Nice planet. We'll take it.
Название: Some other people
Фандом: Iron man 2008
Автор: Reno (aka Reno89)
Категория: slash, намёки на het
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Тони Старк/Йинсен, намёк на Тони/Пеппер
Предупреждения: возможны нарушения в порядке следования событий
От автора: впервые могу сказать, что написала исключительно для собственного удовольствия, поскольку в рунете не нашла ни единого фанфика по ЖЧ 2008, а жаль. Если заинтересует кого-то ещё – буду чрезвычайно рада=)) Спасибо за внимание!
Some other people - Начало
Тони всё ещё чувствует горячий песок под содранными в кровь ладонями - он забывается на мгновение, теряет прохладную и комфортабельную, роскошную реальность и оказывается вдруг в бесплодной пустыне где-то на краю совсем другого мира, отличного от этого, к которому он привык - мира, где ледяную колу продают на каждом шагу… И пусть он пьёт лишь дорогое виски, тогда, он ведь готов поклясться, рад был бы и простой воде – не Pellegrino, не Fillico Beverly Hills [1], а той, что льётся прямо с жестокого отчаянно голубого неба, на котором – ни облачка. Стекает по лицу, смешиваясь с потом, приносит минутное облечение саднящим на солнце ранам.
Оглядываясь назад, он начинает сомневаться, действительно ли преодолел весь этот путь и вернулся домой, или же, может быть, всё ещё мечется в лихорадке на пыльных – земля такая, тонкого помола, ничего не поделаешь, поднимается в воздух при малейшем движении – простынях, прижимая руки к ветхим и серым полосам ткани, опутавшим грудь. Почему-то только теперь произошедшее кажется страшным, ужасным, невозможным. Теперь, когда есть время на раздумья. А тогда сил хватало лишь на борьбу – тупую, прямолинейную, и жалеть себя было не к чему.
Пустыня не отпускает. Она пробралась под его кожу вместе с тягучей духотой и поселилась внутри жарким ветром.
Громадный и «умный» (как и вся техника в этом доме) плазменный экран напротив поначалу мелькает неясным, лихорадочным, будто бы случайный свидетель этой сумбурной конференции взялся за камеру и запечатлел всё до мельчайших деталей – надкушенный бургер в его руке, полузажившие царапины справа на лбу, там, где при падении под маску просочилось металлическое крошево, и опасный, опасный блеск в глазах.
Кадр, наконец, замирает.
Против воли Тони вглядывается в собственное лицо – крупным планом. Решительное выражение, упрямый подбородок. Впервые за три месяца он вновь видит себя по телевизору, хотя вовсе не сложно представить чехарду, устроенную телеканалами, едва лишь сообщение о нападении на крошечную колонну броневиков облетело Штаты. «Миллиардер Тони Старк, наследник великой оружейной империи, похищен в Афганистане в ходе переговоров по продаже новейшего оружия компании… В настоящее время о его местоположении ничего не известно… Ходят слухи, что…»
Каждый, определённо, извлёк из ситуации свою выгоду. Боссы вещания добились внушительного роста зрительской аудитории, конкуренты укрепились в надеждах на скорую смену власти на рынке и в компании.
А он просто устал. И, сидя у подножия пьедестала кафедры, чувствовал родной вкус соевой говядины на языке и вечный предательски зыбкий песок под ладонью.
Экран гаснет. Позади возникает Пеппер – только тень, тёмный абрис – с ультрасовременным пультом дистанционного управления, окованным ударопрочной пластмассой, в руках. Нужды в нём нет – электроника подчиняется голосу, но в качестве предвестника серьёзного разговора красный огонёк радиоуправления подходит как нельзя лучше. Тони досадливо морщится, потому что совершенно не готов. С того момента, как самолёт Старк Индастриз мягко зашёл на посадку, прошло от силы восемь часов, с того момента, как Роуди, собранный и напряжённый, в камуфляже с ног до головы, крепко стиснул его в объятиях на песчаном склоне и повёл к шуму, и стрекоту, и хрупкой скорлупе вертолёта – пятьдесят три.
В волосах Тони всё ещё шуршит незримая чужая земля, скрипит на зубах, скребётся в лёгких.
Но Пеппер садится рядом с ним – так близко – на песок… на диван. На самом деле под ладонями – дорогая и гладкая, прохладная кожа в гостиной с прозрачными тёмными звёздными стенами. Кожа песочного цвета.
Так близко, что он может протянуть наугад руку, коснуться её лица, только не видит в этом смысла.
И вспоминает вдруг о секундной заминке в автомобиле на пути к пресс-центру, когда она едва не сказала, но, совершенно определённо, подумала, что после трёх месяцев в плену Тони Старк может испытывать лишь одну потребность – поиметь очередную модель Maxim, не важно, какого сезона, месяца – пусть это будет сентябрь сегодня, а завтра – сумасшедший май.
И, несмотря на конференцию, которая, заменив собой последовательные планы на ближайшую ночь, явно выбивается из общей картины жизни миллиардера, теперь Пеппер будто прогуливается вдоль линии фронта в своих лаковых туфельках на шпильках, всматривается в даль, прикрыв глаза рукой-«козырьком», не замаячит ли на горизонте очередная блондинка соблазнительных форм. Но горизонт пуст.
И Тони пуст.
- Что там с тобой случилось? – тихо спрашивает (вообще-то, повторяет вопрос Бена, журналиста) она, не зная, что вокруг собирается неумолимый песок – возможно, даже, буря. В одну их таких Старк угодил на пути к цивилизации и едва, было, не пожалел об оставшейся далеко позади пещере, о сумрачно мерцающих лампах, о каменных стенах, надёжных и в холод, и в испепеляющий зной. На краткий миг пожалел он, а после песок набился в рот и в нос, и в глаза, Тони упал ничком, натянув грубую ткань куртки поверх головы. Повезло, что его зацепило лишь краем, сухая, но тяжёлая пыль накрывала шершавой плёнкой, очерчивая контуры мышц, в ушах гудело, будто из-под земли, нарастая, шёл к самой поверхности пульсирующий вместе с сердцем голос.
- Я уже всё сказал, - глухо и упрямо заявляет он, неопределённо махнув рукой в сторону тёмного экрана. Сейчас вся Америка тщательно пережёвывает его слова, раздумывая, глотать или сплюнуть. – И хватит об этом.
Возможно, выходит слишком уж резко по отношению к Пеппер. Она, конечно, не выглядит уязвлённой – за годы работы на Старка успела привыкнуть и к нему, и к его выходкам, и к его сложностям, но что-то в её глазах останавливает Тони от последующих колючих комментариев.
Глаза у неё синие и – сейчас – тревожные. Всё ещё тревожные, а ведь прошло не менее семнадцати часов с того момента, когда ей сообщили, что Тони жив и здоров. Старку это не нравится. Он вообще с трудом понимает, чем мог заслужить подобное отношение. Ни деньги, ни власть не годятся для объяснения. Не в этом случае. Порой его действительно сбивает с толку тот факт, что кое-кто в этом мире способен *любить* (нет, это слишком сильное слово, а другого с ходу и не подобрать) вопреки.
Воспоминания возникают неконтролируемыми импульсами, в обратном немного обидном и нелогичном порядке – это песчаная дорога, обрамлённая низкими каменными холмами, усердно делит существование надвое, как Тони ни старался бы удержать обе половины вместе, единым целым. Последние часы до перелёта в Афганистан теперь как во сне – он разбирает движок «пламенной» тачки, музыка гремит, музыка обрывается, Пеппер задаёт ему вопросы, Пеппер аккуратно помечает в своих записях заказ на картину, Пеппер следует за ним по пятам. У Пеппер день рождения.
Через двадцать часов Тони с немым удивлением рассматривает собственную грудь, вспоротую осколками снаряда с эмблемой Старк Индастриз. Кровь расползается чернильными кляксами.
Наверное, через двадцать два часа его зашивают на ржавом столе, за которым прежде хлестали арак [2].
А через двадцать пять – Пеппер просыпается от звонка мобильного телефона. Отличный подарок вдобавок к тому, что она купила для себя от имени самого Тони. Старк щедр на дары. Теперь он, вероятно, может преподнести ей вынутые при операции фрагменты ракеты в стеклянной колбе – для полного комплекта.
- Как прошло… - голос у него не срывается, просто в горле вдруг становится ужасающе сухо, - …празднование?
Она не сразу понимает, о чём идёт речь, но мгновением позже смотрит с нескрываемым страхом.
- Ну, перестань, - говорит Тони. Он не добился этим ничего путного. Стоило бы держать язык за зубами.
- Отлично, - коротко кивает Пеппер, у неё неуловимо дрожит голос.
- Ну, перестань, - повторяет Тони.
Она качает головой. Заправляет за ухо выбившийся рыжеватый локон.
- Ну, иди сюда, - как можно небрежнее говорит он, приглашающе раскрыв объятия – хотя бы и в шутку. – Хватит, ну, хватит.
Стоит лишь пожалеть – и место тревоги в её глазах занимают слёзы.
- Ну, хватит, - повторяет он намеренно суше, придерживая её за плечи.
Пеппер мгновенно улавливает эту перемену в его интонации и отстраняется.
- Можешь сегодня пораньше уйти, - замечает Тони.
Она кивает. Но не спешит.
- Не сейчас, - поглубже вздыхает он. – Ты ведь знаешь, что не сейчас. Ещё рано для таких рассказов.
Прошло ведь всего пятьдесят три часа, ему просто нужно чуть больше. Возможно вся жизнь. И он никому ничего не должен.
- Конечно. Хорошо. Я пойду.
- Пока, - говорит Тони. – До завтра.
И остаётся один. Он стягивает пропахший большим городом пиджак, швыряет его за спинку дивана, на пол. Машинально ощупывает выступающий из груди реактор, отмечая, что нужно бы соорудить новый. Ему не улыбается проснуться посреди ночи оттого, что сердце не желает биться.
С некоторым трудом преодолевает ступень за ступенью за прозрачной стеной воды, воды, которой ему так не хватало в пустыне. А здесь – течёт себе свободно, и никому не нужна. Забавно.
И падает на кровать. Голова утопает в мягких подушках, сердце бьётся ровно и хорошо, возможно, реактор протянет ещё несколько дней. Тони как раз успеет собрать замену. Переворачивается на бок, но тут же со стоном – вновь на спину. Рука ноет, и лучше её не тревожить. Остаётся лишь смотреть в высокий потолок со звёздной панорамой.
Естественно, их не выпускали из казематов ночью – однажды днём, да, сразу после того как его чуть не вывернуло на изнанку из-за застойной воды, которой он наглотался в ходе «агрессивных переговоров» с членами группировки, но никогда по наступлении тьмы. Позже, после побега он как-то раз лежит на спине, бессильно пялясь в глубокую бархатную черноту. Сил наслаждаться близкими острыми точками нет – язык распух из-за жары так, что кажется, будто стоит лишь потерять бдительность на мгновение – и он заткнёт глотку, лишит душного воздуха и прикончит собственного хозяина. Вот бесславная смерть, в особенности, после столь триумфального бегства.
Тони натягивает одеяло до середины груди, ровно настолько, чтобы прикрыть светящуюся сердцевину.
Нет, враньё, никакого триумфального бегства. Просто ему несказанно повезло. Броня держится секунда в секунду. Радостно осознавать, что после падения все кости ему удалось сохранить целыми, зато синяков и шишек не сосчитать. И ещё одно. Самое горькое.
Он всё же потерял Йинсена. Он мог бы устроить его в Старк Индастриз. Мог бы знать его чуть дольше. Чуть лучше.
Тони вздыхает и вновь пытается переместиться на бок, позабыв о больной руке. Ругается сквозь зубы.
Он точно не знает, как долго бы продержался, окажись он в плену в одиночку. При одной лишь мысли об этом становится сильно не по себе. Один в полутёмных туннелях, один на один с тонкими пластинками палладия. И с кем говорить? С этими серыми стенами?
Пеппер страшно неправа, ставя во главу угла потребность Тони в сексе. Выбравшись из казематов, он вдруг понимает, что секс – это побочный продукт иного процесса, названия которому он не в состоянии дать. Но вот то, что он знает точно – всё начиналось с прикосновений. Даже в глубоком забытьи, в глубоком колодце боли, произрастающей изнутри, из сердца каждой клетки, он чувствует их – прикосновения прохладной ткани ко лбу, прикосновения осторожных пальцев к первым рубцам, что-то касается его лица, век, висков. При пробуждении Тони не может помнить. Для него между взрывом и тёмнотой пещеры – дыра в реальности. И эту дыру ничем не заполнить, кроме ускользающих, мимолётных ощущений, которые стремительно покидают его ещё до того, как ответ найден. Поэтому поначалу он просто не обращает внимания на лёгкое беспокойство внутри, беспокойство где-то на периферии, придавленное тяжёлым, как бетонная плита, осознанием собственной неволи, близкой опасности, куда более вероятной гибели. Среди этих титанов страдания обыкновенной занозе нет места. И он на время забывает…
Тони закрывает глаза, совсем не уверенный в том, что явится ему во снах. По пути к военной базе, к Роуди, Старк тяжело дремлет в вертолёте, и это большая ошибка – неоднородные шумы, тело в полёте, голодная тошнота, подкатывающая к горлу, – всё это вплетается в единый клубок кошмара. Он просыпается с придушенным криком. Роуди признаётся, что едва удержал его.
Теперь – следующая по счёту попытка.
Йинсен, тебе добрых снов. Где бы ты ни был.
Пеппер достаёт из высокого шкафа шёлковое синее платье в хрустящей обёртке с золотыми завитками, которое она никогда не надела бы, погибни Тони в Афганистане. У платья нет спинки, оно – сплошное кокетство и женственность. Она купила его на деньги Старка, но теперь ей неимоверно хочется вернуть его в магазин и никогда больше не видеть. Связь между платьем и громкими событиями слишком сильна, и не в её силах разорвать неизбежную цель ассоциаций.
Подумав, Пеппер всё же возвращает платье на место. Оно совсем новое, но уже хранит воспоминания. Переливчатый шёлк поблескивает лукаво сквозь тонкую оболочку. Платье знает свою силу и не спешит впадать в панику.
- Ты ведь был там не один, - осторожно спрашивает-утверждает Пеппер и ставит у его локтя – опасно – белую кружечку с крепким кофе. Тони спит плохо, поэтому, чтобы не тратить попусту время, спускается в мастерскую, но вездесущая Поттс находит его без труда.
- Ну, ещё человек сто из банды кроме меня, - бормочет Старк, краем глаза следя за реакцией помощницы. – Имён не помню.
Он знает, когда в нём просыпается нетерпеливый подросток – когда он разбирает или собирает очередную игрушку из числа тех, что продают по полмиллиона баксов за штуку. Но сейчас ему хочется быть ребёнком в той степени, в которой родительское слово избавит его от любой необходимости объяснений. Избавит или защитит. Ведь Пеппер закидывает удочку, Пеппер ловит его на крючок.
- Тони, - говорит она с привычной уху укоризной.
Старк с удивлением осознаёт, что по-своему скучал по этим интонациям.
- Ты знаешь, о чём я, - говорит она сдержанно.
Старк держит многозначительную паузу в надежде, что она уйдёт и оставит его наедине со своими мыслями и перекроенной программирующей микросхемой, но ничего не происходит. Он прикрывает на миг глаза.
- Там нельзя быть одному, - ровно сообщает он – будто данные по продажам зачитывает. Если принять во внимание факт, что на совете директоров он звучит веско и вовсе не пресно, то различия сразу же бросаются в глаза. – Одному там – как ночью на минном поле. Ничего глупее и придумать нельзя.
Он роняет абсурдные фразы, чтобы немного отвлечь Пеппер, а сам думает о том, что в одиночку там можно было бы одичать. Как зверю в клетке.
- Кто был там с тобой? – пожалуй, по мнению Пеппер экивоки сейчас – не лучшая стратегия, поэтому она задаёт предельно простые и ясные, прямые вопросы. Тони вдруг понимает, что она куёт по всё ещё горячему металлу, как ковал он, выбивая искры из будущей грубо справленной маски с прорезями для глаз. Стоит готовиться к стремительному погружению в ледяную воду.
- Был один человек.
Он проводит ладонью по груди. В последнее время этот жест не даёт ему покоя. И каждый раз он чувствует одно и то же – не то, что нужно. Он чувствует свои руки, а хотел бы ощутить другие. И это невозможно, ведь этих рук больше нет.
- Учёный… заложник… как и я.
Руки у Тони не дрожат, но он доверяет работу Йинсену. Работа не ювелирная, работа, с которой при желании можно справиться и самому. В ином месте, в иное время Старк не позволил бы никому проделывать с ним нечто подобное.
Кратер реактора под тонкой трикотажной тканью футболки поблескивает почти как синий шёлк платья под дымным слоем обёртки, и Пеппер отводит взгляд.
- Как он оказался там, в пустыне? – продолжает допрос она.
Он всегда жил в пустыне, думает Тони, вскрывая металлическую панель карбюратора. Распахнутый настежь двигатель пролежал здесь с тех самых пор, как Старк отбыл в Афганистан, но даже пылью не покрылся – герметика дома делает своё дело. Отвёртка вдруг срывается, оставляя на гладкой поверхности едва заметный неглубокий след. Такого с ним ещё не случалось.
Какого это – жить в пустыне, точнее, в той её части, что носит название Гульмира? Для Тони в песчаном мире всё одинаковое, каждый шаг равен предыдущему – в никуда, но Йинсен так говорит о городке, где он родился и вырос, что голос его звучит мечтательно, в своих мыслях он уносится далеко, но – не дальше бескрайней пустыни, и невероятным образом песок на западе для него отличался от песка на востоке.
Каково это – видеть пустыню каждый день и до самого горизонта? Медный шар солнца висит в небе, давит. Видеть из окна низкого сложенного из обожжённых глиняных кирпичей дома, купаться в сухом и горячем ветре, задыхаться под вечер? Тони пытается представить, когда настаёт час первой перевязки. Первой с момента его «воскрешения».
Тони думает, ничего примечательного. На груди полоски серой и пыльной ткани удерживают лишь паутинные нитки – всё, что выдержало яростный натиск Старка, готового выцарапать из груди тяжёлый металлический цилиндр. Стенки его холодят, кажется, даже сердце. И левое лёгкое. Это очень скверное чувство, будто в тело вонзили нож.
Тони возится с остатками повязки – ссохшийся бинт распадается под пальцами, но каждое неосторожное движение причиняет боль. Тянутся мышцы груди – тянутся швы, тянутся швы – тянутся раны, за ранами – искромсанная плоть. Запрокинув голову, неловко, едва не ломая лопатку, Тони достаёт до спины кончиками пальцев – ровно настолько, насколько позволяют рубцы и нервы – недостаточно. Тогда он пытается зайти сбоку и достать повязку снизу, ему удаётся. Судорожно сорвав ткань, он отпускает её в свободный полёт, на пол, и некстати понимает, что на это его мучения не закончились. Старых бинтов больше нет, кожа встречает прохладный воздух пещеры, и Старк замирает на миг, поймав ощущение, по которому он, оказывается, сходит с ума. Осторожные лёгкие движения вокруг магнитного кольца, прикосновения к острым ключицам, к шее, мокрые и холодные компресса – ко лбу и щекам.
Наваждение уходит. Остаётся неприкрытая рана, которая сочится чем-то липковатым и прозрачным, она тоже сочится болью. У Йинсена в железной коробке – аптечка, есть пластырь и бинт, антисептик, нет обезболивающего, те, кто держит их здесь, не намерены облегчать пленникам жизнь. Нет обезболивающего. Есть запачканные в чём-то тёмном ножницы. Тони некоторое время бесцельно смотрит на них, а затем отворачивается.
Бинт не выглядит стерильным, он чист и свеж, белый с лёгкой синевой, но мятый, словно жёваный, нитки лезут из него, как из плешивой собаки – шерсть. Тони, нахмурясь, некоторое время рассматривает тонкую сетку волокон. Другого не найти.
Он отмеривает ровно столько, сколько понадобилось бы, чтобы обмотать тело, по крайней мере, дважды, и обхватывает себя руками в попытке поймать ускользающий конец полотна. Толку – чуть, Старк приглушённо шипит от боли, которая множится, отражается, разбивается и расползается по всему телу, и через минуту становится слишком неясно, где же саднит – в центре груди, в почке, в лодыжке, в предплечье. На миг Тони пробирает озноб – ему кажется, будто в теле не осталось ни одной целой кости, и все они – металл, арматура, вписавшаяся в плоть, что-то не так под его кожей. Там уже не он, каким был в Малибу, в шикарной тачке, с шикарными женщинами. Не осталось ничего шикарного, осталось смутное ощущение обмана.
Тони вертится ужом, сжимая зубы и удерживая дыхание – каждое лишнее движение в лёгких отдаётся влажным жаром в руках. Вдоль позвоночника и на лбу выступает холодный, лихорадочный пот, стекает, с трудом прорываясь сквозь тёмную жёсткую поросль щетины, добирается до губ, забирается в рот. На языке из-за этого – постоянная соль, которая вызывает ещё большую жажду, вполне объяснимую в этих краях, вкупе с той, что являет собой безвозмездный дар дорогой сердцу кровопотери и верного друга адреналина. Из-за этого постоянно создаётся впечатление, что пустыня засела у него в глотке.
Порядком раздражённо Тони хватает жестяную кружку с остатками воды на дне и тут же опрокидывает её на себя – руки сводит от режущей боли. Пинает кружку так, что она со звоном исчезает из виду. Он не продвинулся ни на дюйм.
- Помочь? – наконец, тихо спрашивает из тёмного угла Йинсен. Тони вдруг понимает, он наблюдал за ним, Старком, всё это время, и в первый момент его накрывает новая, куда более яростная волна раздражения, которая, после схлынув, оставляет лишь ил и мёртвые водоросли.
Тони всё время думает об океане.
Тони молча приподнимает руки.
Всё оказывается не таким уж и страшным, как можно было себе вообразить. Никаких гнетущих мыслей, никаких неприятных ощущений. Йинсен знает, как лучше, он словно бы всю жизнь только и делал, что ухаживал за ранеными. При этой мысли Тони замирает. Откуда ему знать, чем этот тихий учёный в квадратных очках занимался, пока не попался однажды в лапы расчётливых террористов. Старк ненавидит параноиков. Но теперь, со своими смутными сомнениями, чувствует себя одним из них. Это глупо, по крайней мере, потому, что в тесноте пещеры подозревать единственного человека, который рядом с тобой, который поддерживает в тебе жизнь – всё равно что подозревать самого себя, а это, по мнению Старка, – верный признак сумасшествия.
Даже принимая во внимание камеру слежения в углу под неровным каменистым потолком.
Оба они молчат, у Йинсена не дрожат руки, когда он почти обнимает Старка, накладывая повязку, осторожно проводит ладонью по его спине – просто разглаживает складки бинта, разводит их в стороны, обхватывает плотнее идущие изнутри Тони провода. И Тони смотрит, и смотрит, и смотрит. Потом, когда сил не остаётся, смотрит опять – кратко, и закрывает глаза. Его тело звенит, словно натянутая стрела, от стресса и болезненной усталости, слабости. Он совсем не здоров, а генератор висит на нём, будто камень на шее, никуда от него не деться. Кажется, Тони валится на бок, потому что тусклые зеленоватые огни кренятся, его подхватывают на грани падения и осторожно укладывают на скрипучие пружины, прикрытые куском ткани. Последнее, что Старку удаётся вспомнить – это прикосновения. Ему не сбежать от них, пустыня, песок, щекочущие касания. Эта «дежавю», это ностальгия, это лекарство.
И, да, имя ему до сих пор неизвестно. За радужными стёклами очков глаза спасителя лукаво поблескивают. Пока безымянно.
Пеппер, кажется, пытается достучаться до него уже добрую четверть часа. Она выглядит слишком встревоженной для простой помощницы гения. Хотя, думает Тони, и мысли, вязкие и тягучие, как смола, как моторное масло, как слюна, возятся в мозгу, она уже давно не *просто* помощница. Она не заслуживает молчания, но Старк просто не в силах заставить себя сказать ни слова.
Тони снится, что он захлёбывается водой, в ушах тонким визгом взрывается ультразвук, уши закладывает, влажная футболка липнет к спине и к груди, электромагнит сочится холодной жижей. В голове Пеппер зовёт его по имени, пронзительно.
Если генератор замкнёт – Старку придётся несладко.
Тони не может понять, в действительности ли его пытают, или же это – отголоски прошлого, осадок внутри, поднявшийся в вихре. Нефтяное маслянистое пятно на поверхности океана.
Сильные руки давят ему на затылок, удерживают голову под водой, пузыри воздуха прорываются сквозь плотно сжатые челюсти, когда нечем дышать – пусть хоть весь мир пропадёт, велика разница.
Это не страшный сон, не кошмар, как прежде, это вызов, набат, повод к борьбе. Тони хватает кого-то за предплечья, скользит пальцами по проступающим жилам и мышцам, выкручивает запястья. Палач хрипит от боли. Это прибавляет сил. Теперь – рвануться вверх, к спасительному кислороду.
- Иерихон! Иерихон! – скандируют вокруг не по-английски. Не так давно его снимали на камеру, наверное, и теперь снимают. Это, должно быть, выглядит отвратительно. Тони остаётся надеяться, что Пеппер не увидит этой записи ни при каких обстоятельствах.
Старк просыпается оттого, что где-то внизу, в мастерской металл бьётся о металл, равномерно, монотонно, будто забивают гвозди в три пятнадцать утра.
- Лапа-растяпа, - бормочет Тони, почти проклиная всю «умную» технику, которая переняла не только лучшие черты человека, но и его причуды и недостатки.
- Тебе бы инстинкт самосохранения, - говорит он стальным щупальцам, которые сжимаются и разжимаются в очевидной попытке поймать воздух. Что заставляет это беспокойное существо раз за разом испытывать стены на прочность? – Прекрати, ты ходячее несчастье.
Шляпки крепёжных болтов – как круглые глупые глаза, вытаращенные, любопытные. Тони задумывается на миг, не внедрить ли в них сенсорные датчики, но мгновением позже отмахивается от нелепой идеи. И так уже окружил себя говорящими механизмами, заменив ими людей. Только вот здесь, в Малибу, в этой «пещере» он одичать не боится.
- Тащи свои шестерни сюда, - манит он за собой треногу на колёсиках. – Подсоби.
А сам откидывается на кушетку, поёживаясь – клеёнка холодит спину, а полотенце накрывает колени – зачем, Тони и сам не знает, просто насмотрелся на медицинские виды в «Операции», на трубки, на сканеры. Хочется создать соответствующий антураж.
- Надо почистить. И кое-что подтянуть, - даёт он указания, постукивая кончиками пальцев по армированному сверхпрочному бронестеклу окошка реактора.
В горле першит. В голове туман. Тони зевает – чудовищно. Ночные бдения его до добра не доведут.
Из-под снятого стекла на грудь ему сыпется песок. За семьдесят семь часов, проведённых дома, он так и не удосужился убедиться в безопасности сердца и прочих органов. Магнит должен быть в порядке, но без диагностики точно не обойтись.
Прикосновения механизма на удивление деликатны – если бы ни холод металла, с лёгкостью можно было бы принять за человеческие. В сердцевину, не касаясь линии передачи энергии, опускается игла. Песчинки летят во все стороны.
Йинсен вскрывает Тони – как автомобильный движок, из Тони льётся вода. И вовсе не только из дыры в груди, из ушей, носа, рта – отовсюду. Тони всё ещё кашляет и судорожно глотает воздух, так что внутри, где-то под солнечным сплетением скапливается тяжесть и давит, давит.
Но Йинсена куда больше беспокоит состояние магнита и ран. Мокрый бинт летит в угол – позже, Тони знает, Йинсен сожжёт его, он делает так всегда, чтобы не искушать судьбу. И не разводить грязь. На влажной коже – ил, колкий песок – в воспалённых швах. Это верный путь заполучить сепсис или столбняк, поэтому первым делом Йинсен щедро льёт на полузажившие раны прозрачный антисептик с резким больничным запахом. Подземелье становится театром медицинских действий.
Тони шипит и машинально цепляется за Йинсена, за его узкие острые плечи, больно, наверное, но тот терпит. Это вообще в его природе – терпеть, Старк выясняет позже, и ему это не нравится. Он не находит этому объяснения.
Но сейчас Йинсен, присев, устроившись между колен Тони, пристально рассматривает розоватые шрамы, трогает их, будто нарочно, водит пальцем невыносимо медленно, повторяя форму каждого, ломанного и неприглядного. У Старка на миг мелькает мысль, что Йинсену – иррационально и причудливо – нравятся эти раны, эти тени, отголоски былого, которые всё ещё проносятся калейдоскопом тёмных и светлых пятен, мельтешат, словно мошкара в день дождливый или рябь над асфальтом в невыносимо жаркий день.
Вот что Старк помнит об операции.
Мелькают мутные личины и обличия, он открывает глаза, он закрывает глаза, потому что наркозом ему служит боль, которая вдавливает грудную клетку в сердце, линует рёбрами лёгкие, дёргает на себя, низвергает в пропасть, чтобы после подбросить хрупкое человеческое тело в воздух, как на батуте.
Боль и немного новокаина.
У Тони есть теория, согласно которой трещины в потолке пещеры возникли, возможно, из-за его диких криков, пока Йинсен, у которого никогда не дрожат руки, резал ему грудь, планомерно отыскивая коварные осколки-убийцы. Благодаря незаурядному мышлению Старк в красках представляет, как Йинсен с упоением копается в кровоточащих ранах, и стены пускаются в пляс. В общем и целом, это вовсе не то, что следует позволять себе представлять. Сознание Тони слишком свободно, он не привык неволить его или ограничивать, сознание гения – как невозможно капризный ребёнок, воспитать которого непросто. Старк и не пытается.
Ему светят в лицо фонариком – проверяют реакцию зрачков. Жив или сдох? Пока жив – голова взрывается яркой вспышкой. Однажды Тони открывает глаза, не чувствуя тела, и ничего не видит – вокруг темнота. Он думает о том, что ослеп, и о том, что если он ослеп, Старк Индастриз придётся вложить круглую сумму в проект по разработке офтальмологических протезов. Он лично займётся этим делом, а говорящие механизмы помогут ему. В голове теснятся схемы и планы круглых, как бильярдные шары, глазных яблок. В голове теснятся безумные стереотипные идеи – датчики расстояния и температуры с выводом данных на микроскопический экран-плёнку, ночное зрение, инфракрасный фильтр, пара «игрушек» для разминки мозгов… Вот о чём он думает в первую очередь.
А после он думает, что, верно, умер. Чёрт побери, всё просто.
А после он просыпается – мучительно высвобождается из вязкого клёйкого, как герметик, забытья, и начинает заново дышать. Он видит человека, чей смутный образ преследовал его так долго в путешествии по закоулкам горячечного бреда, ускользал от него, как песок сквозь пальцы. Пожалуй, того, кого хотел бы видеть больше всех остальных. Это странно и страшно, потому что незнакомец пустил свои корни в мысли Тони, пророс насквозь, пророс в его рану, инфицировал его своим присутствием. И Тони хочет узнать, существует ли он на самом деле, или же, как фантом или призрак, мираж маячит у горизонта, никогда не претендуя на то, чтобы воплотиться в реальности.
Йинсен говорит, у Йинсена бьётся сердце, и он – единственный в поле зрения Тони. Йинсен у зеркала, спиной к Тони, бреется. На нём – тёмный деловой костюм, несоответствие месту и времени бьёт в глаза сильнее невнятного мутного света. Йинсен выглядит измождённым, словно пустынный странник. Они одни друг для друга в сердце глухой неизвестности. Они и шрамы.
Да, шрамы. Йинсен любуется шрамами. Он любуется собственной работой. Тони смотрит на Йинсена. Сложно сказать, что любуется. Тони смотрит на него тяжело, исподлобья, он дышит тяжело, он дёргает Йинсена, который, кажется, не удивлён неожиданной грубостью, на себя, и впивается в его тонкие сухие и бледные губы. Отчётливый привкус песка и горькой воды. И руки Йинсена безвольно повисают вдоль тела, елозят пальцами по грязному полу, но Тони не замечает этого всеобъемлющего бездействия. Он действует, и ему нет дела до других. Он очень болен – всё ещё, даже теперь, когда раны, казалось бы, закрылись и успокоились.
Он целует его. Он не знает его имени. Он не хочет знать. Потому что Йинсен сейчас – просто человек, другой человек – рядом. Настоящий. Не женщина, ни мужчина, просто человек, человеческое тепло, нечто успокаивающее, нечто, что в состоянии утихомирить Тони. Поэтому Старк не сдерживает себя. А если бы сдерживал – его бы уже не было на этой земле.
Пеппер решительно направляется к нему, в каждом движении – недовольство.
- Ты снова не спал, - вот в чём суть её заявления.
Старк не видит смысла отрицать.
- Тони, - с претензией на ласку говорит она, и он краем глаза замечает намёк на движение – протянуть руку, коснуться плеча. Впрочем, его помощница великолепно справляется с собой. Прикосновения он так и не чувствует. – Ты себя губишь. Ты думаешь, что восстановишься на раз после трёх месяцев в аду, но это не так.
Тот пожимает плечами. Ад – это не слишком верное слово, оно отражает нечто ужасное, но расплывчатое, как наказание за то, чего не совершал. Афганистан – это вполне конкретный опыт, небезграничный, определённый. И Старк прекрасно знает, в чём виноват.
- Ты не железный человек, Тони, - замечает Пеппер. – Ты просто человек.
Тогда он был железным человеком – снаружи и внутри, только, вот беда, железо часто ржавеет. Песок съедает железо, вода съедает железо. По сути, железо слабее любой живой ткани, а железный человек – любого реального. Пеппер об этом и не задумывается. Она варит кофе. Кофе Тони не помогает. Мозг тупеет между половиной второго и четвертью пятого, это время Тони старается использовать если не с пользой, то хотя бы не напрасно.
Гульмира – это женское имя и название далёкого поселения, затерянного в пустыне. Тони уже не в первый раз пытается представить себе, может быть, серые скалы или пустые до самого горизонта земли. Дома, что сливаются цветом с придорожной пылью, с высоты и не различить. Вертолёты летят низко, один за другим, но у Тони нет сил понимать, что он видит. Бурые комья, а, может быть, чьи-то родные места.
- Как долго ты был здесь до меня? – в глазах Тони этот вопрос – проявление заботы.
- Не знаю. Пытался считать дни, - Йинсен кивает в сторону покрытой мелкими зазубринами стены. – Бросил. Это угнетает.
- Тони, я не хочу тебя терять, - говорит Пеппер. Или «я не хочу тебя…» что? Утомлять? Менять? Понять?
В этом, определённо, что-то есть.
- М? – говорит Тони.
Пеппер демонстративно закатывает глаза.
- Ты вообще слушаешь меня?
В этой стране нет водопадов и океана. Там есть водопады песка и океан жёсткого колючего воздуха. И совсем другие люди.
- Ну, хорошо, - вполголоса успокаивает себя Пеппер. – Мы справимся с этим. Возможно, твоё возвращение в компанию поможет тебе прийти в себя.
- Работы не будет, пока я не решу, чем мы должны заниматься.
- Не оружием, - быстро говорит она.
Старк одобрительно кивает, хотя мысли его далеко.
- Не оружием, - повторяет он. – Если бы ты только знала…
Это сдвиг тектонических плит – или мгновение до столкновения, потому что Пеппер замирает как вкопанная в изящном развороте на тонких чёрных шпильках, способных проделать дыру в бетонированном полу мастерской.
- Что ты видел, - говорит она негромко и без напора. Её рыжеватые волосы, собранные в тугой узел на затылке, перевязаны чёрной лентой. И это не праздное любопытство.
Тони не разбирает от желания рассказать всё, что по-своему мучает его со времён возвращения. Он не хочет говорить, но, кажется, он хочет говорить – всё одновременно. И он не знает, с кем говорить. При виде Оби его покидает всякий энтузиазм, а Пеппер… С Пеппер - проще и сложнее, но гораздо лучше, чем один на один с этими воспоминаниями.
Гульмира – чудесный уголок. Верится с трудом.
- Ты знаешь, что можешь рассчитывать на меня.
Тони понимает, что сейчас она, оправившись от первого тревожного изумления, уйдёт, оставив его в обществе молчаливых сегодня машин.
Ему не даёт покоя мысль о том, почему такой механизм без души в три пятнадцать утра бездумно бьётся о стену. Выражает тайные желания самого Тони?
- Постой, - просит он, хотя Поттс пока не делает попыток покинуть негостеприимную мастерскую. – Просто слушай.
Он хлопает по скользкой диванной обивке рядом с собой. Пеппер останавливается у журнального столика – большого куска стекла на металлических ножках – и не садится. Молчит.
- Как хочешь, - пожимает плечами Тони. – Но слушай всё равно внимательно.
- Выходит, у вас есть всё и ничего, - негромко замечает Йинсен, глядя на Старка поверх очков – с лёгким и совершенно нехарактерным для него превосходством.
У Йинсена нет за плечами оружейного гиганта, но есть семья. Тони с удовольствием думает, что Пеппер – его семья, неуклюжая металлическая рука на длинной ножке – его семья, Audi R8 – его семья. Двоюродный дядя по материнской линии. Но теперь он готов с лёгкостью отречься от всех этих верований. Разве что в отношении Пеппер у него нет желания торопиться. Пусть будет рядом, она ему нужна.
- Даже если ты золотой мальчик с головы до ног, там вся позолота облезает – в первый же день, - говорит Старк. – Нет возможности притворяться, остаётся только голая кожа.
Пеппер выдыхает слишком долго и слишком тихо – будто борется с чем-то или с собой. Как упражнение по йоге.
Впервые Тони хочет забыть о Йинсене – это было в другом мире, Йинсен мёртв, и Тони – единственный носитель этих воспоминаний. Но он понимает, что не имеет права забывать.
- Это были не мы. Это был не я, - говорит он чуть отрешённо. Пеппер старается не пропустить ни слова. – Это были какие-то другие люди. И они спасали свои шкуры.
Ему нет дела, догадается ли она – ведь Поттс неглупа, кроме того, довольно-таки проницательна.
Тони будет рад, если она поймёт, что ему необходима была эта связь с жизнью. Необходимо было почувствовать, что рядом кто-то есть, мыслящий и дышащий. Пока Старк мечется в бреду, Йинсен присматривает за ним, Тони знает, теперь – знает, что означает сосущая пустота внутри, но едва он встаёт на ноги в первые дни тусклой жизни, от которой на солнце нестерпимо болят глаза, он мается неосознанностью, чувствуя, что ему не хватает чего-то важного, не в силах определить, чего именно. И это длится и длится, конца края этому нет, как нет предела пустыне, которую он видит впервые, затерянную среди тяжёлых коробов со взрывчаткой и оружием Старк Индастриз. Тони почти ненавидит империю, созданную его отцом, потому что она несёт гибель, разрушение и боль. Не только врагу. И не только самому Старку. И Йинсену – тоже.
Это длится, но когда прекращается, когда время испытания воли подходит к концу, Тони бросается в омут с головой без раздумий, потому что всё, что он чувствует, - это жажда. Не та, что преследует его с самого первого дня в Афганистане, с самого первого и самого безопасного дня, который даёт ему право насладиться кратким мигом превосходства, чтобы после с размаху обрушить на Старка всю мощь судьбы, неверных решений и последствий опасной любви к риску. Другая жажда, провоцирующая жажда, жажда, толкающая на безумные поступки. Жажда, застилающая глаза.
Вызывающая недоумение.
Тони постепенно теряет веру в тех, других людей, которыми называет Йинсена и себя, они потерялись и погибли в пустыне, он готов забыть о них, но он знает, что основная его задача состоит в том, чтобы помнить во что бы то ни стало.
- Что ты наделал? – в конце концов, спрашивает Пеппер. В её голосе нет ни страха, ни надежды, ни отвращения. Она спокойна и приветлива, как и всегда, и Тони устало качает головой. Он не скажет. Если она поняла – пусть будет так, если же нет – ей ничего не нужно понимать.
Окончание
Фандом: Iron man 2008
Автор: Reno (aka Reno89)
Категория: slash, намёки на het
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Тони Старк/Йинсен, намёк на Тони/Пеппер
Предупреждения: возможны нарушения в порядке следования событий
От автора: впервые могу сказать, что написала исключительно для собственного удовольствия, поскольку в рунете не нашла ни единого фанфика по ЖЧ 2008, а жаль. Если заинтересует кого-то ещё – буду чрезвычайно рада=)) Спасибо за внимание!
Some other people - Начало
Тони всё ещё чувствует горячий песок под содранными в кровь ладонями - он забывается на мгновение, теряет прохладную и комфортабельную, роскошную реальность и оказывается вдруг в бесплодной пустыне где-то на краю совсем другого мира, отличного от этого, к которому он привык - мира, где ледяную колу продают на каждом шагу… И пусть он пьёт лишь дорогое виски, тогда, он ведь готов поклясться, рад был бы и простой воде – не Pellegrino, не Fillico Beverly Hills [1], а той, что льётся прямо с жестокого отчаянно голубого неба, на котором – ни облачка. Стекает по лицу, смешиваясь с потом, приносит минутное облечение саднящим на солнце ранам.
Оглядываясь назад, он начинает сомневаться, действительно ли преодолел весь этот путь и вернулся домой, или же, может быть, всё ещё мечется в лихорадке на пыльных – земля такая, тонкого помола, ничего не поделаешь, поднимается в воздух при малейшем движении – простынях, прижимая руки к ветхим и серым полосам ткани, опутавшим грудь. Почему-то только теперь произошедшее кажется страшным, ужасным, невозможным. Теперь, когда есть время на раздумья. А тогда сил хватало лишь на борьбу – тупую, прямолинейную, и жалеть себя было не к чему.
Пустыня не отпускает. Она пробралась под его кожу вместе с тягучей духотой и поселилась внутри жарким ветром.
Громадный и «умный» (как и вся техника в этом доме) плазменный экран напротив поначалу мелькает неясным, лихорадочным, будто бы случайный свидетель этой сумбурной конференции взялся за камеру и запечатлел всё до мельчайших деталей – надкушенный бургер в его руке, полузажившие царапины справа на лбу, там, где при падении под маску просочилось металлическое крошево, и опасный, опасный блеск в глазах.
Кадр, наконец, замирает.
Против воли Тони вглядывается в собственное лицо – крупным планом. Решительное выражение, упрямый подбородок. Впервые за три месяца он вновь видит себя по телевизору, хотя вовсе не сложно представить чехарду, устроенную телеканалами, едва лишь сообщение о нападении на крошечную колонну броневиков облетело Штаты. «Миллиардер Тони Старк, наследник великой оружейной империи, похищен в Афганистане в ходе переговоров по продаже новейшего оружия компании… В настоящее время о его местоположении ничего не известно… Ходят слухи, что…»
Каждый, определённо, извлёк из ситуации свою выгоду. Боссы вещания добились внушительного роста зрительской аудитории, конкуренты укрепились в надеждах на скорую смену власти на рынке и в компании.
А он просто устал. И, сидя у подножия пьедестала кафедры, чувствовал родной вкус соевой говядины на языке и вечный предательски зыбкий песок под ладонью.
Экран гаснет. Позади возникает Пеппер – только тень, тёмный абрис – с ультрасовременным пультом дистанционного управления, окованным ударопрочной пластмассой, в руках. Нужды в нём нет – электроника подчиняется голосу, но в качестве предвестника серьёзного разговора красный огонёк радиоуправления подходит как нельзя лучше. Тони досадливо морщится, потому что совершенно не готов. С того момента, как самолёт Старк Индастриз мягко зашёл на посадку, прошло от силы восемь часов, с того момента, как Роуди, собранный и напряжённый, в камуфляже с ног до головы, крепко стиснул его в объятиях на песчаном склоне и повёл к шуму, и стрекоту, и хрупкой скорлупе вертолёта – пятьдесят три.
В волосах Тони всё ещё шуршит незримая чужая земля, скрипит на зубах, скребётся в лёгких.
Но Пеппер садится рядом с ним – так близко – на песок… на диван. На самом деле под ладонями – дорогая и гладкая, прохладная кожа в гостиной с прозрачными тёмными звёздными стенами. Кожа песочного цвета.
Так близко, что он может протянуть наугад руку, коснуться её лица, только не видит в этом смысла.
И вспоминает вдруг о секундной заминке в автомобиле на пути к пресс-центру, когда она едва не сказала, но, совершенно определённо, подумала, что после трёх месяцев в плену Тони Старк может испытывать лишь одну потребность – поиметь очередную модель Maxim, не важно, какого сезона, месяца – пусть это будет сентябрь сегодня, а завтра – сумасшедший май.
И, несмотря на конференцию, которая, заменив собой последовательные планы на ближайшую ночь, явно выбивается из общей картины жизни миллиардера, теперь Пеппер будто прогуливается вдоль линии фронта в своих лаковых туфельках на шпильках, всматривается в даль, прикрыв глаза рукой-«козырьком», не замаячит ли на горизонте очередная блондинка соблазнительных форм. Но горизонт пуст.
И Тони пуст.
- Что там с тобой случилось? – тихо спрашивает (вообще-то, повторяет вопрос Бена, журналиста) она, не зная, что вокруг собирается неумолимый песок – возможно, даже, буря. В одну их таких Старк угодил на пути к цивилизации и едва, было, не пожалел об оставшейся далеко позади пещере, о сумрачно мерцающих лампах, о каменных стенах, надёжных и в холод, и в испепеляющий зной. На краткий миг пожалел он, а после песок набился в рот и в нос, и в глаза, Тони упал ничком, натянув грубую ткань куртки поверх головы. Повезло, что его зацепило лишь краем, сухая, но тяжёлая пыль накрывала шершавой плёнкой, очерчивая контуры мышц, в ушах гудело, будто из-под земли, нарастая, шёл к самой поверхности пульсирующий вместе с сердцем голос.
- Я уже всё сказал, - глухо и упрямо заявляет он, неопределённо махнув рукой в сторону тёмного экрана. Сейчас вся Америка тщательно пережёвывает его слова, раздумывая, глотать или сплюнуть. – И хватит об этом.
Возможно, выходит слишком уж резко по отношению к Пеппер. Она, конечно, не выглядит уязвлённой – за годы работы на Старка успела привыкнуть и к нему, и к его выходкам, и к его сложностям, но что-то в её глазах останавливает Тони от последующих колючих комментариев.
Глаза у неё синие и – сейчас – тревожные. Всё ещё тревожные, а ведь прошло не менее семнадцати часов с того момента, когда ей сообщили, что Тони жив и здоров. Старку это не нравится. Он вообще с трудом понимает, чем мог заслужить подобное отношение. Ни деньги, ни власть не годятся для объяснения. Не в этом случае. Порой его действительно сбивает с толку тот факт, что кое-кто в этом мире способен *любить* (нет, это слишком сильное слово, а другого с ходу и не подобрать) вопреки.
Воспоминания возникают неконтролируемыми импульсами, в обратном немного обидном и нелогичном порядке – это песчаная дорога, обрамлённая низкими каменными холмами, усердно делит существование надвое, как Тони ни старался бы удержать обе половины вместе, единым целым. Последние часы до перелёта в Афганистан теперь как во сне – он разбирает движок «пламенной» тачки, музыка гремит, музыка обрывается, Пеппер задаёт ему вопросы, Пеппер аккуратно помечает в своих записях заказ на картину, Пеппер следует за ним по пятам. У Пеппер день рождения.
Через двадцать часов Тони с немым удивлением рассматривает собственную грудь, вспоротую осколками снаряда с эмблемой Старк Индастриз. Кровь расползается чернильными кляксами.
Наверное, через двадцать два часа его зашивают на ржавом столе, за которым прежде хлестали арак [2].
А через двадцать пять – Пеппер просыпается от звонка мобильного телефона. Отличный подарок вдобавок к тому, что она купила для себя от имени самого Тони. Старк щедр на дары. Теперь он, вероятно, может преподнести ей вынутые при операции фрагменты ракеты в стеклянной колбе – для полного комплекта.
- Как прошло… - голос у него не срывается, просто в горле вдруг становится ужасающе сухо, - …празднование?
Она не сразу понимает, о чём идёт речь, но мгновением позже смотрит с нескрываемым страхом.
- Ну, перестань, - говорит Тони. Он не добился этим ничего путного. Стоило бы держать язык за зубами.
- Отлично, - коротко кивает Пеппер, у неё неуловимо дрожит голос.
- Ну, перестань, - повторяет Тони.
Она качает головой. Заправляет за ухо выбившийся рыжеватый локон.
- Ну, иди сюда, - как можно небрежнее говорит он, приглашающе раскрыв объятия – хотя бы и в шутку. – Хватит, ну, хватит.
Стоит лишь пожалеть – и место тревоги в её глазах занимают слёзы.
- Ну, хватит, - повторяет он намеренно суше, придерживая её за плечи.
Пеппер мгновенно улавливает эту перемену в его интонации и отстраняется.
- Можешь сегодня пораньше уйти, - замечает Тони.
Она кивает. Но не спешит.
- Не сейчас, - поглубже вздыхает он. – Ты ведь знаешь, что не сейчас. Ещё рано для таких рассказов.
Прошло ведь всего пятьдесят три часа, ему просто нужно чуть больше. Возможно вся жизнь. И он никому ничего не должен.
- Конечно. Хорошо. Я пойду.
- Пока, - говорит Тони. – До завтра.
И остаётся один. Он стягивает пропахший большим городом пиджак, швыряет его за спинку дивана, на пол. Машинально ощупывает выступающий из груди реактор, отмечая, что нужно бы соорудить новый. Ему не улыбается проснуться посреди ночи оттого, что сердце не желает биться.
С некоторым трудом преодолевает ступень за ступенью за прозрачной стеной воды, воды, которой ему так не хватало в пустыне. А здесь – течёт себе свободно, и никому не нужна. Забавно.
И падает на кровать. Голова утопает в мягких подушках, сердце бьётся ровно и хорошо, возможно, реактор протянет ещё несколько дней. Тони как раз успеет собрать замену. Переворачивается на бок, но тут же со стоном – вновь на спину. Рука ноет, и лучше её не тревожить. Остаётся лишь смотреть в высокий потолок со звёздной панорамой.
Естественно, их не выпускали из казематов ночью – однажды днём, да, сразу после того как его чуть не вывернуло на изнанку из-за застойной воды, которой он наглотался в ходе «агрессивных переговоров» с членами группировки, но никогда по наступлении тьмы. Позже, после побега он как-то раз лежит на спине, бессильно пялясь в глубокую бархатную черноту. Сил наслаждаться близкими острыми точками нет – язык распух из-за жары так, что кажется, будто стоит лишь потерять бдительность на мгновение – и он заткнёт глотку, лишит душного воздуха и прикончит собственного хозяина. Вот бесславная смерть, в особенности, после столь триумфального бегства.
Тони натягивает одеяло до середины груди, ровно настолько, чтобы прикрыть светящуюся сердцевину.
Нет, враньё, никакого триумфального бегства. Просто ему несказанно повезло. Броня держится секунда в секунду. Радостно осознавать, что после падения все кости ему удалось сохранить целыми, зато синяков и шишек не сосчитать. И ещё одно. Самое горькое.
Он всё же потерял Йинсена. Он мог бы устроить его в Старк Индастриз. Мог бы знать его чуть дольше. Чуть лучше.
Тони вздыхает и вновь пытается переместиться на бок, позабыв о больной руке. Ругается сквозь зубы.
Он точно не знает, как долго бы продержался, окажись он в плену в одиночку. При одной лишь мысли об этом становится сильно не по себе. Один в полутёмных туннелях, один на один с тонкими пластинками палладия. И с кем говорить? С этими серыми стенами?
Пеппер страшно неправа, ставя во главу угла потребность Тони в сексе. Выбравшись из казематов, он вдруг понимает, что секс – это побочный продукт иного процесса, названия которому он не в состоянии дать. Но вот то, что он знает точно – всё начиналось с прикосновений. Даже в глубоком забытьи, в глубоком колодце боли, произрастающей изнутри, из сердца каждой клетки, он чувствует их – прикосновения прохладной ткани ко лбу, прикосновения осторожных пальцев к первым рубцам, что-то касается его лица, век, висков. При пробуждении Тони не может помнить. Для него между взрывом и тёмнотой пещеры – дыра в реальности. И эту дыру ничем не заполнить, кроме ускользающих, мимолётных ощущений, которые стремительно покидают его ещё до того, как ответ найден. Поэтому поначалу он просто не обращает внимания на лёгкое беспокойство внутри, беспокойство где-то на периферии, придавленное тяжёлым, как бетонная плита, осознанием собственной неволи, близкой опасности, куда более вероятной гибели. Среди этих титанов страдания обыкновенной занозе нет места. И он на время забывает…
Тони закрывает глаза, совсем не уверенный в том, что явится ему во снах. По пути к военной базе, к Роуди, Старк тяжело дремлет в вертолёте, и это большая ошибка – неоднородные шумы, тело в полёте, голодная тошнота, подкатывающая к горлу, – всё это вплетается в единый клубок кошмара. Он просыпается с придушенным криком. Роуди признаётся, что едва удержал его.
Теперь – следующая по счёту попытка.
Йинсен, тебе добрых снов. Где бы ты ни был.
Пеппер достаёт из высокого шкафа шёлковое синее платье в хрустящей обёртке с золотыми завитками, которое она никогда не надела бы, погибни Тони в Афганистане. У платья нет спинки, оно – сплошное кокетство и женственность. Она купила его на деньги Старка, но теперь ей неимоверно хочется вернуть его в магазин и никогда больше не видеть. Связь между платьем и громкими событиями слишком сильна, и не в её силах разорвать неизбежную цель ассоциаций.
Подумав, Пеппер всё же возвращает платье на место. Оно совсем новое, но уже хранит воспоминания. Переливчатый шёлк поблескивает лукаво сквозь тонкую оболочку. Платье знает свою силу и не спешит впадать в панику.
- Ты ведь был там не один, - осторожно спрашивает-утверждает Пеппер и ставит у его локтя – опасно – белую кружечку с крепким кофе. Тони спит плохо, поэтому, чтобы не тратить попусту время, спускается в мастерскую, но вездесущая Поттс находит его без труда.
- Ну, ещё человек сто из банды кроме меня, - бормочет Старк, краем глаза следя за реакцией помощницы. – Имён не помню.
Он знает, когда в нём просыпается нетерпеливый подросток – когда он разбирает или собирает очередную игрушку из числа тех, что продают по полмиллиона баксов за штуку. Но сейчас ему хочется быть ребёнком в той степени, в которой родительское слово избавит его от любой необходимости объяснений. Избавит или защитит. Ведь Пеппер закидывает удочку, Пеппер ловит его на крючок.
- Тони, - говорит она с привычной уху укоризной.
Старк с удивлением осознаёт, что по-своему скучал по этим интонациям.
- Ты знаешь, о чём я, - говорит она сдержанно.
Старк держит многозначительную паузу в надежде, что она уйдёт и оставит его наедине со своими мыслями и перекроенной программирующей микросхемой, но ничего не происходит. Он прикрывает на миг глаза.
- Там нельзя быть одному, - ровно сообщает он – будто данные по продажам зачитывает. Если принять во внимание факт, что на совете директоров он звучит веско и вовсе не пресно, то различия сразу же бросаются в глаза. – Одному там – как ночью на минном поле. Ничего глупее и придумать нельзя.
Он роняет абсурдные фразы, чтобы немного отвлечь Пеппер, а сам думает о том, что в одиночку там можно было бы одичать. Как зверю в клетке.
- Кто был там с тобой? – пожалуй, по мнению Пеппер экивоки сейчас – не лучшая стратегия, поэтому она задаёт предельно простые и ясные, прямые вопросы. Тони вдруг понимает, что она куёт по всё ещё горячему металлу, как ковал он, выбивая искры из будущей грубо справленной маски с прорезями для глаз. Стоит готовиться к стремительному погружению в ледяную воду.
- Был один человек.
Он проводит ладонью по груди. В последнее время этот жест не даёт ему покоя. И каждый раз он чувствует одно и то же – не то, что нужно. Он чувствует свои руки, а хотел бы ощутить другие. И это невозможно, ведь этих рук больше нет.
- Учёный… заложник… как и я.
Руки у Тони не дрожат, но он доверяет работу Йинсену. Работа не ювелирная, работа, с которой при желании можно справиться и самому. В ином месте, в иное время Старк не позволил бы никому проделывать с ним нечто подобное.
Кратер реактора под тонкой трикотажной тканью футболки поблескивает почти как синий шёлк платья под дымным слоем обёртки, и Пеппер отводит взгляд.
- Как он оказался там, в пустыне? – продолжает допрос она.
Он всегда жил в пустыне, думает Тони, вскрывая металлическую панель карбюратора. Распахнутый настежь двигатель пролежал здесь с тех самых пор, как Старк отбыл в Афганистан, но даже пылью не покрылся – герметика дома делает своё дело. Отвёртка вдруг срывается, оставляя на гладкой поверхности едва заметный неглубокий след. Такого с ним ещё не случалось.
Какого это – жить в пустыне, точнее, в той её части, что носит название Гульмира? Для Тони в песчаном мире всё одинаковое, каждый шаг равен предыдущему – в никуда, но Йинсен так говорит о городке, где он родился и вырос, что голос его звучит мечтательно, в своих мыслях он уносится далеко, но – не дальше бескрайней пустыни, и невероятным образом песок на западе для него отличался от песка на востоке.
Каково это – видеть пустыню каждый день и до самого горизонта? Медный шар солнца висит в небе, давит. Видеть из окна низкого сложенного из обожжённых глиняных кирпичей дома, купаться в сухом и горячем ветре, задыхаться под вечер? Тони пытается представить, когда настаёт час первой перевязки. Первой с момента его «воскрешения».
Тони думает, ничего примечательного. На груди полоски серой и пыльной ткани удерживают лишь паутинные нитки – всё, что выдержало яростный натиск Старка, готового выцарапать из груди тяжёлый металлический цилиндр. Стенки его холодят, кажется, даже сердце. И левое лёгкое. Это очень скверное чувство, будто в тело вонзили нож.
Тони возится с остатками повязки – ссохшийся бинт распадается под пальцами, но каждое неосторожное движение причиняет боль. Тянутся мышцы груди – тянутся швы, тянутся швы – тянутся раны, за ранами – искромсанная плоть. Запрокинув голову, неловко, едва не ломая лопатку, Тони достаёт до спины кончиками пальцев – ровно настолько, насколько позволяют рубцы и нервы – недостаточно. Тогда он пытается зайти сбоку и достать повязку снизу, ему удаётся. Судорожно сорвав ткань, он отпускает её в свободный полёт, на пол, и некстати понимает, что на это его мучения не закончились. Старых бинтов больше нет, кожа встречает прохладный воздух пещеры, и Старк замирает на миг, поймав ощущение, по которому он, оказывается, сходит с ума. Осторожные лёгкие движения вокруг магнитного кольца, прикосновения к острым ключицам, к шее, мокрые и холодные компресса – ко лбу и щекам.
Наваждение уходит. Остаётся неприкрытая рана, которая сочится чем-то липковатым и прозрачным, она тоже сочится болью. У Йинсена в железной коробке – аптечка, есть пластырь и бинт, антисептик, нет обезболивающего, те, кто держит их здесь, не намерены облегчать пленникам жизнь. Нет обезболивающего. Есть запачканные в чём-то тёмном ножницы. Тони некоторое время бесцельно смотрит на них, а затем отворачивается.
Бинт не выглядит стерильным, он чист и свеж, белый с лёгкой синевой, но мятый, словно жёваный, нитки лезут из него, как из плешивой собаки – шерсть. Тони, нахмурясь, некоторое время рассматривает тонкую сетку волокон. Другого не найти.
Он отмеривает ровно столько, сколько понадобилось бы, чтобы обмотать тело, по крайней мере, дважды, и обхватывает себя руками в попытке поймать ускользающий конец полотна. Толку – чуть, Старк приглушённо шипит от боли, которая множится, отражается, разбивается и расползается по всему телу, и через минуту становится слишком неясно, где же саднит – в центре груди, в почке, в лодыжке, в предплечье. На миг Тони пробирает озноб – ему кажется, будто в теле не осталось ни одной целой кости, и все они – металл, арматура, вписавшаяся в плоть, что-то не так под его кожей. Там уже не он, каким был в Малибу, в шикарной тачке, с шикарными женщинами. Не осталось ничего шикарного, осталось смутное ощущение обмана.
Тони вертится ужом, сжимая зубы и удерживая дыхание – каждое лишнее движение в лёгких отдаётся влажным жаром в руках. Вдоль позвоночника и на лбу выступает холодный, лихорадочный пот, стекает, с трудом прорываясь сквозь тёмную жёсткую поросль щетины, добирается до губ, забирается в рот. На языке из-за этого – постоянная соль, которая вызывает ещё большую жажду, вполне объяснимую в этих краях, вкупе с той, что являет собой безвозмездный дар дорогой сердцу кровопотери и верного друга адреналина. Из-за этого постоянно создаётся впечатление, что пустыня засела у него в глотке.
Порядком раздражённо Тони хватает жестяную кружку с остатками воды на дне и тут же опрокидывает её на себя – руки сводит от режущей боли. Пинает кружку так, что она со звоном исчезает из виду. Он не продвинулся ни на дюйм.
- Помочь? – наконец, тихо спрашивает из тёмного угла Йинсен. Тони вдруг понимает, он наблюдал за ним, Старком, всё это время, и в первый момент его накрывает новая, куда более яростная волна раздражения, которая, после схлынув, оставляет лишь ил и мёртвые водоросли.
Тони всё время думает об океане.
Тони молча приподнимает руки.
Всё оказывается не таким уж и страшным, как можно было себе вообразить. Никаких гнетущих мыслей, никаких неприятных ощущений. Йинсен знает, как лучше, он словно бы всю жизнь только и делал, что ухаживал за ранеными. При этой мысли Тони замирает. Откуда ему знать, чем этот тихий учёный в квадратных очках занимался, пока не попался однажды в лапы расчётливых террористов. Старк ненавидит параноиков. Но теперь, со своими смутными сомнениями, чувствует себя одним из них. Это глупо, по крайней мере, потому, что в тесноте пещеры подозревать единственного человека, который рядом с тобой, который поддерживает в тебе жизнь – всё равно что подозревать самого себя, а это, по мнению Старка, – верный признак сумасшествия.
Даже принимая во внимание камеру слежения в углу под неровным каменистым потолком.
Оба они молчат, у Йинсена не дрожат руки, когда он почти обнимает Старка, накладывая повязку, осторожно проводит ладонью по его спине – просто разглаживает складки бинта, разводит их в стороны, обхватывает плотнее идущие изнутри Тони провода. И Тони смотрит, и смотрит, и смотрит. Потом, когда сил не остаётся, смотрит опять – кратко, и закрывает глаза. Его тело звенит, словно натянутая стрела, от стресса и болезненной усталости, слабости. Он совсем не здоров, а генератор висит на нём, будто камень на шее, никуда от него не деться. Кажется, Тони валится на бок, потому что тусклые зеленоватые огни кренятся, его подхватывают на грани падения и осторожно укладывают на скрипучие пружины, прикрытые куском ткани. Последнее, что Старку удаётся вспомнить – это прикосновения. Ему не сбежать от них, пустыня, песок, щекочущие касания. Эта «дежавю», это ностальгия, это лекарство.
И, да, имя ему до сих пор неизвестно. За радужными стёклами очков глаза спасителя лукаво поблескивают. Пока безымянно.
Пеппер, кажется, пытается достучаться до него уже добрую четверть часа. Она выглядит слишком встревоженной для простой помощницы гения. Хотя, думает Тони, и мысли, вязкие и тягучие, как смола, как моторное масло, как слюна, возятся в мозгу, она уже давно не *просто* помощница. Она не заслуживает молчания, но Старк просто не в силах заставить себя сказать ни слова.
Тони снится, что он захлёбывается водой, в ушах тонким визгом взрывается ультразвук, уши закладывает, влажная футболка липнет к спине и к груди, электромагнит сочится холодной жижей. В голове Пеппер зовёт его по имени, пронзительно.
Если генератор замкнёт – Старку придётся несладко.
Тони не может понять, в действительности ли его пытают, или же это – отголоски прошлого, осадок внутри, поднявшийся в вихре. Нефтяное маслянистое пятно на поверхности океана.
Сильные руки давят ему на затылок, удерживают голову под водой, пузыри воздуха прорываются сквозь плотно сжатые челюсти, когда нечем дышать – пусть хоть весь мир пропадёт, велика разница.
Это не страшный сон, не кошмар, как прежде, это вызов, набат, повод к борьбе. Тони хватает кого-то за предплечья, скользит пальцами по проступающим жилам и мышцам, выкручивает запястья. Палач хрипит от боли. Это прибавляет сил. Теперь – рвануться вверх, к спасительному кислороду.
- Иерихон! Иерихон! – скандируют вокруг не по-английски. Не так давно его снимали на камеру, наверное, и теперь снимают. Это, должно быть, выглядит отвратительно. Тони остаётся надеяться, что Пеппер не увидит этой записи ни при каких обстоятельствах.
Старк просыпается оттого, что где-то внизу, в мастерской металл бьётся о металл, равномерно, монотонно, будто забивают гвозди в три пятнадцать утра.
- Лапа-растяпа, - бормочет Тони, почти проклиная всю «умную» технику, которая переняла не только лучшие черты человека, но и его причуды и недостатки.
- Тебе бы инстинкт самосохранения, - говорит он стальным щупальцам, которые сжимаются и разжимаются в очевидной попытке поймать воздух. Что заставляет это беспокойное существо раз за разом испытывать стены на прочность? – Прекрати, ты ходячее несчастье.
Шляпки крепёжных болтов – как круглые глупые глаза, вытаращенные, любопытные. Тони задумывается на миг, не внедрить ли в них сенсорные датчики, но мгновением позже отмахивается от нелепой идеи. И так уже окружил себя говорящими механизмами, заменив ими людей. Только вот здесь, в Малибу, в этой «пещере» он одичать не боится.
- Тащи свои шестерни сюда, - манит он за собой треногу на колёсиках. – Подсоби.
А сам откидывается на кушетку, поёживаясь – клеёнка холодит спину, а полотенце накрывает колени – зачем, Тони и сам не знает, просто насмотрелся на медицинские виды в «Операции», на трубки, на сканеры. Хочется создать соответствующий антураж.
- Надо почистить. И кое-что подтянуть, - даёт он указания, постукивая кончиками пальцев по армированному сверхпрочному бронестеклу окошка реактора.
В горле першит. В голове туман. Тони зевает – чудовищно. Ночные бдения его до добра не доведут.
Из-под снятого стекла на грудь ему сыпется песок. За семьдесят семь часов, проведённых дома, он так и не удосужился убедиться в безопасности сердца и прочих органов. Магнит должен быть в порядке, но без диагностики точно не обойтись.
Прикосновения механизма на удивление деликатны – если бы ни холод металла, с лёгкостью можно было бы принять за человеческие. В сердцевину, не касаясь линии передачи энергии, опускается игла. Песчинки летят во все стороны.
Йинсен вскрывает Тони – как автомобильный движок, из Тони льётся вода. И вовсе не только из дыры в груди, из ушей, носа, рта – отовсюду. Тони всё ещё кашляет и судорожно глотает воздух, так что внутри, где-то под солнечным сплетением скапливается тяжесть и давит, давит.
Но Йинсена куда больше беспокоит состояние магнита и ран. Мокрый бинт летит в угол – позже, Тони знает, Йинсен сожжёт его, он делает так всегда, чтобы не искушать судьбу. И не разводить грязь. На влажной коже – ил, колкий песок – в воспалённых швах. Это верный путь заполучить сепсис или столбняк, поэтому первым делом Йинсен щедро льёт на полузажившие раны прозрачный антисептик с резким больничным запахом. Подземелье становится театром медицинских действий.
Тони шипит и машинально цепляется за Йинсена, за его узкие острые плечи, больно, наверное, но тот терпит. Это вообще в его природе – терпеть, Старк выясняет позже, и ему это не нравится. Он не находит этому объяснения.
Но сейчас Йинсен, присев, устроившись между колен Тони, пристально рассматривает розоватые шрамы, трогает их, будто нарочно, водит пальцем невыносимо медленно, повторяя форму каждого, ломанного и неприглядного. У Старка на миг мелькает мысль, что Йинсену – иррационально и причудливо – нравятся эти раны, эти тени, отголоски былого, которые всё ещё проносятся калейдоскопом тёмных и светлых пятен, мельтешат, словно мошкара в день дождливый или рябь над асфальтом в невыносимо жаркий день.
Вот что Старк помнит об операции.
Мелькают мутные личины и обличия, он открывает глаза, он закрывает глаза, потому что наркозом ему служит боль, которая вдавливает грудную клетку в сердце, линует рёбрами лёгкие, дёргает на себя, низвергает в пропасть, чтобы после подбросить хрупкое человеческое тело в воздух, как на батуте.
Боль и немного новокаина.
У Тони есть теория, согласно которой трещины в потолке пещеры возникли, возможно, из-за его диких криков, пока Йинсен, у которого никогда не дрожат руки, резал ему грудь, планомерно отыскивая коварные осколки-убийцы. Благодаря незаурядному мышлению Старк в красках представляет, как Йинсен с упоением копается в кровоточащих ранах, и стены пускаются в пляс. В общем и целом, это вовсе не то, что следует позволять себе представлять. Сознание Тони слишком свободно, он не привык неволить его или ограничивать, сознание гения – как невозможно капризный ребёнок, воспитать которого непросто. Старк и не пытается.
Ему светят в лицо фонариком – проверяют реакцию зрачков. Жив или сдох? Пока жив – голова взрывается яркой вспышкой. Однажды Тони открывает глаза, не чувствуя тела, и ничего не видит – вокруг темнота. Он думает о том, что ослеп, и о том, что если он ослеп, Старк Индастриз придётся вложить круглую сумму в проект по разработке офтальмологических протезов. Он лично займётся этим делом, а говорящие механизмы помогут ему. В голове теснятся схемы и планы круглых, как бильярдные шары, глазных яблок. В голове теснятся безумные стереотипные идеи – датчики расстояния и температуры с выводом данных на микроскопический экран-плёнку, ночное зрение, инфракрасный фильтр, пара «игрушек» для разминки мозгов… Вот о чём он думает в первую очередь.
А после он думает, что, верно, умер. Чёрт побери, всё просто.
А после он просыпается – мучительно высвобождается из вязкого клёйкого, как герметик, забытья, и начинает заново дышать. Он видит человека, чей смутный образ преследовал его так долго в путешествии по закоулкам горячечного бреда, ускользал от него, как песок сквозь пальцы. Пожалуй, того, кого хотел бы видеть больше всех остальных. Это странно и страшно, потому что незнакомец пустил свои корни в мысли Тони, пророс насквозь, пророс в его рану, инфицировал его своим присутствием. И Тони хочет узнать, существует ли он на самом деле, или же, как фантом или призрак, мираж маячит у горизонта, никогда не претендуя на то, чтобы воплотиться в реальности.
Йинсен говорит, у Йинсена бьётся сердце, и он – единственный в поле зрения Тони. Йинсен у зеркала, спиной к Тони, бреется. На нём – тёмный деловой костюм, несоответствие месту и времени бьёт в глаза сильнее невнятного мутного света. Йинсен выглядит измождённым, словно пустынный странник. Они одни друг для друга в сердце глухой неизвестности. Они и шрамы.
Да, шрамы. Йинсен любуется шрамами. Он любуется собственной работой. Тони смотрит на Йинсена. Сложно сказать, что любуется. Тони смотрит на него тяжело, исподлобья, он дышит тяжело, он дёргает Йинсена, который, кажется, не удивлён неожиданной грубостью, на себя, и впивается в его тонкие сухие и бледные губы. Отчётливый привкус песка и горькой воды. И руки Йинсена безвольно повисают вдоль тела, елозят пальцами по грязному полу, но Тони не замечает этого всеобъемлющего бездействия. Он действует, и ему нет дела до других. Он очень болен – всё ещё, даже теперь, когда раны, казалось бы, закрылись и успокоились.
Он целует его. Он не знает его имени. Он не хочет знать. Потому что Йинсен сейчас – просто человек, другой человек – рядом. Настоящий. Не женщина, ни мужчина, просто человек, человеческое тепло, нечто успокаивающее, нечто, что в состоянии утихомирить Тони. Поэтому Старк не сдерживает себя. А если бы сдерживал – его бы уже не было на этой земле.
Пеппер решительно направляется к нему, в каждом движении – недовольство.
- Ты снова не спал, - вот в чём суть её заявления.
Старк не видит смысла отрицать.
- Тони, - с претензией на ласку говорит она, и он краем глаза замечает намёк на движение – протянуть руку, коснуться плеча. Впрочем, его помощница великолепно справляется с собой. Прикосновения он так и не чувствует. – Ты себя губишь. Ты думаешь, что восстановишься на раз после трёх месяцев в аду, но это не так.
Тот пожимает плечами. Ад – это не слишком верное слово, оно отражает нечто ужасное, но расплывчатое, как наказание за то, чего не совершал. Афганистан – это вполне конкретный опыт, небезграничный, определённый. И Старк прекрасно знает, в чём виноват.
- Ты не железный человек, Тони, - замечает Пеппер. – Ты просто человек.
Тогда он был железным человеком – снаружи и внутри, только, вот беда, железо часто ржавеет. Песок съедает железо, вода съедает железо. По сути, железо слабее любой живой ткани, а железный человек – любого реального. Пеппер об этом и не задумывается. Она варит кофе. Кофе Тони не помогает. Мозг тупеет между половиной второго и четвертью пятого, это время Тони старается использовать если не с пользой, то хотя бы не напрасно.
Гульмира – это женское имя и название далёкого поселения, затерянного в пустыне. Тони уже не в первый раз пытается представить себе, может быть, серые скалы или пустые до самого горизонта земли. Дома, что сливаются цветом с придорожной пылью, с высоты и не различить. Вертолёты летят низко, один за другим, но у Тони нет сил понимать, что он видит. Бурые комья, а, может быть, чьи-то родные места.
- Как долго ты был здесь до меня? – в глазах Тони этот вопрос – проявление заботы.
- Не знаю. Пытался считать дни, - Йинсен кивает в сторону покрытой мелкими зазубринами стены. – Бросил. Это угнетает.
- Тони, я не хочу тебя терять, - говорит Пеппер. Или «я не хочу тебя…» что? Утомлять? Менять? Понять?
В этом, определённо, что-то есть.
- М? – говорит Тони.
Пеппер демонстративно закатывает глаза.
- Ты вообще слушаешь меня?
В этой стране нет водопадов и океана. Там есть водопады песка и океан жёсткого колючего воздуха. И совсем другие люди.
- Ну, хорошо, - вполголоса успокаивает себя Пеппер. – Мы справимся с этим. Возможно, твоё возвращение в компанию поможет тебе прийти в себя.
- Работы не будет, пока я не решу, чем мы должны заниматься.
- Не оружием, - быстро говорит она.
Старк одобрительно кивает, хотя мысли его далеко.
- Не оружием, - повторяет он. – Если бы ты только знала…
Это сдвиг тектонических плит – или мгновение до столкновения, потому что Пеппер замирает как вкопанная в изящном развороте на тонких чёрных шпильках, способных проделать дыру в бетонированном полу мастерской.
- Что ты видел, - говорит она негромко и без напора. Её рыжеватые волосы, собранные в тугой узел на затылке, перевязаны чёрной лентой. И это не праздное любопытство.
Тони не разбирает от желания рассказать всё, что по-своему мучает его со времён возвращения. Он не хочет говорить, но, кажется, он хочет говорить – всё одновременно. И он не знает, с кем говорить. При виде Оби его покидает всякий энтузиазм, а Пеппер… С Пеппер - проще и сложнее, но гораздо лучше, чем один на один с этими воспоминаниями.
Гульмира – чудесный уголок. Верится с трудом.
- Ты знаешь, что можешь рассчитывать на меня.
Тони понимает, что сейчас она, оправившись от первого тревожного изумления, уйдёт, оставив его в обществе молчаливых сегодня машин.
Ему не даёт покоя мысль о том, почему такой механизм без души в три пятнадцать утра бездумно бьётся о стену. Выражает тайные желания самого Тони?
- Постой, - просит он, хотя Поттс пока не делает попыток покинуть негостеприимную мастерскую. – Просто слушай.
Он хлопает по скользкой диванной обивке рядом с собой. Пеппер останавливается у журнального столика – большого куска стекла на металлических ножках – и не садится. Молчит.
- Как хочешь, - пожимает плечами Тони. – Но слушай всё равно внимательно.
- Выходит, у вас есть всё и ничего, - негромко замечает Йинсен, глядя на Старка поверх очков – с лёгким и совершенно нехарактерным для него превосходством.
У Йинсена нет за плечами оружейного гиганта, но есть семья. Тони с удовольствием думает, что Пеппер – его семья, неуклюжая металлическая рука на длинной ножке – его семья, Audi R8 – его семья. Двоюродный дядя по материнской линии. Но теперь он готов с лёгкостью отречься от всех этих верований. Разве что в отношении Пеппер у него нет желания торопиться. Пусть будет рядом, она ему нужна.
- Даже если ты золотой мальчик с головы до ног, там вся позолота облезает – в первый же день, - говорит Старк. – Нет возможности притворяться, остаётся только голая кожа.
Пеппер выдыхает слишком долго и слишком тихо – будто борется с чем-то или с собой. Как упражнение по йоге.
Впервые Тони хочет забыть о Йинсене – это было в другом мире, Йинсен мёртв, и Тони – единственный носитель этих воспоминаний. Но он понимает, что не имеет права забывать.
- Это были не мы. Это был не я, - говорит он чуть отрешённо. Пеппер старается не пропустить ни слова. – Это были какие-то другие люди. И они спасали свои шкуры.
Ему нет дела, догадается ли она – ведь Поттс неглупа, кроме того, довольно-таки проницательна.
Тони будет рад, если она поймёт, что ему необходима была эта связь с жизнью. Необходимо было почувствовать, что рядом кто-то есть, мыслящий и дышащий. Пока Старк мечется в бреду, Йинсен присматривает за ним, Тони знает, теперь – знает, что означает сосущая пустота внутри, но едва он встаёт на ноги в первые дни тусклой жизни, от которой на солнце нестерпимо болят глаза, он мается неосознанностью, чувствуя, что ему не хватает чего-то важного, не в силах определить, чего именно. И это длится и длится, конца края этому нет, как нет предела пустыне, которую он видит впервые, затерянную среди тяжёлых коробов со взрывчаткой и оружием Старк Индастриз. Тони почти ненавидит империю, созданную его отцом, потому что она несёт гибель, разрушение и боль. Не только врагу. И не только самому Старку. И Йинсену – тоже.
Это длится, но когда прекращается, когда время испытания воли подходит к концу, Тони бросается в омут с головой без раздумий, потому что всё, что он чувствует, - это жажда. Не та, что преследует его с самого первого дня в Афганистане, с самого первого и самого безопасного дня, который даёт ему право насладиться кратким мигом превосходства, чтобы после с размаху обрушить на Старка всю мощь судьбы, неверных решений и последствий опасной любви к риску. Другая жажда, провоцирующая жажда, жажда, толкающая на безумные поступки. Жажда, застилающая глаза.
Вызывающая недоумение.
Тони постепенно теряет веру в тех, других людей, которыми называет Йинсена и себя, они потерялись и погибли в пустыне, он готов забыть о них, но он знает, что основная его задача состоит в том, чтобы помнить во что бы то ни стало.
- Что ты наделал? – в конце концов, спрашивает Пеппер. В её голосе нет ни страха, ни надежды, ни отвращения. Она спокойна и приветлива, как и всегда, и Тони устало качает головой. Он не скажет. Если она поняла – пусть будет так, если же нет – ей ничего не нужно понимать.
Окончание
@музыка: Dashboard Confessional - Vindicated
@темы: Человек-утюг и другие, Фанфикшн
-
-
30.06.2010 в 20:56еще не перечитывала, но как время будет обязательно, но пока вспоминанию прошлые эмоции:
это великолепно) читала на одном дыхании … вру, с остановками – нужно было отдышаться) и первая мысль, по завершению - написано именно то и именно так, как я чувствовала, но не могла выразить) большое спасибо) и за то, что мой лучший клип, получился именно таким, наверное потому что где-то в подсознании был этот текст)
Я не слешер, по этому прочитала только первую часть, но за намек на Тони/Пеппер от шиппера еще одно спасибо)))
ЗЫ. Можно ссылочку на этот фик у себя дать?
-
-
30.06.2010 в 21:17Большое спасибо, очень приятно, что даже не слэшеру этот рассказ пришёлся по душе. И спасибо, что поделились мыслями, чувствами, эмоциями по поводу прочитанного! Хоть я сама и пишу слэш, мне очень нравится линия Тони/Пеппер в фильмах, поэтому я не могла оставить их без внимания=) И мне, если можно, хотелось бы увидеть ваш клип, вы заинтриговали=)
А ссылку на фик размещайте, конечно. За это буду только благодарна!
-
-
30.06.2010 в 21:53впервые могу сказать, что написала исключительно для собственного удовольствия
тоже могу сказать, что ЖЧ фандом наверное единственный, по которому мне практически не хочется искать фики (да хоть «заищись» - нет их) , а хочется писать самой)
клип тут
-
-
01.07.2010 в 08:33я пыталась искать фанфики по ЖЧ, единственное, что я нашла - кроссовер ЖЧ и Человка-паука=)) причём на английском. Так что у нас этот фандом, кажется, совсем не развит, к сожалению. Поэтому остаётся брать дело в свои руки=))
к сожалению, не могу перейти по ссылке, сообщает, что такого дневника не существует. глюк, наверное, да?
-
-
01.07.2010 в 09:07я находила парочку (и даже не англ) один вообще с зявкой на макси… там нц по Тони/Джастин - по этому сильно не вчитывалась)
глюк, наверное, да?
нет это не глюк …это я идиот…
дубль два
-
-
01.07.2010 в 09:40нц по Тони/Джастин - по этому сильно не вчитывалась
ой... долго думала, кто такой Джастин=)) Честно говоря, так ничего и не надумала=)) Просто познания мои ограничиваются двумя фильмами, а к комиксам я даже не притрагивалась=) Просветите, а?=)
ура, ссылка работает!=)
-
-
01.07.2010 в 11:23познания мои ограничиваются двумя фильмами
да мои собственно тоже)
Джастин Хаммер горе-злодей из второго фильма)
-
-
01.07.2010 в 11:42аааа, вспомнила=) этот эксцентричный парень, на которого работал Иван Ванко=)) хм, интересный пейринг тогда получается=)) спасибо за объяснение
-
-
10.12.2010 в 11:46Спасибо большое. Утащу к себе, с вашего позволения.
-
-
10.12.2010 в 15:51Большое спасибо за похвалу!! Очень рада, конечно, берите. Есть ещё продолжение в следующей записи, в одну просто не влезло.
-
-
12.12.2010 в 11:16О, я посмотрю, спасибо!
-
-
12.12.2010 в 11:25Смотрите, надеюсь, понравится!