Nice planet. We'll take it.
Название: Клуб настоящих джентльменов
Автор: Reno aka Reno89
Пейринг: Холмс/Ватсон
Жанр: slash, drama
Рейтинг: R
Дисклаймер: всё, что мне не принадлежит, мне не принадлежит
Саммари: о том, как воспоминания из прошлого находят отражение в настоящем
Статус: закончен, выкладка по мере вычитки
Примечание: насколько мне известно, Уилл, Уильям и Билл – вариации одного имени, в данном случае, так называют одного и того же персонажа. Таймлайн размытый, Мэри не присутствует
Комментарии: смелые теории, непроверенные факты, выдуманные жизни. Возможны исторические неточности. Спасибо за внимание.
Я не нахожу ничего интересного для себя на этой земле.
Шерлок Холмс 2009
Когда заканчивалось одно дело, а до другого было почти как до горизонта по вересковой пустоши, что делит поровну дымчатое небо и туманные земли, – бежишь, бежишь за ним, но он лишь оказывается с каждым новым шагов всё дальше – Ватсон готовился к худшему. И всякий раз ему с завидной точностью удавалось предсказать наиболее печальные последствия бездействия, только вот гордиться, очевидно, было нечем.Когда заканчивалось одно дело, а до другого было почти как до горизонта по вересковой пустоши, что делит поровну дымчатое небо и туманные земли, – бежишь, бежишь за ним, но он лишь оказывается с каждым новым шагов всё дальше – Ватсон готовился к худшему. И всякий раз ему с завидной точностью удавалось предсказать наиболее печальные последствия бездействия, только вот гордиться, очевидно, было нечем. То тёмное, чем только может похвастаться природа человека, обладающего, к тому же, весьма нетривиальным разумом, являло себя во всей красе ежедневного саморазрушения, ненавистного Ватсону по большей части потому, что он не представлял, как с ним бороться. Вернее, беспроигрышный способ был отлично ему известен – новая загадка, один из секретов мироздания, не меньше – однако эти строптивые дамы (загадки) и джентльмены (секреты) нечасто баловали доктора своим вниманием, поэтому он положительно не представлял, чем встретит его новое утро – ужасной головной болью, очередным нервным расстройством миссис Хадсон или же невыносимой тяжестью в бессонном взгляде друга.
Однако в этот раз жизнь отчего-то вышла из привычного русла, разлилась и затопила вересковые пустоши, а горизонт, всё столь же равнодушный к молчаливым страданиям Ватсона, оказался вдруг неуловимо ближе, маня, словно мираж в пустыне, прозрачно намекая на то, что все догадки и предположения вполне могут оправдаться.
Они давненько не разжигали камин – лето выдалось на редкость душное, готовое вот-вот пролиться дождём, но всё медлящее. А в этот вечер кому-то из них вдруг пришла в голову мысль, что огонь станет уместным дополнением к немногословной беседе. Пламя ненавязчиво потрескивало, касаясь чугуна и – робко - подошв докторских ботинок острыми яркими язычками, прогоняло рвущийся в приоткрытое окно лондонский вечер и озаряло захламлённую комнату Холмса неверным, прерывистым, но очень уютным светом. В этом свете привычные вещи, казалось, обретали новый смысл – точные приборы сулили Ватсону грандиозные открытия, в углах, за спинками древних, обитых вытертым временем велюром кресел, за кипами плотных бумажных схем, начертанных размашисто, смело, за тяжёлыми пыльными шторами прятались тайны.
Да, душное выдалось лето. Ватсон придвинулся чуть ближе к огню – теперь, спустя четверть часа казалось, будто за окном, в неторопливом и вязком тепле, уже совсем не так уж жарко, как в комнате, у камина. В дюйме над грубым дощатым полом, едва проглядывающем в прорехи меж сваленных в страшном беспорядке карт и планов, и книжных кип, и пустых склянок, скользил, играя мятой шелухой жизненно необходимых вещей, сквозняк, тревожил старую рану Ватсона и забирался за ворот просторной рубахи Холмса. Доктор привстал, чуть сдвинув кресло, сильнее развернул его к огню, чтобы погреть больную ногу, и сел, склонившись к подлокотнику, устроив голову в удобной получаше ладони. Страницы вечерней газеты шелестели, убаюкивая.
Как Лондон бы ни старался, ему никогда не хватало сил разродиться настоящим, сияющим в ослепительной синеве солнцем, незамутнённой утренними туманами жары и терпким вином пряных ароматов – можжевельник, чёрное дерево, сандал…
В году 1878 Индия пахла именно так, и было там действительно жарко. Так жарко, что пот тёк ручьями, а льняные одежды почти не спасали от сухого, дурманящего воздуха. Этот год Ватсон запомнил на всю жизнь – он стал переломным в его судьбе, предельно чётко разделив мирное существование, врачебную практику, гордость за себя и своих пациентов и кровавую бойню войны, в которой уже нечем было гордиться – ни излеченными хворями, не вправленными переломами, ни сшитыми впопыхах ранами. Увечья коренились глубоко в душе каждого, кто прошёл по пустынным дорогам, всколыхнул серый песок. Но всё же, доктор вздохнул поглубже, всё же нагпурские орхидеи за окном его крохотной квартирки в мансарде пахли чудесно, свежо и прекрасно, будто и не было никакой войны к северо-западу от терракотовых земель. Будто сам доктор никогда не принимал в ней участия. Только ноющая боль изредка напоминала об этом, но прогнать её было проще простого – всего лишь усесться почти вплотную к огню, не обращая внимания на суетливые шорохи и приглушённое бормотание, которое всегда сопровождало подобные вечера – вооружившись карандашом, Холмс отмечал наиболее любопытные заметки последней полосы. Он не раз признавался, что чувствует себя при этом крайне глупо, поскольку мелочность подобных «дел» прекрасным образом была ему известна, но продолжал нехитрое занятие в тщетной попытке развеять скуку. Ватсон дремал. Уж слишком нечасто удавалось сыщику добыть хоть что-нибудь стоящее из ребусов строк и шарад междустрочия.
Где-то у реки нестройным хором пели изрядно подвыпившие рабочие, занятые на строительстве нового подвесного моста. Этажом ниже миссис Хадсон негромко переговаривалась с приятельницей, заходившей время от времени на чай. Где-то по левую руку, совсем близко, Холмс напряжённо насвистывал незамысловатый мотив. Всё шло своим чередом, поэтому доктор позволил сну утянуть себя чуть глубже в тёмные глубины, закружить и, не отпуская, окунуть в круговорот воспоминаний. Яркие и тревожные образы затопили сознание Ватсона, привычные образы, которые со временем потускнели и утратили свою прежнюю власть, но продолжали возвращаться вопреки желаниям доктора.
Душный воздух пришёл в движение, заколебался, коснулся тёплым дыханием щеки доктора. Повернулась латунная ручка. Трижды предательски скрипнула лестница и парадная дверь, распахнувшись, впустив в прихожую напоенный влагой в преддверии близкой грозы вихрь, закрылась со стуком, от которого доктор, вздрогнув, открыл глаза, устало потирая лоб. Этим вечером, кажется, ему не суждено было заснуть, очнувшись вдруг (весьма привычным образом) в беспробудной темноте прогоревших поленьев под негромкие перекаты храпа Холмса, давным-давно перебравшегося в постель. Ватсона прежде всегда удивляло, почему для его друга, нередко резкого и порывистого как в мыслях, так и в действиях, проблемой становилась столь незначительная мелочь, с которой он не в силах был справиться. Казалось бы, не могло быть ничего проще – растолкав Ватсона, выпроводить его вон, по коридору и направо, в опрятность и организованность, в его собственную аккуратно застеленную кровать. На памяти доктора такого не случалось ни разу, что само по себе формировало привычку, в своём отношении к которой доктор вовсе не был уверен. Привычка оказалась «вещью в себе», и невольно требовала разгадки.
Так или иначе, обычному ходу вещей, пожалуй, пришёл конец.
Холмса и след простыл. В пустом кресле валялась выпотрошенная, разоблачённая, разобранная «по косточкам» газета.
В комнате с задрапированными тяжёлым бархатом окнами царил полумрак. Тонкий аромат дорогих сортов табака витал в воздухе, мешаясь с тяжёлым, пряным запахом благовоний. Компания молодых людей давным-давно разбилась на малые группки, которые обосновались тут и там – повсюду, где только можно было найти мягкие пуфы, восточные сладости и спасительную густую тень, скрывавшую от посторонних взглядов. Конечно, здесь они были все свои, и каждый знал, что происходит или могло бы происходить в том или ином тёмном углу, но сегодня – и это был значительный и важный вечер – мистер Фредерик МакМёрфи, для друзей – Фредди, представлял Клубу настоящих джентльменов своего нового приятеля Джоэла Стокера, с которым судьба свела его в изнурительном путешествии к берегам Америки, тем самым изрядно подсластив одинокие вечера молодого человека. По словам Фредди Джоэль был «весьма находчивым, блистательно остроумным и невероятно нужным их обществу человеком». Мсье Рафаэль Було, личность богемная, свободный художник, не признающий ограничений тела и души, решительно взялся за декор, преобразив гостиную почти до неузнаваемости к приходу гостя, который вполне мог стать новым достойным членом клуба.
В воздухе витало предвкушение.
Поигрывая тяжёлой кистью на конце золотистого шнура, опоясывающего тёмно-вишнёвый бархат, Гарри Уитман нервно вертел в пальцах внушительных размеров гаванскую сигару модной марки «Hija de Cabanas у Carbajall». Полёт фантазии Було всегда был для него поводом для шуток, но отчего-то именно сегодня от беззаботности не осталось и следа. Возможно потому, что Фредди МакМёрфи был его лучшим другом, его – и больше ничьим. Об этой истории с Джоэлем, который столь удачно подвернулся Фредди как раз в момент его разлуки с Гарри, последний узнал незадолго до явления Стокера миру, в то время как детали этого путешествия уже известны были всем прочим выдающимся знакомым Фредерика. О них шептались и говорили открыто, кое-что придумывали и приукрашивали, откровенно сочиняли и правдиво отмалчивались. Гарри мучился неизвестностью. Ниже его достоинства было бы требовать ответа от самого Фрэдди, а тот не спешил откровенничать. Гарри страдал. Весь этот цирк с торжественным приёмом, организованным в честь Джоэля, начинал невероятно его раздражать.
- Жизнь – театр, а люди в нём актёры, - меланхолично процитировал он бессмертного драматурга, картинно затянувшись незажженной сигарой. После всех трудов Рафаэля гостиная и вправду напоминала сцену. Кто-то молчаливо протянул Гарри свечу – её огонёк, затрепетав, опалил кончик сигары. К мешанине запахов присоединился ещё один – запах далёких заморских стран и иссушённых злым солнцем листьев.
- Наш гость опаздывает, - спустя минуту заявил Гарри – всё прочие едва ли обращали на него внимание, угощаясь вином и шербетом, купленным Генри Соммерхолдом в азиатской лавчонке. Там же были приобретены ароматические масла, сушёные листья мяты и палочки корицы, разложенные повсюду в сатиновых мешочках.
- Сейчас лишь четверть девятого, Гарри, - заметил Уилл. – Они явятся не раньше половины.
Они. Гарри кивнул самому себе. Среди присутствующих Фредди не было, и не было не единого шанса хоть как-то обсудить с ним происходящее – пусть даже в присутствии всех остальных. Гарри прошиб холодный пот. Но только не при Джоэле! Ему необходимо было постараться и вытерпеть эту муку, дождаться, когда все разойдутся, возможно, каким-то чудом остаться с Фредди наедине… и высказать всё, что тяжким грузом лежит на душе.
Гарри осторожно, почти с нежностью сжал губами сигару, коснулся её языком, чувствуя горечь и, как ни странно, шоколад, покатал из одного уголка рта в другой, толкнул чуть глубже, почти тот час же вынул. Всем своим видом он выражал болезненное нетерпение, перемежавшееся то с возбуждением, то с меланхолией. Он был не из тех людей, которые способны терпеливо ждать, спонтанный и эксцентричный, стремительный, Гарри представлял собой скопище самых различных и часто противоположных черт, которые кипели в нём, в его крови, изматывали его, говорили его голосом мерзкие вещи, а после – просили прощения тем же самым голосом. В клубе его, как ни странно, любили. Сам того не ведая, он вносил в душное лондонское существование каплю юношеского задора с терпким, пыльным привкусом маразматического слабоумия.
О, Фредди, ну, где же ты…
Гарри порывисто вздохнул, когда заботливые руки Генри легли на его плечи, успокаивающе поглаживая.
- В этом нет ничего страшного, - проговорил тот мягким баритоном. – В этом его новом неожиданном увлечении.
Под «ним» Генри, конечно, имел в виду Фредди. Под «увлечением» - чёртового Джоэля.
- Мы все достаточно безвольны, чтобы позволить себе поддаться слабостям.
Гарри нетерпеливо оттолкнул его.
- Тебе легко говорить! – воскликнул он, в порыве чувств кусая сигару и тут же отплёвываясь. – Ты и Уилл… вы идеальны, вы прекрасны, у меня просто нет сил выразить переполняющих меня чувств возвышенным языком Шекспира или Фрэнсиса Брэт Гарта, а другого, грязного и приземлённого, вы недостойны…
Генри терпеливо переждал этот страстный пассаж, кивнув Уильяму, отсалютовавшему ему бокалом с вином с другого конца комнаты.
- Гарри, - проговорил он. – Гарри, Гарри, тебе девятнадцать, и ты горяч, так непостоянен. Витаешь в облаках. Веришь всё ещё в такие безусловные чувства. Когда же ты, наконец, образумишься и поймёшь: жизнь полна искушений, и чем ты моложе, тем сильнее ты подвержен их воздействию. Ты видишь Уилла и меня. Тебе всё чудится, что наше существование – как сказка или яркий сон, от которого ни один разумный человек не пожелал бы пробуждаться. Но ведь, признайся, где-то в глубине твоей души грызёт неутомимый жучок-древоточец – сомнение. Признайся, Гарри, не разбивай мне сердце своей наивностью.
Гарри замер, безмолвный. Он прислонился к Генри, будто к скале в бурю, и прошептал:
- Не могу.
И ещё.
- Хочу верить и дальше.
Генри покачал головой. Уилл коротко махнул ему рукой, приглашая присоединиться к угощению, но он качнул головой «не сейчас». Уилл понимающе кивнул. Они так часто понимали друг друга без слов, что почти уже не замечали разделяющих их расстояний – будь то десять футов или десять тысяч миль.
Генри взъерошил прямые и тёмные, непослушные волосы Гарри.
- Пойдём, - сказал он, - пойдём, я расскажу тебе историю о твоём старике Генри…
- Тебе двадцать пять, - парировал Уитман, сопротивляясь.
- …и о старике Билле, который однажды оставил своего старика Генри, оставил насовсем, сказал, что не вернётся, а старик Генри… Ну, что ж, старик Генри страдал. Но разве теперь он не стоит перед тобой – такой внушительный и прекрасный, несломленный? Скажи, Гарри, кого ты видишь перед собой? Человека, которому удалось совладать с жизнью и понять её причуды…
В прихожей хлопнула дверь, но свет не зажёгся.
- Это Фредди! – вскричал Гарри, позабыв и о Генри, и о Уилле, и (что представлялось событием куда большего масштаба) о незнакомом и ненавистном ему Джоэле, который так бесцеремонно ворвался в жизнь его Фредерика, вытеснив самого Гарри. – Фредди!
За ним, столь шумным и оживлённым, с покачивающимся в руках изящным масляным светильником, идеально вписывающимся в интерьер, неохотно потянулись и прочие члены клуба.
- О, Фредди! – потрясённо выдохнул Гарри, встретившись взглядом с прямой и равнодушной спиной друга, который, казалось, стоял слишком уж близко к другому молодому человеку, высокому и красивому, стоял, обвив руками его талию, спрятав лицо в мягком изгибе его плеча, укрытом тёмной тканью смокинга. Круг жёлтого света истерично качнулся, повинуясь дрожащей руке Гарри.
Все подозрения его оправдались, он глубоко вдохнул, совсем забыв о том, что сигарами ни в коем случае не затягиваются, и, с удивлением предчувствуя близкий взрыв, бросился к Фрэдди, такому холодному и отстранённому с ним, внимательному – с Джоэлем. Он резко развернул Фредерика, вложив всю свою боль – и ту, что терзала его сердце, и разгорающуюся в обожжённых, саднящих лёгких – в самый страстный поцелуй, на который он только был способен. Кажется, вокруг ахнули, но Гарри все силы приложил к тому, чтобы не сдаться раньше времени, не позволить крепкой табачной остроте помешать его дерзким планам.
Фрэдди разорвал поцелуй первым. Признаться, выглядел он порядком ошеломлённым, однако вид его никого в этой комнате не в силах был бы обмануть. Несчастный Гарри, красный, как рак, поймал пристальный взгляд Джоэля.
- Он – мой! – выпалил Гарри, прежде чем зайтись в ужасающем, надрывном кашле, который, казалось, рвал его изнутри. – Ты его не получишь!
- Гарри, - попытался, было, воззвать к его благоразумию Генри, но тот лишь отмахнулся.
- Я был здесь... всё это время… - продолжил он, прерываемый приступами удушья, - … а ты… ты просто пришёл… взялся неоткуда… и думаешь… можешь так просто… всё изменить?..
Фредди, всё ещё потрясённый этой внезапной атакой, застыл у стены, словно тень, и даже не попытался остановить Гарри, который, оттолкнув с дороги Джоэля, проворно выскочил на тёмную безлюдную улицу.
Он всё ещё чувствовал вкус сигары на языке.
- Я всё расскажу им! – закричал Гарри, прежде чем выбежать вон. – Всему «благополучному» обществу! Лондон узнает!..
Генри негромко кашлянул. Уилл мгновенно возник рядом.
- Я позабочусь о нём, - проговорил он, на ощупь хватая первую попавшуюся под руку трость. Кажется, она принадлежала Джеймсу, который остался в гостиной, недвижимый любопытством, привлечённый вином.
- Я сам, - вдруг хрипло заявил Фредди, кивнул присутствующим и вышел.
Джоэль, пригладив тёмные волосы, щегольски подкрутив тонкие усики над верхней губой, с улыбкой развёл руками.
- Кажется, нас не представили, джентльмены.
Стремительно сбежав по лестнице, доктор схватил шляпу и, не внимая вопросительным интонациям встревоженной миссис Хадсон и её подруги, стремительно же покинул дом на Бейкер-стрит. В отчаянии он оглядел улицу, не обнаружив ни следа Холмса, споткнулся о ящики неясного происхождения и метнулся наугад в переулок – как раз вовремя, чтобы заметить мелькнувшую в отдалении тень. Выбор был невелик, и доктор устремился вслед за ней, на ходу суммируя всё, что могло бы пригодиться ему в дальнейшем: в последнее время Ватсон не замечал, чтобы Холмс всерьёз увлекался морфием, как это прежде бывало, стоило лишь очередному преступнику отправиться в главную городскую тюрьму – это раз. Уже давно доктор не просыпался под ломаный, пронзительный аккомпанемент скрипки, терзаемой Холмсом – это два. Нет, конечно, позывные скрипки время от времени раздавались в стенах этого дома, но происходило это, скорее, в часы, предшествующие обеду. Кажется, таким замысловатым, но, безусловно, типичным для себя способом Холмс сообщал о том, что проголодался. Во всяком случае, после они обычно вкушали плоды кулинарных трудов хозяйки дома.
И, наконец, безумные выходки. В моменты скуки Холмсу случалось совершать совершенно безрассудные (с точки зрения доктора) поступки, чреватые неприятностями и зачастую бесцельные, в результате которых Ватсон, помимо обычных своих пациентов, получал ещё одного – всего в синяках и шишках. Однако на протяжении, по крайней мере, двух недель, никаких происшествий не случалось. Холмс ходил в театр, в ресторан, в оперу. Однажды даже удалось уговорить его посетить любительскую выставку, которой тот, к удивлению Ватсона, остался доволен. Доктор мог вздохнуть спокойно, работа спорилась, а Холмс не проявлял признаков беспокойства. Впрочем, последнее утверждение представлялось весьма спорным на фоне последних событий, поскольку именно в этот момент Ватсон преследовал собственного друга, стремительно шагающего в неизвестном направлении.
Они прошли переулком, обогнули одинокий обветшавший склад и неожиданно (по-видимому, для доктора) оказались в сердце людной, оживлённой улицы, украшенной яркими огнями, зазывными вывесками и вычурно одетыми дамами, будто бутоньерками на грязноватом лацкане истинного джентльмена с простым и скромным именем Лондон.
Несмотря на поздний час, эти люди, казалось, готовы были веселиться от всей души – то и дело слышался смех, не приглушённый ни правилами приличия, ни смехом окружающих. Щегольски одетые молодые люди звонко щелкали металлическими набалдашниками тростей по дверцам проезжающих мимо экипажей. Эта улица казалась карнавальной, цирковой, бурлескной, но совсем не опасной, что уже само по себе парадоксально указывало на её криминальный потенциал. Здесь, среди пёстрой, разношерстной толпы возможному преступнику удалось бы укрыться без труда. Ватсон мысленно похвалил себя за сделанный разумный вывод, однако Холмс продолжал свой путь, не обращая внимания на весёлые оклики молодых людей и благосклонные улыбки дам.
Маневрируя между затянутыми в шёлк и атлас, в чесучу и парчу, доктор, наконец, получил возможность разглядеть своего друга, которому в толпе тоже пришлось сбавить ход. Удивительно, но вопреки всем ожиданиям Ватсона, одет Холмс был совершенно обычным образом – знакомый доктору сюртук, знакомые же брюки, чёрная шляпа, никакого маскарада. С неугасающим оптимизмом Ватсон подумал, было, о накладном носе или хотя бы бровях, очках, любой мелочи, способной указать на дальнейшие намерения Холмса, но тот, внезапно остановив развесёлого молодчика, о чём-то спросил его, попав в круг тусклого света фонаря – и все надежды доктора рухнули.
Ничего необычного в Холмсе не наблюдалось. Ровным счётом ничего. Он был так узнаваем для самого Ватсона, что доктору даже стало немного обидно. Он вдруг заподозрил, что никакой загадки в происходящем нет, а Холмс просто самым невероятным образом вычитал в газете о приезде некой молодой особы, которая имела обыкновение появляться неожиданно и непредсказуемо в жизни гениального сыщика, врываясь в его дом, в его душу и вмешиваясь в его дела. И кем бы она могла назваться на этот раз? Далёким потомком царицы Савской, получившей в наследство огромный бриллиант или платиновое колье с восточным жемчугом? С неё сталось бы… Но провести Холмса ей бы не удалось, тот без особого труда раскрыл бы её. И что, если сыщик теперь движим любовным увлечением, а вовсе не погоней за очередной тайной? Ватсон нахмурился, досадуя на себя. Мог бы хоть захватить с собой пресловутую газету, но так торопился, так боялся упустить, что даже не подумал о возможной подсказке, таящейся на её страницах.
Шумная улица обернулась вокруг него подобно тяжёлой ткани, налетели, кружа голову, краски, звуки, и доктор, боясь упустить Холмса, с трудом выбрался из неугомонной толпы, не зная, куда бежать и где искать. Он вглядывался в лица, но не узнавал их, Холмс, мастер побега, сам того не желая, скрылся из виду, оставив Ватсона в одиночестве – и в толпе. Когда же доктору, наконец, удалось выбраться в тишину и неверный мерцающий свет, где не было ни души, он запоздало осознал, что слежка провалилась. Он топтался на месте, не зная, как поступить – вернуться ли или попытать удачу, когда низкое лондонское небо над ним громыхнуло, расколовшись под натиском зарниц. Первые мелкие капли влаги упали на землю, пятная брусчатку, обещая обратиться настоящим ливнем, и Ватсон, которому вовсе не улыбалось промокнуть до нитки, неохотно побрёл обратно, старательно обходя карнавальное сердце Лондона, которое конвульсивно билось вопреки грозе и неожиданно налетевшему с набережной ветру.
Земля под ногами стала совсем неровной, каменистой, и, дважды споткнувшись, а один раз уткнувшись ладонями в бурые комья, припорошённые дождём, Ватсон едва удержал рвущееся с языка крепкое словцо, которого, конечно, никогда не позволил бы себе высказать вслух. Острые камни доставляли ему немало хлопот, а непогода разыгралась не на шутку, дёргая за длинный конец его лёгкого шейного платка и едва не сбивая с ног. Уже подходя к дому на Бейкер-стрит, он услышал, как бьются в отчаянии погасшие фонари, грозясь оборвать металлические цепи, сдерживающие их бурный нрав. В окнах не горел свет. Очевидно, миссис Хадсон испугалась грозы, но вместо того, чтобы зажечь побольше свечей, она погасила все и, вероятно, успела потушить камин в комнате Холмса. А доктор так надеялся просушить промокшую обувь – вода лилась стеной, не жалея ни бродяг, ни порядочных джентльменов. Наверняка, подумал Ватсон, и театральное действо на карнавальной улице поутихло, сломленное дождём.
Войдя в прихожую, доктор медленно поднялся по лестнице, с трудом находя в темноте ступень за ступенью, когда услышал благословенный треск сухих поленьев в очаге – хозяйка дома, очевидно, не решилась навести предгрозовой порядок во владениях своих квартирантов.
Радостно Ватсон распахнул дверь, вполне уверенный в том, что Холмс просто не мог успеть на Бейкер-стрит раньше него самого. Покинутые кресла были пусты, только газета куда-то исчезла. Впрочем, поначалу доктор не обратил на это никакого внимания, протянув руки к огню – ладони саднили, влажный сюртук наливался жаром. Следовало бы переодеться ко сну, но доктор был твёрдо намерен дождаться Холмса и прояснить сложившуюся ситуацию. Он смотрел и смотрел на огонь, упорно ощущая спиной чужой взгляд, но так и не отважился повернуться.
- Какая любопытная грязь у вас на ботинках, доктор, - негромко проговорил знакомый голос с хрипотцой. - Красная глина. Строительные работы на Флит-стрит?
Ватсон вздохнул. Ему никогда не удалось бы перехитрить своего друга, не суждено было, но он вскочил, движимый смешанными чувствами, требующими от него немедленных действий.
- Так и есть, - с некоторым вызовом признал он очевидное. – Вам интересно, чем я там занимался?
- Отчего же, - отмахнулся Холмс, потянувшись к скрипке, будто страшная гроза, плод висевшей над городом духоты, вдохновила его на исполнение безумного ночного концерта. – Я и так знаю. Следили за мной.
Из глубокого кармана его брюк выглядывал белый бумажный уголок.
- Не слишком успешно, однако, - пробормотал Ватсон, подбросив щепок в огонь, и замолчал в ожидании продолжения.
Бездумно дёргая тонкие струны, извлекая на свет тусклые звуки, Холмс уселся в привычное кресло и вынул трубку. Говорить он не спешил, задумчиво посасывая мундштук, но доктор прохаживался по комнате, нарушая его медитацию.
- Сядьте же, наконец, Ватсон! – не выдержав, воскликнул Холмс, отбросив скрипку. Та же, жалобно звякнув, приземлилась неподалёку от наиболее шаткой стопки книг, которая, качнувшись, развалилась на части, произведя значительный шум, что не могло не потревожить чуткий сон миссис Хадсон. Доктор, прислушавшись к едва различимой в голосе друга мольбе, устроился на подлокотнике, нетерпеливо скрестив руки на груди. Холмс закинул ногу на ногу, задумчиво потирая подбородок.
- Думаю, забота обо мне самым замечательным образом оправдывает вашу слежку, - глубокомысленно заявил он.
Доктор едва не задохнулся от возмущения. В глубине души он, как порядочный, не понаслышке знакомый с правилами хорошего тона гражданин, чувствовал вину за то недоверие, которое он проявил по отношению к другу, однако Холмс готов был _оправдать_ его. Оправдать! Как преступника!
- И я могу принять ваши действия, - продолжал тот, не замечая горящего взгляда доктора. – Нет, я, пожалуй, даже должен быть вам за них признателен…
- Вы, Холмс, неисправимы, - устало перебил его доктор, и между ними вдруг повисла тишина.
Такую тишину Ватсон по праву не любил, она не значила ничего важного – не рисовала обиду, не ознаменовывала равнодушие, не балансировала на грани смеха. Такая тишина наступала, когда им не о чём больше было говорить, но в этот отдельно взятый поздний вечер она лишь сбивала с толку, поскольку недосказанность правила бал в затопленной каминным теплом комнате, но тишина будто намекала – на сегодня беседе конец. Провести ночь в неведении представлялось Ватсону худшей из перспектив.
- Признайте, друг мой, что мы стоим друг друга, - негромко заметил Холмс, отложив трубку, и принялся нарочито медленно, со значением разворачивать освобождённую из карманного плена газету. Он не смотрел на доктора, не смотрел даже в его сторону, но Ватсон прекрасно осознавал, что это представление предназначается ему, и всеми силами сдерживал рвущиеся на волю вопросы. Безуспешно пытался он напустить на себя незаинтересованный вид, но такому прямому и честному человеку совсем не просто было преуспеть в столь хитром деле.
- В последние годы издательские дома стали чрезвычайно экономить на производстве, - немного отрешённо проговорил Холмс. – Вам наверняка случалось видеть подобные экземпляры, отпечатанные на тонкой папиросной бумаге – такая рвётся при первом же неосторожном движении. Что и говорить, ход удивительно неудачный, ведь газеты не исполняют лишь мгновенную развлекательную функцию, в них пишется история, пускай порой и изрядно приукрашенная…
- У вас в руках Times, Холмс, они не скупятся на хорошую бумагу, - заметил доктор.
- Вы совершенно правы. Однако и это создаёт дополнительные неудобства для читателя – цена за штуку вдвое выше средней, к тому же, частные объявления оплачиваются по двойному тарифу. А это значит…
- А это значит, - с энтузиазмом продолжил за него Ватсон, - что разместивший объявление в Times может позволить себе подобные траты.
- Что ещё более важно, выбрав именно это издание, автор надеялся, что оно попадётся на глаза людям определённого социального круга. Благородным читателям. Таким, например, как мы с вами.
При этих словах Ватсон нахмурился. Холмс мог похвастаться исключительной находчивостью.
- Но попалось оно на глаза _вам_, - внёс доктор поправку. – Вам, а не «нам».
Холмс коротко выдохнул, будто беззвучно усмехнулся.
- «Вам» означает «нам», не правда ли, Ватсон?
Тот мысленно проследил весь путь преследования и пожал плечами.
- Кажется, в этот раз вы справились без меня, - с напускным спокойствием заметил он.
Холмс недовольно поёрзал в кресле.
- Я ничего не планировал, - заявил он. – Это вышло случайно. А вы, мой дорогой друг, так безмятежно спали, что я не хотел вас тревожить…
Ватсон невольно задумался над сказанным – и почему же Холмс был так заинтересован в спокойном сне доктора? Закономерным было бы предположить корыстный мотив в действиях сыщика, однако именно в данной конкретной ситуации Ватсон предпочёл бы поверить в искренность намерений Холмса.
- …признайте, это был единственно возможный разумный выход. Я рассчитывал вернуться гораздо раньше, чем вы успели бы проснуться. И вот тогда я непременно посвятил бы вас во все детали дела.
- Дела, - многозначительно повторил Ватсон.
- Именно. Однако вы меня перехитрили. Но это всё без толку, Ватсон, поскольку ни ваша слежка, ни моя ночная вылазка не принесли достойных результатов. Так что – вы ничего не упустили, доктор. И не упустили бы, останьтесь вы здесь, вместо того чтобы совершать свой поздний променад под дождём.
- Расскажите толком, - потребовал Ватсон
В свете камина вновь появилась знаменитая трубка сыщика. Очевидно, табака у Холмса не оказалось, поскольку утруждать себя он не стал, а просто сунул её в рот, пустую, что выглядело комично и странно одновременно.
- Не так давно, дней десять назад, - начал свой рассказ Холмс, и Ватсон мысленно отметил, что не ошибся в своих наблюдениях за поведением друга, который явно не выглядел подавленным, как это обычно бывало в затяжные бездельные недели, - со мной связался человек по имени Мортимер Уитман, попросив о встрече. Записку я обнаружил в сложенной газете, намеренно позабытой у дверей нашего дома.
Нашего дома, мысленно проговорил Ватсон, медленно, будто пробуя на вкус. Удивительная манера всё обобщать.
- Признаться, просьба меня удивила. Вы знаете этого джентльмена, Ватсон?
- Впервые слышу о нём.
- Он весьма обеспеченный молодой человек лет двадцати пяти, имеет связи в правительстве, но предпочитает не афишировать их. К тому же, занят торговым делом – покупает и продаёт большие партии гаванских сигар отменного качества. Снабжает практически все лондонские клубы: его сигары курят министры, друзья министров и прочие власть имущие.
- У него пропала тонна дамских сигарилл? – улыбнулся Ватсон, впервые за этот вечер. Стоило бы хоть как-то проучить сыщика, по чьей милости он промок с головы до ног. И, кстати, посиделки у камина вовсе не гарантировали того, что утро не встретит его полноценным и полнокровным насморком.
- Вы понимаете, друг мой, что этим предположением почти оскорбляете меня? – повернулся к нему Холмс. По выражению его лица невозможно было понять, действительно ли он обижен или лишь притворяется.
- Вполне, - дерзко откликнулся доктор. Он всё же не мог до конца избавиться от переполнявшей его досады.
- Впрочем, неважно, мы отвлекаемся, а время далеко за полночь, - резко оборвал эту линию разговора Холмс. И продолжил, - у Мортимера есть младший брат. Вы, должно быть, и не представляете, что это значит, Ватсон.
- Не забывайте, что и у меня есть брат.
- Старший, если не ошибаюсь? Это совсем другое дело. Повторюсь – вы, должно быть, не имеете понятия, что это значит – иметь младшего брата.
- Сомневаюсь, Холмс, что и вам это известно. Ведь, как и в моём случае, младшим являетесь именно вы, - в тон ему проговорил доктор.
- Однако мы с вами говорим о разных вещах. Я убеждён, что вы были примерным ребёнком, друг мой. У меня же, поверьте, есть некоторые соображения по поводу _несносных_ младших братьев, - возразил Холмс. - Спустя все эти годы я могу представить себя на месте Майкрофта, взглянуть на происходящее с его стороны. Старшим братьям на роду написано присматривать за младшими. Порой это доставляет немало хлопот.
Он замолчал ненадолго, словно вспомнил некий эпизод из своей жизни, связанный с братом. Возможно, подумал Ватсон, он и вправду делал жизнь Майкрофта не в меру насыщенной.
- Итак, младший брат, - спустя некоторое время повторил Холмс. – Младший брат Гарри. Порывистый юнец, который живёт на попечении Мортимера, при этом считая себя совершенно свободным в действиях, зачастую отдающих безумием.
Ватсон бросил задумчивый взгляд на огонь.
- Такую характеристику вы получили от его старшего брата? – поинтересовался он. – Весьма нетипично, вы не находите? Обычно любящие родственники стараются смягчить даже самые ужасные недостатки своих питомцев. Не думаю, что Майкрофт обвинил бы вас в эксцентричности, скорее…
- Речь сейчас не обо мне, - перебил его Холмс, отчего-то уязвлённый этим замечанием. – И, конечно, Мортимер описал Гарри совершенно иначе. Он сказал, что мальчик добр к окружающим, раним и чувствителен, ввиду чего склонен к чрезмерной эмоциональности, необдуманным поступкам и резким суждениям. Но всё это он списывает на его юный возраст.
- Вы изрядно исказили его портрет.
- Ничуть. Всё те, кого мы привыкли считать «ранимыми и чувствительными», часто пользуются этим в своих целях, старательно поддерживая образ беззащитности перед лицо суровой действительности. Мортимер изрядно ослеплён. Его брат с лёгкостью манипулирует им.
- Ваше недоверие к людям порой пугает, - усмехнулся Ватсон.
- Моё недоверие основано на собственном опыте, - прохладно заметил Холмс и вновь замолчал. Кто знает, о чём он думал, но доктор, проведя достаточно времени под одной крышей с этим человеком, позволил себе выдвинуть смелое предположение, началом которому стала выведенная самим же Холмсом родственная параллель. Ватсон немногое знал о детстве и юности друга, но в состоянии был догадаться, что, проведя всю свою жизнь в статусе младшего брата, тот с лёгкостью мог бы перечислить обычные ухищрения, которые используют младшие братья в своих отношениях со старшими, а также их неизбежные и зачастую драматичные последствия. Возможно, именно это сыщик подразумевал, говоря о «собственном опыте».
- Что же произошло с Гарри? Я не ошибся, ведь именно он – главная фигура в этой истории?
- Так и есть. Встретившись с Мортимером, я получил от него эту фотокарточку, а также узнал, что его ненаглядный младший брат пропал без вести пару недель назад.
- Пару недель? – с удивлением протянул Ватсон, разглядывая небольшое изображение, тёмное и неясное. Двое молодых людей со светлыми волосами, неуловимо похожие друг на друга, улыбались в лицо доктору. Тот, что пониже, выглядел младше, из чего Ватсон и сделал соответствующие выводы. В Гарри он мог наблюдать известную живость и азарт молодости. При мысли о том, что этого человека могло и не быть в живых, Ватсон поёжился. – Он мог бы обратиться к вам спустя полгода, для наименьшей вероятности счастливого исхода дела.
- И я подумал о том же. Однако Уитман признался, что Гарри неоднократно сбегал из дому с некими друзьями – по разным причинам – из-за ссор, непонимания, всего прочего, о чём говорят в таких случаях молодые люди подобного склада, но возвращался, как только у него заканчивались деньги. Обычно это длилось не дольше трёх-четырёх дней – Гарри был мастером по проматыванию внушительных сумм. Но в этот раз его прогулка затянулась. Честно признаюсь, дело показалось мне безнадёжным – никаких улик, подозрений и предпосылок. В последнее время, ещё до исчезновения, в жизни Гарри что-то не ладилось – он ходил мрачнее тучи, ни с кем не разговаривал, даже потерял в весе. А после пропал. Ни следа.
- Однако вам всё-таки удалось кое-что обнаружить, - с любопытством заметил доктор.
- Можете не сомневаться в этом, Ватсон. Даже в самых глухих делах есть свои зацепки, важно лишь их отыскать. В своём разговоре со мной Мортимер обмолвился об одном клубе, который время от времени посещал его брат. Клуб был известен Мортимеру, поскольку его сигары пользовались у посетителей заведения большим спросом. Он бывал там однажды и поразился весьма необычной обстановке. Это закрытое мужское общество, которое носит название Клуба настоящих джентльменов. После его посещения Мортимер категорически запретил Гарри там появляться.
- На то были серьёзные причины?
- Ещё какие. Вы, должно быть, не знаете о том, что подобные клубы возникают по всей стране, я слышал, что в Бирмингеме, Портсмуте и Брайтоне они уже действуют на протяжении некоторого времени. К сожалению, мне не удалось пробраться внутрь лондонского, все окна были тщательным образом заперты, но скажу вам – место, безусловно, заслуживает пристального внимания.
- И в чём же его особенность?
Холмс кашлянул и чуть запрокинул голову, глядя на Ватсона испытующе. Под пристальным взглядом его тёмных глаз доктор почувствовал себя неуютно.
- Подобные заведения, друг мой, объединяют мужчин вполне особого типа, - не прерывая зрительного контакта, сообщил сыщик. - Они изящны, могут похвастаться отменными манерами, тягой к сомнительным удовольствиям и совершеннейшей неприязнью к женскому полу.
- Женоненавистники?
- Я думаю, это слово описывает их не совсем точно. Точнее, крайне односторонне. Кроме своей неприязни к женщинам они могу также похвастаться весьма специфическим интересом к мужчинам. Таких часто называют мужеложцами…
- Или содомитами, - мрачно добавил Ватсон.
- Вижу, вас эти слова тревожат, - с намёком на насмешку заметил Холмс.
- Скорее, вызывают дурные предчувствия.
- Но вы ведь доверяете мне?
- Вынужден признать. Но продолжайте.
- Я долго ждал появления хоть какой-нибудь зацепки, пока не наткнулся на это, - Холмс пролистал исчёрканную газету, дойдя до предпоследней страницы, и зачитал, - «Открытый вечер в закрытом клубе. Приглашаются все желающие, знакомые с правилами приличия, но по природе своей не желающие их исполнять». Как вам это, Ватсон? А, вот ещё: «Дамам категорически разрешено остаться дома». Весьма полезное замечание и очевидный знак. Теперь-то вы понимаете, Ватсон, что в этом деле ваша помощь мне просто необходима. Несчастный Гарри пропал без вести по неизвестным мне причинам. Возможно, мальчика уже нет в живых. И если этот пусть и содомитский клуб окажется сатанинским, мне придётся туго.
Доктор напряжённо молчал.
- Ведь я не отправлюсь туда в одиночку, разве вы позволите такому произойти?
Доктор молчал. Холмс внимательно наблюдал за ним. В девяти из десяти случаев он бывал уверен в том, что выиграет, но всё же десятый случай имел равные права на существование, хоть никогда доселе ими и не пользовался.
- Ваша естественная тяга к приключениям, друг мой, не оставит вас в покое, - с расстановкой проговорил сыщик, нашарив на полу позабытый смычок и указав им в направлении Ватсона.
- Моя естественная тяга к приключениям имеет свои пределы!.. – вспылил тот. За окном неожиданно громыхнуло – впервые за весь их разговор. Гроза отступала, остался лишь проливной дождь, который с завидным упорством бил по пустынному тротуару, грозясь затопить Лондон по самую макушку флигелей.
Холмс мысленно считал от ста – и обратно, вторил каждой пролившейся на землю капле влаги.
- И что же мне придётся делать? – в конце концов, сухо осведомился доктор.
За окном сверкнуло тускло, но триумфально.
- Всего лишь вести себя определённым образом, - быстро пробормотал сыщик, всеми силами пытаясь скрыть то, что может таиться за этой на первый взгляд невинной фразой.
- Каким образом? – доктор всё же обладал невероятно острым слухом.
- Подобающим заведению, - вынужден был признаться Холмс, с трудом удерживаясь от насмешки. – Например, оказывать мне всяческие знаки внимания, придерживать за талию, не позволяя при этом руке соскользнуть ниже, но всем своим видом выражая остроту подобного желания.
Ватсон вспыхнул.
- У вас извращённое воображение, Холмс, - гневно проговорил он, отстраняя смычок. – Советую вам прекратить шутить столь фривольно.
В глазах гениального сыщика притаилась улыбка. Роль провокатора ему удавалась играть восхитительно.
- «Мы» значит «мы», - проговорил он, неуловимо изменив привычную фразу, тем самым подчёркивая предназначенное судьбой. – Вам не удастся отпустить меня одного, доктор.
Тот отвернулся к антрацитно-черному окну, заложив руки за спину.
- Нет, не удастся, - глухо подтвердил он, не поворачиваясь.
Сыщик победно вскинул смычок.
- Так вы со мной, Ватсон?
Громыхнуло ещё раз – в отдалении.
- Холмс, вы забываете, что я не только врач, но и бывший военный. И это…
- …безусловно, вам не к лицу. Но вы со мной?
Ватсон обречённо вздохнул и кивнул.
- Как я выгляжу, Ватсон? – обратился к доктору Холмс следующим вечером, когда они готовились к «выходу в свет». После бессонной ночи оба встали чрезвычайно поздно и, чтобы не опоздать, сразу же после чая отправились переодеваться. К удивлению Ватсона, сыщик подошёл к процессу со всей серьёзностью – он придирчиво выбирал каждую деталь «туалета», не преминув при этом «позаимствовать» кое-что и из гардероба доктора.
- А вы, Холмс, тот ещё денди. Никогда не подумал бы, что вы следите за модными тенденциями, - не смог удержаться от комментария Ватсон.
Впрочем, сыщик, озабоченный проблемой выбора шейного платка, на мягкий сарказм в голосе друга внимания не обратил.
- Джентльмены, которых мы встретим сегодня, не терпят небрежности, - не без сожаления отметил он, тщательно зачёсывая назад непослушные волосы. – И раз уж мы направляемся прямиком в «осиное гнездо», не мешает как следует замаскироваться.
Он задумчиво оглядел себя с ног до головы и лихо надвинул шляпу на глаза. По-видимому, маскарад, даже такой элегантный, был для него не более чем развлечением, как и вся предстоящая операция. Для доктора же, однако, всё представлялось в совершенно ином свете. Подготовка к вечернему выходу ненадолго отвлекла его мысли от главного, тревожного, но воспоминания о прошлой ночи быстро вернулись, подкреплённые встречей полуторачасовой давности. С самого его пробуждения Холмс выглядел непозволительно бодрым.
- Ватсон, как спалось? Кошмары не мучили? – вместо приветствия насмешливо осведомился он, когда они, едва проснувшись, столкнулись на лестнице. – Или же тяжкие раздумья об очередном сомнительном деле, в которое втянул вас ваш покорный слуга, не позволили вам уснуть? Кажется, я видел отблеск света в вашем окне, когда выводил Глэдстоуна на рассветную прогулку.
- Я спал превосходно, - отрезал доктор, кривя душой. Он и вправду почти не сомкнул глаз. Всё думал о том, на что согласился не иначе как в состоянии помутнённого рассудка. Теперь же отступать было поздно. Он дал обещание и, как истинный джентльмен, был должен его исполнить. В сознании Ватсона мелькнула краткая мысль о том, что порядочными людьми (к которым он скромно причислял и себя) легко управлять – ничего существенного предпринимать не нужно, они сделают всё сами – и угрызениями совести помучаются, и спину прикроют. А после возьмут на себя вину за все мелкие неурядицы, которые таинственным образом вплелись в канву жизни.
- А что, если обойтись вовсе без платка? – задумчиво пробормотал под нос Холмс, одним движением срывая с шеи вышеозначенный предмет гардероба. – Расстёгнутый ворот рубашки скажет всё сам за себя.
- Любопытно, - рассеянно проговорил доктор, не слушая.
- Я свободен, я расслаблен, я здесь, чтобы хорошо провести вечер, - озвучил свою версию расстёгнутого ворота Холмс. – Есть предложения?
- Предлож… Что? – воскликнул доктор, внезапно уловив смысл происходящего.
Холмс повернулся к нему.
- Слишком вызывающе, вы полагаете? – совершенно серьёзно осведомился он.
Ватсон придирчиво осмотрел друга с ног до головы. Что и говорить, выглядел он превосходно.
- Думаю, в приличном обществе такое бы не одобрили, - наконец, с некоторым сомнением заметил доктор, отчего-то взявшись пересчитывать пуговицы на рубашке Холмса. Выходило ровно семь. Семь представлялось Ватсону счастливым числом. Пожалуй, Холмсу всё же следовало знать меру расстёгнутым.
- Но мы-то с вами, друг мой, направляемся в общество совершенно не приличное, - пожал плечами сыщик, поймав задумчивый взгляд Ватсона, обращённый к его подбородку – или же ниже, и глаза его хитро блеснули.
- Постойте-ка! – воскликнул Холмс, так что доктор подпрыгнул в кресле. – Запомните это выражение лица, мой дорогой Ватсон, запомните, как напрягались и расслаблялись ваши мимические мускулы, как хмурились ваши брови и замирали уголки губ.
Озадаченный доктор не сказал ни слова, и Холмс нашёл нужным пояснить.
- Именно так вам следует смотреть на меня, когда мы окажемся в Клубе. Тогда уж нас точно никто не заподозрит в шпионаже, - шутливо заявил он и был таков – отправился вниз, к миссис Хадсон, чтобы нарушить её вечерний покой требованием ещё одной кружки горячего свежего чая.
Досадливо морщась, Ватсон последовал за ним на лестничную площадку.
- Во сколько принято приходить в такие, хм.. заведения? – громко спросил он, опасно перегнувшись через перила.
- Полагаю, не раньше восьми, - донеслось в ответ.
Доктор принял мужественное решение немного вздремнуть, старательно отбиваясь от назойливых подозрений. Чему быть, того не миновать. Неразумным было бы пытаться исправить неизбежное.
Во сне Ватсон видел Индию. Индия цвела лазурью, киноварью и терракотой. В Индии горел мягкий приглушённый свет.
Продолжение в комментариях
Автор: Reno aka Reno89
Пейринг: Холмс/Ватсон
Жанр: slash, drama
Рейтинг: R
Дисклаймер: всё, что мне не принадлежит, мне не принадлежит
Саммари: о том, как воспоминания из прошлого находят отражение в настоящем
Статус: закончен, выкладка по мере вычитки
Примечание: насколько мне известно, Уилл, Уильям и Билл – вариации одного имени, в данном случае, так называют одного и того же персонажа. Таймлайн размытый, Мэри не присутствует
Комментарии: смелые теории, непроверенные факты, выдуманные жизни. Возможны исторические неточности. Спасибо за внимание.
Я не нахожу ничего интересного для себя на этой земле.
Шерлок Холмс 2009
Когда заканчивалось одно дело, а до другого было почти как до горизонта по вересковой пустоши, что делит поровну дымчатое небо и туманные земли, – бежишь, бежишь за ним, но он лишь оказывается с каждым новым шагов всё дальше – Ватсон готовился к худшему. И всякий раз ему с завидной точностью удавалось предсказать наиболее печальные последствия бездействия, только вот гордиться, очевидно, было нечем.Когда заканчивалось одно дело, а до другого было почти как до горизонта по вересковой пустоши, что делит поровну дымчатое небо и туманные земли, – бежишь, бежишь за ним, но он лишь оказывается с каждым новым шагов всё дальше – Ватсон готовился к худшему. И всякий раз ему с завидной точностью удавалось предсказать наиболее печальные последствия бездействия, только вот гордиться, очевидно, было нечем. То тёмное, чем только может похвастаться природа человека, обладающего, к тому же, весьма нетривиальным разумом, являло себя во всей красе ежедневного саморазрушения, ненавистного Ватсону по большей части потому, что он не представлял, как с ним бороться. Вернее, беспроигрышный способ был отлично ему известен – новая загадка, один из секретов мироздания, не меньше – однако эти строптивые дамы (загадки) и джентльмены (секреты) нечасто баловали доктора своим вниманием, поэтому он положительно не представлял, чем встретит его новое утро – ужасной головной болью, очередным нервным расстройством миссис Хадсон или же невыносимой тяжестью в бессонном взгляде друга.
Однако в этот раз жизнь отчего-то вышла из привычного русла, разлилась и затопила вересковые пустоши, а горизонт, всё столь же равнодушный к молчаливым страданиям Ватсона, оказался вдруг неуловимо ближе, маня, словно мираж в пустыне, прозрачно намекая на то, что все догадки и предположения вполне могут оправдаться.
Они давненько не разжигали камин – лето выдалось на редкость душное, готовое вот-вот пролиться дождём, но всё медлящее. А в этот вечер кому-то из них вдруг пришла в голову мысль, что огонь станет уместным дополнением к немногословной беседе. Пламя ненавязчиво потрескивало, касаясь чугуна и – робко - подошв докторских ботинок острыми яркими язычками, прогоняло рвущийся в приоткрытое окно лондонский вечер и озаряло захламлённую комнату Холмса неверным, прерывистым, но очень уютным светом. В этом свете привычные вещи, казалось, обретали новый смысл – точные приборы сулили Ватсону грандиозные открытия, в углах, за спинками древних, обитых вытертым временем велюром кресел, за кипами плотных бумажных схем, начертанных размашисто, смело, за тяжёлыми пыльными шторами прятались тайны.
Да, душное выдалось лето. Ватсон придвинулся чуть ближе к огню – теперь, спустя четверть часа казалось, будто за окном, в неторопливом и вязком тепле, уже совсем не так уж жарко, как в комнате, у камина. В дюйме над грубым дощатым полом, едва проглядывающем в прорехи меж сваленных в страшном беспорядке карт и планов, и книжных кип, и пустых склянок, скользил, играя мятой шелухой жизненно необходимых вещей, сквозняк, тревожил старую рану Ватсона и забирался за ворот просторной рубахи Холмса. Доктор привстал, чуть сдвинув кресло, сильнее развернул его к огню, чтобы погреть больную ногу, и сел, склонившись к подлокотнику, устроив голову в удобной получаше ладони. Страницы вечерней газеты шелестели, убаюкивая.
Как Лондон бы ни старался, ему никогда не хватало сил разродиться настоящим, сияющим в ослепительной синеве солнцем, незамутнённой утренними туманами жары и терпким вином пряных ароматов – можжевельник, чёрное дерево, сандал…
В году 1878 Индия пахла именно так, и было там действительно жарко. Так жарко, что пот тёк ручьями, а льняные одежды почти не спасали от сухого, дурманящего воздуха. Этот год Ватсон запомнил на всю жизнь – он стал переломным в его судьбе, предельно чётко разделив мирное существование, врачебную практику, гордость за себя и своих пациентов и кровавую бойню войны, в которой уже нечем было гордиться – ни излеченными хворями, не вправленными переломами, ни сшитыми впопыхах ранами. Увечья коренились глубоко в душе каждого, кто прошёл по пустынным дорогам, всколыхнул серый песок. Но всё же, доктор вздохнул поглубже, всё же нагпурские орхидеи за окном его крохотной квартирки в мансарде пахли чудесно, свежо и прекрасно, будто и не было никакой войны к северо-западу от терракотовых земель. Будто сам доктор никогда не принимал в ней участия. Только ноющая боль изредка напоминала об этом, но прогнать её было проще простого – всего лишь усесться почти вплотную к огню, не обращая внимания на суетливые шорохи и приглушённое бормотание, которое всегда сопровождало подобные вечера – вооружившись карандашом, Холмс отмечал наиболее любопытные заметки последней полосы. Он не раз признавался, что чувствует себя при этом крайне глупо, поскольку мелочность подобных «дел» прекрасным образом была ему известна, но продолжал нехитрое занятие в тщетной попытке развеять скуку. Ватсон дремал. Уж слишком нечасто удавалось сыщику добыть хоть что-нибудь стоящее из ребусов строк и шарад междустрочия.
Где-то у реки нестройным хором пели изрядно подвыпившие рабочие, занятые на строительстве нового подвесного моста. Этажом ниже миссис Хадсон негромко переговаривалась с приятельницей, заходившей время от времени на чай. Где-то по левую руку, совсем близко, Холмс напряжённо насвистывал незамысловатый мотив. Всё шло своим чередом, поэтому доктор позволил сну утянуть себя чуть глубже в тёмные глубины, закружить и, не отпуская, окунуть в круговорот воспоминаний. Яркие и тревожные образы затопили сознание Ватсона, привычные образы, которые со временем потускнели и утратили свою прежнюю власть, но продолжали возвращаться вопреки желаниям доктора.
Душный воздух пришёл в движение, заколебался, коснулся тёплым дыханием щеки доктора. Повернулась латунная ручка. Трижды предательски скрипнула лестница и парадная дверь, распахнувшись, впустив в прихожую напоенный влагой в преддверии близкой грозы вихрь, закрылась со стуком, от которого доктор, вздрогнув, открыл глаза, устало потирая лоб. Этим вечером, кажется, ему не суждено было заснуть, очнувшись вдруг (весьма привычным образом) в беспробудной темноте прогоревших поленьев под негромкие перекаты храпа Холмса, давным-давно перебравшегося в постель. Ватсона прежде всегда удивляло, почему для его друга, нередко резкого и порывистого как в мыслях, так и в действиях, проблемой становилась столь незначительная мелочь, с которой он не в силах был справиться. Казалось бы, не могло быть ничего проще – растолкав Ватсона, выпроводить его вон, по коридору и направо, в опрятность и организованность, в его собственную аккуратно застеленную кровать. На памяти доктора такого не случалось ни разу, что само по себе формировало привычку, в своём отношении к которой доктор вовсе не был уверен. Привычка оказалась «вещью в себе», и невольно требовала разгадки.
Так или иначе, обычному ходу вещей, пожалуй, пришёл конец.
Холмса и след простыл. В пустом кресле валялась выпотрошенная, разоблачённая, разобранная «по косточкам» газета.
В комнате с задрапированными тяжёлым бархатом окнами царил полумрак. Тонкий аромат дорогих сортов табака витал в воздухе, мешаясь с тяжёлым, пряным запахом благовоний. Компания молодых людей давным-давно разбилась на малые группки, которые обосновались тут и там – повсюду, где только можно было найти мягкие пуфы, восточные сладости и спасительную густую тень, скрывавшую от посторонних взглядов. Конечно, здесь они были все свои, и каждый знал, что происходит или могло бы происходить в том или ином тёмном углу, но сегодня – и это был значительный и важный вечер – мистер Фредерик МакМёрфи, для друзей – Фредди, представлял Клубу настоящих джентльменов своего нового приятеля Джоэла Стокера, с которым судьба свела его в изнурительном путешествии к берегам Америки, тем самым изрядно подсластив одинокие вечера молодого человека. По словам Фредди Джоэль был «весьма находчивым, блистательно остроумным и невероятно нужным их обществу человеком». Мсье Рафаэль Було, личность богемная, свободный художник, не признающий ограничений тела и души, решительно взялся за декор, преобразив гостиную почти до неузнаваемости к приходу гостя, который вполне мог стать новым достойным членом клуба.
В воздухе витало предвкушение.
Поигрывая тяжёлой кистью на конце золотистого шнура, опоясывающего тёмно-вишнёвый бархат, Гарри Уитман нервно вертел в пальцах внушительных размеров гаванскую сигару модной марки «Hija de Cabanas у Carbajall». Полёт фантазии Було всегда был для него поводом для шуток, но отчего-то именно сегодня от беззаботности не осталось и следа. Возможно потому, что Фредди МакМёрфи был его лучшим другом, его – и больше ничьим. Об этой истории с Джоэлем, который столь удачно подвернулся Фредди как раз в момент его разлуки с Гарри, последний узнал незадолго до явления Стокера миру, в то время как детали этого путешествия уже известны были всем прочим выдающимся знакомым Фредерика. О них шептались и говорили открыто, кое-что придумывали и приукрашивали, откровенно сочиняли и правдиво отмалчивались. Гарри мучился неизвестностью. Ниже его достоинства было бы требовать ответа от самого Фрэдди, а тот не спешил откровенничать. Гарри страдал. Весь этот цирк с торжественным приёмом, организованным в честь Джоэля, начинал невероятно его раздражать.
- Жизнь – театр, а люди в нём актёры, - меланхолично процитировал он бессмертного драматурга, картинно затянувшись незажженной сигарой. После всех трудов Рафаэля гостиная и вправду напоминала сцену. Кто-то молчаливо протянул Гарри свечу – её огонёк, затрепетав, опалил кончик сигары. К мешанине запахов присоединился ещё один – запах далёких заморских стран и иссушённых злым солнцем листьев.
- Наш гость опаздывает, - спустя минуту заявил Гарри – всё прочие едва ли обращали на него внимание, угощаясь вином и шербетом, купленным Генри Соммерхолдом в азиатской лавчонке. Там же были приобретены ароматические масла, сушёные листья мяты и палочки корицы, разложенные повсюду в сатиновых мешочках.
- Сейчас лишь четверть девятого, Гарри, - заметил Уилл. – Они явятся не раньше половины.
Они. Гарри кивнул самому себе. Среди присутствующих Фредди не было, и не было не единого шанса хоть как-то обсудить с ним происходящее – пусть даже в присутствии всех остальных. Гарри прошиб холодный пот. Но только не при Джоэле! Ему необходимо было постараться и вытерпеть эту муку, дождаться, когда все разойдутся, возможно, каким-то чудом остаться с Фредди наедине… и высказать всё, что тяжким грузом лежит на душе.
Гарри осторожно, почти с нежностью сжал губами сигару, коснулся её языком, чувствуя горечь и, как ни странно, шоколад, покатал из одного уголка рта в другой, толкнул чуть глубже, почти тот час же вынул. Всем своим видом он выражал болезненное нетерпение, перемежавшееся то с возбуждением, то с меланхолией. Он был не из тех людей, которые способны терпеливо ждать, спонтанный и эксцентричный, стремительный, Гарри представлял собой скопище самых различных и часто противоположных черт, которые кипели в нём, в его крови, изматывали его, говорили его голосом мерзкие вещи, а после – просили прощения тем же самым голосом. В клубе его, как ни странно, любили. Сам того не ведая, он вносил в душное лондонское существование каплю юношеского задора с терпким, пыльным привкусом маразматического слабоумия.
О, Фредди, ну, где же ты…
Гарри порывисто вздохнул, когда заботливые руки Генри легли на его плечи, успокаивающе поглаживая.
- В этом нет ничего страшного, - проговорил тот мягким баритоном. – В этом его новом неожиданном увлечении.
Под «ним» Генри, конечно, имел в виду Фредди. Под «увлечением» - чёртового Джоэля.
- Мы все достаточно безвольны, чтобы позволить себе поддаться слабостям.
Гарри нетерпеливо оттолкнул его.
- Тебе легко говорить! – воскликнул он, в порыве чувств кусая сигару и тут же отплёвываясь. – Ты и Уилл… вы идеальны, вы прекрасны, у меня просто нет сил выразить переполняющих меня чувств возвышенным языком Шекспира или Фрэнсиса Брэт Гарта, а другого, грязного и приземлённого, вы недостойны…
Генри терпеливо переждал этот страстный пассаж, кивнув Уильяму, отсалютовавшему ему бокалом с вином с другого конца комнаты.
- Гарри, - проговорил он. – Гарри, Гарри, тебе девятнадцать, и ты горяч, так непостоянен. Витаешь в облаках. Веришь всё ещё в такие безусловные чувства. Когда же ты, наконец, образумишься и поймёшь: жизнь полна искушений, и чем ты моложе, тем сильнее ты подвержен их воздействию. Ты видишь Уилла и меня. Тебе всё чудится, что наше существование – как сказка или яркий сон, от которого ни один разумный человек не пожелал бы пробуждаться. Но ведь, признайся, где-то в глубине твоей души грызёт неутомимый жучок-древоточец – сомнение. Признайся, Гарри, не разбивай мне сердце своей наивностью.
Гарри замер, безмолвный. Он прислонился к Генри, будто к скале в бурю, и прошептал:
- Не могу.
И ещё.
- Хочу верить и дальше.
Генри покачал головой. Уилл коротко махнул ему рукой, приглашая присоединиться к угощению, но он качнул головой «не сейчас». Уилл понимающе кивнул. Они так часто понимали друг друга без слов, что почти уже не замечали разделяющих их расстояний – будь то десять футов или десять тысяч миль.
Генри взъерошил прямые и тёмные, непослушные волосы Гарри.
- Пойдём, - сказал он, - пойдём, я расскажу тебе историю о твоём старике Генри…
- Тебе двадцать пять, - парировал Уитман, сопротивляясь.
- …и о старике Билле, который однажды оставил своего старика Генри, оставил насовсем, сказал, что не вернётся, а старик Генри… Ну, что ж, старик Генри страдал. Но разве теперь он не стоит перед тобой – такой внушительный и прекрасный, несломленный? Скажи, Гарри, кого ты видишь перед собой? Человека, которому удалось совладать с жизнью и понять её причуды…
В прихожей хлопнула дверь, но свет не зажёгся.
- Это Фредди! – вскричал Гарри, позабыв и о Генри, и о Уилле, и (что представлялось событием куда большего масштаба) о незнакомом и ненавистном ему Джоэле, который так бесцеремонно ворвался в жизнь его Фредерика, вытеснив самого Гарри. – Фредди!
За ним, столь шумным и оживлённым, с покачивающимся в руках изящным масляным светильником, идеально вписывающимся в интерьер, неохотно потянулись и прочие члены клуба.
- О, Фредди! – потрясённо выдохнул Гарри, встретившись взглядом с прямой и равнодушной спиной друга, который, казалось, стоял слишком уж близко к другому молодому человеку, высокому и красивому, стоял, обвив руками его талию, спрятав лицо в мягком изгибе его плеча, укрытом тёмной тканью смокинга. Круг жёлтого света истерично качнулся, повинуясь дрожащей руке Гарри.
Все подозрения его оправдались, он глубоко вдохнул, совсем забыв о том, что сигарами ни в коем случае не затягиваются, и, с удивлением предчувствуя близкий взрыв, бросился к Фрэдди, такому холодному и отстранённому с ним, внимательному – с Джоэлем. Он резко развернул Фредерика, вложив всю свою боль – и ту, что терзала его сердце, и разгорающуюся в обожжённых, саднящих лёгких – в самый страстный поцелуй, на который он только был способен. Кажется, вокруг ахнули, но Гарри все силы приложил к тому, чтобы не сдаться раньше времени, не позволить крепкой табачной остроте помешать его дерзким планам.
Фрэдди разорвал поцелуй первым. Признаться, выглядел он порядком ошеломлённым, однако вид его никого в этой комнате не в силах был бы обмануть. Несчастный Гарри, красный, как рак, поймал пристальный взгляд Джоэля.
- Он – мой! – выпалил Гарри, прежде чем зайтись в ужасающем, надрывном кашле, который, казалось, рвал его изнутри. – Ты его не получишь!
- Гарри, - попытался, было, воззвать к его благоразумию Генри, но тот лишь отмахнулся.
- Я был здесь... всё это время… - продолжил он, прерываемый приступами удушья, - … а ты… ты просто пришёл… взялся неоткуда… и думаешь… можешь так просто… всё изменить?..
Фредди, всё ещё потрясённый этой внезапной атакой, застыл у стены, словно тень, и даже не попытался остановить Гарри, который, оттолкнув с дороги Джоэля, проворно выскочил на тёмную безлюдную улицу.
Он всё ещё чувствовал вкус сигары на языке.
- Я всё расскажу им! – закричал Гарри, прежде чем выбежать вон. – Всему «благополучному» обществу! Лондон узнает!..
Генри негромко кашлянул. Уилл мгновенно возник рядом.
- Я позабочусь о нём, - проговорил он, на ощупь хватая первую попавшуюся под руку трость. Кажется, она принадлежала Джеймсу, который остался в гостиной, недвижимый любопытством, привлечённый вином.
- Я сам, - вдруг хрипло заявил Фредди, кивнул присутствующим и вышел.
Джоэль, пригладив тёмные волосы, щегольски подкрутив тонкие усики над верхней губой, с улыбкой развёл руками.
- Кажется, нас не представили, джентльмены.
Стремительно сбежав по лестнице, доктор схватил шляпу и, не внимая вопросительным интонациям встревоженной миссис Хадсон и её подруги, стремительно же покинул дом на Бейкер-стрит. В отчаянии он оглядел улицу, не обнаружив ни следа Холмса, споткнулся о ящики неясного происхождения и метнулся наугад в переулок – как раз вовремя, чтобы заметить мелькнувшую в отдалении тень. Выбор был невелик, и доктор устремился вслед за ней, на ходу суммируя всё, что могло бы пригодиться ему в дальнейшем: в последнее время Ватсон не замечал, чтобы Холмс всерьёз увлекался морфием, как это прежде бывало, стоило лишь очередному преступнику отправиться в главную городскую тюрьму – это раз. Уже давно доктор не просыпался под ломаный, пронзительный аккомпанемент скрипки, терзаемой Холмсом – это два. Нет, конечно, позывные скрипки время от времени раздавались в стенах этого дома, но происходило это, скорее, в часы, предшествующие обеду. Кажется, таким замысловатым, но, безусловно, типичным для себя способом Холмс сообщал о том, что проголодался. Во всяком случае, после они обычно вкушали плоды кулинарных трудов хозяйки дома.
И, наконец, безумные выходки. В моменты скуки Холмсу случалось совершать совершенно безрассудные (с точки зрения доктора) поступки, чреватые неприятностями и зачастую бесцельные, в результате которых Ватсон, помимо обычных своих пациентов, получал ещё одного – всего в синяках и шишках. Однако на протяжении, по крайней мере, двух недель, никаких происшествий не случалось. Холмс ходил в театр, в ресторан, в оперу. Однажды даже удалось уговорить его посетить любительскую выставку, которой тот, к удивлению Ватсона, остался доволен. Доктор мог вздохнуть спокойно, работа спорилась, а Холмс не проявлял признаков беспокойства. Впрочем, последнее утверждение представлялось весьма спорным на фоне последних событий, поскольку именно в этот момент Ватсон преследовал собственного друга, стремительно шагающего в неизвестном направлении.
Они прошли переулком, обогнули одинокий обветшавший склад и неожиданно (по-видимому, для доктора) оказались в сердце людной, оживлённой улицы, украшенной яркими огнями, зазывными вывесками и вычурно одетыми дамами, будто бутоньерками на грязноватом лацкане истинного джентльмена с простым и скромным именем Лондон.
Несмотря на поздний час, эти люди, казалось, готовы были веселиться от всей души – то и дело слышался смех, не приглушённый ни правилами приличия, ни смехом окружающих. Щегольски одетые молодые люди звонко щелкали металлическими набалдашниками тростей по дверцам проезжающих мимо экипажей. Эта улица казалась карнавальной, цирковой, бурлескной, но совсем не опасной, что уже само по себе парадоксально указывало на её криминальный потенциал. Здесь, среди пёстрой, разношерстной толпы возможному преступнику удалось бы укрыться без труда. Ватсон мысленно похвалил себя за сделанный разумный вывод, однако Холмс продолжал свой путь, не обращая внимания на весёлые оклики молодых людей и благосклонные улыбки дам.
Маневрируя между затянутыми в шёлк и атлас, в чесучу и парчу, доктор, наконец, получил возможность разглядеть своего друга, которому в толпе тоже пришлось сбавить ход. Удивительно, но вопреки всем ожиданиям Ватсона, одет Холмс был совершенно обычным образом – знакомый доктору сюртук, знакомые же брюки, чёрная шляпа, никакого маскарада. С неугасающим оптимизмом Ватсон подумал, было, о накладном носе или хотя бы бровях, очках, любой мелочи, способной указать на дальнейшие намерения Холмса, но тот, внезапно остановив развесёлого молодчика, о чём-то спросил его, попав в круг тусклого света фонаря – и все надежды доктора рухнули.
Ничего необычного в Холмсе не наблюдалось. Ровным счётом ничего. Он был так узнаваем для самого Ватсона, что доктору даже стало немного обидно. Он вдруг заподозрил, что никакой загадки в происходящем нет, а Холмс просто самым невероятным образом вычитал в газете о приезде некой молодой особы, которая имела обыкновение появляться неожиданно и непредсказуемо в жизни гениального сыщика, врываясь в его дом, в его душу и вмешиваясь в его дела. И кем бы она могла назваться на этот раз? Далёким потомком царицы Савской, получившей в наследство огромный бриллиант или платиновое колье с восточным жемчугом? С неё сталось бы… Но провести Холмса ей бы не удалось, тот без особого труда раскрыл бы её. И что, если сыщик теперь движим любовным увлечением, а вовсе не погоней за очередной тайной? Ватсон нахмурился, досадуя на себя. Мог бы хоть захватить с собой пресловутую газету, но так торопился, так боялся упустить, что даже не подумал о возможной подсказке, таящейся на её страницах.
Шумная улица обернулась вокруг него подобно тяжёлой ткани, налетели, кружа голову, краски, звуки, и доктор, боясь упустить Холмса, с трудом выбрался из неугомонной толпы, не зная, куда бежать и где искать. Он вглядывался в лица, но не узнавал их, Холмс, мастер побега, сам того не желая, скрылся из виду, оставив Ватсона в одиночестве – и в толпе. Когда же доктору, наконец, удалось выбраться в тишину и неверный мерцающий свет, где не было ни души, он запоздало осознал, что слежка провалилась. Он топтался на месте, не зная, как поступить – вернуться ли или попытать удачу, когда низкое лондонское небо над ним громыхнуло, расколовшись под натиском зарниц. Первые мелкие капли влаги упали на землю, пятная брусчатку, обещая обратиться настоящим ливнем, и Ватсон, которому вовсе не улыбалось промокнуть до нитки, неохотно побрёл обратно, старательно обходя карнавальное сердце Лондона, которое конвульсивно билось вопреки грозе и неожиданно налетевшему с набережной ветру.
Земля под ногами стала совсем неровной, каменистой, и, дважды споткнувшись, а один раз уткнувшись ладонями в бурые комья, припорошённые дождём, Ватсон едва удержал рвущееся с языка крепкое словцо, которого, конечно, никогда не позволил бы себе высказать вслух. Острые камни доставляли ему немало хлопот, а непогода разыгралась не на шутку, дёргая за длинный конец его лёгкого шейного платка и едва не сбивая с ног. Уже подходя к дому на Бейкер-стрит, он услышал, как бьются в отчаянии погасшие фонари, грозясь оборвать металлические цепи, сдерживающие их бурный нрав. В окнах не горел свет. Очевидно, миссис Хадсон испугалась грозы, но вместо того, чтобы зажечь побольше свечей, она погасила все и, вероятно, успела потушить камин в комнате Холмса. А доктор так надеялся просушить промокшую обувь – вода лилась стеной, не жалея ни бродяг, ни порядочных джентльменов. Наверняка, подумал Ватсон, и театральное действо на карнавальной улице поутихло, сломленное дождём.
Войдя в прихожую, доктор медленно поднялся по лестнице, с трудом находя в темноте ступень за ступенью, когда услышал благословенный треск сухих поленьев в очаге – хозяйка дома, очевидно, не решилась навести предгрозовой порядок во владениях своих квартирантов.
Радостно Ватсон распахнул дверь, вполне уверенный в том, что Холмс просто не мог успеть на Бейкер-стрит раньше него самого. Покинутые кресла были пусты, только газета куда-то исчезла. Впрочем, поначалу доктор не обратил на это никакого внимания, протянув руки к огню – ладони саднили, влажный сюртук наливался жаром. Следовало бы переодеться ко сну, но доктор был твёрдо намерен дождаться Холмса и прояснить сложившуюся ситуацию. Он смотрел и смотрел на огонь, упорно ощущая спиной чужой взгляд, но так и не отважился повернуться.
- Какая любопытная грязь у вас на ботинках, доктор, - негромко проговорил знакомый голос с хрипотцой. - Красная глина. Строительные работы на Флит-стрит?
Ватсон вздохнул. Ему никогда не удалось бы перехитрить своего друга, не суждено было, но он вскочил, движимый смешанными чувствами, требующими от него немедленных действий.
- Так и есть, - с некоторым вызовом признал он очевидное. – Вам интересно, чем я там занимался?
- Отчего же, - отмахнулся Холмс, потянувшись к скрипке, будто страшная гроза, плод висевшей над городом духоты, вдохновила его на исполнение безумного ночного концерта. – Я и так знаю. Следили за мной.
Из глубокого кармана его брюк выглядывал белый бумажный уголок.
- Не слишком успешно, однако, - пробормотал Ватсон, подбросив щепок в огонь, и замолчал в ожидании продолжения.
Бездумно дёргая тонкие струны, извлекая на свет тусклые звуки, Холмс уселся в привычное кресло и вынул трубку. Говорить он не спешил, задумчиво посасывая мундштук, но доктор прохаживался по комнате, нарушая его медитацию.
- Сядьте же, наконец, Ватсон! – не выдержав, воскликнул Холмс, отбросив скрипку. Та же, жалобно звякнув, приземлилась неподалёку от наиболее шаткой стопки книг, которая, качнувшись, развалилась на части, произведя значительный шум, что не могло не потревожить чуткий сон миссис Хадсон. Доктор, прислушавшись к едва различимой в голосе друга мольбе, устроился на подлокотнике, нетерпеливо скрестив руки на груди. Холмс закинул ногу на ногу, задумчиво потирая подбородок.
- Думаю, забота обо мне самым замечательным образом оправдывает вашу слежку, - глубокомысленно заявил он.
Доктор едва не задохнулся от возмущения. В глубине души он, как порядочный, не понаслышке знакомый с правилами хорошего тона гражданин, чувствовал вину за то недоверие, которое он проявил по отношению к другу, однако Холмс готов был _оправдать_ его. Оправдать! Как преступника!
- И я могу принять ваши действия, - продолжал тот, не замечая горящего взгляда доктора. – Нет, я, пожалуй, даже должен быть вам за них признателен…
- Вы, Холмс, неисправимы, - устало перебил его доктор, и между ними вдруг повисла тишина.
Такую тишину Ватсон по праву не любил, она не значила ничего важного – не рисовала обиду, не ознаменовывала равнодушие, не балансировала на грани смеха. Такая тишина наступала, когда им не о чём больше было говорить, но в этот отдельно взятый поздний вечер она лишь сбивала с толку, поскольку недосказанность правила бал в затопленной каминным теплом комнате, но тишина будто намекала – на сегодня беседе конец. Провести ночь в неведении представлялось Ватсону худшей из перспектив.
- Признайте, друг мой, что мы стоим друг друга, - негромко заметил Холмс, отложив трубку, и принялся нарочито медленно, со значением разворачивать освобождённую из карманного плена газету. Он не смотрел на доктора, не смотрел даже в его сторону, но Ватсон прекрасно осознавал, что это представление предназначается ему, и всеми силами сдерживал рвущиеся на волю вопросы. Безуспешно пытался он напустить на себя незаинтересованный вид, но такому прямому и честному человеку совсем не просто было преуспеть в столь хитром деле.
- В последние годы издательские дома стали чрезвычайно экономить на производстве, - немного отрешённо проговорил Холмс. – Вам наверняка случалось видеть подобные экземпляры, отпечатанные на тонкой папиросной бумаге – такая рвётся при первом же неосторожном движении. Что и говорить, ход удивительно неудачный, ведь газеты не исполняют лишь мгновенную развлекательную функцию, в них пишется история, пускай порой и изрядно приукрашенная…
- У вас в руках Times, Холмс, они не скупятся на хорошую бумагу, - заметил доктор.
- Вы совершенно правы. Однако и это создаёт дополнительные неудобства для читателя – цена за штуку вдвое выше средней, к тому же, частные объявления оплачиваются по двойному тарифу. А это значит…
- А это значит, - с энтузиазмом продолжил за него Ватсон, - что разместивший объявление в Times может позволить себе подобные траты.
- Что ещё более важно, выбрав именно это издание, автор надеялся, что оно попадётся на глаза людям определённого социального круга. Благородным читателям. Таким, например, как мы с вами.
При этих словах Ватсон нахмурился. Холмс мог похвастаться исключительной находчивостью.
- Но попалось оно на глаза _вам_, - внёс доктор поправку. – Вам, а не «нам».
Холмс коротко выдохнул, будто беззвучно усмехнулся.
- «Вам» означает «нам», не правда ли, Ватсон?
Тот мысленно проследил весь путь преследования и пожал плечами.
- Кажется, в этот раз вы справились без меня, - с напускным спокойствием заметил он.
Холмс недовольно поёрзал в кресле.
- Я ничего не планировал, - заявил он. – Это вышло случайно. А вы, мой дорогой друг, так безмятежно спали, что я не хотел вас тревожить…
Ватсон невольно задумался над сказанным – и почему же Холмс был так заинтересован в спокойном сне доктора? Закономерным было бы предположить корыстный мотив в действиях сыщика, однако именно в данной конкретной ситуации Ватсон предпочёл бы поверить в искренность намерений Холмса.
- …признайте, это был единственно возможный разумный выход. Я рассчитывал вернуться гораздо раньше, чем вы успели бы проснуться. И вот тогда я непременно посвятил бы вас во все детали дела.
- Дела, - многозначительно повторил Ватсон.
- Именно. Однако вы меня перехитрили. Но это всё без толку, Ватсон, поскольку ни ваша слежка, ни моя ночная вылазка не принесли достойных результатов. Так что – вы ничего не упустили, доктор. И не упустили бы, останьтесь вы здесь, вместо того чтобы совершать свой поздний променад под дождём.
- Расскажите толком, - потребовал Ватсон
В свете камина вновь появилась знаменитая трубка сыщика. Очевидно, табака у Холмса не оказалось, поскольку утруждать себя он не стал, а просто сунул её в рот, пустую, что выглядело комично и странно одновременно.
- Не так давно, дней десять назад, - начал свой рассказ Холмс, и Ватсон мысленно отметил, что не ошибся в своих наблюдениях за поведением друга, который явно не выглядел подавленным, как это обычно бывало в затяжные бездельные недели, - со мной связался человек по имени Мортимер Уитман, попросив о встрече. Записку я обнаружил в сложенной газете, намеренно позабытой у дверей нашего дома.
Нашего дома, мысленно проговорил Ватсон, медленно, будто пробуя на вкус. Удивительная манера всё обобщать.
- Признаться, просьба меня удивила. Вы знаете этого джентльмена, Ватсон?
- Впервые слышу о нём.
- Он весьма обеспеченный молодой человек лет двадцати пяти, имеет связи в правительстве, но предпочитает не афишировать их. К тому же, занят торговым делом – покупает и продаёт большие партии гаванских сигар отменного качества. Снабжает практически все лондонские клубы: его сигары курят министры, друзья министров и прочие власть имущие.
- У него пропала тонна дамских сигарилл? – улыбнулся Ватсон, впервые за этот вечер. Стоило бы хоть как-то проучить сыщика, по чьей милости он промок с головы до ног. И, кстати, посиделки у камина вовсе не гарантировали того, что утро не встретит его полноценным и полнокровным насморком.
- Вы понимаете, друг мой, что этим предположением почти оскорбляете меня? – повернулся к нему Холмс. По выражению его лица невозможно было понять, действительно ли он обижен или лишь притворяется.
- Вполне, - дерзко откликнулся доктор. Он всё же не мог до конца избавиться от переполнявшей его досады.
- Впрочем, неважно, мы отвлекаемся, а время далеко за полночь, - резко оборвал эту линию разговора Холмс. И продолжил, - у Мортимера есть младший брат. Вы, должно быть, и не представляете, что это значит, Ватсон.
- Не забывайте, что и у меня есть брат.
- Старший, если не ошибаюсь? Это совсем другое дело. Повторюсь – вы, должно быть, не имеете понятия, что это значит – иметь младшего брата.
- Сомневаюсь, Холмс, что и вам это известно. Ведь, как и в моём случае, младшим являетесь именно вы, - в тон ему проговорил доктор.
- Однако мы с вами говорим о разных вещах. Я убеждён, что вы были примерным ребёнком, друг мой. У меня же, поверьте, есть некоторые соображения по поводу _несносных_ младших братьев, - возразил Холмс. - Спустя все эти годы я могу представить себя на месте Майкрофта, взглянуть на происходящее с его стороны. Старшим братьям на роду написано присматривать за младшими. Порой это доставляет немало хлопот.
Он замолчал ненадолго, словно вспомнил некий эпизод из своей жизни, связанный с братом. Возможно, подумал Ватсон, он и вправду делал жизнь Майкрофта не в меру насыщенной.
- Итак, младший брат, - спустя некоторое время повторил Холмс. – Младший брат Гарри. Порывистый юнец, который живёт на попечении Мортимера, при этом считая себя совершенно свободным в действиях, зачастую отдающих безумием.
Ватсон бросил задумчивый взгляд на огонь.
- Такую характеристику вы получили от его старшего брата? – поинтересовался он. – Весьма нетипично, вы не находите? Обычно любящие родственники стараются смягчить даже самые ужасные недостатки своих питомцев. Не думаю, что Майкрофт обвинил бы вас в эксцентричности, скорее…
- Речь сейчас не обо мне, - перебил его Холмс, отчего-то уязвлённый этим замечанием. – И, конечно, Мортимер описал Гарри совершенно иначе. Он сказал, что мальчик добр к окружающим, раним и чувствителен, ввиду чего склонен к чрезмерной эмоциональности, необдуманным поступкам и резким суждениям. Но всё это он списывает на его юный возраст.
- Вы изрядно исказили его портрет.
- Ничуть. Всё те, кого мы привыкли считать «ранимыми и чувствительными», часто пользуются этим в своих целях, старательно поддерживая образ беззащитности перед лицо суровой действительности. Мортимер изрядно ослеплён. Его брат с лёгкостью манипулирует им.
- Ваше недоверие к людям порой пугает, - усмехнулся Ватсон.
- Моё недоверие основано на собственном опыте, - прохладно заметил Холмс и вновь замолчал. Кто знает, о чём он думал, но доктор, проведя достаточно времени под одной крышей с этим человеком, позволил себе выдвинуть смелое предположение, началом которому стала выведенная самим же Холмсом родственная параллель. Ватсон немногое знал о детстве и юности друга, но в состоянии был догадаться, что, проведя всю свою жизнь в статусе младшего брата, тот с лёгкостью мог бы перечислить обычные ухищрения, которые используют младшие братья в своих отношениях со старшими, а также их неизбежные и зачастую драматичные последствия. Возможно, именно это сыщик подразумевал, говоря о «собственном опыте».
- Что же произошло с Гарри? Я не ошибся, ведь именно он – главная фигура в этой истории?
- Так и есть. Встретившись с Мортимером, я получил от него эту фотокарточку, а также узнал, что его ненаглядный младший брат пропал без вести пару недель назад.
- Пару недель? – с удивлением протянул Ватсон, разглядывая небольшое изображение, тёмное и неясное. Двое молодых людей со светлыми волосами, неуловимо похожие друг на друга, улыбались в лицо доктору. Тот, что пониже, выглядел младше, из чего Ватсон и сделал соответствующие выводы. В Гарри он мог наблюдать известную живость и азарт молодости. При мысли о том, что этого человека могло и не быть в живых, Ватсон поёжился. – Он мог бы обратиться к вам спустя полгода, для наименьшей вероятности счастливого исхода дела.
- И я подумал о том же. Однако Уитман признался, что Гарри неоднократно сбегал из дому с некими друзьями – по разным причинам – из-за ссор, непонимания, всего прочего, о чём говорят в таких случаях молодые люди подобного склада, но возвращался, как только у него заканчивались деньги. Обычно это длилось не дольше трёх-четырёх дней – Гарри был мастером по проматыванию внушительных сумм. Но в этот раз его прогулка затянулась. Честно признаюсь, дело показалось мне безнадёжным – никаких улик, подозрений и предпосылок. В последнее время, ещё до исчезновения, в жизни Гарри что-то не ладилось – он ходил мрачнее тучи, ни с кем не разговаривал, даже потерял в весе. А после пропал. Ни следа.
- Однако вам всё-таки удалось кое-что обнаружить, - с любопытством заметил доктор.
- Можете не сомневаться в этом, Ватсон. Даже в самых глухих делах есть свои зацепки, важно лишь их отыскать. В своём разговоре со мной Мортимер обмолвился об одном клубе, который время от времени посещал его брат. Клуб был известен Мортимеру, поскольку его сигары пользовались у посетителей заведения большим спросом. Он бывал там однажды и поразился весьма необычной обстановке. Это закрытое мужское общество, которое носит название Клуба настоящих джентльменов. После его посещения Мортимер категорически запретил Гарри там появляться.
- На то были серьёзные причины?
- Ещё какие. Вы, должно быть, не знаете о том, что подобные клубы возникают по всей стране, я слышал, что в Бирмингеме, Портсмуте и Брайтоне они уже действуют на протяжении некоторого времени. К сожалению, мне не удалось пробраться внутрь лондонского, все окна были тщательным образом заперты, но скажу вам – место, безусловно, заслуживает пристального внимания.
- И в чём же его особенность?
Холмс кашлянул и чуть запрокинул голову, глядя на Ватсона испытующе. Под пристальным взглядом его тёмных глаз доктор почувствовал себя неуютно.
- Подобные заведения, друг мой, объединяют мужчин вполне особого типа, - не прерывая зрительного контакта, сообщил сыщик. - Они изящны, могут похвастаться отменными манерами, тягой к сомнительным удовольствиям и совершеннейшей неприязнью к женскому полу.
- Женоненавистники?
- Я думаю, это слово описывает их не совсем точно. Точнее, крайне односторонне. Кроме своей неприязни к женщинам они могу также похвастаться весьма специфическим интересом к мужчинам. Таких часто называют мужеложцами…
- Или содомитами, - мрачно добавил Ватсон.
- Вижу, вас эти слова тревожат, - с намёком на насмешку заметил Холмс.
- Скорее, вызывают дурные предчувствия.
- Но вы ведь доверяете мне?
- Вынужден признать. Но продолжайте.
- Я долго ждал появления хоть какой-нибудь зацепки, пока не наткнулся на это, - Холмс пролистал исчёрканную газету, дойдя до предпоследней страницы, и зачитал, - «Открытый вечер в закрытом клубе. Приглашаются все желающие, знакомые с правилами приличия, но по природе своей не желающие их исполнять». Как вам это, Ватсон? А, вот ещё: «Дамам категорически разрешено остаться дома». Весьма полезное замечание и очевидный знак. Теперь-то вы понимаете, Ватсон, что в этом деле ваша помощь мне просто необходима. Несчастный Гарри пропал без вести по неизвестным мне причинам. Возможно, мальчика уже нет в живых. И если этот пусть и содомитский клуб окажется сатанинским, мне придётся туго.
Доктор напряжённо молчал.
- Ведь я не отправлюсь туда в одиночку, разве вы позволите такому произойти?
Доктор молчал. Холмс внимательно наблюдал за ним. В девяти из десяти случаев он бывал уверен в том, что выиграет, но всё же десятый случай имел равные права на существование, хоть никогда доселе ими и не пользовался.
- Ваша естественная тяга к приключениям, друг мой, не оставит вас в покое, - с расстановкой проговорил сыщик, нашарив на полу позабытый смычок и указав им в направлении Ватсона.
- Моя естественная тяга к приключениям имеет свои пределы!.. – вспылил тот. За окном неожиданно громыхнуло – впервые за весь их разговор. Гроза отступала, остался лишь проливной дождь, который с завидным упорством бил по пустынному тротуару, грозясь затопить Лондон по самую макушку флигелей.
Холмс мысленно считал от ста – и обратно, вторил каждой пролившейся на землю капле влаги.
- И что же мне придётся делать? – в конце концов, сухо осведомился доктор.
За окном сверкнуло тускло, но триумфально.
- Всего лишь вести себя определённым образом, - быстро пробормотал сыщик, всеми силами пытаясь скрыть то, что может таиться за этой на первый взгляд невинной фразой.
- Каким образом? – доктор всё же обладал невероятно острым слухом.
- Подобающим заведению, - вынужден был признаться Холмс, с трудом удерживаясь от насмешки. – Например, оказывать мне всяческие знаки внимания, придерживать за талию, не позволяя при этом руке соскользнуть ниже, но всем своим видом выражая остроту подобного желания.
Ватсон вспыхнул.
- У вас извращённое воображение, Холмс, - гневно проговорил он, отстраняя смычок. – Советую вам прекратить шутить столь фривольно.
В глазах гениального сыщика притаилась улыбка. Роль провокатора ему удавалась играть восхитительно.
- «Мы» значит «мы», - проговорил он, неуловимо изменив привычную фразу, тем самым подчёркивая предназначенное судьбой. – Вам не удастся отпустить меня одного, доктор.
Тот отвернулся к антрацитно-черному окну, заложив руки за спину.
- Нет, не удастся, - глухо подтвердил он, не поворачиваясь.
Сыщик победно вскинул смычок.
- Так вы со мной, Ватсон?
Громыхнуло ещё раз – в отдалении.
- Холмс, вы забываете, что я не только врач, но и бывший военный. И это…
- …безусловно, вам не к лицу. Но вы со мной?
Ватсон обречённо вздохнул и кивнул.
- Как я выгляжу, Ватсон? – обратился к доктору Холмс следующим вечером, когда они готовились к «выходу в свет». После бессонной ночи оба встали чрезвычайно поздно и, чтобы не опоздать, сразу же после чая отправились переодеваться. К удивлению Ватсона, сыщик подошёл к процессу со всей серьёзностью – он придирчиво выбирал каждую деталь «туалета», не преминув при этом «позаимствовать» кое-что и из гардероба доктора.
- А вы, Холмс, тот ещё денди. Никогда не подумал бы, что вы следите за модными тенденциями, - не смог удержаться от комментария Ватсон.
Впрочем, сыщик, озабоченный проблемой выбора шейного платка, на мягкий сарказм в голосе друга внимания не обратил.
- Джентльмены, которых мы встретим сегодня, не терпят небрежности, - не без сожаления отметил он, тщательно зачёсывая назад непослушные волосы. – И раз уж мы направляемся прямиком в «осиное гнездо», не мешает как следует замаскироваться.
Он задумчиво оглядел себя с ног до головы и лихо надвинул шляпу на глаза. По-видимому, маскарад, даже такой элегантный, был для него не более чем развлечением, как и вся предстоящая операция. Для доктора же, однако, всё представлялось в совершенно ином свете. Подготовка к вечернему выходу ненадолго отвлекла его мысли от главного, тревожного, но воспоминания о прошлой ночи быстро вернулись, подкреплённые встречей полуторачасовой давности. С самого его пробуждения Холмс выглядел непозволительно бодрым.
- Ватсон, как спалось? Кошмары не мучили? – вместо приветствия насмешливо осведомился он, когда они, едва проснувшись, столкнулись на лестнице. – Или же тяжкие раздумья об очередном сомнительном деле, в которое втянул вас ваш покорный слуга, не позволили вам уснуть? Кажется, я видел отблеск света в вашем окне, когда выводил Глэдстоуна на рассветную прогулку.
- Я спал превосходно, - отрезал доктор, кривя душой. Он и вправду почти не сомкнул глаз. Всё думал о том, на что согласился не иначе как в состоянии помутнённого рассудка. Теперь же отступать было поздно. Он дал обещание и, как истинный джентльмен, был должен его исполнить. В сознании Ватсона мелькнула краткая мысль о том, что порядочными людьми (к которым он скромно причислял и себя) легко управлять – ничего существенного предпринимать не нужно, они сделают всё сами – и угрызениями совести помучаются, и спину прикроют. А после возьмут на себя вину за все мелкие неурядицы, которые таинственным образом вплелись в канву жизни.
- А что, если обойтись вовсе без платка? – задумчиво пробормотал под нос Холмс, одним движением срывая с шеи вышеозначенный предмет гардероба. – Расстёгнутый ворот рубашки скажет всё сам за себя.
- Любопытно, - рассеянно проговорил доктор, не слушая.
- Я свободен, я расслаблен, я здесь, чтобы хорошо провести вечер, - озвучил свою версию расстёгнутого ворота Холмс. – Есть предложения?
- Предлож… Что? – воскликнул доктор, внезапно уловив смысл происходящего.
Холмс повернулся к нему.
- Слишком вызывающе, вы полагаете? – совершенно серьёзно осведомился он.
Ватсон придирчиво осмотрел друга с ног до головы. Что и говорить, выглядел он превосходно.
- Думаю, в приличном обществе такое бы не одобрили, - наконец, с некоторым сомнением заметил доктор, отчего-то взявшись пересчитывать пуговицы на рубашке Холмса. Выходило ровно семь. Семь представлялось Ватсону счастливым числом. Пожалуй, Холмсу всё же следовало знать меру расстёгнутым.
- Но мы-то с вами, друг мой, направляемся в общество совершенно не приличное, - пожал плечами сыщик, поймав задумчивый взгляд Ватсона, обращённый к его подбородку – или же ниже, и глаза его хитро блеснули.
- Постойте-ка! – воскликнул Холмс, так что доктор подпрыгнул в кресле. – Запомните это выражение лица, мой дорогой Ватсон, запомните, как напрягались и расслаблялись ваши мимические мускулы, как хмурились ваши брови и замирали уголки губ.
Озадаченный доктор не сказал ни слова, и Холмс нашёл нужным пояснить.
- Именно так вам следует смотреть на меня, когда мы окажемся в Клубе. Тогда уж нас точно никто не заподозрит в шпионаже, - шутливо заявил он и был таков – отправился вниз, к миссис Хадсон, чтобы нарушить её вечерний покой требованием ещё одной кружки горячего свежего чая.
Досадливо морщась, Ватсон последовал за ним на лестничную площадку.
- Во сколько принято приходить в такие, хм.. заведения? – громко спросил он, опасно перегнувшись через перила.
- Полагаю, не раньше восьми, - донеслось в ответ.
Доктор принял мужественное решение немного вздремнуть, старательно отбиваясь от назойливых подозрений. Чему быть, того не миновать. Неразумным было бы пытаться исправить неизбежное.
Во сне Ватсон видел Индию. Индия цвела лазурью, киноварью и терракотой. В Индии горел мягкий приглушённый свет.
Продолжение в комментариях
@музыка: Scissors Sisters - It Can't Come Quickly Enough
@темы: Other pairings, Sherlock Holmes 2009, Фанфикшн
-
-
02.11.2010 в 07:32На этот раз они прошли совсем другим путём – не стали прятаться по переулкам и подворотням, а как два истинных джентльмена, отправившихся на короткую прогулку, выбрали обходную, но более открытую для взоров горожан дорогу. На пути им даже повстречалась пара знакомых. Пара знакомых сыщика, которым он сдержано кивнул. Пациенты Ватсона жили в других районах Лондона, а те, что обитали по соседству, редко выходили на улицу в позднее время. Они проводили свои вечера за чтением книг и мыслями о былом, вставали с солнцем и прогуливались в парке, сыром и сияющем росой. Конечно, все они были весьма преклонного возраста.
Экипажи, ритмично покачиваясь, проезжали мимо, лошади фыркали, и небо над головой, затянутое тонкой пеленой облаков, стремительно темнело. Вот и всё, что осталось после вчерашней грозы. Небо и лужи.
Каждый шаг Холмс сопровождал важной инструкцией, и, несмотря на свою рассеянность, доктор старался ничего не пропустить.
- Не проявляйте признаков чрезмерного любопытства и негодования – вас могут понять превратно, - говорил он под глухой стук трости Ватсона. – Эта публика скрытная, на вид дружелюбная, но с ними необходимо держать ухо востро. И беспокойство, несомненно, вызовет подозрение…
Откуда, подумал доктор, Холмс об этом знает? Он упоминал о клубах в Брайтоне и Портсмуте, которые, по-видимому, появились там гораздо раньше, чем в Лондоне. Ватсон был наслышан о клубах самоубийц, непризнанных пророков, самозваных божеств, масонских ложах, сектах, культах, кастах… Ему, как верному напарнику частного сыщика, случалось видеть людей, от взгляда которых шевелились волосы на затылке. Он часто говорил с теми, кто, по мнению благопристойного общества, не заслуживал права носить гордое звание человека. Но он не знал, как ему следует относиться к мужчинам, которые находят утешение в объятиях других мужчин, и предаются с ними греху. И он также не знал, где Холмс успел побывать до того, как они вместе поселились под крышей дома миссис Хадсон. В каких краях? За какой чертой? Заглядывал ли он в тёмные окна, видел ли неясные силуэты? Холмс редко предавался воспоминаниям. С ним не случалось приступов откровения или ностальгии.
- …позвольте мне начать разговор и поверьте – долго ваша пытка не продлится, мне нужно лишь найти того, кто так или иначе проговорится о Гарри, и опыт подсказывает, что в каждой компании есть свой информатор поневоле, - тем временем продолжал инструктаж Холмс, не обращая внимания на напряжённость в каждом шаге доктора. Ватсон, пожалуй, даже хромать стал сильнее, всё чаще балансируя на здоровой ноге, поскольку конец трости то и дело проваливался в щели между камнями мостовой. Он упустил необходимый ритм движения и неуклюже попытался обрести его вновь.
- Так или иначе, не забывайте, ради чего мы направляемся туда, - Холмс ловко подхватил друга под локоть, чем спас его от неминуемого падения.
- Благодарю, - пробормотал Ватсон, одёргивая сюртук строгого кроя.
Сыщик собственноручно поправил его шляпу.
- Не принимайте происходящего слишком близко к сердцу, - с некоторым намёком на заботу проговорил он, и доктор взглянул на него с удивлением – подобный тон ему был вовсе не знаком, ведь в разговорах Холмс придерживался тактики меткой иронии, приправленной насмешкой, но сейчас, на сырой улице, остановившись среди спешащих по своим делам людей, он стал немного другим. Взгляд его тёмных глаз вдруг показался Ватсону озабоченным, будто опасное развлечение на грани фарса в его сознании вдруг обратилось рискованной затеей.
Они зашагали дальше, молча, впрочем, тишине не суждено было насладиться своей властью.
- И вот ещё, - негромко сообщил сыщик. – К счастью, благодаря моей осмотрительности, немногие знают меня в лицо. Однако имя моё так часто появляется в газетах, что может насторожить завсегдатаев клуба, а нам этого не нужно. Обращайтесь ко мне, скажем, «Томас»*, я же буду называть вас «Джон».
Томас, подумал Ватсон. Это имя, безусловно, обезличивало Холмса, делало его обычным и совершенно ему не шло. Хотя доктору никогда не приходилось называть сыщика Шерлок, его истинное имя незримо присутствовало в их жизни, отражая сущность Холмса, его личность, его привычки, словом, всё, из чего складывался образ гениального сыщика. Томас же звучало скучно, непривычно и даже неприятно. Будто оскорбление.
Ничто не в силах было заставить солнце выглянуть в разрывы туч. Ничто не в силах было бы приободрить доктора.
По мнению Ватсона, они подошли к нужному дому – сооружению в два этажа с массивным каменным фундаментом – слишком быстро. Ему хотелось бы продолжить путешествие, вдыхая прозрачный и свежий воздух, продумать всё ещё раз, стать на йоту сильнее, увереннее, приготовиться, будто к прыжку в ледяную и грязную воду Темзы. Но Холмс, едва завидев угловатый силуэт строения, зашагал быстрее, потянув доктора за собой, и резко остановился перед самой дверью без намёка на крыльцо, зато с широким жестяным козырьком, причудливым веером раскинувшимся над входом.
«Оставь тревоги всяк сюда входящий»** гласила надпись на латунной табличке по правую сторону от изящного дверного молотка. Что ж, ничего хорошего Ватсон и не ожидал.
- Ну, доктор, вот мы и пришли, - озвучил очевидное Холмс, и его голос отозвался привычной азартной усмешкой, которая ознаменовала официальное начало нового расследования. – Напутственное слово с вашей стороны?
Мимо прошла, шелестя юбками, дама в сопровождении усатого господина. Её лицо на краткий полный надежды миг показалось Ватсону знакомым – будто она могла бы спасти его от авантюры, увести в сторону разговором, осыпать благодарностями, возможно, за спасение здоровья отца, брата, любого другого родственника. Нет. Она исчезла за поворотом. Она не знала Ватсона.
- Холмс, постарайтесь вести себя порядочно, - наконец, проговорил он со всей возможной серьёзностью.
- А вот этого, друг мой, я вам обещать не могу, - задорно блеснул тот глазами и стукнул молотком в дверь.
-
-
02.11.2010 в 07:34Впрочем, всё оказалось не таким страшным, как Ватсон себе вообразил. Вместо тёмного притона – уютный полумрак прихожей и приглушённый свет гостиной. Вместо Содома и Гоморры – негромкие разговоры, бокалы вина и дымок сигарет. Как будто бы вполне обычный клуб, члены которого – по большей части друзья – собираются время от времени, чтобы разделить досуг. Поначалу Ватсон даже удивился, как он мог относиться к этим людям столь предвзято, ничего о них толком не зная. Конечно, было что-то неуловимо чуждое доктору в этом идеальном мирке, наверное, пьянящий аромат восточных пряностей, который кружил голову, питая благодатную почву, взращивая семена воспоминаний…
Но обо всём по порядку.
Их встретил высокий темноволосый джентльмен с глазами глубокого синего цвета. Даже Ватсону, который на рост не жаловался, пришлось отступить на полшага назад, чтобы разглядеть его точёное лицо.
- Добрый вечер, - приветствовал незнакомца Холмс.
Никаких вопросов и, следовательно, не единого ответа.
- Прошу вас, господа, - без лишних слов проговорил молодой человек. – Моё имя Генри. Назовите же свои, прежде чем войти в наше общество.
- Томас, - откликнулся Холмс, - и Джон.
Он кивнул в сторону Ватсона.
- Томас и Джон, - звучно проговорил Генри. – Замечательные имена для двух путников, бороздящих неспокойный океан современного закостенелого в своём мнимом благочестии мира. Но не волнуйтесь, мои дорогие, вы нашли то, что искали – Землю обетованную для тех, кто не мыслит себя без свободы действий, чувств, мыслей и воли. Если, конечно, наши взгляды на жизнь достаточно совпадают, в чём мы и будем иметь удовольствие убедиться в самом скором времени.
Несколько смущённый этим витиеватым приветствием, Ватсон покорно последовал за Холмсом в сумрачную прихожую, то и дело спотыкаясь о нечто, похожее не гнутые ручки зонтов, подставки для тростей и полы плащей. И он нисколько бы не удивился, увидев всю эту мешанину наяву – конечно, если кто-нибудь догадался бы принести огня. Впрочем, пожалуй, в этом клубе было не принято освещать прихожую.
Правило это действовало и для оставшейся совсем не маленькой части дома. Ещё на улице Ватсон заметил, что окна верхнего этажа, неприкрытые ставнями, оставались темны и мертвы, на нижнем же можно было заметить лишь тусклый проблеск желтоватого света, который с трудом протискивался сквозь частые, изящно выкованные решётки. Так или иначе, завсегдатаи клуба, совершенно очевидно, считали полумрак своим ближайшим другом, и от мысли об этом у Ватсона пробегал по спине холодок, в чём он, конечно, никогда и никому не признался бы, в первую очередь – Холмсу. Темнота всегда представлялась доктору идеальной сообщницей всяческих криминальных элементов, которые выбирались из своих нор под мраком ночи и творили ужасные злодеяния. Однако Генри, первого, кого они встретили в клубе, было сложно принять за отпетого преступника, душегуба и негодяя. Было кое-что во взгляде его синих глаз, не сочетавшееся с самим предположением о затаённой злобе, и Ватсон знал, что. Благородство.
За всю свою жизнь, перечёркнутую жирной красной линией войны и ранения, он повидал немало людей – друзей и врагов, и он знал этот взгляд. Такими глазами смотрели на него покалеченные солдаты союзной армии, в бреду и лихорадке рвущиеся в бой. Взгляд тех, кто, собрав в кулак последние силы, карабкаясь вверх, цепляясь за существование, в конце концов, выживали, оставался таким на протяжений долгих лет – вплоть до окончательного из ухода в небытие.
С первых же минут, когда они с Холмсом заняли позиции в самом центре богато декорированной гостиной, Ватсона опьянил пряный аромат, витавший в воздухе. Опьянил настолько, что он не обращал никакого внимания на оценивающие взгляды, а просто праздно глазел вокруг, рискуя выдать себя и сорвать операцию по внедрению в предположительно преступную общность.
Каждая деталь обстановки притягивала его внимание до внутренней дрожи. Так пристально доктор вглядывался в индийские мотивы, пронизывающие убранство комнаты, что у него немилосердно кружилась голова, а неправдоподобно яркие образы наполняли сознание. Воспоминания – такая опасная вещь, особенно, в сыскном деле, когда сила воли и концентрация могут уберечь жизнь и рассудок детектива от нежелательного воздействия со стороны умелых и опытных злодеев. Признаться, Ватсон не ожидал от себя столь сильной реакции, но в тот момент он вряд ли целиком и полностью отдавал себе отчёт в происходящем.
Как и прошлым вечером на карнавальной улице, его затянул водоворот красок и запахов, и голосов, зовущих Ватсона назад, в те душные жаркие дни Индии, на красную землю страны, ставшей последним рубежом на пути доктора в пекло Афганистана. Он словно бы вновь почувствовал аромат зёрен кунжута, вкус тминного хлеба на языке, прохладу нибу пани, лимонной воды, поданной к обеду, призванной смягчить остроту кади пакора***. Он словно бы вернулся в крошечную каморку в мансарде с видом на тесную городскую площадь, оккупированную торговцами, громкими криками предлагающими свой товар. Он словно бы вернулся в колорит ночи, жаркой южной ночи, о которой он после грезил, когда пули рвали на части его соотечественников, а зажигательные снаряды опаляли их кожу. С образом южной ночи, навеки запечатлённым в его сердце, Ватсону даже порой удавалось поспать под звуки канонады ответных залпов.
Внезапно всё схлынуло, словно морские воды в период отлива, осталось одно лишь имя.
Родерик Франс.
С этим приятным во всех отношениях джентльменом доктор имел удовольствие познакомиться там же, в Индии, где, признаться, он и не надеялся встретить кого-то, столь близкого ему по духу.
Тот день Ватсон помнил ясно. Вокруг гомонила разноцветная, закутанная в ткани с ног до головы толпа – индусы с чёрными, как уголь, волосами, которые мешались с арабами, неграми, белыми, внося хаос в повседневное существование. И как тщательно бы доктор ни вслушивался, он не мог уловить ни единого знакомого ему слова, хотя и выучил с десяток расхожих фраз за время своего пребывания в Индии. Приказывая себе не паниковать, Ватсон как можно незаметнее попытался выбраться из толпы, как позже ему стало известно, бастующих против неиссякаемого потока иностранцев, проникавших в страну. Он сам был иностранцем, тем, против кого оказался направлен слепой гнев жителей Востока, и тот день мог стать для него последним. Задушенный ли в давке, затоптанный ли в толпе – Ватсон поплатиться бы жизнью за свой манёвр. Его выдавало буквально всё – английский костюм, столь разительно отличавшийся от одежд местного населения, недостаточное знание языка, настороженный и порядком испуганный взгляд. И хотя до сих пор никто его не заметил, у доктора оставались считанные секунды, чтобы предпринять попытку к бегству. Единственной мыслью, бившейся в его мозгу, было добраться до мансарды, запереться там, на самом верху, возможно, вооружиться и ждать того, что уготовила ему судьба.
Неуправляемая толпа, что порох, поднеси зажженную спичку слишком близко – и будет взрыв. Ватсону вовсе не хотелось стать той самой спичкой, но и перспектива остаться без воздуха его не прельщала. Подобно штопору он стал осторожно ввинчиваться в крошечные пустые пространства между телами протестующих, молясь, чтобы никто не обратил на него внимания. Ватсон почти достиг периферии людской массы, когда толпа, вздрогнув, шевельнулась и двинулась вниз по улице единым телом, единым организмом. Доктор не в силах был противиться её натиску, и толпа понесла его за собой, когда чьи-то цепкие руки дотянулись до него, схватив за лацканы сюртука, и вытянули на крыльцо дома, мимо которого пролегал путь этого неорганизованного, дикого шествия.
-
-
02.11.2010 в 07:35Закрыв глаза, он держался за кого-то, кто был выше и сильнее его, как за гибкий ствол дерева в паводок, и даже забыл о том, чтобы прочесть короткую молитву благодарности.
- Я Родерик. Родерик Франс, - протянул ему на удивление тонкокостную для столь сильного человека ладонь загорелый европеец в пробковой шляпе исследователя, едва лишь они оказались в относительной безопасности: за хлипкой дверью, отделявшей их от стремительно пустеющих улиц. Кажется, толпы народу стекались к площади, той самой, которой Ватсон часто любовался из окна мансарды. – А вы ведь…
Он вдруг пригляделся.
- Доктор Ватсон! Джон Ватсон! – воскликнул он, наконец. И, предупреждая вопрос доктора, объяснил. – Мы ехали с вами в одном экипаже, я запомнил лицо. Вы копались в своих склянках и почти не следили за тем, что происходит вокруг. Впрочем, тем самым вы дали мне шанс получше вас рассмотреть.
Он весело и необидно засмеялся, и Ватсон последовал его примеру, чувствуя, как уходят страх и напряжение.
Родерик Франс тоже оказался доктором, различие между ними было в том, что он самое пристальное внимание уделял изучению малярии, процветавшей в тропических странах, и исследовательская страсть увела его далеко от родных мест. Этот ладно сложенный человек с выгоревшими на солнце вьющимися волосами оказался англичанином французского происхождения, и кровь его предков смешалась в нём столь причудливо, что сложно было с первого взгляда отделить бургундскую утончённость от туманного лондонского шарма. Через три недели им суждено было покинуть Индию и отправиться в Афганистан, откуда приходили всё новые и всегда печальные вести о страшной войне, бушевавшей в пустыне.
Впрочем, Ватсону казалось, будто его новый друг старается как можно реже вспоминать о конечном пункте их назначения, и был смутно благодарен ему за это. Они проводили долгие часы вместе – засиживались допоздна за разговорами, так что на утро Ватсон чувствовал себя усталым, а ведь ему необходимо было выполнять непосредственные свои обязанности, во имя которых он дал при свидетелях клятву Гиппократа, и собирался сей клятве следовать.
И всё же Ватсон не мог не признаться себе, что за всю жизнь лишь с этим джентльменом его связывали столь близкие отношения, пускай и звучало это с неким оттенком, который в любое другое время в ином месте доктор посчитал бы неприемлемым. Поскольку они самую малость выступали за рамки дружеских – мимолётные прикосновения, которые позволял себе Родерик Франс, его пронзительный взгляд, те разговоры, которые он порой заводил, выпив лишнюю пиалу фени****… Ничто не смогло бы отпугнуть Ватсона, отчего-то он был готов безоговорочно верить Франсу, решительные руки которого помогали ему и в последующие за знакомством дни, когда поток раненых и искалеченных в ходе жестоко подавленного властями восстания казался нескончаемым. Вдвоём они вправляли вывернутые в потасовке суставы, ночи напролёт организовывали перевязочные пункты, накладывали защитные повязки на пустые, сочащиеся сукровицей глазницы - на то, что осталось на месте выбитых в пылу мятежа глаз. И хотя жгучее сочувствие переполняло их, исполняя свой врачебный долг, они могли отвлечься от мыслей о приближавшемся конце их относительно спокойной жизни в Индии. Ватсону перестали сниться зыбучие пески, которые затягивали его в черноту под грохот взрывов и выпущенных в воздух снарядов. Кошмары сменились другими снами. Всё чаще, окунаясь в забытье, он видел Родерика, просыпаясь на утро с неуловимой дрожью в пальцах. Но он ни за что не смутил бы друга рассказом о том, что не на шутку тревожило его самого, пускай иногда Ватсону и казалось, будто он не имеет права присваивать себе эти сны, которые, как он чувствовал, принадлежат им обоим.
И даже в тот вечер, когда доктор собирал свои немногочисленные пожитки, готовясь к изнурительному переезду в Афганистан, он не позволил себе использовать, пожалуй, последний шанс перед лицом неминуемой опасности, которая могла поджидать их уже на пути к утопшей в чужой крови пустыне.
Впрочем, у него и без того появился новый повод к волнениям.
- Ты никуда не поедешь, - заявил Родерик, едва лишь вошёл в мансарду Ватсона.
Доктор замер, нахмурившись, и протестующе поднял руки.
- Не спорь, - перебил его Родерик. – Я знаю, мы говорили об этом не раз. Но всё без толку.
Он подошёл к окну, рассеянно теребя простые белые занавески.
Ватсон машинально отметил, что о себе Родерик ни словом не упомянул, а, значит, собирался уйти без друга. Положительно, такой поворот не принёс Ватсону ничего, кроме безумной тревоги, к которой примешался и последний из снов, который он видел. О котором предпочитал не думать, желая забыть.
Франс тяжело вздохнул и повернулся.
- Стоит мне лишь представить тебя на поле боя, оттаскивающим прочь раненых, как всё перед глазами плывёт. Стоит мне лишь представить тебя… всего в крови…
Его голос сорвался, когда Родерик, шагнув к Ватсону, заключил потрясённого доктора в объятия.
- Мне вовсе не нужно будет выходить на поле боя, - попытался возразить тот, против воли закрывая глаза и нехотя поддаваясь навязчивому ощущению, которое в последнее время упрямо преследовало его, стоило лишь Франсу возникнуть в поле зрения. – Я буду работать в походном лазарете, с тобой.
- Ты не знаешь, как далеко могут залетать вражеские гранаты и пули, - глухо пробормотал Родерик, машинально и бездумно поглаживая его спину.
Ничего неприятного в этом движении не было, но Ватсон всё же почувствовал, что краснеет. Руки Франса, по-врачебному чуткие, не давали ему покоя. Напряжение не последних дней, но последних месяцев, проведённых далеко от Англии с её утренними росами и свежим прохладным воздухом, грозилось подтолкнуть Ватсона к необдуманному, опрометчивому поступку. Он вынужден был признать, что едва различает грань между дозволенным и непотребным, а ведь прежде он мог без излишней скромности похвастаться способностью мыслить трезво и ясно.
-
-
02.11.2010 в 07:36Дыхание у Ватсона перехватило, когда правая рука Родерика скользнула по пояснице, а затем и по животу, мягко, тёпло, осторожно, и вдруг оказалась ниже, гораздо ниже границы хлопковой сорочки и ремня брюк доктора, дразняще сжимая и гладя сквозь тонкую ткань, будто бы ненавязчиво предлагая и обещая. Глаза Ватсона сами собой закрылись, во рту стало совсем сухо, точно в пустыне, в душе развернулась нешуточная борьба. Он чувствовал, как стыд и удовольствие крошечными капельками пота выступают над верхней губой, затылок его вжимался в камень стены, и протестующий стон готов был вот-вот вырваться из приоткрытых губ. Ватсон не знал, чего же ему хочется больше: удержать этот стон или позволить ему существовать собственной жизнью, парить в душном воздухе, стать причиной конца так и не начавшемуся. Но Франс опередил его, решив всё за двоих. Рука его замерла, так и не завершив начатого, вопреки несмелому ответному движению бёдер доктора, и они немного постояли так, прильнув друг к другу, успокаивая начальное возбуждение, грозящее перевернуть всё внутри и мир вокруг. Навсегда изменить их жизни, какими бы они ни были. Навсегда стать их бедствием и благословением.
Когда Франс, наконец, отпустил Ватсона, в глазах первого стояли слёзы.
Ватсон так никогда и не узнал, дружбой ли были их отношения или же тем, что столь близко к дружбе и одновременно разительно от неё отличается. Он никогда не задумывался об этом после, когда горячая кровь Родерика Франса заливала его руки, и после, когда светлые-светлые в преддверии конца глаза его закрылись, а из груди вырвался последний вздох. И лишь год спустя он вдруг с пугающей ясностью осознал, что Родерик Франс, должно быть, любил его. И сам он, должно быть, любил Родерика Франса, хотя и не в силах был признаться в этом ни единой живой душе и жил в тоске, в воспоминаниях об Индии, о той мансарде, в окно которой была видна площадь, о белых акациях. На самом же деле каждая мельчайшая деталь этих воспоминаний была самым смутным, самым глубинным и невероятным образом связана с Родериком.
Вот то, что подарила ему древнейшая земля пряностей и ароматных курений. А бесплодная пустыня этот дар забрала. И, как всякий обделённый судьбой, он перестал вспоминать об Индии, старательно загоняя любые мысли о ней в глубины души. Но теперь вдруг она так неожиданно возникла перед ним – во всей красе.
- Уильям. Уильям Блейк, - протянул ему руку светловолосый юноша с неожиданно мудрыми для его возраста карими глазами. Ватсон невольно пожал изящные пальцы. – Но вы можете звать меня Уилл. Или Билли, как пожелаете.
Он рассмеялся приятным звонким смехом. В нём не было и капли напускного, он словно бы весь целиком состоял из поразительной естественности.
- Так зовёт меня Генри, - отсмеявшись, пояснил Уилл. - Вы, должно быть, уже успели познакомиться с ним.
Он кивнул в сторону статного джентльмена, который встретил их у дверей. Генри смаковал вино.
- Конечно, - кивнул Холмс. – Весьма приятный джентльмен.
Сыщик пока ещё не успел заметить странной бледности доктора, как и его подозрительной молчаливости.
- Мы с ним родственные души, - словно бы по секрету сообщил Уилл. – Знаете, это невероятное счастье – найти и обрести такого человека, как Генри. Вам стоит познакомиться с ним поближе.
- Определённо, - с энтузиазмом кивнул Холмс. – Не правда ли, Джон?
Ватсон окинул его рассеянным взглядом.
- Не правда ли, что Генри – удивительно замечательный? – повторил вопрос детектив.
- Совершенно… согласен, - с некоторым трудом признал очевидное Ватсон, - с вами, Хо… Томас.
- Я думаю, мне стоит с ним немного побеседовать. А вы, Джон, отправляйтесь-ка и выпейте вина, оно здесь поистине потрясающе. Заодно и с остальными членами клуба познакомитесь…
Холмсу едва ли не силой пришлось отправить доктора к стойке с бокалами. Уилл предложил его проводить, неожиданно для Ватсона взяв того под руку. В любой другой день доктора бы это, очевидно, не на шутку возмутило, но рана на его сердце оказалась ещё слишком свежа даже по прошествии двух долгих лет, поэтому он лишь вздохнул, обещая себе, что если выберется невредимым из этой сомнительной истории, то первым делом устроит Холмсу настоящий скандал.
-
-
02.11.2010 в 07:37В этом доме время бежало так незаметно. Прошло уже около двух часов, но никто, кажется, не собирался расходиться. Более того, по словам Генри, ночь только начиналась.
Они с Холмсом явно нашли общий язык. Приятный в общении и начитанный Генри и не менее приятный и находчивый сыщик стали друг для друга интересными собеседниками.
- Должен признать, - заявил Холмс, удобно устроившись в кресле с невероятно высокой спинкой, – в таких прежде сиживали графы и герцоги, чьи высокопоставленные макушки едва-едва виднелись из-за отороченного золотым кантом края – и повертел в пальцах сигару: крепкий сладко-горький аромат её выгодно оттенил флёр сандала, витавший в воздухе, - что объявление, данное клубом в Times, было составлено мастерски. Столь остроумный текст нечасто встретишь даже в самых лучших газетах. Признаться, именно это нас так и привлекло. Пожалуй, если бы не счастливый случай, который соблаговолил вложить мне в руки свежий экземпляр, ни Джона, ни меня сейчас здесь не было бы. Возможно, мы вновь были бы вынуждены провести тривиальный вечер за шахматами и глинтвейном в компании совершенно наскучивших нам «благовоспитанных» джентльменов.
- Столь неприкрытая лесть в больших количествах может оказаться чрезвычайно вредна, - с улыбкой заметил Генри, шутливо погрозив Холмсу пальцем.
- Это вовсе не лесть, - невозмутимо проговорил тот, закурив, наконец. Сигары и вправду были отменно хороши. Рождённые на жарких берегах Мексиканского залива, они будоражили кровь, заставляя её быстрее и веселее струиться по венам. – Это заслуженная похвала автору, кем он бы ни был.
Глаза Генри так и заблестели от удовольствия, когда он коротко и скромно поклонился.
- Вашим покорным слугой, - признался он, картинно прижав ладонь к сердцу, - которому невероятно приятно знакомство с истинным ценителем красноречия.
Холмс вполне убедительно изобразил удивление, хотя и догадывался, кто стоит за зазывными и дерзкими для традиционного лондонского общества словами. Понять это не составило бы труда и новичку, уж очень прозрачно Генри намекал на свою причастность к объявлению, старательно кивая и активно жестикулируя в ходе беседы.
- Я вижу, мне и самому изрядно повезло, - развёл руками сыщик. – Физиономист и детектив из меня никакой, но, признаться, я несколько удачливее прочих, вот почему, очевидно, судьба сразу же свела меня с вами.
Генри не удержался от мягкой насмешки.
- А вы, Томас, однако, любитель громких фраз. Что ж, у каждого свои слабости, и можно винить в этом судьбу или иные высшие силы, но я скажу вам прямо: вы уже успели понравиться и мне, и прочим членам нашего скромного заведения.
- Неужели, - пробормотал Холмс, задумчиво разглядывая сигару. Признаться, он не удивился бы, обнаружься в клубе и что-нибудь покрепче, вроде кальянных курений или опиума, но всё казалось более чем безобидным. Сыщик, пожалуй, даже почувствовал на миг тупой и короткий укол разочарования. Он привык к притонам, нелегальным ночлежкам, проституции, которой промышляли в определённых отдалённых районах города, и был уверен, что за закрытыми дубовыми дверями дома, где пропал человек, всё не так просто, как кажется. Теперь же в его душу закрались сомнения. – Но я повторюсь.
Он замолчал, оглянувшись на Ватсона, который в гордом одиночестве потягивал некий напиток из высокого изящного бокала чистого, как слеза девственницы, хрусталя, но не замедлил продолжить.
- Я повторюсь, если бы вы не дали объявления, нас с Джоном здесь не было бы. Скажите, Генри, удовлетворите мой интерес, ибо, вот вам моё честное слово, помимо громких фраз я вынужден признаться: любопытство – мой второй порок, как же вам в голову пришла подобная идея? Я, как постоянный читатель лондонских газет самой различной тематики, впервые столкнулся с открытым приглашением в клуб, куда, если так можно выразиться, посторонним вход заказан.
Генри вдруг чуть наклонился к нему, лёгким движением вынул из пальцев дымящуюся сигару и невозмутимо глотнул ароматного дымка, тут же выдохнув в тёплый, пожалуй, даже душный воздух гостиной.
- Ах, Мортимер, чёрт бы его побрал, - пробормотал он так тихо, что Холмс едва расслышал. – До чего же хороши.
Соммерхолд непосредственно, но элегантно закинул ноги на низкий сервировочный столик с золочёными ножками, тем самым наглядно демонстрируя Холмсу широту своих взглядов на правила поведения в клубе, и вновь повернулся к сыщику.
- Так о чём это мы, Томас?
Холмс сжал в длинных чутких пальцах вернувшуюся к нему сигару.
- О вашей исключительной идее подать в газету крайне остроумное объявление. В чём причина, если не секрет? – лукаво улыбнувшись уголком рта, напомнил «забывчивому» Генри он.
- Ах да, - кивнул молодой человек. – Да здесь, собственно говоря, никакого секрета и быть не может…
На этих словах Холмс позволил себе многозначительно кашлянуть, но его приступ иронии остался незамеченным.
- …Наш клуб малочислен, но дружен, - продолжил Генри. – Мы – Уилл, Джоэль, Фредди, Джеймс, Рафаэль и я – условились, что каждые полгода, считая со дня основания, будем устраивать, так сказать, вечер приёмов, в ходе которого новый член или новая пара пополнят наши ряды. Я ещё помню тот день, когда нас было лишь двое – я и мой дорогой Уилл.
-
-
02.11.2010 в 07:37- Что же произошло? – с едва различимым напряжением осведомился Холмс, не меняя позы – это могло бы выдать его с головой.
- О, пустяки, - взмахнул рукой Генри. – Просто один вздорный юнец покинул наш гостеприимный дом из-за мелочной ссоры, не понимая, что в этом мире зачастую глупейших и неразумнейших правил приличия, которые лишь душат и стесняют по-настоящему свободного человека, он останется совершенно один, вынужденный бороться или опустить руки. Что ж, пусть познакомиться с жизнью во всех её проявлениях. А мы будем рады разделить досуг с вами, Томас, и с Джоном, конечно.
- Весьма благодарен, - задумчиво протянул Холмс, откладывая недокуренную сигарету в сторону, на толстое стекло пепельницы, столь удачно оказавшейся поблизости.
- Не смейте полагать, - успокаивающе потрепал его по руке Генри, видимо, приняв хмурое выражение лица за обиду, - что в случае возвращения нашего блудного брата мы попросим вас удалиться восвояси, не в коем случае! Вы сможете оставаться с нами, сколько пожелаете. В конце концов, мы никого насильно здесь не держим. И вы вольны в своём выборе.
Он скривился, вновь вспомнив о той ночи, когда Гарри устроил поистине цирковое представление. Глупый юнец Гарри, которому разбило сердце первое же невинное увлечение его дорогого Фредди.
- Так или иначе, будьте нашими гостями и чувствуйте себя как дома, - его красивое молодое лицо вновь озарила улыбка. – Скажу вам по секрету, что вы с Джоном идеально вписались в наше общество. Я уверен - за решением дела не станет.
В дверь постучали. Холмс машинально отметил, что стук был уверенным и чётким, но не мёртвым, не пустым, как пивная бочка: пришедший явно был человеком решительным и неравнодушным.
- Вы ждёте кого-то ещё? – полузаинтересованно спросил Холмс.
- О, да, это, должно быть, Фредди, прошу прощения, Фредерик и Джоэль, о последнем я уже упоминал. Юный джентльмен недавно к нам присоединился, однако проявил себя самым лучшим образом. Он часто бывает в Америке, но, представьте себе, не утратил своих английских аристократических манер. А теперь прошу меня простить, я оставлю вас на пару минут.
С этими словами Генри исчез в сумраке коридора, откуда вскоре раздался тихий скрежет открываемых замков.
- Мы заждались вас, друзья, - голос его звучал чуть приглушённо, будто полумрак поглощал не только свет, но и изрядную долю звуков. – Мы готовимся принять решение, и раз уж вы изволили опоздать, вам придётся поверить нам на слово.
Ответа Холмс не дождался. Он выбрался из кресла, поведя плечами и разминая затёкшие конечности, и поискал взглядом Ватсона, уверенный, что доктор уже нашёл себе развлечение по душе, ну, или хотя бы подходящего собеседника.
Какого же было удивление сыщика, когда он обнаружил, что его друг так и стоит у стола с напитками в одиночестве, рассеянно глядя в пространство.
Генри вернулся в гостиную, за ним следовало двое молодых людей приятной наружности.
- Томас, - кивнул он Холмсу. – Джон. Позвольте представить вам Фредерика МакМёрфи и Джоэля Стокера, наших друзей.
Мужчины раскланялись.
- Мы просим прощения, - звучным баритоном проговорил Фрэдерик, неотрывно глядя в глаза Холмсу. Цвет его радужки, скорее всего, был зелёным, но в свете убранных ткаными абажурами ламп казался тёмно-карим, - за это досадное опоздание. Нас с… Джоэлем…
Он едва заметно качнул головой в сторону тёмноволосого юноши среднего роста.
- …задержали дела. Точнее, меня задержали, а Джоэль был вынужден ждать. Так или иначе, теперь мы здесь, поэтому я предлагаю забыть обо всех неурядицах и провести важное голосование.
- Лучше и не скажешь, Фредди, - негромко заметил Генри, но от Холмса не укрылся тот короткий взгляд, что он послал молодому МакМёрфи. Предостерегающий взгляд, будто Фредерик едва не сболтнул лишнего. Детектив мысленно отметил эту краткую, длившуюся лишь пару секунд интермедию.
– Господа, голосование тайное, так что вам придётся на некоторое время удалиться, - продолжил Генри, на этот раз обращаясь уже к Холмсу и доктору. – Нам нужно посовещаться, прийти к единому решению, посвятить Фредди и Джоэля в ход событий и поделиться с ними своим мнением насчёт этого вечера. Прошу вас принять мои извинения, но таков порядок.
Он улыбнулся, протянув руку подошедшему Уиллу.
-Уверен, вам найдётся, чем у нас заняться.
- Не сомневаюсь, джентльмены, - согласно кивнул Холмс. - Здесь есть отдельные комнаты?
- Конечно. Весь второй этаж в вашем распоряжении, - подмигнул ему Генри.
Холмс, подмигнув в ответ, многозначительно поманил Ватсона за собой, увлёк, придерживая за талию, на лестницу и только там, в одиночестве, отпустил.
- Ну что, мой дорогой Ватсон, надеюсь, вы не забыли ещё, зачем мы здесь? Предадимся плотским утехам?
- Что за грязные намёки!.. – шёпотом вспылил доктор.
- Нужно же мне было найти повод укрыться от любопытства этих молодых людей, - пожал плечами Холмс. – Теперь же всё твёрдо убеждены, что мы заняты вполне определённой деятельностью, а мы с вами тем временем кое-что обсудим да осмотрим дом. Кто знает, какие тайны скрывают эти стены.
И он бодро зашагал вверх по лестнице, которая скрипела, будто ствол вяза в грозу.
- Ватсон! Ватсон, да не стойте же вы столбом! – оглянулся на него детектив, заметив, что доктор не спешит следовать его примеру. – Поднимайтесь сюда.
Когда тот, наконец, неуверенно прощупал ногой нижнюю ступень, Холмс задумчиво облокотился о ненадёжные, на взгляд Ватсона, перила и глубокомысленно изрёк:
- Итак, версия произошедшего, изложенная Генри, вызывает у меня кое-какие вопросы.
-
-
02.11.2010 в 07:38- Не сейчас, Билли, - мягко отстранил его руки сосредоточенный Генри Соммерхолд, окинув членов клуба выразительным взглядом.
Кресла, занятые ими, замыкали круг, в котором ещё оставались прорехи, предназначенные для тех немногих, кто соблазнился бы остроумно составленным объявлением, а после осмелился бы предстать перед другим, новым обществом, не опасаясь быть высмеянным или осуждённым.
- Что ж, наши дела обстоят лучше, чем я предполагал, - сосредоточенно проговорил Генри, почувствовав мимолётное касание пальцев. Уилл всегда находил превосходные способы выразить свою привязанность и поддержку. – После недавней известной всем нам истории с Гарри я уже и не надеялся привлечь нужных людей. Ведь, согласитесь, необходимо обладать определённой смелостью, если не сказать, безрассудством, чтобы признать себя отличным от других, чтобы признать себя таким, каков ты есть. Все мы здесь…
Он обвёл присутствующих изящным жестом.
- …можем гордиться собой. Мы не проживаем свои жизни напрасно в вихре серых дней. Мы не отводим взгляда, встречая соседей, знакомых, мы не чувствуем вины, и наше противостояние обществу не становится причиной кровавых распрей.
Кто-то негромко кашлянул.
Взгляд Генри потеплел, из пристального и отстранённого стал вдруг мягким, как плед, предусмотрительно оставленный на спинке кресла-качалки перед камином для тех, кто придёт после, придёт позже, когда посчитает нужным.
- Разве после всех этих лет нас всё ещё не оставляет беспричинная официальность встреч? - осведомился он, с улыбкой глядя на присутствующих. – Друзья, если кто-то желает высказаться, я ничего не имею против.
Фредерик спокойно кивнул ему.
- Выслушаем же Фредди, - объявил Генри, откидываясь на спинку кресла. Он уже знал, о чём станет говорить молодой человек, но не собирался его останавливать. В конце концов, тот имел право.
- Возможно, мои слова прозвучат резко, - решительно предупредил Фредерик, - но мне никогда не нравилась твоя идея с объявлениями, особенно, после того, что произошло. Сейчас нам меньше всего нужны лишние уши и глаза в этом доме. Мортимер Уитман – человек настойчивый и умный, иначе как бы ему удалось продержаться со своим бизнесом в обстановке нешуточного давления со стороны конкурентов? Он ищет своего брата, не может не искать, и наш клуб – первое место, куда нагрянут из Скотланд-ярда.
По комнате прокатился согласный шёпоток. Вспышка Гарри затронула всех членов клуба, который на время даже приостановил свою деятельность. Каждый из них провёл несколько долгих ночей в ожидании, пока окна дома Соммерхолда оставались мёртвыми, слепыми. Но всё же однажды вечером в них вновь зажёгся свет.
- Я сомневаюсь, что Мортимер посмеет обратиться в полицию, - пожал плечами Генри. – Учитывая всю деликатность дела... я бы, скорее, предположил, что он наймёт частного детектива.
- И именно поэтому, после того как ты передал текст в газету, я лишь с неимоверным трудом могу доверять незнакомцу, переступившему порог клуба. Откуда тебе знать, что он за человек? Каждый, кто сейчас находится в этой комнате, был представлен остальным кем-либо из действительных членов клуба. Эти же господа, Томас и Джон, просто как снег на голову свалились!
- Поэтому я и говорил о смелости, - заметил Генри. – Мы тоже должны демонстрировать её, особенно, после произошедшего. Один мой брайтонский знакомый уже прислал мне записку, в которой упоминаются не самые лучшие перспективы для нашего клуба, самого малочисленного из четырёх. Они угрожают нам исключением из общего круга, а это означает отсутствие финансовой поддержки, господа, что представляет собой повод для беспокойства. Поэтому спешу уверить вас, в особенности, тебя, Фредерик, что, как и заведено, я лично осуществлю проверку новых… членов. Если ты, Джоэль или кто-нибудь другой захотите присоединиться – милости прошу.
Он улыбнулся и незаметно вложил руку в ладонь Уильяма, вздохнув поглубже.
- Теперь же предлагаю оставить бесполезные разговоры и перейти к делу. Не забывайте, что гости клуба ждут нашего решения. Как и прежде, мы осуществим его принятие путём голосования. Полагаю, что мне не нужно напоминать вам о нашем уговоре: в беседе не при каких условиях не упоминать имени Гарри. Этим мы можем выдать себя, к тому же, не стоит никому давать лишних поводов к размышлениям, - он остро взглянул на Джоэля, тот посмотрел в ответ и после секундного колебания согласно кивнул. Генри продолжил. - В защиту же новоприбывших скажу, что Томас – весьма незаурядная личность, умён, проницателен, чуть эксцентричен. Мы бы не хотели потерять столь интересного персонажа, не правда ли? Он привнесёт в наше общество так необходимый нам «нерв» и предотвратит возможный застой. Не в обиду будет сказано, но нам нужна свежая кровь, чтобы взбодриться после истории с Гарри, и Томас, по моему скромному мнению, идеальный кандидат. И, что немаловажно, он весьма хорош собой, джентльмены. Ведь нам всем приятно смотреть на красивых людей.
- Мне начинать ревновать? – игриво сжав пальцы Генри, осведомился Уилл.
Фредди и Джоэль обменялись весёлыми взглядами, а Джеймс широко усмехнулся.
- Ты соловьём заливаешься, говоря о Томасе, - заметил МакМёрфи, - но ни словом не удостоишь Джона. Ты позабыл о нём, «дядюшка» Генри? Или же он недостоин твоего внимания?
Раздался негромкий понимающий смех.
Генри и сам позволил себе улыбку.
- Я не забыл, - пояснил он. – Но Джон представляется мне куда большей вещью в себе, нежели Томас. Он молчалив, задумчив, необщителен, однако, и я в этом не сомневаюсь, ему просто нужно немного времени, чтобы раскрыться. Как нашему дорогому Джеймсу.
Тот, отсмеявшись, слегка покраснел при упоминании его имени.
- Джеймс – самый неразговорчивый из нас, однако любим ли мы его меньше? Отнюдь! Старина Джеймс – совесть нашего клуба, а ведь при первом взгляде на него никто ни о чём подобном и не подумал бы. Разнообразие – вот что манит нас в этой жизни. И я намерен поддерживать данную идею и в дальнейшем. Возвращаясь к разговору о Джоне, хочу лишь сказать, что под маской отстранённости и некоторой рассеянности, должно быть, скрывается невероятный человек, которого нам предстоит ещё узнать. Тайна манит, господа. И в этом молчуне она, безусловно, присутствует.
- А знаете, что превосходно развязывает язык? – воскликнул Фредди. – Отличное красное вино!
-
-
02.11.2010 в 07:42В темноте казалось, будто всё проще, чем есть на самом деле. Всегда легче обвинить того, кто экономит на свечах в собственном доме, как будто прячет что-то от солнечного и лунного света, от любопытных глаз.
- Ватсон, что там с вами приключилось внизу? Я наблюдал за вами, вы явно были не в себе, - негромко проговорил Холмс, нарушая тишину, завладевшую окружающим пыльным пространством, пока они крались тёмным коридором.
- Удивительно, что вы заметили, - проворчал доктор, который вовсе не собирался изливать Холмсу душу и делиться с ним воспоминаниями – ни в этой, ни в любой другой обстановке.
- Что ж, теперь вы, кажется, пришли-таки в чувство, - несколько чёрство отметил Холмс, не глядя на Ватсона, который только и мог думать о том, чтобы не споткнуться, не повалиться на пол подобно мешку с мукой, не дать сыщику нового повода для насмешки, пусть столь и искусно замаскированной под претензией на заботу. – И мы можем подвести промежуточные итоги нашей с вами вылазки.
- Неужели, всё это принесло хоть какой-то результат? – пожал плечами Ватсон и тут же налетел на внезапно остановившегося Холмса, который повернулся к нему с едва различимым в полумраке возмущённым выражением лица.
- В отличие от вас, мой дорогой доктор, я времени зря не терял, - заявил он, мгновением позже продолжив путь. – Мой разговор с Генри принёс свои плоды. Если верить его словам, Гарри Уитман покинул клуб вследствие некой размолвки с друзьями. Основываясь на информации, полученной мною от Мортимера, я полагаю, что этой размолвке предшествовала целая история, поскольку Гарри явно испытывал беспокойство, проявлял раздражение ещё до ссоры, а, значит, дела его в клубе шли неважно на протяжении некоторого времени.
Холмс замолчал, когда они оказались у первой незапертой двери. Ни звука не доносилось оттуда, как, впрочем, и из-за прочих дверей, за которыми, по мнению сыщика, могли скрываться кладовые. Второй этаж оказался куда более тесным и менее изысканным, нежели первый. Он представлялся заброшенным, мёртвым, впрочем, за тяжёлой, со скрипом отворённой дверью оказался изящно обставленный гостевой салон.
Комната с низкими пуфами и стылым камином была тускло освещена единственным газовым рожком.
- Генри вполне прозрачно намекал на свою связь с Уильямом Блейком, а тот и не отрицал. По-видимому, в клубе сейчас образовалось несколько пар. Возможно, Рафаэль и Джеймс провели вместе не один вечер, а, возможно, и нет. К сожалению, мне не удалось выяснить, с кем водил дружбу исчезнувший Гарри…
- Дружбу, - не удержавшись, повторил Ватсон, поразившись тому сарказму, что наполнял до краёв его голос.
- О, да, дружбу, - насмешливо откликнулся Холмс, потрепав доктора по плечу. – Ведь в чём состоит идея, сама суть данного заведения? Каждый из членов позиционирует своего, хм, партнёра, назовём его так, как собственного друга, единомышленника, близкого по духу человека. Послушайте их разговоры, Ватсон – они искренне верят в крепкую мужскую дружбу, на которой и строятся все последующие отношения, физическая сторона которых играет пускай и важную, но не доминантную роль. По крайней мере, таковы их убеждения. На самом же деле, могу вам со всей уверенностью сказать, любое традиционное общество – лондонское ли, брайтонское – безжалостно заклеймило бы их встречи, и статьи в свежих утренних газетах пестрели бы такими словами, как разврат, растление, содомия.
- То есть, словами, которые самым полным и правдивым образом характеризуют их? – заметил Ватсон, осматриваясь и отмечая невероятную чистоту каминной полки: ни пылинки, блеснувшей бы в бледном свете луны.
Сыщик замер у окна, присев на узкий подоконник и глядя, очевидно, на Ватсона, вот только тому виден был лишь резко очерченный тёмный силуэт, будто вырезанный из плотного картона и наклеенный на стекло.
- Признаться, это не делает чести ни вам, ни газетчикам, - проговорил Холмс, наконец – невозмутимо, а вовсе не с намёком на раздражение, как, было, подумал доктор. – Я усматриваю в подобном подходе некоторую узость взглядов, присущих современным обывателям.
Ватсон решительно пересёк комнату, мгновенно оказавшись у окна. От его медлительности и нерешительности, оставшейся там, внизу, в плену ароматов далёкой страны, не осталось и следа. Уперев ладонь в гладкую, обитую плотным шёлком раму, он наклонился к детективу, позабыв и о правилах приличия, и о собственных моральных принципах.
- Холмс, - негромко, но настойчиво проговорил он, - откуда вам столько известно о подобных заведениях?
Он обвёл ровные стены, увешанные тёмными картинами, многозначительным взглядом.
- Я отдаю должное вашему опыту, - продолжил доктор, - вашему… любопытству, я знаю, что вы изрядный любитель злачных мест, пускай мотивы ваши мне до конца и не ясны, но я предполагаю, что на то у вас имеются свои причины.
- Они ничем не отличаются от ваших, азартных интересов, - шершавым шёпотом, только усугубившим неожиданную камерность разговора, сообщил Холмс, не поворачивая головы.
Ватсон мог наблюдать его точёный профиль, решительный мужественный подбородок, прямой нос, высокий лоб.
- Но, как бы я ни старался, я не могу понять этого вашего увлечения. Вы будто коллекционер, который с упорством, достойным коллекционера, собирает подобного рода заведения, объединяющие людей особого круга с весьма изощрённым, если не сказать извращённым вкусом в плане выбора развлечений. Вам известно то, о чём другие подчас и не подозревают. Вы бываете там, куда остальным вход заказан…
- Разве вас это удивляет? – перебил его Холмс. – Вот уж никогда не подумал бы.
В порыве чувств Ватсон всплеснул руками.
- Но, Бога ради, как вы прознали о клубах в Бирмингеме, в Брайтоне? Такие места открывают только в том случае, если специально их ищут!..
Сердце его колотилось так, будто он пробежал пять сотен футов***** по набережной Темзы, и сказанное вслух всё ещё гремело в ушах. Потерпев неудачу в предсказании границ дозволенного в собственном поведении, доктор с опаской ожидал реакции друга, которая могла стать совсем уж неожиданной.
Впрочем, Холмс, кажется, сохранял полное спокойствие. Он отвернулся на миг, чтобы бросить короткий взгляд в окно, на пустынную улицу, различимую до мельчайших деталей, до трещин в брусчатке, до следов ржавчины на металлических плитах, а после, покровительственно обернув руку вокруг плеч доктора, проговорил:
- Нет ничего страшнее для меня, чем скука. Вам ли не знать об этом, Ватсон.
Тот поёжился, представив, что этот невероятный человек может ещё предпринять, если жизнь вдруг утратит для него всю прелесть новизны, весь накал страстей. В скуке Холмс порой был невероятно близок к той грани, за которой порой случаются ужасные, страшные вещи.
Опиум. Морфий. Кокаин. Что дальше – украденный из докторского чемоданчика скальпель?
- Мне только что пришла в голову мысль, которая должна была возникнуть ещё при встрече с Фредериком и Джоэлем, - с вящим неудовольствием, пришедшим на смену снисходительному благодушию, неожиданно проговорил Холмс. - Генри сказал, что Джоэль – новичок, что принят в общество был совсем недавно, и если я прав, то именно он занял место исчезнувшего молодого человека. Но про Фредерика Генри ничего не сказал, а, значит, тот стал членом клуба гораздо раньше. Вполне вероятно, что их с Гарри связывали не только «братские» отношения. Должно быть, именно из-за их ссоры Гарри покинул клуб, а после сбежал из дома. Что ж, ситуация принимает интереснейший оборот, Ватсон. Как вам преступление в рамках романтических отношений? Можете не отвечать, я и сам скажу – тривиальнее и выдумать нельзя. Однако каков антураж! Непривычная обстановка, не правда ли, доктор?..
Ватсон вздохнул поглубже, временно смирившись со столь резкой переменой темы, обещая себе, что разговор этот будет иметь продолжение – и в самом скором времени.
Холмс вдруг замер и замолчал, будто прислушиваясь. Он крепче сжал руку на плече Ватсона, так что доктор невольно подивился силе его тонких пальцев. Такие сильные и изящные пальцы он прежде встречал лишь у одного человека – Родерика Франса, но тот был мёртв, так мёртв, как только это случается в жизни.
- Я слышу шаги. Сюда идут, - пробормотал сыщик, прикрыв глаза – доктор успел заметить, как длинные ресницы очертили полукруг.
Шаги, которые теперь слышал и Ватсон, решительно направлялись к той самой комнате, в которой они провели последние четверть часа. Будто их обладали точно знали, где следует искать дорогих гостей.
- Нам нельзя дать им ни единого повода к подозрениям. Ещё слишком рано, моя работа не окончена, - лихорадочно проговорил Холмс, в темноте его глаза казались бездонными, и Ватсон замер, глядя в них, будто в омут.
- И что же нам делать? – невразумительно пробормотал он.
Холмс улыбнулся одними губами, тут же посерьёзнев. Ватсон почувствовал, как внутри всё сжимается. Ему казалось, что он знает ответ, вот только ничего хорошего от этого он не ожидал.
- Не говорите мне, что мы должны…
- Следовать правилам клуба, Джон, – с этими словами Холмс слишком резко притянул к себе Ватсона, так что их лбы едва не столкнулись, и, остро, без намёка на насмешку взглянув прямо в глаза доктора, накрыл его рот своим, чувствуя, как аккуратно подстриженные усы Ватсона колют кожу.
Дверь отворилась без стука, и их губы без колебаний расстались. Роли сыграны, зрители искренне убеждены.
- Доктор и я просто решили немного расслабиться, - тяжело дыша, проговорил Холмс и выдавил подобие улыбки, осознав, что допустил непозволительную для детектива его уровня ошибку, последствия которой не заставили себя ждать.
- Доктор?..
Стоит ли говорить о том, что через пару минут об этом стало известно всем членам клуба.
-
-
02.11.2010 в 07:43- Вы стали своего рода сенсационным открытием вечера, Джон, - пробормотал Холмс, пока они спускались в гостиную. Досадовать он мог только на себя, но ведь рядом был Ватсон, вот почему сыщик позволил себе каплю иронии в утешение.
В конце концов, любую, даже собственную ошибку можно обратить себе на пользу.
- Почему у меня возникает ощущение, что это очень, очень плохо? – без надёжды на внятный ответ осведомился Ватсон, но сыщик лишь ободряюще похлопал его по спине.
- Смотрите на жизнь с оптимизмом, мой друг. Всё, что ни делается, - всё к лучшему.
- Вот в этом я и сомневаюсь, - с намёком на недовольство откликнулся тот, когда они вошли в круг света у подножия лестницы.
Собравшиеся вокруг, как один, зааплодировали. Вперёд выступил Генри, не отставая от него – и Уилл. Соммерхолд сложил руки на груди, приняв важный и немного комичный вид.
- Как вы, господа, уже, должно быть, поняли, голосованием было принято решение о безоговорочном принятии вас в Клуб настоящих джентльменов, таково его полное название. Мои поздравления.
Присутствующие вновь зааплодировали, кто-то даже отвесил сдержанный поклон.
Холмс незаметно толкнул Ватсона локтём в бок. Доктор покосился на друга – тот выглядел донельзя довольным собой и всей сложившейся ситуацией. Ватсон всегда знал, что в характере детектива присутствует известная доля тщеславия, присущая гениям, вполне осознающим свою гениальность. Сам же он едва ли обрадовался. Что-то подсказывало ему: вступление в клуб было лишь первым и самым лёгким этапом на пути к достижению цели. Он с трудом верил как вездесущему Генри, так и всем остальным, поэтому ещё наверху принял решение не сближаться ни с кем, кроме Холмса... с которым, кажется, он и так сблизился достаточно!
При мысли о том, что произошло в тёмной комнате, Ватсон невольно вспыхнул. Он всё ещё пребывал в ошеломлении, когда Генри и Уильям препроводили их обратно в гостиную, обмениваясь по пути короткими меткими фразами касательно внезапно раскрытой тайны профессии Ватсона. Кажется, их это чрезвычайно интересовало, оба они были не на шутку увлечены беседой, однако в их присутствии доктор и думать не смел о том, чтобы заговорить с Холмсом. Сыщик, к тому же, беззаботно и совершенно неподобающим образом насвистывал незамысловатый мотивчик в то время, пока Ватсон чувствовал себя едва ли не заключённым, которого ведут под конвоем на виселицу.
Он совершенно не представлял, как следует относиться к этому поцелую, если уж называть вещи своими именами, - с профессиональной ли, сыщицкой точки зрения, согласно которой поцелуй был лишь мерой, необходимой для сохранения инкогнито, или с иной, о которой доктор и думать не желал. Он прежде не целовал мужчину. Ну, разве что только во сне, но о тех эфемерных грёзах пора было позабыть, а Холмс, во плоти, неспешно следовал за двумя рослыми, стройными фигурами хозяев дома, и, кажется, ничто не в силах было омрачить его радужного настроя.
Список вопросов, обсуждение которых было жизненно необходимо для сохранения Ватсоном здравого ума, пополнился новым пунктом. На его памяти врачи никогда не советовали держать переживания в себе, побуждая своих пациентов к обсуждению с близкими и родными, однако Ватсон оказался в безвыходном положении: он не мог уйти и бросить Холмса, сколько бы хлопот тот ему ни доставил, и в то же время ему едва ли удалось бы убедить себя в целесообразности пребывания в этом доме. К тому же, единственным другом, с которым Ватсон мог обсудить столь деликатный вопрос, был сам сыщик. Круг замкнулся.
- Ах, что вы говорите, неужели, и вправду доктор! – услышал он отчётливо и ясно, понимая, что испытания лишь только начинаются, и приказал себе собраться с силами.
Благодаря, хотя, признаться, сколько бы Ватсон ни старался, благодарности ему так и не удалось ощутить, но - благодаря выходке Холмса доктор вдруг стал центром всеобщего причудливого, изощрённого, непозволительного внимания, которое доктор с радостью обменял бы на тихий вечер перед камином, желательно, с дремлющим по правую руку сыщиком.
Фредди и Джоэля этот факт, кажется, заинтересовал сильнее прочих, они забросали Ватсона весьма нескромными и двусмысленными вопросами, когда тот внезапно осознал, что загнан в угол – тот самый угол, где у стены по левую руку от доктора разместился низкий длинный столик с напитками.
- Вина? – предложил неутомимый Фредди – у него были свои планы на Ватсона, о которых тот, конечно же, знать не мог, но догадывался – с пугающей прозорливостью.
- Благодарю, но я уже имел возможность убедиться в том, насколько оно хорошо, - заметил Ватсон, отклоняя предложение. Он и вправду почувствовал на себе его несколько запоздалое воздействие, которое вкупе с некоторой духотой помещения являло своим результатом лёгкое головокружение и тяжесть в конечностях.
- Правда ли, доктор, что вы можете любого человека раздеть догола, объясняя это нуждами тщательного обследования, без которого не обходится ни один врачебный приём? – нарочито жеманно протянул Джоэль, выводя причудливые узоры на гладкой, лакированной поверхности столика.
Ватсон решительно взглянул на молодого человека, не позволяя смущению, которое всё ближе подкрадывалось к нему, словно дикая кошка, индийский белый тигр, добраться до цели и завладеть его самообладанием.
- Во-первых, не каждый врачебный приём требует полного обследования, - заявил он, отчасти благодарный терпкому вину, которое не только сделало тяжёлыми его веки, но и несколько ослабило слишком строгий контроль за словами и действиями. – Во-вторых, намерение любого врача – обнаружить причину недомогания или заболевания, а не унизить пациента. Если бы разоблачение было самоцелью, боюсь, никто бы не доверил врачам лечить такие заболевания, о которых в обществе говорить не принято.
- А как же все эти таинственные… инструменты? – с трудом сохраняя серьёзное выражение лица, спросил Фредди. В будущем ноябре ему должно было исполниться двадцать, но порой он вёл себя, как сущий мальчишка. - Неужели, не искушают? Простите мою откровенность, но когда я вижу … боюсь ошибиться, что-то вроде щипцов для _особо тщательных_ обследований, то становлюсь чрезвычайно… возбудимым. Более того, я слышал десятки историй о докторах, моральные соображения которых были далеки от совершенства.
Ватсон неловко кашлянул. Признаться, он был знаком с такими лицами, которые осмеливались называть себя докторами, тем самым лишь очерняя образ, который в сознании множества людей по всему миру был неразрывно связан с надеждой, не понаслышке. Имея дело с Холмсом, сложно было предсказать, с кем столкнёт жизнь. Об одном случае с нечеловечески жестокими убийствами и последующим расчленением тел Ватсон всей душой хотел бы забыть, но его ещё долгое время не оставляли до тошноты яркие сны, в которых кровь и боль шли рука об руку. Конечно, МакМёрфи имел в виду нечто совершенно иное, не столь ужасное, но в равной степени способное лишить доктора покоя.
-
-
02.11.2010 в 07:44Где-то среди изящных витых бутылей он прежде заметил настойку на травах, которая в равно степени могла бы его погубить или спасти.
- Рады это слышать, но ведь никто не знает наверняка, - поддразнил Ватсона Фредерик. – Нам только предстоит в этом убедиться.
Джоэль ни на шаг не отставал от Фредди в демонстрации своего интереса к Ватсону, чему тот был совершенно не рад.
- У вас невероятно чуткие руки, доктор. Я бы пришёл к вам на приём, даже если бы и не был болен, - заявил он, стоило лишь Ватсону спешно порадоваться нисходящему тону Фредерика, знаменующему близкий конец разговора.
- Это называется «симулировать», - парировал доктор, неожиданно блеснув остроумием. – И подобное поведение во врачебных кругах считается отклонением от нормы психического здоровья. Любой хороший врач вам об этом скажет.
Фредди понимающе усмехнулся. Он налил себе и Джоэлю по пузатому бокалу красного вина. Ватсон же всё никак не решался глотнуть экзотической настойки.
- Думаю, нам следует отметить наше знакомство, - проговорил МакМёрфи, подмигнув Джоэлю. – И загадать, чтобы оно вышло продолжительным и плодотворным.
Ватсон едва слышно вздохнул. Из всех дел, в которые он когда-либо был втянут – добровольно ли, вопреки – это нравилось ему меньше прочих. Что ж, оставалось лишь ждать окончания встречи, которая по подсчётам Ватсона, увы, могла продлиться до самого утра.
Он окинул гостиную долгим ищущим взглядом. Тот факт, что Холмс и Генри вновь уединились за дальним столиком для разговора, не стал для него сюрпризом.
- Значит, доктор, - задумчиво протянул Генри, с удовольствием ощущая, как лопаются на языке крупные красные икринки, выпуская на волю привкус солёной морской воды. - Но кто же в таком случае вы, Томас?
- Скромный антиквар, - пожал плечами сыщик. – Коллекционер старинных историй. Ну, и пыльных вещей. Не думаю, что это заслуживает вашего внимания.
- О, антиквар! - воскликнул незаметно подкравшийся Джеймс, который большую часть вечера держался особняком и своим неожиданным энергичным выпадом несколько сбил выведенную в сознании Холмса общую картину происходящего. – Это тоже, своего рода, интересно. Разные древние штучки.
Генри лукаво усмехнулся. Он явно не собирался уступать своего собеседника кому бы то ни было.
- Думаю, Джеймс, тебе ещё удастся поговорить с Томасом о «древних штучках», ведь теперь он будет появляться здесь часто, не правда ли, Томас?
- Чистая правда. Я должен вам разговор, Джеймс, - проговорил Холмс, обращаясь к этому неожиданному элементу в его почти идеальной схеме. Они с Генри вернулись к богато убранному столу с закусками, который появился здесь уже после голосования.
- Как я уже сегодня говорил, разнообразие делает жизнь интереснее, - заметил Генри, подцепляя крошечной вилкой истекающий маслом кусочек копчёной лососины. – Оно привносит свободу в существование тех, кто её ищет, а мой опыт подсказывает, что люди в большинстве своём стремятся к свободе, что бы они ни говорили о соблюдении правил. На самом же деле, однажды почувствовав ветер и вкус свободы, им уже никогда не суждено вернуться к привычному скучному и ограниченному образу жизни.
- А вы философ, Генри, - проговорил Холмс, отправляя в рот канапе с пармской ветчиной изумительного качества. – За весь вечер я стал свидетелем стольких разумных рассуждений, скольких не выслушивал и за год. И у вас это выходит с поразительной лёгкостью.
Тот пожал плечами.
- Я просто верю в то, что говорю, - с деланной скромностью признал он. – Всей душой, поэтому, возможно, и рассуждения мои вам кажутся столь разумными. И я, конечно же, освобождаю себя от многих не имеющих оснований ограничений, что, безусловно, помогает мне свободно мыслить и свободно же выражать свою точку зрения. Принцип свободы для меня – важнейший. И он касается всех сторон моей жизни.
- Скажем, любви? – предложил Холмс.
- Томас, а вы ведь прекрасно понимаете, о чём я говорю, - расплылся в улыбке Генри, шутливо погрозив Холмсу пальцем. – И любви тоже. Вот почему продолжаются наши встречи, вот почему существует наш клуб, вот почему, в конце концов, вы здесь, не так ли?
Холмс согласно кивнул. Он откусил кусочек хрустящего зернового хлебца и наполнил бокал чистой родниковой водой.
- Мы за свободную любовь, - проговорил он несколько отрешённо, не глядя на Генри, глядя куда-то поверх его плеча, в пространство. - Так же, как и вы, я убеждён: любовь нуждается в свободе. И если Джону вдруг надоест моё общество – я ничего не буду иметь против некоторой, так сказать, смены обстановки. Это ведь вовсе не значит, что наши с ним пути разойдутся навсегда.
Он едва слышно вздохнул.
- И часто такое бывает? – быстро осведомился Генри, кажется, с намёком – он явно симпатизировал Холмсу.
Тот бросил на собеседника рассеянный взгляд, словно мысли его вдруг унеслись далеко за пределы гостиной.
- Обычно случается после затяжной зимы, - пробормотал сыщик, отчасти радуясь тому, что доктор не стал свидетелем его фривольных разглагольствований. Он улыбнулся самому себе. - На свете столько приятных молодых людей, зачем же так неразумно ограничивать себя?
Холмс понимал, что рискует, высказываясь _настолько_ смело, поскольку Генри выглядел чересчур воодушевлённым, его пальцы споро отбивали замысловатый ритм по столешнице, глаза горели предвкушением.
- Но это не всякого устроит, - резонно заметил он, поправляя запонку с ярким камнем лазурного цвета.
- Безусловно. Ревность – живучая бестия, - подтвердил Холмс. – И многих из нас ей удаётся переманить на свою сторону. Я не раз наблюдал за тем, как разрушаются прочные, казалось бы, долгие отношения от одного лишь её взгляда.
Он внимательно наблюдал за реакцией Генри на этот поворот в разговоре: тот показал завидную выдержку. Или же Холмс с самого начала допустил ошибку в черновой версии произошедшего. Сыщик поморщился. Маловероятно.
- И я был свидетелем подобных ссор, - согласно кивнув, заметил Генри. – Стоит лишь новому человеку появиться в жизни того, кто тебе дорог, как всё утрачивает смысл – узы дружбы, советы старших, помощь и поддержка тех, кому ты небезразличен.
В неодобрении он покачал головой.
- И вот ты уже срываешься с места, сломя голову, бросаешься в омут, совершаешь необдуманные поступки, о которых после будешь жалеть, отталкиваешь от себя людей, ведёшь себя, как последний вздорнейший юнец, кровь которого бурлит, который ослеплён жаждой немедленного необдуманного действия. И к чему всё это приводит? Едва ли не к катастрофе.
- Вы говорите об этом с таким жаром, что кажется, будто вы, осмелюсь предположить, пережили нечто подобное, - осторожно заметил Холмс, призывая самого себя не высказывать подозрительно точных догадок, которые могли бы, образно выражаясь, спугнуть Генри в самый неподходящий момент.
Соммерхолд взглянул на него так, будто увидел впервые. Затем, негромко рассмеявшись, махнул рукой.
- Ничего подобного, Томас, - проговорил он. – Моя жизнь размеренна, и мои отношения с Уиллом достаточно прочны, чтобы противостоять мелким неурядицам, которые порой возникают на нашем пути. Я вовсе не имел в виду никого конкретного, если вас это интересует. Я лишь привёл абстрактный пример.
- Ах, вот оно что, - пробормотал Холмс, впрочем, совершенно не убеждённый.
Ответ Генри лишь подтверждал его теории, которым он намеревался уделить самое пристальное внимание по возвращении домой. Цепочка начала выстраиваться, звенья её были крепко переплетены между собой.
- Томас, а вы чертовски обаятельны, когда вот так погружаетесь в раздумья, вам кто-нибудь прежде об этом уже говорил? – осведомился Генри: его синие глаза смеялись.
- Нет, вы первый, - откликнулся Холмс, отвлекаясь на миг от внутреннего монолога. – И, поверьте, мне чрезвычайно лестно.
- Но это чистая правда, - уверил его Генри. – Никакой лести. Она не принята в нашем обществе. Мы знаем себе цену. И каждый здесь на вес золота.
Они немного помолчали, глядя на блюдо с сырным ассорти. За окном начало светать. В стылом влажном воздухе фонарщики гасили путеводный огонь.
- То есть, Джон был бы совершенно не против, если бы, скажем, я и вы, Томас, выпили вина в… ммм… более уединённой обстановке? – неожиданно осведомился Генри, возвращаясь к главной теме их разговора.
На лице Холмса не дрогнул ни один мускул.
- Отчего же, - проговорил он. – Взгляды моего друга на взаимоотношения столь же широки, как и мои.
- Вот и хорошо, - обворожительно улыбнулся ему Генри и шутливо заметил. – Ведь мне совершенно необходимо убедиться в том, что вы не шпион и не служитель порядка, коварно проникший в наше благородное общество.
- Я не шпион, - просто проговорил сыщик. – И не служитель порядка.
- Тогда моё предложение остаётся в силе, - кивнул ему Генри. – В любой удобный вам момент. Выбор за вами, Томас. Имейте в виду.
Он поднялся из кресла, элегантно развернулся и направился к Уиллу, угощавшемуся у вазы с фруктами. Холмс задумчиво посмотрел ему вслед. Его одолевали смешанные чувства, в которых ему ещё предстояло разобраться.
Избавиться от Фредерика и Джоэля оказалось не таким уж простым делом. Едва Ватсону удалось выпутаться из сети их вызывающих вопросов и откровенных замечаний, как они настигли его у дверей с золочёными ручками, за одну из которых Ватсон имел неосторожность зацепиться подтяжками. Этот инцидент стал последней каплей в чаше терпения доктора.
- Если штаны настоящего джентльмена не желают держаться на подобающем им месте, необходимо принять меры, - лукаво проговорил Джоэль, щеголявший в жилете с шёлковой спинкой, и, наклонившись к Ватсону, дохнув на него смесью сигарного дыма и дорогого алкоголя, громко прошептал. – Или же воспользоваться моментом.
Не долго думая, он совершенно бесцеремонным образом запустил пальцы за пояс брюк Ватсона.
- П-позвольте! – возмутился доктор, который всё же позволил себе бокальчик настойки на экзотических травах, оказавшейся весьма креплёной. – Я вполне могу обойтись помочами.
Отстранив его руки, Ватсон решительно пересёк комнату, направляясь к Холмсу. Он принял решение. Им уже давно пора было убираться отсюда.
-
-
02.11.2010 в 07:45Устрой ему Ватсон шумный выговор, Холмс отнёсся бы к доктору с пониманием и терпением и не нашёл бы ни единого повода для безосновательных обид. Но тот молчал почти всю дорогу до дома, пока они одиноко шествовали по выложенной крупным камнем мостовой.
Миссис Хадсон, должно быть, ещё спала, и порядочным джентльменам не предстало бы беспокоить её, но Холмс триумфально продемонстрировал доктору крошечный резной ключ, который они и применили по назначению, прокравшись в прихожую. Ватсон колебался лишь миг, ощущая себя едва ли ни мелким воришкой, забравшимся в собственный же дом, но почти сразу же сдался, уступив усталости.
Поднявшись по лестнице, они замерли друг против друга, утомлённые и напряжённые, замерли, обменявшись испытующими взглядами. И, не сговариваясь, двинулись по направлению к двери, ведущей в комнату Холмса. Сыщик вошёл первым, словно бы надеясь, что брошенная незастеленной кровать каким-то невероятным образом сама приведёт себя в порядок, а последствия его, в общем-то, неспокойной ночи пропадут сами собой. Впрочем, надежды его оказались напрасными, когда их встретил обычный вселенский хаос. Чрево тихо дремлющего камина было забито золой, и Ватсон, без сил упав в кресло, потянулся за кочергой, но не обнаружил её на привычном месте и, в конце концов, махнул рукой.
Чуть запрокинув голову и закрыв глаза, он удобно устроил руки на узких подлокотниках. Привычно, как он и делал всегда – за долгими разговорами за чаем, за долгим молчанием под аккомпанемент шепчущего за окном дождя, под треск объятых огнём поленьев, - но всё же с толикой напряжения. Он отчётливо слышал звук размеренных шагов Холмса за спиной, но старательно и, кажется, весьма убедительно разыгрывал равнодушие. Сыщик же быстро и невнятно бормотал что-то себе под нос, пока, наконец, не высказался громко и ясно:
- Что ж, кажется, в большинстве своём мои догадки оказались верны. Отныне все ниточки этого дела у меня в руках.
Ватсон и бровью не повёл. Если Холмс таким образом хотел привлечь его интерес, что ж, гениальному сыщику пришлось бы изрядно постараться, чтобы добиться цели. И громкими фразами здесь было не обойтись.
- Все они, так или иначе, ведут к одному человеку. Вернее, к двоим. Имена их нам обоим прекрасно известны.
Ватсон притворно глубоко вздохнул, причмокнув губами. Он не желал сейчас обсуждений, он чувствовал себя слишком смущённым, слишком запутавшимся, чтобы делать вид, будто ничего не произошло.
Согласившись помочь Холмсу, доктор и на секунду не мог представить, что взносом за право вступить в этот сомнительный клуб станут его спокойствие, его уверенность в себе и в детективе. А теперь, кажется, Холмс мог запросто потерять друга. Доктор не хотел этого признавать, но всё же чувствовал себя гораздо хуже, чем сыщик мог бы предположить. Притворяясь спящим, он пытался смириться с мыслью о том, что Холмс вряд ли заботился о его, Ватсона, чувствах, втягивая друга в этот бедлам. Скорее, охваченный азартом, как и в любом другом деле, преследовал собственные интересы, которые заключались в том, чтобы сбежать от скуки обыденности, почувствовав редкий укол адреналина, его главного и, пожалуй, наиболее сильнодействующего наркотика.
И доктор, конечно, не мог не вспомнить тех первых дней, которые ознаменовали начало их компаньонского существования. Тогда Ватсон был несколько стеснён в средствах, не слишком здоров и, пожалуй, не готов к самостоятельной жизни и вопиющему одиночеству, что подстерегало его каждый миг после возвращения на Родину. Признаться честно, он был разбит не только физически, поэтому вынужден был искать того, кто разделил бы с ним съёмную квартиру и расходы на жизнь в ней. Возможно, даже позволить хоть на какое-то время забыть о той горечи, в которой он пребывал со дня гибели Родерика Франса. И как же велико было его удивление, когда в Лондоне, большом и занятом, и, что уж таить, отчасти равнодушном городе, его представили Шерлоку Холмсу, точно такому же соискателю, получившему, в итоге, не только жильё, но и верного товарища в делах. Который теперь, признаться, чувствовал себя не в своей тарелке, если не сказать, довольно-таки скверно.
Почти не слушая разглагольствований сыщика в предвкушении очередной победы добра над злом, Ватсон задумался о том, мог ли он предположить, что всего через пару лет, так сказать, совместной жизни случится этот поцелуй. Мысли о произошедшем не желали отпускать доктора, мучили, глумились, снова и снова возвращая его к коротким мгновениям в полутёмной комнате, которые он переживал с внутренними трепетом. Вопросы, вопросы рвались наружу, рвались быть высказанными в лицо невозмутимому Холмсу.
Чем Ватсон такое заслужил? В чём было его преступление, и за что ему назначено наказание? Как ему относиться к произошедшему?
И, главное, как позабыть?
Едва лишь Ватсон приказывал себе выкинуть все неподобающие настоящему джентльмену образы из головы, как он снова чувствовал неизменный привкус ароматного трубочного табака, наполняющий рот. Этот привкус не принадлежал доктору, тот никогда не курил за исключением одного-единственного и непримечательного раза, когда нога его разболелась так отчаянно, что он не вытерпел, надеясь найти утешение в табаке, впрочем, быстро убедившись в его бесполезности. Едва лишь он отложил с таким трудом добытую крепкую сигару, как рана заныла вновь. В конечном счёте, Ватсону пришлось бы курить до самой смерти, иначе бы всякий раз боль возвращалась – ещё сильнее прежней. Ватсону вовсе не хотелось попасть в замкнутый круг зависимости, он достаточно насмотрела на своих пациентов, страдающих неудержимым кашлем, болезненным истощением, резью в желудке и прочими самыми неприятными последствиями употребления табака.
Так или иначе, он прекрасно помнил этот горьковатый привкус, который удивительным образом мешался с дыханием Холмса, порывистым и хриплым, с едва различимым лавандовым ароматом.
Вот что действительно сбивало Ватсона с толку – он поистине затруднялся с определением поцелуя как события отрицательного или положительного. Поцелуя с мужчиной, с другом, с энтузиастом и вдохновителем, с нетривиальным, гениальным человеком. Как бы он ни старался, он не мог вызвать в себе достаточно неприятных чувств, чтобы без колебаний собрать вещи и стремительно, насколько было возможно, покинуть гостеприимный дом миссис Хадсон навсегда, переехать в отдалённый район Лондона или даже за город, в деревню, чтобы больше никогда не встретить Шерлока Холмса на своём пути. С другой стороны, как бы Ватсон ни старался, достаточного воодушевления он также набраться не мог. Он всё же жил в обществе, которое диктовало собственные условия, которым доктор не мог не подчиняться. Когда он думал о том, что боится осуждения, сердце его принималось биться чаще, и он разрывался между свободой личности и необходимостью эту свободу ограничить. Он боялся, что ни к чему хорошему чрезмерная вольность не приведёт – только к анархии, хаосу, светопреставлению. Нарушению всякого порядка. Разрушению и деградации. Лондонский клуб в этом случае представлял нешуточную угрозу всему человечеству, а сколько таких клубов было разбросано по всей стране! По всему миру?
Но этот ускользающий лавандовый аромат…
-
-
02.11.2010 в 07:46Сыщик немного помолчал, очевидно, обдумывая сказанное. Ватсон невольно замер.
- Сдаётся мне, друг мой, что появление Джоэля и исчезновение Гарри – события, связанные между собой напрямую. Представьте себе на миг, что однажды, в один из самых обычных на первый взгляд дней, я вдруг появляюсь в гостиной миссис Хадсон с неким джентльменом, которого я представлю в качестве моего нового помощника и компаньона. Я сажаю его рядом с собой за стол, за которым, скажем, вы мирно попиваете вечерний чай, и начинаю рассказывать о своём новом приятеле, всячески расхваливая его как воплощение невообразимых талантов, добродетелей и смекалки. Что бы вы почувствовали, друг мой? – последний вопрос прозвучал крайне вкрадчиво, с подоплёкой, с подвохом, призванным для того, чтобы поймать Ватсона, заставить его стать жертвой реакции, сыграть на его чувствах.
Доктор, не открывая глаз, на мгновение задержал дыхание, чувствуя, насколько близко к нему подкралось чужое тепло, облачённое в тяжёлую ткань сюртука и тонкую – нательной рубахи. Он чувствовал, что ещё чуть-чуть – и сыщик примется нашёптывать ему прямо в ухо, и от мысли об этом вдоль позвоночника пробежала целая россыпь колких мурашек.
- Боюсь, для юного Гарри, каким бы вздорным и своевольным он ни был, явление Джоэля, такого замечательного и, главное, нового человека в жизни Фредерика стало нелёгким испытанием. Должно быть, слухи об этом молодом джентльмене достигли его ушей ещё до появления самого Джоэля на пороге клуба, этим и объясняется его скверное расположение духа в последние дни перед исчезновением. А дальше – молодость и порывистость сыграли свою роль. Однако я до сих пор не могу понять: если факта злодеяния в этом случае нет, и Гарри исчез из поля зрения брата по собственной воле, почему же он до сих пор не вернулся? Что случилось с этим молодым человеком, какое несчастье постигло его, и связано ли оно с Клубом настоящих джентльменов? Пока что, Ватсон, нам остаётся только гадать, вот почему я не собираюсь бросать это дело только по причине кажущегося отсутствия состава преступления. К тому же, у меня ещё есть одна неиспользованная возможность.
Он говорил о чём-то ещё, чём-то важном, расписывал перспективы и составлял схемы, но - Ватсон дремал. Он не хотел погружаться в сон по-настоящему, весь этот спектакль был призван выразить его неготовность к разговору и нежелание выслушивать любые умозаключения сыщика. Но в конечном итоге всё вышло иначе, нежели планировал доктор. Холмс не купился на уловку, вопреки ожиданиям Ватсона всё-таки изложив собственные соображения – «в воздух», будто бы для себя самого, но в то же время с тайным умыслом. И Ватсону, так или иначе, пришлось их выслушать. Однако засыпать по-настоящему он и не собирался! Доктор попался в свою же ловушку, а та благополучно захлопнулась, не спрашивая, кто прав, а кто виноват.
Дыхание его стало совсем тихим и очень спокойным, веки перестали тревожно вздрагивать, и сыщик, убедившись, что его друг погрузился в настоящий, а не вымышленный мир грёз, огрызком карандаша черкнул пару строк на обрывке бумаги, взглянув на приглашающе открытую ладонь Ватсона, и тут же смял записку, сунув в карман. Уходя, он оглянулся и невольно замер, постояв в дверях пару минут. Что бы ни творилось между ними, Холмс всё ещё не мог заставить себя потревожить его сон.
-
-
02.11.2010 в 07:47От волшебной, прекрасной, завораживающей Индии не осталось и следа. Ватсон зажмурился в надежде, что этот кошмар закончится, но когда он открыл глаза, ничего не изменилось. Пахло чем-то острым, этот запах обжигал горло, забирался в глотку, грозясь придушить, и не было ничего в открывшемся Ватсону тёмном мире, способного убедить доктора в том, что именно в этой комнате он провёл предыдущую ночь, именно в этой комнате он пил вино и травяную настойку, именно в этом доме Холмс решительно и бесцеремонно поцеловал его. Хотя, пожалуй, последнее следовало бы вычеркнуть из драматичного списка Ватсона – как раз-таки это и могло произойти здесь, в царстве тяжёлого жаркого бархата и иссиня-чёрных роз с колкими, опасными шипами. Лепестки их осыпали обнаженные, изломанные в неверном сиянии одной-единственной красновато-лиловой свечи тела. Проглотив страх, волнение и нежданное, запертое в самых глубинах сердца под тысячей покровов морали и правил восхищение, Ватсон поднял один из разбросанных повсюду цветков и тут же его уронил, уколов палец до крови. В трепещущем свете капли этой жизненно необходимой жидкости организма казались растопленной смолой, которую в средние века заливали в глотки преступникам при дознании. Вся гостиная казалась Ватсону пыточной. Он видел, как изгибаются фарфоровые в тусклом свете луны спины, как искажаются лица, и сколько бы он ни всматривался, он не мог никого узнать. Сегодня здесь было куда больше народу, чем прошлой ночью. Сегодня у доктора отчаянно кружилась голова, и сердце с невероятной силой стучало о грудную клетку. Сегодня здесь всё было иначе.
Ватсон мог поклясться, что слышал приглушённый стон. Не в силах понять происходящее, он отступил назад, в непроглядный мрак прихожей, наткнувшись спиной на Фредерика, который встретил доктора у двери. В темноте блеснула довольная улыбка МакМёрфи.
- Джон! – воскликнул он. – Неужели, вы так скоро покидаете нас? А я ведь надеялся, что вы задержитесь хотя бы ненадолго.
Ватсон лишь резко и отрывисто выдохнул, не зная, что сказать: слова разбегались от него, как проворные мыши от обленившегося кота.
- Ну же, не разочаровывайте меня, - услышал доктор шёпот, тёмный и обольстительный, как и всё вокруг, похожий на отрез китайского шёлка, окунутый в густые индийские чернила.
О, Индия! Как же ты далека теперь…
- Фредди, - раздался новый голос, выше и пронзительнее, как брошенный со скалы камень, прерывистый и разбитый, и, о, Господи, болезненно возбуждённый. – Сколько можно тебя ждать?
Даже в темноте доктор был готов поклясться, что пальцы обладателя фальцета дрожали, судорожно сжимаясь и разжимаясь, а глаза лихорадочно блестели.
Ватсон показались знакомыми эти нотки. Они не принадлежали конкретному человеку, скорее, определённому кругу людей, употреблявших совершенно определённые субстанции. Морфий.
- Пойдём, Фредди, хватит возиться, - уговаривал голос, то падая, то поднимаясь по лесенкам звуковых колебаний. – Без тебя скучно, пойдём.
Последние слова едва не растворились в безмолвии, произнесённые на исходе дыхания, проглоченные вместе со слюной.
- Джоэль, ты же знаешь, что я не могу бросить нашего гостя. Он должен увидеть другую сторону клуба, членом которого был выбран.
- Это Джон? – голос вдруг мягким шаром покатился на Ватсона. – Добрый доктор… Он нам пригодится, Фредди. Вы нам пригодитесь, Джон.
Ватсон почувствовал мягкое касание. В его пальцах запутался лепесток цветка, который кто-то ловко воткнул ему в петлицу. Жар дыхания опалил скулу, щёку.
- Мой дорогой доктор, - пробормотали ему в самое ухо. – Я так болен, вы не представляете, так болен. Только вы можете меня спасти…
Что-то влажное и тёплое коснулось мочки. Две пары рук оплели Ватсона, словно виноградные лозы ствол дерева. Кончик языка, а мокрый след оставлял именно он, продолжил своё путешествие, скользнув в ухо доктора, очерчивая его контуры.
- Что вы себе позволяете! – воскликнул Ватсон, пытаясь вырваться из крепких объятий, но тщетно.
- Не пугай его так, Джоэль, - с притворной укоризной проговорил Фредди. – Осторожнее. Нежнее.
Они засмеялись приглушённо и очень порочно. Во всяком случае, Ватсону так показалось. Возвращаясь в гостиную в объятиях-тисках Фредерика и Джоэля, он слышал, как под подошвами его ботинок с треском ломались стебли чёрных роз.
Посмел бы он явиться сюда, если бы знал о происходящем? Вряд ли.
Посмел бы он бросить друга, который, возможно, оказался в беде? Маловероятно.
-
-
02.11.2010 в 07:48Для возвращения в клуб час был ещё слишком ранний, кроме того, столь неурочный визит мог бы натолкнуть Генри Соммерхолда на ненужные подозрения, поэтому Холмс, отметив собственную непривычную, а потому, признаться, тревожную неосмотрительность, с которой он поспешно и необдуманно покинул гостеприимный дом миссис Хадсон, решительно и бесцельно отправился в город, чтобы ненавязчиво выведать последние новости, которые в смелой и вольной трактовке простого люда порой обретали куда больший смысл, нежели представленные витиеватым и причудливым языком газетной заметки.
Журналисты любого городского печатного издания готовы были из кожи вон лезть, чтобы завоевать аудиторию всеми возможными, зачастую чрезмерно экстравагантными способами, вот почему большая часть сообщений о происшествиях на улицах Лондона едва не принимала форму театральной драмы под острым пером их сомнительного остроумия. В беспощадности же уличных разговоров позолота и шелуха осыпались даже с самых крепких орешков журналистского мастерства, изложенных столь искусно эзоповым языком, что процесс чтения всё больше напоминал разгадывание шарад. Именно поэтому сыщик никогда не гнушался народными слухами и сплетнями, ходившими от товарки к извозчику, от извозчика - к ключнице, от ключницы к бродячему музыканту, пускай и плоды народного творчества порой также были изрядно приукрашены.
Впрочем, в деле, над которым работал теперь Холмс, гласности не было места. Ни The Observer, ни The Guardian, ни даже вездесущий The Daily Telegraph не имели представления об исчезновении Гарри Уитмана, члена лондонского закрытого клуба.
Ах, какой бы фурор произвела эта история! Отпрыск именитого уважаемого семейства, на которого возлагались большие надежды и обязательства, оказывается любителем непристойностей, греховодником, содомитом. Заклеймить его! Спустить на него неповоротливых обленившихся собак общественного мнения погрязшей в морализме цивилизации, изгнать его из столицы, лишить его наследства, осудить его, не сходя с этого самого места, линчевать и глумиться над ним!
Холмс позволил себе невесёлую улыбку. Да, охочие до сенсаций газетчики уж постарались бы раздуть из этой мелкой плодовой мушки значительного по размерам серого, как редакторские будни, слона. Или же им удалось бы взрастить лишь особь редкого пигмейского вида, высота представителей которого, по невероятным утверждениям очевидцев, не превышала и шестнадцати дюймов? Юный Гарри и не подозревал, какой пласт лондонского общества всколыхнулся бы, просочись эта история в периодические издания. В своей молодости и безрассудности он с типичным для столь порывистой и страстной натуры равнодушием относился к мнению окружающих, в особенности, старших, и, что бы ни случилось с ним после исчезновения, Холмс всё же не мог не чувствовать намёка на восхищение и склонности к уважению по отношению к этому джентльмену. Понять и осознать нечто важное в свои девятнадцать, оставив позади богобоязненные призывы, стыд, порицание, открытые проявления враждебности, отдаться на волю чувств без сожаления - вот что отличало этого молодого человека от миллионов прочих по всему миру, вот что вызывало неуместную, ненужную зависть у Холмса. Всю свою жизнь он руководствовался принципами рационального, нежели исполнял приказы сердца, для него гениальность имела своим источником вещество мозга, сообразительность и находчивость проистекали из разумного, разумное правило жизнью, определяя её расклад и ход. Он никогда не в силах был позволить себе отступить хоть на полшага от изначальной схемы, которая безраздельно правила его существованием. И дело было вовсе не во мнении общества или в системе его правил, которые, подобно сети, опутывали каждого его члена, наивного обывателя, навязывая ему неоправданные нормы,
диктуя ему, как поступать при тех или иных обстоятельствах, дирижируя его жизнью, будто бы лондонским королевским оркестром. Нет, вовсе не в этом. Холмс не привык потакать собственным необоснованным практическими нуждами желаниям, и, как ни странно, в этом плане он при должном рассмотрении оказывался человеком не столько эгоистичным, сколько самоотверженным. Он отвергал порывы души, он внимал порывам разума. И даже морфий, что стоял во главе его существования в периоды затишья, пустоты, давал пищу вовсе не душе, а рационально выстроенному сознанию, рождая образы и ощущения, последующий анализ которых не имел ничего общего в понимании сыщика с капризами и прихотями. Как утренняя гимнастика восполняет недостаток физической активности, так и наркотик активно поставлял пищу для гениального голодающего детективного ума, пускай и побочным эффектом инъекций представало во всей своей губительной красе саморазрушение.
На улице в это время было весьма людно, нескончаемый поток горожан, среди которых, несомненно, орудовало множество карманников и щипачей, двигался от центра в ветхие глубины ночлежек и бараков, предвкушая шумный пьяный вечер, душный и драчливый, разгульный и распущенный, вечер удовольствий тела, обильной выпивки и жирной еды, которую подавали в трактирах Хэкни******. Холмс успел дважды пожалеть, что вообще отправился в город, и, погрузившись в раздумья, ушёл далеко от проторенных тихих дорог, когда кто-то ощутимо толкнул его плечом. Не слушая извинений, Холмс решительно двинулся дальше, желая ощутить под ногами спокойный и молчаливый камень набережной, где над рекой уже наверняка горел красноватым пламенем закат.
- Томас! – раздалось в толпе совсем рядом. - Томас, вы ли это?
Не сразу сообразив, что окликнули его, сыщик прошёл ещё несколько шагов по тротуару и замер, нахмурившись неожиданной догадке.
Он обернулся как раз вовремя, когда порядком запыхавшийся джентльмен предстал перед ним.
- Джеймс, - кивнул ему Холмс.
- Я так и знал, что это вы! - воскликнул молодой человек, который ещё ночью интересовался антикварными пристрастиями сыщика. - Простите, я вас толкнул.
- Забудьте, - махнул рукой Холмс. - Я вас прощаю
Он немного помолчал и добавил, потерев переносицу:
- Не думал, что в такое время на улицах Лондона можно встретить кого-либо из членов клуба. Скорее, я был склонен полагать, что вы предпочитаете поздний ужин традиционному обеду.
- Так и есть, - пожал плечами Джеймс, который представлялся сыщику фигурой в этом деле неизвестной, более того, не самой значимой. Этого джентльмена вино, очевидно, интересовало куда больше, чем разговоры, а закуски волновали сильнее, нежели исчезновение Гарри Уитмана, в этом Холмс имел возможность убедиться. - Я встал пораньше, чтобы успеть в ломбард до закрытия. Видите ли, понадобились деньги, их ведь всегда не хватает, а я и так уже по уши в долгах. Поэтому и заложил серебряный браслет, оставшийся от бабушки.
Холмс вежливо выслушал его, но не сказал ни слова, ибо беседа с этим молодым человеком представлялась ему пустой тратой времени. Он едва улыбнулся, коротко кивнул и уже готов был развернуться, чтобы продолжить путь, когда Джеймс, весьма вольно трактуя правила приличий, ухватил сыщика за рукав сюртука и серьёзно взглянул в глаза.
- Вы задолжали мне разговор, Томас, - напомнил он, понизив голос, хотя едва ли кого-то на этой улице заинтересовали бы дела двух джентльменов, один из которых намеревался уйти, другой же – настойчиво его удержать. - И я хотел бы попросить вас этот долг вернуть.
Всем этим обещаниям, которые в стенах клуба звучали, сказать по правде, чрезвычайно игриво и легкомысленно, вдруг потребовалась компенсация, чему Холмс несколько удивился, пускай ему и удалось сохранить совершенно невозмутимый вид.
- Встретимся в клубе, там и поговорим. Я как раз собираюсь заглянуть к Генри вечером, - резонно предложил, отстранившись, он, но Джеймс покачал головой.
- Меня не будет там сегодня, - проговорил он, вздохнув.
- Отчего же?
Молодой человек помолчал, словно бы в борьбе с самим собой, и, в конце концов, проговорил:
- Об этом мне и необходимо вам рассказать.
Он оглянулся на потрёпанную ветром вывеску старой кофейни с пыльными окнами.
- Я не хотел бы разглашать личные тайны в столь… мм… неподходящей обстановке, - признался Джеймс. – Не хотите ли выпить со мной чашку кофе? Здесь его делают на удивление неплохо, позволю себе даже сказать, превосходно. В ходу старинные английские рецепты. Что скажете, Томас?
Холмс шагнул по направлению к двери и придержал её для джентльмена, размышляя о том, что, пожалуй, совершил ошибку, назвавшись этим именем в клубе. «Томас» начинало не на шутку действовать сыщику на нервы, пусть даже и в устах доктора Ватсона, для которого «Джон», имя, данное ему при рождении, звучало как нельзя естественно и гармонично. Вот бы прямо сейчас, посреди этой улицы или в старой кофейне услышать привычное «Холмс», не беспокоясь о конфиденциальности, не притворяясь. Откликнуться с известным облегчением и вдохнуть полной грудью. «Томас» будто заставляло его быть не тем, кем он хотел бы себя видеть. Оно неуловимо изменяло личность, а сыщик со своим внутренним «я» расставаться решительно не желал.
-
-
02.11.2010 в 07:48- Теперь нам никто не помешает, - удовлетворённо подытожил Джеймс, когда молчаливая дама принесла им две чашки ароматного напитка и удалилась.
Холмс с некоторой опаской сделал глоток первым. Что ж, кофе оказался весьма недурным.
Джеймс закурил, с наслаждением глотая горький дым и стряхивая пепел на блюдце. Пальцы у него едва заметно дрожали, что не укрылось от сыщика.
- Время как вода, утекает безвозвратно, - как бы между прочим проговорил он, когда пауза в их так и не начавшемся разговоре затянулась.
Джеймс вздрогнул. Прикрыл глаза, вздохнул, будто бы пробуя на вкус пыльный воздух старого дома, и улыбнулся.
- Я говорил вам, Томас, что заложил серебряный браслет, чтобы получить немного денег.
- В ответ на это могу сказать, что искренне верил, будто в Клуб настоящих джентльменов попадают, в основном, люди обеспеченные, которые в средствах нуждаются в самую последнюю очередь.
Джеймс неопределённо дёрнул плечом.
- У всякого бывают неважные времена, - философски заметил он. – Сейчас я промышляю мелкой торговлей. Унизительное занятие, я вам скажу. Не приносит ни удовлетворения, ни достаточной прибыли. Но прежде у меня была совсем иная жизнь.
Он хлебнул горячего напитка, кажется, обжёгшись, и поморщился, чувствуя, как нещадно саднит нёбо и язык.
- В нашем клубе не принято говорить о своём прошлом. Что было – то прошло, вот одно из неписанных правил Генри. Когда-то, возможно, и он переживал сложный период, но я о том не имею представления.
Холмс прищурился. Этот джентльмен готовился раскрыть ему нечто, о чём, пожалуй, не знал ни один член заведения. Выбор столь странного объекта для откровений не мог не настораживать, и сыщик приготовился к тому, чтобы ввести доселе неприметную фигуру в мысленно составленный «семейный» портрет клуба.
- Я прежде служил в полицейском управлении в Брайтоне, - проговорил, наконец, Джеймс, собравшись с духом. – Имел неплохой заработок, семью – жену и дочь. Я, знаете ли, женился рано, но был счастлив в браке и на службе.
- Вы говорите о семье в прошедшем времени, - заметил Холмс, стараясь ничем не выдать себя – если Джеймс и вправду был служителем порядка, если он им и остался, по какой-либо причине попав в Лондон, то, возможно, речь сейчас пойдёт о неминуемом разоблачении, а этого Холмс предвидеть не мог. Мортимер не сообщал об исчезновении брата ни в Скотланд-ярд, ни в какие-либо другие ведомства. Ситуация начала приобретать неожиданный оборот.
- Вы очень наблюдательны, Томас, - кивнул молодой человек. – Всё, что мне было дорого, осталось в прошлом, в чём и состоит трагедия моей жизни.
Сыщик коротко качнул головой – скорее, для себя самого, нежели для собеседника, - и вздохнул почти с облегчением, пусть и не признался бы в этом даже самому себе. Ни одному полисмену Скотланд-ярда, ни одному полисмену в Лондоне или в любом другом городе не суждено было тягаться с ним, к тому же, этот джентльмен, пожалуй, вовсе не собирался разоблачать Холмса. И о Гарри Уитмане он ни словом не обмолвился. Куда более вероятно, он намеревался разоблачиться сам.
- В тот злосчастный день, два года назад, - проговорил Джеймс, - я впервые услышал о клубе, но не Клубе настоящих джентльменов, а о брайтонском его прародителе, если вам угодно. Расследовалось дело об употреблении и распространении неких запрещённых субстанций, если быть точным, опиумного мака. Да и деятельность самой организации представлялась нам весьма сомнительной. Здание находилось в собственности некоего джентльмена, данные о котором активно фальсифицировались. Пожалуй, такого человека и на свете-то не существовало, или же истинный владелец прикрывался вымышленным именем. Я тогда был простым помощником офицера, но мне прочили блестящую карьеру в полицейском управлении, а я в ответ на это предавался мечтам о долгой благополучной жизни до самой старости. Обидно, когда даже самые простые и заурядные твои планы отправляются коту под хвост, не правда ли, Томас?
- Полностью с вами согласен, - проговорил сыщик и с некоторым напряжением осведомился. – И что же, клуб был ликвидирован?
Но Джеймс ответил ему слабой улыбкой.
- Конечно же, нет. Вы и не представляете, какой властью обладают брайтонские покровители. Здесь, в Лондоне, нам такого и не снилось. Дело закрыли, но до конца моей истории было ещё далеко. И я мог бы проклинать себя за то, что вообще связался с этим клубом!
В порыве чувств молодой человек звонко приложил ладонь к истёртому множеством тарелок и кружек дереву столешницы. Преклонных лет пара в углу окинула их взглядом, в котором ясно читалось осуждение.
- Спокойнее, спокойнее, мой друг, - пробормотал Холмс. – Если не хотите, чтобы нас с вами выпроводили сейчас же вон, то прошу вас сохранять спокойствие.
- Да, конечно, - пробормотал Джеймс, прикрывая рукой глаза. – Просто все эти воспоминания… Они до сих свежи, и до сих пор я не устаю казнить себя за произошедшее. А ведь эти долгие два года я мог бы провести со своей семьёй, со своими друзьями, со своей крохой Энн, для которой слово «отец» теперь под запретом, но вместо спокойной и размеренной жизни... Я никогда бы не подумал, что однажды окажусь в Лондоне совершенно один, гонимый виной и осуждением.
Холмс переждал этот пассаж, присыпав кофе сахаром – напиток вдруг показался ему слишком крепким, а после пристально взглянул в глаза Джеймсу.
- Давайте-ка сразу проясним кое-что, - спокойно промолвил он. - Вы рассказываете об этом совершенно незнакомому человеку – мне, - которого вы встретили, не далее как вчера. Могу ли я узнать, что движет вами?
Лицо молодого джентльмена болезненно исказилось. Он порывисто перегнулся через стол, едва не ухватив сыщика за запястье, но в последний момент совладал с собой.
- Я не желаю вам повторения собственной судьбы, - признался он, кусая губы. - В конце концов, не важно, кто вы – неудачник ли, грезивший о хорошей жизни, антиквар, частное лицо без особого рода деятельности, я не хочу, чтобы вы, как и я, спустя некоторое время пожалели бы о том, что в один из скучных вечеров нашли в газете давешнее объявление. Потому что брайтонский клуб сломал мне жизнь. Лишил меня не только работы и семьи, но и репутации, положения в обществе. И всё из-за того, что я позволил этой пучине желания утянуть меня в свои тёмные глубины. Да, Томас, дело благополучно закончилось, но мне поручили доставить документы о завершении расследования лично в руки хозяину дома или его представителю. Вот прихотливая судьба! Ей нравится, должно быть, играть с такими слабыми людьми, как я.
-
-
02.11.2010 в 07:49- И я вошёл в эту обитель порока, - провозгласил он торжественно. – И я увидел там людей, совершенно безумных людей, которые предавались отвратительным удовольствиям, которые насиловали собственные тела или же позволяли другим делать это, но в их глазах я не увидел страха или отвращения, или боли. Все они балансировали на пике наслаждения. А я, как последний глупец, просто позволил своей природе взять над собою верх. Я потерял рассудок. Я вдруг осознал, что всё это время жил не своей жизнью. Я поддался на уговоры обольстительного молодого человека и познал нечто, прежде пребывавшее за гранью моего понимания. Я изменился, Томас, ужасно изменился. Я будто проснулся от долгого мучительного сна и понял, что вся моя прошлая жизнь была обманом. Я был слепцом, который вдруг прозрел и впервые увидал солнце.
Он усмехнулся, глядя в сторону, не на Холмса, усмехнулся и пожал плечами.
- Теперь всё это звучит, словно благословение. Но на деле же оказалось проклятием. Я больше не принадлежал тому миру, в котором обитал с детства. Я не мог найти в себе силы прикоснуться к моей любимой жене, что уж говорить об исполнении супружеского долга. Она, моя жена, была весьма умна. Она справедливо подозревала меня в измене, когда я пропадал вечерами в клубе. Но даже она не могла предположить, о какой измене идёт речь. Ведь это адюльтер совсем иного толка, Томас. Это страшное предательство. Оно разъело мою душу, подобно кислоте, и я бежал в Лондон, надеясь там найти покой. В брайтоновском клубе мне дали необходимые рекомендации, но всё тщетно. Нет ничего хуже такой правды, и нет ничего страшнее такого знания. Я не желал меняться, Томас! Я был вполне доволен жизнью!
Холмс молчал. Право, ему, способному найти ответ на большинство вопросов, задаваемых людьми, оставалось лишь это, поскольку лишних слов в сегодняшнем разговоре было и без того достаточно.
- У вас ведь есть любимые и дорогие вам люди? – осведомился Джеймс, мешая ложкой кофейную гущу на дне. – Которые поймут вас?
- Я на это… надеюсь, - кашлянув, откликнулся сыщик.
- Не нужно подвергать их такому испытанию и…
- Вы ведь только что сами, - перебил его Холмс, - сказали, что не в силах были противостоять собственной природе. Что ж, в таком случае я не сильнее вас.
- Но у вас есть ещё шанс повернуть назад, Томас. Вы можете признавать свою природу и вне клуба, если вы уже нашли того единственного человека, который вам и нужен. Вы думаете, я ради удовольствия каждый вечер, как зачарованный, отправляюсь в этот чёртов клуб?! Да я просто страшусь одиночества, поэтому и терплю. Одиночества и непонимания.
Но люди, что окружают меня в клубе, они немногим лучше прочих. Генри, Уилл совсем не такие благородные, какими бы могли показаться на первый взгляд. Они не станут вам доверять, пока не осуществят проверку, а это ведь окончательное падение. Томас, они не гнушаются практиковать оргии, подобно тем, что устраивались варварами в незапамятные времена. Поэтому я и не иду туда сегодня. Я после словно чувствую себя вываленном в грязи и перьях, вымазанным в смоле, и на душе скверно… И друг ваш…
Он замолчал, в расстройстве чувств покачиваясь из стороны в стороны, подобно маятнику.
Холмс поднялся и положил на стол несколько звонких монет.
- Я благодарен вам за ваше откровение, - проговорил он, - и я обещаю сохранить ваш секрет. Но, Джеймс, выбор остаётся за мной, и моё решение – целиком и полностью моё дело. Боюсь, я принял некоторые обязательства, которые надлежит исполнить.
Голос его вдруг дрогнул, но погружённые в невесёлые думы молодой джентльмен этого не заметил.
- Теперь же я вынужден удалиться, - заявил Холмс и направился к выходу, оставив Джеймса в одиночестве полупустой кофейни. Признание далось молодому человеку нелегко, он был бледен, как полотно, и казался измождённым.
На улице Холмс зашагал быстрее, благо народу стало гораздо меньше. В трущобах, должно быть, проставили первые пинты пива, и кто-то, отчаянно фальшивя, заиграл на губной гармошке. Сыщик направлялся к клубу, объясняя спешку необходимостью как можно скорее разобраться с делом, и откровенно игнорируя ту дрожь, что время от времени тревожила тело, словно сквозь члены его пропускали слабый электрический заряд. Нет, эта дрожь не причиняла ему боли, она заставляла сердце сладостно ёкать в груди от невыносимого, такого далёкого прежде и такого настоящего теперь чувства. Сказочного предвкушения.
-
-
02.11.2010 в 07:51Когда Ватсон открыл глаза, за окном уже смеркалось. Стук колёс экипажей и весёлая трель за окном разбудили его – с гудящей после бессонной ночи головой и тяжёлым сердцем. Доктор с удивлением осознал, что проспал в кресле весь день, рискуя заработать острую боль в спине и ноге. Холмс, как и обычно, не потрудился его разбудить, и теперь Ватсон даже не мог решить, злиться ли на друга за то, что тот в своей «заботе» дошёл до крайности, или же благодарить за покой.
Хаос предметов в комнате сыщика окутал сумеречный ореол, словно мягкий, толстый слой пыли, в котором тонули чёткие очертания, острые углы, и всё вдруг стало казаться упорядоченным и аккуратным. Должно быть, Холмс часто обманывался подобной иллюзией, когда Ватсон засыпал у догорающего камина, а сыщик наблюдал за ним с неясным настроением и выражением лица. Он с лёгкостью разгадывал запутанные преступления, выходил на след самых коварных представителей преступного мира, но не обладал умением брать верх над собой и поступать вопреки собственному желанию. Быть может, именно поэтому он порой просиживал час за часом, то с тихой радостью, то с тревогой наблюдая за тем, как свет и тени играют на лице спящего, залегая в складках озабоченности на лбу, морщинках беспокойства меж бровей, улыбке на губах. Порой он чувствовал себя так, будто видел больше, чем дозволено было, будто вторгался в личное пространство другого человека, будто читал его дневник или просматривал фотографии в случайно попавшем в руки альбоме. Холмс не испытывал ни стыда, ни неловкости, эти чувства он давным-давно научился отпугивать от себя, но тем не менее он знал, что поступает неправильно, позволяя себе симпатии куда более сильные, чем признавались обществом в отношениях между двумя мужчинами, пускай и друзьями.
К облегчению Ватсона нога вела себя должным образом, разве что покалывало едва ощутимо под коленом, разгоняя застоявшуюся кровь по мышцам и тканям. Он поднялся без особых хлопот, освежил дыхание перцовой настойкой и спустился по скрипучей лестнице вниз, в гостиную, где миссис Хадсон занималась тем, что пуховкой смахивала пыль с тиснёных золотом корешков книг. Сыщика поблизости не оказалось.
- Миссис Хадсон, куда подевался Холмс? – нетерпеливо обратился к ней Ватсон, не утруждая себя приветствием, за что и заработал укоризненный взгляд дамы. Впрочем, он также получил и подробнейший ответ.
- Мистер Холмс вёл себя самым привычным образом. То есть странно. После вашего позднего, или же следует сказать, раннего возвращения он всё сидел и сидел в гостиной, будто ждал чего-то, и вид у него был загадочный и, если позволите, рассеянный. Впрочем, кажется, я ошиблась. Он выглядел даже более странно, чем обычно. Так, будто витал в облаках, а это, согласитесь, нетипично для столь деятельного человека, как мистер Холмс. А незадолго до ленча он вдруг поднялся и ушёл и больше не возвращался, - чинно ответила миссис Хадсон, возвращаясь к своей пыли. – Не задержался даже для того, чтобы пообедать, изволил лишь выпить кофе, но к чудесным бельгийским вафлям, которые привезли сегодня, даже и не притронулся.
Ватсон чуть улыбнулся, слушая этот живописный, хотя и по большей части бесполезный рассказ, но мысли его были далеко, на вечерних лондонских улицах, у двери тёмного дерева с изящным витым молоточком по правую руку. Клуб настоящих джентльменов. Лишь этот пункт назначения казался Ватсону наиболее вероятным, особенно, когда дело шло к ночи. И суть была не только в требующем разрешения деле. Холмс явно чувствовал себя там, как рыба в воде, и Ватсон с неохотой и некоторой досадой на себя признавал, что и его самого тянуло назад, в индийские райские сады, в изобилие ароматов курений, которые словно бы позволяли ему вернуться хотя бы на миг, ощутить вновь горечь утраты, почувствовать себя другим, свободным и обновлённым, вернуться к тому поцелую, воспоминания о котором не оставляли его.
- Он ничего не просил мне передать? – рассеянно поинтересовался доктор, потирая подбородок. Он всё ещё был облачён в одежду, пропахшую табаком и благовониями, и теперь раздумывал над тем, какую сорочку ему следовало бы надеть.
- Сожалею, но нет, - отозвалась миссис Хадсон, переходя от книг к многочисленным зелёным насаждениям в горшках, от которых ломились полки и подоконник.
- Что ж, - начал, было, Ватсон, но передумал договаривать до конца фразу, устремляясь по лестнице вверх, в свою комнату, окно которой оказалось открытым. Дурманящая прохлада вечера наполняла её жаждой приключений, едва-едва шевеля занавески.
Чувствуя, как метко и гулко стучит сердце, Ватсон скинул несвежую, пропахшую свечным воском и дымком одежду и тут же вынул из платяного шкафа костюм-тройку из тонкой шерсти приглушенного кофейного цвета. Одеваясь, он вдруг вспомнил, что толком не ел со вчерашнего вечера, и словно бы в ответ на это наблюдение в желудке доктора звучно заурчало. Почти не хромая, он спустился вниз, покручивая шляпу в руках, раздумывая, как бы поделикатнее убедить миссис Хадсон подать ему что-нибудь простое и быстрое, необременяющее.
Врасплох его застал тонкий сладковатый запах, который он встречал прежде. Поначалу Ватсон решил, что это ваниль, но когда ощутил острые нотки, вплетающиеся в основной тон, то понял – куркума. Этот аромат преследовал его ещё в те пешварские дни, когда доктор метался в тяжёлой тифозной лихорадке, ослабевший и уставший бороться с этой тошнотворной сладостью, которая с каждым новым глотком воздуха наполнял лёгкие и кровь.
Миссис Хадсон выглянула из тесной кухоньки.
- Не желаете ли отварного риса с приправами? – смягчившись, обратилась она к замершему у подножия лестницы доктору, но тот лишь покачал головой.
- Благодарю вас, - нашёл он в себе силы сказать, хотя его и порядком мутило, - но я тороплюсь.
И вышел.
Вечер был совершенно не похож на вчерашний. Вместо мутного неба, словно бы затянутого редкой марлей, над городом в прозрачном воздухе раскинулся звёздный шатёр, высокий и гулкий, так что удары каменщиков, казалось, звенели, будто натянутые струны арфы, бились, будто стекло о горный хрусталь. На своём пути Ватсон не встретил ровным счётом никого. Улицы будто вымерли.
Он шёл в клуб один. В одиночестве направлялся в осиное гнездо. Ватсон усмехнулся: вышло слишком уж драматично. Просто покоя ему не давало эта затаённая дрожь, что возникла внутри и не желала уходить.
Он добрался до клуба очень быстро, но даже не запыхался. Постучал, удивившись слишком громкому звуку, прислушался, удивившись слишком чётким, как каблуки по брусчатке, шагам. Дверь отворилась, из темноты, в которой, казалось, пропадало всё сущее, выступила высокая фигура. Фредерик узнал его с первого же мгновения, это отразилось в его глазах.
- Мне важно знать, здесь ли мой друг, - проговорил доктор, упрямо нахмурившись.
- Томас здесь, - проговорил Фредерик, проводя указательным пальцем по губам, будто бы стирал ненужные слова, готовые вот-вот сорваться с языка. – Мы были немного удивлены тому, что он пришёл в одиночестве.
Ватсон просто и без особого смысла кивнул, чувствуя, как испаряется его решительность, уступая место сомнению. Он оглянулся, окинув взглядом пустую улицу, и вновь посмотрел на Фредди.
Тот улыбался.
- Вас ведь это не остановит, доктор? – вкрадчиво осведомился он, наклонив набок голову и жестом приглашая Ватсона в дом.
Тот, не дав себе времени на раздумья, окунулся в плотную, будто живую тьму, которая и привела его в комнату иссиня-чёрных роз с острыми шипами, в комнату фарфоровых тел, в комнату приглушённых стонов и изломанных силуэтов.
-
-
02.11.2010 в 07:51- Изысканный шарф, - заметил Генри, едва лишь они вошли в гостиную. – Это шёлк?
Холмс, мимолётно коснувшись пальцами шейного платка, кивнул, окинув долгим взглядом пустую пока гостиную. Паркетный пол её скрывали десятки шкур, появившихся как по волшебству. Аромат курений исчез. Его место занял тяжёлый сладко-острый запах масла и благородных цветов, расставленных повсюду в тускло поблескивающих медных вазах.
- Чёрная роза, - задумчиво проговорил Холмс. В дымном розоватом свете догорающего заката её лепестки казались вырезанными из самой бархатной темноты, которая наползала на город с востока.
- Мы выбрали её символом нашей свободы*******, - объяснил Генри, пристально глядя на Холмса. – Не правда ли, весьма изящное решение?
Тот на миг прикрыл глаза, вдыхая сухой и безвкусный воздух, со всей ясностью осознавая, что может развернуться и уйти прямо сейчас. Или может остаться. Так, как он когда-то сделал, будучи проездом в Брайтоне, возвращаясь в столицу по воде. В один из дождливых дней ранней весны, когда он был моложе и неопытнее, но безрассуднее, Холмс постучал в дверь неприметного дома на набережной, о котором узнал от попутчика, а после не мог заставить себя забыть. Незнакомец расписывал заведение, как обитель свободы, пристанище ищущих, приют для заблудших. Глаза его горели, на губах играла лёгкая ностальгическая улыбка, когда он вспоминал о тех днях, что провёл в стенах этого заведения. Неспокойный дух Холмса не давал ему покоя, и сразу же по приезде в Брайтон он отыскал адрес в простой газетной заметке. Холмс не мог бы сказать со всей точностью, что двигало им в тот день – любопытство ли, скука, предвкушение или жажда. Возможно, что и все четыре чувства одновременно. Возможно, он ждал этого так долго, что после уже не мог решить, да и не важно было. В конце концов, значимым оказалось лишь то, насколько сильно билось его сердце о грудную клетку, сжимаясь и протестуя, вожделея и признавая всю тщетность сопротивления.
Ему открыл молодой господин, имени которого он так и не узнал. Статный и горделивый в сковывающей, лишающей возможности дышать полной грудью одежде, гибкий и изящный без неё.
Руки этого джентльмена проделывали с ним невероятные вещи, пробуждали в нём ощущения, о которых он прежде не подозревал, касались его, посылая волны дрожи вдоль позвоночника, снимали с него одежды и бесстыдно баловали его тело.
Губы этого джентльмена, казалось, разжигали в нём огонь, туманили его разум, лишали его всякой способности мыслить и понимать происходящее, оставляя лишь шанс отвечать на поцелуи бессчетное количество раз.
Орган этого джентльмена принёс ему небывало резкую боль и столь же резкое наслаждение, которое с каждым новым движением клеймило его где-то глубоко внутри, пронзало до самого сердца, вырывало из груди гортанные низкие стоны и лишало всяких сил. И когда он излился на пальцы этого джентльмена, ловя языком солоноватые капельки пота, вдыхая одуряющий запах совокупления, на миг – Холмс мог бы поклясться – он ощутил себя воспарившим над городом, который позволил ему обрести часть себя в один из ветреных дней ранней весны.
С тех пор он часто чувствовал себя нецельным, незавершённым. С тех пор он не представлял, с улыбкой ли ему вспоминать о Брайтоне или же с проклятиями, самыми жгучими, как то первое проникновение, самыми горькими, как часы после него, проведённые в одиноких раздумьях, самыми настоящими проклятиями, перекатывающимися подобно гальке на языке, срывающимися вниз и разбивающимися о брусчатку.
- Как вышло, что сегодня вы без Джона? – осведомился Генри, и Холмс отметил, что пропустил момент, когда его рука оказалась в плену гладкой ладони Соммерхолда. Пальцы Генри переплетались с его собственными самым ненавязчивым и естественным образом. Это простое и незамысловатое движение сбивало сыщика с толку. Оно порождало волнение, которое Холмс тщетно пытался изгнать, и напряжение, с которым ему не представлялось возможным бороться. Напряжение весьма определённого толка.
- Мы ведь уже обсуждали это, Генри, - проговорил он, отстраняясь. Так было спокойнее. Так было надёжнее. - У нас с доктором свободные отношения.
Он замолчал, вдруг осознав всю нелепость этого заявления. Если бы между ним и Ватсоном были хоть какие-то отношения, кроме тех, что связывали их сейчас, то вряд ли он обрадовался бы подобной незваной свободе. Нет, он запер бы Ватсона в своей комнате и сделал бы всё, чтобы доктор принадлежал только ему одному.
- Должен сказать, в этом и заключается мудрость любых отношений, - наклонился к сыщику Генри, поглаживая его плечо. – В том, чтобы уметь отдыхать друг от друга.
Шейный платок Холмса, столь неожиданной и, прямо скажем, обидной преградой возникший на его пути, явно не давал Соммерхолду покоя, его руки скользили по гладкой ткани, с сожалением сталкиваясь с грубым узлом, концы которого уходили вглубь ворота рубашки. Чувствуя, как в голове копится туман, разгоняющий здравые мысли, сыщик не мог отделаться от ощущения, что вскоре шёлковый узел уступит позиции ловким и сильным пальцам, обнажая шею, лишая его последней защиты.
- Отпустите себя, Томас, - прошептал Генри, наклонив голову и не спуская глаз с Холмса. Взгляд у него был до странности понимающим. – Вам ведь хочется.
Сыщик усмехнулся, впрочем, без особого вдохновения. Скорее, для того, чтобы скрыть внутреннюю дрожь, которой он был вовсе не рад. Для него верным правилом было не вмешивать в дело личные мотивы, и Холмсу всегда удавалось бесстрастно следовать ему, но в этот раз он оказался слишком уязвимым, слишком подверженным влиянию желаний тела, которое в момент отказалось внимать голосу рассудка, подвело и предало сыщика.
- Откуда вам знать?
- Судите сами, - предложил он, протянув руку и проведя указательным пальцем по выступающей скуле, очертив линию челюсти и нетерпеливо потянув за платок и коснувшись ключицы. Холмс не сдержал порывистого, судорожного вздоха, когда прикосновения, словно бы обжигая, отдались жаром в паху.
Генри растянул губы в улыбке искусителя, и Холмса вдруг пробрала сладостная дрожь. Он словно вернулся в ту весну, в тот Брайтон, о котором успел позабыть, и Генри Соммерхолдер вполне мог оказаться бы тем самым юношей, который держал его так, будто их жизни были связаны навеки магическим ритмом, что заставлял их тела двигаться в унисон, что вырывал у них короткие хлёсткие стоны.
- Вам это нравится, так зачем же противиться и отказывать себе в том, что сделает вашу жизнь легче, - шептал ему Генри, в сгущающихся сумерках по воле фантазии Холмса приобретая черты брайтонского молодого человека, прикосновения которого сыщик чувствовал прямо сейчас, здесь, в Лондоне, как отголосок прошлых лет, обретший вновь свою форму и полузабытое содержание.
Сыщик открыл, было, рот, когда Генри осторожно приложил палец к его губам, но Холмс лишь покачал головой, не оставляя попыток, и Генри, в конце концов, вздохнув, опустил руку.
- Хочу лишь сказать, - хрипло пробормотал Холмс, - что я обдумал ваше предложение.
Глаза Генри лукаво блеснули.
- Моё предложение? – повторил Генри, откинув назад голову и глядя на сыщика из-под ресниц. Руки он сунул в карманы брюк.
- То самое, о котором вы говорили прошлым вечером, - пробормотал Холмс, чувствуя себя неуютно без теплоты прикосновений, как будто температура воздуха в комнате резко и безапелляционно направилась вниз, к нулевой отметке.
- Вас оно действительно интересует? – лукаво прищурился Генри, желая услышать ответ Холмса. – Скажите же Томас, скажите сами.
Сыщик исподлобья взглянул на него, спиной чувствуя пустоту позади и пустоту внутри. То, о чём он думал, то, на что соглашался, выходило за все мыслимые рамки его жизни, будило в нём глубинные, вросшие в саму суть чувства, которые толкали его к острому, словно лезвие бритвы, краю, за которым лежали, праздно раскинувшись, его слабости, его глупости, его низменные инстинкты, требующие, жаждущие удовлетворения. Он мог оправдывать себя лишь интересами дела, к которым этот разговор, признаться, имел весьма смутное отношение. А потому сыщик с внутренней дрожью признал один лишь неутешительный факт: он положительно сходил с ума. Скатывался по наклонной плоскости прямиком вниз, в холодные, но крепкие объятия собственных демонов.
- Почему бы нам с вами не выпить вина, – как зачарованный, Холмс повторил слова самого Генри, сказанные им ранее, – в более уединённой обстановке?
- Мне эта идея чрезвычайно по душе, - тут же откликнулся Соммерхолд, улыбнувшись, когда на лестнице послышались чьи-то шаги.
Холмс запоздало оглянулся в темноту коридора, из которой вышел Уильям Блейк.
- Добрый вечер, Томас, - поприветствовал он безмолвного сыщика.
- Я ведь не мог отказать Билли в удовольствии узнать вас получше, - развёл руками Генри – глаза у него потемнели, или же Холмсу лишь показалось из-за тусклого сияния заоконного фонаря – единственного источника света в комнате.
-
-
02.11.2010 в 07:52Куда бы Ватсон ни повернулся, он видел обнажённые мужские тела, скованные судорогой желания. Куда бы ни посмотрел – встречал лишь затуманенные похотью взгляды. Но сколько бы он ни старался, ему так и не удалось набраться ни отвращения, ни брезгливости, чтобы уйти, уйти одному и без Холмса. Нет, картина, раскинувшаяся перед ним, была даже по-своему завораживающей. И пугающей в своей примитивной красоте.
Словно целое войско двигалось на них из темноты – медленно покачивающиеся в сёдлах наездники, извивающиеся у их ног рабы, поверженные дикие звери, от которых остались лишь шкуры… И хор хриплых, отрывистых стонов, сопровождающих это мистическое шествие, нечто абсолютно противоестественное, но в то же время почти божественное, то, чего не постичь простому смертному, замершему в оцепенении перед медленно набирающей силу волной цунами, которая поднимается выше, выше, раскрывает свой чёрный зев и вдруг накрывает с головой, кружа и ударяя безвольное тело любопытного глупца о каменистое дно.
Так чувствовал себя Ватсон, глядя на эти Содом и Гоморру в своём истинном проявлении. Так, будто ему не хватало воздуха.
Он видел, как проступали под гладкой, почти фарфоровой кожей упругие мускулы, как мягко очерчивали тени изгибы спин и плеч, как дёргалась и истекала возбуждением плоть, и не мог отвести глаз. Это действо казалось таинством, и все непричастные к нему могли быть изгнаны с позором в любой момент, но отчего-то им была дарована милость остаться.
- Откуда они? Почему их так много? – не удержался от вопроса Ватсон.
Фредди и Джоэль переглянулись.
- Мы зовём их Безымянными, - проговорил МакМёрфи, - они появляются здесь время от времени, но никогда не находят в себе сил остаться. Поэтому и имён не называют. Они боятся. Но они приводят за собой всё новых и новых людей. Ни один из них не является полноправным членом клуба, однако мы время от времени даём приют нашим потерянным братьям в надежде, что кто-нибудь из них, в конце концов, сумеет преодолеть себя.
Ватсон нахмурился, размышляя о том, что, не возникни в его жизни этого дела, всколыхнувшего его душу, он тоже был бы безымянным. Впрочем, эта мысль внезапно показалась ему не такой уж и плохой. По крайней мере, он не лишился бы покоя, не войди он в это сомнительное общество Настоящих джентльменов.
- Не многие обладают мужеством, как вы, Джон, - негромко заметил Фредди. – И как ваш друг Томас.
Ватсон вздрогнул. Загипнотизированный видом бесстыдного, бесстрашного совокупления, он успел позабыть об истинной цели своего визита.
- Да, - кивнул он, приказывая себе отвести взгляд и с трудом следуя этому приказу. – Мой друг. Я попрошу вас, Фредерик, отвести меня к нему.
Джоэль обвил Фредди руками, ответив прежде него:
- Томас, должно быть, чрезвычайно занят.
МакМёрфи взглянул на него вопросительно, впрочем, как и сам доктор.
- Я видел его с Генри и Уиллом, - пояснил молодой человек, расплывшись в улыбке. – Они поднимались наверх, в комнаты, и выглядели весьма… воодушевлёнными. Как думаете, Джон, чем они там занимаются?
Ватсон зажмурился на миг и потряс головой. Он вовсе не хотел представлять себе такого Холмса, чем бы тот ни занимался. У доктора возникла успокаивающая и неопасная идея дождаться сыщика в гостиной, но Фредди и Джоэль потянули его за собой, решительно направившись к лестнице.
- Вряд ли предаются вечернему чтению, - хмыкнув, заметил Фредди, а Джоэль неожиданно хихикнул, устремившись вперёд, перепрыгивая через ступеньки.
Если бы кто-то сказал Ватсону, что его друг Холмс, вместо того чтобы завершить расследование, отдаст предпочтение неким сомнительным удовольствиям, доктор ни за что не поверил бы. Он видел сыщика в деле, он знал, каким становится выражение его лица, его взгляд – сухим и сосредоточенным. В такие дни в жизни Холмса не было места ничему лишнему, однако теперь сомнение закралось в душу Ватсона. Как бы ни старался, он не мог найти объяснения поведению сыщика, разве что… Разве что всё происходящее не было частью какого-то плана, составленного Холмсом и им же последовательно исполняемым. С некоторым облегчением Ватсон укрепился в этой мысли и был совершенно спокоен ровно те несколько кратких мгновений, которые потребовались им, чтобы, поднявшись по лестнице, пройти по коридору к давешней комнате, в которой и произошёл вчерашний смущающий и вносящий неразбериху в жизнь доктора поцелуй. Её дверь оказалась плотно прикрытой, но не запертой на ключ, как ожидал Ватсон.
Свет не горел. Единственный его источник остался в гостиной, и доктор подумал, что им повезло добраться до шаткой лестницы, а после и подняться по ней без единого ушиба.
Свет не горел. В ярких полосах света половинчатой луны Ватсон сперва разглядел тёмную бесформенную массу человеческих фигур и чего-то большого, со скошенными, скруглёнными краями. Кресло.
Кресло занимало самый центр комнаты. Оно правило бал, обитое тускло сияющим шёлком, к которому неимоверно хотелось прикоснуться. Кресло занимал человек, чей бледный силуэт был едва виден в полумраке. Обнажённый, он сидел, откинувшись на спинку и широко расставив ноги, и Ватсон с неясным чувством восхищения представил себе, как, должно быть, чудесно было ощущение соприкосновения гладкой прохладной ткани и кожи.
Двое других склонились над ним. Первый стоял на коленях, прильнув головой к груди, лаская её языком и руками, спускаясь всё ниже, туда, где начиналась дорожка тёмных жёстких волос и жаждущий орган истекал соками. Второй целовал его шею, лицо, его губы, вынуждая хватать ртом воздух, задыхаться, биться в его руках.
Против воли Ватсон ощутил, как тяжелеет внизу живота, как толстый шов брюк причиняет неудобство телу. Он вдруг подумал, что может излиться прямо сейчас, даже не прикасаясь к себе.
И только после этой мысли, которая наполнила его тревогой и неловким предвкушением, доктор узнал Шерлока Холмса, своего друга и компаньона, которого он никогда ещё не видел ни обнажённым, ни в компании других обнажённых мужчин, и потому застыл, как вкопанный, когда сыщик, повернувшись на звук шагов, обвёл кончиком языка приоткрытые обветренные губы.
-
-
02.11.2010 в 07:55Пусть исчезнут все эти люди, и останутся только они с Холмсом, возможно, тогда им ещё удаться что-то решить.
- Похоже, наши друзья развлекаются на славу, - вполголоса заметил Фредди, притянув к себе Джоэля и крепко поцеловав. – Мы ведь не хотим отстать от них, не правда ли?
Когда Ватсон открыл глаза, Холмс поднялся из кресла и, проверяя на прочность каждый шаг, каждую доску пола, направился к нему, осторожно ступая босыми ступнями. Жар бросился доктору в лицо, он отступил назад, к стене, чувствуя её предательскую прочность и твёрдое намерение удержать его в этой комнате, где к острому запаху пота примешивался розовый аромат, проникающий сквозь щели в полу.
Он подошёл очень близко. Так близко, что куда бы доктор ни посмотрел, он видел расширенные, самую малость безумные глаза сыщика. В темноте казалось, будто чернота зрачка затопила всю радужку, не оставив ни каких шансов цвету. Казалось, а, может быть, так оно и было, Ватсон не знал. К тому же, он без труда распознавал симптомы. Вид Холмса, его угловатая пластика подсказывали доктору, что состояние его друга могло быть вызвано лишь одной субстанцией сугубо наркотического характера.
- Холмс, - пробормотал Ватсон, - вы что, сделали себе инъекцию? Холмс, зачем? Зачем?
Он сжал руки сыщика, чувствуя их напряжение и холод.
- У вас просто ледяные ладони, - прошептал он. – Вы можете серьёзно навредить себе Холмс.
Тихо посмеиваясь, тот высвободил пальцы и навалился на Ватсона всем весом, прижимая жаждущим прикосновения телом к шероховатой ткани пиджака, коротко выдыхая доктору в изгиб плеча и поглаживая его спину. Ни одно движение не могло бы привести Ватсона в большее смятение. Затихшие, было, воспоминания вернулись с новой силой, безжалостно сжимая его разум в тисках, не позволяя сделать ни шага в сторону. Возбуждённый член упирался в промежность доктора. Руки Холмса настойчиво проверяли на прочность его инстинкты, и Ватсон почувствовал, что сходит с ума от раздирающих его мыслей и противоречивых ощущений. Он не мог воскресить в памяти ни лица Родерика, ни его голоса, но тело его до сих пор помнило эти прикосновения, круговые движения, заставляющие кожу гореть даже под одеждой.
- Вы не в себе, - попытался отстраниться доктор, но тщетно: одурманенный, Холмс проявил недюжинную силу. – Вы под влиянием морфия.
- Мы все, - смеясь, будто утопший, судорожными вдохами, заявил Генри, выглядывая из-за плеча сыщика. – И разве не это ли праздник жизни и праздник свободы?
Он прикусил кожу на шее Холмса у выступающего бугорка седьмого позвонка, а затем повёл длинную дорожку поцелуев вдоль изгиба позвоночника. Ватсон не мог видеть этого, но по тому, как изогнулся в сладкой судороге сыщик, имел возможность предположить.
Его тело ныло от вожделения. Отрицать этот факт было бы слишком глупо, и когда рука Холмса сжала сквозь ткань брюк его орган, Ватсон с трудом осознал, насколько это противоречило его принципам.
Предпринимая слабые попытки вырваться, на деле же доктор лишь испытывал невероятной силы желание, приказывающее ему перестать сопротивляться и отдаться на растерзание этих ненасытным рукам, которые едва не оторвали брючные застёжки, прежде чем добраться до чувствительной плоти.
Он ждал этого не первый год. Пожалуй, та незавершённость, что преследовала его с момента гибели Родерика Франса, теперь получила шанс отыграться за всё.
Пальцы Холмса обхватили его надёжно и крепко, рука его двигалась решительно и непреклонно, перебирая поджавшиеся яички, лаская гладкую головку.
Из-за плеча Холмса Ватсон, как в бредовом сне, видел Фредерика и Джоэля, срывающих друг с друга одежду, видел Генри и Уилла, ублажающих друг друга, и все эти образы копились в голове доктора, пока им не стало там тесно, так тесно, что они, кажется, готовы были вот-вот расколоть черепную коробку. Мир закрутился и канул в пропасть, мир стал клочком газетной бумаги, который подхватил поток воды и унёс неведомо куда. Мир раскололся на части-лепестки, и ветер сорвал их с пожухлых цветков. Мир…
- О, Гарри, - послышался приглушённый стон, полный болезненного удовольствия. – Гарри, сделай так, чтобы нам было хорошо.
- Гарри? – пробормотал Ватсон, хотя перед глазами всё плыло, и он мог с лёгкостью ослышаться после оглушающей кульминации, ударившей в пах и в голову. – Гарри?!
Ему никто не ответил. Ватсон слышал лишь чужое дыхание, видел Фредди, прижавшегося к шёлковому сиденью кресла животом, Джоэля, склонившегося позади него, и чувствовал руку сыщика, обхватившую его собственный член, который стал совсем мягким.
- Холмс, – пробормотал Ватсон, несмело касаясь подбородка детектива. Взгляд Холмса растворялся в пространстве. – Холмс, очнитесь же!
Сыщик повернулся к нему, неожиданно принявшись покрывать мелкими, лёгкими поцелуями линию челюсти.
- Не нужно, не нужно, - простонал Ватсон, незаметно для себя отзываясь на поцелуи. Он нашёл губы Холмса, выдыхая в них и отчаянно жаждая большего, но не смея сделать первого шага. Впрочем, сыщик всё решил сам. Подавшись вперёд, он захватил рот доктора в плен, чем и лишил его всякой возможности дышать, мгновенно почувствовав, как орган в его руке вновь обретает твёрдость.
- Это Гарри, - обессилено прошептал Ватсон. – Это не Джоэль, это Гарри.
-
-
02.11.2010 в 07:55В гостиной от свечи осталась лишь лужица застывшего воска и горьковатый запах сгоревшего фитилька. Войско ушло, уведя с собою рабов, оставив лишь шкуры диких зверей.
- Шерлок Холмс! – воскликнул Гарри. – Я прежде читал о вас в газетах.
Он усмехнулся.
- А ведь Генри вас подозревал, хотя ни за что и не признался бы. Он умный, наш Генри, а ещё гордый. Хотя, думаю, даже для него стало неожиданностью то, что вы… скажем так, из нашего круга, как выяснилось. Забавно, что в один день вы умудрились и пройти испытание, и провалить его.
Не обращая на него внимания, сыщик окинул внимательным взглядом волосы молодого человека, которые у корней уже начали возвращать свой собственный светлый тон.
- Бобы касторового дерева, - задумчиво пробормотал он, - в сочетании с хной дают чёрный цвет, который, впрочем, очень быстро смывается, как это и произошло с вашими волосами, молодой человек.
Тот сверкнул глазами. И хну, и бобы он приобрёл в индийской лавчонке, где сладко пахло корицей и пряно – анисом.
- Что до усов, - невесело усмехнулся сыщик, - отрастить их проще простого, и вот в вас уже сложно разглядеть прежнего Гарри Уитмана. Впрочем, это возможно, если знать, как смотреть.
- Вы промахнулись с этим, Холмс, - насмешливо заметил молодой человек, приглаживая растрёпанные после бурной активности пряди. – Как вышло?
Детектив молча смотрел на него, всё больше узнавая в нём того юного джентльмена, который стоял рядом с Мортимером на фотоснимке, не веря себе. Он не мог сказать, почему не понял раньше, не почувствовал фальши в том, что видел, с первого же взгляда. Он не знал ответа на вопрос. А потому задал встречный.
- Гораздо важнее то, - заметил он, стараясь сохранить невозмутимый вид, - как вышло, что жизнь молодого бездельного позволяющего себе капризные выходки джентльмена, которая идёт так гладко при содействии старшего брата, точнее, при участии его средств, вдруг свернула в столь неожиданном направлении?
Взгляд Гарри не изменился, лишь голос его вдруг наполнился гравиевой тяжестью, до странности зрелой для вздорного юнца вескостью.
- Позволю себе предположить, что вам, Холмс, доводилось испытывать это чувство, - проговорил он, достав из кармана наполовину выкуренную сигару, куцую и жалкую, словно пожарище, оставшееся на месте некогда статного и богатого дома. – Тоску.
Он повертел ущербную сигару в пальцах, задумчиво прищурившись.
- Вам никогда не хотелось жить другой, не своей, жизнью? – поинтересовался он. – Той жизнью, о которой вы мечтали? Вопреки всему, чем вы владеете сейчас. У меня было всё: имя, пусть и не моё, а фамильное, положение, пусть и не мной заслуженное, а братом, деньги… Но из-за всего этого багажа я не смог бы смешаться с толпой. И если жизнь – всего лишь театр, то я готов был отказаться от своей роли на сцене ради места в полутьме зрительного зала, где никто не смог бы меня разглядеть, где я был бы волен поступать так, как мне заблагорассудится.
- Но как же вышло, что Джоэль… - проговорил Ватсон.
- О, он появился как раз кстати! – воскликнул Гарри, вдруг сбросив всю напускную умудрённость жизнью, словно бы вспомнив, что ему всего девятнадцать, ни годом больше. – И мы отлично повеселились. Я тогда жутко ревновал Фредди к этому напыщенному франту из Штатов, но после того, как я пригрозил раскрыть истинную деятельность клуба, а после сбежал, Джоэль струсил и вернулся в свою Америку. А Фредди – о, Фредди! – он нашёл меня первым, он пришёл за мной, и тогда у нас родился гениальный план. Я, признаться, был в то время не в себе, и небольшое развлечение пришлось как раз кстати. Видели бы вы нас, когда мы красили мою шевелюру! Сам Мортимер меня ни за что бы не признал. Поэтому, Холмс, вам вовсе не стоит удивляться своей неудаче. Ведь случай вам попался страшно сложный.
Он громко и весело рассмеялся, поймав в порывистые объятия Фредерика, и закружился с ним на месте.
- Так или иначе, дело закрыто, - подытожил Ватсон, предчувствуя грозу, которая зарождалась в душе сыщика, и решительно настроенный этой грозе помешать. В разбирательствах с самим собой доктор отчаянно нуждался в отсрочке.
- Мортимер прибудет с минуты на минуту, - негромко заметил он, обращаясь к Холмсу. Тот лишь кивнул, на миг прикрыв глаза рукой. Морфийный туман всё клубился в его голове, рассеиваясь медленно и нехотя.
Он никогда не верил в поражения, более того, он не был с ними столь близко знаком, чтобы считать их непременными своими спутниками, но теперь привычный уклад вещей был нарушен. И это не могло не беспокоить.
Всю дорогу от клуба до дома на Бейкер стрит Ватсон не спускал с Холмса глаз, понимая, что необходимо готовиться к серьёзному разговору, способному убедить сыщика в том, что ошибка – лишь доказательство исключительности. Всё гениальное просто, а ошибки гения – просты, как дважды два. И столь же обидны в своей элементарности.
-
-
02.11.2010 в 07:56- У меня не было никакого плана, - устало проговорил Холмс, стоило лишь доктору выразить такую возможность. Ведь Ватсон продолжал верить в неудавшуюся операцию, ход которой был дан самим сыщиком, но Холмс старательно отрицал наличие даже изначальной идеи, которая могла бы привести его в Клуб в одиночестве, толкнув в объятия Генри и Уилла.
- Но тогда, Холмс, почему же… - начал он, когда сыщик решительно перебил его.
- Потому что я мог поступить так. Мог бросить вас спящим в своей комнате, мог передумать оставлять записку, - он порылся в кармане и вынул смятый клочок бумаги, который выглядел жалко и вряд ли мог о чём-либо рассказать. – Мог прийти сюда, Влекомый не тайной, не возможностью разрешить загадку, а жаждой почувствовать, вновь пережить это состояние, когда тело твоё находится в чужой власти, и каждая клетка его наполняется… К тому же, я хотел этого. Есть лишь немного вещей в моей жизни, которые я столь сильно желал бы получить. В итоге, поставив личные цели выше целей следствия, я не справился с тем, что в моём случае вы могли бы назвать орешком, которые лихо щёлкает любой уважающий себя детектив.
- В конечном итоге, ваши изначальные выводы были недалеки от истины, - возразил Ватсон, приготовившись защищать сыщика от его же собственных самокритичных замечаний. По крайней мере, это помогало доктору отвлечься от только что услышанного, равносильного признанию со стороны Холмса. – Ведь всё дело было в ревности, которую Гарри испытывал по отношению к Фредерику, когда Джоэль появился в их жизни.
- Не в этом суть, доктор, - резко перебил его Холмс. – А в том, что я не в состоянии был разобраться в простейшей ситуации. Я ошибочно предположил, что привязанность, развившаяся между Фредериком и Джоэлем за считанные, казалось бы, дни, уходила корнями глубоко в те долгие недели, которое они провели вместе в пути из Америки в Англию. Я отказал себе в любых сомнениях, хотя эта дружба выглядела гораздо прочнее, нежели любая другая, развившаяся за такой же период времени. Столь близкие отношения устанавливаются между людьми, по крайней мере, за год или два, но не за пару месяцев.
Ватсон невольно сглотнул, зная, что, возможно, проклянёт себя за то откровение, которое он готов был породить, но иного разумного довода у него не было.
- Вы, должно быть, помните о том, что я провёл некоторое время в Индии, прежде чем отправиться в Афганистан.
Холмс нетерпеливо кивнул, порывисто поднявшись и принявшись вышагивать по комнате, едва не сбивая стопки книг, в великом множестве разместившиеся повсюду.
- Именно в Индии, - тихо проговорил Ватсон, - я понял, что для дружбы, привязанности и, пожалуй, даже для любви минуты и часы играют куда большее значение, нежели месяцы. Звучит парадоксально, но это действительно так.
Он вдруг поймал заинтересованный взгляд Холмса, который, остановившись, облокотился о дверной косяк, приняв позу неожиданно внимательного слушателя.
- Неужели, сердце сурового военного врача покорила какая-нибудь закутанная в шифон и шелка индийская красавица? – с любопытством осведомился Холмс, подперев щеку рукой.
Ватсон взглянул на него пристально и напряжённо, ожидая насмешки, но Холмс оставался спокойным и невозмутимым, разве что во взгляде его притаилась тревожная улыбка.
- Вовсе и не индийская, - негромко проговорил доктор. – Ведь никогда не знаешь, где встретишь земляка.
- Ах, она была англичанкой, эта таинственная незнакомка?
Ватсон глубоко вздохнул, так что руки его бессильными плетьми повисли вдоль тела. Если бы Холмс хотя бы отчасти понимал, как сложно давался доктору весь этот разговор! Он не желал делиться своей тайной, но знал, что иным способом переубедить Холмса он не располагал. Сыщик был твёрдо уверен, что совершил ошибку лишь по причине собственной деградации, но Ватсон всё также видел в нём невероятного детектива. Оставалось лишь заставить гения вновь поверить в свои силы.
- Таинственный незнакомец, - обронил он, отвернувшись к окну.
Ответом ему стала мёртвая тишина.
- Холмс? – обернулся доктор, поймав краткий и острый взгляд сыщика, который тут же сменился жёстким и до странности холодным.
- Что ж, в Индии, вам, кажется, некогда было скучать, - прокомментировал Холмс сказанное, улыбаясь криво и невразумительно.
Ватсон нахмурился. Слова друга ему совершенно не понравились.
- Холмс, - проговорил он с неприятным испугом человека, который только что излил душу ради мелкой жизненной неурядицы, ради друга, а в ответ получил презрительное замечание. – Мы готовились к войне, которая бушевала в тысяче километров от нас, практически, в соседней стране. Лилась кровь солдат и невинных людей, Холмс! Каждому из нас приходилось готовиться к худшему. И я был рад обрести друга, который знал, о чём я говорю.
- Друга, - с сомнением повторил сыщик.
- Друга! – воскликнул Ватсон, поражённый тому яду, что горчил в голосе Холмса. – Я знал… знал, что чувства наши были сильнее обычных дружеских, но я никогда не предал бы его, создав иллюзию, видимость шанса на большее.
- И что же, его это устраивало? – глухо спросил Холмс, глядя куда-то вниз, кажется, на собственные старые ботинки. – Где же ваш друг теперь, доктор Ватсон? Испарился, как только понял, что ни о чём, кроме дружбы, ему и мечтать не следует?
Ватсон почувствовал, как на глаза наворачиваются злые, обидные слёзы. Никогда ещё Холмс не говорил с ним так, сухо и холодно, он всегда относился к доктору с уважением, но теперь Ватсон усматривал в его словах лишь скупость чувств, а не сдержанность, как прежде.
- Он умер, - проговорил Ватсон вслух то, с чем пытался смириться долгое, долгое время. – Погиб при обстреле. Скончался у меня на руках.
Сжав руки в кулаки, он внезапно вновь ощутил горячую вязкость крови, которая заливала его ладони. На ощупь она была словно крепдешин, по которому только что безжалостно прошлись раскалённым утюгом. Ватсон не требовал извинений, только не от Холмса, он просто ждал ответной реплики, пытаясь собраться с силами, чтобы отразить возможное вербальное нападение.
- Зачем вы мне говорите об этом? – раздался сухой шелестящий шёпот.
Подняв взгляд, Ватсон увидел лишь тёмную макушку Холмса, видневшуюся из-за спинки кресла: сыщик опустился прямо на пол, пожав под себя ноги, с болезненной сосредоточенностью потирая лоб большим и указательным пальцами. Конец трубки торчал из кармана его сюртука, полы которого из чёрных стали совсем серыми – из-за мелкой пыли, покрывавшей сбитые, вытертые временем доски.
- Для того чтобы доказать, - в тон ему ответил Ватсон. Ему было нелегко дышать, но он не оставлял попыток образумить сыщика. – Вы не виноваты в том, что ошиблись. В этом деле было слишком много переменных. Мне же просто повезло узнать решение раньше вас.
Холмс приглушённо усмехнулся.
- В этом-то и вся проблема, мой дорогой доктор, - проговорил он. – В том, что я с самого начала разглядел лишь фальшивую простоту и прозрачность ситуации, не потрудившись предположить подвох. И, что уж таить, поставил собственные интересы выше интересов моего клиента.
Ватсон прищурился, пытаясь найти в этой фразе скрытый смысл.
- Что вы имеете в виду? – осторожно осведомился он, сунув руки глубоко в карманы брюк.
- Только то, что взялся за этот случай с тайным умыслом, который, воплотившись в жизнь, помог бы мне кое-что доказать себе, - проговорил Холмс, глядя доктору прямо в глаза. – Что, впрочем, уже не имеет значения, поэтому я не вижу необходимости раскрывать собственные неудавшиеся планы. Забудьте, Ватсон, всё это в прошлом. И позвольте поздравить вас ещё раз с успешным завершением дела. Вы весьма находчивы.
С этими словами он поднялся на ноги и пересёк комнату наискось, скрывшись за ширмой, за которой стоял лабораторный стол со всевозможными склянками.
- Теперь же, друг мой, прошу вас оставить меня. Я должен посвятить своё время одной идее, реализация которой не терпит отлагательств.
Ватсон недоумённо пожал плечами, не трогаясь с места.
- Не примите это за грубость…
- Вы не пожали мне руку, Холмс, - неожиданно и для себя самого заметил доктор.
- Что? – выглянул из-за ширмы сыщик.
- Вы не пожали мне руку, как делали это всегда по завершении нашей работы, - увереннее повторил Ватсон, решительно направляясь к Холмсу, который отступил вглубь помещения, как загнанный в угол в страхе отступает в тень, надеясь, что в точке, где неумолимо сходятся стены, самым невероятным образом окажется крохотная лазейка, ложная надежда на спасение.
Рука сыщика оказалась горячей и сухой, с огрубевшими мозолями на ладонях и чуткими пальцами. Это ощущение Ватсон запомнил ещё очень надолго, как последнее, что связывало его с другом, что напоминало ему о нём.
-
-
02.11.2010 в 07:57Солнце тонуло в мутноватой воде Темзы, закованной в каменные берега, равнодушно и буднично просачивающейся сквозь цепкие пальцы недостроенных мостов, силуэты которых, устрашающие и тоскливые, на закате казались особенно чёткими и непреходящими, отныне и впредь вечными.
Встреча с Мортмером прошла лучше, чем Холмс ожидал. Сыщик имел с ним недолгий, но весьма познавательный разговор, в ходе которого Уитман угостил его превосходной сигарой с тем же бумажным кольцом, которое сыщик уже видел в клубе. Холмс в раздумье покрутил его на пальце, прежде чем отправить в урну. А после отправился в непредусмотренное планами путешествие по городу, которое привело его к плоской песчаной насыпи, уходящей в реку, по которой, весело перекликаясь, скользили быстроходные, чадящие дымом суда.
- Хэй, Холмс! – окликнули его с одной из них. – Не хотите прокатиться?
Приглядевшись, сыщик узнал в обладателе низкого, зычного голоса своего давнего приятеля Рудольфа, голландского моряка и заядлого любителя рыбалки, лодка которого служила ему плавучим домом.
- Ещё как, - откликнулся Холмс, машинально нашаривая в кармане сюртука извечную трубку, в которой уже давно не было табака. Покусывая мундштук, он направился к ближайшей пристани, вышагивая по её скрипучим доскам. И плавно, не сбиваясь с шага, поднялся на шаткий борт судна.
- Ну, что, кэп, - насмешливо обратился Рудольф к сыщику, - куда прикажете править?
Холмс взглянул на него задумчиво и немного рассеянно. Ветер едва шевелил его тёмные волосы.
- Правь к горизонту, - проговорил он. – Прямо к тонущему в воде солнцу. В конце концов, каждая река рано или поздно впадает в море…
Рудольф усмехнулся этой загадочной фразе, но он знал Холмса достаточно хорошо, чтобы понимать: спрашивать сыщика о чём-либо в такой момент – пустое дело. Поэтому он просто подкинул дров в печь и весело просвистел гудком встречным кораблям.
Куда бы ни пошел,
ты выйдешь к морю –
присядешь на нагретый солнцем камень,
в который раз увидишь в отдаленье
горизонталь меж небом и судьбой,
и волны, будто псы, друг другу вторя,
оближут твои ноги языками,
иная даже прыгнет на колени –
и отбежит,
и позовет с собой.
И вот уже, счастливо и устало
качаясь в унисон с его дыханьем,
к его груди прижавшись головою,
ты тихо начинаешь свой рассказ
о листьях, что ложатся как попало,
о снегопаде медленном и раннем,
о желтых фонарях над мостовою,
что до рассвета не смыкают глаз.
И море будет слушать осторожно,
как ты его выслушивал ночами,
его тревоги, радости и горе
угадывая собственным чутьем.
Оно и не поймет тебя, возможно,
но разве это важно, если море –
единственное средство от молчанья
на одиноком острове твоем?********
-
-
02.11.2010 в 07:57Со стороны пролива ветер нёс прохладу и влагу. Ватсон ступил на выложенную каменной плиткой мостовую и огляделся. Брайтон в это время года выглядел почти праздничным и праздным. Лишь подле причала вовсю кипела работа. Грузили и выгружали, перекликаясь, наёмные рабочие. Торговцы рыбой тащили на себе громадные плетёные корзины с пахучим товаром. Никому ненужные рыбные головы и хвосты, оказавшись в лужах воды, гнили на радость беспардонным морским птицам.
Ватсон постучал тростью о широкий гранитный борт, и тут же, давя колёсами неровную каменную кладку, подъехал просторный кэб, которым правил усатый извозчик.
Доктор назвал адрес, достать который стоило ему немалых трудов. Впрочем, для Генри Соммерхолда ничего сложного в этом не было. Экипаж покачивался на рессорах, а Ватсон задумчиво смотрел на городской пейзаж за окном и думал.
Он много раз представлял себе, каким будет его серьёзный разговор с Холмсом по окончании дела. Как мог, готовился к тому, что минуты тишины и бездействия станут часами, часы – днями. То, о чём Ватсон предпочитал молчать, уходило всё глубже, пуская корни в самых тайных уголках души, ветвясь и разрастаясь, незаметно для доктора опутывая его тонкими, но прочными сетями отчуждения, отстранения и разобщения.
С тоской он представлял, как их с Холмсом посиделки у камина утратят всякую значимость, и вскоре они перестанут тревожить золу и лучину, и чугунную решётку. Возможно, по большей части они станут проводить вечера порознь. Ватсон брал бы хорошую книгу и уединялся в своей комнате. Чем занимался бы Холмс, он не смел загадывать, но если бы доктор временами слышал шорохи и звуки, доносившиеся из-за стены, ему неимоверно хотелось бы войти без стука, застать Холмса за чем-то привычно гениальным и безрассудным, тем, что ясно указало бы: жизнь возвращается на круги своя. Но время бы шло, и ничего не происходило бы.
Как и во всякий период застоя, период безделья, Ватсон не мог бы не волноваться за друга, беспокоясь о том, какое воздействие может оказать морфий на его сознание, но каждый раз, когда он порывался бы ворваться к Холмсу и лишить его всякой возможности делать губительные инъекции, он вспоминал бы туманный взгляд и небывалое, единственное в своём роде ощущение чутких пальцем там, внизу, у нетерпеливой плоти. И пусть всё это произошло лишь под влиянием наркотика, как доктор бы ни старался, он не смог бы убежать от пережитого. Он не смог бы убежать от желания пережить это вновь. И лишь в самых крепких снах всё могло бы повториться, принося по утру лишь стыд и смущение, и отголоски пагубного наслаждения.
Вот к чему готовил себя Ватсон. Смирение заменило ему воздух, которым он дышал, проникло в его кровь, добралось до сердца и поселилось в отдалённых его уголках. Смирение стало его второй натурой, каким бы жалким и лицемерным доктор ни казался самому себе. Что ж, в чём-то он даже преуспел. Но к исчезновению сыщика – внезапному, необъяснимому – Ватсон готов не был. Не смог бы подготовиться и за целую вечность. И даже осознав, что исчезновение, по сути, являлось бегством, Ватсон оставил тщетные попытки удержать себя. Он выбрал водный путь – по Темзе через Северное море. Долгий и сложный, но более пригодный для невесёлых дум.
Ватсон не сразу заметил, что кэб остановился у невысокого здания, выложенного тёплым розовато-кремовым мрамором с прожилками, рисовавшими причудливые узоры. Воистину, в Брайтоне тайные общества существовали куда привольнее, нежели в столице.
- Приехали! – крикнул извозчик, нетерпеливо выбивая ритм костяшками пальцев по гулкой стенке экипажа. Он пожил достаточно, чтобы удостоиться чести быть посвящённым в городские секреты, и он не раз возил к порогу мраморного дома молодых господ, искателей приключений и греховных удовольствий. Взглянув на опрятного доктора, он усмехнулся: вот ещё одна птичка попалась в силки. А ведь вид этого джентльмена не выдавал его _особых_ пристрастий ни в коей мере. Со вздохом «куда катится этой благой мир», извозчик достал из кармана табакерку и затянулся знатной понюшкой.
Ватсон расплатился с ним и вышел, остановившись у тяжёлой дубовой двери, обитой металлическими пластинами.
- Просто крепость какая-то, - пробормотал он, взяв трость подмышку, и постучал.
Ему открыли не сразу, причём, он так никого и не разглядел, просто протиснулся в образовавшуюся щель и оказался в пустынном коридоре, ведущем в гостиную. Кажется, здешние обитатели были вовсе не так дружелюбны, как те, что остались в Лондоне.
Звук шагов приглушала длинная ковровая дорожка с толстым ворсом, кованые газовые светильники сопровождали Ватсона всю дорогу до комнат, куда доктор вошёл с высоко поднятой головой, твёрдо настроенный найти Холмса и поговорить с ним. Впрочем, долго искать ему не пришлось.
В этот раз Ватсон смутился даже больше, чем в тот памятный вечер в Клубе, должно быть, потому, что света здесь было гораздо больше. Холмс был одет, лишь замок на его брюках расстёгнут. Перед ним на коленях стоял некий джентльмен, занятый весьма важным делом. Прежде чем отвести взгляд, доктор невольно отметил то, как судорожно пальцы Холмса сжимали плечи молодого человека, какой странной, непривычной и вместе с тем привлекательной была его застывшая поза с наклоненной на бок и чуть откинутой назад головой, прикрытыми глазами и проступающим под кожей бугорком кадыка. Ватсон сглотнул.
- Что же вы делаете с собой, Холмс? – хрипло осведомился он, хотя, пожалуй, вопрос «что же вы делаете со мной» прозвучал бы несколько последовательнее.
- Как вы нашли меня? – приглушённо поинтересовался сыщик, переместив руку на затылок джентльмена, производящего столь недвусмысленные движения головой.
Ватсон только пожал плечами. Он хотел бы отвернуться, но не мог. Слишком близко была разрядка Холмса, слишком велико желание доктора стать свидетелем этой разрядки.
- У меня был свой источник, - медленно проговорил он, чувствуя, как на лбу выступает испарина.
Холмс усмехнулся.
- Как видно, Клуб настоящих джентльменов процветает, - заметил он. Последнее слово едва не превратилось в стон.
- Да, заведение вполне успешно, - откликнулся Ватсон, сделав вид, что не заметил этого. – В финансовом плане – особенно.
Сыщик дышал тяжело и неровно. Но он всё ещё был способен на провокационные вопросы.
- И вы бываете там, доктор?
Ватсон улыбнулся через силу. Ну, право слово, что за глупость. Последняя встреча с Генри Соммерхолдом расставила всё точки над i.
- Нет.
- Хорошо, - помолчав, вынес свой вердикт сыщик. Возможно, он сказал бы что-нибудь ещё, но в этот момент он достиг неминуемого пика и сорвался вниз по ту сторону обыденного существования.
Ватсон вздохнул, понимая, что не в силах заставить себя моргнуть и сделать вид, будто ничего не произошло.
- Всего… минуту… - заверил его Холмс, мало-помалу приходя в себя. Молодой джентльмен, обслуживающий его, поднялся с колен и что-то прошептал ему на ухо. Сыщик усмехнулся, но тут же вновь повернулся к доктору. – Друг мой, прошу вас не отказать в просьбе посетить моё скромное жилище.
Ватсон без слов кивнул. Ничего другого ему и не оставалось.
-
-
02.11.2010 в 07:58Оказалось, что Холмс остановился в гостинице с видом на Ла-Манш, недорогой, но подкупающей своей скромностью.
- Вы всех ужасно взволновали своим исчезновением, - проговорил Ватсон, осматривая простую, но изящную плетёную мебель и узкую пружинящую кровать, застеленную одеялом. Как ни странно, в комнате царил абсолютный и немного пугающий образцовый порядок.
- Я не в той степени альтруист, чтобы заботиться о чувствах всех окружающих меня людей, - заявил Холмс, вышагивая взад-вперёд, что выдавало его волнение.
- Но в вас достаточно благородства, чтобы не играть с моими, - с благодарностью заметил Ватсон. – Я понимаю, что своим отъездом вы дали мне возможность всё обдумать и понять. И вот я здесь.
Холмс невесело усмехнулся, смерив его взглядом.
- Я боюсь разочаровать вас, мой друг, но ни о каком благородстве здесь нет и речи.
Он помолчал немного, словно бы собираясь с мыслями. Ватсон нахмурился.
- Скорее имел место тонкий расчёт, - продолжил сыщик, - или же отчаянный в своей трусости побег, выбирайте сами.
Они сели друг напротив друга, и Холмс взглянул доктору в глаза.
- Но что бы вы ни решили, в конечном итоге, друг мой, мне остаётся лишь признаться вам в одном: вы сводите меня с ума, Ватсон, - сыщик протестующе поднял руку, когда доктор попытался что-то сказать. – Но я, совершенно очевидно, не свожу с ума _вас_.
Не мгновение доктору показалось, будто бы он забыл, как дышать. В груди жгло огнём.
- Вы никогда не упустите своего интереса. Вы тот ещё эгоист, Холмс! - в волнении вскочил он на ноги, решительно прошагав к окну и отвернувшись: он чувствовал, как под взглядом Холмса слабеют выстроенные им преграды, и это ощущение было не из приятных. – Но самое страшное даже не в этом. Вы эгоист гениальный, вот что действительно пугает.
Сыщик смерил его пристальным взглядом и сосредоточенно потёр переносицу.
- Продолжайте, - коротко обронил он.
Ватсон набрал побольше воздуха.
- Вам недостаточно было бы просто молчать и молчанием своим ставить меня в тупик. Вам потребовалось сбежать за многие мили от Лондона, тем самым абсолютно сбив меня с толку и лишив всякой возможности объясниться. По совету Соммерхолда я побывал и в Бирмингеме, где не обнаружил ни следа вашего пребывания, намеревался побывать и в Портсмуте, но прежде вынужден был попытать удачу, первым же пароходом двинувшись на юг, в Брайтон.
- Как вы сами сказали, доктор, вот вы и здесь, - невозмутимо проговорил сыщик. – А, значит, ваше желание поговорить со мной достаточно сильно, чтобы быть подлинным.
Он тоже поднялся из кресла, прислонился к стене, лаская взглядом силуэт Ватсона у окна, и продолжил:
- Мне необходимо было убедиться в том, что я не потерял вашей дружбы, которая во все времена была для меня важнее любых других… аспектов наших отношений.
Ватсон сжал руки, едва сдерживая желание ударить кулаком по тонкой деревянной раме.
- Что ж, поздравляю, - медленно проговорил он, неожиданно вспомнив о Родерике. Образ его теперь был совсем размыт, почти стёрт. Холмсу понадобилось всего два дня, чтобы развеять воспоминания, столь бережно хранимые Ватсоном, два дня, поцелуй и то, что последовало за ним, чтобы вытеснить из памяти доктора всемогущую славную Индию. И Ватсон не знал, благодарен ли он сыщику или же готов прямо сейчас покинуть его, вернувшись домой. Всё изменилось. Перемены нелегко давались Ватсону, - кажется, вместо дружбы вам удалось заполучить нечто иное.
Он зажмурился, понимая, что говорит то, о чём, как он думал, сказать никогда не сможет. Но плотина чувств, которые копились всё это время, кажется, трещала по швам, грозясь вот-вот прорваться и выпустить на волю поток огромной силы.
- Ватсон, - только и проговорил Холмс, но доктор ещё не закончил.
- Нечто большее, - уточнил он. – И в этом ваша вина.
Он вздохнул.
- Вы думали, что я дал вам возможность выбирать, Ватсон, намеренно оставив столицу, - заметил сыщик.
- У меня никогда не было этой возможности, - возразил доктор. – Своим отъездом вы лишь показали мне, что вы не отступитесь. Открывшись раз, полны решимости быть верным себе. Преследовать меня во снах, наполнять разум мыслями о себе, напоминать о себе в каждой ничтожной мелочи моего существования. Что бы я ни делал…
Холмс улыбнувшись, слушал эту речь, в которой звенели и страсть, и отчаяние.
- Я и вправду снюсь вам, доктор? – будто бы равнодушно осведомился он, чувствуя, как вопреки всему радостно бьётся сердце.
Не поворачиваясь, Ватсон кивнул.
- Прежде сны об Индии не оставляли меня, - проговорил он негромко, но Холмс всё равно расслышал, - они оказались моим благословением после войны, ведь я был уверен, что навеки обречён видеть окровавленные тела и слышать звуки канонады, стоит лишь мне закрыть глаза. Но воспоминания об Индии спасали меня. Воспоминания о… человеке.
- Родерике Франсе, - проговорил Холмс, и Ватсон устало кивнул.
- Но теперь он больше не приходит ко мне, - прошептал он, прислонившись лбом к тонкому стеклу окна. – Теперь я вижу вас, Холмс, и не представляю, радоваться ли или проклинать вас.
Он негромко рассмеялся, а сыщик едва ли не вздохнул с облегчением. По правде говоря, он умолчал об одной причине, по которой уехал, но которая, тем не менее, сыграла решающую роль. Холмс давно научился не бежать от себя. Он знал, что ему уже не измениться. И знал, что Ватсону не измениться тоже. Они достаточно долго отрицали свою природу и свою суть, но этот вывод не принёс сыщику должного облегчения, когда в последнем разговоре доктор рассказал ему о Родерике. Тогда он осознал, что, возможно, ему не найдётся того места в жизни друга, о котором он мечтал, на которое так спешно и тщетно позволил себе надеяться после произошедшего. И с мыслью об этом он уехал. С мыслью о том, что ему никогда не стать для Ватсона кем-то большим, с мыслью о том, что он не желает выполнять роль простой и безыскусной замены кому-то важному, кому-то незаменимому. Но теперь…
- Советую попробовать вам и то, и другое, - предложил сыщик, оттолкнувшись от стены, когда Ватсон заговорил вновь.
- Холмс, я искал вас с одной лишь целью, - напряжённо пробормотал он, выводя пальцем невидимые узоры на стекле. - Скажите, скука – ваша единственная причина, или же есть что-то другое?
Доктор с замиранием сердца ждал ответа, неотрывно глядя в окно и всё ещё не находя в себе сил оглянуться.
Сыщик несмело приблизился к нему со спины и замер в миге от прикосновения.
- Я не нахожу ничего интересного для себя на этой земле. Ничего и никого, - едва слышно пробормотал он, уткнувшись в колкие соломенные волосы на затылке друга. – Кроме вас, мой дорогой Ватсон.
Конец.
-
-
02.11.2010 в 07:59** Видоизменёная фраза из "Божественной комедии" Данте Алигьери (изначальный вариант - Оставь надежду всяк сюда входящий, надпись у входа в ад)
*** Вегетарианское блюдо индийской кухни, гороховые клёцки с острым соусом и пряностями
**** Индийский алкогольный напиток.Фени бывает двух видов. Его гонят из орехов кешью и кокосов.
***** Около 152.4 м
****** Хэкни - район в северо-восточной части Лондона, который чаще всего ассоциируется с бедностью и бандитизмом. На то есть свои основания: уже более ста лет он славится высоким уровнем преступности.Это не удивительно. Хакни считался неблагополучным районом исторически. В XIX веке он был рабочим. Кругом царила нищета, пьянство и криминал. И сегодня разбой, нападения, грабежи – не редкость на улицах этого района.
******* В XX веке чёрная роза стала малораспространенным анархическим символом.
******** Отрывки из стихотворения Андрея Моисеева
-
-
10.12.2010 в 12:05Твой Гость.
-
-
10.12.2010 в 15:44Конечно, возможно=) Я исправила, кажется, теперь всё в порядке. Спасибо, что сказал об этом, видимо, дневники в день выкладки глючили. Приятного прочтения!
-
-
26.12.2010 в 10:14Читала с огромным удовольствием.
-
-
26.12.2010 в 17:43Большое спасибо за отзыв! Рада, что понравилось. Насчёт ООСности Шерлока - всякое может быть=)) И хорошо, что Ватсона всё же удалось удержать в
"рамках приличий"рамках персонажа=)))