Nice planet. We'll take it.
Зареклась писать и читать по Queer as Folk, а обещания не сдержала. Вот такая я плохая. Но – no excuses, no apologies, no regrets, как завещал нам мастер Кинни, а я склонна прислушиваться к нему.
Название: Мгновения Нью-Йорка
Автор: Reno (aka Reno89)
Категория: slash, romance, drama
Рейтинг: от G до NC-17
Пейринг: Брайан/Джастин
Предупреждения: отрывочные мысли-рассуждения, тривиально, все об этом думают, post-season 5, меланхолично, много слов, мало действия
От автора: всеми силами хотелось от этого удержаться, но не получилось. Написалось само. Честно, вот когда прежде читала подобные заявления у других авторов, думала – кокетство=) Но оказывается так и вправду случается – когда что-то само пишется, а ты даже и не задумываешься. Спасибо за внимание.
Иллюстрации NataliM
Мгновения Нью-Йорка
I don’t believe in love, I believe in fucking. (Or vice versa?)
Некоторое время Джастин думает о том, кто позвонит первым. Он сидит рядом со старым телефонным аппаратом с наборным диском, который издаёт такое забавное жужжание, когда крутится, отсчитывая от нуля до единицы, и рассеянно водит пальцем по тёплой желтоватой пластмассе. На улицах он ловит взглядом телефонные будки – красные и синие, пустые и занятые. По большей части, пустые. В них современные _нормальные_ телефоны со слотами для карточек, которые продаются на каждом углу – на двести, сто пятьдесят и семьдесят единиц, единицы каким-то невероятным образом соотносятся с продолжительностью разговора и расстоянием между городами, законами отдельных штатов и налогами на связь. В общем, Джастин ещё не успел разобраться. Он как будто и не торопится.
И телефон молчит, и в квартире тихо и пусто, и это Нью-Йорк, а вовсе не Питтсбург, и за окном конец сентября, и скоро нужно будет доставать из так и нераспакованной толком сумки шапку, а шарф он уже достал, потому что с океана дует пронизывающий ветер. А на асфальте наледь.
И почему-то они – каждый из них – до сих пор пытается решить, кто должен позвонить первым, и они постепенно забывают, забывают, что кто-то вообще должен звонить. У Брайана – упрямство и гордость, у Джастина – упрямство и гордость в ответ на упрямство и гордость, и они – каждый из них – начинают тихо ненавидеть мобильники, которые так часто молчат.
Так или иначе, однажды утром Джастин просыпается, сидя на полу, прислонившись спиной к круглой тумбочке в серую полоску. Опутанный проводами, он открывает глаза и ловит себя на том, что набирает знакомые цифры, цепляет указательным пальцем круглые «окошки» на диске и ждёт бесконечно долго ответа, потому что в Нью-Йорке четверть восьмого, а в Питтсбурге – начало седьмого, и Брайану, наверняка, нет дела до ранних звонков, возможно, прямо в этот момент несчастная телефонная трубка летит в угол, брызгая во все стороны чёрной блестящей пластмассой. Мир её памяти.
- Кинни, - бросает подозрительно бодрый голос на том конце провода.
Джастин порывисто вздыхает и сглатывает, прежде чем тихо пробормотать:
- Брайан?
Он думает о том, что раз уж он всё-таки позвонил первым, возможно, ему полагается нечто взамен, небольшая, но приятная компенсация в виде крошечного и ни к чему не обязывающего «я скучал по тебе»? И этого он ждёт, об этом беззвучно просит, но сейчас в Питтсбурге только начало седьмого, и это, по меньшей мере, глупо, даже после всего того, что было… После чёртовых пяти лет.
- Это Джастин, - на всякий случай поясняет Джастин, потому что по ту сторону старого телефона не произносят больше ни звука. Там что-то творится, наверное, некое грандиозное действо, потому что тишина вдруг становится почти невыносимо живой, осязаемой. Джастин слышит, как дышит Брайан, он слышит, как тот проводит ладонью по волосам, чёрт побери, он даже слышит, как тот улыбается. И сам незаметно для себя начинает улыбаться в ответ.
- Я люблю тебя, - слышит он через минуту или две – в общем, почти целую вечность спустя.
Не «хэй», не «какого чёрта?», не «ты знаешь, сколько сейчас времени?», не «отвали». Ничего из вышеперечисленного. Только это «я люблю тебя» на выдохе с закрытыми глазами.
- Слушай меня, – говорит трубка голосом Брайана, и связь нереально – кристально - чистая, без помех. - Ты слушаешь?
- Я… слушаю, - вдруг начинает заикаться Джастин и сам над собой беззвучно смеётся. Повторяет увереннее. – Я слушаю.
- Слышал, что я только что сказал? – требовательно вопрошает трубка. Брайан.
- Я слышал. Ты сказал, что любишь меня, - передёргивает плечами Джастин. У него в горле будто ком.
- Так вот, - заговорчески, вкрадчиво шепчет Брайан – своим невероятным голосом, от которого пониже живота становится горячо. – Это правда.
Теперь остаётся только решить, кто их них первым положит трубку.
In sickness and in health OR You want some chicken soup? It’s Debbie’s home-made recipe
Когда лежишь в бреду в сезонной гриппозной лихорадке, обшарпанные стены нью-йоркской квартиры можно принять за грубо оштукатуренный кирпич лофта, и кажется, что сейчас, вот-вот, через мгновение железная дверь откатится в сторону, и Брайан вернётся – из «Вавилона», из «Киннетик», неважно, откуда, важнее, куда.
Он неторопливо окинет взглядом свои владения, удовлетворённо кивнёт креслам «Барселона» или Милан» или «Венеция», - с температурой под сорок сейчас и не вспомнить. Он отразится в мёртвом плазменном экране стройным силуэтом, и после, возможно, обратит внимание на Джастина, погребённого под ворохом одеял, утопшего в мягких подушках и чувствующего себя отвратительно. Брайану всё известно, ему всё понятно. Он не из тех людей, которые, подобно Майклу, причитают над больными. Он человек действия, поэтому в первую очередь Брайан собирает жаропонижающее ассорти, мешает горячий морс и ставит всё на поднос. До куриного бульона дело не доходит, но и на этом спасибо.
Он с серьёзным видом направляется к Джастину, и тот не в силах понять, беспокойство ли во взгляде Брайана за его, Джастина, жизнь, или же простое недовольство тем, что вместо отвязной ночи в клубе ему приходится торчать дома. По крайней мере, Джастин надеется, что ничем его серьёзно не рассердил. Неясно. Температура из-за новых тревог ползёт вверх, и озноб переходит в жар, в испарину, в тяжёлое прерывистое дыхание. Джастин не спросит, Брайан не ответит. Никто не узнает, и становится только хуже, когда Джастин понимает – он до сих пор в бреду, и до сих пор обшарпанные стены нью-йоркской квартиры кажутся ему грубо оштукатуренными стенами лофта. Отличие в том, что Брайана здесь нет, а за окном ветер несёт с океана промозглую осеннюю сырость.
- Солнышко, - кто-то целует его в горячечный лоб, и Джастин успокоено вздыхает.
Не сердится.
Через мгновение он распахивает глаза, глазные яблоки болят от тусклого света и любого ничтожного движения, и думает, что никогда не поверит. Нет, нет, не поверит. Но кто-то решает за него.
Кто-то гремит на кухне кастрюлями и чашками, нещадно льёт дорогую воду, кто-то готовит куриный бульон. Ароматно.
Перелёт Питтсбург - Нью-Йорк занимает от силы пару часов. Наверное, есть смысл в том, чтобы пускать самолёты чуть чаще, даже в такую нелётную погоду. Тогда никому не придётся представлять одни стены вместо других. Присутствие кого-то взамен болезненного отсутствия. Напускное бутафорское недовольство вместо куриного бульона.
There's only two kinds of straight people in this world: the ones that hate you to your face, and the ones that hate you behind your back.
Первое время Джастин живёт у того самого дальнего друга Дафни, имени которого он никак не может запомнить. Что-то марокканское на вкус – песок пустыни и экзотические специи. Он живёт там, но после просто сбегает, не в силах терпеть невысказанного в свой адрес. Нью-Йорк поначалу кажется ему городом широких взглядов, по крайней мере, куда более широких, нежели Питтсбург. Здесь даже в самом центре можно встретить экстравагантно одетых мужчин, в которых в Питтсбурге ткнули бы пальцем и окрестили бы “drag queen” – без суда и следствия.
Джастин немного разочарован, когда понимает, что ошибся. Он идёт гулять в Центральный парк, где, естественно, никто его не знает и где ему нечем выдать себя, ведь Брайана рядом нет, и смотрит на палую листву и на пруд, засыпанный палой листвой.
И на благочестивые семейные пары.
Остановки, остановки, остановки… Где-то глубоко под землёй идёт поезд, ползёт гигантским обитым металлом червём, но Джастин не любит метро. Он ездит домой на автобусе, чтобы видеть город и чтобы город видел его. Люди в автобусе в начале и в конце маршрута одинаковые, они из одного квартала в начале и из другого – в конце. С такими часто сталкиваешься у расписания движения общественного транспорта. Город глядит на них и на Джастина сверху вниз, благосклонно. Многие из них выше Джастина на добрую голову. Нью-Йорк – город высотных зданий и высоких людей.
Однажды, когда приезжает Брайан, и они едут в автобусе от бывшего дома к будущему, они лениво целуются прямо в середине салона, и водитель наблюдает за ними в зеркало заднего вида, а пассажиры просто наблюдают, в открытую, некоторые с любопытством, другие – с неодобрением. Это персональный coming out Джастина для Нью-Йорка, как в своё время был для Питтсбурга. Но тогда ему было не по себе, ему было страшно, а теперь, выходя на безымянной остановке и помогая Брайану с сумками, он на миг чувствует, что все эти знакомые ему незнакомцы, с которыми он видится каждый день вот уже месяц или полтора, все эти высокие люди пытаются посмотреть на него точно так же, как и город, сверху вниз, но ничего у них не выходит, ведь с Джастином рядом самый высокий человек на свете, человек с насмешливым ореховым взглядом и растрёпанными ветром волосами, и благодаря ему Джастин вдруг чувствует, что вполне способен воспарить над крышами небоскрёбов, коснуться ладонями неба и сияющего солнца.
Они идут по улице одни, чувствуя спинами взгляды, но не позволяют им оцарапать, ударить, огреть. Джастин приучает Нью-Йорк себя уважать.
It’s just four walls and a floor
Когда работа не клеится, и жизнь не клеится, появляется досадная возможность осмотреться и в очередной раз осознать, в какой дыре ты живёшь. Нет больше спасительного неведения бесконечного, фонтаном плещущего творчества, есть шершавая под пальцами реальность. Каждый камень стен нуждается в замене, в шлифовке, в покраске. Каждая стёртая плита пола, каждая трещина, каждый скол молят о Реконструкции. Жизнь требует реконструкции. Джастин сидит и киснет в этом требующем реконструкции одиночестве. И думает о Питтсбурге, где у него было всё и даже больше, чем четыре стены и пол. У него был Брайан.
Он сидит и загоняет себя в угол, и кисти валятся у него из рук и оставляют маркие яркие пятна на вытертых плитах пола, и холст перед ним весь хаотичный, нецельный, и вдохновения нет. Оно выпорхнуло в форточку и улетело к побережью, на Манхэттен.
Вот уж точно, Брайану он никогда в таком виде не показался бы. И не признался бы, что у него нет сил творить. Потому что Брайан сказал бы, это бред, он сказал бы, ты жалок, он состроил бы гримасу, всем своим видом выражая крайнюю степень презрения. Он нашёл бы способ привести Джастина в чувство. Он бы дал Джастину хорошего пинка, потому что он всегда прекрасно знал, где границы между настоящей бедой и выдуманными неприятностями. Он сам через всё это прошёл.
Да, у Джастина был Брайан. Он и сейчас у него есть.
Вокруг – серые безликие стены, краска на подоконнике полопалась, окна затуманены дорожным выхлопом.
- Хватит, - отчётливо звучит голос Брайана в его голове, и Джастин жмурится, смеётся, так что эхо звенит по углам полупустого помещения. Джастин хлопает ладонями по коленям и понимает вдруг, почему он сидит здесь на полу посреди пустыни, почему не любуется шифоновыми занавесками в Питтсбурге. Потому он что он прежде никогда не задумывался о том, каким был лофт до его появления там, каким был лофт до появления в нём Брайана – очевидно, точно таким же, как и эта нью-йоркская квартира, умоляющим о возрождении, о начале новой жизни. И Брайан, должно быть, точно также сидел на полу, глядя в высокий потолок с облупившейся штукатуркой, и думал: какого чёрта я здесь делаю? Он, тогда ещё последний человек во всём рекламном агентстве, ассистент третьего помощника пятого менеджера по техническому обслуживанию, расставлял бутылочки с водой Pellegrino на столе в конференц-зале и думал: какого чёрта? Он получал свои первые деньги, копил и думал: какого чёрта? И вбухал всё, что ему удалось собрать, в этот чёртов лофт, чтобы в очередной раз подумать: какого чёрта? А после он бросил это бесполезное какого-чёрта занятие и стал просто строить свою жизнь, наплевав на весь неверующий мир.
Когда всё валится из рук, и продолжать нет сил, и «какого чёрта?» становится едва ли не девизом дня, Джастин думает о Брайане и о лофте. Каким он был, каким он стал. И первый, и второй. Тогда он берётся за кисть и методично покрывает все живые участки стен сюрреалистическими узорами. Он не представляет пока, что из этого выйдет. Не новый лофт взамен старого, конечно. Но что-то определённо настоящее, то, ради чего стоит просыпаться каждый день.
Ridiculously romantic
Однажды они уходят на весь день и почти на всю ночь, но не идут в местный клуб, а просто бродят по пустынным улицам, когда дождь застаёт их, дождь их настигает и третьим лишним вторгается в поцелуй. Домой они бегут, перепрыгивая через лужи, и вода льётся с них ручьями, вода пробует на вкус кожанку Брайана и толстовку Джастина с надписью “Blizzard” на груди. Брайан замечает, что «если это прогноз на будущую неделю, то ему, видно, придётся бросить «Киннетик» на произвол судьбы и задержаться в Нью-Йорке ещё на некоторое время», они смеются, пока Джастин обшаривает карманы в поисках ключей.
Они целуются на лестничной площадке, у двери, за дверью в крошечной прихожей, а после Брайан тянется к выключателю на стене, чтобы свет помог им найти единственно верный путь к кровати, но Джастин его останавливает. Брайан допускает мысль, что в полутьме Джастину нравится больше, он ухмыляется и качает головой, потому что в его понимании это нелепо и романтично – до сих пор, но всё оказывается гораздо тривиальнее.
- В дождь протекает крыша, - шепчет ему прямо в ухо Джастин, уткнувшись во влажные колкие волосы, которые от дождя чуть-чуть вьются, самую малость. – Проводка мокнет. Электрические приборы включать не рекомендуется.
- Теперь ты инструкция по безопасности? – вопрошает Брайан, и в темноте кажется, будто он неуловимо разочарован тем, что ошибся в своих догадках. Он ведь никогда не ошибается. А на романтические бредни у него вообще особый нюх.
- Так что хочешь ты того или нет, тебе придётся пройти через это, - притворно вздыхает Джастин, старательно пряча улыбку, и достаёт из настенного шкафа свечи. Ужасающее количество свечей, которыми при желании можно озарить целый город, не говоря уж о затерянной в дожде квартирке.
Он аккуратно расставляет их в темноте вокруг кровати и на подоконнике, подходит вплотную к Брайану, льнёт к нему, запуская руку во внутренний карман кожанки, и вместе с пачкой сигарет в вечном тандеме находит зажигалку в стальном корпусе, гладком и холодном на ощупь, а за зажигалкой быстро-быстро, неожиданно быстро бьётся сердце, стучит в грудную клетку, горячее и нетерпеливое.
Джастин смотрит на Брайана, Брайан на Джастина, глаза в глаза, и в сумерках брови и губы кажутся ярче, скулы острее, тени контрастнее. Брайан – всегда охотник, он наступает на Джастина, подталкивает его, они, спотыкаясь и выдыхая в губы друг другу, добираются до роя свечей, тусклых пока, неживых. Переступают через белые восковые столбики и падают на кровать. Брайан в последний момент успевает подставить руки и удержаться на весу вместо того, чтобы обрушиться на Джастина; он наклоняется, касаясь кончиком языка губ Джастина, и вдруг отступает. Высвобождает из его ослабевших пальцев зажигалку и улыбается ему в лицо. Одним небрежным движением возвращает Джастина на место, когда тот порывается приподняться, цепляясь за тяжёлую металлическую пряжку ремня.
Брайан скидывает куртку, медленно расстёгивает ворот рубашки и стягивает её через голову, и так, в липнущих к телу джинсах щёлкает кремниевым колёсиком, вызывая к жизни яркий огонёк, методично зажигает свечу за свечой, пока руки Джастина ласкают его сквозь грубую ткань. Кусает губы, едва слышно чуть хрипло стонет, но свечи горят всё ярче, их всё больше, и вот они уже словно плывут по морю огня.
Дождь стучит в окно. Они занимаются любовью. Обжигающе горячий воск капает на грудь Джастину, и он крутой аркой выгибается под Брайаном. Он окунает кончики пальцев в воск, когда язык Брайана поочерёдно оборачивается вокруг его сосков. Он гасит свечи ладонью, непроизвольно, когда Брайан входит в него, заполняет его целиком, и огоньки перед его глазами плывут, когда Брайан двигается в нём быстро и нежно, именно так, как и всегда, именно так, как нравится Джастину. И, засыпая, он всё ещё видит свечи. Огоньки отражается в тёмных глазах Брайана, окрашивая в золотистый.
И Брайан бормочет в забытье:
- Ты всё подстроил.
А Джастин молчит. Что ж, может быть, и так.
Don’t say that, Wendy! We’ll never grow up
Почему-то с самого утра Джастин думает о Синтии. И о Линдси. Он думает о тех женщинах, которым посчастливилось знать Брайана задолго до того, как он сам узнал его. Возможно, они знали его, когда ему едва-едва исполнилось двадцать. Или двадцать два, как самому Джастину. И он убеждён, что хотя с четырнадцати лет Брайану было прекрасно известно, за какую команду он играет в жизни, женщины, окружавшие его, видели в нём объект желания. Другие женщины, которые, несомненно, были страшно разочарованы, осознав правду. Но Джастин думает об этих двух конкретных женщинах и о том, как Брайану удалось их сохранить. И он почти досадует на себя за то, что никогда не стремился получше узнать Синтию. И никогда не говорил с Линдси об её университетских годах. И он понимает, что никогда не узнает, каким был Брайан в шестнадцать, в двадцать, в любом другом юном возрасте. Тот Брайан давным-давно ушёл, и он не вернётся. И Джастину жаль.
Он курит на бетонном крыльце. Он редко курит, но день сегодня такой, подходящий для размышлений, и он выпускает облачка дыма в нью-йоркский воздух, внося свой вклад в развитие парникового эффекта, но вместо Нью-Йорка он представляет Питтсбург и парня в грубоватой кожаной куртке, идущего по улице, и парня в костюме и галстуке, пожимающего руку девушке со светлыми волосами, и парня в мешковатом свитере, целующего в щеку другую девушку со светлыми волосами и глазами-спелыми вишенками. Этот парень уходит в туман. Вряд ли сам Брайан вспоминает о нём часто. Возможно, он позабыл о нём давным-давно. Ведь этот парень – он только на фотографиях в выпускных альбомах, он в спортивной форме, со встрёпанными волосами. В университетской мантии и шапочке с кистью.
Последнее – чистой воды фантазия.
Джастин метко кидает окурок в урну и достаёт из кармана мобильный. Без труда находит знакомый номер.
После пары гудков на том конце писклявого сигнала слышится немного хриплое:
- Солнышко.
Джастин улыбается тому, что собирается сказать.
- Ты знаешь, как тебе повезло? – спрашивает он и замолкает, пытаясь предугадать реакцию. Возможно, что через мгновение ему придётся иметь дело с насмешливо частыми гудками.
- Догадываюсь, - осторожно говорит Брайан. Думает, в чём подвох?
- Тебе несказанно, невероятно повезло знать меня с семнадцати лет, - заявляет Джастин. – Представь, какое это счастье. Половина моей сознательной жизни принадлежит тебе.
Он ждёт, что Брайан спросит, о чём, чёрт побери, он говорит, но Брайан не спрашивает. Он просто выдыхает в трубку и, кажется, думает. Он, кажется, напевает что-то под нос, неразборчиво.
- Самый счастливый человек на всей грёбанной Земле, - насвистывает он. – И чем я заслужил такое? Учитывая, каким невыразимым придурком ты порой бывал в «детстве».
Джастин фыркает.
- Я никогда не был придурком. Я всегда был очаровательным молодым человеком.
Если Брайан не спорит, значит, он согласен, пусть и не говорит ни слова.
Брайан не спорит. Если он не говорит «нет», это почти всегда означает «да».
I’ll see you in your dreams
На билете с перфорацией вдоль края значится крупными чёрными буквами: Нью-Йорк – Питтсбург, а ниже – чуть меньше – 5.35. Время вылета.
Они смотрят на билет, сидя на полу в квартире Джастина, и не говорят ни слова. Брайан курит сигарету за сигаретой и сыплет пепел прямо на заляпанный краской пол, но Джастин не замечает. Всё, что существует для него сейчас – этот билет. Всё, что имеет смысл.
- Когда я увижу тебя? – наконец, спрашивает о неизбежном он, не глядя на Брайана, глядя куда-то в сторону.
- Ты видишь меня сейчас, - рассеянно замечает тот, и обжигает пальцы, не уследив за тлеющим кончиком окурка. Fuck! – роняет на пол, вскакивает и затаптывает.
- Прекрати, - отмахивается Джастин и хватает его за руку, тянет обратно. – Когда я увижу тебя в следующий раз?
- Я тебе приснюсь, - тянет Брайан, в его голосе перекатываются мелкие камешки, щебень.
Дежа-вю. Школа, разбитый джип, недовольный Майкл. Все смотрят на Джастина, а Джастин – он смотрит только на Брайана, не может глаз оторвать.
- Нам определённо есть, что вспомнить, - досадливо замечает Джастин и настойчиво повторяет вопрос, - когда?
Брайан достаёт последнюю сигарету, но это оказывается вовсе не сигарета, а косяк. И в воздухе плывёт сладковатый запах травки.
- Откуда мне знать? – раздражённо пожимает плечами он, и если бы Джастин не читал его, как открытую книгу, если бы сегодня он, скажем, встретил его впервые, он мог бы подумать, что Брайану и вправду нет дела. Более того, что его страшно бесит сама идея об обещаниях.
Но Брайан теребит самокрутку, немного нервно. Он хмурится и водит пальцами по камню пола. Он и вправду не знает, когда сможет вырваться из Питтсбурга и он действительно расстроен, обеспокоен и оттого раздражён. Поэтому Джастин гладит его по волосам – вопреки мрачному виду. Ведь, слава Богу, он знает Брайана достаточно хорошо.
- Ты будешь скучать по мне? – тихо спрашивает Джастин.
Брайан упрямо молчит. Он ненавидит такие вопросы и не видит смысла в том, чтобы на них отвечать.
- Я буду, - задумчиво говорит Джастин, и они идут собирать вещи.
На самом деле он уже скучает, даже когда он ещё здесь. И он скучает и видит его во снах почти каждую ночь. Чёрт побери, в самых ярких и реалистичных снах, которые только могут быть. «Он» - Джастин или Брайан? А вот это уже не имеет значения.
Do you like to rim? Sure. Great. Go to it
Лёжа, стоя, на кровати, на полу, у стены, на диване, на кресле, у окна в окружении незаконченных картин, спиной к прохладному стеклу, спиной ко всему миру. Лицом друг к другу. Впиваясь друг другу в плечи, сжимая коленями бёдра, чувствуя, как член двигается внутри, большой, ненасытный.
Они делали это миллион раз. Они делали это, кажется, всеми возможными способами. Даже во снах – левитируя.
И каждый раз горячее предыдущего. Каким-то образом эти индустриальные стены и дрянной пейзаж за окном заводит их, грубо вытесняя из головы любые воспоминания – плохие, хорошие, горькие и вдохновляющие, заставляют жить настоящим моментом.
Но вот о чём они никогда не в силах будут заставить Джастина забыть – о том, как в первую ночь Брайан лизнул его задницу, скользнул в него кончиком языка, заставив всё тело содрогнуться от сладостного, постыдного, запретного чувства. О том, как он едва не свёл Джастина с ума. Хотя, признаться, с той ночи Джастин явственно ощутил: с катушек он сорвался.
Брайан не имеет ничего против воплощения маленьких извращенских фантазий – ни своих, ни Джастина. Они едят мороженое, а после Джастин отсасывает ему. Джастин сбривает белокурую шевелюру едва ли не под «нуль» и строит из себя морпеха на побывке. Они остаются в тонусе. Они устраивают оргии.
Но неожиданно Джастина прошибает холодный пот. Это не очередная игра, это гораздо проще. Им не придётся пристёгивать друг друга к водопроводной трубе наручниками, не придётся изобретать нечто сумасшедшее даже по меркам Брайана.
Всё, что нужно Джастину – чтобы Брайан трахнул его языком. От начала и до конца, пока Джастин не кончит. Не просто подразнил и распалил, а сделал по-настоящему. При мысли об этом Джастин начинает задыхаться. Но всякий раз, когда они раздевают друг друга – медленно и неторопливо, быстро, нетерпеливо – у него не хватает смелости высказать желание вслух. Секс, как и всегда, великолепен. Порой даже возникает смутное ощущение, что в Нью-Йорке он даже лучше. Всё дело в обшарпанных стенах, не иначе. По крайней мере, сложно найти иное разумное объяснение, когда всё внутри так и кипит в предвкушении. Пусть неоправданном.
- Подожди, - хрипло останавливает Брайана Джастин, когда тот притискивает его к кирпичу, так что член Джастина несильно трётся о шершавый камень.
Брайан целует его в основание шеи.
- Что?
- Хочу поменяться, - стиснув зубы, выдаёт Джастин.
- А больше ты ничего не хочешь? – насмешливо откликается Брайан, сильнее прижимая его к стене.
Джастин молча мотает светловолосой головой, неожиданно изворачивается и не без борьбы отвоёвывает позиции. Определённо, за последнее время он стал сильнее, таская наверх коробки с красками и загрунтованные доски. Теперь член Брайана встречается с кирпичной кладкой.
- Хочешь трахнуть меня – так не тяни, - подзадоривает Брайан, но вместо того чтобы раскатать презерватив, Джастин становится на колени, оглаживая ладонями ягодицы Брайана, легко раздвигает их и представляет наиболее буквальное понимание словосочетания «язык секса».
Всё, на что Брайан сейчас способен – это издавать невнятные и очень вдохновляющие звуки, но Джастин всё же надеется, что сумеет донести до него своё сообщение.
Язык его немного саднит, когда позже Брайан притягивает его к себе для поцелуя и тут же тяжело приваливается, чтобы не упасть – он едва стоит на ногах после сильнейшего оргазма.
- Мог бы сказать, - шепчет он. – Попросить. Обычно так проще.
- И испортить всё веселье? – ухмыляется Джастин. – Ты сам виноват в моей распущенности.
В конце концов, он всегда может надеяться на ответное действие. И он почти уверен: долго ждать ему не придётся.
And as for the times when you’re not around, I wouldn’t particularly mind it if you were
Когда Джастин рисует – по-настоящему, страстно, когда он с головой прыгает в круговорот красок и дышит всеми цветами радуги, ему никто не нужен. Он творит, в такие дни он устаёт от себя самого, и очень кстати, что никого больше нет поблизости. Джастин живёт один, но даже из пустоты квартиры ему порой так хочется сбежать, так хочется, he wants it so badly that it hurts. Он подготавливает фон, не прорабатывает детали, а размашистыми широкими мазками наносит кобальтовый синий, роняя всполохи оранжевого кадмия. Он и сам теперь будто холст – с мозолями на руках, ладонями в краске, которая прорисовывает структуру кожи, незаметную в другой, обычный день.
Он работает так яростно, что у него сводит запястье, пальцы роняют широкую малярную кисть, но сейчас Джастину вовсе не нужно, чтобы кто-нибудь бросался к нему с утешениями, ведь он в состоянии справиться сам. Ругаясь вполголоса, он разминает сведённую судорогой руку, пинает кисть, которая оставляет яркие следы-отпечатки на полу, и смотрит в припорошенное дорожной пылью окно. Нью-Йорк сегодня необычайно солнечный и ясный, так что видно каждую буковку на рекламном щите на другой стороне улицы. Даже надпись-обманку под звёздочкой у самого края, на которую обычно никто не обращает внимания.
Джастин машинально читает про себя, едва шевеля губами, и незаметно боль в руке уходит, и он снова может терзать холст, а может сбежать от холста прямиком в солнечный день, потому что терпеть больше сил нет. Ему никто не нужен, когда он творит, но вдруг его настигает такое безграничное одиночество, что вечная истина больше не работает.
Он сбегает по лестнице, перепрыгивая через ступени, толкает ладонями дверь и прикрывает глаза, потому что солнце светит ярче, чем он сам, и нужно привыкнуть. Джастин запрокидывает голову: на невозможной высоте голубой холст неба кажется таким же грубым, как и холст, брошенный дома. Джастин видит переплетение его нитей. Какое небо теперь над Питтсбургом? Там тоже часто бывает пасмурно, но, возможно, на какой-то миг Джастин допускает, что и в Питтсубрге сегодня солнечно. Он загадывает, чтобы так оно и было.
Спустя три дня он достаёт синий холст с оранжевыми всполохами. Краска на нём подсохла, и можно продолжать грубую работу. Но сегодня Джастин берёт маленькую беличью кисть с острым кончиком. Он касается каждого яркого пятна осторожно, бережно, и при каждом прикосновении чувствует, как под ласкающими движениями расслабляются его плечи, под невесомыми ласковыми касаниями пальцев, которые разминают напряжённые мышцы, гладят ключицы сквозь тонкую ткань рубашки, ложатся на грудь. Джастин неосознанно задерживает дыхание, чтобы не спугнуть ощущение, и щёкотно водит кистью по холсту. Каждое его движение подхватывают, гладят его спину и поясницу, гладят ниже, выше, гладят у основания шеи, там, где обычно прихватывают тёплую кожу губами.
Когда Джастин рисует, творит, ему ничего не нужно. Но кто-то, кажется, нужен.
Whether we see each other next weekend, next month, never again, it doesn't matter. It's only time
Кроме прочих фотографий с Гасом и Линдси у Брайана на прикроватной тумбочке стоит ещё пара – втиснутые в стильные дизайнерские рамки изображения порядком обшарпанных дверей с ржавыми петлями и ручками. Время явно имело шанс попробовать их на зуб и даже, пожалуй, откусить по кусочку от каждой. По крайней мере, так выглядят эти двери – чёрная и тёмно-зелёная. Джастин вспоминает о них случайно, уже в Нью-Йорке, когда почти в центре города обнаруживает тихую улочку с низкими домиками, окружёнными голыми осенними кустами, которые, должно быть, буйно цветут по весне. Джастин мысленно отмечает: вернуться сюда в более подходящее время, взглянуть, проверить свою догадку. Он проходит ещё футов тридцать, когда видит её. Дверь. Она выглядит неважно, но это неважно. Она выглядит до странности знакомой, как дверь, которую можно найти в каждом городе в каждой стране по всему миру, потому что она старая и, без обид, типичная. Обычная в своей старине. Но для Джастина эта дверь представляет собой нечто большее, чем просто сколоченные вместе доски, некогда, в незапамятные времена покрытые тёмно-зелёной краской. Ведь точно такая же изображена на той фотографии, что среди прочих занимает почётное место в лофте. Конечно, Джастин любит помечтать. Но он научился отличать иллюзии от реальности, и он знает, что эта дверь и дверь Брайана – не одно и то же. Романтичным было бы верить в их идентичность, долго и с удовольствием исследуя возможность общности происхождения, романтичным и немного детским, глупым, а Джастин, кажется, никогда не был ребёнком. Поэтому всё что ему остаётся, это прикоснуться к нагретому поздним и низким медным солнцем дереву и навсегда запомнить ощущение. А после вернуться в мыслях к Брайану и его таинственным фотографиям, о причинах возникновения которых Джастин отчего-то никогда не задумывался. И никогда не спрашивал. Он принимал их как данность.
Теперь Джастину любопытно, но раз уж он так и не удосужился поинтересоваться, приходится додумывать самому. И он рассуждает, что, возможно, это двери тех домов, откуда Брайан вышел и поклялся себе больше никогда не возвращаться. Какие-нибудь старые двери, ведущие на задний двор, засыпанный палой листвой. Какие-нибудь старые двери какого-нибудь старого дома. Родительского дома?
Всё, что знал Джастин, все те крупицы знаний, которые ему удалось собрать – со слов Дебби и Майкла, включают в себя тот факт, что однажды Брайан появился в их жизни неоткуда, перешёл в школу Майкла, но ведь и прежде он был кем-то где-то. Он жил где-то, возможно, в другом штате, на другом конце страны. Что-то из прошлой жизни, оставшейся за гранью.
Но как бы ни презирал Брайан эти двери, как бы ни отрицал их существования, отчего-то он позволяет сохранить воспоминания, более того, он будто бы сам напоминает себе об этих дверях каждый день. Для Джастина это тупик. Он вовсе не собирается бежать и звонить Брайану лишь затем, чтобы выяснить правду. Ему и не нужно.
Поэтому он продолжает путь, идёт по тихой улочке, сунув руки в карманы, глазеет по сторонам, подмигивает бледному небу.
Некоторое время спустя Джастин раздумывает над тем, стоит ли ему привезти из поездки в Питтсбург фотографию тяжёлой обитой металлом складской двери лофта и поставить её в простую деревянную рамку, чтобы никогда не забывать. Ни о чём. Никогда больше.
Brian Kinney fucks, sucks, rims, rams but never cuddles!
На самом деле Джастин вовсе не намеревается вести монашеский образ жизни в Нью-Йорке, равно как и не намеревается пускаться во все тяжкие и устраивать оргии в свой тесной квартирке. Но когда он видит по-настоящему горячего парня, то не собирается упускать свой шанс. Тем более что дьяволёнок-Брайан на его плече нашёптывает ему нечто ободряющее и бесстыдное.
У этого парня внушительные мускулы, по телосложению он вовсе не похож на худощавого, поджарого Брайана, который для своих лет и своего роста весит не так уж и много. Джастин привык к его весу за всё то время, что они провели в постели, а это явно не одна сотня часов. Он привык к тому, как их тела – твёрдое, мускулистое, длинное Брайана, компактное, идеально пропорциональное его самого – взаимодействовали в движении, в покое, в любом ином состоянии. Он привык к Брайану, к его ритму и шёпоту его дыхания, к биению его сердца, ко всем звукам, которые он издавал, к его прикосновениям. Наверное, именно поэтому его так отчаянно коробит теперь от шумных с присвистом выдохов, то и дело раздающихся над ухом, от чужеродности ощущений, возникающих с каждым скользящим и плавным движением члена внутри, от… скуки.
Безымянный парень методично обрабатывает его задницу, старательно постанывает и тянет Джастина за волосы, вынуждая запрокидывать голову. И вылизывает его шею шершавым языком. И это чертовски странно, потому что всё не так, как с Брайаном, даже если схема всегда одинакова.
Они делают сумасшедшую петлю, как на русских горках, падают в пропасть и друг на друга. Точнее, Джастин оказывается придавленным к смятым простыням и поначалу даже не пытается высвободиться.
Когда у него начинают ныть рёбра, он многозначительно толкает того, кто сверху, в бок, и недвусмысленно предлагает ему выметаться. Секс ему не понравился.
- Завтра? – предлагает парень. У него чёрные, как смоль, короткие волосы «ёжиком» и очень синие глаза. Да, он красив. Как фотография в глянцевом журнале.
- Неа, - качает головой Джастин. Завтра он собирается работать. А ещё – часа три болтать с Брайаном по телефону. Не до случайных связей.
- Послезавтра? – не сдаётся. – Я всю неделю свободен.
Глядя на него, Джастин вдруг со всей живостью вспоминает один сумасшедший день, под конец которого они с Брайаном настолько заездили друг друга, что у обоих перед глазами плавали зелёные круги. Джастин признался в этом первым и хитростью вытянул признание у Брайана. И хотя им обоим было так плохо, что ни один не мог толком пошевелиться, сил на совместную мастурбацию им вполне хватило.
Джастин улыбается своим мыслям, но глупый самовлюблённый придурок принимает улыбку на свой счёт.
- Так значит послезавтра? – утвердительно говорит он.
- Чего? – очнувшись от грёз, говорит Джастин. – Нет.
- Так когда?
Джастин поджимает губы в негодовании и ловит себя на том, что в точности, должно быть, повторяет выражение лица Брайана, когда тот чем-то крайне недоволен.
- Занят, - режет по живому он. – Всю неделю. И следующую тоже. Занят весь месяц, весь год.
Он с трудом останавливается, чтобы не разойтись ещё больше, внутри волнами поднимается раздражение. Смотрит в окно. Нью-Йорк за окном показывает Джастину язык. И средний палец.
Когда он, наконец, выпроваживает назойливого гостя, всё, чего ему хочется, это обнять Брайана, прижать его к себе покрепче, чувствуя изгиб его спины и плеч, чувствуя каждую жилку, и сделать вид, что ничего не произошло. Но ведь так оно и есть – ничего не произошло. Джастин только что трахнул какого-то парня. Должно быть, и Брайан сейчас кого-нибудь трахает.
Но дверь захлопывается с громким шаркающим звуком, и что-то подсказывает Джастину: это неправда. Он готов поклясться, что ничего подобного Брайан не делает. Как далеко бы они ни были друг от друга, им уже никогда не быть прежними. И пусть звучит как будто пессимистично и фаталистически, это лучше любой клятвы и любого кольца.
И объятия нежданно-негаданно лучше первоклассного траха?
Some things aren’t meant to change. Dance with me
Осенью на побережье океана очень ветрено, волосы Джастина становятся платиновым пламенем, Брайана - каштановым. Волны неспокойного океана – стальным. Небо в Нью-Йорке хмурое, низкое, давящее, и кажется, будто можно дотянуться рукой до рыхлых серых облаков.
Когда приезжает Брайан, Джастин из кожи вон лезет, чтобы показать ему свою нью-йоркскую жизнь с самой лучшей стороны, и каждый раз терпит поражение. Потому что Брайан ненавидит лицемерие. В особенности лицемерие людей по отношению к самим себе. Он терпеть не может мантр типа «Всё будет хорошо», которые средний житель многомиллионного города твердит себе перед сном. И ему не нравится пёстрая шелестящая на ветру обёртка, в которую Джастин пытается обернуть своё существование, чтобы убедить его, Брайана, в безоблачности бытия начинающего художника.
Вот почему в этот раз они не идут в Per Se* или Jean Georges и не сорят там деньгами, точнее, Брайан не сорит, а просто отправляются к океану, где глубоким октябрём, дожидающимся ноября, делать, по сути, нечего. Сказать по правде, там холодно, Чертовски холодно по сравнению со всем остальным городом, где высотные здания и яркие, почти карнавальные огни фонарей создают обманчивую атмосферу уюта. Но это желание Джастина, и кто такой Брайан Кинни, чтобы ему отказывать.
Они идут по скрипучим доскам пустынного пирса, нависающего над тёмной водой, и Гуччи Брайана полны песка, но он не жалуется. Есть в бесконечном, конвульсивном, одержимом движении океана нечто завораживающее, то, чего никогда не увидишь в обычном занятом повседневными хлопотами Питтсбурге.
Как в цветомузыке. Как в Вавилоне.
- Как там сейчас? – неожиданно спрашивает Джастин. Они стоят спина к спине у самой кромки, и, кажется, рано или поздно их смоет волной или сдует ветром.
- Где? – открывая глаза, уточняет Брайан.
- В Вавилоне.
Брайан пожимает плечами. Естественно, он проводит там время, было бы глупо не проводить. Но дело в том, что и Вавилон – уже не такой, как прежде. Там отменная выпивка. Там полно красивых людей. И задняя комната всегда открыта. И всё такое стильное, рафинированное.
- По-прежнему. Жизнь снаружи идёт своим чередом, а внутри – время будто остановилось.
- Рад слышать, - улыбается Джастин, и некоторое время они молчат.
День сегодня неразговорчивый.
- Там обо всём забываешь, - замечает Брайан, и это звучит почти как признание.
Джастину кажется, будто его слова мешаются с горечью, но он встряхивает головой и избавляется от этой мысли.
- А обо мне? Ты забываешь там обо мне? – спрашивает он, готовый принять любой ответ.
Брайан молчит одно лишь краткое мгновение.
- И о тебе я тоже там забываю, - говорит Брайан, честный, как и всегда, но его слова не причиняют боли. Скорее, приносят странное облегчение, и Джастин в который раз убеждается в правильности своего выбора. До сих пор он не до конца уверен. Удивительно, но каждый день он продолжает сомневаться. Месяц, два, три – а он продолжает сомневаться. Но теперь он, наконец, убеждён. В том, что они не висят гранитными плитами друг у друга на шее, не мешают друг другу жить, не перекрывают друг другу кислород. И в том, что они никогда не отпустят друг друга. В этом – на все грёбаные сто процентов.
- Я иногда выбираюсь потанцевать, - признаётся он спустя минуту-другую, когда уже создаётся впечатление, будто разговор подошёл к концу, и пришло время начинать новый.
- М? – с интересом говорит Брайан.
- Однажды был в клубе и там, представляешь, крутили ту самую песню, ту самую, под которую мы как-то раз танцевали.
- Dancing Queen? – фыркает Брайан. – Мы танцевали под тысячи песен.
- Верно. Мы. Но там я вдруг оказался в одиночестве.
- Какая досада, - нарочито серьёзно отзывается Брайан, и Джастин игриво пихает его в плечо. – Неужели никто не повёлся на твою задницу?
- Хочешь в клуб? – говорит Джастин.
Брайан поворачивается и приподнимает бровь.
- Хочу с тобой, - говорит Джастин.
Они идут в Posh**, и там воистину всё так шикарно, как Джастин себе и представлял. И Брайан снова разбрасывается деньгами. И они кружат друг друга так, что сверкающий мир уносится прочь, а вокруг каким-то естественным образом образуется пустое пространство, они завоёвывают танцпол, как на выпускном балу Джастина, завоёвывают и правят. Лица сливаются, разноцветные огни полыхают, и проще некуда представить, что вокруг них раскинулся Вавилон. Что он хранит и оберегает их, как и всегда.
*по мнению многих – лучший ресторан Нью-Йорка, расположен в здании компании «Time Warner» на пересечении Бродвея и 59 улицы. Также он зафиксирован в списке среди 50 лучших ресторанов мира, как и ресторан Jean Georges
**дорогой нью-йоркский гей-клуб
You did it. Became the best homosexual you could possibly be
Джастин, конечно, вовсе не ожидает, что Либерти авеню взорвётся аплодисментами и одобрительными криками, а под ноги ему полетят букеты цветов, как только он ступит на «землю предков» в Питтсбурге. Ничего подобного.
Он тихо странствует по утренним тротуарам, неузнанный никем, и тихо, незаметно пересекает незримую линию, разделяющую Город и радужный квартал.
Здесь всё по-прежнему: целующиеся уже в десять утра пары, бодрящий кофейный аромат, льющийся из редких приоткрытых окон, в Woodie’s все дремлют до самого вечера в ожидании нового раунда выпивки и новой биллиардной партии, а в закусочной полно народу, и каждый желает получить яичницу с беконом как можно скорее.
Джастин чуть медлит, прежде чем, толкнув дверь, ворваться в мирное существование нетрадиционной части населения Питтсбурга. Он никого не предупредил о том, что приедет, даже Брайана, и ему чрезвычайно приятно стоять теперь у окна и наблюдать за дружной компанией за дальним столиком. Они все здесь: Майкл и Бен, Эммет и Тед, и Брайан тоже – пьют кофе и поглощают хлопья, и кажется, будто старые добрые времена вдруг вернулись, а Дебби отчитывает какого-то юнца за то, что тот не доел свой чудесный омлет.
Джастин едва не прижимается носом к стеклу, пытаясь разглядеть всех и каждого, когда понимает, что его заметили.
- Sunshine! – ликующе восклицает Дебби, и вот уже вся закусочная на ногах. Ну, хорошо, не вся, но лучшая её половина.
Кто-то ворчливо замечает, что «так до сих пор и не дождался своего заказа», но Дебби не обращает внимания, обрушиваясь на Джастина с объятиями. Его хлопают по плечам и спине, и над всей этой суматохой возвышается невозмутимый на первый взгляд Брайан, глаза которого смеются.
Всё вокруг кажется маленьким, будто он, Джастин, неожиданно прибавил в росте, такое ощущение всегда возникает, когда возвращаешься домой из долгого путешествия. Шквал приветственных слов стихает, и Джастин протискивается к Брайану, хватая его за руку.
- Ты знал, - тихо говорит он ему.
- О чём? – разыгрывает недоумение тот.
- Что я вот так приеду, как снег на голову, - заговорчески шепчет Джастин.
Как снег на голову, проговаривает он про себя. На самом деле он так и стоит у окна-витрины и отчего-то не может найти в себе сил войти внутрь. Он не может. Он лишь представляет себе возможную сцену всеобщего воссоединения, но почему-то от одной мысли об этом у него становится тяжело на душе. Ему нравится всё, как оно есть – негромкий разговор друзей за столом, беззаботная болтовня, в которой ему нет места.
Как снег на голову. В воздухе кружатся белые мушки. Осень подходит к концу, время идёт, а Джастин всё стоит на улице перед закусочной, при каждом выдохе на свободу вырывается облачко пара, и кто-то вдруг кладёт ладонь ему на плечо.
- Брайан.
Джастин упустил его из виду, не заметил, как он расплатился и вышел. Брайан ни о чём не спрашивает, он просто кивает:
- Пойдём?
И они куда-то идут. И Брайан, как и всегда, не требует объяснений. Он не делает большого события ни из появления Джастина на Либерти авеню, ни из игры в прятки, которую тот устроил.
- Не хотел их волновать, - как бы между прочим комментирует Джастин, хотя никто и не ждёт от него оправданий. – Они выглядят очень счастливыми.
Он понимает, что, в сущности, несёт ерунду, как будто бы своим появлением испортил бы праздник жизни. И это полный бред. Просто всё выглядело гармоничным. Самодостаточным. Таким, каким Джастин хотел бы ощущать себя. И _не войти_ значит для него сделать вложение в развитие собственной личности.
- Чушь, - говорит он чуть позже, когда они сворачивают на чёрно-белую гетеросексуальную улицу. – Я бесстыдно вру. Я бы многое отдал за то, чтобы увидеть их реакцию. Они бы обрадовались мне, иначе и быть не может. Я только что добровольно лишил себя…
Он беззвучно шевелит губами, считая в уме.
- …пяти первоклассных дружеских объятий. Глупо.
При этом Брайан не говорит ни слова. Должно быть, ему любопытно наблюдать за подобным саморазоблачением.
- Просто я больше не чувствую себя так, словно принадлежу этому городу.
- Теперь ты пафосный житель Нью-Йорка, - негромко замечает Брайан, усмехаясь, и Джастин недовольно глядит на него.
- Ещё чего! Я гей из пенсильванской глубинки, и горжусь этим! – с долей иронии противоречит он самому себе, но делает это с таким очаровательным патриотическим возмущением, что не любоваться им невозможно.
- Так пойди и скажи им, - советует Брайан, и прежде чем Джастин срывается с места, придерживает его за рукав.
- Ты сделал это. Стал лучшим _человеком_, которым только мог.
Джастин хмурится, но это, скорее, выражает сосредоточенность, нежели недовольство.
- Нет, _ты_ это сделал, - качает головой он. – Ты вылепил из меня нечто достойное.
Брайан ухмыляется.
- Нужно признать, сырьё попалось весьма качественное.
Джастин хмыкает, вырывается и бежит назад. С каждым шагом всё быстрее. И мгновенно обретает цвет, стоит лишь ему ступить на землю свободы и неудержимой сексуальности.
25 июня 2010
Название: Мгновения Нью-Йорка
Автор: Reno (aka Reno89)
Категория: slash, romance, drama
Рейтинг: от G до NC-17
Пейринг: Брайан/Джастин
Предупреждения: отрывочные мысли-рассуждения, тривиально, все об этом думают, post-season 5, меланхолично, много слов, мало действия
От автора: всеми силами хотелось от этого удержаться, но не получилось. Написалось само. Честно, вот когда прежде читала подобные заявления у других авторов, думала – кокетство=) Но оказывается так и вправду случается – когда что-то само пишется, а ты даже и не задумываешься. Спасибо за внимание.
Иллюстрации NataliM
Мгновения Нью-Йорка
I don’t believe in love, I believe in fucking. (Or vice versa?)
Некоторое время Джастин думает о том, кто позвонит первым. Он сидит рядом со старым телефонным аппаратом с наборным диском, который издаёт такое забавное жужжание, когда крутится, отсчитывая от нуля до единицы, и рассеянно водит пальцем по тёплой желтоватой пластмассе. На улицах он ловит взглядом телефонные будки – красные и синие, пустые и занятые. По большей части, пустые. В них современные _нормальные_ телефоны со слотами для карточек, которые продаются на каждом углу – на двести, сто пятьдесят и семьдесят единиц, единицы каким-то невероятным образом соотносятся с продолжительностью разговора и расстоянием между городами, законами отдельных штатов и налогами на связь. В общем, Джастин ещё не успел разобраться. Он как будто и не торопится.
И телефон молчит, и в квартире тихо и пусто, и это Нью-Йорк, а вовсе не Питтсбург, и за окном конец сентября, и скоро нужно будет доставать из так и нераспакованной толком сумки шапку, а шарф он уже достал, потому что с океана дует пронизывающий ветер. А на асфальте наледь.
И почему-то они – каждый из них – до сих пор пытается решить, кто должен позвонить первым, и они постепенно забывают, забывают, что кто-то вообще должен звонить. У Брайана – упрямство и гордость, у Джастина – упрямство и гордость в ответ на упрямство и гордость, и они – каждый из них – начинают тихо ненавидеть мобильники, которые так часто молчат.
Так или иначе, однажды утром Джастин просыпается, сидя на полу, прислонившись спиной к круглой тумбочке в серую полоску. Опутанный проводами, он открывает глаза и ловит себя на том, что набирает знакомые цифры, цепляет указательным пальцем круглые «окошки» на диске и ждёт бесконечно долго ответа, потому что в Нью-Йорке четверть восьмого, а в Питтсбурге – начало седьмого, и Брайану, наверняка, нет дела до ранних звонков, возможно, прямо в этот момент несчастная телефонная трубка летит в угол, брызгая во все стороны чёрной блестящей пластмассой. Мир её памяти.
- Кинни, - бросает подозрительно бодрый голос на том конце провода.
Джастин порывисто вздыхает и сглатывает, прежде чем тихо пробормотать:
- Брайан?
Он думает о том, что раз уж он всё-таки позвонил первым, возможно, ему полагается нечто взамен, небольшая, но приятная компенсация в виде крошечного и ни к чему не обязывающего «я скучал по тебе»? И этого он ждёт, об этом беззвучно просит, но сейчас в Питтсбурге только начало седьмого, и это, по меньшей мере, глупо, даже после всего того, что было… После чёртовых пяти лет.
- Это Джастин, - на всякий случай поясняет Джастин, потому что по ту сторону старого телефона не произносят больше ни звука. Там что-то творится, наверное, некое грандиозное действо, потому что тишина вдруг становится почти невыносимо живой, осязаемой. Джастин слышит, как дышит Брайан, он слышит, как тот проводит ладонью по волосам, чёрт побери, он даже слышит, как тот улыбается. И сам незаметно для себя начинает улыбаться в ответ.
- Я люблю тебя, - слышит он через минуту или две – в общем, почти целую вечность спустя.
Не «хэй», не «какого чёрта?», не «ты знаешь, сколько сейчас времени?», не «отвали». Ничего из вышеперечисленного. Только это «я люблю тебя» на выдохе с закрытыми глазами.
- Слушай меня, – говорит трубка голосом Брайана, и связь нереально – кристально - чистая, без помех. - Ты слушаешь?
- Я… слушаю, - вдруг начинает заикаться Джастин и сам над собой беззвучно смеётся. Повторяет увереннее. – Я слушаю.
- Слышал, что я только что сказал? – требовательно вопрошает трубка. Брайан.
- Я слышал. Ты сказал, что любишь меня, - передёргивает плечами Джастин. У него в горле будто ком.
- Так вот, - заговорчески, вкрадчиво шепчет Брайан – своим невероятным голосом, от которого пониже живота становится горячо. – Это правда.
Теперь остаётся только решить, кто их них первым положит трубку.
In sickness and in health OR You want some chicken soup? It’s Debbie’s home-made recipe
Когда лежишь в бреду в сезонной гриппозной лихорадке, обшарпанные стены нью-йоркской квартиры можно принять за грубо оштукатуренный кирпич лофта, и кажется, что сейчас, вот-вот, через мгновение железная дверь откатится в сторону, и Брайан вернётся – из «Вавилона», из «Киннетик», неважно, откуда, важнее, куда.
Он неторопливо окинет взглядом свои владения, удовлетворённо кивнёт креслам «Барселона» или Милан» или «Венеция», - с температурой под сорок сейчас и не вспомнить. Он отразится в мёртвом плазменном экране стройным силуэтом, и после, возможно, обратит внимание на Джастина, погребённого под ворохом одеял, утопшего в мягких подушках и чувствующего себя отвратительно. Брайану всё известно, ему всё понятно. Он не из тех людей, которые, подобно Майклу, причитают над больными. Он человек действия, поэтому в первую очередь Брайан собирает жаропонижающее ассорти, мешает горячий морс и ставит всё на поднос. До куриного бульона дело не доходит, но и на этом спасибо.
Он с серьёзным видом направляется к Джастину, и тот не в силах понять, беспокойство ли во взгляде Брайана за его, Джастина, жизнь, или же простое недовольство тем, что вместо отвязной ночи в клубе ему приходится торчать дома. По крайней мере, Джастин надеется, что ничем его серьёзно не рассердил. Неясно. Температура из-за новых тревог ползёт вверх, и озноб переходит в жар, в испарину, в тяжёлое прерывистое дыхание. Джастин не спросит, Брайан не ответит. Никто не узнает, и становится только хуже, когда Джастин понимает – он до сих пор в бреду, и до сих пор обшарпанные стены нью-йоркской квартиры кажутся ему грубо оштукатуренными стенами лофта. Отличие в том, что Брайана здесь нет, а за окном ветер несёт с океана промозглую осеннюю сырость.
- Солнышко, - кто-то целует его в горячечный лоб, и Джастин успокоено вздыхает.
Не сердится.
Через мгновение он распахивает глаза, глазные яблоки болят от тусклого света и любого ничтожного движения, и думает, что никогда не поверит. Нет, нет, не поверит. Но кто-то решает за него.
Кто-то гремит на кухне кастрюлями и чашками, нещадно льёт дорогую воду, кто-то готовит куриный бульон. Ароматно.
Перелёт Питтсбург - Нью-Йорк занимает от силы пару часов. Наверное, есть смысл в том, чтобы пускать самолёты чуть чаще, даже в такую нелётную погоду. Тогда никому не придётся представлять одни стены вместо других. Присутствие кого-то взамен болезненного отсутствия. Напускное бутафорское недовольство вместо куриного бульона.
There's only two kinds of straight people in this world: the ones that hate you to your face, and the ones that hate you behind your back.
Первое время Джастин живёт у того самого дальнего друга Дафни, имени которого он никак не может запомнить. Что-то марокканское на вкус – песок пустыни и экзотические специи. Он живёт там, но после просто сбегает, не в силах терпеть невысказанного в свой адрес. Нью-Йорк поначалу кажется ему городом широких взглядов, по крайней мере, куда более широких, нежели Питтсбург. Здесь даже в самом центре можно встретить экстравагантно одетых мужчин, в которых в Питтсбурге ткнули бы пальцем и окрестили бы “drag queen” – без суда и следствия.
Джастин немного разочарован, когда понимает, что ошибся. Он идёт гулять в Центральный парк, где, естественно, никто его не знает и где ему нечем выдать себя, ведь Брайана рядом нет, и смотрит на палую листву и на пруд, засыпанный палой листвой.
И на благочестивые семейные пары.
Остановки, остановки, остановки… Где-то глубоко под землёй идёт поезд, ползёт гигантским обитым металлом червём, но Джастин не любит метро. Он ездит домой на автобусе, чтобы видеть город и чтобы город видел его. Люди в автобусе в начале и в конце маршрута одинаковые, они из одного квартала в начале и из другого – в конце. С такими часто сталкиваешься у расписания движения общественного транспорта. Город глядит на них и на Джастина сверху вниз, благосклонно. Многие из них выше Джастина на добрую голову. Нью-Йорк – город высотных зданий и высоких людей.
Однажды, когда приезжает Брайан, и они едут в автобусе от бывшего дома к будущему, они лениво целуются прямо в середине салона, и водитель наблюдает за ними в зеркало заднего вида, а пассажиры просто наблюдают, в открытую, некоторые с любопытством, другие – с неодобрением. Это персональный coming out Джастина для Нью-Йорка, как в своё время был для Питтсбурга. Но тогда ему было не по себе, ему было страшно, а теперь, выходя на безымянной остановке и помогая Брайану с сумками, он на миг чувствует, что все эти знакомые ему незнакомцы, с которыми он видится каждый день вот уже месяц или полтора, все эти высокие люди пытаются посмотреть на него точно так же, как и город, сверху вниз, но ничего у них не выходит, ведь с Джастином рядом самый высокий человек на свете, человек с насмешливым ореховым взглядом и растрёпанными ветром волосами, и благодаря ему Джастин вдруг чувствует, что вполне способен воспарить над крышами небоскрёбов, коснуться ладонями неба и сияющего солнца.
Они идут по улице одни, чувствуя спинами взгляды, но не позволяют им оцарапать, ударить, огреть. Джастин приучает Нью-Йорк себя уважать.
It’s just four walls and a floor
Когда работа не клеится, и жизнь не клеится, появляется досадная возможность осмотреться и в очередной раз осознать, в какой дыре ты живёшь. Нет больше спасительного неведения бесконечного, фонтаном плещущего творчества, есть шершавая под пальцами реальность. Каждый камень стен нуждается в замене, в шлифовке, в покраске. Каждая стёртая плита пола, каждая трещина, каждый скол молят о Реконструкции. Жизнь требует реконструкции. Джастин сидит и киснет в этом требующем реконструкции одиночестве. И думает о Питтсбурге, где у него было всё и даже больше, чем четыре стены и пол. У него был Брайан.
Он сидит и загоняет себя в угол, и кисти валятся у него из рук и оставляют маркие яркие пятна на вытертых плитах пола, и холст перед ним весь хаотичный, нецельный, и вдохновения нет. Оно выпорхнуло в форточку и улетело к побережью, на Манхэттен.
Вот уж точно, Брайану он никогда в таком виде не показался бы. И не признался бы, что у него нет сил творить. Потому что Брайан сказал бы, это бред, он сказал бы, ты жалок, он состроил бы гримасу, всем своим видом выражая крайнюю степень презрения. Он нашёл бы способ привести Джастина в чувство. Он бы дал Джастину хорошего пинка, потому что он всегда прекрасно знал, где границы между настоящей бедой и выдуманными неприятностями. Он сам через всё это прошёл.
Да, у Джастина был Брайан. Он и сейчас у него есть.
Вокруг – серые безликие стены, краска на подоконнике полопалась, окна затуманены дорожным выхлопом.
- Хватит, - отчётливо звучит голос Брайана в его голове, и Джастин жмурится, смеётся, так что эхо звенит по углам полупустого помещения. Джастин хлопает ладонями по коленям и понимает вдруг, почему он сидит здесь на полу посреди пустыни, почему не любуется шифоновыми занавесками в Питтсбурге. Потому он что он прежде никогда не задумывался о том, каким был лофт до его появления там, каким был лофт до появления в нём Брайана – очевидно, точно таким же, как и эта нью-йоркская квартира, умоляющим о возрождении, о начале новой жизни. И Брайан, должно быть, точно также сидел на полу, глядя в высокий потолок с облупившейся штукатуркой, и думал: какого чёрта я здесь делаю? Он, тогда ещё последний человек во всём рекламном агентстве, ассистент третьего помощника пятого менеджера по техническому обслуживанию, расставлял бутылочки с водой Pellegrino на столе в конференц-зале и думал: какого чёрта? Он получал свои первые деньги, копил и думал: какого чёрта? И вбухал всё, что ему удалось собрать, в этот чёртов лофт, чтобы в очередной раз подумать: какого чёрта? А после он бросил это бесполезное какого-чёрта занятие и стал просто строить свою жизнь, наплевав на весь неверующий мир.
Когда всё валится из рук, и продолжать нет сил, и «какого чёрта?» становится едва ли не девизом дня, Джастин думает о Брайане и о лофте. Каким он был, каким он стал. И первый, и второй. Тогда он берётся за кисть и методично покрывает все живые участки стен сюрреалистическими узорами. Он не представляет пока, что из этого выйдет. Не новый лофт взамен старого, конечно. Но что-то определённо настоящее, то, ради чего стоит просыпаться каждый день.
Ridiculously romantic
Однажды они уходят на весь день и почти на всю ночь, но не идут в местный клуб, а просто бродят по пустынным улицам, когда дождь застаёт их, дождь их настигает и третьим лишним вторгается в поцелуй. Домой они бегут, перепрыгивая через лужи, и вода льётся с них ручьями, вода пробует на вкус кожанку Брайана и толстовку Джастина с надписью “Blizzard” на груди. Брайан замечает, что «если это прогноз на будущую неделю, то ему, видно, придётся бросить «Киннетик» на произвол судьбы и задержаться в Нью-Йорке ещё на некоторое время», они смеются, пока Джастин обшаривает карманы в поисках ключей.
Они целуются на лестничной площадке, у двери, за дверью в крошечной прихожей, а после Брайан тянется к выключателю на стене, чтобы свет помог им найти единственно верный путь к кровати, но Джастин его останавливает. Брайан допускает мысль, что в полутьме Джастину нравится больше, он ухмыляется и качает головой, потому что в его понимании это нелепо и романтично – до сих пор, но всё оказывается гораздо тривиальнее.
- В дождь протекает крыша, - шепчет ему прямо в ухо Джастин, уткнувшись во влажные колкие волосы, которые от дождя чуть-чуть вьются, самую малость. – Проводка мокнет. Электрические приборы включать не рекомендуется.
- Теперь ты инструкция по безопасности? – вопрошает Брайан, и в темноте кажется, будто он неуловимо разочарован тем, что ошибся в своих догадках. Он ведь никогда не ошибается. А на романтические бредни у него вообще особый нюх.
- Так что хочешь ты того или нет, тебе придётся пройти через это, - притворно вздыхает Джастин, старательно пряча улыбку, и достаёт из настенного шкафа свечи. Ужасающее количество свечей, которыми при желании можно озарить целый город, не говоря уж о затерянной в дожде квартирке.
Он аккуратно расставляет их в темноте вокруг кровати и на подоконнике, подходит вплотную к Брайану, льнёт к нему, запуская руку во внутренний карман кожанки, и вместе с пачкой сигарет в вечном тандеме находит зажигалку в стальном корпусе, гладком и холодном на ощупь, а за зажигалкой быстро-быстро, неожиданно быстро бьётся сердце, стучит в грудную клетку, горячее и нетерпеливое.
Джастин смотрит на Брайана, Брайан на Джастина, глаза в глаза, и в сумерках брови и губы кажутся ярче, скулы острее, тени контрастнее. Брайан – всегда охотник, он наступает на Джастина, подталкивает его, они, спотыкаясь и выдыхая в губы друг другу, добираются до роя свечей, тусклых пока, неживых. Переступают через белые восковые столбики и падают на кровать. Брайан в последний момент успевает подставить руки и удержаться на весу вместо того, чтобы обрушиться на Джастина; он наклоняется, касаясь кончиком языка губ Джастина, и вдруг отступает. Высвобождает из его ослабевших пальцев зажигалку и улыбается ему в лицо. Одним небрежным движением возвращает Джастина на место, когда тот порывается приподняться, цепляясь за тяжёлую металлическую пряжку ремня.
Брайан скидывает куртку, медленно расстёгивает ворот рубашки и стягивает её через голову, и так, в липнущих к телу джинсах щёлкает кремниевым колёсиком, вызывая к жизни яркий огонёк, методично зажигает свечу за свечой, пока руки Джастина ласкают его сквозь грубую ткань. Кусает губы, едва слышно чуть хрипло стонет, но свечи горят всё ярче, их всё больше, и вот они уже словно плывут по морю огня.
Дождь стучит в окно. Они занимаются любовью. Обжигающе горячий воск капает на грудь Джастину, и он крутой аркой выгибается под Брайаном. Он окунает кончики пальцев в воск, когда язык Брайана поочерёдно оборачивается вокруг его сосков. Он гасит свечи ладонью, непроизвольно, когда Брайан входит в него, заполняет его целиком, и огоньки перед его глазами плывут, когда Брайан двигается в нём быстро и нежно, именно так, как и всегда, именно так, как нравится Джастину. И, засыпая, он всё ещё видит свечи. Огоньки отражается в тёмных глазах Брайана, окрашивая в золотистый.
И Брайан бормочет в забытье:
- Ты всё подстроил.
А Джастин молчит. Что ж, может быть, и так.
Don’t say that, Wendy! We’ll never grow up
Почему-то с самого утра Джастин думает о Синтии. И о Линдси. Он думает о тех женщинах, которым посчастливилось знать Брайана задолго до того, как он сам узнал его. Возможно, они знали его, когда ему едва-едва исполнилось двадцать. Или двадцать два, как самому Джастину. И он убеждён, что хотя с четырнадцати лет Брайану было прекрасно известно, за какую команду он играет в жизни, женщины, окружавшие его, видели в нём объект желания. Другие женщины, которые, несомненно, были страшно разочарованы, осознав правду. Но Джастин думает об этих двух конкретных женщинах и о том, как Брайану удалось их сохранить. И он почти досадует на себя за то, что никогда не стремился получше узнать Синтию. И никогда не говорил с Линдси об её университетских годах. И он понимает, что никогда не узнает, каким был Брайан в шестнадцать, в двадцать, в любом другом юном возрасте. Тот Брайан давным-давно ушёл, и он не вернётся. И Джастину жаль.
Он курит на бетонном крыльце. Он редко курит, но день сегодня такой, подходящий для размышлений, и он выпускает облачка дыма в нью-йоркский воздух, внося свой вклад в развитие парникового эффекта, но вместо Нью-Йорка он представляет Питтсбург и парня в грубоватой кожаной куртке, идущего по улице, и парня в костюме и галстуке, пожимающего руку девушке со светлыми волосами, и парня в мешковатом свитере, целующего в щеку другую девушку со светлыми волосами и глазами-спелыми вишенками. Этот парень уходит в туман. Вряд ли сам Брайан вспоминает о нём часто. Возможно, он позабыл о нём давным-давно. Ведь этот парень – он только на фотографиях в выпускных альбомах, он в спортивной форме, со встрёпанными волосами. В университетской мантии и шапочке с кистью.
Последнее – чистой воды фантазия.
Джастин метко кидает окурок в урну и достаёт из кармана мобильный. Без труда находит знакомый номер.
После пары гудков на том конце писклявого сигнала слышится немного хриплое:
- Солнышко.
Джастин улыбается тому, что собирается сказать.
- Ты знаешь, как тебе повезло? – спрашивает он и замолкает, пытаясь предугадать реакцию. Возможно, что через мгновение ему придётся иметь дело с насмешливо частыми гудками.
- Догадываюсь, - осторожно говорит Брайан. Думает, в чём подвох?
- Тебе несказанно, невероятно повезло знать меня с семнадцати лет, - заявляет Джастин. – Представь, какое это счастье. Половина моей сознательной жизни принадлежит тебе.
Он ждёт, что Брайан спросит, о чём, чёрт побери, он говорит, но Брайан не спрашивает. Он просто выдыхает в трубку и, кажется, думает. Он, кажется, напевает что-то под нос, неразборчиво.
- Самый счастливый человек на всей грёбанной Земле, - насвистывает он. – И чем я заслужил такое? Учитывая, каким невыразимым придурком ты порой бывал в «детстве».
Джастин фыркает.
- Я никогда не был придурком. Я всегда был очаровательным молодым человеком.
Если Брайан не спорит, значит, он согласен, пусть и не говорит ни слова.
Брайан не спорит. Если он не говорит «нет», это почти всегда означает «да».
I’ll see you in your dreams
На билете с перфорацией вдоль края значится крупными чёрными буквами: Нью-Йорк – Питтсбург, а ниже – чуть меньше – 5.35. Время вылета.
Они смотрят на билет, сидя на полу в квартире Джастина, и не говорят ни слова. Брайан курит сигарету за сигаретой и сыплет пепел прямо на заляпанный краской пол, но Джастин не замечает. Всё, что существует для него сейчас – этот билет. Всё, что имеет смысл.
- Когда я увижу тебя? – наконец, спрашивает о неизбежном он, не глядя на Брайана, глядя куда-то в сторону.
- Ты видишь меня сейчас, - рассеянно замечает тот, и обжигает пальцы, не уследив за тлеющим кончиком окурка. Fuck! – роняет на пол, вскакивает и затаптывает.
- Прекрати, - отмахивается Джастин и хватает его за руку, тянет обратно. – Когда я увижу тебя в следующий раз?
- Я тебе приснюсь, - тянет Брайан, в его голосе перекатываются мелкие камешки, щебень.
Дежа-вю. Школа, разбитый джип, недовольный Майкл. Все смотрят на Джастина, а Джастин – он смотрит только на Брайана, не может глаз оторвать.
- Нам определённо есть, что вспомнить, - досадливо замечает Джастин и настойчиво повторяет вопрос, - когда?
Брайан достаёт последнюю сигарету, но это оказывается вовсе не сигарета, а косяк. И в воздухе плывёт сладковатый запах травки.
- Откуда мне знать? – раздражённо пожимает плечами он, и если бы Джастин не читал его, как открытую книгу, если бы сегодня он, скажем, встретил его впервые, он мог бы подумать, что Брайану и вправду нет дела. Более того, что его страшно бесит сама идея об обещаниях.
Но Брайан теребит самокрутку, немного нервно. Он хмурится и водит пальцами по камню пола. Он и вправду не знает, когда сможет вырваться из Питтсбурга и он действительно расстроен, обеспокоен и оттого раздражён. Поэтому Джастин гладит его по волосам – вопреки мрачному виду. Ведь, слава Богу, он знает Брайана достаточно хорошо.
- Ты будешь скучать по мне? – тихо спрашивает Джастин.
Брайан упрямо молчит. Он ненавидит такие вопросы и не видит смысла в том, чтобы на них отвечать.
- Я буду, - задумчиво говорит Джастин, и они идут собирать вещи.
На самом деле он уже скучает, даже когда он ещё здесь. И он скучает и видит его во снах почти каждую ночь. Чёрт побери, в самых ярких и реалистичных снах, которые только могут быть. «Он» - Джастин или Брайан? А вот это уже не имеет значения.
Do you like to rim? Sure. Great. Go to it
Лёжа, стоя, на кровати, на полу, у стены, на диване, на кресле, у окна в окружении незаконченных картин, спиной к прохладному стеклу, спиной ко всему миру. Лицом друг к другу. Впиваясь друг другу в плечи, сжимая коленями бёдра, чувствуя, как член двигается внутри, большой, ненасытный.
Они делали это миллион раз. Они делали это, кажется, всеми возможными способами. Даже во снах – левитируя.
И каждый раз горячее предыдущего. Каким-то образом эти индустриальные стены и дрянной пейзаж за окном заводит их, грубо вытесняя из головы любые воспоминания – плохие, хорошие, горькие и вдохновляющие, заставляют жить настоящим моментом.
Но вот о чём они никогда не в силах будут заставить Джастина забыть – о том, как в первую ночь Брайан лизнул его задницу, скользнул в него кончиком языка, заставив всё тело содрогнуться от сладостного, постыдного, запретного чувства. О том, как он едва не свёл Джастина с ума. Хотя, признаться, с той ночи Джастин явственно ощутил: с катушек он сорвался.
Брайан не имеет ничего против воплощения маленьких извращенских фантазий – ни своих, ни Джастина. Они едят мороженое, а после Джастин отсасывает ему. Джастин сбривает белокурую шевелюру едва ли не под «нуль» и строит из себя морпеха на побывке. Они остаются в тонусе. Они устраивают оргии.
Но неожиданно Джастина прошибает холодный пот. Это не очередная игра, это гораздо проще. Им не придётся пристёгивать друг друга к водопроводной трубе наручниками, не придётся изобретать нечто сумасшедшее даже по меркам Брайана.
Всё, что нужно Джастину – чтобы Брайан трахнул его языком. От начала и до конца, пока Джастин не кончит. Не просто подразнил и распалил, а сделал по-настоящему. При мысли об этом Джастин начинает задыхаться. Но всякий раз, когда они раздевают друг друга – медленно и неторопливо, быстро, нетерпеливо – у него не хватает смелости высказать желание вслух. Секс, как и всегда, великолепен. Порой даже возникает смутное ощущение, что в Нью-Йорке он даже лучше. Всё дело в обшарпанных стенах, не иначе. По крайней мере, сложно найти иное разумное объяснение, когда всё внутри так и кипит в предвкушении. Пусть неоправданном.
- Подожди, - хрипло останавливает Брайана Джастин, когда тот притискивает его к кирпичу, так что член Джастина несильно трётся о шершавый камень.
Брайан целует его в основание шеи.
- Что?
- Хочу поменяться, - стиснув зубы, выдаёт Джастин.
- А больше ты ничего не хочешь? – насмешливо откликается Брайан, сильнее прижимая его к стене.
Джастин молча мотает светловолосой головой, неожиданно изворачивается и не без борьбы отвоёвывает позиции. Определённо, за последнее время он стал сильнее, таская наверх коробки с красками и загрунтованные доски. Теперь член Брайана встречается с кирпичной кладкой.
- Хочешь трахнуть меня – так не тяни, - подзадоривает Брайан, но вместо того чтобы раскатать презерватив, Джастин становится на колени, оглаживая ладонями ягодицы Брайана, легко раздвигает их и представляет наиболее буквальное понимание словосочетания «язык секса».
Всё, на что Брайан сейчас способен – это издавать невнятные и очень вдохновляющие звуки, но Джастин всё же надеется, что сумеет донести до него своё сообщение.
Язык его немного саднит, когда позже Брайан притягивает его к себе для поцелуя и тут же тяжело приваливается, чтобы не упасть – он едва стоит на ногах после сильнейшего оргазма.
- Мог бы сказать, - шепчет он. – Попросить. Обычно так проще.
- И испортить всё веселье? – ухмыляется Джастин. – Ты сам виноват в моей распущенности.
В конце концов, он всегда может надеяться на ответное действие. И он почти уверен: долго ждать ему не придётся.
And as for the times when you’re not around, I wouldn’t particularly mind it if you were
Когда Джастин рисует – по-настоящему, страстно, когда он с головой прыгает в круговорот красок и дышит всеми цветами радуги, ему никто не нужен. Он творит, в такие дни он устаёт от себя самого, и очень кстати, что никого больше нет поблизости. Джастин живёт один, но даже из пустоты квартиры ему порой так хочется сбежать, так хочется, he wants it so badly that it hurts. Он подготавливает фон, не прорабатывает детали, а размашистыми широкими мазками наносит кобальтовый синий, роняя всполохи оранжевого кадмия. Он и сам теперь будто холст – с мозолями на руках, ладонями в краске, которая прорисовывает структуру кожи, незаметную в другой, обычный день.
Он работает так яростно, что у него сводит запястье, пальцы роняют широкую малярную кисть, но сейчас Джастину вовсе не нужно, чтобы кто-нибудь бросался к нему с утешениями, ведь он в состоянии справиться сам. Ругаясь вполголоса, он разминает сведённую судорогой руку, пинает кисть, которая оставляет яркие следы-отпечатки на полу, и смотрит в припорошенное дорожной пылью окно. Нью-Йорк сегодня необычайно солнечный и ясный, так что видно каждую буковку на рекламном щите на другой стороне улицы. Даже надпись-обманку под звёздочкой у самого края, на которую обычно никто не обращает внимания.
Джастин машинально читает про себя, едва шевеля губами, и незаметно боль в руке уходит, и он снова может терзать холст, а может сбежать от холста прямиком в солнечный день, потому что терпеть больше сил нет. Ему никто не нужен, когда он творит, но вдруг его настигает такое безграничное одиночество, что вечная истина больше не работает.
Он сбегает по лестнице, перепрыгивая через ступени, толкает ладонями дверь и прикрывает глаза, потому что солнце светит ярче, чем он сам, и нужно привыкнуть. Джастин запрокидывает голову: на невозможной высоте голубой холст неба кажется таким же грубым, как и холст, брошенный дома. Джастин видит переплетение его нитей. Какое небо теперь над Питтсбургом? Там тоже часто бывает пасмурно, но, возможно, на какой-то миг Джастин допускает, что и в Питтсубрге сегодня солнечно. Он загадывает, чтобы так оно и было.
Спустя три дня он достаёт синий холст с оранжевыми всполохами. Краска на нём подсохла, и можно продолжать грубую работу. Но сегодня Джастин берёт маленькую беличью кисть с острым кончиком. Он касается каждого яркого пятна осторожно, бережно, и при каждом прикосновении чувствует, как под ласкающими движениями расслабляются его плечи, под невесомыми ласковыми касаниями пальцев, которые разминают напряжённые мышцы, гладят ключицы сквозь тонкую ткань рубашки, ложатся на грудь. Джастин неосознанно задерживает дыхание, чтобы не спугнуть ощущение, и щёкотно водит кистью по холсту. Каждое его движение подхватывают, гладят его спину и поясницу, гладят ниже, выше, гладят у основания шеи, там, где обычно прихватывают тёплую кожу губами.
Когда Джастин рисует, творит, ему ничего не нужно. Но кто-то, кажется, нужен.
Whether we see each other next weekend, next month, never again, it doesn't matter. It's only time
Кроме прочих фотографий с Гасом и Линдси у Брайана на прикроватной тумбочке стоит ещё пара – втиснутые в стильные дизайнерские рамки изображения порядком обшарпанных дверей с ржавыми петлями и ручками. Время явно имело шанс попробовать их на зуб и даже, пожалуй, откусить по кусочку от каждой. По крайней мере, так выглядят эти двери – чёрная и тёмно-зелёная. Джастин вспоминает о них случайно, уже в Нью-Йорке, когда почти в центре города обнаруживает тихую улочку с низкими домиками, окружёнными голыми осенними кустами, которые, должно быть, буйно цветут по весне. Джастин мысленно отмечает: вернуться сюда в более подходящее время, взглянуть, проверить свою догадку. Он проходит ещё футов тридцать, когда видит её. Дверь. Она выглядит неважно, но это неважно. Она выглядит до странности знакомой, как дверь, которую можно найти в каждом городе в каждой стране по всему миру, потому что она старая и, без обид, типичная. Обычная в своей старине. Но для Джастина эта дверь представляет собой нечто большее, чем просто сколоченные вместе доски, некогда, в незапамятные времена покрытые тёмно-зелёной краской. Ведь точно такая же изображена на той фотографии, что среди прочих занимает почётное место в лофте. Конечно, Джастин любит помечтать. Но он научился отличать иллюзии от реальности, и он знает, что эта дверь и дверь Брайана – не одно и то же. Романтичным было бы верить в их идентичность, долго и с удовольствием исследуя возможность общности происхождения, романтичным и немного детским, глупым, а Джастин, кажется, никогда не был ребёнком. Поэтому всё что ему остаётся, это прикоснуться к нагретому поздним и низким медным солнцем дереву и навсегда запомнить ощущение. А после вернуться в мыслях к Брайану и его таинственным фотографиям, о причинах возникновения которых Джастин отчего-то никогда не задумывался. И никогда не спрашивал. Он принимал их как данность.
Теперь Джастину любопытно, но раз уж он так и не удосужился поинтересоваться, приходится додумывать самому. И он рассуждает, что, возможно, это двери тех домов, откуда Брайан вышел и поклялся себе больше никогда не возвращаться. Какие-нибудь старые двери, ведущие на задний двор, засыпанный палой листвой. Какие-нибудь старые двери какого-нибудь старого дома. Родительского дома?
Всё, что знал Джастин, все те крупицы знаний, которые ему удалось собрать – со слов Дебби и Майкла, включают в себя тот факт, что однажды Брайан появился в их жизни неоткуда, перешёл в школу Майкла, но ведь и прежде он был кем-то где-то. Он жил где-то, возможно, в другом штате, на другом конце страны. Что-то из прошлой жизни, оставшейся за гранью.
Но как бы ни презирал Брайан эти двери, как бы ни отрицал их существования, отчего-то он позволяет сохранить воспоминания, более того, он будто бы сам напоминает себе об этих дверях каждый день. Для Джастина это тупик. Он вовсе не собирается бежать и звонить Брайану лишь затем, чтобы выяснить правду. Ему и не нужно.
Поэтому он продолжает путь, идёт по тихой улочке, сунув руки в карманы, глазеет по сторонам, подмигивает бледному небу.
Некоторое время спустя Джастин раздумывает над тем, стоит ли ему привезти из поездки в Питтсбург фотографию тяжёлой обитой металлом складской двери лофта и поставить её в простую деревянную рамку, чтобы никогда не забывать. Ни о чём. Никогда больше.
Brian Kinney fucks, sucks, rims, rams but never cuddles!
На самом деле Джастин вовсе не намеревается вести монашеский образ жизни в Нью-Йорке, равно как и не намеревается пускаться во все тяжкие и устраивать оргии в свой тесной квартирке. Но когда он видит по-настоящему горячего парня, то не собирается упускать свой шанс. Тем более что дьяволёнок-Брайан на его плече нашёптывает ему нечто ободряющее и бесстыдное.
У этого парня внушительные мускулы, по телосложению он вовсе не похож на худощавого, поджарого Брайана, который для своих лет и своего роста весит не так уж и много. Джастин привык к его весу за всё то время, что они провели в постели, а это явно не одна сотня часов. Он привык к тому, как их тела – твёрдое, мускулистое, длинное Брайана, компактное, идеально пропорциональное его самого – взаимодействовали в движении, в покое, в любом ином состоянии. Он привык к Брайану, к его ритму и шёпоту его дыхания, к биению его сердца, ко всем звукам, которые он издавал, к его прикосновениям. Наверное, именно поэтому его так отчаянно коробит теперь от шумных с присвистом выдохов, то и дело раздающихся над ухом, от чужеродности ощущений, возникающих с каждым скользящим и плавным движением члена внутри, от… скуки.
Безымянный парень методично обрабатывает его задницу, старательно постанывает и тянет Джастина за волосы, вынуждая запрокидывать голову. И вылизывает его шею шершавым языком. И это чертовски странно, потому что всё не так, как с Брайаном, даже если схема всегда одинакова.
Они делают сумасшедшую петлю, как на русских горках, падают в пропасть и друг на друга. Точнее, Джастин оказывается придавленным к смятым простыням и поначалу даже не пытается высвободиться.
Когда у него начинают ныть рёбра, он многозначительно толкает того, кто сверху, в бок, и недвусмысленно предлагает ему выметаться. Секс ему не понравился.
- Завтра? – предлагает парень. У него чёрные, как смоль, короткие волосы «ёжиком» и очень синие глаза. Да, он красив. Как фотография в глянцевом журнале.
- Неа, - качает головой Джастин. Завтра он собирается работать. А ещё – часа три болтать с Брайаном по телефону. Не до случайных связей.
- Послезавтра? – не сдаётся. – Я всю неделю свободен.
Глядя на него, Джастин вдруг со всей живостью вспоминает один сумасшедший день, под конец которого они с Брайаном настолько заездили друг друга, что у обоих перед глазами плавали зелёные круги. Джастин признался в этом первым и хитростью вытянул признание у Брайана. И хотя им обоим было так плохо, что ни один не мог толком пошевелиться, сил на совместную мастурбацию им вполне хватило.
Джастин улыбается своим мыслям, но глупый самовлюблённый придурок принимает улыбку на свой счёт.
- Так значит послезавтра? – утвердительно говорит он.
- Чего? – очнувшись от грёз, говорит Джастин. – Нет.
- Так когда?
Джастин поджимает губы в негодовании и ловит себя на том, что в точности, должно быть, повторяет выражение лица Брайана, когда тот чем-то крайне недоволен.
- Занят, - режет по живому он. – Всю неделю. И следующую тоже. Занят весь месяц, весь год.
Он с трудом останавливается, чтобы не разойтись ещё больше, внутри волнами поднимается раздражение. Смотрит в окно. Нью-Йорк за окном показывает Джастину язык. И средний палец.
Когда он, наконец, выпроваживает назойливого гостя, всё, чего ему хочется, это обнять Брайана, прижать его к себе покрепче, чувствуя изгиб его спины и плеч, чувствуя каждую жилку, и сделать вид, что ничего не произошло. Но ведь так оно и есть – ничего не произошло. Джастин только что трахнул какого-то парня. Должно быть, и Брайан сейчас кого-нибудь трахает.
Но дверь захлопывается с громким шаркающим звуком, и что-то подсказывает Джастину: это неправда. Он готов поклясться, что ничего подобного Брайан не делает. Как далеко бы они ни были друг от друга, им уже никогда не быть прежними. И пусть звучит как будто пессимистично и фаталистически, это лучше любой клятвы и любого кольца.
И объятия нежданно-негаданно лучше первоклассного траха?
Some things aren’t meant to change. Dance with me
Осенью на побережье океана очень ветрено, волосы Джастина становятся платиновым пламенем, Брайана - каштановым. Волны неспокойного океана – стальным. Небо в Нью-Йорке хмурое, низкое, давящее, и кажется, будто можно дотянуться рукой до рыхлых серых облаков.
Когда приезжает Брайан, Джастин из кожи вон лезет, чтобы показать ему свою нью-йоркскую жизнь с самой лучшей стороны, и каждый раз терпит поражение. Потому что Брайан ненавидит лицемерие. В особенности лицемерие людей по отношению к самим себе. Он терпеть не может мантр типа «Всё будет хорошо», которые средний житель многомиллионного города твердит себе перед сном. И ему не нравится пёстрая шелестящая на ветру обёртка, в которую Джастин пытается обернуть своё существование, чтобы убедить его, Брайана, в безоблачности бытия начинающего художника.
Вот почему в этот раз они не идут в Per Se* или Jean Georges и не сорят там деньгами, точнее, Брайан не сорит, а просто отправляются к океану, где глубоким октябрём, дожидающимся ноября, делать, по сути, нечего. Сказать по правде, там холодно, Чертовски холодно по сравнению со всем остальным городом, где высотные здания и яркие, почти карнавальные огни фонарей создают обманчивую атмосферу уюта. Но это желание Джастина, и кто такой Брайан Кинни, чтобы ему отказывать.
Они идут по скрипучим доскам пустынного пирса, нависающего над тёмной водой, и Гуччи Брайана полны песка, но он не жалуется. Есть в бесконечном, конвульсивном, одержимом движении океана нечто завораживающее, то, чего никогда не увидишь в обычном занятом повседневными хлопотами Питтсбурге.
Как в цветомузыке. Как в Вавилоне.
- Как там сейчас? – неожиданно спрашивает Джастин. Они стоят спина к спине у самой кромки, и, кажется, рано или поздно их смоет волной или сдует ветром.
- Где? – открывая глаза, уточняет Брайан.
- В Вавилоне.
Брайан пожимает плечами. Естественно, он проводит там время, было бы глупо не проводить. Но дело в том, что и Вавилон – уже не такой, как прежде. Там отменная выпивка. Там полно красивых людей. И задняя комната всегда открыта. И всё такое стильное, рафинированное.
- По-прежнему. Жизнь снаружи идёт своим чередом, а внутри – время будто остановилось.
- Рад слышать, - улыбается Джастин, и некоторое время они молчат.
День сегодня неразговорчивый.
- Там обо всём забываешь, - замечает Брайан, и это звучит почти как признание.
Джастину кажется, будто его слова мешаются с горечью, но он встряхивает головой и избавляется от этой мысли.
- А обо мне? Ты забываешь там обо мне? – спрашивает он, готовый принять любой ответ.
Брайан молчит одно лишь краткое мгновение.
- И о тебе я тоже там забываю, - говорит Брайан, честный, как и всегда, но его слова не причиняют боли. Скорее, приносят странное облегчение, и Джастин в который раз убеждается в правильности своего выбора. До сих пор он не до конца уверен. Удивительно, но каждый день он продолжает сомневаться. Месяц, два, три – а он продолжает сомневаться. Но теперь он, наконец, убеждён. В том, что они не висят гранитными плитами друг у друга на шее, не мешают друг другу жить, не перекрывают друг другу кислород. И в том, что они никогда не отпустят друг друга. В этом – на все грёбаные сто процентов.
- Я иногда выбираюсь потанцевать, - признаётся он спустя минуту-другую, когда уже создаётся впечатление, будто разговор подошёл к концу, и пришло время начинать новый.
- М? – с интересом говорит Брайан.
- Однажды был в клубе и там, представляешь, крутили ту самую песню, ту самую, под которую мы как-то раз танцевали.
- Dancing Queen? – фыркает Брайан. – Мы танцевали под тысячи песен.
- Верно. Мы. Но там я вдруг оказался в одиночестве.
- Какая досада, - нарочито серьёзно отзывается Брайан, и Джастин игриво пихает его в плечо. – Неужели никто не повёлся на твою задницу?
- Хочешь в клуб? – говорит Джастин.
Брайан поворачивается и приподнимает бровь.
- Хочу с тобой, - говорит Джастин.
Они идут в Posh**, и там воистину всё так шикарно, как Джастин себе и представлял. И Брайан снова разбрасывается деньгами. И они кружат друг друга так, что сверкающий мир уносится прочь, а вокруг каким-то естественным образом образуется пустое пространство, они завоёвывают танцпол, как на выпускном балу Джастина, завоёвывают и правят. Лица сливаются, разноцветные огни полыхают, и проще некуда представить, что вокруг них раскинулся Вавилон. Что он хранит и оберегает их, как и всегда.
*по мнению многих – лучший ресторан Нью-Йорка, расположен в здании компании «Time Warner» на пересечении Бродвея и 59 улицы. Также он зафиксирован в списке среди 50 лучших ресторанов мира, как и ресторан Jean Georges
**дорогой нью-йоркский гей-клуб
You did it. Became the best homosexual you could possibly be
Джастин, конечно, вовсе не ожидает, что Либерти авеню взорвётся аплодисментами и одобрительными криками, а под ноги ему полетят букеты цветов, как только он ступит на «землю предков» в Питтсбурге. Ничего подобного.
Он тихо странствует по утренним тротуарам, неузнанный никем, и тихо, незаметно пересекает незримую линию, разделяющую Город и радужный квартал.
Здесь всё по-прежнему: целующиеся уже в десять утра пары, бодрящий кофейный аромат, льющийся из редких приоткрытых окон, в Woodie’s все дремлют до самого вечера в ожидании нового раунда выпивки и новой биллиардной партии, а в закусочной полно народу, и каждый желает получить яичницу с беконом как можно скорее.
Джастин чуть медлит, прежде чем, толкнув дверь, ворваться в мирное существование нетрадиционной части населения Питтсбурга. Он никого не предупредил о том, что приедет, даже Брайана, и ему чрезвычайно приятно стоять теперь у окна и наблюдать за дружной компанией за дальним столиком. Они все здесь: Майкл и Бен, Эммет и Тед, и Брайан тоже – пьют кофе и поглощают хлопья, и кажется, будто старые добрые времена вдруг вернулись, а Дебби отчитывает какого-то юнца за то, что тот не доел свой чудесный омлет.
Джастин едва не прижимается носом к стеклу, пытаясь разглядеть всех и каждого, когда понимает, что его заметили.
- Sunshine! – ликующе восклицает Дебби, и вот уже вся закусочная на ногах. Ну, хорошо, не вся, но лучшая её половина.
Кто-то ворчливо замечает, что «так до сих пор и не дождался своего заказа», но Дебби не обращает внимания, обрушиваясь на Джастина с объятиями. Его хлопают по плечам и спине, и над всей этой суматохой возвышается невозмутимый на первый взгляд Брайан, глаза которого смеются.
Всё вокруг кажется маленьким, будто он, Джастин, неожиданно прибавил в росте, такое ощущение всегда возникает, когда возвращаешься домой из долгого путешествия. Шквал приветственных слов стихает, и Джастин протискивается к Брайану, хватая его за руку.
- Ты знал, - тихо говорит он ему.
- О чём? – разыгрывает недоумение тот.
- Что я вот так приеду, как снег на голову, - заговорчески шепчет Джастин.
Как снег на голову, проговаривает он про себя. На самом деле он так и стоит у окна-витрины и отчего-то не может найти в себе сил войти внутрь. Он не может. Он лишь представляет себе возможную сцену всеобщего воссоединения, но почему-то от одной мысли об этом у него становится тяжело на душе. Ему нравится всё, как оно есть – негромкий разговор друзей за столом, беззаботная болтовня, в которой ему нет места.
Как снег на голову. В воздухе кружатся белые мушки. Осень подходит к концу, время идёт, а Джастин всё стоит на улице перед закусочной, при каждом выдохе на свободу вырывается облачко пара, и кто-то вдруг кладёт ладонь ему на плечо.
- Брайан.
Джастин упустил его из виду, не заметил, как он расплатился и вышел. Брайан ни о чём не спрашивает, он просто кивает:
- Пойдём?
И они куда-то идут. И Брайан, как и всегда, не требует объяснений. Он не делает большого события ни из появления Джастина на Либерти авеню, ни из игры в прятки, которую тот устроил.
- Не хотел их волновать, - как бы между прочим комментирует Джастин, хотя никто и не ждёт от него оправданий. – Они выглядят очень счастливыми.
Он понимает, что, в сущности, несёт ерунду, как будто бы своим появлением испортил бы праздник жизни. И это полный бред. Просто всё выглядело гармоничным. Самодостаточным. Таким, каким Джастин хотел бы ощущать себя. И _не войти_ значит для него сделать вложение в развитие собственной личности.
- Чушь, - говорит он чуть позже, когда они сворачивают на чёрно-белую гетеросексуальную улицу. – Я бесстыдно вру. Я бы многое отдал за то, чтобы увидеть их реакцию. Они бы обрадовались мне, иначе и быть не может. Я только что добровольно лишил себя…
Он беззвучно шевелит губами, считая в уме.
- …пяти первоклассных дружеских объятий. Глупо.
При этом Брайан не говорит ни слова. Должно быть, ему любопытно наблюдать за подобным саморазоблачением.
- Просто я больше не чувствую себя так, словно принадлежу этому городу.
- Теперь ты пафосный житель Нью-Йорка, - негромко замечает Брайан, усмехаясь, и Джастин недовольно глядит на него.
- Ещё чего! Я гей из пенсильванской глубинки, и горжусь этим! – с долей иронии противоречит он самому себе, но делает это с таким очаровательным патриотическим возмущением, что не любоваться им невозможно.
- Так пойди и скажи им, - советует Брайан, и прежде чем Джастин срывается с места, придерживает его за рукав.
- Ты сделал это. Стал лучшим _человеком_, которым только мог.
Джастин хмурится, но это, скорее, выражает сосредоточенность, нежели недовольство.
- Нет, _ты_ это сделал, - качает головой он. – Ты вылепил из меня нечто достойное.
Брайан ухмыляется.
- Нужно признать, сырьё попалось весьма качественное.
Джастин хмыкает, вырывается и бежит назад. С каждым шагом всё быстрее. И мгновенно обретает цвет, стоит лишь ему ступить на землю свободы и неудержимой сексуальности.
25 июня 2010
@музыка: Garbage - Queer
@настроение: экзамен завтра
-
-
14.11.2011 в 10:49I don’t believe in love, I believe in fucking. (Or vice versa?). Очень, очень круто. Да уж, упрямства и гордости им обоим не занимать. Только вот желание услышать родной голос все равно пересилит, и больше не будет сил играть в эту игру с самим собой. И Джастин не выдержит, а Брайан уже гораздо смелее сможет сказать то, что им обоим нужно услышать.
In sickness and in health OR You want some chicken soup? It’s Debbie’s home-made recipe Никакое расстояние не убьет эту связь. И когда плохо, ты все равно будешь видеть и чувствовать любимого человека рядом - и не так уж важно, в реальности или просто в своем воображении. А этот любимый человек будет знать, когда он тебе нужен, и он даст тебе именно то, что тебе сейчас нужно - поддержку, а не пустые слова.
There's only two kinds of straight people in this world: the ones that hate you to your face, and the ones that hate you behind your back. Очень интересный взгляд на город - как на какое-то живое создание со своими правилами, которые надо понять, и которое можно заставить уважать собственные правила. А когда рядом есть поддержка, то определенно можно найти силы на все, в том числе и на то, чтобы заставить город себя принять.
It’s just four walls and a floor
Ridiculously romantic Блин, как чувственно и красиво. И каким, оказывается, романтичным и правильным может оказаться вечер в малюсенькой комнатке с протекающей крышей, когда рядом с тобой нужный человек. Который не будет говорить лишних ненужных слов и не будет предлагать помощь, которую Джастин сейчас определенно не захочет принять - ему нужно самому добиться чего-то, ради этого он сюда и приехал.
Don’t say that, Wendy! We’ll never grow up А вот кстати да, мне всегда было интересно увидеть того Брайана, который еще не успел создать этот образ, символ - Брайан Кинни. Представляю, насколько это интересно Джастину. Так что наверное, Брайану и правда повезло - Джастин становился тем, кем он есть, прямо на его глазах. Он видел, как тот становился настоящим мужчиной. И меня радует, что он уже так по-брайановски молчаливо готов признать, что ему правда повезло.
I’ll see you in your dreams Последние два предложения - это очень-очень сильно и пробирающе. И правда, они такие одновременно похожие друг на друга и совершенно разные, что уже ничего не имеет значения - они оба определенно любят. А это главное. И так классно - этот Джастин, которому уже не нужно слов, который уже настолько хорошо видит Брайана, что тот не сможет его ввести в заблуждение, даже если захочет.
Do you like to rim? Sure. Great. Go to it Вот что меня всегда поражало в том числе - так это насколько у них говорящий секс, все эти прикосновения-касания. И тут у тебя тоже вроде бы о сексе, но ведь оно далеко не только о нем
And as for the times when you’re not around, I wouldn’t particularly mind it if you were Потрясающе
Whether we see each other next weekend, next month, never again, it doesn't matter. It's only time Ну вот, теперь я тоже начала фантазировать) Нам ведь и правда не рассказали, как Брайан Кинни создал себя. Понятно, что это было очень не весело и не просто, но как именно - остается только гадать. Но это просто прошлое. И Джастин умничка, он понимает, что прошлое нужно оставить в прошлом. И не нужно ему ничего спрашивать у Брайана, у него есть здесь и сейчас. И если Брайан захочет, когда-нибудь Джастин узнает тайну этих дверей.
Brian Kinney fucks, sucks, rims, rams but never cuddles! Очень-очень понравилось. Да уж, все очень сильно изменилось, они друг друга изменили за эти пять лет, не могли не изменить. И понятно, что все теперь иначе. И секс с этим безымянным парнем не может принести то же удовольствие, что секс с Брайаном. Потому что в первом случае это просто физическое удовольствие, а во втором - что-то гораздо большее. И Джастин это и так прекрасно знает, а тут просто находит этому еще одно подтверждение.
Some things aren’t meant to change. Dance with me Вау
You did it. Became the best homosexual you could possibly be Замечательно
Еще раз спасибо.
-
-
14.11.2011 в 14:30Потрясающе. Спасибо огромное за такой подробный и развёрнутый отзыв!
Ты очень точно подметила основные моменты каждой новеллы - и мои любимые в том числе=) Отношения Брайана и Джастина очень замысловатые и не каждому придутся по вкусу, однако чувство несправедливости, отторжения или отрицания при взгляде на них может возникнуть только в случае поверхностного и беглого рассмотрения. На самом деле Брайан и Джастин действительно стоят друг друга. Они добровольно вступают в этакое срытое противостояние, ведут свою тихую войну, на которой вместо человеческих жертв - трещинки в сердце. Каждый из них знает, как нанести болезненный удар, и зачастую наносит его. Но весь смысл истории этих отношений в том, что, раня друг друга, они получают возможность лечить эти раны, заботиться друг о друге, находить время для нежности - когда закончена очередная битва. Ещё большее восхищение у меня вызывает то, что в их отношениях нет и доли искусственности. Они потрясающе естественны в своих страхах, сомнениях, желаниях. Каждый из них по-своему эгоистичен. В каждом есть большая доля иронии, крупица жестокости. Но связь между ними настолько прочна, что любой шаг - даже если он сделан прочь, а не навстречу друг другу - вносит свой вклад в развитие.
Этот сериал не был бы столь популярен, если бы на протяжении пяти сезонов герои не эволюционировали. Брайан и Джастин в этом смысле - потрясающие объекты для изучения, потрясающие воображение люди. Завораживает то, как Джастин учится - и тут речь даже не об учёбе в обычном академическом смысле слова. Он учится жизни, учится отношениям - с помощью Брайана. Учится принимать людей такими, какие они есть, учится менять людей - исподволь, не в лоб, не напрямую. Он учится гибкости, хитрости, но при этом остаётся невероятно искренним в своих чувствах. И если поначалу он - такой типичный капризный юнец, который хочет всё и сразу и целиком, то под конец - а ведь времени-то прошло всего ничего! - в нём ощущается невероятная мудрость, гармония с самим собой, спокойствие. Вот почему Брайану никогда не удастся забыть о нём. Потому что о таких людях не забывают, их любят всю оставшуюся жизнь. Сам Брайан тоже учится. Учится любви, учится принимать себя, учится справляться со страхами и прошлым, не убегая от них, а глядя в лицо. Учится нежности. С точки зрения психологии отношений эта пара - наиболее гармоничная, хотя и кажется такой непостоянной и шаткой. Иногда мне даже кажется, что Джастин - ещё большая заноза в одном месте, чем Брайан=)) Он ослепляет всех своей улыбкой и силой обаяния может заполучить то, что другому человеку досталось бы изнурительным трудом=) Этакий чертёнок.
Гармония также заметна и в стиле их общения. Иногда им вовсе не обязательно говорить напрямую, иногда им не обязательно говорить вовсе - они понимают друг друга без слов. Но если уж они начинают говорить - то лицемерию здесь нет места. Правда, даже если она горькая, всегда лучше сладкой лжи. Поэтому ответ Брайана "И о тебе я тоже там забываю" (из Some things aren't meant to change, Dance with me) - это моя самая любимая строчка. В ней столько скрытого смысла, столько значимости, что для меня она едва ли не приравнивается к открытому признанию "Я тебя люблю".
Спасибо ещё раз. Очень приятно получить такой отклик на свою работу!
Кстати, у этого цикла есть продолжение=))
-
-
14.11.2011 в 17:54Абсолютно с тобой согласна. Они не идеальны - они два обычных человека, насколько бы незаурядными они ни были. И да, они достойны друг друга. Они вроде бы настолько разные, но так идеально друг другу подходят.
Я сейчас как раз села пересматривать сериал с первого сезона, поэтому очень хорошо увидела этот контраст с пятым сезоном. Как бы все изменения проходили у меня на глазах, медленно, постепенно и логично. Поэтому они не так замечались. Но вот теперь, увидеть Брайана и Джастина первого сезона после них же в пятом сезоне - это совсем другое дело. И этот уже мудрый, умеющий видеть и слышать Джастин в пятом сезоне и правда вырос из этого паренька первого сезона, который во многом движется по принципу - если я этого хочу, то ты мне это дашь, и не важно, хочешь ты этого или нет. Нет, он всегда был замечательным парнем, но эгоизма в нем и правда было много. Но Брайан смог перенаправить его, показать, научить, помочь и поддержать, и из Джастина вырос настоящий мужчина (со здоровой долей эгоизма, куда ж без него). А Брайан в пятом сезоне уже не бежит от собственных чувств, он признает сам факт их существования. И он теперь понимает, что иногда, перед некоторыми людьми себе можно позволить и слабость - они не бросят его из-за этого. Так что да, они очень сильно друг на друга повлияли.
И у Брайана вообще много способов сказать о том, что он любит, не используя слов. И пусть Джастин далеко не сразу это понял, пусть он не один год ждал именно эти три слова (как вспомню его слезы на глазах, когда Брайан их все-таки произнес, так у самой слезы на глаза наворачиваются), но в конце Джастину уже опеределенно не нужны эти слова. Он слышит их в действиях, он слышит их в других словах.
До продолжения я уже добралась
-
-
15.11.2011 в 13:39я всегда рада комментариям, в особенности, таким эмоциональным! Так что - всегда добро пожаловать, если есть желание поделиться мыслями по поводу прочитанного.
Когда пересматриваешь сериал, то уделяешь больше внимания мелочам (как я уже, кажется, где-то говорила=)) И получаешь панорамную картинку, на которой сразу видно, как развивается тот или иной персонаж и каково его место среди остальных. Поэтому я очень люблю по десять раз всё перечитывать и пересматривать - при таком раскладе всегда отыскивается нечто новое, ранее незамеченное.
Брайан - почти стопроцентный человек дела. Он понимает, что слова ничего не значат, если не подкреплять их действием. Но, поскольку он довольно-таки скрытный и привыкший к гордому одиночеству, ему куда сложнее сказать, нежели показать. Не каждый сможет в этом сразу разобраться. Если бы Брайан не был геем, думаю, его потенциальная девушка окончательно достала бы его требованиями словесно проявлять свою любовь (хаха, как же хорошо в это случае, что он - гей=)). Но ведь чем чаще говоришь "Я тебя люблю", тем быстрее стирается истинный смысл и истинная ценность слов. Тогда "Я тебя люблю" превращается в обыденную фразу вроде "Привет, как дела?" и зачастую даже не требует ответа. Поэтому, будучи человеком действия, Брайан, к тому же, знает цену словам. Он не разбрасывается ими. Он выбирает их очень точно. Не пускается в пространные рассуждения, а метко одной-двумя фразами расставляет всё по местам. И хотя Джастин так долго ждал от него признания, в конце концов, оно того стоило - ведь какого эмоционального накала сценаристы добились в итоге!
-
-
15.11.2011 в 18:28Да уж, признание было именно там и тогда, когда нужно. И я, кстати, как-то пыталась представить себе, что было бы, если бы Брайан был натуралом - не знаю, но мне почему-то кажется, что я бы не восприняла такой сериал) Потому что тут нужны два мужских характера. А если бы там был не Джастин, а какая-то девушка, то во-первых, я бы очень настороженно относилась к ее поведению - типа, а почему бы ей просто не забить на этого мужчину, зачем его так добиваться, а во-вторых, вряд ли бы у женщины хватил сил на эти постоянные попытки залезть за колючую ограду Брайана. Хотя кто знает, конечно)
-
-
15.11.2011 в 18:46Да, думаю с женским персонажем на месте Джастина получилось бы не так напряжённо и остро. Либо девушка должна была бы оказаться настолько незаурядной, чтобы привлечь всеобщее внимание. Джастин сразу же покоряет своей непосредственностью. В начале сериала он такой мальчишка ещё=)) Я с неизменной улыбкой наблюдала за тем, как он делился с Дафной своими эмоциями по поводу встречи с Брайаном. Но на одной непосредственности он долго бы не протянул. В нём гораздо больше заложено изначально, так что зрителю никогда не бывает скучно - первое впечатление сменяется вторым, третьим и - далее по списку. Всегда возникает что-то новое. И как же мне приятно видеть гармоничную и самодостаточную личность в конце - уже не того горячного, немного смешного юнца=)), но отличного молодого человека, знающего цену себе, своим талантам, своей жизни.