Nice planet. We'll take it.
...но захотелось чуда, волшебства. И настроение такое снежное. Возникло желание поздравить всех с наступающими праздниками!!
Название: Миллениум
Автор: Reno (aka Reno89)
Фандом: Merlin BBC
Пейринг: Артур/Мерлин
Жанр: modernAU с проблесками арлина, немного романса, немного драмы
Рейтинг: PG-13
Дисклеймер: всё, что мне не принадлежит, мне не принадлежит, а всё, что мне принадлежит, принадлежит мне и только мне!
Предупреждение: самовычитка, вольное истолкование легенды
Примечание: имеется в виду католическое Рождество, которое празднуется 25 декабря
От автора: Спасибо за внимание
И всё же он согласился – возможно, у него на миг отключился мозг, и язык сам выдал это мелочное «да» в ответ на жаркие заверения, что «будет круто, брат, не пожалеешь». А, может быть, он почувствовал, что винтики, детали и механизмы его тела не желают работать должным образом, требуя компании, пускай и сомнительной, людей рядом, пускай и пустых, как старые винные бочки, разговоров, пускай и сводившихся к пьяным и путаным описаниям секса на заднем сиденье какой-нибудь старой тачки. С упаковкой пива наперевес Алекс отправился к Барни в его тесную квартирку без крыльца, которая выплёскивалась шумом и музыкой прямиком на залитую дрожащей ледяной массой брусчатку. Спустя полчаса вышел – чувствуя острую моральную тошноту. Не то чтобы Алекс считал себя этаким образцовым молодым человеком, эстетом, философом, моралистом… Он мог вспомнить великое множество слов, которые ему совершенно не подходили. Он не был душой компании, но и изгоем «высшего» общества – тоже. Скорее, застрял где-то посередине, в переменчивой и инертной толпе тех, кто не желал слишком тесно примыкать к любой из многочисленных группок и вынужден был ловить крутые и быстрые волны настроений. Порой он искал одиночества. Порой – с тем же остервенением – шумных сборищ. Порой он напивался до беспамятства – впрочем, танцев на столах не устраивал, скорее, ударялся в пространные размышления о смысле жизни. Порой – и капли в рот не брал. Он мог подолгу не звонить тем, кому обещал звонить чаще, чем ходить в туалет. Он мог отыскать на самом дне своей памяти полузабытые цифры, набрать, путаясь в кнопках мобильного, и сказать пару странных и тёплых слов знакомому, которого не видел уже, пожалуй, лет сто. Он никогда не пытался определить своей сути. Она менялась с каждым днём, раскачивалась, как маятник, лишь изредка возвращаясь в исходную позицию. Сам Алекс привык считать себя «мутным». Он какой-то мутный, говорили про людей, которые темнили и отводили взгляд всякий раз, когда к ним направлялись с явным и угрожающим намерением пожать руку. Про Алекса так никто не говорил. Напротив, многие считали его «славным малым». «Своим парнем», «тем самым Алексом», «братом». Он же не мог себя понять.
На этой улице оказалось слишком мало фонарей. Те, что работали, лили на асфальт тусклый медный свет, отражавшийся в лужах. Прочие же провожали одинокую фигуру подслеповатыми взглядами. Решив срезать, Алекс влез в ледяную воду ещё пару раз, так что теперь в кроссовках вовсю хлюпало. Не самое приятное ощущение, когда температура так и ползёт вниз столбиком красного спирта, а проулок вот-вот грозит закончиться тупиком. Алекс здесь прежде не бывал, но надеялся, что эта отчаянная попытка не завершится постыдным поражением. Обходной путь от квартирки Барни до его собственной составлял кварталов пять. По прямой – вдвое меньше. Алекс поднял воротник, а руки сунул глубже в карманы. Несмотря на меры предосторожности, сырой воздух всё равно проникал под одежду, цеплялся лягушачьими лапками за пояс штанов, забирался под свитер и майку. Чёрт. Холодно.
Улица неожиданно запетляла, будто хлебнула виски, надкусанные временем плиты тротуара сменились ровно уложенным камнем, и, пробежав под низкой аркой, Алекс вдруг оказался почти в самом центре сонного города, который через час-другой вновь встрепенулся бы, почувствовав пряный ветер ночной жизни. Но пока что под дождём и снегом он казался разленившимся, апатичным, меланхоличным. Слякотным. Продрогшим до костей. Без меры равнодушным.
Впрочем, теперь Алексу хватило бы и пяти минут, чтобы добраться до дома, поэтому он, игнорируя истинно английскую холодность Лондона, поспешил вниз по улице мимо пустых лавок и залитых уютным желтоватым светом окошек баров, оккупированных посетителями. Глинтвейн, наверняка, стал самым популярным напитком этого вечера.
Фонари, фонари… Пушистые звёзды венчали верхушку каждого из них, отражаясь размытыми кляксами в чёрных боках проезжающих мимо кэбов.
Алекс не сразу обратил внимание на странный звук. Просто шёл, бессознательно ведомый им, пока не заметил, что слегка отклонился от первоначального курса. Пересёк неширокую дорогу, не обращая внимания на размытый красный круг светофора, и остановился. Кто-то снова и снова щёлкал зажигалкой, но набравшийся влаги воздух безжалостно гасил искры.
Худощавый парень с мокрыми чёрными волосами в одежде, что висела на нём, будто на вешалке, беспрестанно крутил в пальцах оранжевый пластмассовый коробок. Колёсико ударялось о кремень, высекая крупные яркие искры, но огонёк никак не желал загораться. Перед юношей на тротуаре лежала пустая вязаная шапка, вывернутая наизнанку – в дождь прохожих почти не было, а если и попадались, то без зонтов, вот почему они изо всех сил спешили вернуться в тепло и свет своих домов, не останавливаясь, чтобы поглазеть на уличных умельцев. Обычно здесь играли целые оркестры – после полудня и по вечерам, но сегодня музыканты попрятались в дешёвых кафе, а этот почему-то остался, хотя поблизости не наблюдалось инструмента.
- Это гитара? – неожиданно для самого себя спросил Алекс, не отрывая взгляда от остро вспыхивающих искр.
Юноша коротко взглянул на него. Одет он был неважно – какая-то куртка с распахнутым воротом и без шарфа, потёртые джинсы, явно продуваемые всеми ветрами, и разношенные кроссовки. Вязаные перчатки с «обрезанными» пальцами.
- Ты на гитаре играешь? – пожав плечами, повторил Алекс – большинство бездумно дёргало струны, получая свои малочисленные пенсы, по-настоящему талантливые попадались редко. Алекс и сам порой…
- Где ты видишь гитару? – с искренним любопытством поинтересовался паренёк.
И снова принялся щёлкать зажигалкой.
- Обычно здесь собираются музыканты, - пояснил Алекс, не зная, зачем затеял этот разговор. – Я и подумал.
Он помолчал немного. И улыбнулся своим мыслям.
- Губная гармошка? – такую легко спрятать в кармане или за пазухой. Он отмахнулся. – Знаю, чепуха.
- Я не играю ни на гитаре, ни на губной гармошке, ни на любом другом музыкальном инструменте, - спокойно проговорил парнишка. – Я фокусник.
Фокусник, у которого ничего выходит, подумал Алекс. Ха. Он сделал шаг в сторону, намереваясь уйти, когда мальчишка предложил:
- Хочешь посмотреть?
- Да ну, - вяло отмахнулся Алекс. Он замёрз, а снег стал только гуще. Небо казалось таким низким, что ещё чуть-чуть – и заденет макушку.
- Посмотри, - прошептал фокусник. – Сейчас.
Он снова щёлкнул зажигалкой, и ничего не произошло. Даже искр больше не было. Парнишка нахмурился.
А потом прямо из его сложенных чашей ладоней выпорхнула огненная птица, повисла в воздухе, трепеща крыльями, и Алекс, завороженный зрелищем, невольно почувствовал себя ребёнком на Рождественской ярмарке. Под лондонским дождём птица прожила недолго. Исчезла с тихим шипением, и Алекс выдохнул восхищённо и немного разочарованно. Влага тонкими струйками стекала по его лицу, но фокусник продолжал пускать ладонями крылатые всполохи пламени. Птицы падали в лужи дождевой воды и гасли, стремительно умирали, отражаясь яркими вспышками в глазах юноши, но тот и не думал предаваться отчаянию, снова и снова посылал огненных созданий в рыхлый, как губка, воздух, который постепенно теплел и плавился, будто свечной воск. Даже руки перестали мёрзнуть.
Вокруг всё искрилось… счастьем, полузабытым, обжигающим, вечным. Прежде Алекс никогда не испытывал столь сильного чувства, как будто ему дали обещание, нет, поклялись самым дорогим, что всё будет в порядке: эта жизнь, и он сам, и какие-то совершенно чужие ему люди.
В необъяснимом волнении Алекс порылся в карманах. Нашарив смятую десятифунтовую банкноту, протянул деньги парню, который замер, глядя на Алекса так, будто тот слегка спятил.
- Десять фунтов? – переспросил он. – Даёшь мне десять фунтов? Ты что, миллионер?
Алекс усмехнулся.
- Бери, - сказал он. – Скоро Рождество.
Он ни за что не признался бы, что дело вовсе не в празднике. Увидь он огненных птиц в любое другое время года - был бы поражён не меньше. До глубины души, до самого сердца, так, что даже дышать бы толком не смог.
Парнишка колебался. Его ладонь – самая обычная, человеческая, узкая и длинная, с неглубокими колеями линий и тонкими пальцами – распахнулась, но так и осталась пустой, хотя Алексу неимоверно хотелось увидеть, как в ней крохотный свечной огонёк разгорается, набирает силу, раскрывает позолоченный клювик и взмывает ввысь. Ни один лондонский фонарь не сравнился бы с ним по яркости и той силе, с которой он стремился к свободе. Все эти статические, неподвижные электронные звёзды были навеки прикованы к железным столбам, обвитым проводами.
- Бери, пожалуйста, - неожиданно для себя самого попросил Алекс, чувствуя, что если фокусник не примет денег, то радужный пузырь восторга непременно лопнет, став лишь мыльными брызгами среди миллионов брызг холодной воды и талого снега.
Парень сомневался. Стоял, покачиваясь с пяток на носки, и поигрывал зажигалкой. Из паба напротив вывалилась в снег и дождь весёлая шумная компания и двинулась вниз по улице мимо припорошенных белым машин. Алекс проводил их взглядом, с некоторой тоской вспоминая о Барни и его глупой вечеринке, где он не остался бы ни за какие коврижки. Но сама мысль, идея веселья, противопоставленная одиночеству, не давала ему покоя. Дома его ждали сумерки, острые углы столов и стен и пустые рамки для фотокарточек. Изображения в них менялись по мере того, как новые люди входили в жизнь Алекса, бесцеремонно вытесняя прежних, но с некоторых пор он забросил занятия фотографией, а снимки отправились в коробки из-под обуви, в тонкие папки и в мусорный бак.
Компания скрылась за углом, но смех всё ещё доносился до Алекса, когда он с досадой на самого себя метко попал скрученной банкнотой в пустую шапку и побрёл прочь, не обращая внимания на пристальный взгляд фокусника. Тот поначалу смотрел ему вслед, а после, присев, вытряхнул деньги и стиснул в пальцах. Провёл рукой по мокрым волосам, разбивая первые иголочки инея, и, запрокинув голову, уставился в низкое розоватое небо, застывшее, как суфле. Что-то менялось в туманной глубине, завивалось тонкими спиралями дыма, набирая силу. За долгое, долгое время он почти забыл, каково это – чувствовать так остро; начал забывать, что забыл; покрылся ледяной коркой, которой не замечал… Четырнадцать столетий. Время стирало лица – безжалостно. Он пытался хоть как-то удержать ускользающий образ, высекал его в металле и песчанике, но беда была в том, что время разрушало и камень. Память с трудом продиралась сквозь толстый слой льда. Сколько же он успел позабыть! Оттаивать теперь было почти что больно. Поэтому он замер, понимая, что любое движение может всё испортить, прогнать мимолётное ощущение, которое с каждой минутой крепло, пускало корни, цеплялось коготками колючей проволокой. Кто же знал, что будет так плохо и хорошо одновременно? Обычный человек, наверняка, тронулся бы умом, испытай он подобное. Но фокусник лишь глубоко вздохнул и победно усмехнулся. И тут же, окинув внимательным взглядом пустую улицу, прикрыл глаза, чтобы погасить золотое сияние, рвущееся на волю из-под опущенных ресниц.
- Я нашёл тебя? – в сомнении пробормотал он, но волшебство приняло решение самостоятельно, упруго отозвавшись в груди, прежде чем он действительно поверил и осознал.
- Правда? – осторожно, как будто ступая по тонкому льду.
А в кулаке уже хрустела, неумолимо рассыпаясь пеплом, десятифунтовая банкнота, такая тонкая и хрупкая в вихре магического ликования.
- Ну, наконец-то.
Артур устало повёл плечами, освободившись от тяжёлой кольчуги, едва не вросшей в его плоть. Он не помнил, когда снимал её в последний раз. Кажется, ещё в Камелоте, после встречи с послом, в отношении которого имелись кое-какие подозрения. Мерлин убедил Артура натянуть металлическую рубаху под королевское одеяние, следует упомянуть, совершенно напрасно. Посол оказался добродушнейшим чудаком с выдающимся брюшком и впечатляющей лысиной. Коварства в нём было не больше, чем в крынке молока, если то не было скисшим, к тому же, он приехал за миром, а не за войной, о чём и упомянул в своей беседе с королём.
Артур и посол расстались друзьями, а Мерлин ещё долгое время подвергался насмешкам из-за своей чрезмерной мнительности. Пока однажды ни принял решения положить конец происходящему.
- Я сделал это ради тебя, - негромко проговорил он, глядя в распахнутое навстречу ветру окно. Закат казался магу огромным костром, который неумолимо догорал. - И ради всего Камелота. Не думаешь, что было бы крайне глупо умереть теперь, когда ты король, когда всё в твоих руках и когда…
Он умолк, почувствовав неожиданную горечь сказанных слов. Правитель Камелота не был слепым или глупым, но порой он не понимал самых простых вещей.
- И когда у меня есть ты? – спросил Артур, поднявшись из-за стола, скрытого ворохом пергаментных свитков.
- И когда у тебя есть я, - неохотно признал маг. – Не знаю, что бы я делал, задумай этот толстяк пырнуть тебя обеденным ножом.
- Есть множество других способов убить. Подсыпать яд, к примеру, - в притворной задумчивости пробормотал Артур и едва ни подавился смешком, заработав полный негодования взгляд.
- Ты действительно думаешь, что я позволил бы этому случиться?! – в возмущении воскликнул маг.
- Я думаю, что кольчуга всё же была лишней. Могут пойти слухи, что король Камелота чего-то боится.
- Тебе следовало бы хоть иногда, - покачав головой, проворчал Мерлин. – А кольчуга ещё никому не помешала.
Помнится, в тот день они так и не пришли к компромиссу. Артур первым закончил спор, причём, весьма необычным, хотя и предсказуемым способом. О кольчуге они быстро забыли, как, впрочем и о предателях, послах, мечах, конюшнях, несносных магах. Нелегко думать о таких мелочах, когда руки, рот, мысли заняты совершенно другим…
Они провели в походе более месяца, на границах королевства стало неспокойно. Вмешательства короля как будто и не требовалось, патрульные отряды возвращались в полном составе, и жертв почти не было, но что-то во взглядах подчинённых не нравилось Артуру, поэтому он, следуя принципам, отправился в дальний путь сам - в сопровождении верных рыцарей. Его опасения подтвердились: вместо обычных разбойников, промышлявших на лесных дорогах, они наткнулись на организованный отряд чужестранных наёмников, узкоглазых и темнокожих, сильных, ловких и проворных. Те с диким гиканьем набросились на людей Артура, размахивая кривыми саблями, и если бы ни выдержка королевских воинов, минуты их жизни были бы сочтены. Долгое путешествие по слякотным, потонувшим в жидкой глине дорогам вымотало бравых рыцарей, но они сражались со всей яростью, на которую только были способны. Головы чужестранцев в скором времени легли в один ряд с телами, сброшенными в ров. Артур велел выбрать место посуше для лагеря, и вскоре тут и там среди деревьев заблестели живительные огоньки костров. Хотя король и подозревал, что встреченный ими отряд – не единственный, продолжать путь не было смысла – до Мерсии оставалось совсем чуть-чуть, поэтому решено было двинуться вдоль кромки леса, а после повернуть домой. И впредь удвоить усилия по охране границ.
Артур вытянул ноющие ноги и самостоятельно стащил сапоги. Руки у него и так были вымазаны в грязи и саже, а уж о том, что творилось с лицом, и думать не хотелось. Вернись он домой в таком виде, ни одна живая душа не признала бы в чумазом путнике великого короля. Но воду во фляге следовало бы оставить на обратный путь, а ручья рядом не наблюдалось. Неудачное место для привала, подумал он, но из худшего рыцари выбрали лучшее.
- Мерлин! – крикнул Артур, вглядываясь в слепой после пламени костра сумрак.
Караульные стояли тут и там за деревьями, но ни один из них не посмел бы сдвинуться с места и покинуть свой пост, пускай и по прихоти правителя, поэтому оставалось лишь дожидаться мага. По сути, тот больше не был слугой принца, ставшего королём. Скорее, выступал в качестве советника, приближённого, друга, в конце концов, но Артуру порой казалось, что он теряет хватку, вот почему он предпочитал тренироваться на прежнем слуге, нежели заводить себе нового.
Раздался сухой треск шагов, и Мерлин вынырнул из-за дерева.
- Наконец-то, - проворчал Артур. – И где тебя носит?
Маг приподнял бровь, усаживаясь рядом.
- Занимался своими мелкими никчёмными делишками, - со всей серьёзностью сообщил он, подбрасывая веток в огонь. – Чем же ещё? Разве заботы мага могут быть важнее нужд короля? Никогда ничего глупее не слышал, а ты?
Артур демонстративно закатил глаза, толкнув Мерлина в бок, а тот прыснул и, не удержавшись, рассмеялся в голос.
- Что угодно вашей королевской за… вашему королевскому величеству? – осведомился он, всё ещё улыбаясь.
- Согрей мне воды, - протянул Артур пустой ковш и в порыве вдохновения добавил. – Пожалуйста.
- Так и быть, - пожал плечами маг. – Только тут одна проблема.
Артур невыразительно взглянул на него, не сказав ни слова.
- Воды нет, - сообщил королю маг.
Тот шумно вздохнул и с трудом подавил зевок.
- Если ты надеешься вывести меня из себя и после отлично провести время, потешаясь надо мной, то у тебя ничего не выйдет, - сообщил он Мерлину, который явно пребывал в отличном расположении духа. – Я так устал, что даже разозлиться не в состоянии. Так что, прошу тебя, наколдуй немного воды.
Сгорбившись, они сидели у костра в ожидании, когда котелок оживёт. Но сколько бы маг не таращился в прозрачную глубину, никаких признаков закипания не наблюдалось. Когда же Артур, всхрапнув, едва ни ткнулся лицом в самое пекло, Мерлин пробормотал несколько метких, шершавых на ощупь слов, чтобы разгорячить пламя, но вместо этого оно вдруг сжалось до размеров каштана, щёлкнуло, будто кремень о камень и с ликующим криком взметнулось к небесам огненной птицей, рвануло в воздух, поднимая столп искр, обуявший крохотный по сравнению с костром котелок.
Артур едва успел отскочить прочь, взбудоражив привязанных неподалёку лошадей. Нужно ли говорить о том, что от усталой сонливости не осталось и следа.
- Чёрт тебя дери, Мерлин, не вздумай повторить этого в Камелоте! Ты спалишь под корень весь город! – заорал он, но глаза у него смеялись и сияли восторгом, как у мальчишки, впервые побывавшего на празднике весны или урожая, которые были обычным делом в Эалдоре.
Артур дышал тяжело и прерывисто, пока успокаивал дозорных, схватившихся за мечи, но от мага не укрылось, что время от времени он едва сдерживался, чтобы не засмеяться от странного, жгучего чувства, переполнявшего его. Словно бы одна из искр забралась ему под кожу и теперь щекотно подстрекала ко всяческим шалостям.
- Тебе же это нравится, - мягко подколол его Мерлин, когда Артур вернулся к костру.
- Ещё бы! – в притворном раздражении воскликнул тот. – Ты едва не спалил мне все волосы, кому это может не понравиться?
- Здесь ещё осталось немного воды, - заметил маг и, стянув с шеи платок, осторожно окунул его в горячую жидкость.
Он не был уверен, что Артур позволит ему, но всё же рискнул прикоснуться влажной тканью к королевскому лбу, вымазанному в пыли.
Поначалу Артур отстранился, совсем чуть-чуть, и вряд ли из недовольства. Он коротко кашлянул, но очевидных возражений не последовало, и Мерлин продолжил. Лёгкими, почти невесомыми движениями он смывал грязь с подбородка и скул, отмечая каждый порез, каждую ссадину, обнаруженную под слоем пыли. Артур смотрел на огонь, и в его глазах, как и во взгляде Мерлина, отражалось янтарное пламя, будто бы камелотский правитель неожиданно открыл в себе волшебную силу.
Едва лишь Мерлин коснулся платком его губ, Артур посмотрел на него, и маг замер, пытаясь понять, что тот без помощи слов пытается сообщить.
- Сделай так ещё раз, - в конце концов, прошептал Артур, хмуря светлые брови – то в удивлении от собственной просьбы, то ли в досаде на себя оттого, что высказал её вслух.
Мерлин протянул руку, чтобы вновь прикоснуться к его губам, приоткрытым и блестящим от влаги, но Артур отнял у него мокрый платок, отбросил в сторону и притянул мага к себе.
- Не так, - прошептал он со снисходительной улыбкой, сжимая затылок Мерлина, зарываясь пальцами в его порядком отросшие волосы. – С костром.
Маг усмехнулся, чуть покраснев.
- Ты уверен? – лукаво осведомился он, глядя в тёмные теперь глаза, в которых ясно читалось нетерпение. Только вот какого рода: в ожидании ли огненного чуда или же чего-то другого, наделённого волшебством иного толка, для чего магические способности вовсе не требовались. – Это может быть небезопасно.
- Делай, - приказал Артур, наклоняясь ближе и сминая в пальцах воротник рубашки Мерлина.
Тот прикрыл глаза, прошептав заклинание, и прикусил губу, чувствуя магию на кончиках пальцев и глубоко в сердце. Она согревала лучше любого костра, и Мерлин вовсе не прочь был поделиться этим обжигающим теплом с Артуром.
Огненного фейерверка маг уже не увидел – только отблески до самого неба, глубокого, иссиня чёрного, полного мелких, как речной жемчуг, звёзд. Под несокрушимым напором торопливых поцелуев и ласк он повалился в сухую траву, прошептал едва слышно имя единственного и вечного короля Камелота и с благодарностью услышал собственное в ответ.
Тёплый воздух нагнал Алекса со спины и обернулся вокруг него пушистым шерстяным шарфом. Ощущение показалось настолько реальным, что он невольно коснулся ворота куртки, почти готовый наткнуться на замысловатые переплетения колких нитей, но вместо этого почувствовал лишь прохладу кожи и цепкий металл молнии. Ничего необычного.
В отличие от Барни, у Алекса было крыльцо. Узкий сквозной пенал, прикрытый сверху волнистым шифером. Тонкие металлические перильца выглядели хрупкими и ненадёжными, поэтому никто не отважился бы даже прикоснуться к ним, но сегодня это казалось такой незначительной мелочью, что Алекс без опаски забрался повыше и сел, цепляясь ногами за перекладину.
Он чувствовал снег за спиной, чувствовал его на расстоянии вытянутой руки, но слякотный холод теперь отступил, и как бы он ни старался поймать ладонью крупные хлопья, они ловко уворачивались, падая на асфальт. Алекс посмотрел на руки, но ничего необычного не обнаружил. Разве что в свете фонаря кожа казалась светлее, будто сияла, сочилась внутренним огнём, который пробивался сквозь кости и сухожилия, словно сквозь кованую решётку. Алекс зажмурился, и, не открывая глаз, с удивлением обнаружил, что не только видит разницу, но и чувствует её. Кисти, а за ними и предплечья наливались теплом, наполнявшим каждый палец, и стоило лишь ему, спрыгнув с перил, взяться за холодную дверную ручку, как тонкий слой льда на ней мгновенно растаял, став водой, а та, в свою очередь, высохла в считанные секунды.
- Что за чёрт, - пробормотал Алекс, касаясь ладонями щёк.
На границе холодной и горячей кожи произошла короткая битва, победу в которой одержало тепло. Оно выплеснулось на скулы и острой точкой собралось у подбородка. Алекс снова взглянул на руки – они, определённо, сияли, готовые явить миру одну из тех самых сверкающих птиц, что фокусник ловко посылал в зимний воздух.
Брелок звякнул, сверкнув в свете лампы птицей иного толка – серебристой, холодной, как лунный свет, - но столь живо она напомнила Алексу огненную, горячую и волшебную, что он поспешно бросил ключи в пустую стеклянную пепельницу, будто боясь обжечься. И улыбнулся, подумав, как глупо, должно быть, выглядит со стороны.
Он стянул куртку. Подумав, расстегнул замок на вороте свитера, но, так и не сняв его, направился к окну. С давних пор это было одной из любимых его привычек: наблюдать за безлюдной улицей в странной надежде на то, что в стекло коротко постучит… кто? Какой-то правильный, верный, нужный ему человек, не иначе. Не побоится снежных барханов, сосулек и ветра, и просто подойдёт к острому металлическому карнизу, чтобы дотянуться рукой до рамы. Или соберёт в ладонях снег, сомнёт и согреет, чтобы слепить небольшой комок, не слишком плотный, не слишком рыхлый. И отправит его в короткий, но нужный полёт.
Этим вечером Алексу не повезло. Сырость снаружи и жар батареи изнутри, объединившись, сделали своё дело: лишили его возможности разглядеть хоть что-нибудь. Горячая ладонь протопила в запотевшем стекле окошко, слишком узкое, чтобы обеспечить достаточный обзор, слишком низкое, у самой кромки подоконника, чтобы, прислонившись к холоду лбом, простоять, согнувшись в три погибели, хотя бы несколько минут. Алекс вздохнул. Оставалось только слушать. Ловить каждый шорох в ожидании скрипа шагов по талому снегу и стараться не обращать внимания на головокружение. В ушах у него немилосердно стучало – били в набат, призывая к действиям. Но разум не понимал, или не желал понимать, чем этот вечер отличен от прежних. Разве что появлением фокусника. Алекса преследовала назойливая мысль о том, что он видел его когда-то, где-то, по какой-то причине. Но не в Лондоне, нет, не в Лондоне, где каждый день меняет декорации, подстраивая окружение под себя, и только самые старые, самые уважаемые здания, люди, идеи остаются на своих местах. Парнишка явно не принадлежал к их числу, но дежа-вю всё равно било точно в цель – в висок, так что Алекс с подозрением перебрал в памяти все те вечера, когда он оказывался поблизости от царства уличных музыкантов. Перелистал календарь, убеждая себя в том, что не раз уже замечал фокусника, просто прежде его представления не пользовались успехом. Вот почему он, Алекс, и не обращал внимания, а парнишка всё это время был там, вынимал карты из рукава или монетки из длинных носов удивлённых прохожих. Завлекал толпу дешёвыми трюками, толпа сопротивлялась. И почему-то именно для Алекса он приберёг самый яркий, самый потрясающий свой фокус.
Алекс бездумно сложил руки в фигуру птицы и пошевелил пальцами, краем глаза следя за тенью на стене. В детстве он часто развлекал себя этим. А ещё усиленно, до ломоты в ладонях, жёг спички. Это было его особенной страстью: незаметно стащить у матери коробок и, выбравшись во двор, посвятить себя тонким деревянным палочкам, едкому аромату серы и коротким вспышкам огня, которые вырывались на волю, стоило лишь чиркнуть головкой о фосфорный бок. Он держал спички, пока огонёк не касался ногтя, и уж тогда из-за невыносимого жара отпускал. Обожженные, они падали на землю и потухали, умирали, совсем как те птицы. Они никогда не горели так долго, как того хотелось Алексу, наверное, именно поэтому при виде огня он всякий раз испытывал лёгкое разочарование – просто знал, что рано или поздно он тоже погаснет. Разочарование, а не благоговейный страх, куда более свойственный человеку при виде пламени.
Тишина. Только в снежные дни она может с удивительной лёгкостью забивать уши, приглушая любые, даже самые незначительные звуки. И кажется, будто разом выключили весь мир. Но эта тишина звенела настойчивым, болезненным звуком, пробиравшим до самого нутра, так что невозможно было терпеть. Поначалу Алексу показалось, что звон издаёт изогнутая неонная трубка, подвешенная к потолку над журнальным столиком. Но звук ввинчивался в голову, оглушал нетерпением, дышал холодом, и, оказавшись на улице, Алекс поначалу и не заметил, что выскочил из дома в одном только свитере. Он пробежал целый квартал, прежде чем осознал это, но возвращаться теперь было поздно. Ступая по слякотному тротуару, он старательно втягивал голову в плечи, пытаясь укрыться от снега и от дождя. Удивительно, но руки у Алекса совершенно не мёрзли, а он всё равно тянул вниз рукава, не понимая, почему продолжает идти вперёд, а не мчится назад со всех ног. Отчаянный звон гнал его вперёд.
Знакомые пабы и бары встретили его яркими, но размытыми огнями. Поскольку времени прошло совсем немного, почти ничего не изменилось. Вот только не хватало какой-то крупицы сути, крупицы оправданных ожиданий, которые обозначали его путь, словно огоньки – взлётную полосу. Он мог бы поклясться, что видел яркие искры на тротуаре, а, может быть, это просто фонарный свет отражался в ледяной воде.
Самой мелочи, самого главного…
Пронзительный визг в голове неожиданно оборвался. Просто прекратился – в один момент. Алекс растерянно моргнул, невольно прислушиваясь. Нет, его больше не было. И здесь, на внезапно потускневшей, как старый латунный ключ, улице ловить было нечего. Фокусник исчез, ушёл, растворился в ночи. Алекс фыркнул. Ему никогда не нравились слишком уж поэтичные высказывания, они звучали высокопарно и казались ужасно фальшивыми. Как и всё вокруг. Как эти узкие невыносимо яркие окошки и люди, скрывавшиеся за ними. Алекс поёжился, представив, как они смеются над ним, таким нелепым сейчас и странным, протапливая крошечные «глазки» в обледеневшем стекле. Ему чудилось, будто он слышит этот обидный смех.
Каждая эпоха не понаслышке была знакома с уникальными субъектами, которые безо всякого злого умысла предсказывали конец света. Среди них попадались учёные, с помощью цифр описывающие ужасные события, что сулили гибель всему живому, безумные старики с побелевшими от ужаса глазами, и мальчишки, в своих снах узревшие не Райский сад, а геенну огненную. Так или иначе, свидетельства этих предсказаний были рассыпаны по всей истории человечества, будто крупные рисины по замковой площади на радость голубям.
1033 год – ровно тысяча лет с момента казни Иисуса Христа, памятная и тревожная дата, сулившая страшные перемены. В то время как надежды малой части населения в лице одного человека лишь крепли, все прочие в ужасе ждали конца, который так и не наступил.
1666 год, дьявольское время, когда ветра подули в новом направлении, и обитателям Земли виделось вовсе не второе пришествие сына Господня, а приход сатаны в мир живых, полных горячей крови людей, таких хрупких и мнительных, готовых покончить с собой при одной только мысли о том, что привычный уклад их существования может быть разрушен. Но – не случилось, не сбылось, и снова – путешествие сквозь времена, обычаи и нравы, всегда в одной стране, но будто бы по всему свету. Так странно было видеть стремительно пролетающие мимо года, десятилетия, века. Они казались пыльной марлей, проходящей сквозь пальцы. Мерлин готов был поклясться, что до сих пор чувствовал на ладонях её мыльный след.
1843 год – идейный вдохновитель адвентизма, Уильям Миллер, предсказал второе пришествие Христа, конец эпохи правления Сатаны на Земле. Однако в назначенную дату пришествие не состоялось, и что же сделал Миллер? Он запросто перенёс событие на 1844 год, как будто бы мог управлять судьбой целого мира. Как бы парадоксально это ни звучало, но к предсказанному сроку многие из верующих продали своё имущество и оставили работу. И нужно ли здесь говорить о том, что человечество с успехом перешло этот роковой перевал?
Когда в 1891 году не оправдалось предсказание Апокалипсиса, сделанное основателем мормонизма Джозефом Смитом, история приобрела терпкий привкус иронии, став одним из многочисленных отражений всем известной притчи о мальчике, который уверял, что «Волки! Волки!».
Но миллениум всегда оставался особенной датой. Давным-давно существовало поверье, согласно которому людям был отмерен именно этот срок и не годом больше. По истечении времени надлежало преклонить колени и смиренно покориться судьбе. Минуло первое тысячелетие, а человечество осталось. На грани нового даже у закоренелых скептиков возникло подозрение касательно завтрашнего дня. Но в мире был и оставался тот, кто возлагал надежды на забытые легенды, на заброшенные земли, на разрушенные замки. Кто выбирался в глушь, где под покровом ночи мог бродить среди развалин и касаться выщербленных ветром камней, чувствуя, как горчат воспоминания. Порой их становилось слишком много, так что они вот-вот грозились захлестнуть с головой и увлечь прочь, назад, туда, где до сих пор жили рыцари Круглого стола, отважные войны, заколдованные принцессы и уродливые монстры. Каким прекрасным показался бы теперь любой из рода Ши, любой волшебный карлик, любая мелочь, что ещё связывала царство компьютерных технологий и тот далёкий, подёрнутый дымкой мир Камелота. И пусть конец означал исчезновение привычного, возможно, гибель, страдания, катастрофы, он также был ключом к затерянному в лабиринтах прошлого Авалону. Мерлин чувствовал необходимость отыскать этот ключ, поймать его, оказавшись в правильном месте в нужный момент. И раз уж прежние предсказания не осуществились, не оставалось ничего другого, кроме как ждать. Ждать, ждать… Делать то, чем он и занимался почти всю свою долгую, слишком долгую для одного человека жизнь.
Маг потерял счёт времени и эпохам, сквозь которые шёл. Древние, определённо, слишком уж верили в свои предсказания. Мудрецы средних веков слишком часто ошибались в них. Жителям нового Лондона, нового времени не было дела до минутных порывов сознания и робких намёков шестого чувства.
За тысячу лет он так и не освоил ясновидения. Нет, с предсказаниями у Мерлина, как и у любого другого мага, дела обстояли не так уж и плохо, беда была в том, что хаотичные образы не желали складываться в целостные картины. Они пёстрой, разношерстной толпой мелькали перед глазами: чьи-то окровавленные спины, чьи-то счастливые улыбки, чьи-то тёплые прикосновения радостно вгрызались в его сознание, так что не вытравить было, и ещё долго преследовали во снах. Артура среди них не было. Мерлин боялся, что не узнает его, до рези в глазных яблоках всматривался в мельтешение лиц. Они беззвучно говорили ему о чём-то, разевали рты, как рыбы, выброшенные на берег, но даже если бы в их немых речах таилась хоть капля смысла, Мерлин всё равно не смог бы разобрать ни слова. И очень скоро голова у него начинала кружиться, а кровь стучать в ушах, и назойливый звенящий звук пронзал огромным остриём. Чувствовать себя бабочкой, наколотой на булавку, магу не нравилось, вот почему он всё реже доставал из кожаного мешочка кристалл и смотрел в него, всё чаще отводя взгляд. Что-то творилось с осколком из далёкой пещеры. Юноша никогда не поверил бы, что тот теряет силу, скорее уж, черпает откуда-то новую, не тёмную, но чужеродную этому миру, вступавшую в спор с магией Мерлина. Кристалл становился похожим на кривое зеркало, по его поверхности то и дело проходила рябь, готовая вот-вот проступить трещинами.
Однажды, когда он использовал кристалл в предпоследний раз, тот показал Мерлину заснеженную улицу в самом сердце большого города. Снега оказалось столько, что он едва не просыпался через острые грани, и маг вовсе не удивился бы, нагрянь на следующий же день метель. Спасло лишь то, что стоял конец августа, душный, что, впрочем, не мешало Мерлину жечь костры. Он ночь за ночью проводил под звёздным небом, как в старые добрые времена. Разница была в том, что теперь уединённых мест осталось раз-два – и обчёлся. Памятники древнейшей истории охранялись с особенной тщательностью.
В тот вечер на него нашла непривычная ностальгия. Свет от костра резкой линией очерчивал и замыкал круг, за пределами которого волновалась полная вкрадчивых звуков темнота. В ней не было ничего враждебного, лёгкие шорохи, наверняка, издавали мелкие лесные зверьки, испуганные, но привлечённые пламенем, стрёкот, определённо, исходил от цикад, притаившихся в зарослях. Время от времени совсем близко раздавался шорох крыльев невидимых ночных птиц. Небо было, как бархат, такое же мягкое. Хотя бы небо за эти века нисколько не изменилось. Порой вечерами под конец затянувшегося похода Артур путём смехотворных ухищрений не давал магу и шагу прочь ступить от костра. Мерлин, посмеиваясь, называл это «приступами романтики» и заявлял, что удвоит усилия по поиску лекарства от серьёзного заболевания, симптомами которого они и являлись, но король только отмахивался. Всё начиналось с невинных прикосновений – к плечу, к локтю. Затем Артур принимался покрывать затылок и шею мага едва заметными, щёкотными поцелуями, не обращая внимания на вялые возражения. К активным действиям он переходил спустя некоторое время, растягивая удовольствие. Но отчего-то гораздо ярче Мерлин помнил то, что наступало после горячих ласк. То, как они мирно лежали на жёсткой земле, едва прикрытой травой и одеялами, и всматривались в поблескивающее сквозь ветви небо. В окрестностях Камелота оно всегда так быстро темнело, но и светлело с захватывающей дух стремительностью, особенно, летом. Из чернильного становилось совсем размытым, белым, но потом, когда солнце всё-таки поднималось над верхушками деревьев, светилось золотым и бирюзовым.
У своего собственного костерка Мерлин лежал на земле точно так же, как и сотни лет назад. Только вот Артура рядом с ним больше не было. Осталось пустое небо.
Однажды, взглянув в кристалл в свой последний раз, Мерлин с пугающей ясностью различил, как рушатся города, и прямо из земли под его ногами вырастают врата Авалона, подминая под себя объятую огнём Англию. И в тот же миг он едва не отступился, зажмурившись, будто бы в глаза попал песок. Ни одно, даже самое трогательное воспоминание никогда не изменило бы того факта, что миру пришлось бы пережить значительные потрясения взамен на возвращение великого короля древности. Причинно-следственная связь пред взором мага с каждым новым мгновением утрачивала свой изначальный смысл.
Дождь давным-давно сдался под напором метели, а та, ликуя и празднуя победу, щедро засыпала город белой крупой. Прошло, кажется, не меньше недели, очень снежной недели по меркам Лондона, который не привык к столь интенсивным осадкам. На улицах было чертовски тесно, пробки стали длиннее и беспокойнее, но даже это не могло омрачить праздничного настроения, засиявшего ярче в канун Рождества.
Вечером двадцать пятого декабря, когда на улицах не осталось почти никого, кроме случайных и малочисленных прохожих, Алекс в очередной раз возвращался домой. У Барни, пожалуй, было не так и плохо, в кои-то веки он развлекался с умом, но Алекс ушёл – просто по привычке. Таким знакомым было для него это действие, лишённое всякого сожаления, что он послушался его, последовал за ним без раздумий и только под снежным небом Лондона осознал, что с лёгкостью променял сносную вечеринку на неизвестность в пустой квартире. Хотя, отчего же неизвестность? Напротив, всё было предельно ясно: запотевшие стёкла, часы на стене, неумолимо отсчитывающие минуты, душная усталость, от которой хочется сбежать в сон. И неистовое, непреодолимое желание чуда – пускай самого незначительного.
Сегодня, как бы желая изменить привычный ход жизни, утвердившийся за неделю тщетных ожиданий, Алекс решил пройтись, не срезая, через город, готовый к празднованиям. Он шёл, заглядывая в мутные окна, серебристые от фольги и мишуры, перекатывая в карманах обрывки старых автобусных билетов, монетки, шелуху всего прошлого года. И время от времени посмеивался над тем, что всё ещё продолжает носить их с собой, как воспоминание, о котором он позабыл, как связь с чем-то, что он упустил, как желание обернуться и понять: за поворотом, оставшимся позади, скрывалось то самое чудо, о котором он мечтал.
Щёлк! Щёлк!
Кто-то упорно крутил колёсико зажигался, поджаривая на коротком, но сильном огне крупные снежные хлопья.
- Эй! – крикнул Алекс, едва лишь увидев яркие всполохи. Он не мог поверить собственным глазам – чёрноволосый парнишка вновь был здесь, и при виде него сердце вдруг радостно стукнуло о грудную клетку, расслабив узел в груди. – Эй, постой!
Оскальзываясь, он поспешил к нему, окружённому небольшой и подозрительно тихой толпой. Стоило Алексу заметить выражение их лиц, как он невольно расплылся в улыбке. Должно быть, он сам выглядел точно также, когда впервые увидел огненных птиц. Абсолютно завороженным. Загипнотизированным. И восхищённым без меры.
Фокусник послал ему короткий подозрительный взгляд.
- Если пришёл забрать свои деньги, ты опоздал. Я уже всё потратил, - быстро проговорил он, но Алекс нетерпеливо отмахнулся.
- Пойдём, - сказал он, подавив желание обхватить странного парня за плечи и увести за собой. – Здесь холодно, да и… Пойдём.
- Хэй, мы заплатили за это, - с возмущением обратился к нему невысокий мужчина, но взгляд его остался прикованным к источнику пламени.
Его не поддержали, однако Алекс, к своему удивлению, вдруг ощутил кое-что, отдалённо напоминающее ревность. Эти люди, кажется, не собирались уходить, но Алексу необходимо, просто необходимо было рассказать фокуснику о том, как странно подействовал на него вид пламенных птиц, вызывая в памяти полустёртые воспоминания о детских причудах с огнём. Как тщетно он ждал у окна, как думал о том, что кто-то придёт. По неизвестным причинам был уверен в этом, но после, когда надежды не оправдались, так и не смог заставить себя отказаться от них.
- Какое мне дело? – осведомился Алекс, хватая фокусника за руку, и тут же отдёрнул пальцы. Боль была яркой, как и сами вспышки огня, она ударила в голову, будто алкоголь, и ненадолго отступила, чтобы вернуться с новой силой.
Фокусник, к его удивлению, ощутимо вздрогнул – и вместе с ним всколыхнулся холодный воздух, упруго ударив в лицо. Кто-то ойкнул позади, птицы испугано погасли, а Алекс, безумно улыбаясь, закрыл глаза. Его не испугал порыв ветра, необыкновенно сильный, пахнущий горячим деревом и курениями, которые так любила мать. Она жгла ароматические палочки до рези в глазах. У неё першило в горле, в лёгких хлюпало, в носу свербело, но она не отступалась, упрямая и искренне убеждённая в том, что поступает правильно. В сандаловые, коричные, жасминовые дни Алекс попросту сбегал из дома, не в силах терпеть, но сегодняшним вечером запах взволновал его. Он замер на самой грани узнавания, проклиная себя за недогадливость, и не заметил, как люди вокруг разошлись, и они с фокусником остались вдвоём.
- Всё в порядке, - негромко уверил его парнишка и, зачерпнув пригоршню снега, осторожно вложил Алексу в ладонь. Жжение ослабло. Момент был упущен. – Пойдём.
Они следовали друг за другом в полном молчании, попеременно то обгоняя, то отставая, останавливаясь и дожидаясь, как будто не в первый раз. Как будто успели привыкнуть друг к другу – или привыкли давным-давно, а теперь вспоминали. Без нетерпения, без раздражения, с пугающим и чужеродным спокойствием.
- Ты всех приманиваешь своей зажигалкой? – решился нарушить снежную тишину Алекс.
Из окна прямо над ними на улицу вырвались обрывки музыки, песни, которой старательно вторил звонкий женский голос, оттенённый мартини пополам с содовой и льдом.
- Нет, только птицами, - пожал плечами фокусник и улыбнулся ломано, немного неловко. – Куда мы?..
Алекс моргнул.
- Ко мне, - пробормотал он, подумав вдруг, что всё происходящее – странно, очень странно. Но правильно. Уж в этом он был уверен.
Они добрались до дома как раз вовремя, чтобы убежать от метели, которая, будто двигатель гоночного болида, набирала обороты. Вбежали под шиферный козырёк и нырнули в сумерки коридора. Алекс протопал вглубь комнаты, не снимая обуви, но отчего-то, когда он повернул выключатель, мокрых следов на полу не обнаружилось. Словно по волшебству, они исчезли. Или же никогда не существовали.
Фокусник замер у закрытой двери, стряхивая с волос и воротника подтаявшие снежные капли. Алекс нашарил в комоде полотенце и бросил ему, не глядя, не понимая, почему именно теперь, когда пустынная улица осталась позади, от самого вида фокусника саднило глубоко внутри. Как будто он проглотил одну из тех спичек, что так любил зажигать в детстве. Вот только она не потухла, продолжая неярко, но колко тлеть где-то под сердцем.
Волосы у парня были чёрными, как смола, блестящими в жёлтом свете, как разлитые чернила, и неожиданно радужными, как бензинная плёнка на лужах. На кухне, под низкой лампой на пружине сияние стало ещё более очевидным. Словно каждый волосок на его голове заканчивался крошечной блёсткой, очень яркой и беззвучно кричащей на непонятном Алексу языке.
- Что это? – спросил он, кивая фокуснику.
Тот недоумённо нахмурился. Алекс приоткрыл посудомоечную машину и вынул пузатую кружку снежно-белого света. Звук, с которым она соскользнула с металлической скобы сушилки, напомнил короткий звон меча, покидающего ножны. Алекс замер, вслушиваясь в ничтожный отголосок, который едва ли мог подсказать ему причину беспокойства, дымного, неясного.
- Что «это»? – осведомился парнишка.
- Как будто… - прошептал Алекс, но тут же замолчал. - А, забудь.
Он усмехнулся, усаживаясь в коричневое кресло напротив. Фокусник пожал плечами и отвернулся к окну – вырезанной в плотном снегопаде рамке. За спиной в чайнике с блестящими стальными боками закипала вода – слишком долго, чтобы помешать беседе. Но разговор не клеился. Обидно, но, кажется, им нечего было обсудить. Взгляд фокусника метнулся к плите, к газовому пламени лавандового цвета, но почти сразу скользнул в сторону, оставив после себя ощущение мучительной недосказанности, незавершённости. Как будто он собирался выдохнуть в сторону плиты яркую струю драконового пламени, но передумал. Алекс покачал головой, отгоняя причудливую мысль.
А после он просто сидел и смотрел, как парень цедит горячий шоколад – медленно, будто боясь, что и тепло, и сладость, и приятная сонливость, - всё это слишком быстро закончится.
- То есть вот так ты и проводишь Рождество? – поинтересовался фокусник, облизывая липкие губы. – Один, без подарков, без ёлки, без убойной вечеринки?
Алекс пожал плечами. Он никогда прежде не оставался дома на праздник – причаливал у знакомых – или сомнительных знакомых, таких как Барни. Выпивал. Смотрел, как крутятся на еловых лапах блестящие игрушки, похожие на диско-шары. И засыпал крепко, будто бездомный в самую холодную ночь в году.
- Обычно я веселюсь у друзей, - нарочито беззаботно сообщил он, но фокусник почувствовал фальшь в его словах.
- И что же произошло на этот раз? – хитро прищурившись, поинтересовался он.
- Друзья перевелись, - фыркнул Алекс. – Такое случается.
Они впервые посмотрели друг другу в глаза, не напряжённо, скорее, чуть равнодушно.
- Я, пожалуй, пойду, - поднялся парнишка и направился к раковине.
Решительно закатав рукава свободного свитера, он открыл кран слишком резко, так что струя воды, ударив в никелированное дно, окатила его ледяными брызгами.
- Вот чёрт! – воскликнул он, пытаясь справиться с вентилем, но Алекс, смеясь громче, чем следовало бы, поспешил ему на помощь и закрыл кран. От густого, как патока, непонимания, и душной, как его одиночество, скуки не осталось и следа.
Он окинул фокусника насмешливым, но не обидным взглядом. Тот смущённо сжал в пальцах перепачканную остатками шоколада кружку и улыбнулся в ответ.
- Техника меня не любит, - пробормотал он едва слышно.
- Разве ж это техника, - тихо отозвался Алекс и перевёл взгляд на его руки.
Ухмылка, всё ещё блуждавшая по его лицу, сменилась остро наточенным выражением неприязни.
- Постой-ка, - проговорил он громче, ощущая, как нарастает внутри необъяснимый гнев, такой, какого он не испытывал, пожалуй, ни разу. Он злился, конечно, как и любой другой человек, но никогда ещё это чувство не представлялось ему огромным чадящим костром, жирное пламя которого доставало едва ли не до небес. – Откуда это?
Он указал взглядом на причудливый узор на запястьях фокусника, такой характерный, въевшийся в кожу крупными и мелкими складками, морщинками, белыми и красноватыми жилками застарелого ожога.
- Кто это сделал? – метки уродливыми браслетами плотно охватывали оба запястья, повторяя друг друга, перекликаясь. – Ты ведь не сам?..
Фокусник покачал головой.
Он вдруг невольно задался вопросом, что бы произошло, возьмись Алекс пересчитать все шрамы на его теле – от запястий до кончиков пальцев на ногах. Самому Мерлину казалось, что для одного человека их слишком много. Пускай этот человек и прожил не одно столетие.
- Сядь, - пробормотал Алекс, в замешательстве потирая лоб. – Выпей ещё шоколаду, только, пожалуйста, не уходи.
Его мысли путались, самое главное, неуловимое, уходило на задний план, а перед глазами, даже закрытыми, маячили эти шрамы, столь уродливо яркие. От них горчило на языке, невыносимо сушило горло.
- Было больно? – спросил Алекс и тут же мысленно выругался.
И без того казалось очевидно, что ожоги эти принесли их обладателю невыносимые страдания. Они вгрызались в тонкую плоть, как разъярённые хорьки, терзали, рвали в клочья. Алексу показалось, что он чувствует запах горелой кожи, запах крови и горячего металла.
Мерлин улыбнулся. Он до сих пор помнил ту боль и собственную глупость. Кажется, только мысль об Артуре, которому он нужен был живым и цельным, позволяла ему оставаться в здравом уме. Все же остальное расплывалось чёрными кляксами. И что он забыл в этой мрачной, кровожадной, жестокой Испании, где ведьм и колдунов объявили первыми врагами всего человечества?
В первые годы после гибели короля Мерлин искал его каждый день, в каждом человеке, который попадался ему на пути, в каждом взгляде и в каждом лице. Ничего не мог с собой поделать, хотя и знал, что нелепым было бы надеяться на столь скорое его возвращение. Где только он ни встречал утро: в старом трактире, в глухом лесу, на вершине скалы, в глубоком ущелье. Сердце его, казалось, остановилось вместе с сердцем Арутра, и вновь ожить могло лишь с пробуждением короля. Охваченный идеей обнаружить хотя бы зацепку, тонкую ниточку, способную привести его к ответам, Мерлин бродил по холмистым землям, пожалуй, целую вечность, когда болезненная одержимость отпустила его. Некоторые раны никогда не заживают, ни одна рана не заживает бесследно. Да, теперь он склонялся именно к этой версии: в тот миг, когда чужая горячая кровь залила его руки, его разум, вероятно, дал трещину, которая уходила всё глубже и глубже в сознание, грозясь навеки лишить его способности различать миф и реальность, силу и слабость, добро и зло. Он превратился в собственную тень, пыльную и неприкаянную. И только однажды вынырнул из кошмарного, вязкого сна, вдохнул спасительный воздух. Когда убедил себя, что поиски вовсе не должны лишать его отдыха, пищи и нормального существования. И тогда одержимость ослабла. Он подчинил её себе. Стал всё реже и реже вглядываться в лица случайных прохожих, пугая, смущая и провоцируя слишком пристальными взглядами. И отверг губительную веру в Артура. Теперь он просто ждал.
Так он думал. Но, кажется, ошибся, если решился подвергнуть себя опасности в надежде, что она притупит тоску.
Скука ли, порыв заставили его пересечь пролив и вторгнуться на континент? Так или иначе, время охоты на ведьм началось, время безжалостное и беспощадное. Ловили всех без разбору – правых и виноватых. Наушничали, подстрекали, предавали. Пойманных варили в кипящем масле, заливали в глотку расплавленный свинец, купали в кипятке. Рубили головы, вешали, разрывали на части. Куда страшнее Утера с его кострами, с его жаждой мести. Инквизиторы не мстили, они предавались холодному расчёту. Планомерно допрашивали, прихватывали худощавое тело раскалёнными в печи клешнями, заковывая руки в белые от жара кандалы. Мерлин точно не мог сказать, кричал ли он, или магии, блёстками сверкавшей в его волосах, удавалось удерживать хрип. Она верно служила ему, эта сила, ничем, кроме бескрайней выдержки, себя не выдавала, билась в груди, конечно, просилась на волю, но маг не дался, сдерживая её порывы. И раз уж признания из него выбить не удалось, раз уж сам дьявол запечатал ему губы, то Мерлин был бы мёртв, вероятно, если бы одним прохладным утром в подвалах Инквизиции не произошёл взрыв, выбивший решётку из камня темницы. Заключённые, калеки и мученики, исчезли без следа. Среди них не оказалось ни одного действительного колдуна. Мерлин сам в этом убедился.
А теперь Алекс бесцеремонно разглядывал шрамы на его запястьях, такой бездумно заботливый, не осознающий, почему вид этих старых, давнишних ран вызывает в нём не отвращение, а желание прикоснуться. Ощутить их рельеф. И, может быть, остаточный жар огня.
- Спасибо, - неожиданно проговорил Мерлин, забираясь в кресло с ногами.
Он почти допил вторую чашку шоколада, не осилив совсем чуть-чуть.
- За что? – пожал плечами Алекс, наблюдая, как пряная капля прокладывает себе путь по костяному фарфору. Через мгновение она, вероятно, сорвётся вниз и станет одиноким брызгом на поверхности стола. И пусть. Алекс даже нетерпеливо сжал пальцами подлокотник, предчувствуя, что это стремительное падение избавит его от неясного напряжения.
- За шоколад, - улыбнулся фокусник. – За тепло. За вопрос.
Он уже не казался таким хрупким и замёрзшим. Он будто бы расправлял крылья, чтобы взлететь в снежные небеса огненной птицей. И при мысли об этом у Алекса засосало под ложечкой, как на американских горках. Он взмыл бы ввысь вместе с ним, не раздумывая. Вот только его никто не приглашал.
- Уже уходишь? – буднично поинтересовался он, прикрывая глаза. Лампа перед ним начала двоится.
- Не знаю, - пожал плечами Мерлин. – Это зависит от тебя.
Как, чёрт побери? едва ни спросил Алекс, но передумал. Он уже не знал, чего ожидать. Его знобило, наверное, в слякотном Лондоне он подхватил грипп, а теперь, сам того не подозревая, поджаривался на малом огне.
Ужасное чувство мучило его. Такое испытываешь, забывая нужное слово, а оно крутится, крутится, как заведённое, в голове, вот-вот готовое сорваться с языка, но… Ничего не происходит. Только оказываешься на шаг ближе к бреду.
- Эй, - тихо прошептали у него над ухом, и Алекс подскочил в кресле, понимая, что задремал.
Поза фокусника не изменилась, он просто накренился влево, упираясь коленом в сиденье. Они оказались так близко, что Алекс видел его, будто под увеличительным стеклом. В тёмной синеве глаз сверкали золотые крошки, которые притягивали, как магнитом. Хотелось дотянуться до них, зачерпнуть полную горсть и ощутить жар угольков из очень древнего, очень давнего костра, который до сих пор продолжал гореть. Парнишка моргнул – как в замедленной съёмке, - и волшебство ушло. Точнее, отступило на шаг назад, но не исчезло без следа. Осталось в чуть насмешливом изгибе его губ, который Алекс вдруг различил с будоражащей ясностью, которая удивительным образом граничила с осознанием собственной власти и собственной слабости. Когда-то он мог подчинить себе эти губы, смять их, прикусить, попробовать на вкус, наверное, сможет и теперь. Мысль рвалась к исполнению, но тело застыло, сопротивляясь и веля образумиться.
Так случается, рассеянно подумал Алекс в пылу сражения с собой, ты встречаешь человека, приводишь его домой, и, кажется, будто время бежит слишком быстро, события развиваются чересчур стремительно и в неподходящем направлении. Но как бы ты ни пытался, как бы ни старался, ощутить, поймать за хвост неправильность происходящего никак не выходит. Потому что её нет. Нет ни единого изъяна в этой кухне на двоих, в этой кружке с шоколадными разводами на стенках, в самом присутствии незнакомого человека. Потому что он уже не чужой, он уже родной, и не важно, когда он успел отвоевать себе место в его сердце.
Алекс хотел бы коснуться его острой скулы, впалой щеки, тонкой руки, но вместо этого откинулся в кресле и закрыл глаза, впервые, кажется, чувствуя, что больше никуда не нужно идти, никого искать. Не нужно терпеть посиделки у Барни ради того, чтобы ощутить людей рядом. Не нужно думать об этом. А можно просто сидеть бок о бок и ощущать надёжное, всеобъемлющее присутствие.
- Ты и вправду фокусник? – спросил он вдруг сонно. Возникла острая необходимость знать.
- Да, - раздался негромкий ответ. – Тебе так не кажется?
- Мне так не кажется, - улыбнулся Алекс, скрестив пальцы на удачу.
- Есть другие предложения?
- Я думаю, что ты не фокусник. Ты – волшебник, - задумчиво протянул Алекс, по крупицам собирая остатки шоколадного духа. Будет ли отныне Рождество для него пахнуть какао и молоком?
- Почему?
Вопрос прозвучал до странности резко, и вовсе не каждому удалось бы расслышать в нём намёк на надежду. Когда они так близко подобрались к тонкой режущей кромке, отступать было поздно. Сейчас, подумал Мерлин и вздохнул. Столько лет, столько лет прошло, и теперь уже почти жалко того предвкушения, которое испытываешь за миг до встречи, ожидаемой веками. И сразу же, без предупреждения обрушивается целый град вопросов, ответы-ключи к которым найти очень сложно. Станет ли всё по-прежнему? Возможно ли это? Нужно ли? В одном Мерлин был уверен: что бы ни произошло, их пути всегда будут следовать в одном направлении. Даже если каждый пойдёт своей дорогой.
Главное, ничего не испортить. Сказать нужное, подходящее, верное. Обнаружить себя, открыть себя заново – самому. Именно этого требовалось от Артура: вспомнить без всякой помощи со стороны. Довериться интуиции, шестому чувству, любому порыву…
- Мне откуда знать? – поёрзал Алекс, устраиваясь поудобнее. – В конце концов, это всего лишь предположение. А, может, из-за Рождества. В такие дни невольно ждёшь чуда.
Всего лишь предположение, сказал самому себе Мерлин, чтобы не позволить разочарованию одержать верх. Не время было сдаваться, пусть в груди и горело, как будто одна из искр пламени забралась под кожу и теперь мучила его неопределённостью. Кажется, миру не суждено ещё было впасть в ярость и забвение, ему выпала возможность провести несколько мирных лет в преддверии новой даты, то ли предсказанной, то ли придуманной…
Мир покачивался в колыбели, благоговейный и томный. Конгломерат людских судеб, страхов и радостей. И в этой мешанине душ одна сияла ярче прочих, готовая разгореться костром до небес, стоит только подбросить правильного хворосту.
Слушая спокойное дыхание Алекса, Мерлин несколько долгих, тягучих минут с лаской глядел на светлые, почти серебристые в свете заоконного фонаря пряди волос, прежде чем подняться из кресла. Этот парень, он слишком сильно напомнил ему Артура, чтобы не быть им. Не чертами лица, ведь Мерлин почти не помнил его, а чем-то неуловимым, даже во сне придававшим ему благородный вид короля Альбиона. И, конечно, улыбкой, незаметной на первый взгляд, спрятанной в уголках губ. Эти губы маг целовал не единожды, он знал, какими они будут, и каждый миг мог убедиться в том, что прав, склонившись над спящим и легко прикоснувшись… Или же нет. Пока – нет.
Возможно, незнакомец и был Артуром когда-то, но стать им вновь ему лишь предстояло. А это означало лишь одно – новый этап в ожидании.
- Сладких снов, Артур.
Окончание в комментариях
Название: Миллениум
Автор: Reno (aka Reno89)
Фандом: Merlin BBC
Пейринг: Артур/Мерлин
Жанр: modernAU с проблесками арлина, немного романса, немного драмы
Рейтинг: PG-13
Дисклеймер: всё, что мне не принадлежит, мне не принадлежит, а всё, что мне принадлежит, принадлежит мне и только мне!
Предупреждение: самовычитка, вольное истолкование легенды
Примечание: имеется в виду католическое Рождество, которое празднуется 25 декабря
От автора: Спасибо за внимание
Миллениум
Если дождь - только ливень. Если снег – так метель. Глубоким декабрём Лондон порадовал и тем, и другим: в преддверии Рождества преподнёс на фарфоровом блюдце неба холод, слякоть и липкие подтаявшие хлопья, которые беспорядочно кружили в воздухе и падали за воротник. Алекс чертыхнулся, угодив ногой в глубокую лужу. В очередной раз он пожалел, что вообще пошёл на вечеринку к Барни, от которого не приходилось ждать ничего особенного. Барни был из тех, кто любил выпивку и пошлые шуточки, и у Алекса всякий раз зубы сводило, стоило лишь парню выдать очередной «бородатый» перл.И всё же он согласился – возможно, у него на миг отключился мозг, и язык сам выдал это мелочное «да» в ответ на жаркие заверения, что «будет круто, брат, не пожалеешь». А, может быть, он почувствовал, что винтики, детали и механизмы его тела не желают работать должным образом, требуя компании, пускай и сомнительной, людей рядом, пускай и пустых, как старые винные бочки, разговоров, пускай и сводившихся к пьяным и путаным описаниям секса на заднем сиденье какой-нибудь старой тачки. С упаковкой пива наперевес Алекс отправился к Барни в его тесную квартирку без крыльца, которая выплёскивалась шумом и музыкой прямиком на залитую дрожащей ледяной массой брусчатку. Спустя полчаса вышел – чувствуя острую моральную тошноту. Не то чтобы Алекс считал себя этаким образцовым молодым человеком, эстетом, философом, моралистом… Он мог вспомнить великое множество слов, которые ему совершенно не подходили. Он не был душой компании, но и изгоем «высшего» общества – тоже. Скорее, застрял где-то посередине, в переменчивой и инертной толпе тех, кто не желал слишком тесно примыкать к любой из многочисленных группок и вынужден был ловить крутые и быстрые волны настроений. Порой он искал одиночества. Порой – с тем же остервенением – шумных сборищ. Порой он напивался до беспамятства – впрочем, танцев на столах не устраивал, скорее, ударялся в пространные размышления о смысле жизни. Порой – и капли в рот не брал. Он мог подолгу не звонить тем, кому обещал звонить чаще, чем ходить в туалет. Он мог отыскать на самом дне своей памяти полузабытые цифры, набрать, путаясь в кнопках мобильного, и сказать пару странных и тёплых слов знакомому, которого не видел уже, пожалуй, лет сто. Он никогда не пытался определить своей сути. Она менялась с каждым днём, раскачивалась, как маятник, лишь изредка возвращаясь в исходную позицию. Сам Алекс привык считать себя «мутным». Он какой-то мутный, говорили про людей, которые темнили и отводили взгляд всякий раз, когда к ним направлялись с явным и угрожающим намерением пожать руку. Про Алекса так никто не говорил. Напротив, многие считали его «славным малым». «Своим парнем», «тем самым Алексом», «братом». Он же не мог себя понять.
На этой улице оказалось слишком мало фонарей. Те, что работали, лили на асфальт тусклый медный свет, отражавшийся в лужах. Прочие же провожали одинокую фигуру подслеповатыми взглядами. Решив срезать, Алекс влез в ледяную воду ещё пару раз, так что теперь в кроссовках вовсю хлюпало. Не самое приятное ощущение, когда температура так и ползёт вниз столбиком красного спирта, а проулок вот-вот грозит закончиться тупиком. Алекс здесь прежде не бывал, но надеялся, что эта отчаянная попытка не завершится постыдным поражением. Обходной путь от квартирки Барни до его собственной составлял кварталов пять. По прямой – вдвое меньше. Алекс поднял воротник, а руки сунул глубже в карманы. Несмотря на меры предосторожности, сырой воздух всё равно проникал под одежду, цеплялся лягушачьими лапками за пояс штанов, забирался под свитер и майку. Чёрт. Холодно.
Улица неожиданно запетляла, будто хлебнула виски, надкусанные временем плиты тротуара сменились ровно уложенным камнем, и, пробежав под низкой аркой, Алекс вдруг оказался почти в самом центре сонного города, который через час-другой вновь встрепенулся бы, почувствовав пряный ветер ночной жизни. Но пока что под дождём и снегом он казался разленившимся, апатичным, меланхоличным. Слякотным. Продрогшим до костей. Без меры равнодушным.
Впрочем, теперь Алексу хватило бы и пяти минут, чтобы добраться до дома, поэтому он, игнорируя истинно английскую холодность Лондона, поспешил вниз по улице мимо пустых лавок и залитых уютным желтоватым светом окошек баров, оккупированных посетителями. Глинтвейн, наверняка, стал самым популярным напитком этого вечера.
Фонари, фонари… Пушистые звёзды венчали верхушку каждого из них, отражаясь размытыми кляксами в чёрных боках проезжающих мимо кэбов.
Алекс не сразу обратил внимание на странный звук. Просто шёл, бессознательно ведомый им, пока не заметил, что слегка отклонился от первоначального курса. Пересёк неширокую дорогу, не обращая внимания на размытый красный круг светофора, и остановился. Кто-то снова и снова щёлкал зажигалкой, но набравшийся влаги воздух безжалостно гасил искры.
Худощавый парень с мокрыми чёрными волосами в одежде, что висела на нём, будто на вешалке, беспрестанно крутил в пальцах оранжевый пластмассовый коробок. Колёсико ударялось о кремень, высекая крупные яркие искры, но огонёк никак не желал загораться. Перед юношей на тротуаре лежала пустая вязаная шапка, вывернутая наизнанку – в дождь прохожих почти не было, а если и попадались, то без зонтов, вот почему они изо всех сил спешили вернуться в тепло и свет своих домов, не останавливаясь, чтобы поглазеть на уличных умельцев. Обычно здесь играли целые оркестры – после полудня и по вечерам, но сегодня музыканты попрятались в дешёвых кафе, а этот почему-то остался, хотя поблизости не наблюдалось инструмента.
- Это гитара? – неожиданно для самого себя спросил Алекс, не отрывая взгляда от остро вспыхивающих искр.
Юноша коротко взглянул на него. Одет он был неважно – какая-то куртка с распахнутым воротом и без шарфа, потёртые джинсы, явно продуваемые всеми ветрами, и разношенные кроссовки. Вязаные перчатки с «обрезанными» пальцами.
- Ты на гитаре играешь? – пожав плечами, повторил Алекс – большинство бездумно дёргало струны, получая свои малочисленные пенсы, по-настоящему талантливые попадались редко. Алекс и сам порой…
- Где ты видишь гитару? – с искренним любопытством поинтересовался паренёк.
И снова принялся щёлкать зажигалкой.
- Обычно здесь собираются музыканты, - пояснил Алекс, не зная, зачем затеял этот разговор. – Я и подумал.
Он помолчал немного. И улыбнулся своим мыслям.
- Губная гармошка? – такую легко спрятать в кармане или за пазухой. Он отмахнулся. – Знаю, чепуха.
- Я не играю ни на гитаре, ни на губной гармошке, ни на любом другом музыкальном инструменте, - спокойно проговорил парнишка. – Я фокусник.
Фокусник, у которого ничего выходит, подумал Алекс. Ха. Он сделал шаг в сторону, намереваясь уйти, когда мальчишка предложил:
- Хочешь посмотреть?
- Да ну, - вяло отмахнулся Алекс. Он замёрз, а снег стал только гуще. Небо казалось таким низким, что ещё чуть-чуть – и заденет макушку.
- Посмотри, - прошептал фокусник. – Сейчас.
Он снова щёлкнул зажигалкой, и ничего не произошло. Даже искр больше не было. Парнишка нахмурился.
А потом прямо из его сложенных чашей ладоней выпорхнула огненная птица, повисла в воздухе, трепеща крыльями, и Алекс, завороженный зрелищем, невольно почувствовал себя ребёнком на Рождественской ярмарке. Под лондонским дождём птица прожила недолго. Исчезла с тихим шипением, и Алекс выдохнул восхищённо и немного разочарованно. Влага тонкими струйками стекала по его лицу, но фокусник продолжал пускать ладонями крылатые всполохи пламени. Птицы падали в лужи дождевой воды и гасли, стремительно умирали, отражаясь яркими вспышками в глазах юноши, но тот и не думал предаваться отчаянию, снова и снова посылал огненных созданий в рыхлый, как губка, воздух, который постепенно теплел и плавился, будто свечной воск. Даже руки перестали мёрзнуть.
Вокруг всё искрилось… счастьем, полузабытым, обжигающим, вечным. Прежде Алекс никогда не испытывал столь сильного чувства, как будто ему дали обещание, нет, поклялись самым дорогим, что всё будет в порядке: эта жизнь, и он сам, и какие-то совершенно чужие ему люди.
В необъяснимом волнении Алекс порылся в карманах. Нашарив смятую десятифунтовую банкноту, протянул деньги парню, который замер, глядя на Алекса так, будто тот слегка спятил.
- Десять фунтов? – переспросил он. – Даёшь мне десять фунтов? Ты что, миллионер?
Алекс усмехнулся.
- Бери, - сказал он. – Скоро Рождество.
Он ни за что не признался бы, что дело вовсе не в празднике. Увидь он огненных птиц в любое другое время года - был бы поражён не меньше. До глубины души, до самого сердца, так, что даже дышать бы толком не смог.
Парнишка колебался. Его ладонь – самая обычная, человеческая, узкая и длинная, с неглубокими колеями линий и тонкими пальцами – распахнулась, но так и осталась пустой, хотя Алексу неимоверно хотелось увидеть, как в ней крохотный свечной огонёк разгорается, набирает силу, раскрывает позолоченный клювик и взмывает ввысь. Ни один лондонский фонарь не сравнился бы с ним по яркости и той силе, с которой он стремился к свободе. Все эти статические, неподвижные электронные звёзды были навеки прикованы к железным столбам, обвитым проводами.
- Бери, пожалуйста, - неожиданно для себя самого попросил Алекс, чувствуя, что если фокусник не примет денег, то радужный пузырь восторга непременно лопнет, став лишь мыльными брызгами среди миллионов брызг холодной воды и талого снега.
Парень сомневался. Стоял, покачиваясь с пяток на носки, и поигрывал зажигалкой. Из паба напротив вывалилась в снег и дождь весёлая шумная компания и двинулась вниз по улице мимо припорошенных белым машин. Алекс проводил их взглядом, с некоторой тоской вспоминая о Барни и его глупой вечеринке, где он не остался бы ни за какие коврижки. Но сама мысль, идея веселья, противопоставленная одиночеству, не давала ему покоя. Дома его ждали сумерки, острые углы столов и стен и пустые рамки для фотокарточек. Изображения в них менялись по мере того, как новые люди входили в жизнь Алекса, бесцеремонно вытесняя прежних, но с некоторых пор он забросил занятия фотографией, а снимки отправились в коробки из-под обуви, в тонкие папки и в мусорный бак.
Компания скрылась за углом, но смех всё ещё доносился до Алекса, когда он с досадой на самого себя метко попал скрученной банкнотой в пустую шапку и побрёл прочь, не обращая внимания на пристальный взгляд фокусника. Тот поначалу смотрел ему вслед, а после, присев, вытряхнул деньги и стиснул в пальцах. Провёл рукой по мокрым волосам, разбивая первые иголочки инея, и, запрокинув голову, уставился в низкое розоватое небо, застывшее, как суфле. Что-то менялось в туманной глубине, завивалось тонкими спиралями дыма, набирая силу. За долгое, долгое время он почти забыл, каково это – чувствовать так остро; начал забывать, что забыл; покрылся ледяной коркой, которой не замечал… Четырнадцать столетий. Время стирало лица – безжалостно. Он пытался хоть как-то удержать ускользающий образ, высекал его в металле и песчанике, но беда была в том, что время разрушало и камень. Память с трудом продиралась сквозь толстый слой льда. Сколько же он успел позабыть! Оттаивать теперь было почти что больно. Поэтому он замер, понимая, что любое движение может всё испортить, прогнать мимолётное ощущение, которое с каждой минутой крепло, пускало корни, цеплялось коготками колючей проволокой. Кто же знал, что будет так плохо и хорошо одновременно? Обычный человек, наверняка, тронулся бы умом, испытай он подобное. Но фокусник лишь глубоко вздохнул и победно усмехнулся. И тут же, окинув внимательным взглядом пустую улицу, прикрыл глаза, чтобы погасить золотое сияние, рвущееся на волю из-под опущенных ресниц.
- Я нашёл тебя? – в сомнении пробормотал он, но волшебство приняло решение самостоятельно, упруго отозвавшись в груди, прежде чем он действительно поверил и осознал.
- Правда? – осторожно, как будто ступая по тонкому льду.
А в кулаке уже хрустела, неумолимо рассыпаясь пеплом, десятифунтовая банкнота, такая тонкая и хрупкая в вихре магического ликования.
- Ну, наконец-то.
Артур устало повёл плечами, освободившись от тяжёлой кольчуги, едва не вросшей в его плоть. Он не помнил, когда снимал её в последний раз. Кажется, ещё в Камелоте, после встречи с послом, в отношении которого имелись кое-какие подозрения. Мерлин убедил Артура натянуть металлическую рубаху под королевское одеяние, следует упомянуть, совершенно напрасно. Посол оказался добродушнейшим чудаком с выдающимся брюшком и впечатляющей лысиной. Коварства в нём было не больше, чем в крынке молока, если то не было скисшим, к тому же, он приехал за миром, а не за войной, о чём и упомянул в своей беседе с королём.
Артур и посол расстались друзьями, а Мерлин ещё долгое время подвергался насмешкам из-за своей чрезмерной мнительности. Пока однажды ни принял решения положить конец происходящему.
- Я сделал это ради тебя, - негромко проговорил он, глядя в распахнутое навстречу ветру окно. Закат казался магу огромным костром, который неумолимо догорал. - И ради всего Камелота. Не думаешь, что было бы крайне глупо умереть теперь, когда ты король, когда всё в твоих руках и когда…
Он умолк, почувствовав неожиданную горечь сказанных слов. Правитель Камелота не был слепым или глупым, но порой он не понимал самых простых вещей.
- И когда у меня есть ты? – спросил Артур, поднявшись из-за стола, скрытого ворохом пергаментных свитков.
- И когда у тебя есть я, - неохотно признал маг. – Не знаю, что бы я делал, задумай этот толстяк пырнуть тебя обеденным ножом.
- Есть множество других способов убить. Подсыпать яд, к примеру, - в притворной задумчивости пробормотал Артур и едва ни подавился смешком, заработав полный негодования взгляд.
- Ты действительно думаешь, что я позволил бы этому случиться?! – в возмущении воскликнул маг.
- Я думаю, что кольчуга всё же была лишней. Могут пойти слухи, что король Камелота чего-то боится.
- Тебе следовало бы хоть иногда, - покачав головой, проворчал Мерлин. – А кольчуга ещё никому не помешала.
Помнится, в тот день они так и не пришли к компромиссу. Артур первым закончил спор, причём, весьма необычным, хотя и предсказуемым способом. О кольчуге они быстро забыли, как, впрочем и о предателях, послах, мечах, конюшнях, несносных магах. Нелегко думать о таких мелочах, когда руки, рот, мысли заняты совершенно другим…
Они провели в походе более месяца, на границах королевства стало неспокойно. Вмешательства короля как будто и не требовалось, патрульные отряды возвращались в полном составе, и жертв почти не было, но что-то во взглядах подчинённых не нравилось Артуру, поэтому он, следуя принципам, отправился в дальний путь сам - в сопровождении верных рыцарей. Его опасения подтвердились: вместо обычных разбойников, промышлявших на лесных дорогах, они наткнулись на организованный отряд чужестранных наёмников, узкоглазых и темнокожих, сильных, ловких и проворных. Те с диким гиканьем набросились на людей Артура, размахивая кривыми саблями, и если бы ни выдержка королевских воинов, минуты их жизни были бы сочтены. Долгое путешествие по слякотным, потонувшим в жидкой глине дорогам вымотало бравых рыцарей, но они сражались со всей яростью, на которую только были способны. Головы чужестранцев в скором времени легли в один ряд с телами, сброшенными в ров. Артур велел выбрать место посуше для лагеря, и вскоре тут и там среди деревьев заблестели живительные огоньки костров. Хотя король и подозревал, что встреченный ими отряд – не единственный, продолжать путь не было смысла – до Мерсии оставалось совсем чуть-чуть, поэтому решено было двинуться вдоль кромки леса, а после повернуть домой. И впредь удвоить усилия по охране границ.
Артур вытянул ноющие ноги и самостоятельно стащил сапоги. Руки у него и так были вымазаны в грязи и саже, а уж о том, что творилось с лицом, и думать не хотелось. Вернись он домой в таком виде, ни одна живая душа не признала бы в чумазом путнике великого короля. Но воду во фляге следовало бы оставить на обратный путь, а ручья рядом не наблюдалось. Неудачное место для привала, подумал он, но из худшего рыцари выбрали лучшее.
- Мерлин! – крикнул Артур, вглядываясь в слепой после пламени костра сумрак.
Караульные стояли тут и там за деревьями, но ни один из них не посмел бы сдвинуться с места и покинуть свой пост, пускай и по прихоти правителя, поэтому оставалось лишь дожидаться мага. По сути, тот больше не был слугой принца, ставшего королём. Скорее, выступал в качестве советника, приближённого, друга, в конце концов, но Артуру порой казалось, что он теряет хватку, вот почему он предпочитал тренироваться на прежнем слуге, нежели заводить себе нового.
Раздался сухой треск шагов, и Мерлин вынырнул из-за дерева.
- Наконец-то, - проворчал Артур. – И где тебя носит?
Маг приподнял бровь, усаживаясь рядом.
- Занимался своими мелкими никчёмными делишками, - со всей серьёзностью сообщил он, подбрасывая веток в огонь. – Чем же ещё? Разве заботы мага могут быть важнее нужд короля? Никогда ничего глупее не слышал, а ты?
Артур демонстративно закатил глаза, толкнув Мерлина в бок, а тот прыснул и, не удержавшись, рассмеялся в голос.
- Что угодно вашей королевской за… вашему королевскому величеству? – осведомился он, всё ещё улыбаясь.
- Согрей мне воды, - протянул Артур пустой ковш и в порыве вдохновения добавил. – Пожалуйста.
- Так и быть, - пожал плечами маг. – Только тут одна проблема.
Артур невыразительно взглянул на него, не сказав ни слова.
- Воды нет, - сообщил королю маг.
Тот шумно вздохнул и с трудом подавил зевок.
- Если ты надеешься вывести меня из себя и после отлично провести время, потешаясь надо мной, то у тебя ничего не выйдет, - сообщил он Мерлину, который явно пребывал в отличном расположении духа. – Я так устал, что даже разозлиться не в состоянии. Так что, прошу тебя, наколдуй немного воды.
Сгорбившись, они сидели у костра в ожидании, когда котелок оживёт. Но сколько бы маг не таращился в прозрачную глубину, никаких признаков закипания не наблюдалось. Когда же Артур, всхрапнув, едва ни ткнулся лицом в самое пекло, Мерлин пробормотал несколько метких, шершавых на ощупь слов, чтобы разгорячить пламя, но вместо этого оно вдруг сжалось до размеров каштана, щёлкнуло, будто кремень о камень и с ликующим криком взметнулось к небесам огненной птицей, рвануло в воздух, поднимая столп искр, обуявший крохотный по сравнению с костром котелок.
Артур едва успел отскочить прочь, взбудоражив привязанных неподалёку лошадей. Нужно ли говорить о том, что от усталой сонливости не осталось и следа.
- Чёрт тебя дери, Мерлин, не вздумай повторить этого в Камелоте! Ты спалишь под корень весь город! – заорал он, но глаза у него смеялись и сияли восторгом, как у мальчишки, впервые побывавшего на празднике весны или урожая, которые были обычным делом в Эалдоре.
Артур дышал тяжело и прерывисто, пока успокаивал дозорных, схватившихся за мечи, но от мага не укрылось, что время от времени он едва сдерживался, чтобы не засмеяться от странного, жгучего чувства, переполнявшего его. Словно бы одна из искр забралась ему под кожу и теперь щекотно подстрекала ко всяческим шалостям.
- Тебе же это нравится, - мягко подколол его Мерлин, когда Артур вернулся к костру.
- Ещё бы! – в притворном раздражении воскликнул тот. – Ты едва не спалил мне все волосы, кому это может не понравиться?
- Здесь ещё осталось немного воды, - заметил маг и, стянув с шеи платок, осторожно окунул его в горячую жидкость.
Он не был уверен, что Артур позволит ему, но всё же рискнул прикоснуться влажной тканью к королевскому лбу, вымазанному в пыли.
Поначалу Артур отстранился, совсем чуть-чуть, и вряд ли из недовольства. Он коротко кашлянул, но очевидных возражений не последовало, и Мерлин продолжил. Лёгкими, почти невесомыми движениями он смывал грязь с подбородка и скул, отмечая каждый порез, каждую ссадину, обнаруженную под слоем пыли. Артур смотрел на огонь, и в его глазах, как и во взгляде Мерлина, отражалось янтарное пламя, будто бы камелотский правитель неожиданно открыл в себе волшебную силу.
Едва лишь Мерлин коснулся платком его губ, Артур посмотрел на него, и маг замер, пытаясь понять, что тот без помощи слов пытается сообщить.
- Сделай так ещё раз, - в конце концов, прошептал Артур, хмуря светлые брови – то в удивлении от собственной просьбы, то ли в досаде на себя оттого, что высказал её вслух.
Мерлин протянул руку, чтобы вновь прикоснуться к его губам, приоткрытым и блестящим от влаги, но Артур отнял у него мокрый платок, отбросил в сторону и притянул мага к себе.
- Не так, - прошептал он со снисходительной улыбкой, сжимая затылок Мерлина, зарываясь пальцами в его порядком отросшие волосы. – С костром.
Маг усмехнулся, чуть покраснев.
- Ты уверен? – лукаво осведомился он, глядя в тёмные теперь глаза, в которых ясно читалось нетерпение. Только вот какого рода: в ожидании ли огненного чуда или же чего-то другого, наделённого волшебством иного толка, для чего магические способности вовсе не требовались. – Это может быть небезопасно.
- Делай, - приказал Артур, наклоняясь ближе и сминая в пальцах воротник рубашки Мерлина.
Тот прикрыл глаза, прошептав заклинание, и прикусил губу, чувствуя магию на кончиках пальцев и глубоко в сердце. Она согревала лучше любого костра, и Мерлин вовсе не прочь был поделиться этим обжигающим теплом с Артуром.
Огненного фейерверка маг уже не увидел – только отблески до самого неба, глубокого, иссиня чёрного, полного мелких, как речной жемчуг, звёзд. Под несокрушимым напором торопливых поцелуев и ласк он повалился в сухую траву, прошептал едва слышно имя единственного и вечного короля Камелота и с благодарностью услышал собственное в ответ.
Тёплый воздух нагнал Алекса со спины и обернулся вокруг него пушистым шерстяным шарфом. Ощущение показалось настолько реальным, что он невольно коснулся ворота куртки, почти готовый наткнуться на замысловатые переплетения колких нитей, но вместо этого почувствовал лишь прохладу кожи и цепкий металл молнии. Ничего необычного.
В отличие от Барни, у Алекса было крыльцо. Узкий сквозной пенал, прикрытый сверху волнистым шифером. Тонкие металлические перильца выглядели хрупкими и ненадёжными, поэтому никто не отважился бы даже прикоснуться к ним, но сегодня это казалось такой незначительной мелочью, что Алекс без опаски забрался повыше и сел, цепляясь ногами за перекладину.
Он чувствовал снег за спиной, чувствовал его на расстоянии вытянутой руки, но слякотный холод теперь отступил, и как бы он ни старался поймать ладонью крупные хлопья, они ловко уворачивались, падая на асфальт. Алекс посмотрел на руки, но ничего необычного не обнаружил. Разве что в свете фонаря кожа казалась светлее, будто сияла, сочилась внутренним огнём, который пробивался сквозь кости и сухожилия, словно сквозь кованую решётку. Алекс зажмурился, и, не открывая глаз, с удивлением обнаружил, что не только видит разницу, но и чувствует её. Кисти, а за ними и предплечья наливались теплом, наполнявшим каждый палец, и стоило лишь ему, спрыгнув с перил, взяться за холодную дверную ручку, как тонкий слой льда на ней мгновенно растаял, став водой, а та, в свою очередь, высохла в считанные секунды.
- Что за чёрт, - пробормотал Алекс, касаясь ладонями щёк.
На границе холодной и горячей кожи произошла короткая битва, победу в которой одержало тепло. Оно выплеснулось на скулы и острой точкой собралось у подбородка. Алекс снова взглянул на руки – они, определённо, сияли, готовые явить миру одну из тех самых сверкающих птиц, что фокусник ловко посылал в зимний воздух.
Брелок звякнул, сверкнув в свете лампы птицей иного толка – серебристой, холодной, как лунный свет, - но столь живо она напомнила Алексу огненную, горячую и волшебную, что он поспешно бросил ключи в пустую стеклянную пепельницу, будто боясь обжечься. И улыбнулся, подумав, как глупо, должно быть, выглядит со стороны.
Он стянул куртку. Подумав, расстегнул замок на вороте свитера, но, так и не сняв его, направился к окну. С давних пор это было одной из любимых его привычек: наблюдать за безлюдной улицей в странной надежде на то, что в стекло коротко постучит… кто? Какой-то правильный, верный, нужный ему человек, не иначе. Не побоится снежных барханов, сосулек и ветра, и просто подойдёт к острому металлическому карнизу, чтобы дотянуться рукой до рамы. Или соберёт в ладонях снег, сомнёт и согреет, чтобы слепить небольшой комок, не слишком плотный, не слишком рыхлый. И отправит его в короткий, но нужный полёт.
Этим вечером Алексу не повезло. Сырость снаружи и жар батареи изнутри, объединившись, сделали своё дело: лишили его возможности разглядеть хоть что-нибудь. Горячая ладонь протопила в запотевшем стекле окошко, слишком узкое, чтобы обеспечить достаточный обзор, слишком низкое, у самой кромки подоконника, чтобы, прислонившись к холоду лбом, простоять, согнувшись в три погибели, хотя бы несколько минут. Алекс вздохнул. Оставалось только слушать. Ловить каждый шорох в ожидании скрипа шагов по талому снегу и стараться не обращать внимания на головокружение. В ушах у него немилосердно стучало – били в набат, призывая к действиям. Но разум не понимал, или не желал понимать, чем этот вечер отличен от прежних. Разве что появлением фокусника. Алекса преследовала назойливая мысль о том, что он видел его когда-то, где-то, по какой-то причине. Но не в Лондоне, нет, не в Лондоне, где каждый день меняет декорации, подстраивая окружение под себя, и только самые старые, самые уважаемые здания, люди, идеи остаются на своих местах. Парнишка явно не принадлежал к их числу, но дежа-вю всё равно било точно в цель – в висок, так что Алекс с подозрением перебрал в памяти все те вечера, когда он оказывался поблизости от царства уличных музыкантов. Перелистал календарь, убеждая себя в том, что не раз уже замечал фокусника, просто прежде его представления не пользовались успехом. Вот почему он, Алекс, и не обращал внимания, а парнишка всё это время был там, вынимал карты из рукава или монетки из длинных носов удивлённых прохожих. Завлекал толпу дешёвыми трюками, толпа сопротивлялась. И почему-то именно для Алекса он приберёг самый яркий, самый потрясающий свой фокус.
Алекс бездумно сложил руки в фигуру птицы и пошевелил пальцами, краем глаза следя за тенью на стене. В детстве он часто развлекал себя этим. А ещё усиленно, до ломоты в ладонях, жёг спички. Это было его особенной страстью: незаметно стащить у матери коробок и, выбравшись во двор, посвятить себя тонким деревянным палочкам, едкому аромату серы и коротким вспышкам огня, которые вырывались на волю, стоило лишь чиркнуть головкой о фосфорный бок. Он держал спички, пока огонёк не касался ногтя, и уж тогда из-за невыносимого жара отпускал. Обожженные, они падали на землю и потухали, умирали, совсем как те птицы. Они никогда не горели так долго, как того хотелось Алексу, наверное, именно поэтому при виде огня он всякий раз испытывал лёгкое разочарование – просто знал, что рано или поздно он тоже погаснет. Разочарование, а не благоговейный страх, куда более свойственный человеку при виде пламени.
Тишина. Только в снежные дни она может с удивительной лёгкостью забивать уши, приглушая любые, даже самые незначительные звуки. И кажется, будто разом выключили весь мир. Но эта тишина звенела настойчивым, болезненным звуком, пробиравшим до самого нутра, так что невозможно было терпеть. Поначалу Алексу показалось, что звон издаёт изогнутая неонная трубка, подвешенная к потолку над журнальным столиком. Но звук ввинчивался в голову, оглушал нетерпением, дышал холодом, и, оказавшись на улице, Алекс поначалу и не заметил, что выскочил из дома в одном только свитере. Он пробежал целый квартал, прежде чем осознал это, но возвращаться теперь было поздно. Ступая по слякотному тротуару, он старательно втягивал голову в плечи, пытаясь укрыться от снега и от дождя. Удивительно, но руки у Алекса совершенно не мёрзли, а он всё равно тянул вниз рукава, не понимая, почему продолжает идти вперёд, а не мчится назад со всех ног. Отчаянный звон гнал его вперёд.
Знакомые пабы и бары встретили его яркими, но размытыми огнями. Поскольку времени прошло совсем немного, почти ничего не изменилось. Вот только не хватало какой-то крупицы сути, крупицы оправданных ожиданий, которые обозначали его путь, словно огоньки – взлётную полосу. Он мог бы поклясться, что видел яркие искры на тротуаре, а, может быть, это просто фонарный свет отражался в ледяной воде.
Самой мелочи, самого главного…
Пронзительный визг в голове неожиданно оборвался. Просто прекратился – в один момент. Алекс растерянно моргнул, невольно прислушиваясь. Нет, его больше не было. И здесь, на внезапно потускневшей, как старый латунный ключ, улице ловить было нечего. Фокусник исчез, ушёл, растворился в ночи. Алекс фыркнул. Ему никогда не нравились слишком уж поэтичные высказывания, они звучали высокопарно и казались ужасно фальшивыми. Как и всё вокруг. Как эти узкие невыносимо яркие окошки и люди, скрывавшиеся за ними. Алекс поёжился, представив, как они смеются над ним, таким нелепым сейчас и странным, протапливая крошечные «глазки» в обледеневшем стекле. Ему чудилось, будто он слышит этот обидный смех.
Каждая эпоха не понаслышке была знакома с уникальными субъектами, которые безо всякого злого умысла предсказывали конец света. Среди них попадались учёные, с помощью цифр описывающие ужасные события, что сулили гибель всему живому, безумные старики с побелевшими от ужаса глазами, и мальчишки, в своих снах узревшие не Райский сад, а геенну огненную. Так или иначе, свидетельства этих предсказаний были рассыпаны по всей истории человечества, будто крупные рисины по замковой площади на радость голубям.
1033 год – ровно тысяча лет с момента казни Иисуса Христа, памятная и тревожная дата, сулившая страшные перемены. В то время как надежды малой части населения в лице одного человека лишь крепли, все прочие в ужасе ждали конца, который так и не наступил.
1666 год, дьявольское время, когда ветра подули в новом направлении, и обитателям Земли виделось вовсе не второе пришествие сына Господня, а приход сатаны в мир живых, полных горячей крови людей, таких хрупких и мнительных, готовых покончить с собой при одной только мысли о том, что привычный уклад их существования может быть разрушен. Но – не случилось, не сбылось, и снова – путешествие сквозь времена, обычаи и нравы, всегда в одной стране, но будто бы по всему свету. Так странно было видеть стремительно пролетающие мимо года, десятилетия, века. Они казались пыльной марлей, проходящей сквозь пальцы. Мерлин готов был поклясться, что до сих пор чувствовал на ладонях её мыльный след.
1843 год – идейный вдохновитель адвентизма, Уильям Миллер, предсказал второе пришествие Христа, конец эпохи правления Сатаны на Земле. Однако в назначенную дату пришествие не состоялось, и что же сделал Миллер? Он запросто перенёс событие на 1844 год, как будто бы мог управлять судьбой целого мира. Как бы парадоксально это ни звучало, но к предсказанному сроку многие из верующих продали своё имущество и оставили работу. И нужно ли здесь говорить о том, что человечество с успехом перешло этот роковой перевал?
Когда в 1891 году не оправдалось предсказание Апокалипсиса, сделанное основателем мормонизма Джозефом Смитом, история приобрела терпкий привкус иронии, став одним из многочисленных отражений всем известной притчи о мальчике, который уверял, что «Волки! Волки!».
Но миллениум всегда оставался особенной датой. Давным-давно существовало поверье, согласно которому людям был отмерен именно этот срок и не годом больше. По истечении времени надлежало преклонить колени и смиренно покориться судьбе. Минуло первое тысячелетие, а человечество осталось. На грани нового даже у закоренелых скептиков возникло подозрение касательно завтрашнего дня. Но в мире был и оставался тот, кто возлагал надежды на забытые легенды, на заброшенные земли, на разрушенные замки. Кто выбирался в глушь, где под покровом ночи мог бродить среди развалин и касаться выщербленных ветром камней, чувствуя, как горчат воспоминания. Порой их становилось слишком много, так что они вот-вот грозились захлестнуть с головой и увлечь прочь, назад, туда, где до сих пор жили рыцари Круглого стола, отважные войны, заколдованные принцессы и уродливые монстры. Каким прекрасным показался бы теперь любой из рода Ши, любой волшебный карлик, любая мелочь, что ещё связывала царство компьютерных технологий и тот далёкий, подёрнутый дымкой мир Камелота. И пусть конец означал исчезновение привычного, возможно, гибель, страдания, катастрофы, он также был ключом к затерянному в лабиринтах прошлого Авалону. Мерлин чувствовал необходимость отыскать этот ключ, поймать его, оказавшись в правильном месте в нужный момент. И раз уж прежние предсказания не осуществились, не оставалось ничего другого, кроме как ждать. Ждать, ждать… Делать то, чем он и занимался почти всю свою долгую, слишком долгую для одного человека жизнь.
Маг потерял счёт времени и эпохам, сквозь которые шёл. Древние, определённо, слишком уж верили в свои предсказания. Мудрецы средних веков слишком часто ошибались в них. Жителям нового Лондона, нового времени не было дела до минутных порывов сознания и робких намёков шестого чувства.
За тысячу лет он так и не освоил ясновидения. Нет, с предсказаниями у Мерлина, как и у любого другого мага, дела обстояли не так уж и плохо, беда была в том, что хаотичные образы не желали складываться в целостные картины. Они пёстрой, разношерстной толпой мелькали перед глазами: чьи-то окровавленные спины, чьи-то счастливые улыбки, чьи-то тёплые прикосновения радостно вгрызались в его сознание, так что не вытравить было, и ещё долго преследовали во снах. Артура среди них не было. Мерлин боялся, что не узнает его, до рези в глазных яблоках всматривался в мельтешение лиц. Они беззвучно говорили ему о чём-то, разевали рты, как рыбы, выброшенные на берег, но даже если бы в их немых речах таилась хоть капля смысла, Мерлин всё равно не смог бы разобрать ни слова. И очень скоро голова у него начинала кружиться, а кровь стучать в ушах, и назойливый звенящий звук пронзал огромным остриём. Чувствовать себя бабочкой, наколотой на булавку, магу не нравилось, вот почему он всё реже доставал из кожаного мешочка кристалл и смотрел в него, всё чаще отводя взгляд. Что-то творилось с осколком из далёкой пещеры. Юноша никогда не поверил бы, что тот теряет силу, скорее уж, черпает откуда-то новую, не тёмную, но чужеродную этому миру, вступавшую в спор с магией Мерлина. Кристалл становился похожим на кривое зеркало, по его поверхности то и дело проходила рябь, готовая вот-вот проступить трещинами.
Однажды, когда он использовал кристалл в предпоследний раз, тот показал Мерлину заснеженную улицу в самом сердце большого города. Снега оказалось столько, что он едва не просыпался через острые грани, и маг вовсе не удивился бы, нагрянь на следующий же день метель. Спасло лишь то, что стоял конец августа, душный, что, впрочем, не мешало Мерлину жечь костры. Он ночь за ночью проводил под звёздным небом, как в старые добрые времена. Разница была в том, что теперь уединённых мест осталось раз-два – и обчёлся. Памятники древнейшей истории охранялись с особенной тщательностью.
В тот вечер на него нашла непривычная ностальгия. Свет от костра резкой линией очерчивал и замыкал круг, за пределами которого волновалась полная вкрадчивых звуков темнота. В ней не было ничего враждебного, лёгкие шорохи, наверняка, издавали мелкие лесные зверьки, испуганные, но привлечённые пламенем, стрёкот, определённо, исходил от цикад, притаившихся в зарослях. Время от времени совсем близко раздавался шорох крыльев невидимых ночных птиц. Небо было, как бархат, такое же мягкое. Хотя бы небо за эти века нисколько не изменилось. Порой вечерами под конец затянувшегося похода Артур путём смехотворных ухищрений не давал магу и шагу прочь ступить от костра. Мерлин, посмеиваясь, называл это «приступами романтики» и заявлял, что удвоит усилия по поиску лекарства от серьёзного заболевания, симптомами которого они и являлись, но король только отмахивался. Всё начиналось с невинных прикосновений – к плечу, к локтю. Затем Артур принимался покрывать затылок и шею мага едва заметными, щёкотными поцелуями, не обращая внимания на вялые возражения. К активным действиям он переходил спустя некоторое время, растягивая удовольствие. Но отчего-то гораздо ярче Мерлин помнил то, что наступало после горячих ласк. То, как они мирно лежали на жёсткой земле, едва прикрытой травой и одеялами, и всматривались в поблескивающее сквозь ветви небо. В окрестностях Камелота оно всегда так быстро темнело, но и светлело с захватывающей дух стремительностью, особенно, летом. Из чернильного становилось совсем размытым, белым, но потом, когда солнце всё-таки поднималось над верхушками деревьев, светилось золотым и бирюзовым.
У своего собственного костерка Мерлин лежал на земле точно так же, как и сотни лет назад. Только вот Артура рядом с ним больше не было. Осталось пустое небо.
Однажды, взглянув в кристалл в свой последний раз, Мерлин с пугающей ясностью различил, как рушатся города, и прямо из земли под его ногами вырастают врата Авалона, подминая под себя объятую огнём Англию. И в тот же миг он едва не отступился, зажмурившись, будто бы в глаза попал песок. Ни одно, даже самое трогательное воспоминание никогда не изменило бы того факта, что миру пришлось бы пережить значительные потрясения взамен на возвращение великого короля древности. Причинно-следственная связь пред взором мага с каждым новым мгновением утрачивала свой изначальный смысл.
Дождь давным-давно сдался под напором метели, а та, ликуя и празднуя победу, щедро засыпала город белой крупой. Прошло, кажется, не меньше недели, очень снежной недели по меркам Лондона, который не привык к столь интенсивным осадкам. На улицах было чертовски тесно, пробки стали длиннее и беспокойнее, но даже это не могло омрачить праздничного настроения, засиявшего ярче в канун Рождества.
Вечером двадцать пятого декабря, когда на улицах не осталось почти никого, кроме случайных и малочисленных прохожих, Алекс в очередной раз возвращался домой. У Барни, пожалуй, было не так и плохо, в кои-то веки он развлекался с умом, но Алекс ушёл – просто по привычке. Таким знакомым было для него это действие, лишённое всякого сожаления, что он послушался его, последовал за ним без раздумий и только под снежным небом Лондона осознал, что с лёгкостью променял сносную вечеринку на неизвестность в пустой квартире. Хотя, отчего же неизвестность? Напротив, всё было предельно ясно: запотевшие стёкла, часы на стене, неумолимо отсчитывающие минуты, душная усталость, от которой хочется сбежать в сон. И неистовое, непреодолимое желание чуда – пускай самого незначительного.
Сегодня, как бы желая изменить привычный ход жизни, утвердившийся за неделю тщетных ожиданий, Алекс решил пройтись, не срезая, через город, готовый к празднованиям. Он шёл, заглядывая в мутные окна, серебристые от фольги и мишуры, перекатывая в карманах обрывки старых автобусных билетов, монетки, шелуху всего прошлого года. И время от времени посмеивался над тем, что всё ещё продолжает носить их с собой, как воспоминание, о котором он позабыл, как связь с чем-то, что он упустил, как желание обернуться и понять: за поворотом, оставшимся позади, скрывалось то самое чудо, о котором он мечтал.
Щёлк! Щёлк!
Кто-то упорно крутил колёсико зажигался, поджаривая на коротком, но сильном огне крупные снежные хлопья.
- Эй! – крикнул Алекс, едва лишь увидев яркие всполохи. Он не мог поверить собственным глазам – чёрноволосый парнишка вновь был здесь, и при виде него сердце вдруг радостно стукнуло о грудную клетку, расслабив узел в груди. – Эй, постой!
Оскальзываясь, он поспешил к нему, окружённому небольшой и подозрительно тихой толпой. Стоило Алексу заметить выражение их лиц, как он невольно расплылся в улыбке. Должно быть, он сам выглядел точно также, когда впервые увидел огненных птиц. Абсолютно завороженным. Загипнотизированным. И восхищённым без меры.
Фокусник послал ему короткий подозрительный взгляд.
- Если пришёл забрать свои деньги, ты опоздал. Я уже всё потратил, - быстро проговорил он, но Алекс нетерпеливо отмахнулся.
- Пойдём, - сказал он, подавив желание обхватить странного парня за плечи и увести за собой. – Здесь холодно, да и… Пойдём.
- Хэй, мы заплатили за это, - с возмущением обратился к нему невысокий мужчина, но взгляд его остался прикованным к источнику пламени.
Его не поддержали, однако Алекс, к своему удивлению, вдруг ощутил кое-что, отдалённо напоминающее ревность. Эти люди, кажется, не собирались уходить, но Алексу необходимо, просто необходимо было рассказать фокуснику о том, как странно подействовал на него вид пламенных птиц, вызывая в памяти полустёртые воспоминания о детских причудах с огнём. Как тщетно он ждал у окна, как думал о том, что кто-то придёт. По неизвестным причинам был уверен в этом, но после, когда надежды не оправдались, так и не смог заставить себя отказаться от них.
- Какое мне дело? – осведомился Алекс, хватая фокусника за руку, и тут же отдёрнул пальцы. Боль была яркой, как и сами вспышки огня, она ударила в голову, будто алкоголь, и ненадолго отступила, чтобы вернуться с новой силой.
Фокусник, к его удивлению, ощутимо вздрогнул – и вместе с ним всколыхнулся холодный воздух, упруго ударив в лицо. Кто-то ойкнул позади, птицы испугано погасли, а Алекс, безумно улыбаясь, закрыл глаза. Его не испугал порыв ветра, необыкновенно сильный, пахнущий горячим деревом и курениями, которые так любила мать. Она жгла ароматические палочки до рези в глазах. У неё першило в горле, в лёгких хлюпало, в носу свербело, но она не отступалась, упрямая и искренне убеждённая в том, что поступает правильно. В сандаловые, коричные, жасминовые дни Алекс попросту сбегал из дома, не в силах терпеть, но сегодняшним вечером запах взволновал его. Он замер на самой грани узнавания, проклиная себя за недогадливость, и не заметил, как люди вокруг разошлись, и они с фокусником остались вдвоём.
- Всё в порядке, - негромко уверил его парнишка и, зачерпнув пригоршню снега, осторожно вложил Алексу в ладонь. Жжение ослабло. Момент был упущен. – Пойдём.
Они следовали друг за другом в полном молчании, попеременно то обгоняя, то отставая, останавливаясь и дожидаясь, как будто не в первый раз. Как будто успели привыкнуть друг к другу – или привыкли давным-давно, а теперь вспоминали. Без нетерпения, без раздражения, с пугающим и чужеродным спокойствием.
- Ты всех приманиваешь своей зажигалкой? – решился нарушить снежную тишину Алекс.
Из окна прямо над ними на улицу вырвались обрывки музыки, песни, которой старательно вторил звонкий женский голос, оттенённый мартини пополам с содовой и льдом.
- Нет, только птицами, - пожал плечами фокусник и улыбнулся ломано, немного неловко. – Куда мы?..
Алекс моргнул.
- Ко мне, - пробормотал он, подумав вдруг, что всё происходящее – странно, очень странно. Но правильно. Уж в этом он был уверен.
Они добрались до дома как раз вовремя, чтобы убежать от метели, которая, будто двигатель гоночного болида, набирала обороты. Вбежали под шиферный козырёк и нырнули в сумерки коридора. Алекс протопал вглубь комнаты, не снимая обуви, но отчего-то, когда он повернул выключатель, мокрых следов на полу не обнаружилось. Словно по волшебству, они исчезли. Или же никогда не существовали.
Фокусник замер у закрытой двери, стряхивая с волос и воротника подтаявшие снежные капли. Алекс нашарил в комоде полотенце и бросил ему, не глядя, не понимая, почему именно теперь, когда пустынная улица осталась позади, от самого вида фокусника саднило глубоко внутри. Как будто он проглотил одну из тех спичек, что так любил зажигать в детстве. Вот только она не потухла, продолжая неярко, но колко тлеть где-то под сердцем.
Волосы у парня были чёрными, как смола, блестящими в жёлтом свете, как разлитые чернила, и неожиданно радужными, как бензинная плёнка на лужах. На кухне, под низкой лампой на пружине сияние стало ещё более очевидным. Словно каждый волосок на его голове заканчивался крошечной блёсткой, очень яркой и беззвучно кричащей на непонятном Алексу языке.
- Что это? – спросил он, кивая фокуснику.
Тот недоумённо нахмурился. Алекс приоткрыл посудомоечную машину и вынул пузатую кружку снежно-белого света. Звук, с которым она соскользнула с металлической скобы сушилки, напомнил короткий звон меча, покидающего ножны. Алекс замер, вслушиваясь в ничтожный отголосок, который едва ли мог подсказать ему причину беспокойства, дымного, неясного.
- Что «это»? – осведомился парнишка.
- Как будто… - прошептал Алекс, но тут же замолчал. - А, забудь.
Он усмехнулся, усаживаясь в коричневое кресло напротив. Фокусник пожал плечами и отвернулся к окну – вырезанной в плотном снегопаде рамке. За спиной в чайнике с блестящими стальными боками закипала вода – слишком долго, чтобы помешать беседе. Но разговор не клеился. Обидно, но, кажется, им нечего было обсудить. Взгляд фокусника метнулся к плите, к газовому пламени лавандового цвета, но почти сразу скользнул в сторону, оставив после себя ощущение мучительной недосказанности, незавершённости. Как будто он собирался выдохнуть в сторону плиты яркую струю драконового пламени, но передумал. Алекс покачал головой, отгоняя причудливую мысль.
А после он просто сидел и смотрел, как парень цедит горячий шоколад – медленно, будто боясь, что и тепло, и сладость, и приятная сонливость, - всё это слишком быстро закончится.
- То есть вот так ты и проводишь Рождество? – поинтересовался фокусник, облизывая липкие губы. – Один, без подарков, без ёлки, без убойной вечеринки?
Алекс пожал плечами. Он никогда прежде не оставался дома на праздник – причаливал у знакомых – или сомнительных знакомых, таких как Барни. Выпивал. Смотрел, как крутятся на еловых лапах блестящие игрушки, похожие на диско-шары. И засыпал крепко, будто бездомный в самую холодную ночь в году.
- Обычно я веселюсь у друзей, - нарочито беззаботно сообщил он, но фокусник почувствовал фальшь в его словах.
- И что же произошло на этот раз? – хитро прищурившись, поинтересовался он.
- Друзья перевелись, - фыркнул Алекс. – Такое случается.
Они впервые посмотрели друг другу в глаза, не напряжённо, скорее, чуть равнодушно.
- Я, пожалуй, пойду, - поднялся парнишка и направился к раковине.
Решительно закатав рукава свободного свитера, он открыл кран слишком резко, так что струя воды, ударив в никелированное дно, окатила его ледяными брызгами.
- Вот чёрт! – воскликнул он, пытаясь справиться с вентилем, но Алекс, смеясь громче, чем следовало бы, поспешил ему на помощь и закрыл кран. От густого, как патока, непонимания, и душной, как его одиночество, скуки не осталось и следа.
Он окинул фокусника насмешливым, но не обидным взглядом. Тот смущённо сжал в пальцах перепачканную остатками шоколада кружку и улыбнулся в ответ.
- Техника меня не любит, - пробормотал он едва слышно.
- Разве ж это техника, - тихо отозвался Алекс и перевёл взгляд на его руки.
Ухмылка, всё ещё блуждавшая по его лицу, сменилась остро наточенным выражением неприязни.
- Постой-ка, - проговорил он громче, ощущая, как нарастает внутри необъяснимый гнев, такой, какого он не испытывал, пожалуй, ни разу. Он злился, конечно, как и любой другой человек, но никогда ещё это чувство не представлялось ему огромным чадящим костром, жирное пламя которого доставало едва ли не до небес. – Откуда это?
Он указал взглядом на причудливый узор на запястьях фокусника, такой характерный, въевшийся в кожу крупными и мелкими складками, морщинками, белыми и красноватыми жилками застарелого ожога.
- Кто это сделал? – метки уродливыми браслетами плотно охватывали оба запястья, повторяя друг друга, перекликаясь. – Ты ведь не сам?..
Фокусник покачал головой.
Он вдруг невольно задался вопросом, что бы произошло, возьмись Алекс пересчитать все шрамы на его теле – от запястий до кончиков пальцев на ногах. Самому Мерлину казалось, что для одного человека их слишком много. Пускай этот человек и прожил не одно столетие.
- Сядь, - пробормотал Алекс, в замешательстве потирая лоб. – Выпей ещё шоколаду, только, пожалуйста, не уходи.
Его мысли путались, самое главное, неуловимое, уходило на задний план, а перед глазами, даже закрытыми, маячили эти шрамы, столь уродливо яркие. От них горчило на языке, невыносимо сушило горло.
- Было больно? – спросил Алекс и тут же мысленно выругался.
И без того казалось очевидно, что ожоги эти принесли их обладателю невыносимые страдания. Они вгрызались в тонкую плоть, как разъярённые хорьки, терзали, рвали в клочья. Алексу показалось, что он чувствует запах горелой кожи, запах крови и горячего металла.
Мерлин улыбнулся. Он до сих пор помнил ту боль и собственную глупость. Кажется, только мысль об Артуре, которому он нужен был живым и цельным, позволяла ему оставаться в здравом уме. Все же остальное расплывалось чёрными кляксами. И что он забыл в этой мрачной, кровожадной, жестокой Испании, где ведьм и колдунов объявили первыми врагами всего человечества?
В первые годы после гибели короля Мерлин искал его каждый день, в каждом человеке, который попадался ему на пути, в каждом взгляде и в каждом лице. Ничего не мог с собой поделать, хотя и знал, что нелепым было бы надеяться на столь скорое его возвращение. Где только он ни встречал утро: в старом трактире, в глухом лесу, на вершине скалы, в глубоком ущелье. Сердце его, казалось, остановилось вместе с сердцем Арутра, и вновь ожить могло лишь с пробуждением короля. Охваченный идеей обнаружить хотя бы зацепку, тонкую ниточку, способную привести его к ответам, Мерлин бродил по холмистым землям, пожалуй, целую вечность, когда болезненная одержимость отпустила его. Некоторые раны никогда не заживают, ни одна рана не заживает бесследно. Да, теперь он склонялся именно к этой версии: в тот миг, когда чужая горячая кровь залила его руки, его разум, вероятно, дал трещину, которая уходила всё глубже и глубже в сознание, грозясь навеки лишить его способности различать миф и реальность, силу и слабость, добро и зло. Он превратился в собственную тень, пыльную и неприкаянную. И только однажды вынырнул из кошмарного, вязкого сна, вдохнул спасительный воздух. Когда убедил себя, что поиски вовсе не должны лишать его отдыха, пищи и нормального существования. И тогда одержимость ослабла. Он подчинил её себе. Стал всё реже и реже вглядываться в лица случайных прохожих, пугая, смущая и провоцируя слишком пристальными взглядами. И отверг губительную веру в Артура. Теперь он просто ждал.
Так он думал. Но, кажется, ошибся, если решился подвергнуть себя опасности в надежде, что она притупит тоску.
Скука ли, порыв заставили его пересечь пролив и вторгнуться на континент? Так или иначе, время охоты на ведьм началось, время безжалостное и беспощадное. Ловили всех без разбору – правых и виноватых. Наушничали, подстрекали, предавали. Пойманных варили в кипящем масле, заливали в глотку расплавленный свинец, купали в кипятке. Рубили головы, вешали, разрывали на части. Куда страшнее Утера с его кострами, с его жаждой мести. Инквизиторы не мстили, они предавались холодному расчёту. Планомерно допрашивали, прихватывали худощавое тело раскалёнными в печи клешнями, заковывая руки в белые от жара кандалы. Мерлин точно не мог сказать, кричал ли он, или магии, блёстками сверкавшей в его волосах, удавалось удерживать хрип. Она верно служила ему, эта сила, ничем, кроме бескрайней выдержки, себя не выдавала, билась в груди, конечно, просилась на волю, но маг не дался, сдерживая её порывы. И раз уж признания из него выбить не удалось, раз уж сам дьявол запечатал ему губы, то Мерлин был бы мёртв, вероятно, если бы одним прохладным утром в подвалах Инквизиции не произошёл взрыв, выбивший решётку из камня темницы. Заключённые, калеки и мученики, исчезли без следа. Среди них не оказалось ни одного действительного колдуна. Мерлин сам в этом убедился.
А теперь Алекс бесцеремонно разглядывал шрамы на его запястьях, такой бездумно заботливый, не осознающий, почему вид этих старых, давнишних ран вызывает в нём не отвращение, а желание прикоснуться. Ощутить их рельеф. И, может быть, остаточный жар огня.
- Спасибо, - неожиданно проговорил Мерлин, забираясь в кресло с ногами.
Он почти допил вторую чашку шоколада, не осилив совсем чуть-чуть.
- За что? – пожал плечами Алекс, наблюдая, как пряная капля прокладывает себе путь по костяному фарфору. Через мгновение она, вероятно, сорвётся вниз и станет одиноким брызгом на поверхности стола. И пусть. Алекс даже нетерпеливо сжал пальцами подлокотник, предчувствуя, что это стремительное падение избавит его от неясного напряжения.
- За шоколад, - улыбнулся фокусник. – За тепло. За вопрос.
Он уже не казался таким хрупким и замёрзшим. Он будто бы расправлял крылья, чтобы взлететь в снежные небеса огненной птицей. И при мысли об этом у Алекса засосало под ложечкой, как на американских горках. Он взмыл бы ввысь вместе с ним, не раздумывая. Вот только его никто не приглашал.
- Уже уходишь? – буднично поинтересовался он, прикрывая глаза. Лампа перед ним начала двоится.
- Не знаю, - пожал плечами Мерлин. – Это зависит от тебя.
Как, чёрт побери? едва ни спросил Алекс, но передумал. Он уже не знал, чего ожидать. Его знобило, наверное, в слякотном Лондоне он подхватил грипп, а теперь, сам того не подозревая, поджаривался на малом огне.
Ужасное чувство мучило его. Такое испытываешь, забывая нужное слово, а оно крутится, крутится, как заведённое, в голове, вот-вот готовое сорваться с языка, но… Ничего не происходит. Только оказываешься на шаг ближе к бреду.
- Эй, - тихо прошептали у него над ухом, и Алекс подскочил в кресле, понимая, что задремал.
Поза фокусника не изменилась, он просто накренился влево, упираясь коленом в сиденье. Они оказались так близко, что Алекс видел его, будто под увеличительным стеклом. В тёмной синеве глаз сверкали золотые крошки, которые притягивали, как магнитом. Хотелось дотянуться до них, зачерпнуть полную горсть и ощутить жар угольков из очень древнего, очень давнего костра, который до сих пор продолжал гореть. Парнишка моргнул – как в замедленной съёмке, - и волшебство ушло. Точнее, отступило на шаг назад, но не исчезло без следа. Осталось в чуть насмешливом изгибе его губ, который Алекс вдруг различил с будоражащей ясностью, которая удивительным образом граничила с осознанием собственной власти и собственной слабости. Когда-то он мог подчинить себе эти губы, смять их, прикусить, попробовать на вкус, наверное, сможет и теперь. Мысль рвалась к исполнению, но тело застыло, сопротивляясь и веля образумиться.
Так случается, рассеянно подумал Алекс в пылу сражения с собой, ты встречаешь человека, приводишь его домой, и, кажется, будто время бежит слишком быстро, события развиваются чересчур стремительно и в неподходящем направлении. Но как бы ты ни пытался, как бы ни старался, ощутить, поймать за хвост неправильность происходящего никак не выходит. Потому что её нет. Нет ни единого изъяна в этой кухне на двоих, в этой кружке с шоколадными разводами на стенках, в самом присутствии незнакомого человека. Потому что он уже не чужой, он уже родной, и не важно, когда он успел отвоевать себе место в его сердце.
Алекс хотел бы коснуться его острой скулы, впалой щеки, тонкой руки, но вместо этого откинулся в кресле и закрыл глаза, впервые, кажется, чувствуя, что больше никуда не нужно идти, никого искать. Не нужно терпеть посиделки у Барни ради того, чтобы ощутить людей рядом. Не нужно думать об этом. А можно просто сидеть бок о бок и ощущать надёжное, всеобъемлющее присутствие.
- Ты и вправду фокусник? – спросил он вдруг сонно. Возникла острая необходимость знать.
- Да, - раздался негромкий ответ. – Тебе так не кажется?
- Мне так не кажется, - улыбнулся Алекс, скрестив пальцы на удачу.
- Есть другие предложения?
- Я думаю, что ты не фокусник. Ты – волшебник, - задумчиво протянул Алекс, по крупицам собирая остатки шоколадного духа. Будет ли отныне Рождество для него пахнуть какао и молоком?
- Почему?
Вопрос прозвучал до странности резко, и вовсе не каждому удалось бы расслышать в нём намёк на надежду. Когда они так близко подобрались к тонкой режущей кромке, отступать было поздно. Сейчас, подумал Мерлин и вздохнул. Столько лет, столько лет прошло, и теперь уже почти жалко того предвкушения, которое испытываешь за миг до встречи, ожидаемой веками. И сразу же, без предупреждения обрушивается целый град вопросов, ответы-ключи к которым найти очень сложно. Станет ли всё по-прежнему? Возможно ли это? Нужно ли? В одном Мерлин был уверен: что бы ни произошло, их пути всегда будут следовать в одном направлении. Даже если каждый пойдёт своей дорогой.
Главное, ничего не испортить. Сказать нужное, подходящее, верное. Обнаружить себя, открыть себя заново – самому. Именно этого требовалось от Артура: вспомнить без всякой помощи со стороны. Довериться интуиции, шестому чувству, любому порыву…
- Мне откуда знать? – поёрзал Алекс, устраиваясь поудобнее. – В конце концов, это всего лишь предположение. А, может, из-за Рождества. В такие дни невольно ждёшь чуда.
Всего лишь предположение, сказал самому себе Мерлин, чтобы не позволить разочарованию одержать верх. Не время было сдаваться, пусть в груди и горело, как будто одна из искр пламени забралась под кожу и теперь мучила его неопределённостью. Кажется, миру не суждено ещё было впасть в ярость и забвение, ему выпала возможность провести несколько мирных лет в преддверии новой даты, то ли предсказанной, то ли придуманной…
Мир покачивался в колыбели, благоговейный и томный. Конгломерат людских судеб, страхов и радостей. И в этой мешанине душ одна сияла ярче прочих, готовая разгореться костром до небес, стоит только подбросить правильного хворосту.
Слушая спокойное дыхание Алекса, Мерлин несколько долгих, тягучих минут с лаской глядел на светлые, почти серебристые в свете заоконного фонаря пряди волос, прежде чем подняться из кресла. Этот парень, он слишком сильно напомнил ему Артура, чтобы не быть им. Не чертами лица, ведь Мерлин почти не помнил его, а чем-то неуловимым, даже во сне придававшим ему благородный вид короля Альбиона. И, конечно, улыбкой, незаметной на первый взгляд, спрятанной в уголках губ. Эти губы маг целовал не единожды, он знал, какими они будут, и каждый миг мог убедиться в том, что прав, склонившись над спящим и легко прикоснувшись… Или же нет. Пока – нет.
Возможно, незнакомец и был Артуром когда-то, но стать им вновь ему лишь предстояло. А это означало лишь одно – новый этап в ожидании.
- Сладких снов, Артур.
Окончание в комментариях
@темы: Фанфикшн, Merlin BBC
-
-
11.12.2010 в 06:51Мерлин стоял по колено в озере, когда пошёл дождь, и стало уже всё равно, вымок ли ты до нитки или же тебе удалось сохранить сухим хотя бы крошечный клочок ткани на теле. Маг продрог до костей, но был по-своему благодарен холоду – тот приглушал окружающий мир. Хотя, на этом берегу, плавно уходившем в воду, и так всегда было тихо. И очень спокойно. Всё вокруг казалось стеклянным, застывшим и отчаянно ярким: лесная зелень, мокрая трава и песок. И очень тяжёлым от дождевой влаги. Капли звонко щёлкали по листве и застревали в кустарнике. А маг всё ещё стоял в воде, которая, казалось, поднималась выше, обнимая его за лодыжки и приглашающе увлекая за собой невидимыми течениями.
- Мерлин, - шептали тонкие полосы водорослей, мелкая рябь на поверхности, галька. – Мерлин.
Но маг только покачал головой и побрёл к пологому берегу. Поёживаясь от холода, который стал только пронзительнее, стоило Мерлину выбраться на серые камни, он углубился в редкий лес, собирая хворост и ветки, выбирая каждую с особой тщательностью. Большая часть уже успела впитать дождевую влагу, но попадались порой и сухие, что славно трещали под ногой. Набрав, как ему показалось, достаточно, он вернулся к озеру, серебристым зеркалом отражавшему бледное небо, и сложил свой последний костёр, последний хоть сколько-нибудь значимый, ведь все прочие стали лишь подручным средством, необходимым для приготовления пищи и обогрева. Этот же оставался особенным, знаковым, почти ритуальным. Дерево загорелось при первой попытке, несмотря на сырость. Магия не знала ограничений, по крайней мере, в том, что касалось костров. И пламя сияло, а Мерлин стоял рядом с ним, устремив взгляд в бесконечную даль незримого Авалона. И сыпали, сыпали во все стороны огненные птицы, искры садились на кожу, будто бы лётние медоносные пчёлы, жаля и тотчас же умирая.
Спустя некоторое время он присел на подсушенную теплом землю и вытянул ноги к костру, как делал Артур. Мерлин улыбнулся, вспомнил, что принц никогда не боялся огня так, как все прочие из его окружения, подчас самые отчаянные храбрецы Камелота. Артур садился к костру близко-близко, пытаясь разглядеть что-то в пылающих глубинах, грел руки, едва не касаясь острых пик пламени, манившего к себе, как всё таинственное, непознанное, неясное. Как и сам Мерлин. Может быть, его магия казалась Артуру костром? Об этом он не успел спросить. И, кажется, о многом другом.
Пламя потрескивало из-за влажного дерева, а маг только и делал, что подбрасывал ещё, намереваясь просидеть на берегу до утра в ожидании, не зная толком, на что надеется. Врата Авалона открылись не для него, забрали только Артура, но Мерлин ещё несколько кратких мгновений мог видеть его бледное лицо и светлые волосы, не тронутые сединой. Ладья уходила всё дальше и дальше, пока Мерлину не стало казаться, что она превратилась в тонкую полосу и слилась с горизонтом. Он попытался забраться повыше, едва не поскользнулся на камнях, но так ничего и не разглядел. А, может быть, мешали слёзы, выступившие на глазах в самый неподходящий момент.
От костра теперь веяло таким жаром, что одежда и обувь у него высохли почти мгновенно, а пряжки на сапогах раскалились, и он едва не обжёг пальцы.
- Сладких снов, - прошептал Мерлин, сворачиваясь клубком у горячих поленьев. – Артур.
Тишина озера не ответила ему, но пламя лизнуло рукав, не подпалив его, и застыло, замерло колючим вересковым кустом, стоило лишь магу подумать об этом. Осталось навеки на том берегу, как луч путеводного маяка, согревая воздух, словно камни в жаровне. И путникам, оказавшимся вдали от дома, порой случалось набрести на этот живительный свет, который при приближении любого человека вновь становился костром, пускай и за миг до этого казался всего лишь кустом.
Когда Алекс проснулся, окна уже светились белым. Соседнее кресло пустовало, и он был уверен, что дом пустовал тоже. Он снова был один, а рамки для фотографий отличались особенной пустотой.
Снег, всю неделю властвовавший над Лондоном, перестал идти, но на тротуаре не обнаружилось следов. И не осталось никакой возможности определить, когда фокусник покинул его жилище. Алекс постоял немного у окна, задумчиво наблюдая за тем, как от коротких тёплых выдохов запотевает стекло, а после скользнул взглядом по циферблату будильника, стоявшего на подоконнике. Его стрелки замерли на пяти минутах первого, как и стрелки наручных часов и даже крохотные электронные цифры на экране мобильного.
- Волшебник, - повторил Алекс, улыбнувшись.
Сомнения оставили его, уверенность безо всяких причин крепла. И хотя Алекс даже не мог понять, в чём конкретно он уверен, ему нравился этот переход.
Он попытался представить себе хрупкую долговязую фигурку, одиноко бредущую по утренним улицам спящего ещё города, но не ощутил ни страха, ни грусти. Он так и не
узнал его, своёго любимого придворного мага, так и не понял значимости их встречи.
Всё, что он теперь мог – это думать о фокуснике, думать всеми силами своей души.
Мерлин шёл медленно, проваливаясь в сугробы и скользя там, где обнажался лёд. Он не ждал, что его остановят или окликнут. Мир не рухнул в пропасть, не развалился на куски. Столь же цельный и прямолинейный, он продолжал существовать. Вот почему маг шёл прочь. Люди пока не нуждались ни в герое, ни в его верном спутнике.
Но Мерлин знал наверняка, что обязательно вернётся. И поведёт за собой Артура.
В конце концов, человечество само объявило новую роковую дату. Определило последний рубеж. Год 2012. Ждать оставалось недолго.
8 декабря 2010
-
-
11.12.2010 в 11:10После истории немного грустно, но это светлая грусть. Хотелось бы для мальчиков самого хорошего, чтобы они действительно были вместе несмотря ни на что ♥
Фокусник-Мерлин тронул до глубины души, почти до слез.
Очень надеюсь, что этот фик не будет вашей единственной работой по Мерлину
-
-
11.12.2010 в 12:17Благодарю за то, что прочли!! Я тоже почувствовала светлую грусть, когда поставила финальную точку. Сама легенда грустна, я даже не представляю, что получилось бы в случае сериальных Мерлина и Артура. Ведь я совсем не хочу видеть смерть принца/короля от рук Мордреда. Про фокусника - я подумала, что для Мерлина это было бы идеальным "местом работы"=)) Кстати, этот фик - не единственные. Есть ещё прошлогодние "О чём молчат платки" и "Семь шагов до кровати принца", если заинтересуют, буду очень рада=)) Они здесь, на дневнике, с тегом Merlin BBC.
-
-
11.12.2010 в 12:35Да, легенда очень грустная... Но в ней можно найти лазейку для мальчиков - ведь они же встретятся снова (а сериал, скорее всего, закончат на этапе Артур-король).
Фокусник - действительно идеально. Можно ненадолго побыть собой, и никто не будет бояться - потому что будут думать, что это всего лишь фокусы))
Они здесь, на дневнике, с тегом Merlin BBC.
Ооо! Спасибо большое! ♥
-
-
11.12.2010 в 16:35Но в ней можно найти лазейку для мальчиков - ведь они же встретятся
Да! Вот поэтому для меня в этой грусти есть и надежда, и немаленькая=)
Идея про фокусника пришла после просмотра какой-то передачи на МTV, про фокусника Криса Энджела. И тогда я, как это обычно случается, и подумала: а что, если?..=)
Спасибо вам! Приятного прочтения!
-
-
14.12.2010 в 23:28Действительно, настоящий рождественский подарок получился.
-
-
15.12.2010 в 18:51Спасибо большое за то, что прочла!
Такое ощущение волшебной и правильной сказки осталось.
Я на это очень надеялась=) Хорошо, что сбылось.
Пусть это звучит слишком пафосно, но щемящая нежность - это первое, что приходит на ум.
Я и сама этим грешу=)) Но щемящая нежность вызывает у меня только положительные эмоции!
-
-
16.12.2010 в 22:19Ты и сама настоящая волшебница слова)) Но, ты ведь в курсе?
-
-
17.12.2010 в 18:25Ты и сама настоящая волшебница слова)) Но, ты ведь в курсе?
Всегда безумно приятно слышать такое=)) Большущее спасибо!!
-
-
20.12.2010 в 20:36-
-
21.12.2010 в 20:06-
-
08.01.2011 в 00:30-
-
08.01.2011 в 08:51Никогда не поздно!=)) И спасибо за то, что прочла, для меня это лучший подарок на все времена=)) И, к тому же, ведь Рождество и вправду! И пускай не 25го, пусть наше, это даже лучше=) Я также рада, что удалось написать без пафоса=) Я пафос не люблю, но он меня всё равно настигает, так что я всеми силами стараюсь от него избавляться. Иногда даже получается=) Мерлином я вообще горжусь. Тут ведь вообще замкнутый круг: во-первых, сам он Алексу/Артуру ничего рассказать не может, Алекс должен сам его узнать, во-вторых, Артур может обо всём узнать, только когда мир будет на грани. В общем, как ни крути, всё дело здесь в приоритетах=)) И, несмотря ни на что, я всё-таки за любовь, чем за спасение=)
-
-
26.01.2011 в 21:06На мягкость одеяла и подушки.
И, наполняя кофе литр кружки
Сниму привычно с мыслей тормоза...
(c) shana elf
«Улица неожиданно запетляла, будто хлебнула виски, надкусанные временем плиты тротуара сменились ровно уложенным камнем, и, пробежав под низкой аркой, Алекс вдруг оказался почти в самом центре сонного города, который через час-другой вновь встрепенулся бы, почувствовав пряный ветер ночной жизни. Но пока что под дождём и снегом он казался разленившимся, апатичным, меланхоличным. Слякотным. Продрогшим до костей. Без меры равнодушным» - ммм *наслаждаюсь насыщенным образами стилем*. Сегодня погода решила порадовать: выпал пушистый-пушистый снег, но к вечеру белое покрывало превратилось в пепельную жижу. А за окном – темно. Наверное, все зимние ночи похожи…?
«Глинтвейн, наверняка, стал самым популярным напитком этого вечера.» - сей напиток был распробован мною не так давно в одном из кафе возле университета. Очень согревающе
«Я фокусник» - ага! Алекс – это Артур, а фокусник – Мерлин, да? Хотя возможно это уловка: фокусник-маг – распространенная ассоциация *хмурится*.
«Птицы падали в лужи дождевой воды и гасли, стремительно умирали, отражаясь яркими вспышками в глазах юноши…» - недавно на девиантарте набрел на галерею художника, который создает из воды птицы и не только. Вот
«Тёплый воздух нагнал Алекса со спины и обернулся вокруг него пушистым шерстяным шарфом. Ощущение показалось настолько реальным, что он невольно коснулся ворота куртки, почти готовый наткнуться на замысловатые переплетения колких нитей, но вместо этого почувствовал лишь прохладу кожи и цепкий металл молнии. Ничего необычного.» - Грустно как-то… Сто пудово это был Мерлин. Точнее его любовь, длящаяся сквозь века, оберегающая и дарящая… Пусть даже дар – это мгновение комфорта среди серых улиц дождливого Лондона. Ничего необычного – это уравновешающее словосочитание, сопоставляющее мир грез и реальность – хождение на грани. Буд-то ощущение, когда кажется, что все, что тебе нужно – на расстоянии вытянутой руки. Но стоит ее только протянуть, как желанное оказывается за ефемерной стеной невозможности. Больно…?
«Алекс бездумно сложил руки в фигуру птицы и пошевелил пальцами, краем глаза следя за тенью на стене. В детстве он часто развлекал себя этим. А ещё усиленно, до ломоты в ладонях, жёг спички.» - Стремление человека хоть как-то изменять мир вокруг себя: либо подчинять бесформенную тень, в ущерб свету, ведь фигура, созданная руками, заберет часть света на себя, либо до одури жечь спички, наблюдая за скоротечными яркими вспышками, разрывающими тень.. Хоть на секунду, но вносящие изменение в привычную темную тяжесть вокруг. По сути маленькое, ничего не значащее дело, ведь что изменит сотканная из тени птица…? Восприятие. А восприятие, как говорят, создает мир….
«На грани нового даже у закоренелых скептиков возникло подозрение касательно завтрашнего дня. Но в мире был и оставался тот, кто возлагал надежды на забытые легенды, на заброшенные земли, на разрушенные замки.» - по легенде Мерлина усыпила Хозяйка озера, а Артур тоже дремлет где-то, чтобы прийти в нужный час…
«За тысячу лет он так и не освоил ясновидения.» - вот на этом предложении у меня случился конфуз: столкновение стереотипов. С одной стороны Мерлин, окруженный ореолом мудрости, могущественный колдун, с другой – цыганка Аза с ближайшего объявления в метро/газете/ТВ, клятвенно заявляющая о своей потомственной силе в пятом колене четвертого бедра седьмого шейного позвонка; обвешанная амулетами и цветными тряпками с потертой колодой Таро в руках…. А теперь разрыв мозга: практикующий ясновиденье Мерлин – это *включаю воображение* Бородатый старик, пронизывающий холодною мудростью-бесконечностью взгляд , одет в множество цветных тканей, обвешан бусами-амулетами. На фоне обязательно должна быть свеча или стол с не менее устрашающим непонятностью своего назначения предметами. И – бинго, номер телефона и прочая контактная информация с описанием услуг и цен на них….. *никого не хотел обидеть сим ироническим высказыванием, тем более представительниц шувани. Просто вот что случается, когда происходит конфликт стереотипов*
«Он никогда прежде не оставался дома на праздник – причаливал у знакомых – или сомнительных знакомых, таких как Барни. Выпивал. Смотрел, как крутятся на еловых лапах блестящие игрушки, похожие на диско-шары. И засыпал крепко, будто бездомный в самую холодную ночь в году.» - Вот такое оно… одиночество. Когда пустоту внутри не заменить ни чем, но компания малознакомых личностей – жалкое подобие общности – нужнейшая анестезия, ведь остаться в одиночестве – отдаться на растерзание звенящей тишине как снаружи, так и внутри….
«- Друзья перевелись, - фыркнул Алекс. – Такое случается.» - небрежный тон, с каким, как мне кажется, были сказаны сии слова – показатель того, что человек не заморачивается/грустит/переживает за утраченными ценностями, в первую очередь потому, что ценностью они как раз для него и не были… Не похожи они на то, что так отчаянно ищет его душа, точнее на того .
«А можно просто сидеть бок о бок и ощущать надёжное, всеобъемлющее присутствие.» - and they lived happily ever after…?
«Кажется, миру не суждено ещё было впасть в ярость и забвение, ему выпала возможность провести несколько мирных лет в преддверии новой даты, то ли предсказанной, то ли придуманной…
Мир покачивался в колыбели, благоговейный и томный. Конгломерат людских судеб, страхов и радостей. И в этой мешанине душ одна сияла ярче прочих, готовая разгореться костром до небес, стоит только подбросить правильного хворосту.» - гоп стоп. Мерлин – орудие апокалипсиса?..
«Мерлин шёл медленно, проваливаясь в сугробы и скользя там, где обнажался лёд. Он не ждал, что его остановят или окликнут. Мир не рухнул в пропасть, не развалился на куски. Столь же цельный и прямолинейный, он продолжал существовать. Вот почему маг шёл прочь. Люди пока не нуждались ни в герое, ни в его верном спутнике.
Но Мерлин знал наверняка, что обязательно вернётся. И поведёт за собой Артура.
В конце концов, человечество само объявило новую роковую дату. Определило последний рубеж. Год 2012. Ждать оставалось недолго.»….. Фатально… И сильно. Потому что это вроде бы не хеппи энд, но такая сильная надежда, даже скорее знание, что они обязательно встретятся. Знание, рожденное холодным расчетом и веками тоски за любимым человеком… Эта надежда – грань, когда знание превращается в силу. Грань, которую иногда именуют волшебством….
З.Ы. Пардон за много буков. Не удержался.
З.Ы.Ы. Пардон за сумбур и хаотические ассоциативные цепочки.
З.Ы.Ы.Ы. Пардон за то, что не получилось скомпоновать это в удобросвояемый отзыв.
З.Ы.Ы.Ы.Ы. Спасибо… За то, что сейчас сижу с комком в горле, кутаюсь в тень от низко светящей настольной лампы, и подобно огненным птицам, перед глазами проносятся воспоминания, затронутые этой историей. За то, что эти воспоминания заставляют чувствовать…. Кто-то из древних считал, что мир познается через воспоминания (да, это моя подготовка к философии вылазит боком)… И почему-то Миллениум мне напомнил по ощущениям твои ангст фики по СПН… И за это – большое спасибо… Удивительно, как тяжелый по своей сути ангст вместо того, чтобы давить, обнадеживает…. Очень так обнадеживает, что какой бы пустой, черно-белой жизнь не была, есть то, ради чего стоит жить. Есть те, ради кого стоит жить. И есть то, что делает эту жизнь возможной…
-
-
27.01.2011 в 07:26Я всё ещё под впечатлением от отзыва с (!) иллюстрациями! Спасибо! Постараюсь ответить на вопросы и прокомментировать всё сказанное. Но начну с конца (вот прихотливая логика!=)) Меня заинтересовало то, что этот фик напомнил тебе мои давние работы по СПН. Ангст всегда был моим любимым жанром, он такой неоднозначный в плане хорошего и плохого конца. И я рада, конечно, что этот фик дарит надежду, а не загоняет в угол своими рассуждениями. На самом деле сложно сказать, будет ли 2012 последним годом или нет, мне сложно в это верить, но в этом рассказе чувствуется разумный эгоизм Мерлина, на который он имеет право после стольких лет ожидания. Конечно, Мерлин - не орудие Апокалипсиса!=) Он просто ещё одно звено в цепочке, точнее, в замкнутом круге. Ведь по легенде Артур пробудится в тот час, когда Британия окажется в смертельной опасности, которой, согласно многим источникам, и станет конец света. Если брать во внимание причинно-следственную связь, то тут всё закономерно - наступает конец света - пробуждается Артур. А если взглянуть на это со стороны отношений и самого Мерлина, получается, что для него эта связь нарушена. Она как бы преобразовывается в "пробудится Артур - а там хоть конец света"=) Но то, что эти события неразрывно связаны, безусловно. Просто тут ещё и мораль вступает в дело. Но, честно скажу, я - за них, за Артура с Мерлином, "и пусть весь мир подождёт"=)) Прости мои запутанные псевдофилософские рассуждения=)))
наслаждаюсь насыщенным образами стилем*
ну, от этого стиля мне не убежать=)) хотя я уж стараюсь смирять себя, а то получается буйство какое-то. С другой стороны, вспоминая те же фики по СПН, я понимаю, что тогда себя не контролировала, писала всё, что в голову придёт, ломала, смешивала, экспериментировала... Куда-то всё подевалось. А времени-то прошло - всего ничего. Слишком быстро.
Но я рада, что тебе нравится!
Насчёт погоды - у меня тут вообще странное творится. Уже недели две, наверное, температура ниже двадцати градусов, но при этом каждый день как по заказу идёт и идёт снег=) Я ужасно не люблю холод, но снег меня покоряет. Так что я жду потепления и надеюсь, что наше белое покрывало в жиду превратится ещё не скоро. скажем, по весне - идеально было бы=)
сей напиток был распробован мною не так давно в одном из кафе возле университета. Очень согревающе
Я очень люблю глинтвейн, и на белом, и на красном вине. Перед новым годом один наш инициативный преподаватель устроил нам распитие глинтвейна=)) Такой милаха, сам сварил, принёс, стаканчиками обеспечил. Так что мне тоже захотелось освоить рецепт. Но пока я наслаждаюсь этим истинно зимним напитком, как и ты, в кафе.
Хотя возможно это уловка: фокусник-маг – распространенная ассоциация *хмурится*.
Да, ассоциация распространённая, поэтому я её и взяла=)) Так что не хмурься, нет тут никакой уловки, всё по-честному=) Вообще, мысль о Мерлине-фокуснике родилась в ходе случайного просмотра одной передачи по MTV про мага Криса Энджела. Расскажу небольшую историю по этому поводу=) читать дальше
едавно на девиантарте набрел на галерею художника, который создает из воды птицы и не только.
Птица из воды чудесна! Очень впечатляет.
Признаюсь, мне очень нравится этот момент с птицами, спичкам и огнём в целом. Для меня в этом фике огонь и холод стали основополагающими символами. Конечно, они довольно-таки очевидны - холод - одиночество, огонь - любовь, возвращение, обретение, изменения, но истинное удовольствие доставляли мне эти описания огня, особенно, во флэшбеке, когда из костра волей Мерлина вырвалась гигантская огненная птица. А жечь спички - это как прожигать жизнь, в глубине души понимая, что, возможно, есть нечто большее, стоит только приглядеться. Но не всем удаётся. И не у всех есть свой Мерлин, чтобы указать на это=) Но Артуру-Алексу беспокоиться не о чём. Когда-нибудь они обязательно встретятся, и он вспомнит.
о легенде Мерлина усыпила Хозяйка озера, а Артур тоже дремлет где-то, чтобы прийти в нужный час…
Ну, легенду я исказила=)) Артура спать уложила, а Мерлина заставила шататься по белу свету=))
вот на этом предложении у меня случился конфуз: столкновение стереотипов.
Знаешь, я, наверное, именно поэтому лишила его способности к ясновидению. Во-первых, не хотела приравнивать ко всем псевдоэкстрасенсам, которых сейчас развелось очень много. А, во-вторых, сыграло свою роль внутреннее нежелание самого Мерлина видеть, знать, что будет. Ведь несмотря на весь его оправданный эгоизм, он всё же не может не думать о том, что произойдёт, случись всё так, как и описано в легенде. Конечно, он получит назад своего Артура, но ведь человечество окажется на грани гибели. Вряд ли он хотел бы видеть это, вот почему он бессознательно отказывается от ясновидения и просто идёт вперёд по своей долгой, долгой жизни. Ставит психологический барьер.
На самом деле я не хотела так явно подчёркивать одиночество Алекса, потому что мне казалось, что таким образом я пытаюсь давить на жалость. Поэтому окружила его случайными и ненужными ему людьми, тем самым, кажется, только усугубив ситуацию=)) Но пока я ещё не знаю иного способа показать эту пустоту и этот поиск, который не даёт покоя Артуру-Алексу. Эх, видно я ещё мала (c)=))) Нужно избавляться от стереотипного мышления.
Но эта фраза - "И засыпал крепко, будто бездомный в самую холодную ночь в году" - мне всё равно нравится. Правда, она так тонко граничит со смертью, что даже страшновато. Ведь, замерзая, люди засыпают и уже никогда не просыпаются. Тут можно проследить и параллель с легендой (Артур спит на острове) и с физиологией - ну, как я и сказала про холод. Всё, полез художественный анализ=)) У тебя - философия, у меня - художественный анализ, у каждого своё больное место=))
Про хэппи-энд. Мне на сообществе в комменатриях написали - а где обещанная рождественская сказка? Где "жили они долго и счастливо (как ты сказал=))"? На самом деле, он есть. Ну, да, скрытый под многими слоями. Да пусть хоть весь мир рухнет в пропасть, лишь бы эти двое были счастливы. Они будут!