Delirium

[Reno89]

Название: Delirium
Автор: Reno
Категория: RPS, вкрапления POV Мэтта, angst, drama, romance
Рейтинг: NC-17 (ох, и странное нц =)
Пейринг: Мэтт/Джаред, намёки на Шеннон/Томо
Предупреждения: первое слово – бред, второе слово – пафос, третье – ОСС, пожалуй. Скорее всего, местами даже весьма очевидный. Куда катится мир =)) А ещё – я никогда не устану искать составные прилагательные, и, кажется, в этом случае я превзошла сама себя =)
От автора: 1)С одной стороны, это рассказ, олицетворяющий мои метания между двумя по-своему замечательными фэндомами, результатом которого стало возвращение блудного сына (в моём случае – дочери =)) к истокам и корням - 30 seconds to Mars. С другой же – это просто фанфик, повествующий о человеке, который запутался в себе. Так уж вышло, что человеком этим оказался Мэтт Воктер.
2) Мне понравилось собираться мозаику фанфика Shut in, в котором всё перемешалось, составляя одну витражно-металлическую композицию, и я решила придать данному рассказу подобную форму.
Приятного прочтения!

Начало

I wanna shut the door
And open up my mind
Linkin park “Runaway”

Я проследил взглядом за Джаредом, который медленно продефилировал мимо меня, осторожно устроив вазу с пятнадцатью алыми розами на низком журнальном столике, и с внезапным ужасом осознал, что ничего не чувствую. Джей улыбнулся мне, послав воздушный поцелуй, и, клянусь, это было минутой откровений – моего собственного сознания, чёртового сознания, которое подложило мне такую свинью в один из прекрасных летних вечеров. Кажется, даже эти кровавые цветы были скрытой грёбанной почти неосознанной капитуляцией – и это причиняло мне боль, нестерпимую, жгучую, несправедливую, и я не представлял, что это всё могло бы значить и каким образом можно избавиться от неприятного желчно-спазматического ощущения в животе.

На данный момент вопросом первостепенной важности для Мэтта было это классически-обыденное «Белые или красные?». Возможно, если бы нашёлся какой-нибудь до крайности понимающий селекционер, который вывел бы новый сорт роз – не важно, каким образом – отличающихся своей невероятной кровавой белизной, то у Воктера, пожалуй, исчезли бы любые причины спорить с самим собой. В цветочном магазине было слишком душно, чтобы пытаться мыслить адекватно и логично. Неимоверно хотелось схватить первый попавшийся под руку букет, швырнуть на прилавок несколько изрядно помятых купюр, и, пробормотав с видом беспричинной щедрости:
- Сдачи не нужно, - умчаться со скоростью ветра, чтобы больше никогда, ни за что не возвращаться, пусть даже этот спичечный коробок, сложенный из аккуратно сформированных глиняно-красных совершенно игрушечного вида кирпичей, окажется единственным на всей Земле местом, где можно совершенно свободно и законно приобрести охапку колючих и злобных, нежных и хрупких цветов невероятно глубокого цвета.
- Я могу вам чем-нибудь помочь? – вежливо осведомилась продавщица – кажется, она же – хозяйка заведения, дама, рыжеватые волосы которой вились, непослушными прядями спадая на лоб, пропитанные этим лёгким ароматом сирени – акварель с яркой искрой горечи - пополам с жасмином. - Вы здесь уже четверть часа, но так и не смогли ничего выбрать.
Мэтт улыбнулся немного растерянно. Нет, на самом деле, ему хотелось бы исчезнуть, испариться, чтобы не чувствовать кожей этого чересчур участливого взгляда, чтобы не наблюдать за тем, как безликие покупатели, до этой минуты сосредоточенно изучавшие георгины и фуксии по правую руку, медленно, но неотвратимо оборачиваются, чтобы взглянуть на возмутителя спокойствия, оценить степень угрозы собственному хрупкому, словно китайский фарфор, душевному равновесию, и уж тогда решить, стоит ли тратить драгоценное время на...
И эта мысль слишком затянулась.
Мэтт покачал головой, одновременно отвечая и себе, и даме за прилавком, только теперь заметив, что её пальцы выкрашены в зелёный – сок десятков стеблей впитался в кожу.
- Следует работать в перчатках, - задумчиво проговорила она, улыбнувшись. – Но ведь в этом случае не чувствуешь ничего определённого – ни жизни, что ещё теплится в этих срезанных, фактически мёртвых цветах, ни бархата лепестков...
Воктер пожал плечами, надеясь, что ему вовсе не обязательно каким-то образом комментировать данную фразу. Проблем и без того было достаточно. Место главной из них занял странный и, казалось бы, весьма нелепый вопрос, который назойливой мухой кружил внутри черепной коробки, мешая собраться с мыслями и решить, наконец, стоит ли тратить собственное терпение на то, чтобы позволить одному из этих дерзких, по-своему прекрасных и отвратительных в силу различных ассоциаций букетов одержать верх в воображаемом состязании, устроенным самим Воктером. Зачем? Для чего всё это: неожиданно открывшийся новенький цветочный магазин как раз на пути к дому, асфальтированный летний вечер и высокий тёмный купол неба, усыпанный бледными звёздами. Для чего людям розы? Они мертвы и через пару суток станут не более чем мусором, но ведь ноги сами привели его, Мэтта, к дверям этого ярко освещённого стеклянно-праздничного рая, и теперь ему предстояло провести немного времени наедине с собой в попытке найти ответы.
Причина первая. Эгоистичная.
Мэтт, что уж скрывать, любил цветы. Хотя никогда не покупал их для себя. Розы, тюльпаны, ромашки – не важно, ему просто нравилось видеть их в вазе, кружке, банке, пластиковом стакане – где угодно. Они проживали свою короткую маленькую жизнь и в определённый момент умирали так тихо, что, казалось бы, никто не должен был этого замечать, но Воктер видел. Розы держались дольше остальных – за эту стойкость Мэтт был готов любить их больше, чем любые другие цветы, к тому же, как это удачно совпало, Джаред предпочитал именно эти плотно собранные бутоны, готовые вот-вот раскрыться подобно обитой бархатом шкатулке и явить миру свою нежную сердцевину. Так или иначе, Воктеру очень хотелось бы, просыпаясь, встречаться взглядом с высокими гордыми розами, помещёнными в хрустальную вазу.
Причина вторая. Мистическая.
То, как младший Лето обращался с цветами, всегда поражало Мэтта – он нёс их бережно, словно новорожденного ребёнка, и аккуратно развязывал ленты, скреплявшие букет. Любой другой на его месте, наверняка, воспользовался бы ножницами, не обращая внимания на осколки атласной красоты, но Джареду нравилось чувствовать прохладу шёлка на кончиках пальцев. И выражение его лица в тот момент, когда цветы оказывались в вазе, постепенно погружаясь в прозрачную воду, говорило лишь об одном: это ритуал, таинство, обычай... Именно осознание этого дарило невероятное ощущение гармонии и равновесия.
Причина третья. Необъяснимая.
Тревога была неявной – слишком тусклой для того, чтобы быть опознанной и идентифицированной. Колыхалась внутри, словно радужная бензиновая плёнка на поверхности новорожденных дождевых луж, не давая покоя, но и не заявляя о себе со всей важностью и осознанием собственной ценности. Невозможно было бы отнести её к разряду дурных предчувствий, озарений, осознаний... Она жила сама по себе, не пытаясь вступить в симбиоз с сознанием Мэтта, не стремясь к столь интимным отношениям, понимая, словно существо, наделённое разумом, что мышеловка в любой момент может закрыться с тихим щелчком, и уж тогда от Воктера не скрыться. Он мог бы провести бессонную ночь, но к утру наверняка разобрался бы в ситуации, вне зависимости от того, насколько неприятным могло бы оказаться это новое знание о собственном внутреннем мире.
Мэтт вздохнул. В данный момент он так старательно избегал себя. Сторонился. Отвергал любую попытку внутреннего голоса намекнуть на то, что цветы здесь, в сущности, не при чём, это всего лишь попытка объяснить настроение, состояние. Порой Воктер чувствовал себя точно так же, как и в те времена, когда Либби названивала ему весь день с одной лишь целью: убедиться в том, что её возлюбленный действительно работает в студии, а не развлекается в стрип-клубе. Стрип-клуб. Почему-то это было единственным местом, согласно незримому каталогу, составленному в её голове, где мог бы хорошо провести время тридцатилетний мужчина, скрывающийся от своей без пяти минут жёнушки. Однажды Мэтт попытался объяснить Либби, что в студии бывает достаточно весело, чтобы мыслей о стройных обнаженных телах даже и не возникало в его голове, но вовремя спохватился. Узнай девушка о возможности закатывать вечеринки в том узком, замкнутом пространстве, отделённым от мира прозрачной пластиковой перегородкой, при этом искусно смешивая их с репетициями, так что комар носа не подточит, она примчалась бы в студию на всех парах, чтобы лично убедиться в том, что её будущего мужа не засосёт в жарком поцелуе какая-нибудь уборщица-пылесос. Нет, на самом деле всё, что происходило там, нельзя было назвать полноценной вечеринкой. Профессионалы говорили о «студийной записи альбома», так что вскоре Мэтт перенял эту их привычку, хотя порой происходящее подозрительно напоминало любой из многочисленных концертов группы в миниатюре. И Воктер, конечно, совершенно не собирался грустить по этому поводу. Более того, он мог бы с лёгкостью наслаждаться организованным хаосом, но именно тогда его сердце впервые стукнуло тревожно, и ощущение раннего детства вернулось. Он чувствовал себя так, словно скрыл нечто значимое от, как ему казалось на тот момент, одного из самых важных людей в его жизни. Словно обманул. Словно он был в чём-то виноват.
Вот и сейчас, понимая, насколько он близок к той границе, за которой начинается бескрайнее море самокопаний, безмолвных обвинений в свой адрес, с сомнительной пользой проведённого времени, он улыбнулся продавщице, которая время от времени бросала на него полные сочувствия взгляды, словно хотя бы смутно догадывалась об истинных причинах его колебаний, и, без сожаления, но с вызовом взглянув в наглые зелёные глаза свежих молодых роз, покинул магазин, так ничего и не купив. Возможно, ему следовало бы обратиться к специалисту, но сейчас, в этот тёплый летний вечер думать о чём-то подобном вовсе не хотелось. Нужно было вернуться домой, к Джареду, который, пожалуй, уже начал волноваться, Воктер чувствовал это, и был почти готов схватить мобильный, чтобы, позвонив, ласково поинтересоваться, где его, Мэтта, черти носят.
Воктер демонстративно закатил глаза, представив себе эту картину, но тут же одёрнул себя, хмыкнув, понимая, что слишком далёк от истины.
- Эй, парень, это заведение – пустая трата времени и денег, - наждачно-скрипучий голос взрезал густое тепло летнего вечера, с трудом продираясь сквозь монотонный шум близкого шоссе, смешанный с едва уловимыми ритмами самбы, льющимися из приоткрытого окна танцевального клуба. – Пустая, совершенно бесполезная, как и все эти веники, что она там продаёт.
- Простите? – с некоторым удивлением переспросил Мэтт, в сознании которого моментально возникло насмешливо-оценочное «конкурент».
- Да разве ж это цветы, парень? Всё, как на подбор, клонирует она их, что ли? Мёртвые, лишённые души и той искры, что зажигает улыбки. Их сотни, тысячи в каждой из теплиц, толпы, а толпа, ты, верно, знаешь, безлика.
Воктер неопределённо пожал плечами. Ему вовсе не хотелось сейчас затевать бесцельный, но слишком уж долгоиграющий спор, который отвлекал его от единственной на данный момент цели: попасть домой как можно скорее. Но этот средних лет мужчина, удобно устроившийся на каменном бортике тротуара, провёл ладонью над собственными розами, несправедливо втиснутыми в одну-единственную пластмассовую чашу, и пробормотал:
- Они, бедняжки, совсем без воды остались, - и поспешно схватил разбрызгиватель, чтобы оросить наполовину раскрывшиеся бутоны прохладной мерцающей влажной пылью.
Мэтт прикрыл на миг глаза, надеясь, что эта ничем не примечательная улица, купающаяся в бархатных тёплых сумерках, этот странный человек, презрение которого к изящному и богато обставленному яркому магазину намекало на наличие зависти в арсенале его чувств и мыслей, направленных на вечную войну с окружающим миром, и его чёртовы розы, такие самоуверенные и несчастные, постепенно уйдут на задний план по мере того, как он, Воктер, шаг за шагом будет всё ближе к дому.
- Я выращиваю их в любви и строгости, - покачал головой мужчина, отрешённо глядя в пространство. – Каждая из этих роз обладает весьма своеобразным характером. Случись им оказаться в одной компании с тем пижонами, что она создаёт изо дня в день всё больше и больше, то они, несомненно, вышли бы победителями в битве интеллектов. Творческие личности. Непостоянные, капризные, но такие верные, уж я-то знаю. Они только делают вид, что им нет дела до жёсткого, как непроваренное мясо, мира, на самом же деле – это лишь вопрос самолюбия и простого человеческого достоинства...
Мэтт чуть нахмурился, чувствуя, как в его голове крошечная, но острая, как игла, готова взорваться маленькая граната боли. Ему вдруг показалось, что фразы мужчины и его собственные мысли переплетаются, сливаются и путаются, словно тонкие шерстяные нити клубка, так неосторожно попавшего в лапы озорного котёнка.
Розы...
Наверное, слова ночного продавца ненавязчиво напомнили ему об одном человеке, столь же импульсивном, как эти гордые цветы, столь же уязвимом без своих шипов.
- Купи букет, - улыбнулся мужчина, одним движением обхватив колючие стебли, чтобы резко вынуть их из чаши и дать воде стечь. – Не дай им умереть так бесславно. К тому же, лучше ты всё равно не найдёшь.
Зачем?
Мэтт усмехнулся. По крайней мере, у него есть хотя бы одна причина купить эти цветы, не претендуя при этом на роль Будды для роз. Пусть даже она и кажется в данный момент настолько нелепой.

В природе существует не так уж и много вещей, которые могли бы наградить Джареда Лето сомнением в собственных силах, неуверенностью в завтрашнем дне, заставить его почувствовать себя слабым. Я не преследовал подобной цели, я просто пытался разобраться в происходящем, вовсе не жалея о тех двадцати долларах, что теперь соседствовали с изрядно помятой полупустой пачкой Marlboro и пластмассовой побитой жизнью зажигалкой в кармане Мужчины-с-Розами...
Исколотые шипами пальцы и улыбка.
Атака оказалась неожиданной – или же я слишком расслабился.
- Зачем ты купил для меня эти злые цветы? – с лёгкой усмешкой поинтересовался Джаред, кажется, не намекая ни на что, не даря этому вопросу подтекста и скрытой основы, но я всё равно вздрогнул от внезапно накатившего приступа паники.
Мой милый младший Лето замер у окна, протягивая вперёд руки, так что я мог различить эти крошечные алые порезы на его ладонях. Наверное, он слишком смело и решительно сжал в руках чёртов букет, и вот теперь, Боже мой, расплачивался за это.
- Придётся опустошить бутылёк с йодом, - вздохнул Джаред, не глядя на меня, хотя мне всё это время казалось, что его взгляд, словно рентген, просвечивает насквозь мою бедную голову в поисках тайн, в поисках свежих, нераскрытых пока секретов, и снова стало страшно, да так, что передёрнуло невольно, словно кончик мизинца коснулся тонкого, почти незаметного оголённого провода. А всё потому, что я знал ответ на заданный ранее вопрос. Более того, ужас мой был вызван именно осознанием того факта, что Джаред прекрасно осведомлён об этом.
Его вопрос был риторическим.

Мэтт удивился, когда, коротко взглянув на круглый циферблат, обнаружил, что должен был оказаться дома не менее часа назад, но время вдруг пустилось вскачь, спутав карты, в равных пропорциях смешав по-ночному яркий свет фонарей с серебристым отблеском лунного сияния, приправив вечер пряными травами и духотой. Воктер неодобрительно покачал головой, досадуя на себя: особого желания выслушивать комментарии Джареда по поводу позднего возвращения не было, но, так или иначе, пришлось бы прямо сейчас признать, что вероятность подобного исхода слишком велика, чтобы малодушно топтаться под окнами в надежде проскользнуть в квартиру незамеченным. Мэтт шумно выдохнул, улыбнувшись собственным мыслям, в который раз отмечая, что в последнее время его сознание неустанно подсовывает ему странные образы и ассоциации, то ли намекая на что-то, то ли старательно сопротивляясь жажде насолить Мэтту по непонятным для него причинам. Порой это раздражало не на шутку, но в данный момент Воктер не обратил на себя самого никакого внимания: проблемы гораздо более глобального характера беспокоили его сильнее, чем он сам того хотел.
На головокружительной высоте распахнутые настежь окна всем своим видом говорили о том, что хозяева – ну, или хотя бы один из них, который удосужился прийти вовремя – вкушают заслуженный отдых, забыв о вынужденном одиночестве. Что-то среднее между равнодушием и затаённой обидой. Наверное, подумал Мэтт, Джей сейчас почти неосознанно проводит пальцами по прохладной ткани простыни, пытаясь одновременно и закутаться в покрывало, и избавиться от назойливой жары, что, при любом раскладе, закончилось бы ничем, учитывая привычку младшего Лето прятаться от окружающего пространства собственного жилища в спасительных сумерках спальни.
Машинально сунув руку в карман, Мэтт с некоторым необъяснимым и совершенно неуместным разочарованием почувствовал холодную тяжесть ключа с незамысловатым брелком, кольцо которого порой обвивалось вокруг большого пальца, не желая отпускать. Можно было бы прошипеть невнятно сквозь зубы пару крепких фраз в адрес самого себя, чтобы избавиться от неловкого и странного желания, но вместо этого Воктер подумал о собственной аккуратности, отметив, что в некоторых случаях данное качество не приносит ничего, кроме беспокойства. Как бы он ни старался, ключи он не смог бы потерять никогда. Причин не возвращаться просто не существовало.
Отчаянно надеясь на то, что неприятный разговор удастся отложить до утра по той простой причине, что Джаред уже успел задремать, ожидая, когда он, Мэтт, возникнет в двёрном проёме подобно печальному призраку, осторожно повесит ключи на маленький крючок около двери, запрыгает на одной ноге, пытаясь стянуть ботинки и одновременно сохранить равновесие, и, в конце концов, улыбнётся устало и нежно, словно запоздалое осознание собственного яркого и тёплого счастья вернётся к нему по окончании этой долгой и бесцельной прогулки по летнему раскалённому городу, неприветливо щурившемуся солнечными бликами приоткрытых в попытке глотнуть свежего воздуха окон, Воктер замер, прислушиваясь к тишине, наполнившей квартиру, а затем осторожно вставил тонкую металлическую пластинку ключа в замочную скважину. Ему следовало бы закончить с этим побыстрее, и тогда, вероятно, удалось бы провести несколько совершенно спокойных часов в благодатном одиночестве, пока один из первых и самых ярких лучей восходящего солнца не разобьёт вдребезги духоту ночи. Воктер хмыкнул, вспомнив, насколько хрупок сон Джареда, но постепенно, не сразу, он, Мэтт, научился управляться с дверью настолько ловко, что этот дорогой ему и одновременно настолько далёкий от реального мира человек мог жить спокойно, даже если нежданный приступ тревоги вынуждал Воктера вскочить посреди ночи или же бросить все дела днём лишь для того, чтобы выбраться наружу, ощутить слабое дыхание ветра на своей коже и осознать, что пока он вправе называть это жилище своим домом и чувствовать себя более или менее комфортно в его стенах.
Сила привычки, нет, возникшее приятным теплом в груди чувство шептало, звало Мэтта в спальню, где свет и тень играли в прятки, накладываясь друга на друга, расписывая пол и потолок невероятными фантазийными узорами граффити, так что на миг Воктеру показалось, что он вернулся в собственное далёкое детство, воспоминания о котором были так несправедливо стёрты из памяти, точнее, вытеснены событиями многих последующих лет. Может быть, именно тогда родилась на свет его страсть к росписи и рисунку, которая позднее обрела куда более определённые формы – изящные изгибы электрогитар.
Это дар, раздельно проговорил внутренний голос, быть здесь сейчас и чувствовать всю беззащитность спящего, в полной мере осознавая тот факт, что именно ты – на стражи его покоя. И наблюдать за ним – почти благословение, хотя в данный момент Мэтту казалось, что без мелкого мошенничества со стороны Бога здесь не обошлось. Ритуал должен был быть соблюдён, и это вовсе не доставляло Воктеру неудобств, лишь причиняло едва различимую боль, которую было так легко запрятать глубоко в сердце и забыть, как о мимолётном кошмаре. Приблизившись к низкой и широкой кровати, он задержал на миг дыхание, пытаясь понять, как далеко мог зайти Джаред в попытке разыграть его, но, кажется, всё было по-честному: он спал, по крайней мере, настолько крепко, чтобы не знать о происходящем. И это тоже было неотъемлемой частью, своего рода золотым правилом. Наверное, обряд создало сознание Джареда, но иногда у Мэтта возникали мысли о том, что, возможно, он тоже поучаствовал, а именно – согласился принять предложение и законы игры, главной целью которой было угадать. Нередко выходило так, что один из них возвращался домой раньше или позже другого, и это вовсе не зависело от совместной работы в студии или же бесконечно длинных разговоров по телефону, незримых улыбок и шёпота, который, обратившись электрическим сигналом, пронзал высушенный неисправным кондиционером воздух, чтобы через какую-то долю секунды проникнуть в хитросплетения схем и проводков, наполнявших нутро трубки мобильного. Именно для подобных ситуаций младший Лето выдумал особого рода прощание перед сном, «спокойной ночи, сладких снов» торжественная церемония, призванная укрепить их внутреннюю связь друг с другом. Поцелуй – лёгкий, едва ощутимый, мягкий и сладкий – в щёку, лоб, затылок – не важно. Главное заключалось в последующей немаловажной стадии – поиске ответа. Нужно было – ни много, ни мало – отдаться на милость собственных ощущений и понять, где именно кожи коснулись тёплые губы.
- Висок, - задумчиво прикусив нижнюю губу, проговорил, наконец, Джаред, отводя прядь волос, чтобы провести пальцами вниз по шее до ключицы.
Мэтт покачал головой: его глаза сияли.
- Вот, - осторожно обхватил он ладонь Джареда. – Запястье, Джей. Ты спал, раскинув руки, так что мне пришлось немного потревожить тебя, чтобы иметь возможность устроиться рядом. Тогда же я вспомнил о твоей просьбе.
Младший Лето смотрел на друга, широко раскрыв глаза. С тех пор он больше никогда не ошибался.
Вот и сейчас Мэтту нужно было найти своё успокоение в этом простом прикосновении, не важно, насколько встревоженным он себя чувствовал, ведь именно благодаря ритуалу – в сущности, безделке – он мог подарить хотя бы каплю спокойствия той буре, что бушевала в его душе.
Окинув взглядом Джареда, завернувшегося в тонкую простыню, так что контуры его тела проступали под тканью, он наклонился, чтобы подарить его угловатому плечу этот невинный поцелуй, согрев дыханием кожу. Прикрыв глаза, Воктер ощутил, как обратный ток энергии придаёт сил, так необходимых ему для очередной бессонной ночи наедине с красными розами, равнодушно благоухающими в неоднородной темноте. Обречённость и надежда слились воедино, так и не сумев достигнуть баланса, когда Мэтт, вздрогнув, обнаружил себя сидящим в кресле в гостиной. Он едва мог припомнить, как оказался здесь, а уж о том, не разбудил ли он случайно Джареда, и подавно. Где-то в глубине квартиры горел свет.
- Плечо, - сказал Джаред, прислонившись к дверному косяку. – Не думай, что я жульничал.
Мэтт смотрел на него так долго, что, кажется, немного ослеп от этой яркой сонной красоты, внезапно ощутив себя влюблённым мальчишкой, и это неожиданно возникшее ощущение немного успокоило его, приняв участие в борьбе против неясной тревоги.
- Я просто поставлю цветы в воду, иначе им не жить, - пожал плечами младший Лето, по правде говоря, несколько удивлённый подобной реакции. Что-то мешало ему спросить Мэтта об этом прямо сейчас, и он прошёл мимо него к столу, на котором покоился букет. Осторожно сжав его в ладонях, он поморщился от неожиданной боли, вспыхнувшей на коже подобно пламени.
- Джей? – неуверенно протянул Мэтт, очнувшись от своего сна наяву.
Тот молча покачал головой, не смея поверить, что эти слабые цветы только что предприняли свою маленькую, но агрессивную атаку, неосторожно ранив плоть.
- Джаред, - чуть более настойчиво.
- Зачем ты купил для меня эти злые цветы? – с лёгкой усмешкой поинтересовался Джаред, кажется, не намекая ни на что, не даря этому вопросу подтекста и скрытой основы, но Мэтт всё равно вздрогнул от внезапно накатившего приступа паники.
Наверное, для того, чтобы не чувствовать себя таким виноватым.

Утренний аромат кофе – это нечто совершенно уникальное, отличное от такового, присущего кофе полуденному и вечернему. Утренний аромат кофе – это символ пробуждения с надеждой на то, что всё устроится, всё обретёт смысл и успокаивающе-уютную ауру сонных улыбок и невнятных слов.
А ещё этот сливочно-горьковатый привкус означает то, что просыпаться всё равно придётся, каким бы отвратительным не казался неотвратимо наступающий день с его пронзительно-перманентной головной болью и невыносимой духотой предчувствий и догадок. И я, с трудом сдерживая недовольство, открыл глаза, заранее зная, что ночь была потрачена впустую. Если бы Джаред позволил мне провести немного времени наедине с собой, клянусь, сейчас всё было бы гораздо проще... хотя бы в каком-то смысле. Теперь же я вдруг ощутил себя совершенно бесполезным, и осознание того, что возможность вернуться к размышлениям появится ещё очень нескоро, отозвалась невнятной болью где-то внутри.
Мне нужно время.

Мэтт перевернулся на бок, стараясь двигаться предельно осторожно, чтобы не потревожить задремавшего под самое утро Джареда, который всегда был чуток к малейшим переменам настроений, происходящих в его ближайшем окружении. И он пытался бороться с дисгармонией своими методами, действенными порой, но отчасти наивными, надеясь, что эта добровольно-принудительная терапия возымеет действие, не важно, насколько долговечными будут её результаты.
- Ммм, - пробормотал младший Лето, вздохнув прерывисто и глубоко, и Мэтт был почти готов к тому, что сейчас он откроет глаза, и этот день начнётся по-настоящему: бесконечные вопросы, тревожный взгляд... Совсем не то, что нужно, чтобы дожить до вечера.
Задумчиво скользнув рукой по голой груди, Воктер поморщился, уверенный в том, что произошедшее ночью приснилось ему целиком и полностью: на это указывали обрывки воспоминаний, которые было слишком сложно собрать вместе, утвердив единственно правильный порядок следования событий. Простыня приятно холодила обнажённую кожу, и Воктер был вынужден признать, что сам факт отсутствия одежды указывает на несостоятельность его надежд.
По мнению Джареда, лучшим лекарством от усталой обречённости является секс: высвобожденные гормоны ускоряют ток крови и сердцебиение, заставляют тело работать, заставляют работать эмоции и чувства. Кажется, именно так это и звучало согласно его версии, хотя Мэтту порой не верилось в правильность данной теории, однако спор с младшим Лето – это не жёсткое и страстное противостояние, столкновение взглядов и мнений, но верный способ подогреть тот неистовый азарт, что горит в его душе постоянно, словно бутафорский огонь в «чёрт бы его побрал» искусственном камине.
Единственная проблема состояла в том, что «лечение» не соответствовало «болезни»: Мэтт вовсе не был измотан, напротив, чужеродная и нежеланная энергия кипела в нём, которая, мешаясь с возбуждением, окрашивала последнее в неприглядный тяжёлый буро-лиловый цвет страха и ненависти. Оглушённый желанием, заражённый жаром тела Джареда, он вынужден был бороться с собой, чтобы не дать этим неправильным с точки зрения любви и счастья чувствам выбраться наружу.
Но, видит Бог, младшему Лето вовсе не стоило провоцировать Воктера: в какой-то момент Мэтт испугался, что утратит контроль над собой и причинит Джареду вред. А этого он совсем не желал. Ему нужно было уединение и большая чашка крепкого чая – как олицетворение покоя и уюта. А вовсе не безумные любовные игры. В другое время - неделю, месяц назад Мэтт завёлся бы мгновенно, с радостью согласившись принять участие в происходящем, но сейчас... Внутри возникло и жило своей жизнью стойкое противостояние, которое не имело права на существование, но не собиралось уходить. Более того, с каждым новым днём оно разрасталось подобно злокачественной опухоли – незаметно, но до странности ощутимо – когда точно не знаешь, в чём причина недомогания, но смутно – с опаской и недоверием – догадываешься, пытаясь не поддаваться панике.
Даже сейчас, осознавая тот факт, что эти жалкие пять минут, оставшиеся до полного пробуждения, всецело принадлежат ему, Воктеру, Мэтт не смог бы так просто и непринуждённо облечь свои страхи и подозрения в вербально-откровенную форму: казалось, выскажи всё, что накопилось за столь короткий промежуток времени, и ужаснись словам, рождённым твоим же телом - жемчужно-серым веществом мозга, упругими голосовыми связками, всем грёбаным артикуляционным аппаратом, который, по сути, лишь инструмент, поэтому винить его, в принципе, не в чём. Можно со всей ответственностью досадовать на себя – но ведь и сознанию нельзя приказать думать избирательно и мыслить позитивно. Мэтт потряс головой в смятении: ему казалось, что он уже знает ответ, в состоянии объяснить собственное странное настроение, но никак не может решиться на откровение с самим собой. Стоило бы только сделать шаг...
- Привет, - потянулся Джаред, сонно моргая.
Ему не нужно беспокоиться о чём бы то ни было, с некоторым раздражением подумал Воктер, одновременно ощутив эту слабую, но такую воодушевляюще-тёплую волну нежности, захлестнувшую его, так что дрожь, прошедшая от кончиков пальцев по позвоночнику, замерла у основания поясницы, не дав опомниться и понять природу своего происхождения. Противоречивость иногда убивает.
- Доброе утро, - позволив себе чуть больше свободы, проговорил Мэтт, надеясь, что в его взгляде или выражении лица не было ничего компрометирующего. Секрет – незавершённый пока, бесформенный, как комковатый осенний туман - не давал покоя, и бороться с собой было тяжело.
- Помнишь? – озорной взгляд обжёг, словно калёное железо. Рука Джареда скользнула под простыню, и он прикрыл глаза, позволяя ощущению, которое ещё не успело раствориться без остатка в едва зарождавшейся духоте летнего утра, разлиться по венам, достичь сердца вместе с кровью, наполнить рот полузабытым металлическим привкусом в сочетании с приторной сладостью удовлетворения. – Мне понравилось.

Отчего же мне кажется, что в его словах нет искренности?

Наверное, это отдавало безумием, как стойкий запах лекарств в любой психиатрической клинике, который в любой момент готов указать на наличие тримекаина, амфетамина, оксилидина... Короче, сдать всех и каждого с потрохами. И мне вовсе не нужно убеждать себя в том, что вот-вот всё пройдёт... сейчас, через минуту... мм, Джей... потому что это уже никогда не кончится.
Он мог бы вскрыть себе вены, но всё равно, сверкая глазами, оставляя кровавые отпечатки на простыне, целовать меня до странности нежно, пытаясь не замечать боли, поэтому тот факт, что его ладони были изрезаны и залиты йодом, так что отвратительно-беспомощный больничный запах оседал где-то глубоко в лёгких, не волновал его нисколько, как человека, принявшего окончательное и бесповоротное решение хорошенько развлечься этой ночью, по возможности, вытеснив из головы все тревожные и мимолётные мысли, не стоящие особого внимания.
Мне хотелось, чтобы Джаред всё-таки задумался хотя бы на миг.
Почувствовав неуместную и оттого совершенно лишённую всякого умиления робость, я осторожно коснулся его гибкого жаждущего тепла тела, проведя ладонями по бокам, остановившись, чтобы глубоко и спокойно вдохнуть, где-то в районе узких бёдер, чувствуя выступающие тазовые кости подушечками больших пальцев.
- Эй, - задыхаясь, прошептал Джаред, очевидно, не понимая, почему же я замер, когда здесь и сейчас – это готовое приглашение к бешеному траху изнывает подо мной, озадаченное и всё ещё возбуждённое, - Воктер.
Закрыв глаза, я кивнул в знак того, что всё в порядке, просто чувство дикого несоответствия росло внутри меня, словно я, как совершенно нелепый в своём никому ненужном благородстве современный рыцарь, всё ещё пытался решить за двоих, правильно ли мы поступаем.
Чёрт!
И об этом говорит человек, который, кажется, сделал свой выбор слишком давно и ещё ни разу не пожалел об этом, чтобы сейчас позволить себе роскошь быть неуверенным в себе.
- Не покидай меня. Не нужно, – несерьёзно, но с затаённым беспокойством.
Я здесь, я не собираюсь уходить, просто эти мысли, Джей, они в моей голове, они мешают мне жить и в данный момент сопротивляются с большим отчаянием, препятствуя моей любви.
- Я не... я просто... - невразумительно пробормотал я с жалкой улыбкой.
Мой разум сопротивлялся, словно это было борьбой на выживание. Моё тело со всем его выплеснутым в кровь адреналином и теми приятными ощущениями, что дарили лёгкие прикосновения пальцев Джареда, было готово взорваться от желания. Моё собственное я разрывалось между ними, грозясь расползтись по швам на пыльные тряпки.
Джаред неожиданно засмеялся – тихо и до ужаса неопределённо, так что я даже испугался, пытаясь понять, что происходит – не только со мной, но и со всем окружающим нестабильным в своём существовании миром, но он вдруг затих, вздохнув мечтательно и немного обречённо.
- Знаешь, что мне это напоминает? – спросил он, запустив пальцы в мои коротко остриженные волосы, ласково поглаживая, словно в попытке успокоить, хотя о причинах моей нерешительности ему не могло быть известно.
Я молча покачал головой, возвращаясь к привычному изучению знакомого до мелочей любимого тела Джея, такого совершенного в своей стройности и худобе, такого хрупкого – как лёд, как стекло, осколки которого впиваются в плоть, рассеивая сверкающие искры в глубине ран.
- Наш первый раз, - проговорил он мечтательно и доверительно, и я с удивлением ощутил прохладу шёлкового покрывала его ностальгии, невесомыми волнами накрывшего нас: это чувство дарило покой, реальный покой, которого я не знал в последние дни, и я был готов закрыть глаза и отдаться воспоминаниям. – Тогда тебе было точно так же неловко.
Гениальный план под угрозой.
- Нет, - вполне разумно поправил он сам себя, - нам было неловко. Но, чёрт побери!..
- Никогда бы не подумал, что ты настолько сентиментален, - эта фраза, должно быть, была призвана обозначить некий переломный момент этой ночи, и я уже успел пожалеть, что не сдержался и прокомментировал слова Джареда, как он, резко перевернувшись, оттолкнул меня, мгновением позже заняв доминирующую позицию, терзая мои губы, покусывая и вылизывая наполнившуюся горячей слюной полость рта – агрессивно-нежно, так, как умеет лишь он один.
- Это ты меня таким сделал, Мэттью Воктер, - почти прошипел Джей – хотя, думаю, прокричи он это на весь мир, его голос сорвался бы – железная хватка утвердившего своё «I’ll be back» возбуждения контролировала его гораздо сильнее, чем собственное затуманенное сознание, метавшееся в горячечном бреду. – Не думаешь, что время платить по счетам пришло?
Мафия. В нашей квартире обосновалась целая банда крёстных отцов, и под перекрёстным огнём их взглядов и свинцовых ос мы – двое беззащитных в своей душевной наготе людей - пытались скрыть друг от друга догадки и подозрения, пытались слиться с этими сумерками и по возможности прикрыть спины друг друга.
Это называется Забота.
Это называется Самоотверженность.
Это, чёрт побери, гребаная Любовь!
И это вовсе не похоже на наш первый вечер, Джей, когда едва ощутимые прикосновения губ цвели ожогами на наших телах, а в голове всё ещё звучали невразумительные путанные признания, слова которых не играли никакой роли, просто имея место быть. Тогда меня переполняла безграничная нежность, сейчас же я чувствую в этом приторно-вишнёвом суфле твёрдость грубой гальки, шёпот песка, словно малыш, игравший на пляже, уронил сладкое лакомство и, подняв, сунул конфету в рот на «радость» задремавшей в тени огромного зонта мамаше. Он – этот ребёнок, непоседливый, непослушный и капризный – ещё не осознаёт, отчего же к приятному вкусу вдруг прибавился ещё один – холодный, равнодушный, каменный. Что-то скрипит на зубах, словно пустые обещания, и от этого неимоверно хочется шлёпнуться на задницу подобно воображаемому сорванцу лет четырёх и зареветь в голос, требуя неизвестно чего, пугая и без того встревоженную мать, наслаждаясь её смятением, близким к панике. Иными словами, сбросить груз ответственности с собственных плеч на любые другие – те, что первыми под руку подвернутся, избавив себя от ненужных обязательств.
Я ответил на поцелуй, испытывая себя на глубину и степень сумасбродности. Мне импонировала поговорка «Клин клином вышибают», хотя я никогда толком не понимал её значения.
Я сжал Джареда в объятиях так, что он удивлённо выдохнул, запрокинув голову, приподнявших на локтях, пытаясь вырваться, но я не собирался его отпускать, только не сейчас, когда внутри всё скрутило в предвкушении жёсткого, если не жестокого секса. Меня уже ничто не могло испугать и образумить – даже это постороннее ощущение враждебной мне силы, вынуждающее мышцы конвульсивно сокращаться в попытке избавиться от горячей тяжести тела Джея, который, невнятно простонав, перекатился на спину, неосознанно обхватив себя руками, накрывая ладонью тонкие красные полосы, оставленные моими ногтями.
Я, Мэттью Уолтер Воктер, торжественно клянусь перед лицом незримого суда в лице моей совести в том, что никогда не причинил бы вреда Джареду Джозефу Лето, гражданину Соединённых Штатов Америки, в настоящее время проживающему по адресу... хм: собственная маленькая квартирка (полторы комнаты, спальня и кухня), Лос-Анджелес, Калифорния, и обязуюсь говорить правду и только правду.
Ведь кто-то должен мне поверить?
Это нельзя было назвать горячностью, обозначить понятием «страсть», прикрыть нейтрально-забавным «игры в постели», и у меня не было объяснения собственному бредовому состоянию, когда я был почти готов остановиться, в тот же момент желая доставить болезненное удовольствие Джареду, заставить его почувствовать свою безграничную любовь, такую многоликую, такую ненормальную в данный момент.
У моих чувств – раздвоение личности – губительное и разрушительное. Как сумасшедшие не могут вспомнить ту минуту, когда мир переменился и стал совсем другим, когда болезнь перешла в новую стадию – от партизанских отрядов к открытым военным действиям, так и я не смог бы сказать точно, каким недоброжелательным утром я вдруг проснулся с одной лишь мыслью: я больше не...
Моим эмоциям и ощущениям требуется хороший психиатр, способный понять их неистово-стихийную природу, приручить, излечить. Кажется, – и осознание этого одновременно пугает и дарит чувство облегчения – такого в природе не существует. Есть совершенно обычные – те, что просиживают день за днём в своём белом изнутри и снаружи кабинете, в своём белом хлопковом одеянии, с маленьким простым карандашом в одной руке и кипой бесплатных глянцево-беспечных брошюр в другой. Они заглядывают вам в глаза (а так же в рот, нос и уши) и с улыбкой сообщают, что докторам можно доверять.
А мне?
Скользя змеёй, извиваясь, проглатывая собственные стоны, словно раненое животное, потерявшее слишком много крови, я, чувствуя восхитительное трение наших возбуждённых членов, обильно сочащихся смазкой, улыбнулся, закрыв глаза: возникни дьявол здесь и сейчас прямо передо мной, моим последним желанием перед жаркой поездкой в ад было бы это торопливое рваное касание, глубокие до тошноты поцелуи и невнятный шёпот Джареда, вцепившегося в меня так, словно он – единственный, кто может уберечь меня от чугунных котлов преисподней и безжалостного пламени.
Когда-то я так любил ласкать его – когда-то! – ха, ведь это было всего пару недель назад, а мне кажется, что с тех пор прошли года – одинокие, отчаявшиеся, поверженные и сломленные. Века, тысячелетия, которые мне так хотелось вернуть сейчас себе, забрать, чтобы уничтожить, словно металлолом, переплавить и создать что-то принципиально новое, не забывая, однако, что послужило основой этому возрождённому из стальных опилок и тщательно пережёванных шестернями машин алюминиевых походных кружек и пришедших в негодность кастрюль чувству. Даже в самом прекрасном есть воспоминание о грязи и ржавчине.
Мои зубы оставили полукруглые прерывистые линии на разгорячённой коже – старших братьев красновато-воспалённых отметин на плечах, где пальцы впивались в мышцы, но мне было не о чём жалеть.
Твёрдый, горячий орган ворвался в неподготовленное тело, которое инстинктивно сжалось, пытаясь закрыться и избежать проникновения, но мне было не о чём жалеть.
Мой невероятный Лето, мой милый Джей, которого я так любил, которым всегда восхищался, для которого мог бы вырвать собственное надрывно бьющееся сердце из груди, зажмурился, так что слёзы выступили на глазах, и мне стало бы стыдно, если бы мне было, о чём жалеть.
Клянусь, я не хотел этого секса. И я почти уверен в том, что Джаред также не горел особым желанием, просто он чувствовал, что что-то не так, и решил залатать едва образовавшиеся прорехи в отношениях единственным известным ему способом. В результате каждый благополучно не получил того, о чём мечтал, но эта любовь не могла бы уйти так просто – чёрт побери, если бы чувства растворялись подобно сахарным кубикам на дне стакана с горячим чаем, этого мира бы просто не существовало, но даже при всей этой вере мне сейчас так нелегко. Джей, тебе тоже?