Nice planet. We'll take it.
Название: Город ангелов
Автор: Reno
Категория: slash, angst, drama
Рейтинг: NC-17
Персонажи/пары: автор, Джей/Шенн
Предупреждения: первая и третья части написаны от лица автора, вторая часть – Jared’s POV
От автора: впервые я написала такой большой фанфик, так что всем, кто сможет дойти до конца, воздушный поцелуй! Комментарии приветствуются.
Часть II - продолжение
5.
Телефон звонил, не переставая. Человек спустился по лестнице и поднял трубку. Человек был раздражён: он не выспался, его девушка ушла слишком поспешно, лишая его возможности провести дивную ночь, ещё один... хм... тот, из-за кого все планы сорвались, тоже куда-то подевался. Ещё и бестолковая бессонница решила навестить его в самый неподходящий час.
Трубка телефона была холодной.
- Да?
...
- Говорите же, - на часах половина шестого.
Если так и будут молчать, он без сожаления бросит трубку на рычаг, при этом скидывая ни в чём не повинный аппарат на пол, яростно выдёргивая чёрный толстый шнур из розетки.
- У тебя есть брат, - утверждение незнакомым, враждебным голосом.
- Есть.
- Тебе понадобиться много денег, что бы вытащить его, - абсолютное, замораживающее спокойствие.
- Что?
- Тебе понадобиться...
- Что это значит?!
- Твой брат у нас. Мы его убьём, если ты не заплатишь.
Частые гудки в холодной трубке.
Половина шестого утра.
***
Возможно, многие из вас со свойственной вам прямотой могут сказать, что моя любовь, если она вообще когда-то существовала, уже давным-давно исчезла, уступив место низким чувствам вроде ревности и ненависти. Моя любовь всегда со мной. И я вынужден сказать вам, что вы не правы. С годами всё меняется. Но не это. Вся болезненность моих чувств осталась, вся их подлинность – тоже. И вся их теплота, как странно это бы не звучало. Тяжело, но это, к сожалению или к счастью, не излечимо. Я люблю, но не собираюсь доказывать это кому бы то ни было, кроме объекта моей любви. Я люблю и буду, верно, любить, пока окончательно не сойду с ума. Похоже, мне осталось уже не так уж и много, если я решаюсь на подобный поступок.
Вчера я ушёл – просто невозможно оставаться в доме, когда даже через три стены чувствуешь жар того кома злости, что сейчас горит внутри Шенна. Он не понимает ещё, но когда-то точно поймёт, я очень надеюсь на это.
Это глупо, возможно. Это неправильно. Но и это тоже выход.
Я думал ещё об одном решении – просто всё рассказать, как есть. Человек слаб – в этом я убедился на собственном примере. Я не отважусь пойти и выложить всё Шенну, он просто отвернётся от меня, и даже то сомнительное состояние спокойствия, которое поддерживается специально для окружающих, будет навсегда нарушено. Нет, я не говорю, что всё так плохо. Нет, только я живу между небом и землёй, так и не решив, что выбрать. Не думаю, что Шенн чувствует себя подобным образом, но он не может не замечать ту отчуждённость, что усиливается с каждым днём. Наверное, это моя вина, но я не пытаюсь хоть как-то улучшить положение дел, я чувствую усталость от своей любви, которая, увы, становится губительной для меня. Но я не могу отказаться от неё. Выход. Вот что я ищу.
Джейк встретил меня на пороге его небольшого дома и проводил в тёмную кухню, где к тому времени уже собрались трое парней, которых я видел в первый раз. Но всё было в порядке – это я попросил позвать каких-нибудь его друзей, потому что они должны были стать частью моего плана. Все они были хмурыми, но расплылись в улыбках, когда я зашёл в комнату.
- Так, ребята, это – Джей Лето. Джей – это Берн, Найджел и Ник.
Я кивнул. Сейчас, секунду, мне надо собраться с мыслями.
- Весь план состоит в том, что вы меня похитите. Естественно, я вам заплачу за это. Из-за этого мнимого похищения вы позвоните моему брату и скажете ему собрать сумму денег, необходимую для того, чтобы вытащить меня.
Ник, оглядев меня слишком внимательным взглядом, внезапно спросил:
- А можно узнать, для чего всё это?
Естественно, я ничего не скажу.
- Забыл упомянуть об одном правиле, только об одном, - проговорил я. – Пожалуйста, никаких вопросов о моих целях. Уверяю, здесь нет ничего, что нарушает закон. Деньги, собранные братом, мне не нужны, могу сказать сразу. Это просто что-то вроде розыгрыша. Вы получите ваши деньги примерно через неделю, думаю, к тому времени всё уже закончится.
Они смотрели на меня подозрительно, но молчали. Думаю, всё пройдёт удачно.
- Стоит начать с пары синяков. Только слишком сильно не бейте, - ухмыльнулся я.
***
Наверное, сначала он думал, что всё это – чья-то глупая шутка. Наверное, сначала сомневался, но я был готов ждать. И, не задумываясь о том, что вскоре страх начнёт просачиваться в его тело, заражая каждую клетку, пропитывая даже костный мозг, не осознавал, как плохо всё может закончиться. Так играть с человеком непозволительно, но тогда я заставил свой внутренний голос замолчать. В тот момент я знал только одно – я сделаю всё для того, чтобы он понял, что без меня ему не выжить. Не прожить, не жить, не быть. Это была не злоба, не ненависть, не месть, это было лишь желание доказать. И я не чувствовал его, не знал о темноте в доме по вечерам, об отчаянии. Я ослеп, уже давно, я не желал видеть этого. Но потом, по прошествии времени, я временами ставил себя на его и место и готов был кричать от ужаса, собственного бессилия, биться в истерике. Господи, если бы я видел его в те моменты, когда звонки телефона нарушали его беспокойный сон, когда он слушал безразличный голос, мерно отсчитывающий часы до моей мнимой смерти, когда он находил письма в конвертах без обратного адреса под дверью с фотографиями, где лицо моё было расцвечено синяками. Он ведь не знал, как мы веселились, рисуя гримировальными карандашами полузажившие раны на висках, как поливали искусственной кровью мою футболку и руки... Господи, если бы я видел, я бы сошёл с ума.
Я не видел, как он метался по всему городу в поисках денег, как он занимал у всех и каждого, хотя бы мало-мальски знакомого человека.
Джейк сказал ему не обращаться в полицию. Естественно, так говорят все похитители.
Я чувствовал себя так, словно снимаюсь в кинофильме, только я не учёл одного – это была жизнь, а, значит, нельзя просто отказаться от подписанного контракта, уйти со съёмочной площадки, где от света прожекторов воздух накаляется до тридцати-сорока градусов, уйти домой, будто ничего и не было. Не получится. Нет. Начал – заверши.
- Позвони ему, - проговорил я вечером третьего дня, когда наша «терапия» жуткими фотографиями и звонками посреди ночи должна была уже дать результаты. – Джейк, у тебя хорошо получается говорить голосом Снежной королевы. Ты никогда актёром стать не хотел?
Я говорил беспечно. Да, я говорил почти равнодушно. Даже не задумываясь, что для Шенна это вовсе не игра, что вот через пару минут, когда он вновь услышит ледяной голос Джейка в телефонной трубке, его сердце будет сжиматься от нестерпимой боли.
- Нет, - покачал тот головой.
- Позвони ему.
Он кивнул.
- Скажи, что через два дня он должен принести деньги, или всё будет кончено. Назови сумму.
- Какую?
Я начеркал цифры на листке бумаги, вырванном из блокнота.
- Ты ещё в здравом уме? – недоверчиво глянул на меня Джейк. В уголках его губ застыла улыбка, он думал, что всё это – одна большая шутка, чтобы пощекотать нервы и себе и тому парню, которому он должен звонить по каждой моей просьбе.
- Вполне, - прошептал я, глядя в его синие, как океанская вода, глаза.
Вспомнил об океане. Хочется на побережье. Но нельзя – я ведь похищен. Не дело будет, сели я вдруг – живой и здоровый – буду прогуливаться по влажному, как не застывший ещё бетон, песку.
- Джей, это перебор. Он не сможет собрать такую сумму.
- Он уже собирает деньги. Он сделает это, я уверен. Или...
- Или? – продолжал сверлить меня взглядом Джейк.
- Или ты скажешь ему, что твои ребята убьют меня, тело порежут на куски и закопают по всему Лос-Анджелесу.
Я говорил почти серьёзно, но он не верил:
- Джей, хватит придумывать такую чушь...
- Это не чушь. Ты так и скажи. Не забудь, что я плачу всем вам.
Я развернулся и вышел из кухни, оставив Джейка в недоумении. Прошёл по коридору. Достиг окна с льняными занавесками. За окном – весна. Нет, только её подобие – даже листья ещё не распустились. И небо – слишком бледное для весенней поры. Из кухни слышится голос Джейка. Он говорит с Шенном. Его голос пуст – холод. Возвращаюсь на кухню, ступая как можно тише. Подхожу к столу, на котором стоит телефонный аппарат. Джейк смотрит на меня немного удивлённо и чуть не сбивается со своего равнодушного ритма.
- Шенн, - хриплю я в трубку на фоне болтовни Джейка. – Шенн!
Он слышал, это точно.
- Чёрт, уймите его, парни!!! - совершенно натурально орёт Джейк в пустоту дома.
Я, улыбаясь, как идиот, сильно ударяю ногой по кухонной двери, так, что старое стекло дребезжит, потом слабо кричу, словно меня бьют. Мы актёры – хотя Джейк никогда им не был, его смело можно приглашать на съёмочную площадку.
Это всё прекрасно слышно в трубке.
Прости.
Снова удар. Прижимая ладонь к несуществующей ране, я сдавленно выдыхаю, достаточно громко.
О, чёрт, что же я сейчас делаю?!
Кто внутри меня заставляет сейчас ударять кулаком по столешнице?
Кто заставляет дёргать занавески на окнах, отчего железные гардины звякают оглушительно...
- Деньги должны быть собраны через два дня.
Скоро и в студии всё отремонтируют.
Скоро отдых кончится.
Скоро вернутся Томо и Мэтт.
6.
Начинаешь по-настоящему бояться телефонов. Вернее, одного – единственного представителя этого класса – того, что стоит у тебя дома. Когда раздаётся очередной звонок – всё внутри снова взрывается болью.
Непередаваемое и жуткое ощущение – ты словно не здесь, а где-то далеко, но в то же время ты всё ещё находишься в этом мире, только смотришь на него, словно через неровный пласт слюды – такой мутный, как подтаявший лёд. И видишь только размытые силуэты людей. А что до них – они вовсе тебя не замечают.
Так бывает при бессоннице – когда мозг отупевает от недостатка сна и начинает выдавать галлюцинации за реальное действо. И ты веришь. Никогда не страдал бессонницей.
А вот у Джея иногда такое случалось – он мне потом рассказывал, как это – чувствовать себя оторванным от всех, словно отделённым тонкой стеной, но сил на то, чтобы сломать её, уже нет.
Джей.
Джаред.
Когда в очередной раз звонит телефон, мне хочется вырвать провод из сети, но я вспоминаю о тебе и отбрасываю эти мысли. Отключи я телефон – что будет с тобой? Это как лечить последствия болезни, не выясняя её причины – всё бесполезно будет. Пустая трата времени. Мне хочется действовать, но я бессилен. Вызвав полицию, я существенно сокращу время брата. И сегодня, когда я, наверное, в сотый раз поднял трубку, я слышал его голос – всего на миг, но слышал – слышал, как его бьют, Господи, я обращался к тебе не так уж часто, но сейчас прошу – сделай же что-нибудь! Я был бы готов принять все те удары, которые достались ему! Я готов был бы, если бы мне сказали, куда идти. Скажите же мне!
Когда я нашёл фотографию, я сел на крыльцо дома, тупо уставившись на кровавые разводы на его футболке. На его разбитом лице было выражение отчаянного безразличия – мне стало страшно до холода в каждом позвонке: отвратительное ощущение, словно ледяной иглой прошивают спину. Но тогда это была меньшая из бед. Такое загнанный вид, словно у животного, просидевшего в клетке большую часть жизни, но ещё не забывшего свободу, однако потерявшего надежду вернуться. Такое зрелище кого угодно может заставить содрогнуться. Я чувствовал его боль каждой клеткой – и это вовсе не игра слов. Бессонными ночами моё тело скручивали судороги – было невыносимо холодно, или же мне только казалось – прибавив всю эту боль, я потерял надежду нормально заснуть.
Прошло дня три-четыре, но было ощущение – что много, много лет. Возникло подозрение, что я потерялся во времени – словно перенёсся в семнадцатый век в Европу – мой брат попал в каменную башню, где его держат в холодном подвале с крысами, морят голодом, избивают... Я живу в... Я не знаю, где я живу – я не могу осознать этого. Но я словно обречён каждый день смотреть на его мучения, словно я стою у маленького окошка в стене его тюрьмы, но оно слишком узкое, чтобы я мог попасть в помещение и сделать что-то для него. Я в средневековье.
Я боялся смотреть в зеркало – от всего этого моё лицо стало какого-то белесого оттенка, а глаза – чёрными-чёрными. Было страшно видеть себя. Было страшно видеть себя и повторять: «Я ничего не могу сделать»... А на деле осознавать, что надо искать, надо перевернуть весь город, вывернув его наизнанку, вывалив все его внутренности в отвратительную кучу, но найти... Убить всех, кто хотя бы пальцем к нему прикасался – и отправить в ту же кучу. Головокружение.
Одной ночью приходила она – придерживая рукой тёмные волосы, пропитанные дождевой влагой. Приходила напрасно, честно говоря. Думала, наверное, что сможет мне помочь своими ласковыми, не спорю, прикосновениями, но ничего не вышло. Всё вдруг сказалось таким ничтожным по сравнению с большой гранитно-серой пустотой там, где был Джаред. Безразличие. Оно иногда убивает. Но она-то сильная. Она просто приняла это, как данное, отнеслась к этому, как к неминуемому. И даже когда я пытался скрыть своё нервное раздражение, она заметила это. Оно и к лучшему – не пришлось выставлять её за дверь – сама ушла. Странно, я теперь так небрежно, даже грубо, говорю о ней, а всего несколько дней назад был уверен, что влюблён серьёзно и надолго. Как же всё относительно. Хотя, это понятие применимо лишь к фальшивым вещам, маскирующимся в повседневной жизни подо что-то подлинное. Влюблённость – ещё не любовь, увлечение – ещё не привязанность. Стоит лишь попасть в экстремальные условия, где обман по сути своей не имеет возможности выжить, как можно увидеть настоящий облик вещей – словно под сильной лупой.
Голова переполняется раскалённым железом боли – и тут уже ничего не поделаешь, потому что мигрень – она как перманентный насморк – нет ни желания, ни возможности лечить. Ещё отчего-то ноют рёбра – а может это просто болит сердце? Болезненность каждого движения тела от болезненной агонии души – вот что творит со мной собственный же разум.
Когда боишься любого звонка, пусть это даже Мэтт интересуется тем, «как идут дела», любой, даже самый тихий, звук бьёт по нервам со всей безжалостностью. Как болезнь солдата, вернувшего с фронта – самый невинный по своему происхождению хлопок лопнувшей покрышки кажется пулемётной очередью.
Нервы.
Вот бы найти их – а как они вообще выглядят? – выдрать с корнем, чтобы не мешали здраво мыслить. Хотя, наверное, это будет слишком больно.
С удивлением смотрю на белый клетчатый листок, вырванный прямо с металлическими скобами из какой-то старой тетради – он весь исписан, исчёркан до неровных порезов от железного наконечника стержня. Слова, какие-то завитки, ломаные линии, чёрные звёзды... Холод пробирает до самых костей – отопления нет, в ванной ледяная вода льётся тонкой прозрачной, как горный воздух, ленточкой, оставляя блестящий свет на нержавеющей стали раковины. Что творится в мире? The world is in a mess.
Снова звонит чёртов телефон. Или у меня начались галлюцинации. Я с трудом продираюсь сквозь застывший воздух коридора, стараясь дышать как можно реже. Стоит проветрить, иначе я получу прекрасную возможность задохнуться в выработанным собственными же лёгкими углекислом газе. Звонит. Нагло, настойчиво. Подняв трубку, молчу. И слушаю – потому что в данном случае куда важнее получать информацию, нежели самому её отдавать.
- Надеюсь, ты уже собираешь нужную сумму, потому что через два дня я очень надеюсь получить деньги. Ты знаешь, чем грозит задержка, поэтому, думаю, поторопишься с этим делом.
Потом я слышу хриплый придушенный голос Джареда, старательно скрывая от самого себя дрожь в холодных пальцах.
Затем я слышу удар. Головокружение.
- Два дня – не забудь. О месте договоримся позже.
Холодные и вязкие гудки.
Холод замораживает чувства.
Но страх он заморозить не в силах.
***
Мне нестерпимо хотелось на побережье, но ничего поделать было нельзя – риск был бы неоправданным. Ничего, осталось только два дня – и я снова почти свободен. Наверное.
В некоторые редкие минуты у меня возникало подозрение, что я перегибаю палку – а так оно и было – но ведь не в моих правилах останавливаться на полпути. Всегда бывает так: если уж завяз в болоте собственных бредовых идей, так либо выбирайся сам, либо тони до конца. Выбраться я бы уже не смог – в моём случае оба выхода равносильны по своей сути, слишком уж далеко я зашёл.
- Джаред? Ты тут? – Ник потормошил меня за плечо.
- Вроде того, - пробормотал я, не в силах сопротивляться своим мыслям, которые в данный момент занимали всю мою оперативную память.
- Завтра день, когда твой брат принесёт деньги. Что ты собираешься делать потом? И когда мы получим обещанную сумму?
Столько глупых вопросов и все сразу... Хотя, я, наверное, слишком строг к ним – они ведь не знают, в чём истинная причина моих действий. Честно говоря, я вообще сомневаюсь в их способности испытывать такие же чувства, как я. Ненамеренно ставя себя выше их, я делаю ещё хуже.
- Завтра – назначенный день. Так к чему все эти вопросы? Всё будет завтра. Вам – ваши деньги, мне – достижение моей цели. Но мы договаривались...
- Да, да, - поспешно прервал меня Джейк. – Можешь не продолжать, мы помним. И нам совершенно нет дела до...
Ник (видимо, он был из них самый порядочный, что ли) бросил на него тяжёлый взгляд:
- Честно говоря, мне такая вот шутка совершенно не понравилась бы.
- Ага, - проговорил я, уже не слушая.
- Да какое тебе-то дело? – толкнул его в бок Берн.
- Ах, правда, какое мне дело! – воскликнул тот упрямо, но я всё равно не обращал на их перепалку никакого внимания. – Всё равно, это уже кажется совсем не похожим на банальный розыгрыш...
Они ушли в одну из дальних комнат дома, оставив меня в одиночестве.
Я не буду искать оправдание, по крайней мере, сейчас.
Завтра.
7.
Я чувствовал всю тяжесть его взгляда – словно моё тело просвечивали рентгеном – каждым миллиметр плоти грозился вспыхнуть от его пристального взгляда. Мы стояли в каком-то переулке в отдалённом районе города, где я никогда прежде не был. Именно здесь Джейк назначил встречу Шенну. Я стоял за спинами парней, со своими бутафорскими и бесталанно нарисованными синяками и ссадинами, которые, впрочем, издалека было не отличить от настоящих.
Честно говоря, я порядком испугался, когда увидел его – даже сердце невольно дёрнулось в груди от неожиданности – в его глазах застыл прозрачный лёд отчаяния, настоящий, а не тот поддельный, что я специально создавал для показательных портретов, которые Джейк отсылал Шенну. И, похоже, он толком не спал последнее время: бессонница оставила свой след. Когда я увидел его своими глазами, я вдруг – впервые! – допустил мысль, что делаю что-то неправильно. Совершенно неправильно. Ведь он-то верил во всю эту жутковатую игру. Осознание этого уже давно стучалось в толстую, обитую свинцовыми пластинами, дверь моего сознания, и теперь оно, наконец, почти подобрало подходящий ключ.
- Я сделал всё, как ты говорил, - обратился Шенн к Джейку, который стоял чуть впереди, но взгляд его был устремлён на меня – рентгеновский луч, прошивающий меня насквозь.
Что там было, в этом взгляде? Мне так трудно разобраться в этой смеси из слабой, тёплой, как южный ветер, надежды, жуткой, всепоглощающей усталости и чего-то ещё... Он ещё не знает – просто смотрит на меня, наверное, а сердце его замирает при малейшем движении Ника, Берна или Найджела.
- Отлично. Мне необходимо увидеть деньги, - ответил Джейк, бросая на меня нетерпеливый взгляд – видимо, он уже начинал нервничать из-за взгляда Шенна, и не знал, что делать дальше.
У Шенна в руках был небольшой кейс с кодовым замком, он поднял его чуть выше, чтобы удобнее было открывать, затем набрал код и потянул за ручку. Внутри была беспорядочно свалены зелёные прямоугольники долларовых купюр. Джейк молча смотрел на деньги, не зная, что сказать. Всё как-то замерло на миг, Шенн смотрел в землю, отвернувшись от открытого кейса, Джейк нервно оглядывался на меня, парни вообще застыли каменными статуями.
- Знаешь, Шенн, всё в порядке, - неожиданно вырвалось у меня.
Он так стремительно выпрямился, неотрывно глядя на меня, что я даже вздрогнул.
- Что? – прохрипел он.
- Всё в порядке, Шенн, - попытался улыбнуться я, хотя ничего не вышло. – Деньги не нужны.
Уголок его губ дёрнулся, меня пробрал озноб. Нелепа была картина нашего всеобщего оцепенения.
- Шенн, это всё было неправдой, - я решился всё-таки сделать шаг, отталкивая Берна и Ника, которые стояли передо мной. – Не надо никаких денег.
Я уже ощущал на себе их взгляды – как будто осуждающие – особенно Ник старался – он просто надеялся просверлить мне мозги. Кейс выпал из рук Шенна, и ветер играл с листками – простыми листками бумаги с напечатанными на них денежными знаками, ничего не стоящими зелёными листками, которые скользили по земле, как высохшие по осени листья деревьев, мятые, неровные, грязные...
Я подошёл уже совсем близко, настолько, что мог ощущать тепло его тела, но Шенн неожиданно отступил назад, больше не глядя на меня – он смотрел в серое весеннее небо, порывисто вздыхая.
- Мне уже жаль... – начал я, когда он развернулся и пошёл прочь.
- Шенн! – позвал я, но он только ускорил шаги.
- Джей, - услышал я голос Джейка. – Всё в порядке?
Опять!! Опять этот глупый, самый идиотский на свете вопрос, который даже хуже, чем молчание.
- Да, конечно, - машинально пробормотал я, стараясь догнать Шенна.
- А деньги? – прокричал Берн.
Там, на асфальте ветер играет никому не нужными бумажками. Можете взять их. Можете подобрать всё до последнего клочка, ползая в пыли в поисках случайно забытого доллара. Придётся сразиться с ветром за его игрушки, но дело, наверное, того стоит.
- Шенн!
Он шёл вперёд, сгорбившись, как старик.
- Ну, неужели ты не ощущал подвоха?
Ошибка.
Большая ошибка.
Он резко остановился и повернулся ко мне. Теперь в его глазах цвела кровавыми розами горечь – такая сильная, что моё сердце неприятно заныло. Я знаю, что глупостью было продолжать:
- Разве это всё не было так наивно – ведь даже в боевиках преступники действуют куда более изобретательно – что уж тут говорить о...
Он сделал шаг навстречу, с силой сжав мои плечи, наверное, до синяков, которые темными пятнами разливались сейчас под тканью плаща.
- Ты говоришь, что догадаться об обмане было проще простого, да?
Тихая ярость в его голосе заставила меня дёрнуться, но его сильные руки не отпускали.
- Ты говоришь это с такой лёгкостью – но не ты – не ты! – не ты всё это время ходил, как зверь по клетке, из угла в угол, не твоё сердце, чёрт побери, не твоё замирало с каждым звонком, и не тебе присылали фотографии твоего брата с разбитым в кровь лицом и жестокой безнадёжностью во взгляде!! И сейчас ты говоришь мне, что всё это было твой собственной игрой – и боль в глазах, и все эти раны... Это было театром, но боль–то моя была настоящей, чёрт бы тебя побрал...
Шенн сжал зубы до скрежета, теперь он уже не смотрел на меня, но всё равно тяжесть его взгляда давила на меня, как свинцовый груз. Он говорил так... так, что мне становилось всё страшнее с каждым мгновением, с каждым словом. Лучше бы он меня ударил – так обычно ощущаешь себя в подобных ситуациях. Хотя, случалось ли когда-нибудь подобное? Я имею в виду, подобный обман, который организовал я, подлый обман, который бьёт так больно и без промаха.
Шенн почти бежал вниз по усыпанной гравием дороге, бежал от меня. Но я не мог всё так бросить. До дома было невероятно далеко – не знаю сколько, но мы были где-то на окраинах города. Шенн, похоже, не собирался ловить такси, и я не горел таким желанием – так и шли пешком, глупо, но шли до самого вечера, когда я уже почти не ощущал своих ног, а в голове было крайне неспокойно.
Фонари освещали наш одинокий путь – Шенн чуть впереди, за ним я, поминутно спотыкаясь на неровностях старого асфальта тротуара. Молчание. Хотя, о чём тут можно говорить – он старательно делал вид, что не замечает меня, хотя наверняка слушал каждый мой вдох и выдох, как я – его.
Дом тёмным несуразным куском скалы вырисовывался впереди – неприветливый, даже странно напряжённый, как сам воздух перед грозой, землетрясением или иным природным катаклизмом. Фонарь у крыльца не горел, словно говорил открыто и прямо: внутри никого нет, никто никого не ждёт, и ждать не намерен. Странно, что горящий у порога дома фонарь для меня является символом ожидания – словно в самые первые годы США, как отдельного государства, когда, например, в Техасе зажигались фонари одиноких домов в пустынной прерии для того, чтобы люди могли найти путь домой в бархатной темноте тёплой ночи... Темно – это тебе не старый Техас, это один из самых больших городов мира, где никто не нуждается в дополнительном свете – всё вокруг и так блистает, переливаясь сотнями серебристых блёсток, как не к месту наряженная новогодняя елка, когда Рождество давно прошло.
Шенн, на ходу доставая из кармана ключи, резко открыл входную дверь, входя в дом. Не захлопнул, но прикрыл. Когда я оказался внутри, его шаги уже были слышны где-то наверху. Я осторожно поднялся по лестнице, в густых сумерках высматривая очередную ступеньку. Неуютно.
- Шенн, - отважился позвать я.
В комнате кто-то задел ботинком стальную вазу, которая с грохотом покатилась по деревянному полу. Кто-то! Это ведь Шенн...
- Шенн, - повторил я, стоя перед закрытой дверью.
Холодная ручка под медь. Дверь, покрашенная лаком. Старая-старая дверь.
Мне пришлось отскочить, когда она резко распахнулась. Шенн стоял передо мной как тогда, в один вечер, когда тут была Ли.
- Ты бы не выдержал, - тяжело бросил он.
Я смотрел прямо в его тёмные в сумерках глаза и молчал.
- Ты бы с ума сошёл, - продолжил он. – Если бы я сделал так, как ты... Да ты бы бился головой об стену!
Он уже почти кричал. А мне хотелось сказать, наконец, главное.
- Знаешь, ты бы не смог...
- Я хотел только доказать что-то важное, - нарушил я, наконец, собственное молчание.
- Важное? – он сделал шаг вперёд, подходя вплотную.
- Да, - кивнул я. – Просто тот факт, что ты не сможешь без меня.
Он был ошеломлён, наверное. Молчал. В моей голове тупая игла боли всё норовила пробить дырку в черепе.
- С чего ты взял? – неожиданно заговорил Шенн. – С чего ты взял, что я без тебя не смогу?
Я ведь вижу тебя сейчас, но что же ты говоришь? Ведь я вижу синяки под глазами от бессонницы, я вижу твоё измотанное, даже немного похудевшее лицо, нахмуренные брови и складку на лбу – печаль, и я вижу всё, так зачем же ты сейчас врёшь?
- Я просто хотел...
- А, может, ты не мне что-то доказываешь, а себе?
Я вздохнул.
- Доказываешь собственную значимость?
- Нет, Шенн, - он вздрогнул, когда я назвал его по имени; что же тебе теперь это уже чуждо? – Я хотел сказать тебе, что я безумно, до состояния сумасшествия люблю тебя. Так сильно порой, что самому больно это чувствовать, и хочется убить это чувство, избавиться от него.
Господи, я сказал. Но, Боже, что же я теперь несу?
Шенн смотрел на меня непонятным мне взглядом. Но злоба его была очевидна.
- Когда я увидел тебя и Ли, в моём мозгу, вероятно, прошёл ядерный взрыв, - пробормотал я, судорожно подыскивая слова.
Ну, скажи же мне что-нибудь, я ведь разговариваю не с бетонной стеной!
- Как же мерзко, - протянул Шенн, наступая на меня, так, что я поневоле сделал шаг назад. – Как же отвратительно подобным образом доказывать свою любовь.
Он сейчас стал настолько чужим, что я не видел в нём ничего, кроме угрозы. Тихой, но явной угрозы.
- Такая любовь убивает, - пробормотал Шенн неожиданно тихо, словно у него горло свело спазмой. – Такая чёртова грёбаная любовь убивает. А я не хочу закончить свои дни, сгорая в огне твоего странного, непонятного мне чувства.
Слова падали камнями, как из жерла извергающегося вулкана. Вроде бы он говорил обычные слова, даже почти без ненормативной лексики, но они-то доставляли куда большую боль, чем самый отборный мат. Я продолжал отступать под его натиском.
- Я люблю тебя, - упрямо повторил я, чувствуя спиной деревянные перила лестницы.
- А я тебя ненавижу, - он сказал это так спокойно, что не было сомнения в его правдивости.
Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу. Словно эхо в пустом доме, моей пустой голове, в этом пустом мире.
Раз за разом, утверждая позицию и во мне и в себе. Я на миг закрыл глаза, лишь потом осознав, что лечу куда-то вниз. Всё-таки мне довелось упасть с этой моей «любимой» лестницы. Наверное, я пересчитал все её деревянные ступени, потому что, оказавшись внизу, я осознал, что не могу толком вдохнуть: так всегда бывает, потому что диафрагма смещается вверх. Мысли мои текли машинально, когда я, словно рыба, выброшенная на берег, пытался втянуть немного воздуха. Шенн так же стоял наверху и смотрел куда-то мимо меня, словно ничего и не произошло – мне даже стало казаться, что он намеренно подталкивал меня к лестнице, чтобы я с неё свалился. Мало-помалу всё внутри меня встало на свои места, и я даже смог выпрямиться и нормально вздохнуть. Шенн так и не пошевелился – его безразличный взгляд пугал: словно пластмассовые неподвижные глаза куклы, стоящей на пыльной полке. Поморщившись – видимо, синяков всё равно не избежать – я побрёл к двери. Снова я ухожу, только почему-то мне кажется, что когда я вернусь, дом вновь будет пуст, до крайности, до нелепости тих. Я люблю своего брата. О, Господи, так что же я делаю – я ведь только всё разрушаю! Я почувствовал, как дурацкая, неуместная слезинка прокатилась по щеке. Он говорит, что я не выдержал бы такого испытания. Он смеет утверждать, что я слаб. Но как же он далёк от истины. Ведь всё это время – быть может, пять, десять пятнадцать лет, нет, всю жизнь я живу в постоянном бреду – я люблю его так долго, что сам уже не помню, когда это началось. Так как же он смеет утверждать, что я бы не выдержал – ведь каждый новый день моё сердце продолжает биться, хотя оно уже давно расколото на части, которые острыми краями царапают плоть изнутри, а красная-красная горячая кровь течёт по рёбрам, пропитывая лёгкие...
Автор: Reno
Категория: slash, angst, drama
Рейтинг: NC-17
Персонажи/пары: автор, Джей/Шенн
Предупреждения: первая и третья части написаны от лица автора, вторая часть – Jared’s POV
От автора: впервые я написала такой большой фанфик, так что всем, кто сможет дойти до конца, воздушный поцелуй! Комментарии приветствуются.
Часть II - продолжение
5.
Телефон звонил, не переставая. Человек спустился по лестнице и поднял трубку. Человек был раздражён: он не выспался, его девушка ушла слишком поспешно, лишая его возможности провести дивную ночь, ещё один... хм... тот, из-за кого все планы сорвались, тоже куда-то подевался. Ещё и бестолковая бессонница решила навестить его в самый неподходящий час.
Трубка телефона была холодной.
- Да?
...
- Говорите же, - на часах половина шестого.
Если так и будут молчать, он без сожаления бросит трубку на рычаг, при этом скидывая ни в чём не повинный аппарат на пол, яростно выдёргивая чёрный толстый шнур из розетки.
- У тебя есть брат, - утверждение незнакомым, враждебным голосом.
- Есть.
- Тебе понадобиться много денег, что бы вытащить его, - абсолютное, замораживающее спокойствие.
- Что?
- Тебе понадобиться...
- Что это значит?!
- Твой брат у нас. Мы его убьём, если ты не заплатишь.
Частые гудки в холодной трубке.
Половина шестого утра.
***
Возможно, многие из вас со свойственной вам прямотой могут сказать, что моя любовь, если она вообще когда-то существовала, уже давным-давно исчезла, уступив место низким чувствам вроде ревности и ненависти. Моя любовь всегда со мной. И я вынужден сказать вам, что вы не правы. С годами всё меняется. Но не это. Вся болезненность моих чувств осталась, вся их подлинность – тоже. И вся их теплота, как странно это бы не звучало. Тяжело, но это, к сожалению или к счастью, не излечимо. Я люблю, но не собираюсь доказывать это кому бы то ни было, кроме объекта моей любви. Я люблю и буду, верно, любить, пока окончательно не сойду с ума. Похоже, мне осталось уже не так уж и много, если я решаюсь на подобный поступок.
Вчера я ушёл – просто невозможно оставаться в доме, когда даже через три стены чувствуешь жар того кома злости, что сейчас горит внутри Шенна. Он не понимает ещё, но когда-то точно поймёт, я очень надеюсь на это.
Это глупо, возможно. Это неправильно. Но и это тоже выход.
Я думал ещё об одном решении – просто всё рассказать, как есть. Человек слаб – в этом я убедился на собственном примере. Я не отважусь пойти и выложить всё Шенну, он просто отвернётся от меня, и даже то сомнительное состояние спокойствия, которое поддерживается специально для окружающих, будет навсегда нарушено. Нет, я не говорю, что всё так плохо. Нет, только я живу между небом и землёй, так и не решив, что выбрать. Не думаю, что Шенн чувствует себя подобным образом, но он не может не замечать ту отчуждённость, что усиливается с каждым днём. Наверное, это моя вина, но я не пытаюсь хоть как-то улучшить положение дел, я чувствую усталость от своей любви, которая, увы, становится губительной для меня. Но я не могу отказаться от неё. Выход. Вот что я ищу.
Джейк встретил меня на пороге его небольшого дома и проводил в тёмную кухню, где к тому времени уже собрались трое парней, которых я видел в первый раз. Но всё было в порядке – это я попросил позвать каких-нибудь его друзей, потому что они должны были стать частью моего плана. Все они были хмурыми, но расплылись в улыбках, когда я зашёл в комнату.
- Так, ребята, это – Джей Лето. Джей – это Берн, Найджел и Ник.
Я кивнул. Сейчас, секунду, мне надо собраться с мыслями.
- Весь план состоит в том, что вы меня похитите. Естественно, я вам заплачу за это. Из-за этого мнимого похищения вы позвоните моему брату и скажете ему собрать сумму денег, необходимую для того, чтобы вытащить меня.
Ник, оглядев меня слишком внимательным взглядом, внезапно спросил:
- А можно узнать, для чего всё это?
Естественно, я ничего не скажу.
- Забыл упомянуть об одном правиле, только об одном, - проговорил я. – Пожалуйста, никаких вопросов о моих целях. Уверяю, здесь нет ничего, что нарушает закон. Деньги, собранные братом, мне не нужны, могу сказать сразу. Это просто что-то вроде розыгрыша. Вы получите ваши деньги примерно через неделю, думаю, к тому времени всё уже закончится.
Они смотрели на меня подозрительно, но молчали. Думаю, всё пройдёт удачно.
- Стоит начать с пары синяков. Только слишком сильно не бейте, - ухмыльнулся я.
***
Наверное, сначала он думал, что всё это – чья-то глупая шутка. Наверное, сначала сомневался, но я был готов ждать. И, не задумываясь о том, что вскоре страх начнёт просачиваться в его тело, заражая каждую клетку, пропитывая даже костный мозг, не осознавал, как плохо всё может закончиться. Так играть с человеком непозволительно, но тогда я заставил свой внутренний голос замолчать. В тот момент я знал только одно – я сделаю всё для того, чтобы он понял, что без меня ему не выжить. Не прожить, не жить, не быть. Это была не злоба, не ненависть, не месть, это было лишь желание доказать. И я не чувствовал его, не знал о темноте в доме по вечерам, об отчаянии. Я ослеп, уже давно, я не желал видеть этого. Но потом, по прошествии времени, я временами ставил себя на его и место и готов был кричать от ужаса, собственного бессилия, биться в истерике. Господи, если бы я видел его в те моменты, когда звонки телефона нарушали его беспокойный сон, когда он слушал безразличный голос, мерно отсчитывающий часы до моей мнимой смерти, когда он находил письма в конвертах без обратного адреса под дверью с фотографиями, где лицо моё было расцвечено синяками. Он ведь не знал, как мы веселились, рисуя гримировальными карандашами полузажившие раны на висках, как поливали искусственной кровью мою футболку и руки... Господи, если бы я видел, я бы сошёл с ума.
Я не видел, как он метался по всему городу в поисках денег, как он занимал у всех и каждого, хотя бы мало-мальски знакомого человека.
Джейк сказал ему не обращаться в полицию. Естественно, так говорят все похитители.
Я чувствовал себя так, словно снимаюсь в кинофильме, только я не учёл одного – это была жизнь, а, значит, нельзя просто отказаться от подписанного контракта, уйти со съёмочной площадки, где от света прожекторов воздух накаляется до тридцати-сорока градусов, уйти домой, будто ничего и не было. Не получится. Нет. Начал – заверши.
- Позвони ему, - проговорил я вечером третьего дня, когда наша «терапия» жуткими фотографиями и звонками посреди ночи должна была уже дать результаты. – Джейк, у тебя хорошо получается говорить голосом Снежной королевы. Ты никогда актёром стать не хотел?
Я говорил беспечно. Да, я говорил почти равнодушно. Даже не задумываясь, что для Шенна это вовсе не игра, что вот через пару минут, когда он вновь услышит ледяной голос Джейка в телефонной трубке, его сердце будет сжиматься от нестерпимой боли.
- Нет, - покачал тот головой.
- Позвони ему.
Он кивнул.
- Скажи, что через два дня он должен принести деньги, или всё будет кончено. Назови сумму.
- Какую?
Я начеркал цифры на листке бумаги, вырванном из блокнота.
- Ты ещё в здравом уме? – недоверчиво глянул на меня Джейк. В уголках его губ застыла улыбка, он думал, что всё это – одна большая шутка, чтобы пощекотать нервы и себе и тому парню, которому он должен звонить по каждой моей просьбе.
- Вполне, - прошептал я, глядя в его синие, как океанская вода, глаза.
Вспомнил об океане. Хочется на побережье. Но нельзя – я ведь похищен. Не дело будет, сели я вдруг – живой и здоровый – буду прогуливаться по влажному, как не застывший ещё бетон, песку.
- Джей, это перебор. Он не сможет собрать такую сумму.
- Он уже собирает деньги. Он сделает это, я уверен. Или...
- Или? – продолжал сверлить меня взглядом Джейк.
- Или ты скажешь ему, что твои ребята убьют меня, тело порежут на куски и закопают по всему Лос-Анджелесу.
Я говорил почти серьёзно, но он не верил:
- Джей, хватит придумывать такую чушь...
- Это не чушь. Ты так и скажи. Не забудь, что я плачу всем вам.
Я развернулся и вышел из кухни, оставив Джейка в недоумении. Прошёл по коридору. Достиг окна с льняными занавесками. За окном – весна. Нет, только её подобие – даже листья ещё не распустились. И небо – слишком бледное для весенней поры. Из кухни слышится голос Джейка. Он говорит с Шенном. Его голос пуст – холод. Возвращаюсь на кухню, ступая как можно тише. Подхожу к столу, на котором стоит телефонный аппарат. Джейк смотрит на меня немного удивлённо и чуть не сбивается со своего равнодушного ритма.
- Шенн, - хриплю я в трубку на фоне болтовни Джейка. – Шенн!
Он слышал, это точно.
- Чёрт, уймите его, парни!!! - совершенно натурально орёт Джейк в пустоту дома.
Я, улыбаясь, как идиот, сильно ударяю ногой по кухонной двери, так, что старое стекло дребезжит, потом слабо кричу, словно меня бьют. Мы актёры – хотя Джейк никогда им не был, его смело можно приглашать на съёмочную площадку.
Это всё прекрасно слышно в трубке.
Прости.
Снова удар. Прижимая ладонь к несуществующей ране, я сдавленно выдыхаю, достаточно громко.
О, чёрт, что же я сейчас делаю?!
Кто внутри меня заставляет сейчас ударять кулаком по столешнице?
Кто заставляет дёргать занавески на окнах, отчего железные гардины звякают оглушительно...
- Деньги должны быть собраны через два дня.
Скоро и в студии всё отремонтируют.
Скоро отдых кончится.
Скоро вернутся Томо и Мэтт.
6.
Начинаешь по-настоящему бояться телефонов. Вернее, одного – единственного представителя этого класса – того, что стоит у тебя дома. Когда раздаётся очередной звонок – всё внутри снова взрывается болью.
Непередаваемое и жуткое ощущение – ты словно не здесь, а где-то далеко, но в то же время ты всё ещё находишься в этом мире, только смотришь на него, словно через неровный пласт слюды – такой мутный, как подтаявший лёд. И видишь только размытые силуэты людей. А что до них – они вовсе тебя не замечают.
Так бывает при бессоннице – когда мозг отупевает от недостатка сна и начинает выдавать галлюцинации за реальное действо. И ты веришь. Никогда не страдал бессонницей.
А вот у Джея иногда такое случалось – он мне потом рассказывал, как это – чувствовать себя оторванным от всех, словно отделённым тонкой стеной, но сил на то, чтобы сломать её, уже нет.
Джей.
Джаред.
Когда в очередной раз звонит телефон, мне хочется вырвать провод из сети, но я вспоминаю о тебе и отбрасываю эти мысли. Отключи я телефон – что будет с тобой? Это как лечить последствия болезни, не выясняя её причины – всё бесполезно будет. Пустая трата времени. Мне хочется действовать, но я бессилен. Вызвав полицию, я существенно сокращу время брата. И сегодня, когда я, наверное, в сотый раз поднял трубку, я слышал его голос – всего на миг, но слышал – слышал, как его бьют, Господи, я обращался к тебе не так уж часто, но сейчас прошу – сделай же что-нибудь! Я был бы готов принять все те удары, которые достались ему! Я готов был бы, если бы мне сказали, куда идти. Скажите же мне!
Когда я нашёл фотографию, я сел на крыльцо дома, тупо уставившись на кровавые разводы на его футболке. На его разбитом лице было выражение отчаянного безразличия – мне стало страшно до холода в каждом позвонке: отвратительное ощущение, словно ледяной иглой прошивают спину. Но тогда это была меньшая из бед. Такое загнанный вид, словно у животного, просидевшего в клетке большую часть жизни, но ещё не забывшего свободу, однако потерявшего надежду вернуться. Такое зрелище кого угодно может заставить содрогнуться. Я чувствовал его боль каждой клеткой – и это вовсе не игра слов. Бессонными ночами моё тело скручивали судороги – было невыносимо холодно, или же мне только казалось – прибавив всю эту боль, я потерял надежду нормально заснуть.
Прошло дня три-четыре, но было ощущение – что много, много лет. Возникло подозрение, что я потерялся во времени – словно перенёсся в семнадцатый век в Европу – мой брат попал в каменную башню, где его держат в холодном подвале с крысами, морят голодом, избивают... Я живу в... Я не знаю, где я живу – я не могу осознать этого. Но я словно обречён каждый день смотреть на его мучения, словно я стою у маленького окошка в стене его тюрьмы, но оно слишком узкое, чтобы я мог попасть в помещение и сделать что-то для него. Я в средневековье.
Я боялся смотреть в зеркало – от всего этого моё лицо стало какого-то белесого оттенка, а глаза – чёрными-чёрными. Было страшно видеть себя. Было страшно видеть себя и повторять: «Я ничего не могу сделать»... А на деле осознавать, что надо искать, надо перевернуть весь город, вывернув его наизнанку, вывалив все его внутренности в отвратительную кучу, но найти... Убить всех, кто хотя бы пальцем к нему прикасался – и отправить в ту же кучу. Головокружение.
Одной ночью приходила она – придерживая рукой тёмные волосы, пропитанные дождевой влагой. Приходила напрасно, честно говоря. Думала, наверное, что сможет мне помочь своими ласковыми, не спорю, прикосновениями, но ничего не вышло. Всё вдруг сказалось таким ничтожным по сравнению с большой гранитно-серой пустотой там, где был Джаред. Безразличие. Оно иногда убивает. Но она-то сильная. Она просто приняла это, как данное, отнеслась к этому, как к неминуемому. И даже когда я пытался скрыть своё нервное раздражение, она заметила это. Оно и к лучшему – не пришлось выставлять её за дверь – сама ушла. Странно, я теперь так небрежно, даже грубо, говорю о ней, а всего несколько дней назад был уверен, что влюблён серьёзно и надолго. Как же всё относительно. Хотя, это понятие применимо лишь к фальшивым вещам, маскирующимся в повседневной жизни подо что-то подлинное. Влюблённость – ещё не любовь, увлечение – ещё не привязанность. Стоит лишь попасть в экстремальные условия, где обман по сути своей не имеет возможности выжить, как можно увидеть настоящий облик вещей – словно под сильной лупой.
Голова переполняется раскалённым железом боли – и тут уже ничего не поделаешь, потому что мигрень – она как перманентный насморк – нет ни желания, ни возможности лечить. Ещё отчего-то ноют рёбра – а может это просто болит сердце? Болезненность каждого движения тела от болезненной агонии души – вот что творит со мной собственный же разум.
Когда боишься любого звонка, пусть это даже Мэтт интересуется тем, «как идут дела», любой, даже самый тихий, звук бьёт по нервам со всей безжалостностью. Как болезнь солдата, вернувшего с фронта – самый невинный по своему происхождению хлопок лопнувшей покрышки кажется пулемётной очередью.
Нервы.
Вот бы найти их – а как они вообще выглядят? – выдрать с корнем, чтобы не мешали здраво мыслить. Хотя, наверное, это будет слишком больно.
С удивлением смотрю на белый клетчатый листок, вырванный прямо с металлическими скобами из какой-то старой тетради – он весь исписан, исчёркан до неровных порезов от железного наконечника стержня. Слова, какие-то завитки, ломаные линии, чёрные звёзды... Холод пробирает до самых костей – отопления нет, в ванной ледяная вода льётся тонкой прозрачной, как горный воздух, ленточкой, оставляя блестящий свет на нержавеющей стали раковины. Что творится в мире? The world is in a mess.
Снова звонит чёртов телефон. Или у меня начались галлюцинации. Я с трудом продираюсь сквозь застывший воздух коридора, стараясь дышать как можно реже. Стоит проветрить, иначе я получу прекрасную возможность задохнуться в выработанным собственными же лёгкими углекислом газе. Звонит. Нагло, настойчиво. Подняв трубку, молчу. И слушаю – потому что в данном случае куда важнее получать информацию, нежели самому её отдавать.
- Надеюсь, ты уже собираешь нужную сумму, потому что через два дня я очень надеюсь получить деньги. Ты знаешь, чем грозит задержка, поэтому, думаю, поторопишься с этим делом.
Потом я слышу хриплый придушенный голос Джареда, старательно скрывая от самого себя дрожь в холодных пальцах.
Затем я слышу удар. Головокружение.
- Два дня – не забудь. О месте договоримся позже.
Холодные и вязкие гудки.
Холод замораживает чувства.
Но страх он заморозить не в силах.
***
Мне нестерпимо хотелось на побережье, но ничего поделать было нельзя – риск был бы неоправданным. Ничего, осталось только два дня – и я снова почти свободен. Наверное.
В некоторые редкие минуты у меня возникало подозрение, что я перегибаю палку – а так оно и было – но ведь не в моих правилах останавливаться на полпути. Всегда бывает так: если уж завяз в болоте собственных бредовых идей, так либо выбирайся сам, либо тони до конца. Выбраться я бы уже не смог – в моём случае оба выхода равносильны по своей сути, слишком уж далеко я зашёл.
- Джаред? Ты тут? – Ник потормошил меня за плечо.
- Вроде того, - пробормотал я, не в силах сопротивляться своим мыслям, которые в данный момент занимали всю мою оперативную память.
- Завтра день, когда твой брат принесёт деньги. Что ты собираешься делать потом? И когда мы получим обещанную сумму?
Столько глупых вопросов и все сразу... Хотя, я, наверное, слишком строг к ним – они ведь не знают, в чём истинная причина моих действий. Честно говоря, я вообще сомневаюсь в их способности испытывать такие же чувства, как я. Ненамеренно ставя себя выше их, я делаю ещё хуже.
- Завтра – назначенный день. Так к чему все эти вопросы? Всё будет завтра. Вам – ваши деньги, мне – достижение моей цели. Но мы договаривались...
- Да, да, - поспешно прервал меня Джейк. – Можешь не продолжать, мы помним. И нам совершенно нет дела до...
Ник (видимо, он был из них самый порядочный, что ли) бросил на него тяжёлый взгляд:
- Честно говоря, мне такая вот шутка совершенно не понравилась бы.
- Ага, - проговорил я, уже не слушая.
- Да какое тебе-то дело? – толкнул его в бок Берн.
- Ах, правда, какое мне дело! – воскликнул тот упрямо, но я всё равно не обращал на их перепалку никакого внимания. – Всё равно, это уже кажется совсем не похожим на банальный розыгрыш...
Они ушли в одну из дальних комнат дома, оставив меня в одиночестве.
Я не буду искать оправдание, по крайней мере, сейчас.
Завтра.
7.
Я чувствовал всю тяжесть его взгляда – словно моё тело просвечивали рентгеном – каждым миллиметр плоти грозился вспыхнуть от его пристального взгляда. Мы стояли в каком-то переулке в отдалённом районе города, где я никогда прежде не был. Именно здесь Джейк назначил встречу Шенну. Я стоял за спинами парней, со своими бутафорскими и бесталанно нарисованными синяками и ссадинами, которые, впрочем, издалека было не отличить от настоящих.
Честно говоря, я порядком испугался, когда увидел его – даже сердце невольно дёрнулось в груди от неожиданности – в его глазах застыл прозрачный лёд отчаяния, настоящий, а не тот поддельный, что я специально создавал для показательных портретов, которые Джейк отсылал Шенну. И, похоже, он толком не спал последнее время: бессонница оставила свой след. Когда я увидел его своими глазами, я вдруг – впервые! – допустил мысль, что делаю что-то неправильно. Совершенно неправильно. Ведь он-то верил во всю эту жутковатую игру. Осознание этого уже давно стучалось в толстую, обитую свинцовыми пластинами, дверь моего сознания, и теперь оно, наконец, почти подобрало подходящий ключ.
- Я сделал всё, как ты говорил, - обратился Шенн к Джейку, который стоял чуть впереди, но взгляд его был устремлён на меня – рентгеновский луч, прошивающий меня насквозь.
Что там было, в этом взгляде? Мне так трудно разобраться в этой смеси из слабой, тёплой, как южный ветер, надежды, жуткой, всепоглощающей усталости и чего-то ещё... Он ещё не знает – просто смотрит на меня, наверное, а сердце его замирает при малейшем движении Ника, Берна или Найджела.
- Отлично. Мне необходимо увидеть деньги, - ответил Джейк, бросая на меня нетерпеливый взгляд – видимо, он уже начинал нервничать из-за взгляда Шенна, и не знал, что делать дальше.
У Шенна в руках был небольшой кейс с кодовым замком, он поднял его чуть выше, чтобы удобнее было открывать, затем набрал код и потянул за ручку. Внутри была беспорядочно свалены зелёные прямоугольники долларовых купюр. Джейк молча смотрел на деньги, не зная, что сказать. Всё как-то замерло на миг, Шенн смотрел в землю, отвернувшись от открытого кейса, Джейк нервно оглядывался на меня, парни вообще застыли каменными статуями.
- Знаешь, Шенн, всё в порядке, - неожиданно вырвалось у меня.
Он так стремительно выпрямился, неотрывно глядя на меня, что я даже вздрогнул.
- Что? – прохрипел он.
- Всё в порядке, Шенн, - попытался улыбнуться я, хотя ничего не вышло. – Деньги не нужны.
Уголок его губ дёрнулся, меня пробрал озноб. Нелепа была картина нашего всеобщего оцепенения.
- Шенн, это всё было неправдой, - я решился всё-таки сделать шаг, отталкивая Берна и Ника, которые стояли передо мной. – Не надо никаких денег.
Я уже ощущал на себе их взгляды – как будто осуждающие – особенно Ник старался – он просто надеялся просверлить мне мозги. Кейс выпал из рук Шенна, и ветер играл с листками – простыми листками бумаги с напечатанными на них денежными знаками, ничего не стоящими зелёными листками, которые скользили по земле, как высохшие по осени листья деревьев, мятые, неровные, грязные...
Я подошёл уже совсем близко, настолько, что мог ощущать тепло его тела, но Шенн неожиданно отступил назад, больше не глядя на меня – он смотрел в серое весеннее небо, порывисто вздыхая.
- Мне уже жаль... – начал я, когда он развернулся и пошёл прочь.
- Шенн! – позвал я, но он только ускорил шаги.
- Джей, - услышал я голос Джейка. – Всё в порядке?
Опять!! Опять этот глупый, самый идиотский на свете вопрос, который даже хуже, чем молчание.
- Да, конечно, - машинально пробормотал я, стараясь догнать Шенна.
- А деньги? – прокричал Берн.
Там, на асфальте ветер играет никому не нужными бумажками. Можете взять их. Можете подобрать всё до последнего клочка, ползая в пыли в поисках случайно забытого доллара. Придётся сразиться с ветром за его игрушки, но дело, наверное, того стоит.
- Шенн!
Он шёл вперёд, сгорбившись, как старик.
- Ну, неужели ты не ощущал подвоха?
Ошибка.
Большая ошибка.
Он резко остановился и повернулся ко мне. Теперь в его глазах цвела кровавыми розами горечь – такая сильная, что моё сердце неприятно заныло. Я знаю, что глупостью было продолжать:
- Разве это всё не было так наивно – ведь даже в боевиках преступники действуют куда более изобретательно – что уж тут говорить о...
Он сделал шаг навстречу, с силой сжав мои плечи, наверное, до синяков, которые темными пятнами разливались сейчас под тканью плаща.
- Ты говоришь, что догадаться об обмане было проще простого, да?
Тихая ярость в его голосе заставила меня дёрнуться, но его сильные руки не отпускали.
- Ты говоришь это с такой лёгкостью – но не ты – не ты! – не ты всё это время ходил, как зверь по клетке, из угла в угол, не твоё сердце, чёрт побери, не твоё замирало с каждым звонком, и не тебе присылали фотографии твоего брата с разбитым в кровь лицом и жестокой безнадёжностью во взгляде!! И сейчас ты говоришь мне, что всё это было твой собственной игрой – и боль в глазах, и все эти раны... Это было театром, но боль–то моя была настоящей, чёрт бы тебя побрал...
Шенн сжал зубы до скрежета, теперь он уже не смотрел на меня, но всё равно тяжесть его взгляда давила на меня, как свинцовый груз. Он говорил так... так, что мне становилось всё страшнее с каждым мгновением, с каждым словом. Лучше бы он меня ударил – так обычно ощущаешь себя в подобных ситуациях. Хотя, случалось ли когда-нибудь подобное? Я имею в виду, подобный обман, который организовал я, подлый обман, который бьёт так больно и без промаха.
Шенн почти бежал вниз по усыпанной гравием дороге, бежал от меня. Но я не мог всё так бросить. До дома было невероятно далеко – не знаю сколько, но мы были где-то на окраинах города. Шенн, похоже, не собирался ловить такси, и я не горел таким желанием – так и шли пешком, глупо, но шли до самого вечера, когда я уже почти не ощущал своих ног, а в голове было крайне неспокойно.
Фонари освещали наш одинокий путь – Шенн чуть впереди, за ним я, поминутно спотыкаясь на неровностях старого асфальта тротуара. Молчание. Хотя, о чём тут можно говорить – он старательно делал вид, что не замечает меня, хотя наверняка слушал каждый мой вдох и выдох, как я – его.
Дом тёмным несуразным куском скалы вырисовывался впереди – неприветливый, даже странно напряжённый, как сам воздух перед грозой, землетрясением или иным природным катаклизмом. Фонарь у крыльца не горел, словно говорил открыто и прямо: внутри никого нет, никто никого не ждёт, и ждать не намерен. Странно, что горящий у порога дома фонарь для меня является символом ожидания – словно в самые первые годы США, как отдельного государства, когда, например, в Техасе зажигались фонари одиноких домов в пустынной прерии для того, чтобы люди могли найти путь домой в бархатной темноте тёплой ночи... Темно – это тебе не старый Техас, это один из самых больших городов мира, где никто не нуждается в дополнительном свете – всё вокруг и так блистает, переливаясь сотнями серебристых блёсток, как не к месту наряженная новогодняя елка, когда Рождество давно прошло.
Шенн, на ходу доставая из кармана ключи, резко открыл входную дверь, входя в дом. Не захлопнул, но прикрыл. Когда я оказался внутри, его шаги уже были слышны где-то наверху. Я осторожно поднялся по лестнице, в густых сумерках высматривая очередную ступеньку. Неуютно.
- Шенн, - отважился позвать я.
В комнате кто-то задел ботинком стальную вазу, которая с грохотом покатилась по деревянному полу. Кто-то! Это ведь Шенн...
- Шенн, - повторил я, стоя перед закрытой дверью.
Холодная ручка под медь. Дверь, покрашенная лаком. Старая-старая дверь.
Мне пришлось отскочить, когда она резко распахнулась. Шенн стоял передо мной как тогда, в один вечер, когда тут была Ли.
- Ты бы не выдержал, - тяжело бросил он.
Я смотрел прямо в его тёмные в сумерках глаза и молчал.
- Ты бы с ума сошёл, - продолжил он. – Если бы я сделал так, как ты... Да ты бы бился головой об стену!
Он уже почти кричал. А мне хотелось сказать, наконец, главное.
- Знаешь, ты бы не смог...
- Я хотел только доказать что-то важное, - нарушил я, наконец, собственное молчание.
- Важное? – он сделал шаг вперёд, подходя вплотную.
- Да, - кивнул я. – Просто тот факт, что ты не сможешь без меня.
Он был ошеломлён, наверное. Молчал. В моей голове тупая игла боли всё норовила пробить дырку в черепе.
- С чего ты взял? – неожиданно заговорил Шенн. – С чего ты взял, что я без тебя не смогу?
Я ведь вижу тебя сейчас, но что же ты говоришь? Ведь я вижу синяки под глазами от бессонницы, я вижу твоё измотанное, даже немного похудевшее лицо, нахмуренные брови и складку на лбу – печаль, и я вижу всё, так зачем же ты сейчас врёшь?
- Я просто хотел...
- А, может, ты не мне что-то доказываешь, а себе?
Я вздохнул.
- Доказываешь собственную значимость?
- Нет, Шенн, - он вздрогнул, когда я назвал его по имени; что же тебе теперь это уже чуждо? – Я хотел сказать тебе, что я безумно, до состояния сумасшествия люблю тебя. Так сильно порой, что самому больно это чувствовать, и хочется убить это чувство, избавиться от него.
Господи, я сказал. Но, Боже, что же я теперь несу?
Шенн смотрел на меня непонятным мне взглядом. Но злоба его была очевидна.
- Когда я увидел тебя и Ли, в моём мозгу, вероятно, прошёл ядерный взрыв, - пробормотал я, судорожно подыскивая слова.
Ну, скажи же мне что-нибудь, я ведь разговариваю не с бетонной стеной!
- Как же мерзко, - протянул Шенн, наступая на меня, так, что я поневоле сделал шаг назад. – Как же отвратительно подобным образом доказывать свою любовь.
Он сейчас стал настолько чужим, что я не видел в нём ничего, кроме угрозы. Тихой, но явной угрозы.
- Такая любовь убивает, - пробормотал Шенн неожиданно тихо, словно у него горло свело спазмой. – Такая чёртова грёбаная любовь убивает. А я не хочу закончить свои дни, сгорая в огне твоего странного, непонятного мне чувства.
Слова падали камнями, как из жерла извергающегося вулкана. Вроде бы он говорил обычные слова, даже почти без ненормативной лексики, но они-то доставляли куда большую боль, чем самый отборный мат. Я продолжал отступать под его натиском.
- Я люблю тебя, - упрямо повторил я, чувствуя спиной деревянные перила лестницы.
- А я тебя ненавижу, - он сказал это так спокойно, что не было сомнения в его правдивости.
Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу. Словно эхо в пустом доме, моей пустой голове, в этом пустом мире.
Раз за разом, утверждая позицию и во мне и в себе. Я на миг закрыл глаза, лишь потом осознав, что лечу куда-то вниз. Всё-таки мне довелось упасть с этой моей «любимой» лестницы. Наверное, я пересчитал все её деревянные ступени, потому что, оказавшись внизу, я осознал, что не могу толком вдохнуть: так всегда бывает, потому что диафрагма смещается вверх. Мысли мои текли машинально, когда я, словно рыба, выброшенная на берег, пытался втянуть немного воздуха. Шенн так же стоял наверху и смотрел куда-то мимо меня, словно ничего и не произошло – мне даже стало казаться, что он намеренно подталкивал меня к лестнице, чтобы я с неё свалился. Мало-помалу всё внутри меня встало на свои места, и я даже смог выпрямиться и нормально вздохнуть. Шенн так и не пошевелился – его безразличный взгляд пугал: словно пластмассовые неподвижные глаза куклы, стоящей на пыльной полке. Поморщившись – видимо, синяков всё равно не избежать – я побрёл к двери. Снова я ухожу, только почему-то мне кажется, что когда я вернусь, дом вновь будет пуст, до крайности, до нелепости тих. Я люблю своего брата. О, Господи, так что же я делаю – я ведь только всё разрушаю! Я почувствовал, как дурацкая, неуместная слезинка прокатилась по щеке. Он говорит, что я не выдержал бы такого испытания. Он смеет утверждать, что я слаб. Но как же он далёк от истины. Ведь всё это время – быть может, пять, десять пятнадцать лет, нет, всю жизнь я живу в постоянном бреду – я люблю его так долго, что сам уже не помню, когда это началось. Так как же он смеет утверждать, что я бы не выдержал – ведь каждый новый день моё сердце продолжает биться, хотя оно уже давно расколото на части, которые острыми краями царапают плоть изнутри, а красная-красная горячая кровь течёт по рёбрам, пропитывая лёгкие...
@музыка: 30STM-From yesterday