Nice planet. We'll take it.
Я очень редко пишу здесь про аниме. Да и давно я его не смотрела. Но эта весна полна сюрпризов - приятных и не слишком. Настроение выдалось "анимешное". Хотелось бы составить рейтинг любимых японских мультсериалов, но об этом, пожалуй, позже, поскольку именно сейчас как раз нахожусь в процессе просмотра нового. А пока - трибьют моему любимому Стальному (или Цельнометаллическому) Алхимику.
Название: Долг платежом красен
Автор: Reno aka Reno89
Фан-дом: Fullmetal Alchemist: Brotherhood
Жанр: слэш, гет, драма
Рейтинг: R
Пейринг: Рой/Эд, Рой/Лиза
Дисклеймер: всё, что мне не принадлежит, мне не принадлежит, а всё, что мне принадлежит, принадлежит мне и только мне!
Саммари: пост-64, Мустанг всё-таки стал фюрером, Эд всё-таки отправился на Запад, но перед этим навестил Роя в столице. Встреча людей с общим прошлым, которым есть, что сказать друг другу.
Предупреждение: много слов, мало действия. Возможный ООС персонажей. Рой, кажется, вышел более чувствительным, меланхоличным и разочарованным, чем он есть на самом деле.
Снимаю с себя всякую ответственность за достоверность названий напитков в столичном баре, и честно признаюсь, что только предполагаю, нежели утверждаю, что именно там пили Мустанг и Хьюз.
От автора: Fullmetal Alchemist – горячо любимое мной аниме, Fullmetal Alchemist: Brotherhood – усовершенствованная версия горячо любимого мной аниме. Результат налицо. Спасибо за внимание!
В столице случился переворот. Пыльное лето беспощадно свергло юную нежную весну и захватило власть. Вместо благодатной влаги первых дождей по идеально ровному асфальту улиц расползлась июньская жара, тени из пушистой дымки, отбрасываемой едва оперившимися кронами, превратились в бездонные колодцы с застойной водой. Солнце в зените острой пикой пронзало самых смелых, рискнувших покинуть прохладные жилища в столь ослепительный полдень, и страшно хотелось пить. В военной форме запросто можно было свариться заживо, а на летнюю экипировку армия Аместрис тратиться не привыкла, даже когда дело касалось высших чинов, изнывающих от духоты и обливающихся потом. В конце концов, такого жаркого лета столица ещё не знала. Нынешний правитель, господствовавший в самом сердце её, в белой крепости – тоже. Поэтому вынужден был утирать лоб платком и тихо ругаться сквозь стиснутые зубы, следуя коридорами власти.
- Как же, оказывается, непросто получить аудиенцию у фюрера, - нагнал Роя знакомый насмешливый голос, в котором теперь звучала ломкая хрипотца.
Мустанг замер. Секретарь и адъютант были отпущены, но в пустовавшей, как показалось фюреру, приёмной кто-то был. Незваный гость развалился в кресле у окна – самом мягком, положив ногу на ногу так, что у края штанины тонкой полоской блестела сталь.
- А ты как думал, - вздёрнул бровь Мустанг. – Если каждую такую фасолину будут впускать сюда, я…
Он замолчал, когда посетитель неспешно поднялся и шагнул к нему.
- А ты времени зря не терял, да, Стальной? – пробормотал Рой.
Окажись в комнате кто третий, уж он бы подтвердил: и фюрер, и светловолосый парень были почти одного роста. Разве что бывший государственный алхимик уступал Мустангу на полдюйма.
- А то! – усмехнулся Эдвард, протянув руку – без извечной перчатки, скрывающей протез.
Фюрер с готовностью пожал её, невольно отметив, насколько приятнее было касаться живой тёплой плоти, нежели равнодушного металла.
- Чем обязан такой чести, Стальной?
Губы Элрика тронула улыбка.
- Вот уже два года как я оставил службу, а вы, полковник, продолжаете звать меня Стальным.
- Вот уже два года как я не полковник, - заметил фюрер, повернув ручку двери.
Теперь, когда он стоял спиной, и Эдвард не мог видеть выражения его лица, ему вдруг показалось, что в этих словах прозвучала неожиданная грусть. Но – нет, не могло такого быть. Заветная мечта, нет, единственная заслуживающая внимания цель была достигнута. Рой Мустанг, огненный алхимик, встал во главе разбитой войнами, но ещё не побеждённой страны, которая с надеждой взглянула в глаза новому правителю. Отныне он мог распоряжаться её людьми и ресурсами по своему усмотрению, мог строить свою империю или демократию. Однако что, если... Как говорят, в жизни две беды: первая – никогда не осуществить своих мечтаний, вторая – осуществить их.
Эдвард нетерпеливо отмахнулся от досадных мыслей. В конце концов, он приехал в столицу вовсе не для того, чтобы нянчиться с полков… с фюрером. Для таких целей у главы государства была Лиза. И целый штаб верных людей в придачу.
- Кажется, для меня вы так и останетесь полковником, - задумчиво пробормотал Эд, следуя за Мустангом в его кабинет – просторную комнату, в которой почти ничего не изменилось со времён последнего фюрера – гомункула Кинга Бредли. Разве что стол и кресло с высокой спинкой стояли теперь у стены, а не у окна. В последний свой визит генерал Армстронг без экивоков выразила своё мнение насчёт неудачного расположения мебели в кабинете. Прежнее место у окна с лёгкостью просматривалось и простреливалось с любой из двух пограничных башен. Не поворачивайся спиной к врагу. Никогда.
- Как и ты для меня – Стальным, - хмыкнул Рой. – Не стану предлагать тебе устраиваться поудобнее, с этим ты и без меня отлично справишься. А теперь – выкладывай!
Эд плюхнулся на стул, сдувая со лба длинную светлую прядь. Почесал в затылке своей настоящей рукой – по какой-то причине Рой не мог перестать думать о ней.
- Оставьте свой приказной тон, полковник, - наконец, проговорил Эд. – Может, я просто соскучился по армейским порядкам.
Рой недоверчиво хмыкнул.
- Соскучился? На моей памяти ты армию на дух не переносил и никогда не упускал случая заявить об этом во всеуслышание.
Эвард рассеянно покивал, глядя в окно. Живые и настоящие пальцы обеих рук переплелись, и Рой заметил, как знакомо потемнел ноготь на указательном правой. Подобные отметины оставлял молоток, пролетевший мимо шляпки гвоздя. Проходя обучение в военном лагере, Мустанг не раз щеголял такими, пока не развил достаточную меткость. Помнится, Хьюз частенько посмеивался над ним, пока они чинили крышу барака или заделывали дыру в заборе, а после сам с громкими проклятьями нарезал круги, сунув в рот ушибленный палец. Тогда им казалось, что боли сильнее, чем от случайного ожога, ссадины или удара под дых быть не может. Но вскоре жизнь убедила их в обратном. Боль, что терзала душу и сердце после войны в Ишваре, боль, что разъедала после потери друга, во сто крат превосходила те нелепые царапины и подзатыльники, которые доставались им в годы обучения. Почему-то тогда никто не рассказывал, что ждёт их в будущем. И, пробегая милю под ледяным дождём и против ветра, они лишь смутно догадывались, что, возможно, к стихии когда-то присоединится и град пуль, и смертоносные огненные вспышки тяжёлой артиллерии, а дождь из ледяного станет тёплым, кровавым.
- Но если серьёзно, - задумавшийся Мустанг вздрогнул и перевёл взгляд на Эдварда, – я тут кое о чём вспомнил. Раз уж я приехал в столицу, стоит рассчитаться со старым долгом. Кто знает, когда мне ещё выпадет такая возможность.
Рой удивлённо приподнял бровь, когда бывший государственный алхимик встал и направился к его столу. В карманах брюк Эда отчётливо звякнула мелочь. Прежде монеты звенели так в металлической ладони, вспомнил Мустанг. Теперь же они ложились в настоящую мягкую руку почти что бесшумно, и, лишь соприкасаясь ребристыми краями, тихими голосами напоминали о себе.
- Ваши пятьсот двадцать центов, полковник, - протянул ему деньги Эд. – Ведь вам всё-таки удалось занять это кресло.
Монеты перекочевали из одной живой и тёплой ладони в другую, и с неожиданным раздражением Мустанг заметил, что снова думает про эту руку, думает постоянно. Как символ утраченного, казалось бы, безвозвратно, и чудом обретённого вновь. Тех, кто покинул этот мир, нельзя вернуть, что бы ты ни делал и чем бы ни был готов пожертвовать, даже собственной жизнью. А этому мальчишке удалось урвать у белого бога своё счастье. И переписать собственную судьбу.
Но дело было не только в руке. С неё всё началось, она служила весьма удобным предлогом к тому, чтобы не поднимать взгляд выше предплечья, рассматривая длинные пальцы и широкое запястье, и проступающие под кожей жилы. Стальной алхимик Эдвард Элрик повзрослел. Многое в нём изменилось – этот голос, этот рост. Он больше не был тем ребёнком, которого знал Рой, его детство стремительно подошло к концу. Мустанг понял это ещё в тот далёкий день, когда впервые почувствовал на себе колючий взгляд золотистых глаз, увидел решительное выражение лица и искалеченное тело в инвалидной коляске.
Но отчего-то – и Рой знал, отчего, но не позволил мысли занять господствующее положение, – гораздо сильнее его взволновало то, что Стальной больше не носил косу. Столь незначительная на первый взгляд перемена, которая, тем не менее, оказалась самой очевидной. Ведь прежде такое случалось, только если Ала не было рядом, а Эд ненавидел цепляться за волосы автобронёй. Но теперь, когда у него была здоровая рука, ничто, казалось бы, не должно было ему мешать. Просто сам он больше не видел в этом нужды, Рой знал наверняка. Знал, хотя и не было тому никаких подтверждений, знал, основываясь лишь на своих догадках. За годы знакомства с братьями Элриками он успел неплохо изучить своего непосредственного подчинённого, надеясь, что хотя бы часть этой схемы возможно будет применить для Стального, который «вот уже два года как не».
В такие моменты главное не поддаться и не выдать заурядную фразу, которая так нестерпимо жжёт язык: "А помнишь?..", - надёжный и быстрый способ убедиться в своей правоте, у которого есть один крупный недостаток - он с головой выдаёт всю степень неуверенности в настоящем. А неуверенным Рой ненавидел себя чувствовать.
Поэтому задал другой вопрос.
- Как тебе живётся без алхимии?
- Чертовски неудобно, - энергично ответил Эд, возвращаясь на прежнее место. – Брат, конечно, убил бы меня за то, что я сейчас скажу, но без алхимии я иногда чувствую себя гораздо хуже, чем с железякой вместо руки.
Он помолчал немного, не глядя на Мустанга, который внимательно наблюдал за ним и, казалось, чего-то ждал. Продолжения.
- Но ни одна сила в мире не заменит мне Ала.
Да, именно этого. Чертовски верно, Стальной.
- Ни одна сила в мире не сравнится с тем, что нам удалось вернуть. Поэтому, окажись я перед этим чёртовым белым богом ещё раз, я не изменил бы своего решения и без раздумий отдал бы всё, только бы Ал снова смог почувствовать тепло солнца на коже.
- Нелегко ему пришлось?
- Да уж, - усмехнулся Эд. – В первые недели он больше падал, чем ходил. Но он так радовался каждой шишке и каждому синяку, что, признаться, начал меня пугать.
Фюрер пожал плечами. Что это значит – вновь обрести своё тело? Минутная мука наверняка казалась мальчику лучшим подтверждением его существования.
- Альфонс ценит каждое прикосновение, пускай и болезненное, - заметил Рой. - И я уверен, что он благодарен даже за ссадины.
Эд нетерпеливо отмахнулся.
- Мне этого не понять. Но он выглядит таким счастливым. И постоянно делает всё сам, руками, даже алхимию забывает применять. Для него важна каждая заноза, которую он посадил, пока рубил дрова для бабушки Пинако, каждая мозоль на ладонях. Если бы только он мог поделиться со мной своей алхимией… Зачем ему такая сила, если он не собирается ею пользоваться?
- Это ирония судьбы, Стальной, - с улыбкой проговорил Мустанг. – Те из нас, кто так жадно жаждет чего-то, редко получают желаемое, в то время как тем, кому это и не нужно вовсе, всё будто само сваливается в руки.
- Тогда вся теория о законе равноценного обмена вылетает в трубу, - проворчал Эд.
- Жизнь строится не только на равноценном обмене. Иногда приходится отдавать гораздо больше, чем получаешь. Порой не нужно отдавать совсем. Сложнее всего разобраться и понять…
- Даже если я и отдал больше, чем нужно, я об этом не жалею, - горько усмехнулся Элрик.
Рой взглянул украдкой на перчатки, лежавшие на столе. С виду они казались самыми обычными, но стоило перевернуть их – и любой увидел бы вытравленные красным алхимические знаки и символы.
Стала бы для него потеря этого разрушительного пламени подлинной катастрофой? Наверное, нет. Теперь, когда он прошёл сквозь врата, получив возможность создавать, а не только разрушать, Мустанг допускал мысль о том, что мог бы отказаться от огненной алхимии. Смыть хотя бы часть крови со своих рук. Но управление страной требовало многого. В том числе и памяти о страшных ошибках прошлого. Вот и носил Огненный алхимик свой знак – как напоминание о содеянном, как клеймо, как Историю.
- Куда ты теперь, Стальной? – они снова потеряли нить разговора, так что пришлось искать новую.
Эд задумчиво покачал металлической ногой, слушая, как мелодично гудят подшипники. Помедлил с ответом, будто ждал чего-то. Чего-то другого, старого или нового, и, не дождавшись, попытался укрыться за показной бодростью.
- На Запад, в Крету. Мы с Алом взялись обойти весь свет, чтобы встретиться после и поделиться друг с другом полученными знаниями.
Вот любопытные мальчишки. Рой снова усмехнулся, подумав, что за этот час улыбался чаще, чем за последние два года.
- Не сидится вам на месте, - пробормотал он, немного завидуя этой неиссякаемой любознательности.
- Мир слишком большой, чтобы медлить, - заявил Эд и вскочил на ноги. – А теперь, раз уж я рассчитался с вами, полковник, мне нужно идти.
Жаркое утро уступало позиции не менее жаркому полдню. Наверное, в такую погоду автоброня становилась нестерпимо горячей, лениво подумалось фюреру. И как он справляется со своей ногой?
Рука, слава богу, у него теперь настоящая. Мустанг резко одёрнул себя и выпрямился в кресле.
- Что ж, рад был встрече с тобой, Стальной.
- И я, - кивнул Эд.
Пора было прощаться. Они пожали руки, когда вдруг взгляд Эдварда стал страшно озорным.
- И вот ещё…
- Ну?
- Сбрейте эти дурацкие усы, полковник.
- Какой я тебе полковник?! – взревел фюрер, но дверь за Элриком уже закрылась.
Мустанг слушал удаляющиеся шаги, когда внезапно вспомнил, что кое-кто, должно быть, уже давным-давно ждёт его. Нехорошо.
Следовало поспешить.
- Одну ногу сюда, другую – туда. Шагай, Ал, не ленись! – командовал Эд, пока они с братом заново учились ходить. Вернее ходить учился Ал, а Эд просто помогал – с небывалым усердием, так что у обоих едва пар из ушей не валил.
- Я стараюсь, братик, честное слово!
В военном госпитале все уже привыкли видеть эту неразлучную парочку золотоволосых ребят, удивительно похожих друг на друга. Сам же Эд едва успел осознать произошедшее. Едва успел привыкнуть к Алу. Живому, тёплому, настоящему.
Порой Эд просыпался ночью – донимали сны. В них родная рука вдруг испарялась без следа, оставив после себя гладкий обрубок плеча, такой знакомый и ненавистный. Он мог рассмотреть каждый шрам иссечённой плоти, всё они были тошнотворного тёмно-розового цвета, который он на дух не переносил. Автоброня отчего-то не желала возвращаться на место, с десяток шурупов впивалось в тело, но тщетно. Подобные сновидения всегда заканчивались одинаково – у Эда больше не было руки – ни живой, ни металлической, вместо неё оставалось пугающее ничто, которое разрасталось и, в конце концов, затягивало его в тёмный водоворот. Просыпался он в холодном поту.
Но не эти сны были самыми страшными, а те, в которых пропадал Ал – целиком или по частям. Он вдруг становился эфемерным, как дым или туман, пытался удержаться на ногах, но ноги плыли, как дрожащий воздух над раскалённым асфальтом, и всё его тело вдруг сжималось до крошечной точки, а точка истаивала на солнце. Эд мог лишь в беспомощном отчаянии наблюдать за этим. Алхимия оставила его, он больше никогда не смог бы применить её, даже во сне. Так сказал белый бог, так гласила истина.
Вот почему наяву Эд словно бы боялся упустить момент, когда его младшему брату вздумается исчезнуть, поэтому проводил с ним всё своё время, разумом понимая, что так вести себя глупо, но сердцем продолжая испытывать необъяснимую тоску. Как будто однажды рука Ала могла выскользнуть из его собственной, а он не в силах был бы ничего предпринять, чтобы всё исправить.
Кроме того, как оказалось, ему нравилось проявлять заботу. Когда рядом с тобой долгие годы находится громадный железный доспех – твой младший брат, невольно теряешь столь необходимое ощущение хрупкости человеческого тела. Эд никогда не забывал, что старший – он. Никогда не позволил бы себе забыть тот день, когда лишился ноги и руки, а Ал – тела, никогда не посмел бы отмахнуться от чувства вины за произошедшее, ни за что не снял бы с себя ответственность. Но с доспехом под боком сложно быть по-настоящему заботливым, в особенности, когда этот доспех выше тебя вдвое.
- Эдвард Элрик, ты совсем его замучаешь, - добродушно прогудел майор Армстронг, наблюдающий за ежедневным представлением с крошечной по сравнению с его массивным телом скамьи, которая грозилась вот-вот развалиться под внушительным весом мускулистого военного.
Эд только отмахнулся, однако всё же позволил брату отдохнуть минуту-другую лишь для того, чтобы после вновь помочь ему подняться и продолжить путь.
Он чувствовал каждое ребро Ала, каждую косточку в остром плече и бедре, упиравшемся ему в бок, и молча думал о том, может ли человек быть настолько худым и при этом оставаться живым и здоровым? Из их общей жизни выпали годы взросления Альфонса, они были утрачены безвозвратно, и как он рос там, у врат, Эду было неизвестно, но, впервые ощутив его тело рядом со своим, он ужаснулся – настолько субтильным и ломким оно ему показалось. Ни мышц, ни жил, всё вены спрятались под полупрозрачной кожей. Едва передвигая ноги, Ал вернулся в этот мир, и теперь ему необходимо было провести в больнице не одну неделю, чтобы восстановить хотя бы половину положенного веса. И хотя Эд мог получить выписку хоть сегодня – раненую руку успешно залатали и перевязали, так что заживление шло полным ходом, - он не мог бросить Ала одного в этих белых равнодушных стенах. Кто стал бы водить его на прогулки? Эти милые медсестрички? Они ухаживали за тяжёлыми больными, а Ал, несмотря на своё состояние, был весьма многообещающим пациентом. Майор Армстронг? У него было полно своих дел.
Раны, раны, ссадины… Как много их выпало на долю Эда. И он рад был получать удары вместо брата, для которого опасность представляла лишь повреждённая печать. Но теперь Ала ничто не защищало от полного опасностей мира – только собственная кожа, как и любого другого человека. Поэтому Эд поклялся себе поставить его на ноги, и был рад данной клятве. Был рад просто касаться его – тёплого, живого и настоящего, завёрнутого в больничную хламиду, которая до сих пор была ему велика, так что приходилось дважды обхватывать его катастрофически тонкое тело поясом и завязывать концы двойным узлом. Руки у брата были под стать телу – тонкие, запястья казались невероятно хрупкими, длинные необрезанные ещё волосы закрывали худощавую спину с острыми лопатками. И было так легко, так радостно, несмотря на его пугающую худобу, поддерживать его, делать следующий шаг вместе с ним.
- Большая любовь между этими братьями, - смахнув слезинку, однажды громовым басом сообщил майор миниатюрной медсестре.
Та что-то пискнула в ответ и расплылась в улыбке. Несмотря на свой внушительный вид, Алекс Луи Армстронг выглядел растроганным всякий раз, когда видел этих двоих вместе.
А навещал он их часто. Почти так же часто, как и полковника. И не мог не заметить одну странность в поведении Эда.
Конечно, Стальной с утра до вечера был занят с братом – они вместе гуляли, вместе читали, вместе обедали. Вместе принимали посетителей. Но никогда – никогда! – Эд не спрашивал майора о самочувствии Роя Мустанга. Не интересовался тем, что творилось в двух шагах от него.
Они лежали в одной больнице, полковник – в Северном крыле, братья Элрики – в Южном, - но никогда не навещали друг друга, словно бы теперь, когда их миссия была выполнена, их больше ничто не держало вместе, чему, конечно, майор ни за что не поверил бы.
- Побывал сегодня у старых друзей в Северном крыле, - рапортовал Армстронг.
Даже если Стальной не спрашивал, он всё равно сообщал ему последние новости.
- Лиза почти поправилась. А на шее даже шрама не осталось. Разве что крошечный.
Старший Элрик поковырял ложкой в тарелке с кашей и покосился на стакан с молоком, явно сдерживаясь от стремительного удара, который мог бы отправить ненавистный напиток в нокаут.
- Скоро приедет младший лейтенант Хавок, его обязательно поставят на ноги.
Маленькая любопытная птичка вспрыгнула на карниз и заглянула в приоткрытое окно. Весенний ветер зашумел в листве, и малышку едва не сдуло с узкого подоконника.
- И как там полковник? – равнодушно осведомился Эд, наблюдая, как Ал с аппетитом уплетает второй пудинг, полученный от него.
Майор Армстронг улыбнулся в усы. Он ждал этого вопроса.
- Делает успехи. Усердно изучает историю Ишвара. Оказывается, у него поразительная память. Такими темпами он в самом скором времени займёт кресло фюрера.
Эд слушал рассеянно. Слепой фюрер во главе порядком потрёпанной Аместрис? Что ж, может быть, ему удастся привести в порядок дела этой страны, прошедшей через серьёзные испытания, привести в порядок умы – в армии, среди гражданских. Изменить что-то в лучшую сторону и прекратить, наконец, вести бессмысленные войны. Им всем требовалось время, чтобы прийти в себя – в том числе, и полковнику. Но он, видимо, не собирался останавливаться и переводить дух. Неудержимо шёл к своей цели, которую продолжал видеть, пускай и с насильно закрытыми глазами.
Эдвард вздохнул. Его терзали противоречивые чувства. Даже прислушавшись к себе, как следует, он не мог понять, скучает ли по полковнику, восхищается ли им, рассчитывает на него или же страшится той возможной пустоты в сердце, которая занимает место, предназначенное для Мустанга. Равнодушие всегда пугало его, чужеродное, противное его натуре, живой и горячей. Но ещё больше пугал его… страх неопределённости. То, как щекотало под ложечкой, стоило Армстронгу заговорить о полковнике, то, как волновалось где-то внутри. Полузабытое ощущение, оставшееся далеко позади, в полуразрушенном доме, в затенённой комнате. Страх – и в то же время не страх, но нечто столь же интенсивное и губительное.
Эд не навещал полковника и с неохотой слушал рассказы Армстронга, потому что никак не мог разобраться в себе, в своих мыслях, в своих тревогах, которых только прибавилось, когда напряжение битвы, наконец, отпустило.
- Братик! – кто-то настойчиво звал его назад в реальность, занавешенную дымкой размышлений. – Братик!
- Эдвард Элрик! – гаркнул майор, и Эд тут же очнулся.
- Я пойду прогуляюсь, братик, - обратился к нему Ал, решительно спустив костлявые ноги с кровати.
- Подожди, я тоже пойду, - всполошился Эд, готовый сорваться с места сью же секунду, но Ал остановил его.
- Я сам, - с неожиданным упрямством проговорил он и тут же ослепительно улыбнулся, смягчая резкость. – Пора мне уже становится на собственные ноги, а не утомлять тебя своей нерасторопностью.
- Но я-то не против, - улыбнулся в ответ Эд, однако уступил брату, который неуверенно шагнул к двери, вцепившись в костыли. – Ты справишься?
- Конечно! – воскликнул Ал, и столько было задору в этом ответе, что сомнения растаяли без следа.
Глухой стук резиновых нашлёпок на концах костылей стих в коридоре. Стальной и майор Армстронг остались в палате одни.
- Жаль отпускать его вот так? – проницательно осведомился военный, но Эд только фыркнул.
- Вовсе нет! Я же ему не нянька! Пусть привыкает сам.
Но сердце всё равно сжалось – пускай и на миг.
Взгляд голубых глаз майора вдруг стал невероятно пронзительным.
- Ты ведь никогда и мысли не допускал, что он не нуждается в тебе, Эдвард Элрик? – прозвучало это двусмысленно. Очевидно, Армстронг говорил об Але, но Эд совершенно точно знал ещё одного человека, которому подошла бы эта фраза.
В тени было ненамного прохладнее, чем на солнцепёке, но Чёрный Хаятэ уверенно направился в дремучие заросли, намереваясь исследовать их. Его ждали жуки и зелёные гусеницы, ещё не успевшие превратиться в бабочек, его ждал целый мир кусачих, прыгающих, жужжащих насекомых, которых можно было поймать и тут же выплюнуть, неистово тряся головой, – отчаянно защищаясь, некоторые разбрызгивали горький или жгучий сок, от которого всё во рту горело, и щипало язык.
Возможно, то, что фюрер Аместрис проводил час перед обедом, выгуливая чужого пса, могло бы показаться странным, но Рой сам попросил об этом Лизу, которая хоть и удивилась, но согласилась почти сразу же. В этом случае у неё появлялось свободное время, которое она могла провести в тире или на полигоне, отрабатывая меткую стрельбу.
Сам Рой подумал, было, что свой свободный час он наверняка провёл бы вне стен белой крепости, где-нибудь в городе, попивая виски в баре и глазея на хорошеньких девушек, но предпочёл промолчать, зная, каким тяжёлым взглядом может наградить его Хоукай – после такого не страшны ни контузии, ни случайно свалившиеся на голову кирпичи.
Иной задал бы вполне разумный вопрос: зачем же в таком случае брать на себя дополнительные обязанности по выгуливанию пса?
Всё дело было в том, что Рой порой чувствовал себя немного виноватым перед Лизой. Они часто ужинали в одном премилом ресторанчике, прогуливались по набережной и проводили вместе чуть больше времени, чем полагается начальнику и подчинённой. Но дальше совместных ужинов их отношения не заходили. Рой делал вид, что занимается неотложными государственными делами, которых в последнее время и вправду накопилось немало. Лиза тщательно следила за его безопасностью, стояла на страже его спокойствия и уверенности в себе, в общем, выполняла все свои обычные обязанности. Вот только ни спокойствием, ни уверенностью Мустанг почему-то больше не мог похвастаться. Он знал, что ему первым следует сделать следующий шаг. Телефонные звонки «вашего любимого флориста» утратили свою новизну и остроту. Лиза не любила ни цветы, ни конфеты, ей было достаточно самого присутствия Роя, возможности быть с ним рядом, помогать ему. Мустангу же подобное положение дел казалось неприемлемым. Он мучился размышлениями о том, что мог бы сделать для Лизы, чтобы не чувствовать себя таким беспомощным перед ней и её непоколебимой верностью. Прежде Рой никогда не думал, что может оказаться в столь неприятной ситуации. Ему не нужно было очаровывать своего адъютанта. Она любила его и ничего не требовала взамен. Рой просто хотел проявить заботу, но отчего-то это-то и оказалось самым сложным.
Ничего лучше, чем прогулки с Чёрным Хаятэ, Мустанг не придумал. Карие глаза Лизы чуть расширились от удивления, но она была и оставалась образцовым солдатом, способным справляться с любыми эмоциями, поэтому без лишних слов вручила ему поводок. На краткий миг они замерли, вглядываясь друг в друга в попытке понять больше, чем было сказано. Во взгляде Хоукай Рою чудилась усталость, он даже подумал о том, чтобы предложить ей небольшой отпуск – без него, вдали от него и от суеты столицы, но знал, что она ни за что не согласиться оставить его даже на неделю. Такое и прежде-то случалось лишь однажды, когда старшему лейтенанту, а ныне личному адъютанту фюрера, поручили важное секретное задание. Более веской причины, кроме смертельных ранений, не существовало.
Что Лиза разглядела в его глазах, Рой не знал. Но всеми силами души надеялся, что со дня чёрных зрачков на неё не смотрело равнодушие, в котором он не признался бы и под страхом пыток. Как можно испытывать отчуждение к человеку, которого судьба подарила тебе, отдала в добрые руки, о котором обязала заботиться?
Чёрный Хаятэ радостно тявкнул и бросился в самую гущу колючих кустов. Оттуда он выбрался, поскуливая, с полудюжиной колючек в нежном розовом носу.
- Ну, и что ты натворил? – с укоризной обратился к нему Мустанг. – Лиза же меня убьёт.
Пёс виновато потупился. Неимоверно хотелось чихнуть или прикрыть ноющий нос лапой, но хозяйки он боялся больше, чем репейных кустов, поэтому понимал, что из-за него у фюрера могут быть неприятности.
Он безропотно позволил Рою разобраться с колючками, лишь взглядом выражая всю глубину своих страданий, а Мустанг по-доброму посмеивался над псом и мягко журил, благодаря высшие силы за эту возможность хотя бы на время укрыться от преследовавших его размышлений. Отфыркавшись, Чёрный Хаятэ возобновил свою исследовательскую деятельность, а Рою ничего не оставалось, кроме как последовать за ним, подчиняясь силе его любознательности.
Мысли его между тем вернулись к утреннему визиту. Он вспомнил – ещё тогда, наткнувшись на Стального в приёмной, - почему он именно тот факт, что Эд больше не носил косы, взволновал его больше всего. На то были свои причины. К примеру, волосы у Эда, определённо, стали длиннее, отмечая каждый шаг на его пути к взрослению. Старший Элрик ни разу не подстригал их, с тех пор как они с братом сожгли свой дом в Ризенбурге. Они знали его историю, видели всё, что видел он. Волну цвета тёплого золота смиряла лишь коса или тонкий шнурок, но однажды Рой видел эти светлые волосы, не сдерживаемые ничем. Касался их беспрепятственно. И потерпел неудачу.
Теперь, когда рядом был лишь Чёрный Хаятэ, отмахнуться от этих воспоминаний оказалось не так легко, как утром.
И без того ветхий загородный дом Мустанга был разрушен, но в ту ночь неверный свет ламп дрожал в слепых окнах. Крепко связанный гомункул и покалеченный воин с Востока занимали всё внимание заговорщиков.
В темноте ночи хотелось сбежать от мучительных стонов раненой девушки, и Рой направился в заднюю комнату, надеясь, что сможет подумать там в одиночестве. В его отношении к армии, точнее, к её верхушке назревал серьёзный перелом. Не имея ещё надёжных доказательств, он, тем не менее, чувствовал, как быстро и неудержимо тает его уверенность в честности высших военных чинов. Он никогда не питал особого доверия к столичным генералам, но всё же неотступно следовало за ним ощущение, что привычный мир рушится, не подчиняясь больше своим же законам.
Свет двух ламп столкнулся и слился – оказывается, Рой опоздал. Комнату заняли до него – на ветхом стуле спал Стальной алхимик Эдвард Элрик. Спал, согнувшись в три погибели, упираясь тяжёлым чёрным ботинком в скрипучие доски пола. Спал, перевешиваясь через узкий подлокотник. Должно быть, Эд и сам не прочь был привести мысли в порядок, пока доктор занимался рукой Рен Фан, точнее, тем, что от неё осталось. Вот только усталость оказалась сильнее. Мальчишка ни за что не признался бы в том, что вымотался, Рой сомневался, что Стальной говорил об этом даже младшему брату, но теперь, в желтоватом свете лампы, спящим, лишённым своей обычной бравады Эдвард казался совсем уж ребёнком. Нет, не казался – он всегда был им, просто звание государственного алхимика и значительные достижения, невиданная дерзость и резкость суждений, наконец, история, вскормленная слухами и сплетнями касательно металлических руки и ноги, - всё это сплавлялось в призму, сквозь которую взрослые привыкли смотреть на старшего Элрика. И лишь немногим приходило в голову, что, в сущности, Эд был ожесточённым мальчишкой, который время от времени злился на весь мир, а иногда и засыпал вот так, сам того не заметив, перепоручая себя заботе невольных опекунов.
Повязка на его голове сбилась, собранные в хвост волосы растрепались. Рой замер, наблюдая за ним, а после шагнул к свободному стулу и сел.
Свет отразился от металлических пальцев, когда полковник поставил на пол рядом с собой принесённую лампу.
Интересно, хоть раз Стального спрашивали, тяжело ли таскать на себе автоброню? Рой был уверен: ни разу. Сам он не задавал этого вопроса по той простой причине, что заранее знал ответ. Знал, что Стальной не признается, что Альфонс Элрик промолчит, знал, что из-за массивной металлической конструкции Эд устаёт вдвое сильнее, знал, что броня – всего лишь заменитель, выполняющий функции недостающей части, но до живых ткани и мышц ему далеко. Металл холодный в дождь и мороз, горячий в зной, и очень редко совпадает по температуре с телом, поэтому никогда не позволяет забыть о себе, напоминает каждый миг – звуком ли, прикосновением.
Полковник Мустанг умудрился пройти войну без серьёзных ранений, но крики искалеченных товарищей преследовали его даже теперь, переплетаясь с криками Рен Фан. Он видел оторванные пальцы, руки и ноги. Видел зияющие дыры, сочащиеся чёрной кровью. Но почему-то самую острую боль ему причинял вид автоброни, печати страдания, такой чужеродной на теле человека. Глядя на неё, он чувствовал себя оглушённым, как после атаки тяжёлой артиллерии.
Доски пола предательски скрипнули. Рой поднял голову – и тут же встретился с настороженным взглядом золотисто-янтарных глаз. Их было всего двое в этой комнате, но теперь казалось, будто бы они одни во всём доме – на целые мили вокруг. Тишина, сменившая болезненные стоны, звенела, или же этот назойливый звук издавали тонкие раскалённые до бела пружины ламп?
Эд рассеянно провёл рукой по спутанным волосам и тут же зацепился автобронёй, поначалу даже не заметив этого. Он так и не отвёл взгляда, пристально наблюдая за полковником, как будто ждал насмешки или подвоха. Но Рой и не думал смеяться над ним, даже когда Стальной едва не вырвал себе клок волос. Металлическая рука безнадёжно запуталась в волосах, но Эвард Элрик не был бы самим собой, если бы стал просить помощи у полковника. Поэтому Мустанг сам предложил её – правда, без слов. Он молча распутал узел и высвободил броню, справедливо ожидая возмущения: такого явного вмешательство в свои дела Стальной не потерпел бы.
Но время шло, а возражений так и не последовало.
Светлые волосы рассыпались по плечам, укрытым красной тканью плаща.
В них был весь цвет лета, августовского зноя, когда солнце уже не такое безжалостное, а томное и ленивое в предвкушении осени. У Эда волосы были пшенично-золотистые, у Мустанга – чёрные, как смоль.
Гудрон неуловимо подтаивал на солнце.
- Вот принцесса, - несмотря на то, что сам вызвался помочь, проворчал Рой, пытаясь удержать ускользающие из-под пальцев пряди.
Это оказалось сложнее, чем он думал.
Эд что-то проворчал в ответ, но в притворном недовольстве слышалась изрядная доля благодарности. Автоброня безжалостно запутывала волосы, цеплялась металлом. Только Алу под силу было усмирить её и их – броню и волосы. Алу, а теперь ещё, кажется, и Рою. Или нет?
- Я не мастер плести косы, - признался Рой после второй неудачной попытки, готовый признать поражение, если провалится и третья.
- Всё равно, - отрывисто проговорил Эд, и полковник вдруг осознал, насколько тот был напряжён - как струна или палец, готовый вот-вот нажать на курок.
Зачем-то он позволил Мустангу прикоснуться к себе и своим волосам, но теперь уже едва не жалел об этом – полковник ощутил это со всей ясностью, чувствуя, как стремительно множатся вопросы «как?» и «почему?», и «с какой целью он устроил это представление?». Как будто он проходил какой-то тест, который не посмел бы провалить. Неловкие пальцы медленно сплетали пряди в некое подобие косы, и Мустанг старался, как мог.
Но мальчишка почему-то разозлился. Он никогда не отличался особым терпением. Или же Рой сам был виноват в том, что позволил себе заступить за границы дозволенного. Когда всё было готово, он не сдержался и положил руку на плечо, из живого и тёплого переходящее в холодное, металлическое под красной тканью. Только для того, чтобы воочию убедиться в своей правоте: союз живого и мёртвого был далёк от гармоничного, но Эд резко отстранился, и между ними возникла пустота.
- Чёрт, у вас руки из какого места растут? – грубовато осведомился он, ощупывая кое-как заплетённую косу. – Даже тут вы бесполезны, полковник.
Мустанг не успел парировать выпад, а стальные пальцы уже рванули волосы, распуская перевитые пряди. Вся «работа» пошла насмарку, подумал он за долю секунды до того, как почувствовал первые всполохи негодования. Несносный мальчишка издевался над ним! А он ещё додумался предложить этому нахалу помощь.
Эд вскочил и чуть ли не бегом направился к двери.
Вряд ли полковнику удалось бы заметить румянец, выступивший на скулах Стального. И вряд ли Рой мог бы предположить, что раздражение Эда было направлено вовсе не на неудачную работу полковника, а на то, что осторожные прикосновения вызывали в мальчишке чувства, от которых у него – вот чёрт, ну, что за нелепость! – начинали дрожать колени, а сердце стучало, как ненормальное. Такое случалось с ним, когда Уинри смотрела на него своим особенно долгим и пристальным взглядом, как будто хотела сказать что-то, но слова никак не находились. Тогда Эд чувствовал себя полным идиотом, не соображающим, что происходит. Вот и сейчас ему показалось, что, задержись он на миг дольше, и уже не в состоянии будет объяснить происходящего. А так – можно было притвориться и забыть, оттеснить мысль на задворки сознания и сделать вид, что ничего не произошло. Но ведь так оно и было, правда? Ничего не произошло?
Мустанг в одиночестве стоял посреди пустой комнаты, залитой светом двух ламп. Единственной мыслью, вернувшей его к реальности, было: «Рен Фан, наверное, уже очнулась».
Мальчишка сбежал.
Рой улыбнулся, чувствуя, как натягивается поводок. Теперь он, кажется, понимал это. Тогда – почему-то – нет. Тогда он привычно списал всё на вздорный характер, а этим утром, два года спустя, наткнулся на Стального в собственной приёмной. Именно столько времени понадобилось каждому из них, чтобы решиться на новую встречу, не только Эду, но и самому Мустангу.
Чёрный Хаятэ нетерпеливо тявкнул и потащил его к любимому деревцу у ограды. В жаркий полдень, к счастью, прохожих здесь почти не было, а то бульварные газеты после судачили бы о том, что собака фюрера нагадила у восточных ворот. В столице было полно злопыхателей, которые не упустили бы случая обсудить последние сплетни о власть имущих. Мустанг вздохнул и честно дождался, пока подросший пёс закончит свои дела. Первым делом нужно раздобыть свежую рубашку и переодеться, эта уже вовсю липла к спине. Вторым - попросить секретаря вызвать ему машину. Одно из преимуществ положения правителя страны заключалось в том, что Рою вовсе не обязательно было сообщать кому бы то ни было о своих планах. С другой стороны – охрана следовала за ним попятам, и избавиться от этих ребят было практически невозможно. Поначалу Мустанг прибегал к разным хитростям, но вскоре (и не без участия его личного адьютанта Лизы Хоукай) охранники порядком поднаторели в том, что касалось его уловок, и отныне не спускали с фюрера глаз. Впрочем, они никогда не причиняли особых неудобств, держались незаметно и ненавязчиво, лишних вопросов не задавали.
С ними вполне можно было поладить.
Солнце прошло центральную точку своего пути, и хотя до вечера было ещё далеко, разумным было бы выехать немедленно, чтобы вернуться до темноты. Чёрный Хаятэ явно не обрадовался тому, что столь любимая им полуденная прогулка сократилась едва ли не вдвое, но Рой не обратил внимания на его приглушённое ворчание. Он принял решение, и теперь его разбирало желание осуществить задуманное как можно скорее.
За городом оказалось гораздо прохладнее. В краю бескрайних полей можно было позволить себе глоток свежего воздуха, который в столице не получить ни за какие деньги.
С тех пор как здесь побывала боевая группа в составе братьев Элриков, ксингского принца, его постардавшей телохранительницы, знакомого патологоанатома и лейтенанта Хоукай, от дома остались одни обломки, за два года успевшие подгнить. В лучах клонившегося к горизонту солнца они представляли собой жалкое зрелище.
Наверняка, дикие звери уже устроили там свои гнёзда. На всякий случай Рой нащупал в кармане револьвер, но тут же вспомнил, что две внушительные тени следуют за ним попятам, куда бы он не пошёл. В руках у теней белели фонари.
Машину, на которой он приехал, Мустанг отпустил, но охрана осталась при нём. Втроём они смотрели на сочившийся тёмной сыростью искалеченный энергетическим взрывом дом, но только Рой видел в разбитых досках, нечто большее, чем парни с непроницаемыми лицами по обе стороны от него.
Вот здесь, на крыльце, стояла на карауле Лиза. А в задней комнате, которая, кажется, ещё сохранилась нетронутой, он в этом время с замиранием сердца занимался столь нетипичным для него делом – заплетал волосы вздорному мальчишке. Два образа, соседствующих в сознании полковника, соперничали друг с другом. Может быть, поэтому у них так ничего и не вышло? Лиза сдержала своё обещание и готова была самоотверженно прикрыть его спину в любой момент. Но слишком часто Мустанг ловил на себе её взгляд – спокойный и вопросительный. Он ограничивался кивком. Они выработали целую систему знаков, понятных только им двоим, но почему-то не один из жестов не в силах был объяснить происходящее. Как будто они неизбежно теряли друг друга. Не на войне, где вероятность сгинуть в разы выше, а в мирное время, что только усиливало тревогу. Без видимых причин и объяснений, без правых и виноватых они теряли друг друга под чистым синим небом Аместрис. Мирное время словно бы решило забрать себе безжалостную и разрушительную славу времени военного.
Рой знал, что приведённые здесь часы оставили след в его душе, но тогда, в условиях непрекращающейся битвы мысли полковника были заняты совсем другими проблемами. И след, казалось бы, размылся, стёрся. Но всё же успел пустить корни до самого сердца, и теперь, впитав благодатный дождь утренней встречи, пророс, как семечко, годы пролежавшее в сухой земле в ожидании ливня.
Внутри они спугнули только лисье семейство. Никаких монстров или крупных хищников им не встретилось. В неповреждённой части дома всё осталось, как было – та же кровать, на которой боролась за жизнь Рен Фан, те же пустые дощатые ящики у стены, те же закопченные лампы, сейчас – мёртвые.
Те же два стула, теперь ещё более ветхие. Кажется, этот дом достался Рою от его мачехи или, может быть, матери. Порой их лица сливались в одно, Мустанг почти не помнил родителей. И это мёртвоё строение не давало ему никаких ключей к разгадке. Но чистый лист недолго оставался таковым. Из-за Стального отношение Мустанга к дому изменилось навсегда. Он и сам не знал, почему забросил его после разрушительной атаки Глаттони, не вспоминал о нём последние два года и не пытался восстановить. А ведь здесь можно было бы устроить неплохую загородную виллу – вид на поля открывался чудесный и освежающий. Но что-то препятствовало любым амбициозным планам. Нынешний фюрер чувствовал, что ему легче забыть об этом доме, нежели жить с мыслью о том, что где-то за стенами, за железнодорожными путями, за суетой и шумом столицы скрывается островок его прежней жизни.
Рой не испытывал обиды или разочарования. Он понимал, что перед ним ребёнок, которого он, возможно, напугал его своей неожиданной заботой. Но как взрослый он понимал и многое другое – читал между строк. Стальной, несмотря на свой страх, всё же позволил ему прикоснуться к себе – уже тогда в нём проснулось особое любопытство, от которого щеки пылали румянцем. А, может быть, он так соскучился по прикосновениям обычных человеческих рук взамен собственной холодной металлической или полых и пустых - брата, что для себя решил: полковник – не такая уж и плохая альтернатива.
Тешить себя надеждами, что именно о нём мечтал Стальной, Рой себя не смел. Он даже в тайне посмеивался над такой возможностью – до тех пора пока не оказался один в этой знакомой и незнакомой комнате. Охрана осталась за порогом – по обе стороны от распахнутой двери. Мустанг – лицом к лицу со своими мыслями.
Он вдруг пожалел, что Стального сейчас не было рядом – иначе бы спросил, нуждался ли в нём Эд тогда – или когда-нибудь вообще? Значила ли та четверть часа наедине хоть что-нибудь для него? Сознательно ли он позволил полковнику эту странную глупость? Случайно ли задремал, заняв пустой стул вдали от всех?
Вопросов было слишком много, но с каждым новым фюрер понимал, что, возможно, все они имеют единственный универсальный ответ, стоит только поискать.
Однажды Рой слышал легенду об алхимике, который поджёг свой дом, чтобы у него не возникло соблазна вернуться, ведь он так хотел идти только вперёд и достигнуть своей мечты.
Рой мог бы сжечь этот дом. Чтобы никогда больше не приезжать сюда и не вспоминать. Но если для Эдварда Элрика пламя, пожирающее стены его жилища, символизировало безоглядную и горькую свободу, для Мустанга подобный поступок был лишь трусливым бегством от себя самого. Они вкладывали разный смысл в свои действия, сжигали слишком разные дома. Загородный коттедж Роя был свидетелем жизни, которого тот вовсе не желал устранять. Более того, намеревался сохранить и отстроить заново. Хотя бы ради краткого мига, пережитого в его стенах, который до сих пор угольком тлел внутри.
Уходя, Рой прикоснулся ладонью к гладкому дереву дверного косяка и будто бы вновь ощутил под пальцами золотистые пряди. Ему необходимо было увидеть их обладателя снова, потому что теперь – тем более теперь - фюрер ни за что не поверил бы в версию, будто в столицу Эда привёл только давний и, сказать по правде, незначительный долг. Рою нравилось думать иначе. Ему хотелось думать, что нечто неразрешённое между ними, нечто неопределённое и не выраженное подходящими словами заставило Стального навестить Мустанга по пути на Запад.
Когда вернувшийся автомобиль доставил их в город, на улицах уже зажглись первые фонари. Сумерки стремительно густели, как заваренный кипятком крахмал. Солнце, наконец, сжалилось над измученной зноем столицей.
Если Стальной остановился в центральном отеле, то найти его не составило бы труда. Эх, Хьюза бы сюда с его талантом сыщика! Но Хьюза больше не было, поэтому, едва вернувшись в кабинет, Рой закатал рукава рубашки и самолично взялся за телефонную трубку. У него ещё было время на организацию поисковой операции. Ещё было не слишком поздно.
ПРОДОЛЖЕНИЕ В КОММЕНТАРИЯХ
Название: Долг платежом красен
Автор: Reno aka Reno89
Фан-дом: Fullmetal Alchemist: Brotherhood
Жанр: слэш, гет, драма
Рейтинг: R
Пейринг: Рой/Эд, Рой/Лиза
Дисклеймер: всё, что мне не принадлежит, мне не принадлежит, а всё, что мне принадлежит, принадлежит мне и только мне!
Саммари: пост-64, Мустанг всё-таки стал фюрером, Эд всё-таки отправился на Запад, но перед этим навестил Роя в столице. Встреча людей с общим прошлым, которым есть, что сказать друг другу.
Предупреждение: много слов, мало действия. Возможный ООС персонажей. Рой, кажется, вышел более чувствительным, меланхоличным и разочарованным, чем он есть на самом деле.
Снимаю с себя всякую ответственность за достоверность названий напитков в столичном баре, и честно признаюсь, что только предполагаю, нежели утверждаю, что именно там пили Мустанг и Хьюз.
От автора: Fullmetal Alchemist – горячо любимое мной аниме, Fullmetal Alchemist: Brotherhood – усовершенствованная версия горячо любимого мной аниме. Результат налицо. Спасибо за внимание!
Долг платежом красен
~~Сейчас~~
В столице случился переворот. Пыльное лето беспощадно свергло юную нежную весну и захватило власть. Вместо благодатной влаги первых дождей по идеально ровному асфальту улиц расползлась июньская жара, тени из пушистой дымки, отбрасываемой едва оперившимися кронами, превратились в бездонные колодцы с застойной водой. Солнце в зените острой пикой пронзало самых смелых, рискнувших покинуть прохладные жилища в столь ослепительный полдень, и страшно хотелось пить. В военной форме запросто можно было свариться заживо, а на летнюю экипировку армия Аместрис тратиться не привыкла, даже когда дело касалось высших чинов, изнывающих от духоты и обливающихся потом. В конце концов, такого жаркого лета столица ещё не знала. Нынешний правитель, господствовавший в самом сердце её, в белой крепости – тоже. Поэтому вынужден был утирать лоб платком и тихо ругаться сквозь стиснутые зубы, следуя коридорами власти.
- Как же, оказывается, непросто получить аудиенцию у фюрера, - нагнал Роя знакомый насмешливый голос, в котором теперь звучала ломкая хрипотца.
Мустанг замер. Секретарь и адъютант были отпущены, но в пустовавшей, как показалось фюреру, приёмной кто-то был. Незваный гость развалился в кресле у окна – самом мягком, положив ногу на ногу так, что у края штанины тонкой полоской блестела сталь.
- А ты как думал, - вздёрнул бровь Мустанг. – Если каждую такую фасолину будут впускать сюда, я…
Он замолчал, когда посетитель неспешно поднялся и шагнул к нему.
- А ты времени зря не терял, да, Стальной? – пробормотал Рой.
Окажись в комнате кто третий, уж он бы подтвердил: и фюрер, и светловолосый парень были почти одного роста. Разве что бывший государственный алхимик уступал Мустангу на полдюйма.
- А то! – усмехнулся Эдвард, протянув руку – без извечной перчатки, скрывающей протез.
Фюрер с готовностью пожал её, невольно отметив, насколько приятнее было касаться живой тёплой плоти, нежели равнодушного металла.
- Чем обязан такой чести, Стальной?
Губы Элрика тронула улыбка.
- Вот уже два года как я оставил службу, а вы, полковник, продолжаете звать меня Стальным.
- Вот уже два года как я не полковник, - заметил фюрер, повернув ручку двери.
Теперь, когда он стоял спиной, и Эдвард не мог видеть выражения его лица, ему вдруг показалось, что в этих словах прозвучала неожиданная грусть. Но – нет, не могло такого быть. Заветная мечта, нет, единственная заслуживающая внимания цель была достигнута. Рой Мустанг, огненный алхимик, встал во главе разбитой войнами, но ещё не побеждённой страны, которая с надеждой взглянула в глаза новому правителю. Отныне он мог распоряжаться её людьми и ресурсами по своему усмотрению, мог строить свою империю или демократию. Однако что, если... Как говорят, в жизни две беды: первая – никогда не осуществить своих мечтаний, вторая – осуществить их.
Эдвард нетерпеливо отмахнулся от досадных мыслей. В конце концов, он приехал в столицу вовсе не для того, чтобы нянчиться с полков… с фюрером. Для таких целей у главы государства была Лиза. И целый штаб верных людей в придачу.
- Кажется, для меня вы так и останетесь полковником, - задумчиво пробормотал Эд, следуя за Мустангом в его кабинет – просторную комнату, в которой почти ничего не изменилось со времён последнего фюрера – гомункула Кинга Бредли. Разве что стол и кресло с высокой спинкой стояли теперь у стены, а не у окна. В последний свой визит генерал Армстронг без экивоков выразила своё мнение насчёт неудачного расположения мебели в кабинете. Прежнее место у окна с лёгкостью просматривалось и простреливалось с любой из двух пограничных башен. Не поворачивайся спиной к врагу. Никогда.
- Как и ты для меня – Стальным, - хмыкнул Рой. – Не стану предлагать тебе устраиваться поудобнее, с этим ты и без меня отлично справишься. А теперь – выкладывай!
Эд плюхнулся на стул, сдувая со лба длинную светлую прядь. Почесал в затылке своей настоящей рукой – по какой-то причине Рой не мог перестать думать о ней.
- Оставьте свой приказной тон, полковник, - наконец, проговорил Эд. – Может, я просто соскучился по армейским порядкам.
Рой недоверчиво хмыкнул.
- Соскучился? На моей памяти ты армию на дух не переносил и никогда не упускал случая заявить об этом во всеуслышание.
Эвард рассеянно покивал, глядя в окно. Живые и настоящие пальцы обеих рук переплелись, и Рой заметил, как знакомо потемнел ноготь на указательном правой. Подобные отметины оставлял молоток, пролетевший мимо шляпки гвоздя. Проходя обучение в военном лагере, Мустанг не раз щеголял такими, пока не развил достаточную меткость. Помнится, Хьюз частенько посмеивался над ним, пока они чинили крышу барака или заделывали дыру в заборе, а после сам с громкими проклятьями нарезал круги, сунув в рот ушибленный палец. Тогда им казалось, что боли сильнее, чем от случайного ожога, ссадины или удара под дых быть не может. Но вскоре жизнь убедила их в обратном. Боль, что терзала душу и сердце после войны в Ишваре, боль, что разъедала после потери друга, во сто крат превосходила те нелепые царапины и подзатыльники, которые доставались им в годы обучения. Почему-то тогда никто не рассказывал, что ждёт их в будущем. И, пробегая милю под ледяным дождём и против ветра, они лишь смутно догадывались, что, возможно, к стихии когда-то присоединится и град пуль, и смертоносные огненные вспышки тяжёлой артиллерии, а дождь из ледяного станет тёплым, кровавым.
- Но если серьёзно, - задумавшийся Мустанг вздрогнул и перевёл взгляд на Эдварда, – я тут кое о чём вспомнил. Раз уж я приехал в столицу, стоит рассчитаться со старым долгом. Кто знает, когда мне ещё выпадет такая возможность.
Рой удивлённо приподнял бровь, когда бывший государственный алхимик встал и направился к его столу. В карманах брюк Эда отчётливо звякнула мелочь. Прежде монеты звенели так в металлической ладони, вспомнил Мустанг. Теперь же они ложились в настоящую мягкую руку почти что бесшумно, и, лишь соприкасаясь ребристыми краями, тихими голосами напоминали о себе.
- Ваши пятьсот двадцать центов, полковник, - протянул ему деньги Эд. – Ведь вам всё-таки удалось занять это кресло.
Монеты перекочевали из одной живой и тёплой ладони в другую, и с неожиданным раздражением Мустанг заметил, что снова думает про эту руку, думает постоянно. Как символ утраченного, казалось бы, безвозвратно, и чудом обретённого вновь. Тех, кто покинул этот мир, нельзя вернуть, что бы ты ни делал и чем бы ни был готов пожертвовать, даже собственной жизнью. А этому мальчишке удалось урвать у белого бога своё счастье. И переписать собственную судьбу.
Но дело было не только в руке. С неё всё началось, она служила весьма удобным предлогом к тому, чтобы не поднимать взгляд выше предплечья, рассматривая длинные пальцы и широкое запястье, и проступающие под кожей жилы. Стальной алхимик Эдвард Элрик повзрослел. Многое в нём изменилось – этот голос, этот рост. Он больше не был тем ребёнком, которого знал Рой, его детство стремительно подошло к концу. Мустанг понял это ещё в тот далёкий день, когда впервые почувствовал на себе колючий взгляд золотистых глаз, увидел решительное выражение лица и искалеченное тело в инвалидной коляске.
Но отчего-то – и Рой знал, отчего, но не позволил мысли занять господствующее положение, – гораздо сильнее его взволновало то, что Стальной больше не носил косу. Столь незначительная на первый взгляд перемена, которая, тем не менее, оказалась самой очевидной. Ведь прежде такое случалось, только если Ала не было рядом, а Эд ненавидел цепляться за волосы автобронёй. Но теперь, когда у него была здоровая рука, ничто, казалось бы, не должно было ему мешать. Просто сам он больше не видел в этом нужды, Рой знал наверняка. Знал, хотя и не было тому никаких подтверждений, знал, основываясь лишь на своих догадках. За годы знакомства с братьями Элриками он успел неплохо изучить своего непосредственного подчинённого, надеясь, что хотя бы часть этой схемы возможно будет применить для Стального, который «вот уже два года как не».
В такие моменты главное не поддаться и не выдать заурядную фразу, которая так нестерпимо жжёт язык: "А помнишь?..", - надёжный и быстрый способ убедиться в своей правоте, у которого есть один крупный недостаток - он с головой выдаёт всю степень неуверенности в настоящем. А неуверенным Рой ненавидел себя чувствовать.
Поэтому задал другой вопрос.
- Как тебе живётся без алхимии?
- Чертовски неудобно, - энергично ответил Эд, возвращаясь на прежнее место. – Брат, конечно, убил бы меня за то, что я сейчас скажу, но без алхимии я иногда чувствую себя гораздо хуже, чем с железякой вместо руки.
Он помолчал немного, не глядя на Мустанга, который внимательно наблюдал за ним и, казалось, чего-то ждал. Продолжения.
- Но ни одна сила в мире не заменит мне Ала.
Да, именно этого. Чертовски верно, Стальной.
- Ни одна сила в мире не сравнится с тем, что нам удалось вернуть. Поэтому, окажись я перед этим чёртовым белым богом ещё раз, я не изменил бы своего решения и без раздумий отдал бы всё, только бы Ал снова смог почувствовать тепло солнца на коже.
- Нелегко ему пришлось?
- Да уж, - усмехнулся Эд. – В первые недели он больше падал, чем ходил. Но он так радовался каждой шишке и каждому синяку, что, признаться, начал меня пугать.
Фюрер пожал плечами. Что это значит – вновь обрести своё тело? Минутная мука наверняка казалась мальчику лучшим подтверждением его существования.
- Альфонс ценит каждое прикосновение, пускай и болезненное, - заметил Рой. - И я уверен, что он благодарен даже за ссадины.
Эд нетерпеливо отмахнулся.
- Мне этого не понять. Но он выглядит таким счастливым. И постоянно делает всё сам, руками, даже алхимию забывает применять. Для него важна каждая заноза, которую он посадил, пока рубил дрова для бабушки Пинако, каждая мозоль на ладонях. Если бы только он мог поделиться со мной своей алхимией… Зачем ему такая сила, если он не собирается ею пользоваться?
- Это ирония судьбы, Стальной, - с улыбкой проговорил Мустанг. – Те из нас, кто так жадно жаждет чего-то, редко получают желаемое, в то время как тем, кому это и не нужно вовсе, всё будто само сваливается в руки.
- Тогда вся теория о законе равноценного обмена вылетает в трубу, - проворчал Эд.
- Жизнь строится не только на равноценном обмене. Иногда приходится отдавать гораздо больше, чем получаешь. Порой не нужно отдавать совсем. Сложнее всего разобраться и понять…
- Даже если я и отдал больше, чем нужно, я об этом не жалею, - горько усмехнулся Элрик.
Рой взглянул украдкой на перчатки, лежавшие на столе. С виду они казались самыми обычными, но стоило перевернуть их – и любой увидел бы вытравленные красным алхимические знаки и символы.
Стала бы для него потеря этого разрушительного пламени подлинной катастрофой? Наверное, нет. Теперь, когда он прошёл сквозь врата, получив возможность создавать, а не только разрушать, Мустанг допускал мысль о том, что мог бы отказаться от огненной алхимии. Смыть хотя бы часть крови со своих рук. Но управление страной требовало многого. В том числе и памяти о страшных ошибках прошлого. Вот и носил Огненный алхимик свой знак – как напоминание о содеянном, как клеймо, как Историю.
- Куда ты теперь, Стальной? – они снова потеряли нить разговора, так что пришлось искать новую.
Эд задумчиво покачал металлической ногой, слушая, как мелодично гудят подшипники. Помедлил с ответом, будто ждал чего-то. Чего-то другого, старого или нового, и, не дождавшись, попытался укрыться за показной бодростью.
- На Запад, в Крету. Мы с Алом взялись обойти весь свет, чтобы встретиться после и поделиться друг с другом полученными знаниями.
Вот любопытные мальчишки. Рой снова усмехнулся, подумав, что за этот час улыбался чаще, чем за последние два года.
- Не сидится вам на месте, - пробормотал он, немного завидуя этой неиссякаемой любознательности.
- Мир слишком большой, чтобы медлить, - заявил Эд и вскочил на ноги. – А теперь, раз уж я рассчитался с вами, полковник, мне нужно идти.
Жаркое утро уступало позиции не менее жаркому полдню. Наверное, в такую погоду автоброня становилась нестерпимо горячей, лениво подумалось фюреру. И как он справляется со своей ногой?
Рука, слава богу, у него теперь настоящая. Мустанг резко одёрнул себя и выпрямился в кресле.
- Что ж, рад был встрече с тобой, Стальной.
- И я, - кивнул Эд.
Пора было прощаться. Они пожали руки, когда вдруг взгляд Эдварда стал страшно озорным.
- И вот ещё…
- Ну?
- Сбрейте эти дурацкие усы, полковник.
- Какой я тебе полковник?! – взревел фюрер, но дверь за Элриком уже закрылась.
Мустанг слушал удаляющиеся шаги, когда внезапно вспомнил, что кое-кто, должно быть, уже давным-давно ждёт его. Нехорошо.
Следовало поспешить.
~~ Два года назад ~~
- Одну ногу сюда, другую – туда. Шагай, Ал, не ленись! – командовал Эд, пока они с братом заново учились ходить. Вернее ходить учился Ал, а Эд просто помогал – с небывалым усердием, так что у обоих едва пар из ушей не валил.
- Я стараюсь, братик, честное слово!
В военном госпитале все уже привыкли видеть эту неразлучную парочку золотоволосых ребят, удивительно похожих друг на друга. Сам же Эд едва успел осознать произошедшее. Едва успел привыкнуть к Алу. Живому, тёплому, настоящему.
Порой Эд просыпался ночью – донимали сны. В них родная рука вдруг испарялась без следа, оставив после себя гладкий обрубок плеча, такой знакомый и ненавистный. Он мог рассмотреть каждый шрам иссечённой плоти, всё они были тошнотворного тёмно-розового цвета, который он на дух не переносил. Автоброня отчего-то не желала возвращаться на место, с десяток шурупов впивалось в тело, но тщетно. Подобные сновидения всегда заканчивались одинаково – у Эда больше не было руки – ни живой, ни металлической, вместо неё оставалось пугающее ничто, которое разрасталось и, в конце концов, затягивало его в тёмный водоворот. Просыпался он в холодном поту.
Но не эти сны были самыми страшными, а те, в которых пропадал Ал – целиком или по частям. Он вдруг становился эфемерным, как дым или туман, пытался удержаться на ногах, но ноги плыли, как дрожащий воздух над раскалённым асфальтом, и всё его тело вдруг сжималось до крошечной точки, а точка истаивала на солнце. Эд мог лишь в беспомощном отчаянии наблюдать за этим. Алхимия оставила его, он больше никогда не смог бы применить её, даже во сне. Так сказал белый бог, так гласила истина.
Вот почему наяву Эд словно бы боялся упустить момент, когда его младшему брату вздумается исчезнуть, поэтому проводил с ним всё своё время, разумом понимая, что так вести себя глупо, но сердцем продолжая испытывать необъяснимую тоску. Как будто однажды рука Ала могла выскользнуть из его собственной, а он не в силах был бы ничего предпринять, чтобы всё исправить.
Кроме того, как оказалось, ему нравилось проявлять заботу. Когда рядом с тобой долгие годы находится громадный железный доспех – твой младший брат, невольно теряешь столь необходимое ощущение хрупкости человеческого тела. Эд никогда не забывал, что старший – он. Никогда не позволил бы себе забыть тот день, когда лишился ноги и руки, а Ал – тела, никогда не посмел бы отмахнуться от чувства вины за произошедшее, ни за что не снял бы с себя ответственность. Но с доспехом под боком сложно быть по-настоящему заботливым, в особенности, когда этот доспех выше тебя вдвое.
- Эдвард Элрик, ты совсем его замучаешь, - добродушно прогудел майор Армстронг, наблюдающий за ежедневным представлением с крошечной по сравнению с его массивным телом скамьи, которая грозилась вот-вот развалиться под внушительным весом мускулистого военного.
Эд только отмахнулся, однако всё же позволил брату отдохнуть минуту-другую лишь для того, чтобы после вновь помочь ему подняться и продолжить путь.
Он чувствовал каждое ребро Ала, каждую косточку в остром плече и бедре, упиравшемся ему в бок, и молча думал о том, может ли человек быть настолько худым и при этом оставаться живым и здоровым? Из их общей жизни выпали годы взросления Альфонса, они были утрачены безвозвратно, и как он рос там, у врат, Эду было неизвестно, но, впервые ощутив его тело рядом со своим, он ужаснулся – настолько субтильным и ломким оно ему показалось. Ни мышц, ни жил, всё вены спрятались под полупрозрачной кожей. Едва передвигая ноги, Ал вернулся в этот мир, и теперь ему необходимо было провести в больнице не одну неделю, чтобы восстановить хотя бы половину положенного веса. И хотя Эд мог получить выписку хоть сегодня – раненую руку успешно залатали и перевязали, так что заживление шло полным ходом, - он не мог бросить Ала одного в этих белых равнодушных стенах. Кто стал бы водить его на прогулки? Эти милые медсестрички? Они ухаживали за тяжёлыми больными, а Ал, несмотря на своё состояние, был весьма многообещающим пациентом. Майор Армстронг? У него было полно своих дел.
Раны, раны, ссадины… Как много их выпало на долю Эда. И он рад был получать удары вместо брата, для которого опасность представляла лишь повреждённая печать. Но теперь Ала ничто не защищало от полного опасностей мира – только собственная кожа, как и любого другого человека. Поэтому Эд поклялся себе поставить его на ноги, и был рад данной клятве. Был рад просто касаться его – тёплого, живого и настоящего, завёрнутого в больничную хламиду, которая до сих пор была ему велика, так что приходилось дважды обхватывать его катастрофически тонкое тело поясом и завязывать концы двойным узлом. Руки у брата были под стать телу – тонкие, запястья казались невероятно хрупкими, длинные необрезанные ещё волосы закрывали худощавую спину с острыми лопатками. И было так легко, так радостно, несмотря на его пугающую худобу, поддерживать его, делать следующий шаг вместе с ним.
- Большая любовь между этими братьями, - смахнув слезинку, однажды громовым басом сообщил майор миниатюрной медсестре.
Та что-то пискнула в ответ и расплылась в улыбке. Несмотря на свой внушительный вид, Алекс Луи Армстронг выглядел растроганным всякий раз, когда видел этих двоих вместе.
А навещал он их часто. Почти так же часто, как и полковника. И не мог не заметить одну странность в поведении Эда.
Конечно, Стальной с утра до вечера был занят с братом – они вместе гуляли, вместе читали, вместе обедали. Вместе принимали посетителей. Но никогда – никогда! – Эд не спрашивал майора о самочувствии Роя Мустанга. Не интересовался тем, что творилось в двух шагах от него.
Они лежали в одной больнице, полковник – в Северном крыле, братья Элрики – в Южном, - но никогда не навещали друг друга, словно бы теперь, когда их миссия была выполнена, их больше ничто не держало вместе, чему, конечно, майор ни за что не поверил бы.
- Побывал сегодня у старых друзей в Северном крыле, - рапортовал Армстронг.
Даже если Стальной не спрашивал, он всё равно сообщал ему последние новости.
- Лиза почти поправилась. А на шее даже шрама не осталось. Разве что крошечный.
Старший Элрик поковырял ложкой в тарелке с кашей и покосился на стакан с молоком, явно сдерживаясь от стремительного удара, который мог бы отправить ненавистный напиток в нокаут.
- Скоро приедет младший лейтенант Хавок, его обязательно поставят на ноги.
Маленькая любопытная птичка вспрыгнула на карниз и заглянула в приоткрытое окно. Весенний ветер зашумел в листве, и малышку едва не сдуло с узкого подоконника.
- И как там полковник? – равнодушно осведомился Эд, наблюдая, как Ал с аппетитом уплетает второй пудинг, полученный от него.
Майор Армстронг улыбнулся в усы. Он ждал этого вопроса.
- Делает успехи. Усердно изучает историю Ишвара. Оказывается, у него поразительная память. Такими темпами он в самом скором времени займёт кресло фюрера.
Эд слушал рассеянно. Слепой фюрер во главе порядком потрёпанной Аместрис? Что ж, может быть, ему удастся привести в порядок дела этой страны, прошедшей через серьёзные испытания, привести в порядок умы – в армии, среди гражданских. Изменить что-то в лучшую сторону и прекратить, наконец, вести бессмысленные войны. Им всем требовалось время, чтобы прийти в себя – в том числе, и полковнику. Но он, видимо, не собирался останавливаться и переводить дух. Неудержимо шёл к своей цели, которую продолжал видеть, пускай и с насильно закрытыми глазами.
Эдвард вздохнул. Его терзали противоречивые чувства. Даже прислушавшись к себе, как следует, он не мог понять, скучает ли по полковнику, восхищается ли им, рассчитывает на него или же страшится той возможной пустоты в сердце, которая занимает место, предназначенное для Мустанга. Равнодушие всегда пугало его, чужеродное, противное его натуре, живой и горячей. Но ещё больше пугал его… страх неопределённости. То, как щекотало под ложечкой, стоило Армстронгу заговорить о полковнике, то, как волновалось где-то внутри. Полузабытое ощущение, оставшееся далеко позади, в полуразрушенном доме, в затенённой комнате. Страх – и в то же время не страх, но нечто столь же интенсивное и губительное.
Эд не навещал полковника и с неохотой слушал рассказы Армстронга, потому что никак не мог разобраться в себе, в своих мыслях, в своих тревогах, которых только прибавилось, когда напряжение битвы, наконец, отпустило.
- Братик! – кто-то настойчиво звал его назад в реальность, занавешенную дымкой размышлений. – Братик!
- Эдвард Элрик! – гаркнул майор, и Эд тут же очнулся.
- Я пойду прогуляюсь, братик, - обратился к нему Ал, решительно спустив костлявые ноги с кровати.
- Подожди, я тоже пойду, - всполошился Эд, готовый сорваться с места сью же секунду, но Ал остановил его.
- Я сам, - с неожиданным упрямством проговорил он и тут же ослепительно улыбнулся, смягчая резкость. – Пора мне уже становится на собственные ноги, а не утомлять тебя своей нерасторопностью.
- Но я-то не против, - улыбнулся в ответ Эд, однако уступил брату, который неуверенно шагнул к двери, вцепившись в костыли. – Ты справишься?
- Конечно! – воскликнул Ал, и столько было задору в этом ответе, что сомнения растаяли без следа.
Глухой стук резиновых нашлёпок на концах костылей стих в коридоре. Стальной и майор Армстронг остались в палате одни.
- Жаль отпускать его вот так? – проницательно осведомился военный, но Эд только фыркнул.
- Вовсе нет! Я же ему не нянька! Пусть привыкает сам.
Но сердце всё равно сжалось – пускай и на миг.
Взгляд голубых глаз майора вдруг стал невероятно пронзительным.
- Ты ведь никогда и мысли не допускал, что он не нуждается в тебе, Эдвард Элрик? – прозвучало это двусмысленно. Очевидно, Армстронг говорил об Але, но Эд совершенно точно знал ещё одного человека, которому подошла бы эта фраза.
~~Сейчас~~
В тени было ненамного прохладнее, чем на солнцепёке, но Чёрный Хаятэ уверенно направился в дремучие заросли, намереваясь исследовать их. Его ждали жуки и зелёные гусеницы, ещё не успевшие превратиться в бабочек, его ждал целый мир кусачих, прыгающих, жужжащих насекомых, которых можно было поймать и тут же выплюнуть, неистово тряся головой, – отчаянно защищаясь, некоторые разбрызгивали горький или жгучий сок, от которого всё во рту горело, и щипало язык.
Возможно, то, что фюрер Аместрис проводил час перед обедом, выгуливая чужого пса, могло бы показаться странным, но Рой сам попросил об этом Лизу, которая хоть и удивилась, но согласилась почти сразу же. В этом случае у неё появлялось свободное время, которое она могла провести в тире или на полигоне, отрабатывая меткую стрельбу.
Сам Рой подумал, было, что свой свободный час он наверняка провёл бы вне стен белой крепости, где-нибудь в городе, попивая виски в баре и глазея на хорошеньких девушек, но предпочёл промолчать, зная, каким тяжёлым взглядом может наградить его Хоукай – после такого не страшны ни контузии, ни случайно свалившиеся на голову кирпичи.
Иной задал бы вполне разумный вопрос: зачем же в таком случае брать на себя дополнительные обязанности по выгуливанию пса?
Всё дело было в том, что Рой порой чувствовал себя немного виноватым перед Лизой. Они часто ужинали в одном премилом ресторанчике, прогуливались по набережной и проводили вместе чуть больше времени, чем полагается начальнику и подчинённой. Но дальше совместных ужинов их отношения не заходили. Рой делал вид, что занимается неотложными государственными делами, которых в последнее время и вправду накопилось немало. Лиза тщательно следила за его безопасностью, стояла на страже его спокойствия и уверенности в себе, в общем, выполняла все свои обычные обязанности. Вот только ни спокойствием, ни уверенностью Мустанг почему-то больше не мог похвастаться. Он знал, что ему первым следует сделать следующий шаг. Телефонные звонки «вашего любимого флориста» утратили свою новизну и остроту. Лиза не любила ни цветы, ни конфеты, ей было достаточно самого присутствия Роя, возможности быть с ним рядом, помогать ему. Мустангу же подобное положение дел казалось неприемлемым. Он мучился размышлениями о том, что мог бы сделать для Лизы, чтобы не чувствовать себя таким беспомощным перед ней и её непоколебимой верностью. Прежде Рой никогда не думал, что может оказаться в столь неприятной ситуации. Ему не нужно было очаровывать своего адъютанта. Она любила его и ничего не требовала взамен. Рой просто хотел проявить заботу, но отчего-то это-то и оказалось самым сложным.
Ничего лучше, чем прогулки с Чёрным Хаятэ, Мустанг не придумал. Карие глаза Лизы чуть расширились от удивления, но она была и оставалась образцовым солдатом, способным справляться с любыми эмоциями, поэтому без лишних слов вручила ему поводок. На краткий миг они замерли, вглядываясь друг в друга в попытке понять больше, чем было сказано. Во взгляде Хоукай Рою чудилась усталость, он даже подумал о том, чтобы предложить ей небольшой отпуск – без него, вдали от него и от суеты столицы, но знал, что она ни за что не согласиться оставить его даже на неделю. Такое и прежде-то случалось лишь однажды, когда старшему лейтенанту, а ныне личному адъютанту фюрера, поручили важное секретное задание. Более веской причины, кроме смертельных ранений, не существовало.
Что Лиза разглядела в его глазах, Рой не знал. Но всеми силами души надеялся, что со дня чёрных зрачков на неё не смотрело равнодушие, в котором он не признался бы и под страхом пыток. Как можно испытывать отчуждение к человеку, которого судьба подарила тебе, отдала в добрые руки, о котором обязала заботиться?
Чёрный Хаятэ радостно тявкнул и бросился в самую гущу колючих кустов. Оттуда он выбрался, поскуливая, с полудюжиной колючек в нежном розовом носу.
- Ну, и что ты натворил? – с укоризной обратился к нему Мустанг. – Лиза же меня убьёт.
Пёс виновато потупился. Неимоверно хотелось чихнуть или прикрыть ноющий нос лапой, но хозяйки он боялся больше, чем репейных кустов, поэтому понимал, что из-за него у фюрера могут быть неприятности.
Он безропотно позволил Рою разобраться с колючками, лишь взглядом выражая всю глубину своих страданий, а Мустанг по-доброму посмеивался над псом и мягко журил, благодаря высшие силы за эту возможность хотя бы на время укрыться от преследовавших его размышлений. Отфыркавшись, Чёрный Хаятэ возобновил свою исследовательскую деятельность, а Рою ничего не оставалось, кроме как последовать за ним, подчиняясь силе его любознательности.
Мысли его между тем вернулись к утреннему визиту. Он вспомнил – ещё тогда, наткнувшись на Стального в приёмной, - почему он именно тот факт, что Эд больше не носил косы, взволновал его больше всего. На то были свои причины. К примеру, волосы у Эда, определённо, стали длиннее, отмечая каждый шаг на его пути к взрослению. Старший Элрик ни разу не подстригал их, с тех пор как они с братом сожгли свой дом в Ризенбурге. Они знали его историю, видели всё, что видел он. Волну цвета тёплого золота смиряла лишь коса или тонкий шнурок, но однажды Рой видел эти светлые волосы, не сдерживаемые ничем. Касался их беспрепятственно. И потерпел неудачу.
Теперь, когда рядом был лишь Чёрный Хаятэ, отмахнуться от этих воспоминаний оказалось не так легко, как утром.
И без того ветхий загородный дом Мустанга был разрушен, но в ту ночь неверный свет ламп дрожал в слепых окнах. Крепко связанный гомункул и покалеченный воин с Востока занимали всё внимание заговорщиков.
В темноте ночи хотелось сбежать от мучительных стонов раненой девушки, и Рой направился в заднюю комнату, надеясь, что сможет подумать там в одиночестве. В его отношении к армии, точнее, к её верхушке назревал серьёзный перелом. Не имея ещё надёжных доказательств, он, тем не менее, чувствовал, как быстро и неудержимо тает его уверенность в честности высших военных чинов. Он никогда не питал особого доверия к столичным генералам, но всё же неотступно следовало за ним ощущение, что привычный мир рушится, не подчиняясь больше своим же законам.
Свет двух ламп столкнулся и слился – оказывается, Рой опоздал. Комнату заняли до него – на ветхом стуле спал Стальной алхимик Эдвард Элрик. Спал, согнувшись в три погибели, упираясь тяжёлым чёрным ботинком в скрипучие доски пола. Спал, перевешиваясь через узкий подлокотник. Должно быть, Эд и сам не прочь был привести мысли в порядок, пока доктор занимался рукой Рен Фан, точнее, тем, что от неё осталось. Вот только усталость оказалась сильнее. Мальчишка ни за что не признался бы в том, что вымотался, Рой сомневался, что Стальной говорил об этом даже младшему брату, но теперь, в желтоватом свете лампы, спящим, лишённым своей обычной бравады Эдвард казался совсем уж ребёнком. Нет, не казался – он всегда был им, просто звание государственного алхимика и значительные достижения, невиданная дерзость и резкость суждений, наконец, история, вскормленная слухами и сплетнями касательно металлических руки и ноги, - всё это сплавлялось в призму, сквозь которую взрослые привыкли смотреть на старшего Элрика. И лишь немногим приходило в голову, что, в сущности, Эд был ожесточённым мальчишкой, который время от времени злился на весь мир, а иногда и засыпал вот так, сам того не заметив, перепоручая себя заботе невольных опекунов.
Повязка на его голове сбилась, собранные в хвост волосы растрепались. Рой замер, наблюдая за ним, а после шагнул к свободному стулу и сел.
Свет отразился от металлических пальцев, когда полковник поставил на пол рядом с собой принесённую лампу.
Интересно, хоть раз Стального спрашивали, тяжело ли таскать на себе автоброню? Рой был уверен: ни разу. Сам он не задавал этого вопроса по той простой причине, что заранее знал ответ. Знал, что Стальной не признается, что Альфонс Элрик промолчит, знал, что из-за массивной металлической конструкции Эд устаёт вдвое сильнее, знал, что броня – всего лишь заменитель, выполняющий функции недостающей части, но до живых ткани и мышц ему далеко. Металл холодный в дождь и мороз, горячий в зной, и очень редко совпадает по температуре с телом, поэтому никогда не позволяет забыть о себе, напоминает каждый миг – звуком ли, прикосновением.
Полковник Мустанг умудрился пройти войну без серьёзных ранений, но крики искалеченных товарищей преследовали его даже теперь, переплетаясь с криками Рен Фан. Он видел оторванные пальцы, руки и ноги. Видел зияющие дыры, сочащиеся чёрной кровью. Но почему-то самую острую боль ему причинял вид автоброни, печати страдания, такой чужеродной на теле человека. Глядя на неё, он чувствовал себя оглушённым, как после атаки тяжёлой артиллерии.
Доски пола предательски скрипнули. Рой поднял голову – и тут же встретился с настороженным взглядом золотисто-янтарных глаз. Их было всего двое в этой комнате, но теперь казалось, будто бы они одни во всём доме – на целые мили вокруг. Тишина, сменившая болезненные стоны, звенела, или же этот назойливый звук издавали тонкие раскалённые до бела пружины ламп?
Эд рассеянно провёл рукой по спутанным волосам и тут же зацепился автобронёй, поначалу даже не заметив этого. Он так и не отвёл взгляда, пристально наблюдая за полковником, как будто ждал насмешки или подвоха. Но Рой и не думал смеяться над ним, даже когда Стальной едва не вырвал себе клок волос. Металлическая рука безнадёжно запуталась в волосах, но Эвард Элрик не был бы самим собой, если бы стал просить помощи у полковника. Поэтому Мустанг сам предложил её – правда, без слов. Он молча распутал узел и высвободил броню, справедливо ожидая возмущения: такого явного вмешательство в свои дела Стальной не потерпел бы.
Но время шло, а возражений так и не последовало.
Светлые волосы рассыпались по плечам, укрытым красной тканью плаща.
В них был весь цвет лета, августовского зноя, когда солнце уже не такое безжалостное, а томное и ленивое в предвкушении осени. У Эда волосы были пшенично-золотистые, у Мустанга – чёрные, как смоль.
Гудрон неуловимо подтаивал на солнце.
- Вот принцесса, - несмотря на то, что сам вызвался помочь, проворчал Рой, пытаясь удержать ускользающие из-под пальцев пряди.
Это оказалось сложнее, чем он думал.
Эд что-то проворчал в ответ, но в притворном недовольстве слышалась изрядная доля благодарности. Автоброня безжалостно запутывала волосы, цеплялась металлом. Только Алу под силу было усмирить её и их – броню и волосы. Алу, а теперь ещё, кажется, и Рою. Или нет?
- Я не мастер плести косы, - признался Рой после второй неудачной попытки, готовый признать поражение, если провалится и третья.
- Всё равно, - отрывисто проговорил Эд, и полковник вдруг осознал, насколько тот был напряжён - как струна или палец, готовый вот-вот нажать на курок.
Зачем-то он позволил Мустангу прикоснуться к себе и своим волосам, но теперь уже едва не жалел об этом – полковник ощутил это со всей ясностью, чувствуя, как стремительно множатся вопросы «как?» и «почему?», и «с какой целью он устроил это представление?». Как будто он проходил какой-то тест, который не посмел бы провалить. Неловкие пальцы медленно сплетали пряди в некое подобие косы, и Мустанг старался, как мог.
Но мальчишка почему-то разозлился. Он никогда не отличался особым терпением. Или же Рой сам был виноват в том, что позволил себе заступить за границы дозволенного. Когда всё было готово, он не сдержался и положил руку на плечо, из живого и тёплого переходящее в холодное, металлическое под красной тканью. Только для того, чтобы воочию убедиться в своей правоте: союз живого и мёртвого был далёк от гармоничного, но Эд резко отстранился, и между ними возникла пустота.
- Чёрт, у вас руки из какого места растут? – грубовато осведомился он, ощупывая кое-как заплетённую косу. – Даже тут вы бесполезны, полковник.
Мустанг не успел парировать выпад, а стальные пальцы уже рванули волосы, распуская перевитые пряди. Вся «работа» пошла насмарку, подумал он за долю секунды до того, как почувствовал первые всполохи негодования. Несносный мальчишка издевался над ним! А он ещё додумался предложить этому нахалу помощь.
Эд вскочил и чуть ли не бегом направился к двери.
Вряд ли полковнику удалось бы заметить румянец, выступивший на скулах Стального. И вряд ли Рой мог бы предположить, что раздражение Эда было направлено вовсе не на неудачную работу полковника, а на то, что осторожные прикосновения вызывали в мальчишке чувства, от которых у него – вот чёрт, ну, что за нелепость! – начинали дрожать колени, а сердце стучало, как ненормальное. Такое случалось с ним, когда Уинри смотрела на него своим особенно долгим и пристальным взглядом, как будто хотела сказать что-то, но слова никак не находились. Тогда Эд чувствовал себя полным идиотом, не соображающим, что происходит. Вот и сейчас ему показалось, что, задержись он на миг дольше, и уже не в состоянии будет объяснить происходящего. А так – можно было притвориться и забыть, оттеснить мысль на задворки сознания и сделать вид, что ничего не произошло. Но ведь так оно и было, правда? Ничего не произошло?
Мустанг в одиночестве стоял посреди пустой комнаты, залитой светом двух ламп. Единственной мыслью, вернувшей его к реальности, было: «Рен Фан, наверное, уже очнулась».
Мальчишка сбежал.
Рой улыбнулся, чувствуя, как натягивается поводок. Теперь он, кажется, понимал это. Тогда – почему-то – нет. Тогда он привычно списал всё на вздорный характер, а этим утром, два года спустя, наткнулся на Стального в собственной приёмной. Именно столько времени понадобилось каждому из них, чтобы решиться на новую встречу, не только Эду, но и самому Мустангу.
Чёрный Хаятэ нетерпеливо тявкнул и потащил его к любимому деревцу у ограды. В жаркий полдень, к счастью, прохожих здесь почти не было, а то бульварные газеты после судачили бы о том, что собака фюрера нагадила у восточных ворот. В столице было полно злопыхателей, которые не упустили бы случая обсудить последние сплетни о власть имущих. Мустанг вздохнул и честно дождался, пока подросший пёс закончит свои дела. Первым делом нужно раздобыть свежую рубашку и переодеться, эта уже вовсю липла к спине. Вторым - попросить секретаря вызвать ему машину. Одно из преимуществ положения правителя страны заключалось в том, что Рою вовсе не обязательно было сообщать кому бы то ни было о своих планах. С другой стороны – охрана следовала за ним попятам, и избавиться от этих ребят было практически невозможно. Поначалу Мустанг прибегал к разным хитростям, но вскоре (и не без участия его личного адьютанта Лизы Хоукай) охранники порядком поднаторели в том, что касалось его уловок, и отныне не спускали с фюрера глаз. Впрочем, они никогда не причиняли особых неудобств, держались незаметно и ненавязчиво, лишних вопросов не задавали.
С ними вполне можно было поладить.
Солнце прошло центральную точку своего пути, и хотя до вечера было ещё далеко, разумным было бы выехать немедленно, чтобы вернуться до темноты. Чёрный Хаятэ явно не обрадовался тому, что столь любимая им полуденная прогулка сократилась едва ли не вдвое, но Рой не обратил внимания на его приглушённое ворчание. Он принял решение, и теперь его разбирало желание осуществить задуманное как можно скорее.
За городом оказалось гораздо прохладнее. В краю бескрайних полей можно было позволить себе глоток свежего воздуха, который в столице не получить ни за какие деньги.
С тех пор как здесь побывала боевая группа в составе братьев Элриков, ксингского принца, его постардавшей телохранительницы, знакомого патологоанатома и лейтенанта Хоукай, от дома остались одни обломки, за два года успевшие подгнить. В лучах клонившегося к горизонту солнца они представляли собой жалкое зрелище.
Наверняка, дикие звери уже устроили там свои гнёзда. На всякий случай Рой нащупал в кармане револьвер, но тут же вспомнил, что две внушительные тени следуют за ним попятам, куда бы он не пошёл. В руках у теней белели фонари.
Машину, на которой он приехал, Мустанг отпустил, но охрана осталась при нём. Втроём они смотрели на сочившийся тёмной сыростью искалеченный энергетическим взрывом дом, но только Рой видел в разбитых досках, нечто большее, чем парни с непроницаемыми лицами по обе стороны от него.
Вот здесь, на крыльце, стояла на карауле Лиза. А в задней комнате, которая, кажется, ещё сохранилась нетронутой, он в этом время с замиранием сердца занимался столь нетипичным для него делом – заплетал волосы вздорному мальчишке. Два образа, соседствующих в сознании полковника, соперничали друг с другом. Может быть, поэтому у них так ничего и не вышло? Лиза сдержала своё обещание и готова была самоотверженно прикрыть его спину в любой момент. Но слишком часто Мустанг ловил на себе её взгляд – спокойный и вопросительный. Он ограничивался кивком. Они выработали целую систему знаков, понятных только им двоим, но почему-то не один из жестов не в силах был объяснить происходящее. Как будто они неизбежно теряли друг друга. Не на войне, где вероятность сгинуть в разы выше, а в мирное время, что только усиливало тревогу. Без видимых причин и объяснений, без правых и виноватых они теряли друг друга под чистым синим небом Аместрис. Мирное время словно бы решило забрать себе безжалостную и разрушительную славу времени военного.
Рой знал, что приведённые здесь часы оставили след в его душе, но тогда, в условиях непрекращающейся битвы мысли полковника были заняты совсем другими проблемами. И след, казалось бы, размылся, стёрся. Но всё же успел пустить корни до самого сердца, и теперь, впитав благодатный дождь утренней встречи, пророс, как семечко, годы пролежавшее в сухой земле в ожидании ливня.
Внутри они спугнули только лисье семейство. Никаких монстров или крупных хищников им не встретилось. В неповреждённой части дома всё осталось, как было – та же кровать, на которой боролась за жизнь Рен Фан, те же пустые дощатые ящики у стены, те же закопченные лампы, сейчас – мёртвые.
Те же два стула, теперь ещё более ветхие. Кажется, этот дом достался Рою от его мачехи или, может быть, матери. Порой их лица сливались в одно, Мустанг почти не помнил родителей. И это мёртвоё строение не давало ему никаких ключей к разгадке. Но чистый лист недолго оставался таковым. Из-за Стального отношение Мустанга к дому изменилось навсегда. Он и сам не знал, почему забросил его после разрушительной атаки Глаттони, не вспоминал о нём последние два года и не пытался восстановить. А ведь здесь можно было бы устроить неплохую загородную виллу – вид на поля открывался чудесный и освежающий. Но что-то препятствовало любым амбициозным планам. Нынешний фюрер чувствовал, что ему легче забыть об этом доме, нежели жить с мыслью о том, что где-то за стенами, за железнодорожными путями, за суетой и шумом столицы скрывается островок его прежней жизни.
Рой не испытывал обиды или разочарования. Он понимал, что перед ним ребёнок, которого он, возможно, напугал его своей неожиданной заботой. Но как взрослый он понимал и многое другое – читал между строк. Стальной, несмотря на свой страх, всё же позволил ему прикоснуться к себе – уже тогда в нём проснулось особое любопытство, от которого щеки пылали румянцем. А, может быть, он так соскучился по прикосновениям обычных человеческих рук взамен собственной холодной металлической или полых и пустых - брата, что для себя решил: полковник – не такая уж и плохая альтернатива.
Тешить себя надеждами, что именно о нём мечтал Стальной, Рой себя не смел. Он даже в тайне посмеивался над такой возможностью – до тех пора пока не оказался один в этой знакомой и незнакомой комнате. Охрана осталась за порогом – по обе стороны от распахнутой двери. Мустанг – лицом к лицу со своими мыслями.
Он вдруг пожалел, что Стального сейчас не было рядом – иначе бы спросил, нуждался ли в нём Эд тогда – или когда-нибудь вообще? Значила ли та четверть часа наедине хоть что-нибудь для него? Сознательно ли он позволил полковнику эту странную глупость? Случайно ли задремал, заняв пустой стул вдали от всех?
Вопросов было слишком много, но с каждым новым фюрер понимал, что, возможно, все они имеют единственный универсальный ответ, стоит только поискать.
Однажды Рой слышал легенду об алхимике, который поджёг свой дом, чтобы у него не возникло соблазна вернуться, ведь он так хотел идти только вперёд и достигнуть своей мечты.
Рой мог бы сжечь этот дом. Чтобы никогда больше не приезжать сюда и не вспоминать. Но если для Эдварда Элрика пламя, пожирающее стены его жилища, символизировало безоглядную и горькую свободу, для Мустанга подобный поступок был лишь трусливым бегством от себя самого. Они вкладывали разный смысл в свои действия, сжигали слишком разные дома. Загородный коттедж Роя был свидетелем жизни, которого тот вовсе не желал устранять. Более того, намеревался сохранить и отстроить заново. Хотя бы ради краткого мига, пережитого в его стенах, который до сих пор угольком тлел внутри.
Уходя, Рой прикоснулся ладонью к гладкому дереву дверного косяка и будто бы вновь ощутил под пальцами золотистые пряди. Ему необходимо было увидеть их обладателя снова, потому что теперь – тем более теперь - фюрер ни за что не поверил бы в версию, будто в столицу Эда привёл только давний и, сказать по правде, незначительный долг. Рою нравилось думать иначе. Ему хотелось думать, что нечто неразрешённое между ними, нечто неопределённое и не выраженное подходящими словами заставило Стального навестить Мустанга по пути на Запад.
Когда вернувшийся автомобиль доставил их в город, на улицах уже зажглись первые фонари. Сумерки стремительно густели, как заваренный кипятком крахмал. Солнце, наконец, сжалилось над измученной зноем столицей.
Если Стальной остановился в центральном отеле, то найти его не составило бы труда. Эх, Хьюза бы сюда с его талантом сыщика! Но Хьюза больше не было, поэтому, едва вернувшись в кабинет, Рой закатал рукава рубашки и самолично взялся за телефонную трубку. У него ещё было время на организацию поисковой операции. Ещё было не слишком поздно.
ПРОДОЛЖЕНИЕ В КОММЕНТАРИЯХ
@темы: Other pairings, Фанфикшн, Аниме
-
-
23.05.2011 в 17:33В баре ровным счётом ничего не изменилось. То же широкоскулое лицо бармена, те же смазанные лица за столиками, теряющимися в тёмных углах. Вот только прежде они сидели здесь с Хьюзом, а теперь Рой ждал совсем другого посетителя.
- Что это вы в штатском, полковник? – вопрос вместо приветствия, как это было похоже на Эдварда Элрика. – Утомились, управляя страной?
- И тебе добрый вечер, Стальной.
- Виделись, - заметил Эд и присел рядом, рассматривая меню, написанное мелом на чёрной дощечке за барной стойкой.
Рой наблюдал за тем, как беззвучно шевелились его губы, пока он читал названия, которые Мустанг успел выучить наизусть. «Амарула», и «Граппа», и «Киршвассер».
Сам он предпочитал всему этому аляповатому разнообразию старый добрый виски.
- Цены тут… - проворчал Эд, не зная, на чём остановить свой выбор.
- Я угощаю, - спокойно проговорил Рой.
- Я только сегодня утром отдал долг. Не хочу снова быть вам обязанным, - ухмыльнулся Стальной.
- Не просто так, а в обмен на услугу.
Он сразу почувствовал, как насторожился Элрик, едва прозвучали эти слова.
- Да не волнуйся ты…
Мальчишка возмущённо фыркнул.
- …всего лишь хотел спросить у тебя совета.
- Для начала закажу выпивку, - без лишней скромности заявил Эд - Раз уж вы угощаете, полковник.
Рой усмехнулся и сделал глоток, неожиданно обнаружив, что стакан опустел – на дне остались только подтаявшие кубики льда.
- Повторите, - обратился он к бармену, и тот без лишних слов снял с полки бутылку, в которой плескалась жидкость цвета жжёного сахара.
- То же, что и ему, - с некоторой долей поспешности выдал Стальной, и в ответ на ироничный взгляд Мустанга только отмахнулся, а фюрер не стал препятствовать – в конце концов, он в няньки к нему не нанимался.
Бармен поставил перед ними два тяжёлых стакана, принял плату и принялся смешивать коктейль для какой-то беспокойной дамочки, которая время от времени посматривала на Роя, а иногда и на Эда, хотя, на взгляд Мустанга, в матери ему годилась.
Отвлёкшись на посетителей, фюрер едва кое-что не пропустил.
- Эй, постой… - попытался, было, остановить его Рой, но Стальной мальчишка был тем ещё упрямцем и без колебаний отправил в глотку жгучее содержимое стакана.
Признаться, Рой ожидал взрыва – ну, или хотя бы того, что у старшего Элрика повалит из ушей дым. Покраснел парень страшно – если прежде румянец у него проступал только на скулах, теперь краска залила его физиономию целиком - до кончиков ушей. Внутри, в горле у него возник низкий вибрирующий звук, готовый вот-вот перейти в сиплый свист закипевшего чайника, но вместо взрыва Эд разразился душераздирающим кашлем, из-за которого едва не перевернул все бокалы на стойке и свой собственный стакан, в котором ещё плескались остатки алкоголя.
- В первый раз пьёшь, Стальной? – заботливо похлопывая его по спине, осведомился Мустанг.
- Идите к чёрту, полковник, - захлебнулся собственным кашлем Эд, но Рой даже не обиделся – так жалко тот выглядел. Он снова провёл ладонью по спине Элрика и замер, вновь почувствовал настороженное напряжение, которое, казалось, звенело в каждой жилке, наполняло каждый сосуд, кровью бежало по венам. Он больше не мог верить Эду, однажды тот уже обманул его, так просто сбежав из уединения полупустой комнате в загородной хибаре. Тогда Рой отпустил его, ребёнка, но теперь не собирался отказывать себе в возможности поговорить. Оставалось дождаться, когда Стальной справится с собой.
Эд судорожно втянул изъеденный табачным дымом воздух, но кашлять перестал. Из-за прижатой ко рту руки его голос звучал глухо и хрипло.
- Как можно пить такую гадость?
- Двойной виски для тех, у кого внутри до сих пор не утих огонь войны.
Он через многое прошёл, этот светловолосый паренёк, но горечь жизни, наступающая после тридцати, ещё не успела его коснуться. Для Мустанга алкоголь перестал быть новым и необычным, перестал быть рискованным приключением или любопытным явлением жизни. Он просто стал ещё одним звеном алхимической реакции, которая горела под кожей, жгла желудок.
Он не раз думал о том, что слишком многое в жизни перестало его волновать или удивлять. Он видел всё – живые гибкие тела и мёртвые, изломанные, изодранные в кровь. Горящие восторгом глаза, пустые глаза и даже пустые дымящиеся глазницы. Он видел скверные вещи и те, что его вдохновляли, как пламя. Уродство и красоту, жажду власти и жажду мести. Его тошнило от пережитого, трагедии и радости смешались, как части живых организмов при создании химеры, и отделить хорошее от плохого отныне не представлялось возможным. И вдруг появился этот мальчишка, Стальной алхимик, со своими наивными понятиями о добре и зле. Возможно, интерес к нему и вернул полковника в то время, когда мир казался таким многогранным, бескрайним в своих проявлениях и одновременно гениально простым. Возможно, старший Элрик напомнил Мустангу его самого много-много лет назад.
Он так и не убрал руку с его спины, но Эд сам передёрнул лопатками, словно бы отгоняя назойливое насекомое.
- Выкладывайте, - всё ещё хрипло проговорил он, возвращая полковнику его собственные слова, сказанные утром, чем застал его врасплох.
Несколько долгих секунд Рой смотрел на него, не зная, что сказать, не представляя даже, о чём идёт речь, пока не вспомнил, по какой, собственно, причине он отыскал Стального в гостинице и в срочном порядке вызвал в бар.
- Это о Лизе, - проговорил он, глотая виски.
- Полковник, вы ведь тот ещё сердцеед, что же, адъютант вам не по зубам? – криво усмехнулся Эд.
Похоже, _ты_ мне не по зубам, Эдвард Элрик, с тоской подумал Рой, пальцем выводя невидимые фигуры на лакированной стойке, и промолчал. Перчатки остались на столе в кабинете. Ему вовсе не нужно было никаких советов. Никаких чёртовых советов от этого мальчишки или от кого бы то ни было. Но предлог есть предлог, и следовало бы немного поиграть в эту игру.
- Наверное, дело в том, что я слишком долго знаю её. В какой-то степени становишься близоруким, перестаёшь замечать главное, когда проводишь с человеком так много времени.
Кажется, даже после одного стакана Стального слегка развезло. Он слушал фюрера, подперев голову левой рукой, правая же лежала на стойке, пальцы бездумно постукивали по гулкой деревянной поверхности. Мустанг знал, что ему обязательно захочется снова коснуться этой настоящей и живой руки, поэтому старался смотреть не на неё, а на Эда, задумчивого и непривычно тихого. Однако он быстро понял, что и эта выбранная им стратегия поведения имеет существенный недостаток. Сама обстановка невольно провоцировала воспоминания. Глаза у Стального были как золотые свечные огоньки, в них отражался мягкий приглушённый свет настенных ламп. Такой знакомый желтоватый свет.
- Ты ведь тоже давно знаком с той своей подружкой, Уинри?
- Всю жизнь.
- И как… ты справляешься?
Едва слышный вздох. Какое-то ненужное откровение. Выпивка развязывает язык, пускай в этом случае речь и звучит немного невнятно. Целесообразно говорить короткими фразами.
- Наверное, поэтому я и уехал. Снова. Бросил её. И бабушку Пинако. А сам смылся в столицу. И вот теперь направляюсь на Запад.
Сказанное проходило мимо. Рой не сдержал данного самому себе обещания, и теперь снова смотрел на руку, живую и настоящую. Внезапно он с удивлением обнаружил, что и Эд рассматривает его руки, которые Мустанг вовсе не считал примечательными. Обычные руки обычного полковника, по локоть в крови, чёрт дери эту треклятую войну. Для Роя она всегда была здесь – въелась в кожу, застыла под ногтями, хоть солью три, хоть известью, хоть щёлочью отмывай – не исчезнет. Но когда Эд смотрел на эти исполненные вины руки, казалось, будто бы на минуту или две с них сходили следы чужих бед и несчастий.
- Вы любите её, полковник? – с неожиданной прямотой и ясностью, несмотря на выпитое, осведомился Эд.
Мустанг уставился на него так, будто впервые увидел. Со вздохом прикрыл глаза рукой.
- Я её уважаю, - уклончиво ответил он. – И благодарен ей за всё.
- Может, вам следует жениться на ней?
Рой пристально взглянул на старшего Элрика сквозь пальцы. Уж не смеётся ли он над ним?
- Из уважения?
- Но вы ведь не только уважение к ней испытываете? – продолжал наступление Эд. – Полковник?
Хотелось осадить распалённого виски Стального. Из-за того, что он говорил слишком громко, на них оборачивались. Но он задал вполне справедливый вопрос, который требовал ответа, хотя бы мысленного.
Не только… но что же ещё? Неужели, ровное тепло, разливавшееся в груди при мысли о Лизе, и было любовью? А что же это тогда за сумасшедшее пламя, которое охватывало при виде этого ещё, в сущности, мальчишки? За два года оно ничуть не ослабело, стало лишь сильнее и вспыхнуло вновь, когда раздался знакомый голос, который Рой и не ожидал услышать. Нежность, почти причиняющая боль. Какое интересное чувство.
Толкает на безрассудство.
-
-
23.05.2011 в 17:34- Какого!.. – шаги стремительно метнулись от стойки к двери, которая со стуком закрылась, выпустив позднего посетителя прочь, в ночь.
Мустанг задержался всего на мгновение. Улицы окутал нежданный туман. Остывший воздух и раскалённый асфальт сделали своё дело.
- Стальной! – заметил он быстро удалявшуюся фигуру, уверенный, что Эд не остановится.
Пришлось догонять самому.
- Прости, - слегка запыхавшись, пробормотал Рой.
- Что вы, чёрт побери, себе позволяете? – кажется, он разозлил парня не на шутку.
- Я просто… просто, - слова так некстати разбежались, и в голове застыла какая-то безжизненная пустота.
- Просто, - передразнил его Эд, отступив к дороге, пока полковник стоял, не зная, вернуться ли ему в бар или пойти следом.
Теперь всё окончательно перемешалось.
Пальцы ловко ухватились за ворот плаща, и Элрик едва не упал, что вызвало новую волну недовольства. Но Мустанг не обратил внимания. Ему важно было выяснить одну вещь – прямо сейчас, чтобы больше не сомневаться.
- Зачем ты здесь, Стальной алхимик?
Короткая борьба со стороны Эдварда не увенчалась успехом.
- Я приехал, чтобы отдать вам долг, - повысил он голос. – А вы как думали?
Предприняв ещё одну попытку, Стальной, в конце концов, раздражённо вырвался, готовый отправиться восвояси.
- Но ведь возвращение долга – всего лишь повод! – в отчаянии выкрикнул ему вслед полковник.
Нет, никакой ошибки, сейчас он действительно чувствовал себя полковником, как будто и не было этих двух лет.
- Повод к чему? – нахмурился Стальной, остановившись и обернувшись.
- К встрече, - чуть тише проговорил Рой, понимая, что, возможно, совершает сейчас вселенскую глупость, так безотчётно открывая все карты.
- Да что ты себе вообразил?! – взорвался Эд, бездумно переходя на «ты», но ни один из них этого не заметил. Если бы к нему вдруг вернулась алхимия, то весь переулок лежал бы в руинах, а на зубах скрипела бы бетонная пыль.
Эд снова злился, как той ночью, безумной ночью, когда они в последний раз собрались все вместе. Злился не на Мустанга, а на те, чувства, которые тот в нём пробуждал.
Нет, этому мальчишке больше не удастся сбить его с толку. Пропади пропадом этот бар и вся эта столичная жизнь.
Рой без колебаний направился к Элрику.
- Только то, что знаю наверняка, Стальной.
Он обхватил его за шею, решительно притянул к себе и без лишних слов поцеловал. Не впился жёстко и безапелляционно, не сунул язык ему в рот, а просто прижался к этим плотно сжатым губам, ожидая, когда они уступят и сдадутся.
Водяная пыль оседала на их лицах и волосах, отчего цвет их казался ярче. В тени смоляной чёрный стал угольным, антрацитным, тёплый пшеничный – ослепительно засиял в свете ближайшего фонаря.
Яростный взгляд золотистых глаз напомнил ему другой, решительно-карий, но тот взгляд он, кажется, потерял теперь навсегда. Рука легла на его плечо и сжала – будь она металлической, всё, наверняка, закончилось бы трещиной в ключице. Другая, твёрдая, как сталь – вот только теперь она была живой, живой и настоящей, тёплой, так что жгло кожу сквозь рубашку, - упёрлась ему в грудь.
Рой справедливо ожидал удара или воинственного крика рассерженного мальчишки, когда, наконец, оставил в покое его губы.
- Идите уже, полковник, - но вместо этого услышал приглушённый и немного усталый голос.
Эд больше не смотрел на него. Отвернувшись, он созерцал пустынную улицу. Плечи его опустились, спина сгорбилась. Всем своим видом он олицетворял поражение. Странное поражение, которое жило будто бы само по себе. Ведь ни один из них не вёл войны? Или вёл. Тогда по логике вещей полковник в этом случае признавался победителем, но чувствовал он, скорее, растерянность, нежели ликование.
- Вы, кажется, тоже кое-кому задолжали.
Мустангу хотелось возразить, невыносимо хотелось заставить этого мальчишку замолчать, вытрясти из него все эти глупости о долгах и обязанностях, в конце концов, поцеловать его ещё раз, но почему-то вместо этого он побрёл по улице, будто контуженный взрывом.
Только на перекрёстке его губы изогнулись в слабой улыбке.
***
Хотя он не так уж много заказал, к тому же, в вопросах алкоголя отличался изрядной выносливостью, Рой чувствовал себя пьяным. Нетвёрдой походкой он шёл, не следя за дорогой, но ноги сами принесли его к знакомой двери. Он постучал – и дверь открылась. После калейдоскопа размытых ночных огней тьма показалась кромешной, но такой успокаивающей, как и ощущение прижавшегося к нему разгорячённого ото сна тела. После промозглости дождливых улиц Рой моментально согрелся. Длинные волосы щекотали шею и ключицу – ворот рубахи был широко распахнут. Он слишком устал, чтобы сопротивляться. К тому же, в словах Эда была, пусть и крохотная, доля истины. Он готов был отдать долг, пускай никто его об этом и не просил. Он не понимал, сколько бы ни бился и ни пытался разобраться, как можно только отдавать, отдавать, отдавать, и ничего не брать взамен. Ещё утром одна лишь ироничная фраза о том, что в мире полным-полной вещей, не подчиняющихся закону равноценного обмена, вызвала у Стального неудовольствие. Теперь же отголосок того чувства коснулся и Роя, и внезапно ему стало страшно. Страшнее, чем когда-либо на войне или лицом к лицу со Шрамом, жаждущим размозжить голову любому цепному псу армии, который только попадётся ему на пути. Потому что если в алхимии тебе нечего предложить взамен, ты в одночасье можешь лишиться ноги, руки, жизни. Или потерять того, кто тебе действительно дорог. Белый бог беспощаден, он возьмёт своё во что бы то ни стало. Рой не готов был расстаться… ни с одним из них.
Его увлекли в уютную темноту спальни, в шорох простыней, в руки, губы, поцелуи и прикосновения. Он не видел лица Лизы, слышал только её дыхание и ещё – своё собственное, такое порывистое и горькое от выпитого виски. Наверное, адъютанту фюрера не составило бы труда понять, где Рой был и откуда вернулся, но теперь ей, кажется, не было до этого дела.
Её тело было горячим, словно ствол винтовки после выстрела, а волосы едва прикрывали лопатки. На ощупь их так легко можно было бы спутать с другими, теми, которых руки Мустанга касались всего лишь раз, но этого раза было достаточно, чтобы он навсегда запомнил ощущение.
- Хочешь, я заплету тебе косу? – прошептал он в изгиб плеча, в основание шеи, в беспокойную жилку, бившуюся под кожей. – Я сумею, я знаю, как. Теперь – знаю.
Рой не смог бы сказать наверняка, разобрала ли она сказанное, потому что эта предательская неблагодарная фантазия затянула его, как зыбучие пески. Наверное, он всё-таки выпил лишнего.
В темноте в этой постели он, задыхаясь, мял родное податливое тело под собой, двигался в нём, как идеально сбалансированный механизм, как пуля в ружье сквозь пороховой дым – в забвение битвы. Каждая пуля ждёт своего часа, чтобы бесстрастно пронзить мягкую плоть, всё равно, врага или друга. У пуль нет друзей и врагов.
Но в голове, в своей голове Рой проигрывал совершенно иной сценарий. В его голове горели две лампы, свет которых смешивался между собой, образуя причудливой формы пятно. Стульев больше не было – им бы хватило и пола, голых деревянных досок, кое-как укрытых сброшенной одеждой.
- Оставь, - чуть краснея, попросил Эд.
Отчего-то именно сегодня ему хотелось ясно видеть бледное лицо, лихорадочный блеск в чёрных честных глазах. Хотелось, чтобы и его видели.
Но Рой недрогнувшими пальцами погасил свечу.
Здесь мрак, и там – мрак. В таком невозможно ничего разглядеть, будто снова ослеп. Только волосы, зажатые в кулаке, напоминают о том, где ты, с кем ты. Или же, наоборот, смешивают два образа, играют в кошки-мышки с сознанием. Так легко в темноте заменить одного человека другим, нет, не заменить, а ощутить рядом именно того, кого и хотел бы. Позволить себе поверить, что именно он, и никто другой, цепляется за тебя в этом водовороте мыслей, чувств и невыносимо ярких искр, на которые распадается всё вокруг, пока тело изгибается в судорогах, падает вверх, летит вниз и разбивается на куски.
Кажется, впервые за всё это время Рой выдохнул – долго, протяжно, всю накопившуюся внутри тревогу. Переместился на измятых простынях так, чтобы позволить другому человеку устроится рядом, и обвил его руками.
Наверное, он поверил бы в то, что сошёл с ума, окажись спина гладкой, без единого следа давнего ожога. Но этого не случилось.
Мустанг лежал, слушая одинокие шаги на улице, и осторожно гладил тёплый шрам на спине Лизы. Она так доверчиво спала на его груди, её дыхание согревало кожу.
Такая хрупкая и беззащитная, светлые волосы разметались по подушке, совсем как два года назад, другие светлые волосы…
Рой вздрогнул и прикусил губу, чтобы сдержать рвущийся наружу болезненный стон. Чёрт побери, он прежде никогда не отдавал так много и без оглядки, но разве не этого Лиза заслуживала, как никто другой?
-
-
23.05.2011 в 17:34Платформу окутал сероватый дым – состав готов был отойти от станции, когда автомобиль с гербом государственных алхимиков едва не вылетел прямо на рельсы.
- Именем фюрера, задержите поезд!
Один из дюжих молодцов, выбравшихся из автомобиля, бросился прочь, к паровозу. Второй остался с прибывшим военным, который подошёл к старшему проводнику и быстро спросил его о чём-то. Сероватый дым постепенно рассеивался.
Проводник низко поклонился и указал в сторону одного из вагонов, в котором сидел скучающего вида пассажир с собранными в хвост волосами.
Фюрер, а именно он задавал вопросы проводнику, направился к вагону и остановился у нужного окна.
- Я кое о чём забыл, - проговорил Рой, напряжённо вглядываясь в знакомое лицо, обрамлённое светлыми прядями. Если бы не серый блеск в глазах, никто и предположить бы не смог, что этот парень провёл бессонную ночь, но, как уже было сказано, за годы службы Рой научился неплохо читать своих подчинённых. Пускай, и бывших.
- Ну, что там у вас ещё, полковник? – лениво и непочтительно осведомился Элрик, а у Роя внезапно потеплело на сердце, когда он заметил притаившуюся в уголках губ улыбку.
Нет, положительно, этот мальчишка не желал его отпускать. Играл с ним в свои наивные игры, и, кажется, снова надумал сбежать, прикрываясь неотложным путешествием на Запад.
Что ж, у фюрера в ответ на этот манёвр был туз в рукаве. Точнее, пятьсот двадцать центов в кармане.
Без колебаний он нагнулся к окну вагона и взял правую руку Эда в свои, точь-в-точь как прошлым вечером. Неудивительно, что Стальной дёрнулся, пытаясь вырваться, а скулы его вновь порозовели.
Но Мустанг сжал крепче пальцы и не поддался.
- Помнится, Стальной, ты обещал, что вернёшь прошлый долг, как только я стану фюрером.
- Так оно и было, - нахмурился мальчишка. – Я ведь вернул. Или у вас память отшибло, полковник?
- Также припоминаю, что ты, обещая вернуть деньги, добавил, что вновь одолжишь у меня некоторую совершенно определённую сумму и вернёшь, когда в стране установится демократический режим, так?
- Так, - кивнул Эд, кажется, начиная понимать, в чём тут дело. – Не говорите мне полковник, что вы приехали сюда только затем…
- Именно! – воскликнул Мустанг. – Так что будь добр, забирай свои деньги. Ведь Аместрис до сих пор под началом военных.
Он высыпал в раскрытую ладонь – живую и настоящую – мелкие монетки, которые всю дорогу до вокзала дребезжали в кармане брюк.
Эдвард рассеянно глядел на них, явно задумавшись о своём.
Весь поезд ждал его одного. Весь поезд встал по прихоти Роя.
- Что же это получается, полковник, - в конце концов, проговорил Стальной. – Ещё один повод?
Мустанг смерил его пристальным взглядом.
- К чему?
- К встрече.
В вагонах нарастало волнение. Прошло уже семь минут, и некоторые особо нетерпеливые граждане принялись высовываться из окон, чтобы посмотреть на виновного в этой задержке. Фюрера.
Рой неопределённо пожал плечами, не обращая внимания на удивлённые возгласы.
- Думай, как хочешь, - он махнул рукой машинисту, чтобы тот отправлялся. – Но не забывай о своём обещании
- А вы – о своём! – заявил Стальной, и вагон сдвинулся с места – поначалу медленно, постепенно набирая скорость.
- Возвращайся обязательно, Стальной, - пробормотал полковник, глядя вслед уходящему поезду. – Возвращайся почаще.
Пустынные земли Запада звали Эдварда Элрика. Роя Мустанга, фюрера, звали назад государственные дела. Жара, с новыми силами вернувшаяся после ночной мороси, наверняка, свирепствовала и в сельско-хозяйственных районах страны, а строительство железной дороги через пустыню, пролегавшую между Аместрис и Ксингом, застопорилось. Мустангу вовсе не улыбалось отправиться в самое пекло, но, как он сам решил, путь пролегал в двух шагах от разрушенного Ксеркса, города, где всё началось задолго до рождения каждого из них. Фюрер почувствовал первый укол любопытства и улыбнулся.
Всё-таки встреча с Эдвардом Элриком пошла ему на пользу. Так было всегда, и, кажется, так будет ещё очень долгое время. За демократизацией последует мир с Драхмой, а после Рой обязательно придумает что-нибудь ещё и в очередной раз всучит Стальному пятьсот двадцать центов, которые тот просто обязан будет вернуть.
FIN
-
-
29.06.2011 в 01:25-
-
29.06.2011 в 16:40Спасибо большое!! Очень рада, что фик и читатель нашли друг друга=)
-
-
30.06.2011 в 20:07