SPN: Предвкушение исчезновения

[Reno89]

Название: Предвкушение исчезновения (Осенние листья на рельсах)
Автор: Reno
Фэндом: SPN
Категория: gen, drama
Рейтинг: G
От автора: я cлэшер, но здесь слэша нет. Хотя, конечно, при особом желании и в этом фике можно найти намёки, хотя бы на “teencest”, хех, но это было бы непросто=)) Это мягкий ненавязчивый рассказ, в котором, вероятно, не сказано ничего нового, но всё же я должна была его написать – потому что он целиком и полностью посвящён одному, по моему мнению, из самых удачных эпизодов четвёртого сезона – 4.13 After school special.

Читать дальше

Звонок прозвенел с привычным равнодушием и сухостью – не смотря на то, что ознаменовал собой конец учебного дня. Покидая кабинет биологии, Дин ухмыльнулся, бросив короткий взгляд на одноклассников: тем всякий раз приходилось маяться с учебниками и исписанными вдоль и поперёк тетрадями, Винчестер же никогда не забивал голову подобными мелочами, справедливо полагая, что знание количества хромосом жабы обыкновенной, Bufo bufo по латыни, ещё никому не спасало жизнь. А уж глупые книжки, в которых на каждой странице только и говорилось, что о подобных «чудесах природы», - и подавно. Возможно, автору удалось бы обрести в лице старшего Винчестера куда более преданного читателя и искреннего поклонника зоологии, если бы он включил пару абзацев о вервольфах в главу, посвящённую семейству собачьих.
Натянув привычную отцовскую кожаную куртку, на данный момент и составлявшую всё его имущество, Дин вышел на школьное омытое дождевой влагой крыльцо вместе с десятками других учеников, приветствовавших низкое октябрьское солнце радостными возгласами и оживлённым обсуждением прогноза погоды на ближайшую неделю – кажется, обещали тёплую и не слишком сырую осень, согретую поздним отлитым из меди солнцем, которому всё-таки удалось пробиться сквозь плотную марлевую завесу облаков. Общего приподнятого настроения Дин не разделял. В сущности, ему было всё равно, чем закончится этот день – проливным ли дождём или же медленно догорающим, как походный костёр, закатом. Ему было скучно в этом тихом городке, ему недоставало охоты с её азартом и риском, но Джон, уезжая, решительно приказал ему приглядывать за братом – вот в чём заключалась его основная миссия на следующую пару-тройку недель. И никаких тебе злобных тварей, горячей стали пистолета и восхитительного привкуса победы на языке, такого сладко-горького, брусничного, и никакой свободы. Естественно, тот факт, что они с Сэмом вынуждены были жить одни – на зависть стеснённым комендантскими часами, строгими выговорами и домашними арестами школьникам – в расчёт не брался, ведь избежать ежедневного посещения всех уроков по расписанию не представлялось возможным – отчего-то отец всегда относился к этому со всей ответственностью, хотя и знал прекрасно, насколько «серьёзно» воспринимает любые образовательные учреждения его старший сын – лишь как подходящий антураж для знакомств с местными красотками. Возможно, Джон старался для Сэма, старался ради его прилежности и любви к знаниям, Дин точно не знал. Его одолевала скука, и он вовсе не хотел думать о причинах и срытых мотивах отца. Ему и не нужно было делать этого.
Значительно срезав путь, пройдя через весь школьный двор наискось прямиком к спортивной площадке для старших классов, Дин устроился на причудливой перевёрнутой вверх ногами конструкции, очевидно, отслужившей свой срок в качестве спортивного снаряда слишком давно, чтобы сохранить первоначальную форму. Но для того, чтобы, опираясь ногами о выступавшие из земли металлические штыри, удобно устроиться в ожидании Сэма, она вполне годилась. Не обращая внимания на облупившуюся краску, которая хлопьями осела на ладонях и жухлой траве, укрытой ковром из разноцветных листьев, Дин зевнул, досадуя на брата, который задерживался по непонятным для Винчестера причинам. Сам он ни за что не остался бы в школе добровольно даже на лишнюю пару минут, Сэму же, кажется, это не доставляло особых хлопот. Так или иначе, дождаться его следовало во избежание обид и последующего за этим невыносимого для старшего Винчестера молчания. Раздражение Дина выгорало быстро, как керосин, он никогда не умел злиться по-настоящему. Он не задумывался о страхе одиночества, не знал, что нечто подобное возможно, но в такие минуты, казалось, некий отголосок этого чувства касался его, и Дин чувствовал себя по-настоящему неправильно, так мерзко, что неимоверно хотелось вернуться на полчаса назад и всё исправить, точнее, предугадать и обойти острые углы в разговоре, избежав неприятных последствий.
Сэм мог дуться часами, днями. Он словно бы забывал о ссоре, но молчал как будто по привычке, и это по-настоящему сводило с ума. Глядя в окно на стремительно скользящие вдоль кромки неба горы или же тенистые заросли или же пустынные песчаные холмы, Сэм молчал. Он молчал в забегаловке на парковке, куда они заезжали, чтобы заправить Импалу. Он односложно отвечал на вопросы отца и не замечал выражения лица брата. Он легко примирялся с подобным положением вещей и не спешил восстанавливать мир. Он замыкался в себе с потрясающей лёгкостью, ему ничего не стоило быть отдельно от них, быть не с ними, и это действовало на нервы. Дин никогда не смог бы продержаться достаточно долго.
Поэтому следовало бы дождаться Сэма сейчас, чтобы после всё было в порядке.
Школьники проходили мимо, их было много, но среди них не было Сэма. Приподнявшись на миг, Дин посмотрел поверх голов самых младших, но не успел ничего понять, когда в сетку позади него врезался футбольный мяч, и кто-то загоготал одобрительно и резко, так что Винчестер почти готов был сорваться с места и показать задире, где раки зимуют, но вовремя спохватился, вспомнив о брате.
- Придурок, - пробормотал Дин, ограничившись традиционным американским жестом, и вновь устроился на металлических перекладинах конструкции, вспомнив внезапно, о чём успел подумать за мгновение до «инцидента».
Он боялся пропустить Сэма, сидя здесь, у спортивной площадки, боялся не заметить его. Боялся, что нечто подобное возможно. Сэм был самым маленьким в классе – отчего-то так выходило всегда. Дин смутно помнил себя в его возрасте, он с трудом смог бы рассказать о ранних годах своей жизни, которые слились в сплошную ленту дороги, ленту забот и переездов, ленту, которая порой обвивалась вокруг его горла, грозясь придушить и оборвать путь. Но всё же Дину казалось, что он был выше, чем брат, заметнее, живее. А за последнюю пару лет он так неожиданно вытянулся, так что Сэм остался где-то внизу, далеко. Младший Винчестер был ребёнком – в гораздо большей степени, чем хотел казаться. Брат был ребёнком, до краёв наполненным собственными страхами и сомнениями, и вот теперь он, Дин, так боялся упустить его, запутавшись взглядом в разноликой толпе, боялся упустить момент и пропустить важный для их жизни ритуал: приветственно махнуть рукой, шагнуть навстречу, потрепать по соломенным волосам, почувствовать их жёсткость и непокорность, усмехнуться, когда Сэм отстранится, старательно изображая недовольство, и зашагает по дороге, обгоняя прохожих, всегда на шаг впереди, а после будет стоять и ждать у двери мотеля, в который раз не подумав о том, что ключи надёжно спрятаны в кармане куртки Дина. Привести мысли о нём в порядок, убедиться в существовании этого мира и их самих. Ободрить, как мог, сделать то, что, по крайней мере, было в его силах.
И сколько бы лет ни прошло, это оставалось таким важным.
Таким важным, что без мимолётного прикосновения Дин чувствовал себя очень неуютно, словно он неизменно получал что-то в ответ, а не только делился своей уверенностью в сегодняшнем, завтрашнем и ещё многих по-настоящему ненадёжных днях их более чем нестабильной жизни. Старший Винчестер никогда не признался бы в этом кому бы то ни было – и даже себе – но для него это играло значительную роль, так он решил – окончательно и бесповоротно. Казалось бы, такая мелочь - всего лишь доля секунды – и вновь – холодный осенний воздух вокруг, резные листья и низкое небо над головой – но совершенно необходимая.
Двор опустел незаметно, тишина подкралась украдкой, урча, словно сытый кот, отголосками близкой автострады, игра на спортивной площадке затихла сама собой, непостоянное солнце укрылось за пеленой лениво накрапывающего дождя. Усмехнувшись по привычке, просто для того, чтобы оправдать собственное бездействие, Дин поднялся на ноги, оглядывая с некоторым удивлением уставшее за день от визга, драк и образцовых учеников здание школы, в котором теперь, наверное, не осталось никого, кроме трудолюбивых, старательных учителей из разряда тех, кто до потери сознания влюблён в собственную работу, так что готов просиживать часами над тетрадями учеников и классными журналами. Дин поморщился, покачав головой. Он считал, что у таких людей не все дома. Порой он был склонен к резким суждениям по отношению к тому, чего он не понимал.
Сэма не было. Стоило бы обыскать школу, но отчего-то Дину казалась, что и там он брата не найдёт. В этом городке младший Винчестеру ничего не угрожало, в этом Дин был совершенно уверен. Отец ни за что не оставил бы их в месте более опасном, чем то, куда он отправился сам, вот почему единственным разумным объяснением исчезновению брата было бегство. Странное, возможно, но вполне в духе Сэма, который порой не утруждал себя тем, чтобы предупредить кого-либо о своих планах. Когда ему хотелось – а это случалось нередко – он уходил. Бродил где-нибудь до вечера, а после возвращался в мотель, не обращая внимания на старшего брата, к тому времени обшарившего всю округу в его поисках, на его краткие, отрывисто-грубоватые вопросы, мешавшие раздражение и усталость с плохо скрываемой радостью и облегчением. Было в этом что-то пугающее, то, чему Дин в силу не слишком выдающейся природной сообразительности, был неспособен дать имя. Ничего просто не приходило на ум.
Чувство было нехорошим, неясным. Оно несло в себе нечто враждебное по отношению к Винчестерам.
Предвкушение исчезновения. Даже в этом, на первый взгляд, казалось бы, безобидном словосочетании таился подвох.
Как будто в один из подобных дней Сэм так и не вернулся бы, по собственному ли желанию или же в силу иных причин. И в этом было что-то обречённое, что-то неспокойное. Тревожное. Настораживающее. И обидное.

Пропустив вперёд одноклассников, Сэм постоял ещё чуть-чуть у закрытой двери, вслушиваясь в эхо отзвучавших восторженных возгласов и недовольного молчания, обещаний, воодушевления, обидных слов и порицаний. Школа опустела стремительно и поспешно – как будто каждый ученик считал своим долгом убраться как можно дальше как можно скорее – лишь бы не подцепить по дороге ещё одну крошечную порцию знаний как зловредную бациллу, грозящую размягчением мозга от чрезмерных умственных усилий.
Усмехнувшись, младший Винчестер подумал, что брат, вероятно, поступил точно так же – наскоро распрощавшись со своей новой подружкой, пулей вылетел из здания и, как обычно, отправился к спортивной площадке дожидаться его, Сэма. Сегодня он будет не слишком доволен, младший Винчестер это знал совершенно точно. Знал он и то, что вечером ему достанется от брата, раздосадованного и раздражённого... И хотя это вовсе не пугало его, лишний раз ссориться с Дином вовсе не хотелось. Но и желания видеть его сейчас, говорить с ним, когда мысли о мечтах и собственном жизненном пути звучат в голове, не было. Старший брат успел привыкнуть к постоянному настроению младшего – мрачному, серому, осеннему и немного душному, такому, от которого хотелось избавиться, которое хотелось прогнать. Привык и… не пытался ничего изменить. В сущности они, Винчестеры, в своём отношении друг к другу отличались поразительной чёрствостью и слепотой. Они с готовностью закрывали глаза на тревоги и душевные раны друг друга, отмахиваясь от намёков разной степени прозрачности, намеренно не обращая внимания на слёзы, досаду, обиды... Они старательно делали вид, что счастливы – насколько это возможно для семьи, непрерывно переезжающей с места на место – в сущности, им нужно было притворяться лишь для себя самих и перед друг другом, ведь в новом городе они оставались чужаками, никому не известными и никого не интересующими. Сегодня младший Винчестер не желал следовать этим глупым правилам. И, понимая, что едва заметная дрожь в голосе и новое, ранее незнакомое чувство, растущее внутри, не должны никого по-настоящему волновать, Сэм решился сбежать – ему не хотелось получить очередную порцию равнодушия в ответ на собственные невысказанные мысли и причудливые рассуждения.
Пройдя сквозь лабиринт коридоров и рекреаций, тщательно отмечая в голове каждый новый поворот, Сэм, наконец, вышел к запасному выходу корпуса, который он приметил ещё в самый первый свой день в новой школе, и, встав на цыпочки, с некоторым трудом дотянулся до связки ключей, нанизанных на металлическое кольцо. Оно, словно лассо, было накинуто на торчащий из стены гвоздь, шляпка которого, большая и плоская, отчаянно цеплялась за рукав куртки и царапала пальцы, не желая проигрывать битву.
Вздохнув, Сэм задумчиво взвесил в ладони старинный висячий замок, выбрав, на его взгляд, самый подходящий по виду ключ, который с явной неохотой повернулся в ржавом нутре механизма, с громким щелчком откинув дужку замка. Дверь отворилась почти бесшумно, словно ей уделяли куда больше внимания, чем охранявшему её засову. Осторожно повесив ключи на место, Сэм скользнул в образовавшуюся щель и замер, оказавшись на заднем дворе, припорошенном осенью.
Стёртые, выщербленные ступени вели прямиком в усыпанную золотом сказку - почему-то именно здесь, за школой, цвет палой осенней листвы был по-настоящему восхитительным. Пологий склон, укрытый резными листьями, неторопливо уходил вниз, скрывая некую тайну по ту сторону земляной насыпи. Сэм осторожно выдохнул, боясь потревожить тишину, и шагнул с крыльца в неизвестность. Он словно попал в другой мир, где каждый шаг по сверкающему на солнце ковру волнением отзывался в сердце, которое вдруг забилось так быстро, что зашумело в голове. Безветрие, безмолвие, тщательно запрятанное внутри любопытство... И непреходящее чувство, что там, за земляным валом, всё заканчивается – и этот двор, и эти листья, и остаётся лишь бледное небо – в зените власти над бездонным обрывом. И, помня об этом, Сэм с некоторой опаской приблизился к увитой осенними гирляндами насыпи. Отчётливое ощущение пустоты, скрытой от посторонних глаз, не покидало, когда, проделав последние несколько шагов, младший Винчестер замер, для храбрости оглянувшись назад на монолитное, такое надёжное здание школы, выкрашенное в красно-белый, пожарный, тревожный, немного чужое, но всё же куда более привычное по сравнению с неизвестностью, таившуюся по ту сторону склона.
Время тянулось так медленно, словно кто-то намеренно окунул его в дождевую воду, связав концы грубым узлом, спутав нити реальности, спутав карты, не позволяя Сэму решиться и сделать последний шаг. Небо-суфле застыло, цепляясь за верхушки голых деревьев. Оно напоминало мягкий поролон, в который сохранности ради был упакован весь этот мир, словно хрупкий хрустальный бокал на длинной ножке. Всё то, что осталось позади, было вовсе не таким ломким, и напоминало, скорее, жестяную помятую временем кружку, которую давно пора было отправить в мусорный бак или тёмный подвал – доживать свои дни.
С этой мыслью Сэм присел на листья, перегнувшись через край насыпи.
Пологий склон уводил взгляд к горизонту, но гораздо ближе, почти на расстоянии вытянутой руки, утопленные во влажной земле и желтоватой траве, змеились блестящие в нечаянных лучах солнца стальные рельсы железной дороги, опоясывающей город и, как казалось младшему Винчестеру, весь земной шар…
Сэм не знал, куда вели эти пути, и за последнюю неделю, проведённую в Индиане, он ни разу не слышал стука колёс проезжающих мимо школы поездов – а ведь дорога пролегала совсем близко, в полусотне метров от крыльца. Пожалуй, ею уже давно не пользовались, но она оставалась такой блестящей и великолепной, такой значимой и представительной, что, казалось, будто время не властно над ней, и с минуты на минуту с ритмичным металлическим стуком по ней промчится состав, вагон за вагоном, оставив после себя звенящую тишину и отголосок стремительного движения в порыве прохладного ветра.
Всего лишь дорога – но такая притягательная, берущая начало из неизвестного источника, уходящая в никуда. Обрывок мечты.
Как приглашение, как дружеская поддержка, полный неподдельной мягкости взгляд, зовущий за собой жест. Полузабытое чувство защищённости и уверенности, покинувшее сердце уже слишком давно, чтобы быть таким необходимым – до боли, кажется.
Всего лишь металл – а сколько эмоций!
Сэм постарался отнестись ко всему спокойно – будучи всего лишь пережитком славного прошлого города, не заслуживающим, пожалуй, столь явного восхищения и беспрецедентного повышенного внимания, эта дорога была безликой и равнодушной, как и весь остальной мир, в котором младший Винчестер чувствовал себя более чем одиноким. Вот почему первый восторг уступил место разочарованию, когда Сэм, скинув рюкзак, устроился на склоне, наблюдая за тем, как блестящими змеями рельсы скользят по земле. Они следовали своим путём, убегая всё дальше от школы и младшего Винчестера, не обращая внимания на его грусть и подступающие осенние сумерки, напоминающие разбавленные водой чернила. Реальность постепенно утрачивала краски – и золото сменилось тусклой латунью, но отчего-то сталь дороги не теряла своего блеска, оставаясь такой же яркой и до странности совершенной, что оторвать от неё взгляд не представлялось возможным. Сияющая. Завораживающая. Волшебная.
И, казалось, был лишь один путь, пусть и не самый обычный.
Джон не раз предупреждал сына о том, что зло порой принимает облик, совершенно не соответствующий тёмному содержанию, но Сэм никогда бы не поверил, что эти зовущие вдаль линии, стальные перемычки, связывающие его с миром возможностей и самостоятельных решений, находятся под контролем злобной воли и разума. Эта дорога не могла быть живой или мёртвой, она просто существовала, позволяя Сэму сделать свой выбор. Она была своего рода ответом на многие вопросы, которые Сэму ещё предстояло задать.
Медленно поднявшись на ноги, младший Винчестер, спустился по склону к рельсам, вдохнув аромат прелых листьев, и неторопливо зашагал вдоль дороги, не совсем понимая, что делает, но ощущая при этом потрясающее единение с самим собой, как в тот день, когда он впервые сбежал от Джона, чтобы побыть немного наедине с собственными мыслями. Тогда он был младше и гораздо хуже осознавал собственную ответственность. Ярость отца лишь напугала его, не оказав должного эффекта. Укоризненный взгляд Дина говорил о многом, но Сэм остался глух к его безмолвным просьбам.
Теперь же он уходил осознанно, пусть и не знал пока, куда этот путь его приведёт.
Здание школы постепенно скрылось за холмом, забрав с собой все тревоги и радости, оставив лишь нечто смутное, напоминающее о близком празднике, до которого оставались считанные дни.
Предвкушение.
Предвкушение исчезновения.

Винчестер прекрасно знал, что в дальнейшем ожидании нет смысла – Сэм и не думал возвращаться на территорию школы. Наверняка, ушёл в неизвестном направлении туда, где никому бы не пришло в голову его искать.
Оторвавшись от металлической перекладины, старший Винчестер в последний раз окинул взглядом спортивную площадку, направившись к воротам, но на полпути передумал, и, хмурясь под стать капризному небу, бездумно пиная листья, медленно обошёл здание школы, завернув за угол.
Пологий склон неторопливо спускался от заднего двора школы к парку у реки, в водах которой отражалось обрамлённое тихо плывущими по течению листьями небо – ровное, тёмно-синее, вечернее, готовое вот-вот стать ночным... Едва поравнявшись с первыми усыпанными листвой и совершенно отсыревшими во власти влажного воздуха деревянными скамейками, Дин замер, наблюдая за отражениями в воде, внезапно почувствовав себя более чем одиноким. Ему не нужно было быть здесь, ему следовало было предпринять хоть что-нибудь и разыскать брата, но вместо этого он позволил течению увлечь себя, потянуть за собой, подчинить.
Как будто эта река готова была понять его, сохранить доверенную тайну, мягко коснуться сознания и успокоить едва различимым шёпотком родного ей ветерка, проносившегося в дюйме от живой зеркальной поверхности. С истинно материнской заботой она оставалась рядом – по крайней мере, Винчестеру так казалось – и не спешила исчезать за горизонтом, лишь плавно скользила вдоль аккуратно сложенной каменной оградки, замыкая мир в круг, бесконечная, вечная, мудрая – беспечная, беззаботная, почти совершенная.
Спустившись к реке, Дин осторожно коснулся ладонью стылой воды, стараясь не промочить ботинки – берег оказался совсем низким, так что земля была пропитана влагой, проступавшей на её поверхности при каждом хоть сколько-нибудь неосторожном движении. Под ногами хлюпало, но уходить не хотелось – точнее, не хватало сил.
В парке не было ни души, и никто не смог бы подслушать его, тем самым уличив Винчестера в бесхребетности и мягкотелости, поэтому вечер откровений можно было бы назвать открытым.
Так или иначе, Дин привык чувствовать себя круче остальных, так что фраза получилась своего рода признанием, подвигом, она обрела иное значение, окрашенное в тёмно-бордовый цвет вины и, как ни странно, синий – спокойствия, потому что высказанное вслух было правдивым, было искренним и оттого совершенно необходимым:
- Не исчезай так, Сэмми.
Подобное нелегко даётся тем, кто привык прятаться от себя и окружающих.
- Мне ведь чертовски не хватает тебя.
Река не ответила, продолжив свой неторопливый и плавный путь к горизонту, унося с собой и слова Дина, и палую листву, и тонкие, едва различимые веточки ив, сорванные неосторожным, озорным ветром. Всё уплывало вниз по течению – какие-то мысли, слишком размытые для того, чтобы принять жёсткую вербальную форму, какие-то смутные опасения. Нечто, рождённое этой осенью, ею же обласканное, её же отвергнутое.
Поднявшись на ноги, Дин мысленно попрощался с рекой – не чувствуя себя сумасшедшим при этом. Он просто не смог бы уйти безмолвно и равнодушно – вода не отпускала, и её забота, её объятия протянувшихся сквозь пространство десятков неожиданно возникших воспоминаний о раннем детстве, о Мэри, о той теплоте, с которой она относилась к окружающему миру и к своим любимым, родным – они были такими надёжными и крепкими, словно сама жизнь – не винчестерская, а совершенно обычная, нормальная, та, которой живут миллионы семей. Всего лишь вода – но полная жизни, полная силы, которую, казалось, с лёгкостью можно было бы, зачерпнув ладонью, выпить до последней капли, ощутив себя заново рождённым, свободным от тревог, мелких страстей, навязчивых мыслей.
Святой воды река.
Пройдя мимо сарая и стоянки школьных автобусов, старший Винчестер остановился на миг, оглянувшись на абсолютно пустынный задний двор, куда вела одна-единственная дверь, которая, на памяти Дина, была закрыта в первый день их прибытия в Фэрфокс, когда старший Винчестер для верности обследовал здание школы и прилегающую к нему территорию – просто на всякий случай. Этот выход был бесполезен – и вряд ли им когда-либо пользовались, но сейчас, очерченная отчётливой тенью, дверь была приоткрыта, как будто всего мгновение назад она выпустила кого-то из недр школы на свежий воздух, оставив крошечную лазейку для заплутавшего путника, великодушно позволяя ему вернуться назад так быстро, как только он того пожелает.
Не пытаясь сопротивляться возникшему странному притяжению, излучаемому этим проходом, возвращающим каждого, кто отважится пройти сквозь него, в стены школы, Дин медленно подошёл к крошечному крыльцу, ступени которого, полуразрушенные и заросшие травой, явно указывали на то, что с изнанки школа выглядела не так уж и привлекательно. У неё была своя суть и свой характер, сформированный за долгие годы служения людям, и она не хотела делиться с Дином всеми своими тайнами.
- Сэм, - позвал он, заглянув внутрь. Даже эхо не удостоило его ответом.
В коридоре было темно, темнота была странной, комковатой, и, казалось, проникала в лёгкие вместе с воздухом. У неё, определённо, был некий вкус, чуть острый, словно у перечной мяты, чуть горький, серный... Именно последний старшему Винчестеру понравился меньше всего – уж слишком часто он ощущал этот характерный запах, который охотнику было бы нелегко спутать с любым другим – этот привкус указывал на тьму как неотъемлемый элемент бытия некой сущности, враждебной ко всему живому и дышащему, без труда выбирающей свою новую жертву, без жалости расправлявшейся с ней. Здание школы, подвальные помещения, эта дверь или же любой самый непримечательный кирпич в кладке стен или фундаменте мог стать убежищем недоброй воли, каждый человек – ученик, учитель, даже уборщик – вместилищем тёмной сущности. Дин знал об этом не понаслышке. Джон позаботился о том, чтобы посвятить сыновей в тайны демонологии. Ему всегда казалось, что навыки экзорцизма гораздо важнее любых других. Он мог бы научить Дина и Сэма стрелять – он и так занимался этим большую часть своего времени, но для того, чтобы вбить в их головы латинские вывернутые наизнанку, но оттого не менее важные заклинания, усилия требовались куда более значительные.
Сказать по правде, старший Винчестер не был уверен на все сто, что демон действительно мог бы здесь объявиться – отец всегда тщательно обследовал местность, перед тем как уехать, и вряд ли он мог бы пропустить нечто столь важное. Осмотрев на всякий случай приоткрытую дверь, он, едва сдержав вздох, направился по коридору прямиком к залитым светом фонарей рекреациям, надеясь, что ситуацию удастся прояснить.

Осенью дни короче, вечера темнее, а луна кажется чуть более тусклой за мутноватой завесой октябрьских туманов.
Сэм вздрогнул, чувствуя себя так, словно очнулся ото сна – казалось, он слышал, как кто-то назвал его по имени, но здесь, у этой железной дороги, не могло быть никого, кроме него самого. Рассеянно взглянув на часы, младший Винчестер лишь мгновением спустя осознал, что просидел здесь, у дороги гораздо дольше, чем планировал изначально. Он помнил, что шёл, шёл и шёл, а после бежал, хотя в желудке выразительно и многозначительно урчало от голода. Где-то в рюкзаке, кажется, валялся полурастаявший батончик двухдневной давности, купленный, пожалуй, ещё на той самой стоянке близ Спрингфилда, где Дин проспорил парню за прилавком двадцатку и вынужден был заплатить за целую коробку шоколадок в придачу. К вечеру его от сладкого замутило, и старший Винчестер предпочёл оставшиеся батончики сплавить младшему брату, который не обратил на них никакого внимания – а вот теперь один пригодился. Неожиданно вспомнив о Дине, он испытал острейшую тоску по нему, по отцу, по их номеру в мотеле, где под кроватями было так пыльно, а в шкафу жило целое семейство пауков... Всё это теперь казалось ему неотъемлемыми атрибутами «домашней жизни», о которой он, казалось, ничего не должен был бы знать. Машинально расстегнув боковой карман, Сэм, порывшись в мусоре – каких-то фантиках, лотерейных билетах, карандашных стружках – нащупал, наконец, шуршащую и острую на углах обёртку и с некоторым подозрением оглядел находку. Возможно, шоколад всё ещё годился в пищу. Так или иначе, выбирать не приходилось.
Стараясь не думать о том, что ждёт его по возвращении домой, Сэм вскочил на ноги, нашарив в темноте рюкзак. Жуя на ходу, он отправился в обратный путь – и хотя ему казалось, что он прошёл не менее сотни километров – мышцы ног ощутимо гудели и ныли, недовольные чрезмерными нагрузками, на деле всё оказалось гораздо проще. Прошло не более четверти часа, прежде чем здание школы выплыло в темноте подобно кораблю в ярком свете сигнальных огней города. Задний же двор, однако, погрузился в полумрак, так что всё его великолепие ушло, исчезло, скрылось, и ничто больше не в состоянии было удержать здесь Сэма. Метнувшись к приоткрытой двери, он даже и не подумал о то, что, возможно, куда быстрее было бы обойти здание, нежели пройти сквозь него, натолкнувшись, к тому же, на тщательно запертую дверь главного входа. Никто не мог подсказать ему, он сам чувствовал, что этот путь является наиболее правильным, хотя и не слишком разумным на первый взгляд. Ему было необходимо вернуться точно так же, как он и пришёл сюда, иначе он рисковал оказаться в совершенно другом месте, гораздо более опасном, чем этот коварно завораживающий двор.
Словно бы задняя дверь так восхитительно исполняла предложенную ей роль потустороннего портала, соединяющего миры.
Мысль была неожиданной, глупой на первый взгляд и вполне разумной – на второй. Чувствуя, как по спине пробежал холодок, а желудок свело от подступающего страха, Сэм отчаянно пообещал себя не киснуть и не распускать сопли, как девчонка, в следующий же миг пугливо оглянувшись на собственную тень – заметив её причудливые очертания краем глаза, он на секунду допустил, что за ним крадётся нечто ужасное, нечто враждебное. Пустота и тишина. Пустота не спешила давать советов. Тишина давила, угнетала.
И, не смотря на то, что поворотов от двери до главного входа было ровно пятнадцать, они все ужасно перепутались в голове младшего Винчестера, пока он бежал по гулким коридорам, и, в конце концов, он оказался в тёмном закутке, заставленном швабрами и вёдрами, и пластиковыми бутылками, где прежде никогда не бывал. И как бы он ни пытался убежать от этого тупика, он словно преследовал Сэма, всякий раз выныривая из темноты как проклятие остро отточенными тенями деревянных и пластиковых ручек и лохматыми – текстильных медуз, их венчающих. Брюзгливое дребезжание жестяных ведёр встречало его, стоило лишь, резко затормозив, упереться носками кроссовок в их начищенные бока.
Дурная бесконечность.
Как будто младший Винчестер попал в лабиринт в одном их самых кошмарных своих снов – не представляя, как мог бы выбраться из него. В очередной раз споткнувшись о резиновый шланг, он устало осел у противоположной швабрам стены, швырнув в угол рюкзак – тот, кажется, потяжелел на пару фунтов, как будто был нагружен кирпичами, а не учебниками. Прикрыв глаза, он вновь подумал о Дине, который, пожалуй, уже вышел на охоту – точнее, отправился на поиски брата, которому, наверняка, влетело бы по первое число, и младший Винчестер, очевидно, был бы этому только рад. Зажмурившись до сверкающих красных кругов перед глазами, Сэм с досадой размазал по лицу непрошенные злые и жгучие слёзы, которые добавили горечи в горле, напомнив о том времени, чтобы безвозвратно утрачено лет пять назад – о днях, которые оказались самыми сложными для него, хотя он и не знал, что ожидает его впереди. Капризы тогда прощались, но не забывались – о них напоминали последующие годы, устанавливающие свои жёсткие стандарты и нормы, не смотря на которые младший Винчестер чувствовал себя вправе хотя бы иногда быть ребёнком – несчастным, потерянным, запутавшимся.
- Дин, - плаксиво протянул Сэм, хмурясь и кривя губы так, словно разжевал невероятно кислый лимон. И ему было совершенно всё равно, как он выглядит со стороны – как девчонка или же нет. Старший Винчестер мог бы называть его как угодно, лишь бы он вдруг пришёл за ним, забрал домой. Эта мысль вскоре вытеснила из сознания все остальные - о страхе, голоде и усталости. Ему так хотелось домой, пусть «дом» этот и не представлял из себя ничего, кроме номера в мотеле и брата, и ещё ружья у двери – в качестве замены сторожевому псу. Наверное, именно поэтому Сэм даже не вздрогнул, когда звук шагов, раздавшийся совсем рядом, привёл за собой Дина, взволнованного, встревоженного и, естественно, недовольного.
- Сэм, - едва слышно прошептал он, застыв на миг, чтобы после едва не сорваться на крик. – Сэм!
И замолчал, едва лишь ощутил всё то отчаяние, с которым брат вцепился в него. Это не слишком походило на объятия, но на деле оказалось ими – как бы старательно не отрицал данного факта старший Винчестер.
- Чёрт, Сэмми.
Наверное, он должен был бы сказать что-то более важное, значимое, но вместо этого молчал, отрешённо наблюдая за тем, как топорщатся светлые волосы на макушке брата. Они ведь так опрометчиво пропустили свой извечный ритуал, наверное, именно поэтому Дин чувствовал, будто у него душа не на месте.
- Постой-ка, - пробормотал он, не зная, следует ли ему делать это сейчас или же лучше подождать, пока они доберутся до номера в мотеле – всё же там было спокойнее, не пахло серой, да и все щели были под завязку забиты солью. Вряд ли можно было в столь короткие сроки найти более безопасное место. – Постой...
Он всё же провёл рукой по волосам на затылке, как будто пытался пригладить вихор, но ничего не вышло – упрямство было не переспорить.
Брат не смотрел на него, всё ещё утыкаясь старшему Винчестеру в живот – всё же он был совсем невысоким для своих лет – и это было приятнейшим из моментов всей их грёбанной жизни.

Дин не смел пошевелиться, он даже пытался не дышать, но успехом его попытки не увенчались. Устав от всех тревог, Сэм спал, устроив голову на коленях брата, и Дин мог бы гладить его волосы сколько угодно, но он не мог потревожить сон младшего Винчестера, поэтому лишь мысленно касался его, чувствуя себя таким счастливым, каким, вероятно, не был никогда. Радость в их семье была строго дозированной – чтобы избежать губительного привыкания. И эти минуты – они явно заслуживали того, чтобы быть занесёнными в список уникальных и восхитительных.
Усмехнувшись, Дин подумал о том, что, окажись здесь Джон, он поднял бы сына на смех – предварительно надрав уши за то, что тот не следил, как следует, за младшим братом, едва не оставшимся навеки в таинственном ночном здании чёртовой школы, куда Дину не хотелось возвращаться – по крайней мере, не на следующий день. И он серьёзно подумывал о том, чтобы прогулять хотя бы те уроки, которые грозились случиться назавтра – вроде бы, вновь биология, что-то вроде алгебры и занудной истории зарубежной литературы... о, и как же ему удалось выговорить такое?!..
Они едва рассказали друг другу собственные маленькие истории приключений, когда Сэм, непрестанно зевая и постепенно сползая с плеча Дина всё ниже, устроился на диване, комкая в пальцах край кожаной куртки старшего Винчестера, и успокоено закрыл глаза. Он спал так сладко, так мирно, как, пожалуй, ещё никогда, и Дин осознавал это с непривычной для его растренерованной в плане эмоций и отношений души и нечуткого сердца остротой, почти ощутимой болью, которую трудно было списать на что-либо иное, кроме любви. Имя, данное ощущению, сбивало с толку, смущало и толкало на неприятные мысли об отце, о его неприятии всяких чувств, напоминающих о, страшно сказать, нежности, привязанности, заботе. Как будто всё это было под запретом – а из-за самого факта существования запретов неимоверно хотелось взбунтоваться. И это желание казалось наиболее логичным для Дина – по крайней мере, на настоящий момент, и хотя он был почти абсолютно уверен в том, что это намерение мгновенно испарится с приездом отца, с прибытием его железной воли в полной комплектации новых приказов, немногословных и не обсуждаемых, как бы досадно это не звучало, он всё же был рад, впервые, пожалуй, ощутив в себе дух бунтарства, дух мятежа. Возможно, когда-нибудь ему удастся добраться до вершины и спрыгнуть вниз – в стремительном полёте отрекаясь от всех невозможных заповедей Джона, мать его, Винчестера, насколько богохульным это ни показалось бы.

Из окна «Импалы», сохранившей свою молодость и красоту, перерождённой и возрождённой, всё казалось точно таким же, каким и было много лет назад: тёмно-зелёная трава, ещё живая, но уже готовая к тому, чтобы встретить осень вместе с близким – рукой подать – октябрём, припорошенная листвой, группки учеников разного возраста, решивших перекусить на свежем воздухе - типичная атмосфера большой перемены в американских школах, задиры и ябеды, захваченные в плен обеды, отобранные деньги, разборки в углах и на заднем дворе, поцелуи, подначивания, словесные «шпильки», короткие юбки, волосы, выкрашенные в дикие цвета – всё как обычно, вроде бы. Но стоило лишь Сэму, толкнув дверцу, выбрался из машины, он осознал – ничто не в состоянии оставаться прежним на протяжении долгого времени, мир переменчив, как бы они ни старались его сохранить – хотя младшему Винчестеру казалось порой, что они просто работали, спустя рукава, над этим аспектом собственной жизни. Как будто и не хотели вовсе удержать мир над пропастью, куда он обязательно, в конце концов, сыграл бы.
Здание школы стояло там, где ему и положено было находиться – но всё же оно как будто неуловимо изменилось, и, как казалось младшему Винчестеру, всё дело было, в первую очередь, в нём самом. Просто он так неожиданно вырос, превзойдя Дина, который, помнится, был в своё время одним из самых высоких в классе, и теперь его видение мира изменилось – совершенно и окончательно. Сместились позиции и размеры – теперь всё вовсе не казалось настолько внушительным и монументальным. Он стал выше, но не только лишь в плане роста. Те мысли, которые одолевали его в лет одиннадцать-двенадцать, уступили место иным, поначалу совсем незнакомым и даже пугающим, но всё же до странности неизбежным. Прежние не исчезли бесследно, нет, они лишь осели глубоко внутри, под сердцем, остались там навсегда заложенным фундаментом, который – увы – было уже не изменить, и воплотили собой те самые проблемы, которые, по мнению психологов, уходят корнями в детство, порождая комплексы и навязчивые идеи, впечатления и ночные кошмары, неуверенность, наглость, мотивы поступков, реакцию на их последствия... Так или иначе, именно эти воспоминания делали младшего Винчестера самим собой, они создавали его ещё в то время, когда ни осознания этого, ни понимания быть просто не могло. Они определяли Сэма таким, каким он был – порой решали за него, формировали его взгляды и принципы, отражались в его глазах, как в зеркале, вплетались в его голос, вырываясь на поверхность вместе со словами, суждениями, резкими или же нет. Они жили своей жизнью, как бы обречённо это ни прозвучало. И они имели над Сэмом особую власть.
Перекрашенные стены здания всё ещё были представлены в красно-белой гамме, хотя теперь, скорее, имели тенденцию к рыжеватому, охристому. Сэм усмехнулся, подумав, что ему вовсе незачем столь пристально разглядывать каждую новую трещинку, возникшую после винчестерского отбытия из Индианы – ведь это не имело значения. Здесь больше не было его – и всех тех, кто окружал его в то время. Не было одного-единственного друга, которого он бросил в одиночестве, на произвол судьбы, не было нужды задерживаться здесь надолго – и, кажется, впервые с того момента, как они с Дином вернулись в Фэрфокс, младший Винчестер подумал о том, что ему хотелось бы убраться отсюда, как можно скорее. Этот городок разросся, несомненно, но всё, чем он мог одарить путников, были пустые обещания, несбыточные надежды и бесконечная осень, которая, как казалось Сэму, застряла здесь навеки – перманентная и предсказуемая.
И если бы очередное дело не привело их сюда, сам младший Винчестер – в этом он был совершенно уверен – никогда бы не пересёк границ города по доброй воле. Он не любил возвращений – не любил сравнивать то, что видел прежде, с тем, что возникло сравнительно недавно – но всё же делал это, не мог не делать. Поток сознания невозможно остановить, вот почему он предпочитал нечто новое хорошо забытому старому, хотя порой в голову приходила мысль: куда же они денутся, когда побывают во всех без исключения городах и городках Штатов – буквально везде. Придётся, видно, отправиться в Мексику, Бразилию или Чили.
- Как будто всё по-прежнему, - протянул Дин, стоя, облокотившись о машину – он явно наслаждался всеобщим вниманием ребят, которые с восхищением оглядывали его «тачку», хотя близко подходить не решались. Хлопнув ладонью по отполированному крылу, старший Винчестер улыбнулся чуть самодовольно, бросив на брата выразительный взгляд.
Сэм демонстративно закатил глаза – он ожидал чего-то подобного. В прошлый их визит Джон уехал слишком быстро, чтобы кто-то заметил и оценил по достоинству его «Импалу» (к тому же тогда машина ещё не принадлежала старшему из братьев), теперь же Дин пытался восстановить справедливость – надо сказать, у него это неплохо получалось, хотя его заслуги в это, конечно же, не было – Шеви сама могла продемонстрировать себя во всей красе.
- Ностальгия? – чуть насмешливо поинтересовался Сэм, чтобы скрыть свою неуверенность – он хотел бы знать, какие чувства вызывал этот город у Дина, но никогда бы не спросил прямо – всё же в их семье разговоры по душам так и не стали доброй традицией.
- Ещё чего! – фыркнул старший Винчестер, усиленно подмигивая старшеклассницам – Сэм даже поморщился, когда одна из них игриво повела плечом в ответ. Это выглядело более чем пошло – даже для Дина. – Мне всегда страшно бесила эта школа.
Возможно, в то далёкое время младший Винчестер мало что понимал, разбираясь лишь в очевидном, не пытаясь познать скрытого за семью печатями, но всё же для своих лет он всегда был гораздо более чувствительным и сообразительным, чем любой из его сверстников. Он стремился быть открытым для людей – но никто этого, казалось, не замечал, стремился к проявлению истинного себя – мальчишки, который так и не получил по норме счастья, радости, и снова счастья, не одарив при этом взаимностью того, кто проявил бы по отношению к нему нечто большее, чем вынужденная и осознанная сухость отца, чем заботливое, чёрт побери, равнодушие брата. И тогда он не в силах ещё был осознать, что природа всех отношений противоречива настолько, что порой кажется, будто сходишь с ума или же мир вокруг катится в преисподнюю. И всё невыраженное, скрытое, что томилось внутри, забивая голову и душу, причиняя боль, оттачивая отстраненность – всё перемешалось. Но вдруг вернулось вместе с воспоминаниями, так что младший Винчестер невольно задался вопросом – неужели в той его прежней жизни не было ничего, о чём бы стоило думать с теплотой и жалкой улыбкой, как об обретённом и потерянном безвозвратно, но, несомненно, приятном и ценном? Ему лишь казалось, но от этого ощущение не утратило своей актуальности – близкий ответ, стремительно толкая сердце раз за разом так, чтобы оно забилось быстрее в волнении, подступил к горлу вместе с неожиданными жгучими сухими слезами, которые не пролились бы, подхваченные ветром, лишь скребнули горечью изнутри.
Зажмурившись на миг, дав себе секундную передышку, Сэм улыбнулся, в который раз окинув взглядом двор – народу становилось всё меньше, ученики нехотя расходились по классам под аккомпанемент скучного, но такого знакомого школьного звонка, который точно и педантично отмерял жизнь, время, задавал свой темп бесконечных контрольных и сочинений. Наверное, этот отлаженный механизм невозможно было остановить по сути – он оказался тем самым вечным двигателем, изобретение которого стало неразрешимой проблемой для учёных различных веков. Нечто странное, страшное и тревожное – вместе с тем всё же непреходящее, будоражащее разум.
Случайно взглянув на брата, младший Винчестер замер на миг, почувствовав себя непривычно. Дин больше не пытался изображать из себя этакого крутого парня на крутой тачке, он просто стоял рядом с «Импалой», не касаясь её, и, кажется, вовсе не обращая внимания на свою любимицу. Глубоко засунув руки в карманы привычной кожанки, так неожиданно оказавшейся постоянной составляющей всей их переменчивой и нестабильной жизни, он рассеянно глядел на проступающее в голых ветвях деревьев небо и молчал.
Старший Винчестер мог бы поклясться, что эта осень теперь ощущалась им по-другому, иначе. И это чувство было знакомым, по меньшей мере. Это чувство было, более того, знаковым.
Тоска. Тоска по утраченному. Тоска по былому. И невероятная, оскорбительная, болезненная досада на самого себя. Как будто всё, что он успел сделать за то время, пока они с Сэмом были ближе друг к другу, чем в любую другую микроэпоху их ссор и ошибок, вынужденные держаться вместе, пренебрегающие этим изо всех сил, заключалось лишь в упущенных безвозвратно возможностях.
В отвергнутых словах, в невыслушанных фразах.
Они изменились – конечно, с тех пор как были детьми, что не могло не удручать – и Дин всё понимал, но только сейчас вдруг подумал об этом в ином ключе – под воздействием школьных воспоминаний. Тогда у него было право ждать Сэмми после школы и, потрепав по голове, следовать за ним до самого дома. Было право исполнять роль настоящего старшего брата, но правом этим он так и не воспользовался. Теперь же, по прошествии стольких лет, он вдруг осознал, насколько важными были все эти казавшиеся обязанностями моменты. Обречённо и невесело. И – совершенно точно - у него не было идей по поводу того, как можно что-либо исправить.
- Прогуляемся? – предложил старший Винчестер, оглянувшись на брата – тот вновь улыбнулся, думая о том, что теперь они не связаны обязательствами, но всё же продолжают свой путь вместе. Играют в прятки с горизонтом. – Там есть отличный парк у реки.
Он махнул рукой в сторону стоянки школьных автобусов и, не дожидаясь Сэма, зашагал по двору.
Усмехнувшись, младший Винчестер последовал за ним.
Парк... у реки... Если он и был там... Возможно.
Едва завернув за угол, Сэм остановился, убедившись в том, что на этот раз Дин всё-таки оказался прав.
Дороги не было. Орошённой золотом листвы, протянувшей свои стальные вены вдоль насыпи... Её не было там, её, пожалуй, и не существовало вовсе, но Сэм всё же помнил – отчётливее, чем о чём-либо другом. То, как он шёл вдоль блестящих рельсов, следуя за ними беспрекословно, то, как, очнувшись в густых сумерках, побежал назад. А теперь вдруг он осознал, какая опасность могла угрожать ему тогда, каким он был глупым, наивным. И всё же он не чувствовал зла – здесь – никогда. Была тайна, была загадка, не было тьмы. И как бы он ни старался найти хоть крупицу её в этих спокойных водах, в этих подгнивших от времени и неумолимой влаги деревянных скамейках, ему никак не удавалось – так что он бросил всё – свои страхи, свои сомнения, ускорил шаг, дружески хлопнув Дина по плечу. Ощущение прикосновения. Оно никогда не сравнилось бы с прошлым, и старший Винчестер, кажется, понимал это, как никто другой. Не чувствуя себя достаточно уверенным в том, что поступает правильно хотя бы теперь, он лишь кивнул в ответ, не говоря ни слова, присел, касаясь воды кончиками пальцев, и закрыл глаза, надеясь, что Сэм простит его за все те долгие годы, когда он, казалось, пренебрегал им. Возможно, выказанная вслух, фраза прозвучала бы резковато, поэтому Дин проговорил её про себя, выдыхая медленно и осторожно, как будто боялся спугнуть собственные мысли. Сэм мог бы только догадываться, о чём думает брат, но он искренне надеялся, что хотя бы некоторые из его предположений окажутся верными.
Не мог же он ошибаться во всём.
Определённо, нет.
Он прекрасно знал, что ни один из них не признается. Не расскажет. Не поддастся мимолётному порыву. Но они существовали здесь и сейчас такие молчаливо-внимательные, что этого было вполне достаточно.
Предвкушение.
Предвкушение исчезновения.
Оно ушло, испарилось.
Мгновением раньше или же много лет назад – неизвестно.
Но больше его не было. Ни осталось и следа.

14 апреля 2009