силу вступил он только теперь, когда кольцо отца, деда, прадеда с ликованием отдалось в руки последнему из рода Фантомхайв. Теперь ты мой, шептало оно графу, а я – твоё, и ни одна сила не в состоянии этого изменить. Я буду с тобой до конца, а после покину, и кто знает, какой будет моя дальнейшая судьба. Но об одном могу сказать с уверенностью – пока живо это тело, я не отпущу тебя. Я впитаю твою суть и услышу твой последний вздох, как слышало множество предсмертных хрипов. И ты услышишь их тоже. Ты будешь слышать их в ночной тишине, захочешь сбежать от них, но всё равно останешься со мной. Потому что я – символ твой власти и твоей слабости, символ ненависти, ставшей твоей второй натурой, и ты не посмеешь избавиться от меня.

- Милорд, вы простудитесь, - мальчик крупно вздрогнул, будто очнулся от глубокого, глубочайшего сна, похожего на… смерть. Кажется, на какое-то время он выпал из реальности и совершенно забыл о том, где находится и как холодно вокруг.

Он зябко поёжился. Пальцы на руках и ногах совсем онемели. Ветер трепал полы ночной рубашки, и Сиэль почти почувствовал благодарность, когда дворецкий снял пальто и набросил его на острые плечи.

- Не пора ли нам возвращаться?

Он помог юному графу подняться и, кажется, только сейчас заметил разбитые колени. Короткий вздох вырвался у Себастьяна, когда он присел перед мальчиком, чтобы осмотреть раны.

- Такое слабое тело. Так легко разбить, сломать, уничтожить. Такая ценность…

Он накрыл ссадины рукой. Наверняка, на белых перчатках остались кровавые разводы.
Эта мысль отчего-то страшно разозлила Сиэля.

Он вдруг сжал голову Себастьяна в ледяных ладонях и приподнял, а сам наклонился к нему так низко, что смог ощутить его дыхание на своих губах, прохладный запах чёрных волос, кожи, увидеть пламя в глубине его зрачков, и прошептал на ухо:

- Зачем ты всё это делаешь? Отвечай честно.

Во взгляде человечка читалась такая смешная… надежда. Мой маленький господин, до чего же вы наивны. Вы и правду полагаете, что… ах, неужели? Вы и вправду так думаете? Мне жаль разочаровывать вас, но это необходимо для перехода на новую ступень. В противном случае вы навсегда останетесь здесь, слишком близко ко мне, вцепившись в мою руку. Но связь контракта между нами не должна служить поводом для симпатии. Она должна волновать вас, провоцировать и раздражать, иначе происходящее между нами станет слишком скучным, слишком серым. И в этом случае игра потеряет смысл. Сейчас – всего через мгновение – я не оправдаю ваших ожиданий, безжалостно разобью все ваши иллюзии, если таковые ещё остались, и, господин, прошу простить меня за это.

- Я никогда не лгу, - последовал спокойный ответ. – Мне нужна самая лучшая душа. И я получу её. Совсем скоро она будет… готова.

Миг-другой их взгляды были одним целым, пока Сиэль не разорвал зрительный контакт. Именно тогда и случилась первая пощёчина. Она ожгла щёку дворецкого, яркие глаза которого расширились от удивления и восхищения этой безрассудной смелостью, граничащей с безумием, дуростью, капризом.

Сиэль словно бы ожил после этого - решительно оттолкнул Себастьяна, так что тот едва не упал, и, путаясь в слишком длинных фалдах фрака, шагнул назад. Глаз его горел ненавистью.

- Пошёл прочь! Прочь от меня! - закричал он, вспугнув диких голубей, которые устроили в развалинах гнездо.

Он был слишком взбудоражен, чтобы заметить улыбку в уголках губ дворецкого, и слишком измотан, чтобы сопротивляться ему в полную силу. Подхватив разгневанного графа на руки, Себастьян устремился к дому Танаки, чтобы согреть ванну и предотвратить возможную простуду юного господина. Тот был нужен ему здоровым, готовым к новому этапу своего существования. Одна эмоция сменяла другую, и этот процесс был необратим. Воспитание души продолжалось.