What Mr. Spock does and what he wll never do

[Reno89]

Название: What Mr. Spock does and what he will never do
Автор: Reno (aka Reno89)
Фэндом: TOS
Жанр: drama с уклоном в angst
Пейринг: K/S намёками
Рейтинг: PG-13
Предупреждение: не принимайте всерьёз факты хиромантии
От автора: хотя про Turnabout Intruder написано уже, пожалуй, очень много всего, мне захотелось внести свой вклад. Спасибо за внимание!

Читать дальше

Иногда мы не делаем того, что нам хочется, чтобы никто не подумал, что нам этого хочется.
«Таинственный лес»

Кирк закрыл глаза, зажмурился для верности, немного подождал, приоткрыл правый и осторожно поглядел на собственные руки. Они оказались привычными, теми, что он и имел удовольствие наблюдать всего мгновение назад, обычными мужскими руками с широкими ладонями, имеющими форму конуса, что свидетельствовало – в случае капитана вполне очевидно – о сильной энергичной личности, не попадающей легко под влияние других. Мягкие холмы ладоней избороздили знакомые взгляду линии – те самые, что в дикую эпоху магов и колдунов считались значимыми в предсказании судьбы человека.
Джим задумчиво ощупал запястья, рассеянно пересчитал костяшки, будто число их могло измениться по неведомым и странным причинам, осмотрел пальцы. Не слишком длинные и тупые (сильный ум, уверенность во всём, стремление к власти), они оставались прежними, что не могло не радовать. Кирк усмехнулся самому себе – с некоторых пор его беспокоил один вполне объяснимый страх, когда посреди ночи капитан просыпался в холодном поту, принимаясь лихорадочно осматривать кисти рук – ему снилось, будто они вдруг вновь превратились в маленькие, тонкие, женские, с изящно проступающей под кожей косточкой запястья и длинными заострёнными пальцами (независимость, потребность в любви с известной долей эгоизма при склонности к тирании). Её руки казались слишком уж слабыми даже для женщины, далёкой от тяжелого физического труда, она сжимала кулаки, когда злилась или обижалась, не в силах причинить вред, её лучший удар казался Джиму оплеухой, давным-давно ему так нравилось рассматривать рисунки-схемы на её ладонях. И ностальгировать. Пожалуй, до тех пор пока он сам, очнувшись однажды в чужом и ненавистном теле, ни осознал, насколько всё серьёзно в этот раз. И первым делом он заметил руки – знакомые, но совершенно в ином ключе. Знакомые по вечерам в Академии, по долгим прогулкам, когда Джим переплетал собственные пальцы с этими, чувственными, когда сжимал их в порыве нежности...
Для Дженис Лестер они были вполне подходящими – её шарм, её настойчивость, напор - и узкие кисти рук, которые так легко было спрятать в ладонях, согреть, объять – рождали противоречивое сочетание мнимой хрупкости и внутренней силы, будоражащее мужское воображение. Для Джеймса Кирка они вряд ли представляли хотя бы малейшую ценность, как в искусстве обольщения, так и в более приземлённом, практическом плане. Такие мягкие и изящные, эти руки вызывали у капитана настоящий страх всякий раз, когда кошмары возвращались к нему, чтобы испытать, напомнить, предостеречь. Пробуждение выходило не самым приятным. Кирк засыпал, вцепившись родными пальцами в подушку – с облегчением ощущая их прежнюю силу и готовность повиноваться хозяину.
Но, как ни странно, во всём комке воспоминаний – грубом, словно ссохшаяся глина или спутанная проволока – потерялось одно, что навещало Джима слишком редко, о котором он думал слишком мало, пытаясь излечить себя от событий памятного дня. Сознание услужливо подыгрывало ему – при обратном переносе личности чужеродные образы поблекли и отступили, лишь изредка возвращаясь призрачной тенью прошлого вместе с тем, единственно достойным сомнительного внимания. Краткое и неясное, оно, тем не менее, оставило свой след в капитанской душе.
Глядя на мир снизу вверх, с высоты нового роста, не чувствуя боле своего собственного тела, центр тяжести которого сместился так внезапно, словно, катастрофически перекувыркнувшись в вакууме, Земля сменила полюса, с едва различимым раздражением поправляя лямку больничного аквамаринового одеяния, то и дело спадающую с плеча, и ощущая себя в этой новой коже, как в неподходящей по размеру одежде, Джим понял, что всё ещё способен твёрдо стоять на ногах, лишь в тот миг, когда его рука – рука Дженис – оказалась вдруг в руке Спока, дав жизнь неожиданно волнующему, но очень приятному чувству. Защищённости.
Ладонь старшего помощника оказалась вытянутой, прохладной и очень уверенной, пальцы – сильными, но чрезвычайно осторожными, трепетными, музыкальными (личность с преимущественно развитою духовной стороною – художник, артист или мыслитель). Кирк выглядывал из-за плеча вулканца, почти не слушая себя самого – капитана, которому ничего не стоило ударить слабую женщину. Власть, неожиданно свалившаяся на голову, не прибавляла добра никому, как, впрочем, и любая иная власть, поскольку править ей, не теряя достоинства, не раболепствуя, не приклоняясь, удавалось очень немногим. Для доктора Лестер места в рядах благословенного меньшинства не нашлось. Не в силах заставить себя обратить на неё внимание, Кирк утолял свою жажду немедленного действия, неожиданного, необдуманного, рискованного, питаясь ощущением собственной руки в руке старшего помощника.
Тогда он не смог бы сказать, что послужило причиной столь нетипичному для мистера Спока поведению – обманчивая ли внешность Кирка, решительность в его суждениях и обвинениях, умение старшего помощника прислушиваться к безумным, на первый взгляд, предположениям и гипотезам, не подкреплённым надлежащими доказательствами.
- Я верю вам, - проговорил тогда вулканец, не прибавив ни привычного «капитан», ни «сэр», ни припасённого для совершенно особенных случаев «Джим». Как будто не мог или не хотел называть вещи своими именами – с какой-либо целью? Предоставляя себе возможность в дальнейшем чётко разграничить в сознании образы Кирка и Дженис, готовые вот-вот слиться воедино.
Заключённого в тело Лестер увели, он даже не смог оглянуться – чтобы хоть взглядом поблагодарить вулканца за преданность и верность капитанскому делу, но ни один охранник в опасном заметном издалека красном одеянии не помешал бы ему – ей – в рассеянности и усталости так пристально рассматривать собственную ладонь, словно на ней вдруг проступили неведомые знаки. На самом деле рука его – её – осталась такой же белой и изящной, женской, совпавшей идеально с изгибом пальцев старшего помощника. Тонкие морщинки вились вокруг запястья, перебитые поперёк едва заметным белым шрамом у основания большого пальца. Откуда он мог взяться? Кирк понятия не имел. Наверное, возник во времена, что наступили после расставания – о которых Джим не желал знать ничего. Мельчайшие детали, которых он прежде не замечал, наталкивали на мысль о том, что Дженис так и осталась для него неизвестной, пусть и близкой когда-то, но отстранённой, занятой медленным пожиранием собственного здравого смысла и души. И теперь ему вдруг достались её нервные пальцы, тонкие жилки, её линия судьбы, линия жизни, холм Юпитера... Кирк мог бы разобрать её – себя – по косточкам, если бы захотел. Но тихая ярость наполняла его до предела, миг – и пролилась бы через край, чего нельзя было допустить. Самообладание оказалось единственной козырной картой в его неудачной раздаче. И обессиленная радость стала ему наградой за обречённое терпение. Вновь став самим собой, капитан поспешил запереть мысли на замок и оставить их в самом пыльном уголке разума чёрным ящиком, закодированным сигналом, архивной записью с ограниченным доступом в банке данных. Чтобы после с тревогой осознать – не самое худшее осталось позади. Коварство реальности не знало границ.
По прошествии некоторого времени Кирк осознал, что… никогда ещё не желал вернуться в тот день, в то тело, которое ему навязали, в тот эмоциональный фон, что не поддавался его воле, был до смешного прям и искренен – с одной лишь целью: понять, в чём же правда – в неминуемом обмане зрения и чувств, в смятении, в рассогласовании оболочки и содержания? Кому предназначалось то лёгкое рукопожатие?
И кто бы вдруг заподозрил старшего помощника в злоупотреблении сложившейся ситуацией? Такой мысли у Джима бы прежде и не возникло. Однако, вернув себе принадлежащее по праву тело, Кирк ощутил возникшую дистанцию в полной мере – теперь, когда было с чем сравнивать. Как будто, видя перед собою совсем другого, более того, незнакомого человека, женщину, Спок мог позволить себе предпринять нечто, в отношении самого капитана казавшееся ему неприемлемым. Улыбку вызывала одна лишь мысль о том, что в один прекрасный день на мостике «Энтерпрайз» старший помощник внезапно и непредсказуемо схватил бы Кирка в его привычном обличии за руку. Такому не суждено было случиться.
По сути, данный вывод просто не имел права становиться причиной к разочарованию.
На деле же, как это и случается в жизни, всё вышло наоборот.
Порой стоило лишь капитану закрыть глаза – он видел их – руки. Руки Дженис. Только её. Чуть позже он стал видеть их в компании других – в той же степени тонко скроенных, ломких, никоим образом не раскрывающих свою внутреннюю мощь.
Если бы по странному и страшному стечению обстоятельств Кирк вновь оказался пленником доктора Лестер, он смог бы утешиться, часами рассматривая ладони старшего помощника, он знал бы их наизусть, куда лучше, чем руки Дженис, он изучил бы всё до мельчайших деталей, не отпустил бы эти пальцы…
Нет, продолжаться дальше так, определённо, не могло!
Джиму необходимо было знать, в неведении он чувствовал себя неуместным, неправильным, будто собственное привычное тело изменилось до неузнаваемости, оказавшись неподходящим, будто женщина, облюбовавшая его себе, расслабила кое-где жизненно важные винты и гайки, изменив на собственный лад, а теперь можно было бы только мечтать о том, чтобы всё вернулось назад.
Если бы Джим жил одними лишь мечтами, он бы вряд ли стал капитаном.
Капитаном он стал лишь благодаря тому, что мечты обращал в реальность.
Когда-то в далёком земном прошлом завсегдатаи баров в Айове и Техасе развлекали себя рукоборством и армрестлингом, сбитые из грубых сосновых досок столы трещали, соревнующиеся обливались потом, скаля зубы, все прочие, образовав круг, подначивали безумных, пышущих жаром и перегаром фермеров, которые и рады были стараться. Жители южных штатов отличались бесхитростным азартом и неотёсанным юмором, но именно о них вспомнил капитан, перехватив Спока на выходе из лифта – палуба N, «Энтерпрайз». Да, намёк на нечто подобное сохранилось и в этом рукопожатии-захвате, рукопожатии навылет, рукопожатии, в котором Джим чувствовал каждую лучевую кость запястья вулканца, соприкасаясь локтями, ощущая напряжение мышц. И нечто – самую малость – помимо напряжения. По крайней мере, Кирку так думалось.
- Вам бы это понравилось, мистер Спок? – настойчиво осведомился он, всё ещё удерживая старшего помощника за руку, разве что ослабив неожиданно резкую, почти агрессивную хватку – вышло неосознанно, подкреплённое мыслями последних дней.
Спок взглядом проследил эту неожиданно образовавшуюся связь, не пытаясь, впрочем, освободиться – для Кирка это в равной степени могло оказаться и хорошим, и тревожным знаком.
- Объясните, капитан, - проговорил вулканец с оттенком – Джим не побоялся бы этого слова – удивления. Хотя подобная эмоция была доступна старшему помощнику, он нечасто позволял себе проявлять её.
Как будто Спок действительно не понимал.
В коридоре не было ни души, кроме них самих, но Джим вдруг растерял весь свой боевой настрой – как будто кто-то выглянул из-за угла, недоумевая, что за размолвка произошла между капитаном и его старшим помощником.
- Вы либо хороший актёр, мистер Спок, либо и вправду… - не договорив, умолк Кирк, чувствуя, что ещё мгновение – и ему духу не хватит узнать, поэтому стоило поторопиться. – В теле Дженис Лестер я был почти беззащитен, слаб. Нуждался в вас, как никогда прежде. Ответьте на вопрос – вам бы понравилось, если бы я вдруг вцепился в вашу руку, не отпуская достаточно долго для того, чтобы дать вам это понять?
Кисть Спока в приглушённом свете казалась совсем смуглой по сравнению с его, Джима, ладонью. Не смуглой, как бронза загорелой кожи в прохладной тени жаркого летнего дня, скорее, смуглой, как тонкая кора баобаба на грани африканской ночи. Вулканец молчал. Согласно логике подобный момент мог наступить гораздо раньше, возможно, даже сразу же после обратного обмена телами, но старший помощник испытывал незнакомое и неразумное, по его мнению, чувство надежды, свойственное людям, чувство пустое, поскольку возникало оно по большей части в ситуациях, когда точный расчёт сводил вероятность благоприятного исходя к числу столь незначительному, что бездумная трата энергии на поддержание слабого огонька – блуждающего болотного огонька – представлялась нецелесообразной. Но люди... не в природе их было мириться с неизбежным. По сути, земляне были и оставались мятежным народом.
И по какой-то нелепой причине – не иначе как в силу своего двойственного происхождения – Спок знал, что бацилла надежды живёт и в нём. Его превосходная память сохранила каждую единицу чувственного восприятия, появившуюся на свет, едва лишь их рукам случилось соприкоснуться. Этот порыв вулканец считал недостойным, но не мог поступить иначе, всё ещё ощущая остаточное влияние мелдинга – отличного от всех прочих, когда его действиями руководил лишь разум, но там, в тесной каютке, куда сослали Джима, там Спока впервые ослепила вспышка осознания, когда, не сдерживаемые боле железной волей капитана, его мысли вдруг хлынули неконтролируемым потоком.
Старший помощник видел себя в зеркале сознания Кирка гораздо чаще, чем кого-либо или же что-либо ещё. Он видел себя так часто, что ярчайшие образы слились в единую пёструю ленту, обвившуюся вокруг разума вулканца, мягко утягивая его в глубину калейдоскопа...
Реальность встретила его лёгким головокружением, с которым Спок обязан был справиться, он приблизился к охраннику, коснулся у основания шеи – и всё, как в тумане – выбрался в коридор, успокоил второго, зная, что капитан следует за ним попятам. Именно тогда потребность в повторном прикосновении, как в подтверждении увиденного, вырвалась из под его контроля, воспользовавшись минутной слабостью сознания.
Теперь последствия этой ошибки смотрели на старшего помощника требовательно и тревожно – глазами Кирка. Даже не вторгаясь в его разум, вулканец прекрасно знал, о чём тот мог бы подумать. У Джима оказалось достаточно времени для того, чтобы сделать соответствующие выводы – что не могло не беспокоить.
- Спок, - Кирк сжал руку вулканца ещё сильнее. Он не мог дать ему уйти, не объяснив толком, что значит это неожиданное «нападение» и последующий допрос с пристрастием. Но слова не желали выстраиваться во фразы, максимально точно передающие мысль. – Спок.
Вулканец глубоко и бесшумно вдохнул. Сейчас.
- Я понимаю вашу обиду, капитан, - проговорил он спокойно и невозмутимо. – И прошу прощения за неподобающее моему рангу поведение. Этого больше не повторится.
Джим нахмурился, пристально вглядываясь в бесстрастное лицо старшего помощника, не понимая, каким образом ему удалось выразить мысли, сплетённые в узел макраме в его голове, наименее удачными словами, которые Спок умудрился понять с точностью до наоборот.
Признаться, разжал пальцы он лишь для того, чтобы проверить – воспользуется ли этом старший помощник или нет.
Гостеприимно открывшиеся перед вулканцем двери лифта хищно щёлкнули перед самым носом капитана, оставив его в одиночестве бездумно постукивать ногтём по полимерной решётке ближайшего интеркома. Белая лампочка селектора ярко горела, кто-то – весь «Энтерпрайз, пожалуй – вслушивался в трескучую пустоту, но Кирк впервые не мог подобрать правильные слова. Он чувствовал себя ребёнком, которому пообещали Вселенную в подарок на день рождения, а в картонной коробке с красным бантом оказался лишь игрушечный экскаватор с оптоволоконным управлением.
Округлая кабина уносила старшего помощника к верхним палубам, к мостику.
Конечно, были вещи, которые Спок считал допустимыми: называть капитана по имени, например... Но существовало и то, чему не было места в их жизни на «Энтерпрайз», то, чего Спок никогда бы не сделал (вновь?). Уставом подобного права предусмотрено не было.
Возможно, Спок и решился бы пойти против этого досадного во многих отношениях документа, позволив Джиму решать самому, нежели делать за него выбор. Только вот капитану об этом знать было вовсе не обязательно.