Unholy Union II

[Reno89]

Название: Unholy union
Фэндом: Supernatural
Автор: Reno
Категория: slash, drama, angst
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Дин/Сэм, Дин/Кастиель
Предупреждение: ввиду окончания четвёртого сезона - альтернативное развитие событий; большой формат; архаичность речи Кастиеля – в переводе Novafilm его речь изобилует инверсиями и возвышенной лексикой, и я не могу ничего поделать с собой, кроме как сохранить подобный стиль, хотя и знаю, что в оригинале Кастиель звучит не так пафосно.
Возможно, ОСС некоторых персонажей.
И, конечно, не всё здесь по-настоящему логично...
От автора: Является продолжением Unholy Union I (первую часть легко найти в темах).
Кастиель произвёл на меня самое благоприятное впечатление. Спасибо всем за внимание!

Начало

Дин: Погляди на меня. Я вернулся из пекла без всех своих шрамов, верно? Ну, знаешь, от пулевых ран, ножевых. Никаких искривленных после переломов костей. Шкура гладкая, как попка у младенца. Из чего я заключаю, с прискорбием… Что я снова девственник.
Сэм: Что?
Дин: Моя девственность была восстановлена.
Сэм: Не смеши. Дин, может, ангел в силах вытянуть тебя из ада, но такого не может никто.
Дин: Братец, моя девственность была восстановлена. И Приятелю невтерпеж.
Сэм: Ладно… Приятель. Ты иди займись, чем ты там должен, а я вернусь в номер и немного посплю.
Supernatural 4.05 «Monster Movie»

Часть II
One of God’s mistakes

Маленький храм в этот поздний час был пуст, не считая нескольких белых голубей, обосновавшихся где-то под самым потолком, на скрещенных в форме пятиугольной звезды балках. Наверное, они утроили там гнездо, а, может быть, им просто нравилось обитать среди тщательно прорисованных ликов святых, источавших мягкий медовый свет, подкреплённый торжественным дружественным сиянием сотен свечей, затопивших воском подножие расположившегося в самом центре распятья. Печальный взгляд Иисуса был устремлён к высоким резным дверям, и каждый, кто входил в храм Божий, первым делом склонял голову, отринув греховные мысли, отринув зло в своей душе, отринув тьму, признав силу раскаяния, и смиренно следовал к ровным рядам деревянных скамей для того, чтобы занять своё место.
Молодой мужчина толкнул одну из створок двери, не без усилия распахнув её, и замер на пороге церкви, словно бы не веря собственным глазам. Чуть пошатываясь, он, прихрамывая, приблизился к скамье и сел, переводя дух. Выглядел он неважно: вымазанное в саже лицо, опалённые брови и ресницы ясно указывали на то, что он побывал в переделке, возможно, совсем недавно выбрался из пожара. Тяжело дыша, он некоторое время провёл так, сидя неподвижно и с закрытыми глазами, сжимая спинку скамьи, а после поднялся, руки его безвольно повисли вдоль тела, так что стало заметно: ладонь правой была тёмной, будто обгоревшей, покрытой спёкшейся коркой, под которой явственно проступала ярко-красная полоса. Одежда незнакомца, как ни странно, почти не пострадала: светлый плащ сохранил свою чистоту, все пуговицы оставались на своих местах, а небрежно вправленный в шлевки широкий пояс оказался заправленным в глубокие карманы, так что тяжёлая пряжка звякала при каждом шаге мужчины. Брюки со стрелками не потеряли своей прямоты, ткань не помялась, не пострадала от огня, не выгорела, белая рубашка оставалась точно такой же белой, какой ей и надлежало быть, а тёмный галстук был надёжно прихвачен медной булавкой, которая не позволяла ему совершать лишних движений. И всё же, не смотря на столь приличное облачение, в глазах незнакомца плескалось, словно море в неспокойный день, ярко-синее в тон радужке отчаяние, перечёркнутое расширенными от боли зрачками.
- Господи, - прошептал он невнятно – каждый шаг давался ему с невероятным усилием, - я вернулся.
Приблизившись к блестящему озерку, к этим свечам, льющим слёзы во имя усопших и ныне живущих, во имя страждущих и неразумных, во имя тех, чей путь был извилист и полон преград, он погрузил искалеченную ладонь в горячий воск, с благодарностью принимая его губительный жар, который, как оказалось, обладал свойством исцелять, словно бы подкреплённый святым благословлением, или же оказывал подобное лечебное действие лишь на этого конкретного человека, который, опустившись на колени, прислонился лбом к распятию и замер, забыв о времени.
- Исполнил твой приказ я, Всевышний, - проговорил он тихо, но вполне отчётливо, его голос внезапно налился силой, загудел подобно ветру в голых ветвях деревьев, отозвался в литых колоколах на верхушке церковной башни. – Я сделал всё так, как Ты приказывал мне. Я спустился с небес, шагнул в преисподнюю, сразился с тварями, прошёл сквозь огонь...
Белые голуби ласково заворковали, снявшись с насестов, спустились вниз: присутствие незнакомца ничуть не тревожило их, напротив, они поглядывали на него с любопытством, не ощущая, по-видимому, никакой опасности, безошибочно распознав в мужчине светлое начало.
- ...коснулся души несчастного, что муки испытывал нечеловеческие, сгорая в адском пламени. Избавил его от страданий, забрал себе боль его нестерпимую. Вырвал его из цепких когтей преисподней.
Он глубоко вздохнул, поморщившись: видно, обожженная рука саднила, причиняя ему некоторые неудобства, даже укрытая мягким воском, который стягивал раны.
- Но знаю я, что миссия моя на этом не закончена. Знаю, что многого ещё ты от меня ждёшь, и дабы искупить вину мою, я путь этот готов продолжить.
Поднявшись, мужчина запрокинул голову, чтобы ещё раз взглянуть в печальные глаза Христа, прежде чем, развернувшись, направиться решительным шагом к выходу. На улице загремело, и небо раскололось под натиском молний. Осенние грозы не могли бы испугать одинокого прохожего, которым он стал, стоило лишь ему покинуть пределы храма. Залитый небесной влагой тротуар оказался отчаянно скользким, ненадёжным, но человек ступал уверенно и быстро, так что вскоре светящееся изнутри строение церкви исчезло из виду, утонув в жухлой зелени умирающей листвы, и городок обратился чёрно-белым снимком с редкими яркими пятнами фонарей, чей влажный свет безудержно лился на мостовую.
Крупные капли пятнали светлую ткань плаща, смывая с лица незнакомца сажу и гарь и неожиданные слёзы, которые застыли на ресницах подобно инею. Остановившись, чтобы ещё разок вглядеться в низкое тёмное небо над головой, мужчина кивнул, бесстрастно проведя ладонью по лицу, словно прогоняя морок, и вновь зашагал по дороге. Если бы небо не было затянуто плотными тучами, то мерцающие драгоценными камнями звёзды наполнили бы его до краёв, в этом незнакомец был совершенно уверен. Но дело было в другом: не смотря на тучи, он прекрасно видел эти яркие точки на тёмно-синем бархате, что скрывались за облаками. Он мог видеть и выше, там, где тёмный цвет ночного неба переходил в бледно-лиловый, а затем и в золотистый, тёплый золотистый свет, который тончайшей фольгой окутывал весь земной шар. Ангельский свет...

- Девственник, - тяжело обронил Сэм, припечатав ладонь к столу: кажется, он развернулся слишком резко, так что даже голова немного закружилась, и Дин от неожиданности отступил назад. – Девственник?
Наверное, частота произнесения данного слова на минуту этого вечера превышала требуемую норму, так что в воздухе зазвенело тонкой струной напряжение.
Старший Винчестер усмехнулся, покачав головой: он и подумать не мог, что подобное заявление заденет Сэма настолько сильно... И пока что ему ещё не удалось выяснить причину раздражения брата.
- Ну, разве это не забавно? – осведомился он с широкой – и, пожалуй, не слишком уместной – улыбкой, внимательно наблюдая за реакцией Сэма. Тот вздрогнул, застыв, как скала, огромная скала, плотное тепло тела и рельеф мышц, вьющиеся волосы, потемневшие в сумерках номера глаза, очерченные тенью губы, шершавая трёхдневная щетина... Наверное, Дину следовало бы обратить на брата чуть больше внимания – и тогда ему не составило бы труда найти ответ. – Мне, кажется, не меньше двадцати семи, но мой член ещё не побывал ни на одной из экскурсий жизни. Даже немного обидно, хотя и странно.
Младший Винчестер вздохнул едва слышно, недоверчиво глядя на брата.
- Я даже не знаю толком, как можно описать подобное состояние – в моём сознании всё в целости и сохранности – готов поклясться, что я даже помню свой первый раз... хм... хотя бы частично, но моё тело... оно понятия не имеет о сексе. Оно даже о возбуждении толком не представляет, и я почти полный ноль.
Сэм хмыкнул невольно, отвернувшись к окну: за двойной стеклянной перегородкой начиналась ночь, сведённая с ума ночь, узкие переулки которой постепенно заполнял собою смертоносный газ – страх. Наверное, где-то там, в паре кварталов от отеля, убивали очередную жертву, но думать об этом не хотелось. Жизненно необходимо было успокоиться и подремать хотя бы пару часов, чтобы набраться сил и стать на йоту сильнее – в битве с собой, а вовсе не с окружающим миром. Средства борьбы с проблемами внешней реальности были известны, гораздо сложнее оказалось найти лекарство от собственной извечной головной боли, которая преследовала Сэма в последнее время. Не являясь мигренью в полном смысле этого слова, она изматывала и лишала надежды. Вмешивалась во сны и явь, сигаретным дымком витала в воздухе сотен маленьких дешёвых кафе по всей стране, преследовала. Вскоре младший Винчестер убедился в том, что имя этому было лишь одно – тревожные мысли, которые касались только его, Сэма, и Дина, не подозревавшего – хотя, чем чёрт не шутит? – о душевных страданиях брата.
- По крайней мере, - медленно проговорил Сэм, - ты не утратил своих навыков по соблазнению всяких красоток.
Старший Винчестер мог бы поклясться, что это в этом насмешливом заявлении была значительная доля понятной для него обиды, которую брат так старательно пытался скрыть и одновременно выставить на показ, отчего воспоминания о детстве, полустертые, почти забытые, выбрались на поверхность вместе с улыбкой и мечтательным взглядом. Кажется, именно тогда им так нравилось обижаться друг на друга, чтобы после с затаённым восторгом требовать и получать прощение, так легко и непринуждённо, словно всё это было игрой.
- Талант не пропьёшь, - пожал плечами Дин, надеясь вытянуть из брата хотя бы намёк на причину происходящего, и в тот же миг пожалел об этом.
Кажется, достойных причин для их ссор больше не существовало. Если раньше, до того, как Дин угодил в самое пекло, им было, о чём поспорить, то теперь всё вдруг утратило свой смысл. Глупо было бы обвинять друг друга, понимая, что стоит ценить каждое мгновение жизни, ведь с некоторых пор вечный отсчёт начался заново – с самого первого шага, со дня их встречи, объятий и тяжёлого взгляда Сэма. И теперь, пожалуй, не имело значения, что и как каждый из них делает неправильно, всё равно эта была жизнь, а не смерть, это была гонка, а не драка «семеро на одного», и это было справедливо. И каждый день Дин напоминал себе об этом, пытаясь не замечать изменений, произошедших в их маленьком и бесконечном винчестерском мирке. Радикальных изменений.
- Девственность, - пробормотал он, пробуя непривычное и неприятное слово, языком скатывая его в бумажный шарик, которым плюются через пластмассовую трубочку мелкие школьные хулиганы: оно оказалось чуть горьковатым с привкусом стыда или же смущения, словно кто-то вызвал его на допрос и путём изощрённых логических построений вычислил его маленький секрет. – Вот глупость...
Сэм окинул его непонятным для старшего Винчестера взглядом, от которого непрошенный мурашки пробежались по спине и рукам, жаля кожу раз за разом, и Дин невольно повёл плечами, пытаясь избавиться от странного чувства, возникшего неожиданно где-то внутри. Ему показалось, что в этом внимательном взгляде брата скрыто нечто большее, чем просто досада, о происхождении которой Дин мог бы только догадываться, словно Сэм внимательно искал что-то, некий знак в поведении старшего Винчестера, то, что позволило бы ему действовать решительно с полным на то правом.
- Наверняка, ты не намерен так быстро с ней расставаться, - высказал туманное предположение младший Винчестер, почти переходя на шёпот: Дин едва расслышал, а, уловив, осознал, что лишь ещё сильнее запутался.
- Сэм? – вопросительно взглянул на него брат, но тот лишь покачал головой, с обречённой бодростью проговорив:
- Иди и трахни свою официанточку, пока кто-нибудь не сделал этого за тебя. Только вот я не вижу разницу между тобой - девственником и тобой – закоренелым юбочником.
Он стянул через голову рубашку, забыв или же не захотев расстегнуть пуговицы, и демонстративно упал на кровать, зарывшись лицом в подушку.
- Ты... точно в порядке? – для верности поинтересовался Дин, услышав в ответ лишь невнятное мычание, которое могло бы в равной степени означать «Я, кажется, съел что-то не то» и «Вали и оставь меня в покое». В последнее время старшему Винчестеру было непросто понимать брата, который, кажется, поставил себе целью свести его, Дина, с ума – медленно, но верно, не спеша, но вполне ощутимо.

О том, что ты время от времени беседуешь с ангелом, таким холодным, мудрым и равнодушно-справедливым, распространяться вовсе не следует, иначе внеочередная поездка в ближайшую психиатрическую клинику обеспечена. В её стенах, которые давят, спрессовывают пластилиновые души, сминают восковые тела, многим посчастливилось встретить Наполеона, Цезаря и самого Господа Бога, только вот никто из них после так и не сумел отделаться от навязчивой идеи собственной невероятной значимости, избранности, исключительности. Стоит задуматься, прежде чем пытаться идти по воде, проваливаясь по колено, излечивать прокажённых, с отвращением оглядывая их изуродованные болезнью лица, гоняться за демонами с тупым и ржавым серебряным ножом. Стоит задуматься о последствиях неосторожных фраз, дерзких слов и болезненных откровений. Поднять на миг взгляд и найти в тёмно-синем вечернем небе одну-единственную яркую, как огни Ада, звезду, огромную, болезненно мерцающую в вечной тишине и бесконечном холоде. И немного помолчать.
- Ты, блудный сын Господень, потерянная душа, прочёл ли ты Священное писание? – осведомился в собственной типичной витиевато-пафосной манере Кастиель, присев рядом со старшим Винчестером, который нахмурился, демонстративно вздохнув.
- Поверь, не выкроить ни минуты, демоны и тёмные твари так и норовят заполонить собою целый мир, - с сарказмом отозвался он, с особым показательным интересом изучая облупившуюся на самом краю карниза краску. Некогда она была совсем зелёной, как молодая листва.
- Прочти и обретёшь ты знание, которое, в свою очередь, подарит тебе покой.
Ничто не может подарить покой человеку, выбравшемуся из Преисподней. Точнее, так бесцеремонно и самоотверженно выдернутого из самого пекла где-то в центре Земли, из жирного бульона раскалённого металла, из рваных пик сердолика, из редкой бахромы пепла, оставшегося от выгоревшей дотла кожи, внутренностей, мозга.
- Не в этой жизни, - едва слышно пробормотал Дин, не желая, чтобы ангел услышал его, не в силах лишить себя столь незначительного поощрения, маленького удовольствия в виде этой невнятной, но полной горького смысла фразы.
- Слова твои не радуют Всевышнего и меня, - оказывается, божественные создания обладают прямо-таки фантастическим слухом. – Уверен, не со зла ты мне перечишь, но от отчаяния.
Подобное понимание могло бы свести с ума любого человека типа «Дин Винчестер», а самого старшего Винчестера оно неимоверно раздражало, вызывая кошмарное, почти непреодолимое желание досадить невозмутимому Кастиелю, дразня его провокационными вопросами, требуя искренних и точных ответов. Если у вас под рукой имеется такой персонаж, не упускайте возможности поделиться с ним собственными взглядами на жизнь, смерть и Вечное бытие, на Рай, Чистилище, Ад, на то, что между ними. Житейские проблемы и ситуации, выход из которых найдёт лишь некий Высший разум, головоломки дня и ночи, совести и разума, пошлости, мелочности, похоти и, возможно, лжи. Хитросплетения звёзд и судеб, старательный поиск смысла существования и те самые желания, исполнения которых стоило бы остерегаться... Этакий блиц-опрос, который не каждому ангелу пришёлся бы по вкусу.
- Не от отчаяния, а от скуки, - пожал плечами Дин, - не перечу, а лишь развлекаюсь, не со зла, а против него...
Игра слов в данном случае – всего лишь игра слов. Ангелам не нужны глупые правила, их ставки слишком высоки. Кто знает, чем платим мы за их ошибки?
- И что, неужели, Господь Бог однажды призвал тебя в свой офис в облаках лишь для того, чтобы отправить на эту грешную землю и просветить меня? – с определённой долей иронии осведомился старший Винчестер. – Меня, обычного охотника, порой страдающего сильнейшей формой циничного оптимизма?
Они оказались на крыше мотеля не так уж и давно – четверть часа назад, не более, но Дину казалось, будто бы они провели здесь большую часть их совместного существования: взять годы старшего Винчестера, помножить на вечность ангела и раздробить на мелкие кристаллы дней, почти одинаковых, шаблонных, обагрённых кровью несчастных жертв, окроплённых пылью древних преданий о демонах, осыпанных солью извечной работы.
Кастиелю не составило труда расправить свои незримые крылья и – раз! – лёгко ступить на покатый обшарпанный склон. Дину пришлось труднее – по узкой пожарной лестнице он взобрался наверх, упираясь ногами в карниз в попытке сохранить равновесие.
- Если я упаду, - предупредил он ангела, - то виноват будешь ты.
Кастиель не ответил, но, видимо, взял это на заметку, полный решимости предотвратить подобный исход. И вот теперь, не обращая внимания на время и пространство, они были здесь - лицом к лицу с холодной, промёрзшей насквозь землёй, столь негостеприимной и недружелюбной.
- Библия, - протянул Дин, прислушиваясь к привычному, но ненавистному слову, - и чего в ней такого особенного? Книга, написанная людьми для людей, ничего действительно божественного.
Кастиель не удержался от прохладно-укоризненного взгляда.
- Ответ на любой вопрос найдёшь ты в ней, - проговорил он спокойно, словно пытался сохранить хорошую мину при плохой игре.
- Ответ на любой вопрос, - передразнил его старший Винчестер, засунув руки глубоко в карманы куртки, что едва не стоило ему жизни.
Ангел едва заметно вздрогнул, готовый в любой миг расправить крылья и ринуться вниз, чтобы спасти жалкого человечишку, доставшегося ему в качестве подопечного.
- На любой, - кивнул Кастиель, глубоко вздохнув: даже ангельскому терпению мог прийти конец. – Спрашивай.
Неразумно рискованно.
Винчестер усмехнулся: ему понравилось то, что Кастиель ответил на его вызов, совершенно уверенный в своих силах и возможностях этой странной книжки, как бишь её там, Священного писания. Ради продолжения интересного спектакля следовало бы хорошенько подумать, дабы не поломать всю игру.
Тишина была почти ощутимой, словно эта дождливая реальность впитала в себя такое количество влаги, что наступил предел, и солёная, словно слёзы, вода выступила каплями на поверхности, окрасив небо в бледно-синий, траву – в изумрудный, бетон крыльца – в лиловый.
- Как твой Бог относится к таким, как я? К таким, каким я был. К тем, кто не прочь иногда трахнуть собственного... – если уж речь зашла о палитре художника, раскрашенной в самые невероятные цвета – страх, отчаяние, радость, равнодушие, понимание, сострадание, – радужные кляксы, которые по одиночке не несут никакого смысла, но стоит лишь им раствориться друг в друге, найти себя, как отчаянная радость и равнодушное сострадание, и страшное понимание оказываются чем-то вполне привычным, созвучным с этой жизнью. – И как он вообще допустил нечто подобное, м? Что, молчишь?
Ангел – нечто совсем иное, эта квинтэссенция силы, слепящей, сверкающей, сыплющей искрами. Это то добро, что выжигает людям глаза, пускает им кровь, такое адское счастье, такой триумф света, что становится по-настоящему страшно. Смертным не дано увидеть его настоящее лицо, это грозит человеку гибелью. Особенно, в сиянии праведного гнева, сравнимого, разве что, с жаром печей Преисподней.
Хладнокровию Кастиеля пришёл конец.
- О мужеложстве и кровосмесительстве говоришь ты, смертный? – его глаза метали молнии, так что Дин даже испугался немного, надеясь, что его не отправят прямиком в Ад за такие речи, где на каком-либо по счёту огненном круге он будет вариться до скончания дней, и выйдет из этой затеи лишь первоклассное рагу с человечинкой, ничего более.
- Об этом, - бесстрашно откликнулся Дин.
- Да будет изгнан смертный и вечный за подобные деяния из мира сего, - прогрохотал ангел, готовый явить свой лик, готовый вытравить греховные мысли из души Дина, из его сердца и головы, но, вовремя спохватившись, прикрыл глаза, балансируя на самом краю над пропастью (в паре-тройке метров до земли). – Не оскверняй Священное писание, не оскорбляй меня.
Слова эти прозвучали, словно просьба, мольба, гордая, неприступная, но в тоже время жалкая, смиренная, словно бы Кастиелю в последний момент удалось совладать с собой, отвергнув саму мысль о том, чтобы научить старшего Винчестера уму-разуму.
- Так значит... – пробормотал Дин, неудовлетворённый ответом.
- Терпимым и покорным судьбе ты быть должен, - торжественно и печально проговорил ангел, бросаясь вниз бесстрашно, так что старший Винчестер невольно дернулся, пытаясь удержать его от падения, но Кастиель исчез, так и не достигнув земли: мгновением позже он всё равно собрал бы себя заново, если бы неосторожно разбил драгоценное тело, священный сосуд, вверенный ему столь добровольно.
- Эй, постой! – крикнул Дин, нахмурившись: этот оклик никогда бы не заставил своенравного Кастиеля задержаться хотя бы на минуту. – Ответ на любой вопрос, говоришь?!

Сэм мог бы спать, но не спал. Сон подбирался к нему на мягких кошачьих лапах, словно охотник к беззащитной и, более того, равнодушной к своей судьбе мыши. Сон готовился к нападению, о чём младший Винчестер смутно догадывался, но не собирался ничего предпринимать. Как только дверь за братом закрылась, Сэм перевернулся на спину, так что кровать заскрипела под весом его тела, и уставился в испещрённый трещинами потолок. В последнее время ему нечасто удавалось остаться наедине с самим собой и немного подумать. Всё, чем он располагал, было несколько безмолвных часов в «Импале», где ноги у него затекали слишком быстро, чтобы дать сознанию возможность абстрагироваться от покалываний в мышцах и поразмышлять о чём-то менее приземлённом, чем совершенно онемевшая задница.
Пожалуй, только в пьяных, а потому и самых смелых своих мечтах он представлял себе возвращение брата. Обычно подобные образы приходили к нему после пятой стопки джина, который горчил где-то в горле за миг до того, как тяжеловесным снарядом взорваться в глубинах желудка. Кажется, он всегда пил слишком много, чтобы после вспомнить хотя бы один из вариантов развития событий в случае неожиданного «воскрешения Лазаря». И какое-то время это вполне устраивало младшего Винчестера – как секс на одну ночь, как еда быстрого приготовления на один вечер, как мечта на один час. Поначалу это было даже немного забавно, не смотря на весь трагизм ситуации. Миллионы минут, проведённых в разговорах с самим собой, не оставляли возможности заниматься самоедством. О, эти часы, которые складывались в растянутые во времени ночи круглосуточных баров по всей стране! Пожалуй, некоторые работники подобных заведений все ещё могли бы припомнить нелюдимого парня у барной стойки, который был способен выдуть пива больше, чем любой из местных здоровяков, словно участвовал в неком споре, победа в котором сулила ему нечто большее, чем деньги или авторитет среди друзей. Он пил так, словно от этого зависела вся его жизнь, а после устраивался на одном из угловых диванов, уставившись невидящим взглядом в тёмный провал окна, за которым подкрашенная светом фонарей тьма постепенно рассеивалась, отступая перед неизбежным рассветом.
- Что бы я сделал в тот самый момент, когда увидел бы его вновь? – бормотал младший Винчестер, бездумно водя ладонью по стёртому дереву стола, ощущая все неровности его поверхности, цепляясь пальцами за самый край, за которым начиналась неизвестность, вернее, пустое пространство между столешницей и грязноватым полом. – Я знаю.
Тогда эта мысль, пожалуй, могла бы показаться смехотворной, возможно, даже дурацкой, только Сэм вдруг с радостью ощутил, что идея оказалась великолепной. И что ещё он мог бы сделать в подобной ситуации? Как бы на его месте поступил совершенно другой, незнакомый ему человек, погибший брат которого предстал бы перед ним живой и невредимый?
Младший Винчестер вздохнул.
Мда, пожалуй, его случай мог бы стать единственным и неповторимым, ведь будь он обычным человеком, не знающим ничего о мире теней, в котором шорох в подвале – это вовсе не пробежавшая вдоль неплотно пригнанного плинтуса крыса, а невнятный шёпот в соседней комнате – не забравшийся в дом грабитель, он сошёл бы с ума, не в силах поверить, что нечто подобное вообще возможно. И в этом случае в работе охотника можно было с лёгкостью обнаружить свои плюсы.
- Я знаю, - негромко говорил Сэм, прекрасно отдавая себе отчёта в том, что со стороны он выглядел, мягко говоря, странно, но этот безответный диалог должен был быть завершён, - как бы я поступил. Я знаю, что бы я сделал, если бы он вернулся. Я бы прижал его к себе и поцеловал бы так крепко, что у Дина дух бы захватило. И мне было бы совершенно плевать на то, сколько людей вокруг нас – в любом месте, в любое время я бы сделал это, чтобы убедиться в том, что это мой брат, что он настоящий, что он снова со мной.
Теперь же, лёжа на кровати, чувствуя пустоту номера, Сэм усмехнулся этим мыслям-воспоминаниям, которые не приходили вот уже пару месяцев, оставив его в тот самый миг, когда всё случилось по-настоящему. Кажется, он услышал стук в дверь, когда вдруг безо всякого вступления и предупреждений увидел перед собой Дина, до дрожи в коленях обычного старшего Винчестера, который совершенно определённо мог мыслить и существовать, не преминув заявить об этом с первой же минуты их встречи.
Такой долгожданной встречи.
Такой несоответствующей внутреннему состоянию Сэма встрече.
Такой... встрече.
Там был Бобби, но это казалось Сэму слабым оправданием того предательства, которое он совершил. У него были все основания назвать себя жалким трусом, неспособным с самого начала расставить все точки над «i». Он упустил возможность вернуть всё на свои места. А после уже было не до того.
Ярчайшее и абсолютное желание привязать себя к Дину затопило его сознание, не оставляя места сожалению или неожиданной нерешительности, возникшей тогда, на пороге мотельного номера, который старший Винчестер переступил с такой лёгкостью, что хотелось осадить его, напомнить, где он, кто он, и почему здесь и сейчас чувство сильнейшего облегчения бьёт по нервам вместе с болью. Чуть позже Сэм выяснил, как ему казалось, причину своего состояния: брат вернулся слишком быстро, слишком неожиданно, чтобы дать ему, младшему Винчестеру, возможность опомниться, осознать это и примириться с собой. И избежать неистового стремления следовать за Дином, куда бы тот ни пошёл. Поначалу доходило до смешного, и Сэм с удивлением обнаруживал себя у запертой двери ванной комнаты, за которой Дин ворчал что-то по поводу «братца-извращенца, который преследует его по пятам, не позволяя даже справить нужду». Трудно было это понять, на самом деле трудно, так что младший Винчестер поневоле остался наедине со своими проблемами, мыслями и страхами. И отчего-то теперь ему было даже хуже, чем в то время, когда он сознательно прятался от людей и прятал свои беды от дневного света.
Ярчайшее и абсолютное чувство вины затопило его сознание, стоило ему только разобраться с первоначальным потрясением. Вины, так старательно отрицаемой его разумом, ведь раз за разом он повторял себе, что его нечаянная и неожиданная связь с Руби возникла из бесконечно одиноких вечеров, ночей, дней, пропитанных алкогольными парами и горечью утраты. Разве поднялся бы он на ноги, если бы не она в образе привлекательной, да что уж там говорить, притягательной, живой и сочувствующей ему девушки, которая готова была помочь ему в силу собственных соображений и всегда была рядом. Он не смог бы отказаться от того тепла, что Руби предлагала ему, и он не смог бы выжить без её поддержки. И он никогда – в особенности после смерти брата – не наплевал бы на собственные сверхъестественные способности, готовые помочь ему в борьбе со всем Адом – ведь Сэм поклялся вытащить старшего Винчестера во что бы то ни стало.
Как оказалось, не Бобби стал для него человеком, посвящённым в тайны их искалеченной семьи, не Бобби заставил его взглянуть на мир без Дина иначе, а этот демон, который всё ещё так отчётливо чувствовал, что значит быть человеком, испытывать по-настоящему человеческую боль, разрывающую изнутри, текущую с кровью по венам. Что-то всегда было в ней, иное и особенное, чем не обладал никто из ближайшего окружения Винчестеров. Она словно видела его насквозь, но Сэм вовсе не чувствовал себя беззащитным в её неизменном присутствии, скорее, наоборот, он ощущал прилив сил, чувствовал себя способным преодолеть те препятствия, что создавал для него каждый новый полный душевной пустоты день, и, хотя младший Винчестер был уверен в том, что никто не в силах заменить ему брата, Руби помогала ему смириться с той незримой раной, что терзала его, но с возвращением Дина младший Винчестер и думать не смог бы о том, чтобы однажды явиться в их с братом номер вместе с ней, обнимая её, наслаждаясь теплом её мёртвого тела, жизнь в котором поддерживал лишь чёрный удушливый дым в глубине. С другой стороны, ему внезапно стало казаться, что только это ему и нужно для того, чтобы справиться со своей тревогой, неясной тревогой, настигшей его в день воскрешения Дина. Смутные воспоминания пришли к нему, чтобы лишь сна, смутные образы, берущие начало из тех дней, что предшествовали смерти брата. Последующие за этим болезненные переживания почти сгладили всё то, что осталось в прошлой, отделённой жуткой чёрной пропастью от настоящего, жизни. Конечно, Сэм помнил почти всё об их нескончаемых странствиях, о том, как они охотились за фокусником, за вампирами, оборотнями, ведьмами, но почему-то чем ближе по временной шкале события подбирались к смерти старшего Винчестера, тем невнятнее и запутаннее они теперь казались. Порой Сэм чувствовал себя так, словно всё смешалось в его голове, иногда в своих неспокойных и недолгих снах он видел залитую оранжевым светом комнату, слышал странные голоса... А вспомнить детали ему так и не удавалось. Но его отношения с Руби были чёткими и почти определёнными – вот почему он так отчаянно пытался добиться от Дина однозначного ответа, не задавая при этом прямого вопроса – не удивительно, что взамен он не получил почти ничего. Ничего, кроме недоумения и раздражения.

Серебристо-серое перо медленно опустилось на залитую жидким золотом прозрачную твердь небесную, и распалось миллиардами сверкающих частиц. Невыносимый для человеческих глаз свет всколыхнулся, закованный в раскалённые цепи, дохнул незримым эфиром и мутной, мерцающей, словно горячий воздух на холоде, болью. Его крылья почти облетели с тех самых пор, как он был заточён в одну из трёх темниц Рая, погружённый в отчаяние и сожаление, которые были лучшими наказаниями для любого из служителей света. Его не пытали уже сотню лет, но казалось, будто в последний раз бесстрастные Судьи, считавшие его предателем, приходили только вчера, чтобы вонзить в его тело хрустальные ножи раскаяния. Золотая, сверкающая в райском свете благодать густыми каплями стекала по солнечному, искрящемуся телу, и загнанный взгляд с надеждой метнулся к приоткрывшейся ровно на толщину волоса двери, за которой ослепительный мир пел, словно натянутая струна арфы, свои неземные гимны, и этот невыносимый свет волнами накатывал, терзая после сотен лет, проведённых в сумерках.
- Служитель Господень, - раздался над ним голос, негромкий, отрешённый, чуть безумный. – Помнишь ли ты имя своё?
Он знал, что позабыл нечто важное, утратил что-то с тех пор, как оказался в этом каменном мешке, сквозь прозрачный пол которого видел синеву и золото, и иногда ночную темноту, порой плаксивые облака, и это знание казалось ему безвозвратно утраченным, но в то же время он думал, будто сознательно отказался от него, отрицая собственную сущность и существование.
- Нет, - ответ, кажется, удивил пришедшего, но не настолько, чтобы тот отказался от дальнейших расспросов. – Нет...
Он вдруг осознал, насколько оно было важно для него, для его спасения и оправдания, но как он ни старался, ему не удавалось вспомнить это простое и красивое имя, которое принадлежало ему с самого начала, с незапамятных времён, определяя всё – судьбу, деяния, путь, битвы. А теперь он вдруг потерял его, утратил то, чем обладал, и осознание этого принесло ему лишь дополнительную боль и странное полузабытое истинно человеческое чувство безысходности.
- А хочешь ли узнать о том, кем ты являешься, вновь? – осведомился голос, и дверь темницы приоткрылась ещё чуть-чуть.
- Хочу прежде знать, кто ты, - прошептал он, вытягивая из застывшей золотистой массы остатки серебристых перьев, которые закружились в подступающем узком лучике света.
- Имя моё – Уриэль, - со вспухшим шаром пушистого сияния пришёл ответ, отозвавшийся где-то в глубине абсурдной надеждой, которая угасла давным-давно даже по меркам Рая. – Тебя же Бог наш единый нарёк Кастиелем, и день сегодняшний существования твоего ознаменован важным для тебя событием.
Цепи, сковавшие свет, звякнули нерешительно, прежде чем тяжело опасть, рискуя расколоть хрустальную твердь небесную, и Кастиель окинул безразличным взглядом свою темницу, ставшую вдруг почти привычной в сравнении с тем миром, который скрывался за массивной дверью, миром, который он привык считать чужим и враждебным с тех самых пор, как впал в немилость. Возможно, даже и не напрасно.
- О чём же думы твои невесёлые, Кастиель? - поинтересовался Уриэль, возникнув на пороге.
- О том, что, может быть, не стоит мне темницы этой покидать, - откликнулся тот, не спеша подниматься с колен и поднимать взгляд на своего освободителя.
- Своё наказание отбыл ты, - твёрдо проговорил ангел, ниточкой света касаясь лба Кастиеля, - так решено было Всевышним. И миссия новая ожидает тебя.
- Я слышал, будто навеки заточён за проступок мой, - прошептал Кастиель, всё ещё не оправившись от принесённого известия. – И будто миссий мне доверено не будет боле.
Уриэль нетерпеливо поморщился, пробормотав:
- Ты, неужели, всё ещё о времени том помнишь? Когда случилось нечто, со статусом ангельским твоим несовместимое?
Кастиель кивнул. Он помнил, словно всё произошло на рассвете этого же дня, когда солнце поднялось из хрустальных глубин, заглянув на миг в темницу несчастного узника.
- И что же...
- Всё. Я помню всё, до мелочей.
И боль, и ужасную смерть той девушки, что так безоговорочно поверила порождению тьмы, обманом заставившему её заключить с ним сделку. И то, как её душа отправилась в преисподнюю, где, раздираемая сорвавшимися с цепей адскими псами на части, она погрузилась в пучину невыносимых страданий, а ангел, который был приставлен приглядывать за ней в те дни, когда мысли о всеобщем благе посещали её, не успел протянуть ей руку помощи, явившись в последний момент, когда было уже слишком поздно. Лишь касание тонких пальцев ощутил он, прежде чем она рухнула вниз, словно подстреленная птица. И это касание спасти её могло бы, но не спасло, лишь отделило свет от тьмы. Так или иначе, позволив ей оказаться в жарких объятиях ада, он тем самым породил одного из наиболее страшных и могущественных демонов за всю историю преисподней - её демоническое превосходительство Лиллит. Просто Лиллит. Несчастную и кровожадную, расщеплённую надвое Раем и адом, разорванную, растерзанную, напуганную и отчаянную, сумасшедшую и отверженную.
- Да послужит это для тебя уроком, - склонив голову, проговорил Уриэль, - и продолжишь ты путь свой.
Кастиель бездумно взглянул на него, словно всё ещё пребывал в собственных невесёлых мыслях о прошлом и настоящем, которое породило его неверие и ощущение, словно разум незамутнённый ускользает от него.
- Знаешь ли ты, кто такие братья Винчестеры? – спустя целую, казалось бы, вечность молчания осведомился Уриэль, кажется, не слишком рассчитывая на скорый ответ, но Кастиель отрицательно качнул головой.
- Те, кто Господу нашему дорог очень.
- Отчего же?
- Истребляют они нечисть тёмную, что из преисподней лезет, словно адская саранча, искореняют зло и козни его злостные расстраивают. И ты, ангел Кастиель, спасти одного из них должен, избавить от страданий адских, очистить от скверны и мыслей греховных, а после оберегать как зеницу ока, тем самым искупив вину свою непростительную.
- Но... Уриэль, - сдавленно проговорил ангел, медленно поднимаясь, понимая, что за неповиновение ему придётся дорого заплатить, однако вопрос, возникший в его сознании, мучил его, подобно тем, кто приходил пытать его в незапамятные времена, - отчего же не поступили мы так, когда она... когда Лиллит в руках Люцифера оказалась?
Такое простое и незамысловатое решение, основанное, разве что, только на силе света, способного заставить твердь земную разверзнуться и явить миру свои раскалённые глубины.
Ангел усмехнулся, словно ожидал чего-то подобного.
- Опасны сами идеи её о благополучии всеобщем были. Разве могут люди, жалкие людишки-мартышки в мире и покое жить вечно? Счастье наскучило бы им, лишь войны их кровопролитные порождая, и жадность, и алчность, и похоть... Беды сопутствуют развитию, а мир, от них свободный, навеки остановился бы. И разве сам не понимаешь этого ты, Кастиель? Разве не понял за всё то время, что здесь провёл? Смерть её нам на руку оказалась, вот почему помиловать тебя решено было. Собрал Совет Всевышний спустя всего лишь пару тысяч лет – не срок для ангела, чьи крылья исчисляются миллиардами перьев...
Теперь, когда цепи безжалостные отпустили его, Кастиель мог бы лишь силой разума разбить в пыль монолитные стены, опостылевшие ему, лишь ради мысли этой. Он мог бы, ринувшись вперёд, наброситься на брата своего, принёсшего всё же добрую – пусть и окрашенную в непонятный для праведного обитателя Рая мутно-багровый – весть, которая лишь ранила глубже, достала до самой сути, подкреплённая равнодушным рассказом о могущественном демоне, в появлении которого он был повинен. Нет, не о демоне – о человеке, готовом пойти на всё, чтобы достичь своей цели, о том, что гибель его угодной оказалась для Всевышнего. Не может смерть человека расцениваться как благо – каким бы он ни был. И это в лишний раз доказывало, что и у света есть обратная сторона. Как будто в основе его лежала лишь потребность в собственной выгоде.
- И Рай явил нам лицо истинное своё, - нараспев протянул Кастиель, медленно расправляя крылья – его сознание было радо даже такому простому движению, поэтому он надеялся насладиться моментом, пусть внутри, в сверкающей глубине всё и кипело от гнева – прозрачного, как горный хрусталь.
- Рай явил... – повторил Уриэль, кажется, не догадываясь о намерениях ангела. – И лик его светел и чист.
- Нет! – громыхнуло в хрустальных чертогах. – Не об этом я речь веду, презренный брат мой!
Крылья его трепетали на ветру, овевающем всё его существо.
- Мрачны и безрадостны помыслы Его, ежели гибель существа человеческого на благо Ему.
- Речи твои богопротивны, - угрожающе прогремело в глубине собирающихся грозовых туч. – Не в чём тебе Его упрекнуть!
Кастиель бросил взгляд на упавшие замертво оковы, не имевшие более над ним власти и тихо, словно зарождающийся рассвет, проговорил:
- Не в силах поверить я тому, что память подвела тебя – ведь с ангелами подобное происходит нечасто. И ужель не понимаешь ты, насколько изменилось всё в этом мире?
Ответом Уриэля стало недоумённое молчание.
- Как в прежние дни заливались слезами небеса – оплакивали хладным дождём каждого отошедшего в мир иной... Как шумела там, в мире людском, листва, согретая дыханием свободной души... Какой печали предавались мы, а что же теперь? Нам радостно становится при мысли об утрате?
- Какие речи дерзкие я слышу из уст недавнего заключённого!
- Так внимай, - взор Кастиеля, казалось, пронзал твердь небесную, стремясь к едва различимому горизонту. – Обиталище наше, Рай, совсем иным оно стало.
- Иным? Одна лишь противоположность существует Раю... Нет!! Не смеешь ты о подобном мыслить!
- Но мыслю я, - печально откликнулся ангел, сияя возрождённым светом, сияя заново и исчезая. Свободный полёт излечил нанесённые орудиями пыток раны, но было ему неспокойно. И он не ведал пока, изменится ли что-нибудь или же нет.

Кастиель и сам не смог бы толком объяснить, почему ему так нравилось наблюдать за спящими людьми. Точнее, ему бы и в голову не пришло, что в этом его вполне безобидном занятии может быть что-то странное. Ангелы никогда не спали, возможно, это послужило причиной того, что спокойное и тихое дыхание спящих очаровывало его, и он мог часами сидеть, вслушиваясь в каждый вдох и выдох, отмечая мысленно любые, даже самые незначительные изменения в тоне и частоте. Что-то завораживающее было в этой полной беззащитности, порой мнимой, но чаще всего совершенно подлинной и неподдельной, в подрагивающих ресницах, в чуть приоткрытых губах, в по-детски приподнятых бровях...
Хотя Дину это было не по душе, Кастиель продолжал наблюдать за ним спящим, даже когда старший Винчестер весьма раздражённо отозвался об этой его странной, с намёком на извращённость черте. Ангел не обиделся: столь мелкие человеческие тревоги не слишком интересовали его, гораздо громче в нём звучал голос любопытства, донесшийся ещё из того времени, когда Кастиель впервые спустился в земной мир, чтобы опекать одну слишком умную девчушку...
Не смотря на все запреты старшего Винчестера, он продолжал свои наблюдения, стараясь уходить раньше, чем Дин просыпался, иногда ему удавалось продержаться почти до самого конца, исчезая за мгновение до пробуждения охотника, который не замечал странных порывов ветра, проникавших порой в мотельный номер, не слышал звука хлопающих крыльев (как бельё на ветру, ей-богу!).
Двигаясь бесшумно и осторожно, Кастиель легко присел на край кровати, не в силах оторвать взгляда от Дина, который чуть хрипло дышал, повернувшись на бок, так что ангелу было прекрасно видно его лицо: едва заметные веснушки на прямом носу, аккуратные губы, чуть обветренные, упрямо изогнутые брови, отчётливо указывающие на то, что сон Винчестеру снится не самый весёлый. Выражение его лица неуловимо изменилось, хотя Кастиелю поначалу показалось, что это всего лишь результат возникшей с его приходом тени, которая контрастно оттенила загорелую кожу, обвела контур волевого поросшего щетиной подбородка, усугубила тёмные круги под глазами. Винчестер выглядел усталым, и ангелу вовсе не хотелось будить его, однако стоило лишь ему увидеть вздувшуюся от страшного ожога кожу на предплечье Дина, как он, потеряв всякую осторожность, потянул за край короткого рукава футболки, чуть отогнув ткань, так, чтобы увидеть искалеченную руку целиком.
Розоватый оплавленный участок плоти выглядел болезненным и совсем свежим, складываясь в отпечаток ладони, полный и чёткий, так что Кастиель затаил на миг дыхание, осторожно приложив правую руку к ожогу. Совпало, хотя, ангел был в этом уверен, столь абстрактный след мог бы принадлежать любому человеку, но Кастиель точно знал, кто же вытянул Дина из ада, наградив его подобной отметиной.
- Прости, - прошептал он, кончиком указательного пальца обводя контур ожога. Наверное, кожу всё ещё саднило, - но иначе ничего бы не вышло.
Гладкая кожа под его прикосновениями теплела, словно с благодарностью принимала текущий в его жилах свет, когда Дин, шевельнувшись, перевернулся на спину и открыл глаза, так что Кастиель едва успел отдёрнуть руку, предполагая, однако, что это уже не спасёт его от очередного разбирательства.
- Чёрт побери, - хрипло ото сна пробормотал Дин, сердито взглянув на ангела. – Когда же это закончится?
Кастиель не улыбнулся, не пожал плечами. Он ещё не привык к мимике и жестам, принятым у людей, которых застали врасплох, поэтому и на упрёки старшего Винчестера реагировал редко, так что Дину всегда казалось, будто ангелу и дела нет до его слов и возмущения.
- Я уже сотню раз повторил, что это бред, - разъярённо пробормотал охотник, резко садясь на кровати и отодвигаясь почти к самому краю.- Что это, у ангелов развлечение такое – пялиться на спящих, а?
Он воззрился на Кастиеля, словно был уверен в том, что в этот раз он непременно объяснится, но ангел молча смотрел на него, чуть склонив голову, невыносимо синими глазами, в которых будто отражалось яркое весеннее небо. Такие глаза не могли лгать или скрывать дурные намерения, они были пугающе откровенными, чуть отрешёнными, как и всегда, поэтому Дину порой казалось, что ангел смотрит сквозь него, на какие-то невидимые обычному человеку вещи.
- Мне показалось, или же... – осторожно начал Дин, и внимательный взгляд тут же сомкнулся с его собственным, словно звено прочной цепи. Охотник покосился на собственную руку, рукав которой был задран, обнажив предплечье. – Кажется, нет. Какого чёрта, Кас?
Ангел никак не отреагировал на его слова, продолжая изучающе смотреть на охотника – в ярко-синих глазах отразилось на миг недоумение. Память его ещё не успела пробудиться, ведь когда-то он – об этом Кастиель знал наверняка – уже бывал здесь, наблюдая за странным созданиями, одновременно похожими на него и столь разительно отличавшимися от любого ангела Господня. И, кажется, с тех пор Кастиель успел и позабыть о всех тех странных поступках и словах, к которым люди привыкли давным-давно, с самого дня их сотворения. И ангелу предстояло ещё немалому научиться у них – раз уж вышло так, что в ведении его оказался этот сложный и непонятный залитому светом разуму охотник.
- У тебя просто поразительная способность появляться как можно более некстати, - проворчал Дин, садясь на кровати: сон как рукой сняло, и он отчётливо понимал, что отдохнуть, как следует, ему сегодня уже не удастся. – Ты исчезаешь совершенно внезапно, когда у меня на подходе как раз пара десятков вопросов к тебе или к твоему боссу, но и возникаешь ты словно из воздуха, кажется, считая этаким развлечением подглядывать за людьми.
Ангел едва слышно вздохнул, чуть нахмурившись: он всё ещё был далёк от понимания Винчестера, который с недовольным видом натягивал и зашнуровывал побитые дорожной пылью ботинки, сердито кряхтя.
- И куда вообще ты всё время уходишь? – вдруг повернулся к Кастиелю он, так и не разобравшись толком с обувью. Ангел даже не вздрогнул: позаимствованное на целую вечность тело привычно дёрнулось, но он сдержал нежданный порыв почти машинально, не задумываясь об этом. – Отчитываешься перед своим боссом, а? Он ведь наверняка требует от тебя детальных пересказов наших встреч и разговоров... Так вот иди и скажи ему, что ничего у него со мной не выйдет.
Кастиель никогда ещё не улыбался – ему казалось это странным, как и то состояние, в которое люди погружались во сне. Каждый новый день, проведённый в толпе, наполнял его непохожими друг на друга эмоциями, некоторые из которых пугали его, другие же лишь приводили в смятение. Он ещё никогда не улыбался, но мышцы вдруг непривычно сложились в лёгкую, играющую на губах усмешку.
- Знает Он, поверь мне, Дин, - проговорил он: мысли чуть путались из-за незнакомых сигналов тела. – Знает Он обо всём и о каждом, а уж о Винчестерах Ему гораздо больше известно, чем тебе самому. И сейчас наблюдает Он за нами, чтобы ни думал ты по этому поводу.
- Тогда почему же... – язвительно начал старший Винчестер, но ангел перебил его – кажется, впервые с того дня, как появился в его жизни. И этот опыт тоже стал новым.
- Мне лишь необходимо испытывать это ощущение вновь и вновь, - прошептал Кастиель: улыбка растворилась в пасмурной серости дня.
Дин с некоторым подозрением промолчал, надеясь услышать достаточно внятный ответ.
- Непреодолимую и вечную, - торжественно проговорил ангел, - необъяснимую и сильную тягу к тебе, что питает силы мои и удерживает в мире этом.
Старший Винчестер воззрился на ангела, чувствуя, как в нём нарастает неудовольствие, причин которого, кажется, он ещё не успел осознать в полной мере.
- Тягу, - проговорил он до странности спокойно, и это, пожалуй, не слишком удивило Кастиеля, который невозмутимо наблюдал за ним, и на лице его было выражение абсолютного и немного прохладного равнодушия, словно то, о чём он говорил, было само собой разумеющимся. – Ты порой становишься просто пугающе искренним.
Старший Винчестер был смущён – теперь он понял, наконец, почему его голос не дрогнул и внутри не вскипел гнев – просто ему самому было не слишком понятно, каким образом можно было реагировать на подобные слова, произнесённые таким ровным, слишком, пожалуй, ровным тоном. Тяга. Это слово было прочно связано с двигателями и прочими механизмами, оно было пропитано машинным маслом и дизельным топливом. Но отчего-то оно вдруг приобрело иное значение, иное назначение. И Дину вдруг неимоверно захотелось, чтобы это чёртово слово перестало означать для него лишь некую характеристику соединительного элемента безымянного механизма. Оно определённо предназначалось для обозначения иного, гораздо более важного явления...
- Но почему? – тихо проговорил он, заглянув в глаза ангела, такие по-человечески усталые, одновременно древние и юные, отражавшие, словно зеркало, всю его печаль, и боль, и что-то похожее на радость, совсем иную, не такую, как у людей. И сейчас старшему Винчестеру нужно было знать ответ.
Ангел повернул голову, немного подавшись вперёд. Он, как и всегда, выглядел так, словно был немного не в себе, но охотник успокоил себя тем, что на самом деле так оно и было.
- Знаешь ли ты, Дин, что жизненно необходимо ангелам вершить добро, без которого они чахнут, сгорают, словно церковные свечи? – осведомился Кастиель.
Дин качнул головой: он ничего не знал об ангелах. Он лишь познакомился с одним из них совсем недавно.
- В течение двух тысяч лет не было возможности у меня подобной.
- Тяжело тебе пришлось, - неожиданно сочувственно отметил Дин, понимая, что он вовсе не это хотел бы сказать.
- Тяжело, - согласно кивнул ангел. – И тебе, смертный, этого, увы, не понять.
Он вздохнул, словно неожиданно нашёл применение ещё одному необъяснимому явлению из мира людей – странному ощущению лёгкости, что даёт глубокий вдох, перезаряжающий эмоции, освобождающий от пут тревог и сомнений хотя бы на миг.
- И не узнать, каково это – почувствовать всю сладость и чистоту спасения, не обращая внимания на то, что существо твоё горит и плавится в адском огне, ведь для ангелов боли физической не существует, иного рода боль страшит их. И осознание того, что вырванный из преисподней человек, что дышит, бьётся и кричит в твоих руках, едва не сойдя с ума от пыток и вечной тьмы, засыпает спокойным, лишённым всяких кошмаров сном, наполняет силой невиданной, необузданной, духовной силой света, который любую тварь готов обратить в пепел.
Он помолчал немного, видимо, ожидая, что Дин что-нибудь скажет на это, но охотник паузой не воспользовался.
- Когда видишь ты человека, которого тебе предстоит оберегать и наставлять, в крови и боли, в лихорадке, в бреду, то знание это ты навсегда в себе сохраняешь, навеки, и забыть о нём уже никогда не удастся тебе, как бы ни желал ты этого, ни жаждал...
Он опустил голову, не в силах больше смотреть в зелёные глаза напротив, но продолжил свой рассказ.
- Я видел тебя, Дин, когда душа твоя истерзанная вернулась в тело. Не четыре месяца по меркам земным в аду ты провёл, а меньше. Всё остальное время тебе себя я посветил, омывая чело твоё и тело светом, который лишь один способен был исцелить тебя.
- Я не помню, - чуть сдавленно проговорил, наконец, Дин, для которого эта речь стала неожиданным и отчасти шокирующим откровением. – Иногда в моих снах я вижу ад, как мне кажется, но никогда...
Я здесь, чтобы напомнить тебе, едва не сказал Кастиель, вовремя спохватившись – не об этом сейчас ему следовало бы думать.
- Воспоминания об этом принадлежат лишь мне, - медленно проговорил Кастиель. – И это чувство, что преследует меня – спасение моё, моя награда... Как и для любого ангела Господня.
Старший Винчестер машинально кивнул, раздумывая над тем, отчего же в словах Кастиеля так отчётливо проступает печаль. Словно он знал о том, что это существование не бесконечно, и когда-то его светлому, как рассвет, ликованию, его силе, полученной за спасение Дина, его странному почти человеческому бытию придёт конец. Кажется, ангела это вовсе не радовало. Ему как будто хотелось остаться навеки на этой грешной земле.