Delirium

[Reno89]

Название: Delirium
Автор: Reno
Категория: RPS, вкрапления POV Мэтта, angst, drama, romance
Рейтинг: NC-17 (ох, и странное нц =)
Пейринг: Мэтт/Джаред, намёки на Шеннон/Томо
Предупреждения: первое слово – бред, второе слово – пафос, третье – ОСС, пожалуй. Скорее всего, местами даже весьма очевидный. Куда катится мир =)) А ещё – я никогда не устану искать составные прилагательные, и, кажется, в этом случае я превзошла сама себя =)
От автора: 1)С одной стороны, это рассказ, олицетворяющий мои метания между двумя по-своему замечательными фэндомами, результатом которого стало возвращение блудного сына (в моём случае – дочери =)) к истокам и корням - 30 seconds to Mars. С другой же – это просто фанфик, повествующий о человеке, который запутался в себе. Так уж вышло, что человеком этим оказался Мэтт Воктер.
2) Мне понравилось собираться мозаику фанфика Shut in, в котором всё перемешалось, составляя одну витражно-металлическую композицию, и я решила придать данному рассказу подобную форму.
Приятного прочтения!

Продолжение

- Эта рубашка влажная ещё, - заметил Джаред, осторожно коснувшись рукой моего плеча, так что я подпрыгнул от неожиданности: в своём стремлении покинуть квартиру как можно более незаметно я совсем позабыл о моём младшем Лето, который не думал отпускать меня так просто.
Кажется, я вскочил с кровати чересчур поспешно, едва лишь события прошлой ночи предстали предо мной пугающе ясно, выставив меня совершеннейшим подонком, отвратительным, мерзким, бездушным человеком, который не способен притормозить на секунду и задуматься: действительно ли это то, что ему сейчас нужно. И сразу же после желание уйти, исчезнуть, рискуя обнаружить свой страх, возникло внутри как напоминание о собственной непоследовательности и лживости. Даже если сейчас грянет гром, и землю зальёт горечью небесных слёз, я не остановлюсь и не останусь. Иначе этот взгляд обыщет меня, вывернет наизнанку, разберёт на части и оставит рассыпанным по холодному полу, укутанному в древесного цвета линолеум. И сделает это гораздо быстрее, чем можно себе вообразить.
- Ничего, - нетерпеливо тряхнул я головой, надеясь, что Джей не обратит внимания на дрожь в моём предательски тихом голосе. – Она великолепнейшим образом высохнет и на мне.
И замер, осознав, что это прозвучало так нелепо, но делать было нечего, к тому же во взгляде Джареда уже успело возникнуть недоверие – это тёмно-синее недоверие, затопляющее светлую радужку с остро отточенной чернотой зрачка, так что вмиг стало не по себе от одного лишь осознания того, что только едва зарождающийся гнев – или же, по крайней мере, скрытое раздражение – способно добавить алмазной крошки в его взгляд.
Мне просто нужно уйти. Сейчас.
- Ну, ладно, - пожал плечами Джей, но я почувствовал, что гроза не миновала – нет, просто была отложена повелителем бурь на неопределённый, но вполне осознаваемый срок. Когда-то момент всё равно настанет. – Удачного дня.
- Я позвоню, - откуда, зачем? Просто для того, чтобы успокоить и себя, и его? Зайду в первое попавшееся кафе, закажу себе ленч и совершенно бодрым голосом выдам эту пулемётную очередь стандартных фраз, не думая о том, что стоит хотя бы иногда заглядывать в студию, понимая, насколько быстро меняется мир. – Если уйду сейчас, то позвоню гораздо раньше.
Трус.
Прости, Джей, сегодня этот утренний кофе не для меня.

- Не вздумай курить, - предупреждающе проговорил Мэтт, а Шенн вздрогнул, уставившись на равнодушно-пластмассовую телефонную трубку с удивлением. Он мог бы почувствовать лёгкий аромат табака – горький и немного пряный – если бы провода электропередач были в состоянии передавать запах. Но в данный момент старший Лето был почти уверен в том, что Воктер, не выдержав, затянулся глубоко и бесцеремонно, дразня его, Шенна, одним лишь невнятным щелчком зажигалки, кремниевое колёсико которой выбило искру, обратившуюся покорным желтоватым пламенем. – Иначе Джаред меня убьёт.
Такие разговоры обычно и называются серьёзными – когда слова поначалу звучат слишком абсурдно, кажется, не имея никакого отношения к ситуации. Начнём издалека – погода, последние горячие новости, прошлогодняя, совершенно неожиданным образом всплывшая в памяти отличная вечеринка и «да, Господи, это было так охренительно весело, что, Шенн, стоит повторить – давай организуем что-нибудь подобное в конце августа – на границе лета и осени, как завершение этого небольшого, но значимого периода в жизни...» И всякий прочий бред, единственной задачей которого является подготовить собеседника к тому самому моменту, когда страшная правда будет открыта, точнее, объявлена истинная цель разговора.
- Он так искренне радуется тому, что тебе удалось бросить, - ровно и немного отрешённо. – Просто я не хочу, чтобы...
Челюсти сводит от приторно-прогорклых речей, ведь дело вовсе не в этом.
- ... Джей беспокоился о тебе, Шенн.
- А ты у нас теперь курица-наседка? – с некоторым раздражением осведомился старший Лето, мыслями которого овладело неистовое желание почувствовать тонкость папиросной бумаги, горячий пластик зажигалки, вдохнуть пепельно-серый дым, но он одёрнул себя, пожалуй, слишком резко, поэтому в его голосе на миг прорезалась капризная сталь. – Мог бы и не провоцировать меня.
- Послушай, - мягко проговорил Воктер, вовсе не желая ссориться с Шенноном, который, кажется, был готов взорваться при любом удобном случае. – Я вовсе не для этого тебе позвонил.
- Хм, - пробормотал старший Лето, досадуя на себя за несдержанность. Джаред пытался связаться с ним час назад, на это намекала красноречиво подмигивающая лампочка, утопленная в пластмассу - переполненный автоответчик, который Шенн так и не успел прослушать. Мэтту посчастливилось дозвониться до друга, но ничем хорошим это, по-видимому, не закончилось бы. – Прости. Так в чём суть?
- Тебе не кажется, что я в последнее время какой-то странный? – такой вопрос кого угодно может поставить в тупик. А ещё непреднамеренно довести до истерики. – Скажи, мне важно знать.
Нет, это, в общем, нормально: признать, что ослышался, неправильно понял, списав всё на отвратительную, просто ужасную в это ясное летнее утро, когда на небе – ни облачка, связь.
- Хочешь поговорить о Джареде? – осторожно поинтересовался Шеннон, совсем не уверенный в том, что вышеперечисленное способно качественно сыграть роль полноценной причины не понимать. – Он что-то натворил?
- Чёрт, нет, парень, - Мэтт удручённо покачал головой, похвалив себя лишь за то, что додумался обратиться к старшему Лето, а не к его сумасбродному, но всё ещё любимому младшему братцу. Предсказать масштабы катастрофы в этом случае не представлялось возможным. – Я о себе. Тебе не кажется, что я схожу с ума?
- Что?
- Ладно, попробую выразиться проще: разве ты не замечаешь, что у меня едет крыша? Что я спятил, рехнулся, помешался?
- Друг...
- Шеннон, я говорю серьёзно, иногда у меня возникает ощущение, что я неадекватен. Не в буквальном смысле, конечно, скорее, я чувствую себя не так, как обычно.
- Ты влюблён, Мэтт, - усмехнулся старший Лето. Ему бы тоже хотелось перемен, но что-то к тридцати пяти ничего толком так и не произошло, имея в виду, конечно, события, непосредственным образом касавшиеся Шеннона, не связанные с его братом. – В этом всё дело, друг. И перестань, наконец, волноваться.
- Ты не понимаешь, - до странности грустно проговорил Воктер. – Это не любовь, а что-то совершенно другое. Скорее, нелюбовь.
Шеннон, который всё ещё витал в облаках, пытаясь понять, что же он в собственной жизни устроил не так, как хотелось бы ему, вздрогнул, но никак не отреагировал на это заявление.
- Ты слышишь?
- Вроде того, - протянул старший Лето, зажмурившись на миг. – Но без твоей помощи мне с этим не разобраться.
Воктер вздохнул, то ли с облегчением, то ли с незаметным пока напряжением, которое росло – возможно – и могло бы с лёгкостью достичь критической отметки.
- Я много думаю в последние дни, - наконец, проговорил он, надеясь, что фраза прозвучит достаточно нейтрально для того, чтобы послужить началом пресловутого серьёзного разговора.
- В это-то и вся проблема, - задумчиво прокомментировал слова друга старший Лето.
- Точнее, я уже пришёл к некоторым выводам, но, по правде говоря, мои собственные мысли немного пугают меня...
Шеннон едва слышно вздохнул, но от Воктера не ускользнул этот знак минутной слабости.
- Наверное, я просто трачу твоё время, - заметил он спокойно и ровно, и немного устало, но трубку не положил, предпочтя минуту молчания невысказанным мучительно-тошнотворным разоблачительным фразам, обнажающим его страхи. – Но ведь, Шеннон, ты выслушаешь меня?
Тот кивнул, осторожно нажав на кнопку записи разговора. Миниатюрный механизм терпеливо и трудолюбиво тянул бесконечную ленту плёнки, запоминая интонации, создавая свои собственные неоспоримые доказательства того, что происходящее не является сном – или же ночным кошмаром.
- Конечно, - с искренним участием.
Всё-таки они были и оставались друзьями, какие бы разногласия не возникали между ними в тесноте гастрольного автобуса или же разобщённости огромного города. Обосновавшись в разных концах Лос-Анджелеса, они могли бы положиться друг на друга в любом – даже наиболее экстремальном – случае, проблема была лишь в том, что кто-то из них не всегда успевал вовремя. Это не могло послужить поводом к вселенской катастрофе, но связь, так или иначе, несколько вынужденная и вымученная, с каждым днём ослабевала – только из-за недостатка рвения и самоотверженности. Быть другом – нелёгкий, но благодарный труд. Тех, кто не справляется со своими обязанностями, ждёт не увольнение, нет, что-то гораздо хуже – или же лучше, если взглянуть с другой стороны – но в любом случае справедливо-равноценное потере. Карман куртки оказался дырявым, и ключи благополучно лишились своего убежища. Ураган, наждачной бумагой пройдясь по побережью, с лёгкостью смёл картонные домики, оставив тысячи людей без крыши над головой. Миллионер обанкротился. Инфляция сожрала последние сбережения. У каждого масштаб разрушений, ассоциируемый с расставанием, свой, но, так или иначе, разрыв отношений с другом является причиной страданий, которые в несколько раз страшнее зубной боли. Мигрени. Клинической смерти. Ты словно отрываешь от себя сочащийся кровью кусок плоти, и эта рана заживает слишком медленно.
Шеннон не хотел бы оказаться в подобной ситуации. Ему жизненно необходимо было ценить дружбу, и он знал, что даже если придётся тяжело, то найдётся человек, который, в свою очередь, будет рад помочь ему самому.
- Ты никогда не замечал, что, по сути, наш выбор всегда ограничен списком возможных вариантов? – в голосе Воктера проступило на миг волнение, словно он пытался сказать что-то очень важное, о чём узнал совсем недавно, не успев толком осмыслить и понять. - Мы выбираем из того, что есть, просто расставляем приоритеты, не задумываясь, что, возможно, существует кто-то лучше или хуже. Чёртов метод исключения – когда живёшь, не понимая, что мир за окном – лишь ничтожно малая часть огромного целого. Вокруг нас так много людей – города, страны, континенты... Я знаю лишь Штаты и те места, где мы успели побывать с Джаредом. И, чёрт побери, в последнее время меня мучает один вопрос, Шенн.
Старший Лето покачал головой, надеясь, что какие-нибудь высшие силы помогут ему разобраться в происходящем. Как вышло, что Мэтт Воктер – парень, который влюблён в стабильность и покой, вдруг заразился неизвестным науке вирусом тревоги? Что послужило поводом к его размышлениям? Ввязался ли он в авантюру – игру с собственным сознанием? Наткнулся ли на проблему, не имеющую решения? И почему же старая добрая народная мудрость «От добра добра не ищут» здесь уже не работает? Жизнь – это вечный поиск, но даже эта фраза не утверждает, что возможности быть по-настоящему счастливым не существует.
- Что, если я выбрал не того?
Старший Лето закрыл глаза, отчаянно надеясь, что эти слова – лишь отражение негативных последствий загадочной лихорадки под названием «любовь», которая в последнее время стала принимать странные формы и невероятные очертания, который любой другой мог бы принять за проявление раздражения, недовольства, ненависти.
- Китай, Польша, Австралия... Люксембург! Вдруг, Шенн, это всего лишь переходный, гребаный переходный период между прошлыми отношениями и возможной Большой Любви До Гроба, которая ждёт меня в будущем?
Сложно понять, что произошло с ним, как скоротечен был этот процесс, когда всё началось, и почему никто не удосужился предпринять хоть что-то. Сложно понять, отчего же звук этого знакомого голоса так режет слух.
- Прости, Мэтт, но это радость? Возбуждение? Предвкушение? Что сейчас звучит в тебе сильнее всего?
Наверное, вопрос оказался не слишком удачным. Прости, парень, но это чёртово любопытство порой сильнее тактичности – стремление понять подразумевает наличие наклонностей человека, который порой суёт нос не в свои дела – не важно, что это звучит грубовато. Расследование – это азарт, подогретый отчасти чрезмерной любознательностью. Благородные мотивы – возможность влезть в голову человека безо всяких последующих за этим негативных последствий. Честность – лучшее оправдание самому себе, если ты уже ступил на скользкую дорожку дознания.
Воктер невесело усмехнулся, и Шенну вдруг показалось, что он только что сморозил откровеннейшую глупость. К сожалению, он так и не смог понять, и это, пожалуй, удручало сильнее всего.
- Это страх, мистер Лето. Страх и ужас. Ничего более.

Счастлив тот, у кого есть причины поступать именно так, а не иначе. Нет денег – иди работай. Нет знаний – иди учиться. Нет любви – открой глаза пошире и оглядись вокруг. Но иногда всё гораздо сложнее, настолько, что внутри растет нелепый ком ненужных откровений, роль которых состоит лишь в том, чтобы заполнить собой отчаянно-пустое пространство, изначально принадлежащее совершенно иной незримой субстанции – угарному газу сознания. Так или иначе, даже это – выход. Если ты не обладаешь безумной ценностью, наличие которой не значит ровным счётом ничего для большинства людей, проживающих в Австралии и странах СНГ, на Аляске и в Польше, тебе будет действительно сложно совладать с так называемым «словесным поносом», потому что лекарства от подобного рода «диареи» ещё не придумали.
Болят зубы – вперёд, к дантисту.
Идёт дождь – не забудь взять с собой зонт.
Пожалуй, единственное, с чем трудно совладать, так это с сумасбродными соседями, которые привыкли танцевать до упаду под Good Charlotte. В подобных ситуациях даже радикальные действия не приносят желаемого результата. Но даже в этом случае есть повод купить себе маленькое бунгало у океана и жить в гармонии с собой, природой и сёрфингистами.
Нет еды – загляни в супермаркет.
Нет имени – придумай его сам.
Но что же делать, если нет причины? Нет основания – уверенного в себе бетонного основания, которое всегда готово помочь и найти решение благодаря лишь факту собственного существования. Я мог бы сидеть здесь и рассуждать обо всём этом очень долго, если бы не назойливое сияние лампы дневного света, чьи равнодушно растянутые между железными скобами белоснежные трубки глядят в мои глаза, грозясь выжечь сетчатку. Я знаю, почему боюсь собственной тени. Я знаю, почему готов волком выть, почему пытаюсь заснуть здесь, на узком диване в гостиной, а не в кровати, где сейчас так пусто и немного расслабляюще-одиноко без Джареда, который отправился в какой-то свежеиспечённый клуб, владелец которого был его давним знакомым. Он звал меня с собой, он улыбался мне так обольстительно, как только мог, но ни одна из его приятных хитростей не подействовала, и, кажется, Джей был разочарован в той же степени, что и я. Нет, пожалуй, чуть меньше – ведь я так надеялся, что почувствую хотя бы интерес, если не минутную вспышку возбуждения, и осознание отсутствия всякой реакции на происходящее угнетало меня. Давило на меня.
- Как знаешь, - подозрительно спокойно кивнул он, то ли старательно пряча обиду, то ли на самом деле позволив мне побыть немного наедине с собой. И я точно знал, что это решение далось ему нелегко, за что мог бы быть благодарен, если бы не был так растерян. Стоит лишь заветной – ну, или, по крайней мере, злободневной – мечте сбыться, как дальнейший план действий оказывается под сомнением. Естественная реакция сознания, пожалуй, отчасти инстинкт самосохранения, отчасти суеверные опасения.
- Спасибо, - не к месту пробормотал я, когда он, поправив шляпу, шагнул за порог, мягко прикрыв за собой дверь.
Кажется, он и вправду сильно изменился... из-за меня. Стал чуть спокойнее, что ли. Не могу сказать, что мне это не нравится, просто странно. Отчего-то я всегда был уверен в том, что никто и ничто не в состоянии оказать не Джея столь сильное влияние, но убедился на собственном опыте, что эта ответственность – или же её подобие – скользит в его взгляде, в его улыбке и жестах как никогда раньше. В прошлом это было весьма обманчивой иллюзией серьёзности и сосредоточенности, теперь же обрело незримую, но плотную оболочку реальности.
Я знаю, почему сам стал настолько слабым в последнее время. Потому что это беспричинное осознание пьёт мою кровь и силы. Нет повода – нет решения. Нельзя найти ответ, если вопроса, вроде бы, никто и не задавал.
Чувствую это – незаметную невооружённым глазом неприязнь, отстранённость и вынужденную холодность всего одной снежинки, непостижимым образом возникшей в самом пекле лос-анджелесского лета. Я страдаю от себя самого – наношу удары, только после понимая, что ещё чуть-чуть – и зацепил бы собственное лёгкое. И всё дело в том, что я не могу понять, отчего же мои чувства так переменились, в чём виноват Джаред, в чём – я? Какую роль должны сыграть Шенн и Томо – зрителей? Суфлёров? Охранников?
Простые слова – три штуки ровно – «Я тебя люблю» - многим так сложно признаться, словно это – доказательство их неполноценности, несостоятельности, но, чёрт побери, что вы скажете, если иная, менее красивая и священная фраза клеймом прожжёт душу и плоть.
«Я тебя не люблю».
Нет.
На фоне зловещего безмолвия это прозвучало так, словно я был судьёй, зачитывающим смертный приговор.

Шеннон задумчиво перевёл взгляд от миниатюрной – в четверть дюйма толщиной – кассеты к невероятным образом обнаруженной в кармане куртки сигарете. Как она умудрилась забраться в «потайную» дыру между внешним швом и подкладкой? Этот день мог бы стать роковым для лёгких старшего Лето, почти привыкших к благодатному отсутствию никотиновых паров, если ли бы не сила воли Шенна, замешанная на опасении в том, что Джаред всё равно узнает об этой минутной слабости – всё тайное становится явным, так или иначе. Нельзя было сказать, что старший Лето уж очень боялся своего братишки, но тот временами мог быть такой страшной занозой в заднице, что распилка мозгов на равные части была для него совершенно привычным, более того, обыденным и навевающим скуку занятием.
Кассета в данный момент интересовала Шеннона гораздо больше, чем какая-то там сигарета – тонкий свёрток, несправедливое сочетание почти прозрачной белой бумаги, под которой скрывается золотистая стружка табака, и терракотовой обёртки фильтра, как совершенно неожиданного и неприятного завершения действия.
- Привет, - заглянул в студию Томо, который, вероятно, только что приехал, ведь всего мгновение назад краем сознания старший Лето уловил этот знакомый звук работавшего и вмиг замолчавшего мотора под окнами. – Как настроение?
Молниеносным движением, стараясь улыбаться как можно более доброжелательно (улыбка в этом случае получилась уж слишком вымученной), Шеннон швырнул свежеобнаруженную сигарету в спасительно приоткрытую форточку, одновременно пытаясь втиснуть хрупкий прямоугольник кассеты в задний карман джинсов. Томо наблюдал за этими манипуляциями, забавно нахмурившись, словно человек, который совершенно случайным образом оказался в отделе женского нижнего белья, заблудившись в лабиринтах огромного торгового комплекса.
- Друг, - сказал он решительно, когда старший Лето, наконец, пожал плечами, надеясь, что предложенный Милишевичу спектакль не показался парню уж слишком искусственным. – Что происходит?
- Привет, Томо, - улыбнулся Шеннон, подмигнув гитаристу: на душе кошки скребли. – Всё отлично. Готов работать до тех пор, пока руки не отвалятся.
- Но ведь тебе совершенно не обязательно... Я хочу сказать, Шенн, - парень едва заметно погрустнел, - тебе вовсе не нужно прятаться от меня с этим твоим вечным стремлением выкурить сигарету где-нибудь в тёмном углу, чтобы никто об этом не знал. Я – не Джаред, и не собираюсь читать тебе лекции о том, что, мол, капля никотина...
- Да, - кивнул старший Лето, не зная точно, что же можно на это ответить. И добавил. – Спасибо.
На самом же деле Джей здесь был вовсе не при чём. Он мог сколь угодно долго ругать брата, обижаться на него или же игнорировать, но стремление Шеннона избавиться от пагубной привычки брало начало из совершенно другого источника – прохладного ручья, некогда такого живого и энергичного, теперь же почти высохшего, исчезнувшего, утратившего свой звонкий радостный голос.
Можно было бы думать много и упорно, пока в несчастной голове не возникнет мысль послать к чёрту весь этот мир и себя самого в придачу. Можно было бы молчать сколь угодно долго – и ждать. Но отчего-то ни один из вариантов не пришёлся по душе старшему Лето, когда их с Томо нечаянная связь начала стремительно обрываться. Кажется, в тот день, когда это произошло, у Шеннона и возникло стойкое отвращение к запаху табака – словно жестокое напоминание о былом, такое радостное, будь оно лишь одним в череде себе подобных, такое горькое теперь, когда всё закончилось. Отвращение пополам с противоречивой уверенностью в том, что только никотин способен спасти от тяжёлых дум.
- Послушай, Томо, - обратился к другу – всё-таки, другу, не врагу – старший Лето. – Нам ведь было не так уж и плохо вместе.
Милишевич замер в тот момент, когда кофеварка, призывно запищав, немедленно наполнила кружку ароматным напитком. Зашипев от боли, гитарист схватил первую попавшуюся под руки тряпку, чтобы стереть с ладони обжигающе-горячие мутно-коричневые капли.
- Может быть, - уклончиво проговорил он, не поворачиваясь, делая вид, что страшно занят пристальным изучением последствий этого неожиданного кофейного душа. – Шеннон.
Тот замолчал, так что гитарист на миг допустил, что на этом не слишком приятный разговор закончится, и они смогут нормально поработать – как друзья, как коллеги, а вовсе не как бывшие и неудачные любовники.
Случилось так, что отношения не сложились. Более того, в обычной ситуации можно было бы распрощаться с тем, чтобы никогда больше не видеть друг друга, медленно, но вполне успешно залечивая мелкие царапины, оставшиеся после разрыва. И тогда жизнь снова стала бы прекрасной. Хуже вышло в их случае, когда работа затмевала собой личный интерес, и совместная, бок о бок деятельность поначалу служила своего рода проверкой на прочность. Словно они и так не пережили уже достаточно.
- У нас могло бы быть...
- Дай угадаю. Будущее, - усмехнулся Томо. Ему вовсе не казалось сейчас, что он мог бы думать о каком-то там эфемерном «завтрашнем дне», строить планы и бесконечно долго надеяться. Для него подобные атрибуты счастливого существования давно утратили своё истинное – или же выдаваемое за таковое – значение. – Звучит так, словно мы снимаем гребаную мелодраму.
При всём своём желании ответить грубостью на грубость, Шеннон, вздохнув, напомнил себе, что начал этот разговор вовсе не ради ссоры.
- Нет, это не розовый сироп и не попытка начать что-то новое, - проговорил он миролюбиво.
- Пфф, - демонстративно закатил глаза Милишевич.
- Я просто хочу понять, - терпеливо. – Если у нас могло что-то получиться, так почему же не вышло?
Наверное, в вопросе всё-таки прозвучал такой желанный искренний интерес, что гитарист невольно смягчился, решив сменить раздражение на отчасти дружелюбное равнодушие. Хотя бы на время.
- Это... – проговорил он, тщательно подбирая слова. – Наверное, мы виноваты оба.
- Справедливо, - пробормотал Шеннон, готовый услышать обвинения в свой адрес.
Тайна, покрытая мраком.
- Что-то важное? – переспросил Милишевич с улыбкой. Разговор вдруг начал напоминать ему о давно прошедших днях - like a thousand burned out yesterdays – когда для них не было ничего более естественного, чем шутить и смеяться, делать неожиданные заявления, дурачиться и быть до странности серьёзными. Расстраивать друг друга. Огорчать и просить прощения. Короче говоря, о той реальности, в которой они всё ещё были вместе.
- Я просто рад тому, что по прошествии времени всё обрело разумные формы. Раньше нам так нравилось сваливать вину друг на друга, а теперь всё пришло в равновесие.
Томо пожал плечами.
- Почему же мы решили расстаться? – это же чистой воды допрос, допрос с пристрастием, с пытками – пусть и такими неочевидными – с опасной чернотой слегка расширенных зрачков, с этой нездоровой настойчивостью.
- Почему мы решили расстаться?
Словно гроза, вот-вот грянет гром, небо разорвётся дождём, ливнем, и вот тогда будет очень трудно удержаться наплаву.
- Почему, Томо?
У гитариста чуть закружилась голова, когда совершенно неожиданно, нежданно и непрошено перед глазами возник размытый образ прошлого, мерцающий, словно стеклянная пыль, и почти такой же опасный: попади хоть мельчайшая частичка в лёгкие или глаза – проблемы обеспечены, и немалые. Задержав дыхание, чтобы не позволить себе вдохнуть эту пьяняще – обманчивую дымку с едва различимым привкусом морской соли и холодного ветра, Томо прикрыл глаза, надеясь, что наваждение пройдёт так же быстро, как и появилось, но воспоминания затягивали его, словно лёгкую шлюпку в водоворот, образованный металлической тушей недавно погрузившегося под воду персонального «Титаника».
Это было первым летом затворничества и двойного одиночества: Шеннон, вмиг оставшийся без брата, которого теперь мягко, но решительно опекал здоровяк Мэтт; Томо, так внезапно вспомнивший о собственной исторической родине с её невероятной красотой маленьких водоёмов, зелёнью и кристальными водами Адриатического моря. Кажется, поводом к этой тоске по дому – неясной и почти неосознаваемой – стала целая серия фотографий, случайным образом обнаруженная в древнем, как мир, выпуске National Geographic, посвящённом странам южной Европы. Вынужденный покинуть родные места в возрасте, который было бы трудно назвать достаточно осознанным, Томо, вероятно, в своих снах и грёзах наяву видел порой эти зелёные рощи и обрывистые каменные склоны, вслушиваясь в привычное бормотание моря – там оно говорило на чистом хорватском безо всякого акцента. Кажется, было бы нечестно по отношению к родителям позволить себе забыть этот язык, подстраиваясь под бешеный ритм жизни в Штатах.
Они стали теми, кому было хорошо вместе. Лучшими друзьями. Именно тогда грань оказалось настолько тонкой, что перейти её отчего-то не составило труда – и не оставило после себя вяжущего привкуса сожаления. Ничто не могло бы быть лучше, так думал Томо тогда. Кажется, Шеннон тоже – хотя он слишком редко позволял себе высказаться. Но не это стало причиной их расставания. Ни тщетные попытки скрыться от младшего Лето и Воктера. Ни разность в возрасте и несоответствие характеров. Ни работа на одном фронте – музыкальном. Ни шёпот за спиной. Ничто. Они чувствовали себя всесильными, способными преодолеть любые сложности. Почти Богами. Наверное, таких судьба и наказывает. За дерзость и самоуверенность. Наказывает странно и несправедливо, нарушая разумные законы, параллельно создавая новые, вполне подходящие для того, чтобы носить статус нелепых и неадекватных. Вдувает песчинку в идеальный механизм отношений, останавливая бег. Почему?
- Я не знаю, - с некоторым удивлением проговорил Милишевич, словно одной лишь этой фразой признавая собственное поражение. – Я не знаю, Шенн.
Они посмотрели друг на друга внимательно и тревожно, только теперь осознав, что, возможно, совершили одну из самых серьёзных ошибок в своей жизни, более того, привыкли существовать с этим настолько, что никогда и мысли не допускали о возвращении. Это было своего рода психологической установкой, кодированием – как от губительного пристрастия к спиртному, самовнушением – расставание есть окончательное и бесповоротное разделение некогда единого целого на его составляющие, которым не суждено быть вместе. Как правило, как неписаный закон – и они с готовностью приняли его только потому, что боялись самого факта отсутствия всяких причин к разрыву.
Теперь это казалось сумасшедшей глупостью. Абсурдом. И откровением – жестоким, но правдивым.
- И я не знаю, - угрюмо откликнулся старший Лето, прислушиваясь к голосу города.
Лос-Анджелес – это гигантский муравейник непритязательного тёмно-коричневого цвета, где люди в постоянной спешке снуют туда-сюда, надеясь раскрыть секрет спокойствия и покоя. Несуществующая тайна. Огромный висячий замок, к которому невозможно найти подходящий ключ. – Что хуже всего.
За окном день подходил к своему логическому завершению, в стенах здания об этом можно было только мечтать.
- Прости, - вот всё, чего можно теперь ожидать в ответ на собственные надежды. Запрятать глубоко внутрь себя быстро выгоревший восторг и быть кем-то, чей внешний вид никогда не станет предметом обсуждения таблоидов. Принять поражение в попытке выделиться из толпы.
- Есть слишком разные. Бывают такие, у кого денег не хватает на покупку квартиры и последующее совместное проживание, и город неминуемо растаскивает людей по разным концам, к разным полюсам магнита, отказывая в возможности встретиться и побыть вместе. Многих не устраивает то, что кто-то забывает опустить крышку унитаза, покидая ванную комнату. Такие вот мелочи. А у нас, получается, всё гораздо проще... и сложнее одновременно. Звучит потрясающе...
Пытаясь унять собственное раздражение, Шенн пропустил момент, когда гитарист, мягко улыбнувшись, кивнул ему.
- Как бы то ни было, знай, что я всегда буду заботиться о тебе. Помни.
- ...просто бред, это, наверное, кошмарный сон, а не реальность... Что?
Милишевич скрылся за дверью, покачав головой.
Наши вещи имеют нас, наши мечты и желания имеют нас, весь этот грёбаный мир имеет нас, и, пожалуй, только нам самим требуется так много сил, чтобы обрести себя.
Чувствуя, как внутри разливается неясное и неосознаваемое пока тепло, краем сознания понимая, что долгая и счастливая жизнь этому волшебному ощущению не обеспечена, старший Лето, неловко вывернув спину, достал из заднего кармана джинсов знакомую кассету. Прозрачная створка окна с белым пластиковым ободом сверкнула бликом, порождённым светом фар проезжавшей мимо машины, намекая на то, что есть вполне надёжный и быстрый способ решить всё здесь и сейчас, но Шеннон лишь нахмурился, не обратив внимания на этот маленький жест доброй воли.
Если нельзя переписать собственное прошлое, то, возможно, удастся помочь кому-то другому – такому близкому и родному?

Обнаружив в нижнем ящике комода гору старых виниловых пластинок, чувствуешь себя так, словно вернулся в детство – знакомые имена внутри цветных картонных кружков, намертво склеенных с чёрной пластмассой, знакомые песни, мотив которых вспоминается с трудом, продираясь сквозь муть и мглу прожитых лет. Это неразумно – так прочно связывать себя с прошлым, копить хлам и мусор в надежде, что когда-нибудь одна их этих мелочей может пригодиться.
- Джей, - мне было не жаль расставаться со старым плёночным фотоаппаратом, у которого треснула линза, не жаль выбрасывать детские каракули Джареда, не жаль сваливать в мусорный ящик старые тетради, срок годности которых истёк давным-давно. Мне просто хотелось вдохнуть поглубже и... – Джаред!
Он вынырнул из-за нескольких поставленных друг на друга ящиков с книгами – Джей был твёрдо убеждён в том, что необходимо передать все эти издания местной библиотеке, как будто там кто-то бывал со времён, скажем, подписания Декларации независимости...
- Я определённо собираюсь выбросить все эти пластинки к чёртовой матери, потому что они бесполезны. И никому не нужны.
- Чушь, - уверенно и одним махом покончил со всеми моими убеждениями младший Лето. – Это – невероятная ценность. Редкость. Раритет.
- Скажи ещё, антиквариат, - фыркнул я.
Джей окинул меня взглядом, полным скрытого неодобрения. Мне хотелось шутить и подкалывать его. Джаред же, пожалуй, надеялся разделаться с вещами как можно быстрее.
- Можно устроить аукцион, - проговорил совершенно серьёзно. – Благотворительный. Все деньги передать в какой-нибудь фонд – это будет совсем не плохо.
- Распродажа у Джареда Лето – купите кресло, в котором великий музыкант проводил вечера за работой. Купите стол, за которым Джаред Лето завтракал. Купите...
- Вот ты и будешь у нас заведовать отделом по рекламе, - покачал он головой, и мне вдруг показалось, что он хотя бы отчасти, самую малость, но всё-таки расстроен. Джей пытался выглядеть бодрым и полным сил, но, пожалуй, никто не мог бы осознать происходящее в полной мере и со всей ясностью, кроме него самого. Он переезжал. Точнее, уходил. По его меркам. Наверное, было бы даже лучше, если бы он сам обо всём рассказал.
- Помоги мне вытащить эту коробку на улицу, - едва слышно вздохнув, проговорил он, путаясь в антенном кабеле и обрывках бечёвки. – Кроме прочих вещей там ещё и пара бутылок пива, так что будь осторожен.
Совместными усилиями мы выволокли ящик на крыльцо и присели, не обращая внимания на влажный после ночного дождя бетон ступеней.
- Чёрт побери, как же всё странно, - задумчиво проговорил Джей, и я улыбнулся. Он выглядел потерянным. Немного смешным, немного отстранённым и, пожалуй, не слишком похожим на себя. Джа оставался на удивление тихим, и я чувствовал себя третьим лишним в этой неожиданной компании: Лето, его дом и хаос вещей, хаос мыслей и переживаний. – И я не могу сказать, что мне это нравится.
Мой бедный любимый, ты ведь всегда говорил, что создан для кочевого образа жизни, и теперь ты добровольно лишаешь себя убежища, так отчего же тебе так грустно сейчас?
Он, вероятно, хотя бы отчасти угадал мои мысли, повернувшись, глядя с озорной улыбкой, отражённой в глазах, словно в ожидании чуда.
- Не волнуйся ты так за меня, - наверное, ему казалась неправильной сама мысль о том, что кто-то переживает в большей степени, чем он сам. – Я справлюсь.
Мы справимся, это уж точно.
Я научился скручивать крышки у стеклянных бутылок не так давно, поэтому ладонь саднила после очередного подобного фокуса. Пиво было тёплым, но сидеть здесь, перед лицом тихой улицы, наблюдая за изредка проезжающими мимо машинами, было так здорово, что о подобных мелочах и думать не хотелось.
- Чувствую себя так, словно вчера был школьный выпускной, - пробормотал Джаред, пожав плечами. – Как будто передо мной – длинная широкая дорога, нет, множество дорог, и я в растерянности.
Я посмотрел на него внимательно, на миг даже позабыв о том, что в прошлом году ему исполнилось тридцать пять. У Джея была фантастическая способность оставаться молодым всегда. Не хочу даже и думать о том, каким он будет в самом конце. Ему никогда не подойдёт образ умудрённого жизнью старика, Джей, пожалуй, уйдёт гораздо раньше, чем сможет осознать тот факт, что в шестьдесят уже нельзя бросаться со сцены в бушующий зал. Он никогда не примет себя таким – слабым, беспомощным, излишне осторожным. Бояться сквозняков, переломов, банальной простуды и думать, думать каждый день о том, насколько ты близок к иному миру – не для Джареда.
- Мне слишком сложно выбрать всего одну, я не могу, - нахмурился Лето. – Я, чёрт побери, не могу, хотя и должен!
Я улыбнулся, наблюдая за тем, как он нервно прикусывает губу, так что кровь на миг проступает тёмно-красной полоской под кожей, чтобы в следующий же миг исчезнуть без следа.
- А тебе и не нужно.
Он окинул меня долгим внимательным взглядом, словно предупреждая и благодаря одновременно.
- Нет, тебе не нужно, - повторил я, и шум мотора подъехавшего грузовика заглушил мои слова.
- Пора, - вздохнул Джей, кивнув грузчику – здоровенному детине – которого мы наняли, чтобы разобраться с вещами. – Как бы горько это ни звучало, но придётся идти.
Наверное, это было немного чересчур показательно – вся его грусть, вся его печаль, но одно я знал точно: даже такому человеку, как Джаред, порой совершенно необходимо побыть в одиночестве, зная, что в этом мире что-то всё-таки принадлежит ему целиком и полностью – пусть даже неприглядный угол, стены, обклеенные старыми обоями, выбеленный потолок, тёплое дерево стола и мягкость кресла. Такие обрывки нормальной жизни, которые легко упаковать в одну картонную коробку и увезти с собой.
- Вот, кажется, и всё, - Джей улыбнулся, мне даже на миг показалось, что с облегчением, но он отвёл взгляд, наблюдая за тем, как парень из конторы укладывает ящики один на другой. Из верхнего, скользнув по гладкой поверхности твёрдых переплётов, выпала книга, одна из многих, которые ему так и не удалось прочесть. Джаред усмехнулся, шагнув вперёд, чтобы подобрать её и положить на место. – Теперь я «без особого места жительства». Бродяга. Беженец. Бездомный.
Джей шутил, конечно, ведь он сам принял решение, хотя я так старательно пытался его поддержать.
И ни слова о той квартире, что мы купили вскладчину совсем недавно.
- Так или иначе, - пожал плечами я, - у тебя всегда есть повод прийти ко мне, если в твоих скитаниях тебя вдруг настигнет песчаная буря или ливень.
Он оглянулся, покачав головой.
- Ничего подобного, - порой меня немного смущали его категорично-бессильные выпады. Словно он не оставлял выбора. – Даже если пойдёт дождь, ты будешь со мной. Автобус – вот наш приют. Узкие койки, холодная вода и вечное движение. У меня больше нет дома.
- Зато есть я, - почти шёпотом. Он прав, пусть и высказывается порой так безапелляционно.
Несколько бетонных стен, застланный линолеумом пол, просторный балкон и кухня в форме шестигранника.
Он, чёрт возьми, так прав, что немного обидно, словно никогда я не смогу бросить его на произвол судьбы... Нет, это даже не гипотетически, потому что о подобном и речи быть не может, но порой просто немного холодно, немного безнадёжно. Но мы ведь делаем свой выбор вполне осознанно – он продаёт кусочек себя, эти комнаты и окна, камин и электропроводку, линолеум и радиаторы, сигнализацию и систему пожарной безопасности. По сути всё то, из чего состоит сам, разве что вдохновение его так бесценно. И я – подписал негласный договор о том, что он – моя жизнь. Моя вечная долгая-долгая жизнь и смерть тоже – всё в одном флаконе. Подписал, не задумываясь о том, что когда-нибудь не останется ничего, кроме осознания принадлежности. Будь его дом живым существом, он страдал бы? Просил бы не покидать? Пожалуй, ведь так срастись теплом и душой, слиться с бетоном стен и ковровым покрытием возможно, пожалуй, только для Джареда. Здесь всё пропитано его сущностью – здесь он обижался и радовался, кричал на меня и выслушивал обвинения в свой адрес. А потом решил бросить всё ради того, чтобы осчастливить своим присутствием узкий гастрольный автобус, неприветливый и несколько неуклюжий. Угрюмый. Усталый.
Широкая удобная кровать и плотные льняные занавески в спальне и гостиной – необходимые атрибуты экологически чистой любви. Пройдёт ещё много времени, прежде чем нам удастся привыкнуть к этому и приручить вещи, такие чужие, холодные, настроженно-отчуждённые.
- Поехали, - сказал равнодушный грузчик, не подозревая о том, что творится в моей душе. Это было отчасти предательством – пусть и мысленным, незримым, и оно отравляло меня, словно ядовитые пары масляной краски, которой покрывали оконные рамы.
- Конец, - сказал Джей, приблизившись ко мне, глубоко заглянув в глаза. – Мэтт, это конец, но мне будет легко начать заново, ведь ты здесь.
Он не скажет прямо, я знаю. «Ты рядом, Воктер, ты здесь, ты поможешь, ты заботливый, ты добрый, но никогда – я тебя так люблю». Глупость, конечно, но у него своя философия на этот счёт. Своё понимание мира, своё отношение к людям. Наверное, это даже и неплохо, просто немного непонятно.
- У меня больше нет права переступать порог этого дома, и скоро приедет агент по продаже недвижимости, он звонил мне, сказал, что нашёл покупателя. Теперь я не могу подняться по ступеням и коснуться дверной ручки. Хорошо, что я избавил себя от этого.

- Я просто не могу рассказать ему об этом.
И последовавшее за этим признанием молчание.
Нет лучшего завершения разговору, чем эти поспешно-суетливые частые гудки в трубке. Чётко, логично и лаконично.
В пустой квартире тишина выдаёт присутствие сразу же – даже невнятный шёпот, царапающий гладкую плоть напольного покрытия, слышен так, словно звукооператор проверяет микрофоны перед выступлением: «Раз, два, три, работаем».
Джаред вздрогнул, проснувшись. Кажется, он задремал в невероятно мягком кресле, удобно разместившемся где-то между узким деревянным полотнищем письменного стола и отблеском полированного бока низкого комода. Просто кусок кайфа в суматохе дней. Тонкий хлопок однотонного тёмно-лилового цвета, наполненный тысячами мелких белых перьев, пожертвованных какими-нибудь несчастными домашними птицами, которых содержат в тесных клетках.
Младший Лето покачал головой, пытаясь отогнать невесёлые мысли и полностью сосредоточиться на этом сонно-расслабленном ощущении покоя, когда едва различимый отголосок – эхо - некой фразы медленно проступил в сознании.
Что-то важное. Какое-то признание. Осознание, пришедшее во сне, в тот краткий промежуток между реальностью и небытием, когда неконтролируемый поток мыслей замыкается, наполняя голову невнятной серой массой. И в этой неразберихе сложно понять, на чьей стороне правда.
- Может быть, мне просто нужно ему обо всём рассказать?..
Звучит так странно, что, кажется, обрывки сна, словно клочья паутины в старом заброшенном доме, липнут к ладоням, оседая на пальцах мыльными разводами, путаются в волосах подобно маленьким злобным летучим мышам, острые коготки которых царапают кожу. Младший Лето задумчиво потёр подбородок, не открывая глаз: ему вдруг показалось, что, шевельнись он, мягкая податливая поверхность кресла-подушки предательски позволит ему соскользнуть прямиком в холодные объятия пола – ковёр им с Мэттом так и не удалось приобрести: словно этой комнате не требовалось ничего большего – только то, что здесь уже присутствовало изначально.
Шаги поделили тишину на две равные части, точнее, разорвали грубо и бесцеремонно. Джаред не смог бы сказать точно, когда Мэтт успел вернуться, их графики, чёртовы биоритмы, постоянные кривые, параболы и причудливого вида отпечатки ладоней на ещё не застывшем бетоне никогда толком не совпадали, по крайней мере, настолько, чтобы составить единое целое, но этого младшему Лето и не нужно было вовсе. Ему просто хотелось избавиться от собственного предубеждения: если двое живут вместе, они должны сосуществовать, не отпускать, дышать одним воздухом и знать всё друг о друге. Зловредно-идеальная картина, скучная и картонная, аккуратно вырезанная из плотного бумажного листа острыми маникюрными ножницами с чуть загнутыми концами. В иной реальности гостиной за бетонной стеной, такой серой и шершавой под гладкой кожей обоев, кто-то осторожно потянул на себя дверцу упрятанной в самый угол комнаты тумбочки, так что петли скрипнули удивлённо: слишком уж долгое время никто не отдёргивал тонкую занавеску, чтобы обратиться за помощью.
Было бы правильнее нарисовать огромный красный крест на деревянном полированном боку, точно такой же, как и на эмблеме группы, только в другом положении, не лишённый, однако, своего истинного смысла – тревога и надежда вместе взятые, понапрасну тратящие время на ненужные споры, и знакомый тающий на губах горький лекарственный привкус, готовый проникнуть в горло, в самую глотку в предвкушении радостной встречи с мгновенно подступившей тошнотой.
- Мэтт!!
Наверное, было глупо вот так кричать – в страхе, в ужасе, беспричинном, параноидальном, но младший Лето просто не сумел себя остановить.
Воктер сунул таблетки в рот, чтобы избежать изматывающих расспросов, и сжал в пальцах маленький бутылёк коричневого стекла.
- Джей? – спустя пару секунд отозвался он.
- Что ты делаешь?
Наверное, подозрения в склонности к суициду не возникают на пустом месте, только в данный момент они вполне заслуживают того, чтобы быть развеянными, словно прах, урна с которым простояла на каминной полке слишком долго, и срок годности истёк давным-давно.
Требовалась дать исчерпывающий и уверенный в себе ответ, чтобы этим пресечь любые попытки выведать чуть больше, чем Мэтт мог бы сказать.
В пузырьке с пластмассовой крышкой почти ничего не осталось, и отчего-то Воктер вдруг вспомнил о разбитых в детстве коленках, которые мать беспощадно заливала йодом, так что им приходилось бегать в аптеку каждый божий день, чтобы не остаться однажды в полном одиночестве ссадин и содранной кожи, и изумрудной, как трава в детских книжках, зелёнки.
- Дай мне руку, - совершенно невозмутимо, чтобы синева в глазах напротив избавилась от тёмно-отчаянного оттенка в своей тревожной глубине. – И левую тоже.
На дне – осадок, почти чёрный, такого быть не должно, но сейчас это не так уж и важно.
- Тебе ведь уже не больно? – эти мелкие порезы успели зажить давным-давно, так что вспоминать о них было бы неразумно, но Мэтту требовался любой – даже самый неубедительный – предлог для того, чтобы коснуться этих родных рук, почувствовать что-то, о чём говорить слишком трудно, по крайней мере, сейчас, но удержать подобное ощущение в перфорированном, словно шумовка, сознании просто необходимо, если есть смысл в том, чтобы продолжать.
Джаред недоумённо покачал головой, не в силах избавиться от мысли, возникшей в его голове в краткий промежуток – проходной шлюз – между сном и явью, когда привидеться может всякое, даже эта темнота, и холодный пол, лишённый покровов, и совсем бледный в неверном свете луны Мэтт, невидяще уставившийся в потолок, лишённый возможности говорить, двигаться и жить из-за одного лишь опустошённого в неясном порыве стеклянного флакона с потерянной навеки крышкой – правая резьба, наклейка-этикетка «2.75$».
- Мне показалось... – неуверенно начал Джаред, несколько обеспокоенный тем, как сильно Мэтт сжал его руки в своих, словно обречённый, словно утопающий, который точно знает, что всё равно погибнет. Не утопающий даже, а тот, кого тянет вниз в вязких объятиях трясина луизианских болот.
Он попытался отступить хотя бы на шаг, чтобы удостовериться в том, что высвободиться в любой момент не составит труда, стоит лишь пожелать этого, но Воктер шевельнулся, повторив незамысловатое движение. Мысленно ругая себя, Мэтт пытался убедить собственное тело в том, что это так пугающе-бессмысленно – пытаться удержать младшего Лето подобным образом, но не мог заставить себя отпустить прямо сейчас – не образно, не символично, просто позволить вернуться в спальню и немного подумать. Ему казалось, что стоит опустить руки, как момент будет упущен, важный, удачный, а, может быть, и совершенно не имеющий отношения к его внутренней борьбе.
- Мне нужно идти, - тихо проговорил Джаред так, словно и вправду собирался покинуть квартиру и исчезнуть навсегда. – Нет, не так. Я просто устал. Пойдём спать?
Мэтт улыбнулся, покачав головой. Он не смог бы заснуть. Только не сейчас, почему-то не сейчас, когда намёк на равновесие сил возник внутри, и ему нужно было удержаться на тонкой узкой планке между собой и чем-то иным, что подтачивало волю, выпиливая замысловатые узоры на твёрдой поверхности черепа.
- У меня просто болит голова, - прошептал он. – Поэтому я выпил таблетки.
Младший Лето вздрогнул, взглянув на любимого с участием и заботой.
- Пойдём, - сказал он. – Бессонница не так страшна, когда ты не один.

Шеннон нервничал, он сам прекрасно осознавал это, с некоторым раздражением пытаясь унять дрожь в пальцах. Ему тридцать шесть, а не восемьдесят, чтобы так вести себя. Томо вчера попытался пошутить на эту тему, но старшему Лето, мысли которого всё это время были заняты этим вынужденным разоблачением друга – почти предательством, казалось, что жизнь решила устроить ему тест на выносливость, экзамен, о которых он успел позабыть, стоило лишь ему оставить колледж, и теперь неприятные ощущения вернулись. Вновь и вновь проговаривая про себя заранее приготовленную речь, которую ему стоило бы выпалить скороговоркой в лицо брату, почти уверенному в том, что Шенн сильно преувеличивает насчёт «очень важного разговора», старший Лето с отчаянной решимостью глотнул обжигающе-горячего кофе, который волной расплавленного металла окатил горло, словно в изощрённой средневековой пытке где-нибудь в Японии, и наполнил желудок горячей тяжестью.
- Чёрт, - прошипел Шенн, осторожно касаясь нёба кончиком языка: тонкая кожа мгновенно облезла, обнажая болезненные участки оголённой плоти, так что о продолжении банкета можно было смело забыть.
Вазочка со льдом, принесённая по просьбе старшего Лето, стремительно опустела, и Шенн вздохнул, надеясь, что его волнение не послужит причиной для гораздо более серьёзных неприятностей, иначе разумным было бы эвакуировать всех посетителей кафе вместе с персоналом и в срочном порядке вызвать на место команду спасателей.
Что-то невообразимое.
- Я не смогу сказать Джареду ни слова, пока не пойму, в чём причина происходящего, - медленно проговорил Мэтт, не замечая того, что фильтр сигареты начинает тлеть. – Ведь нельзя признаться человеку в чём-то подобном и уйти безо всяких объяснений.
Шенн покачал головой. Эта равнодушно-пластмассовая трубка, возможно, искажала голос друга, но в словах Воктера определённо не было уверенности, необходимой для подобных заявлений. Словно он заставил себя поверить в то, что прав насчёт подозрений по отношению к собственным неожиданно изменившимся чувствам, заставил, но не нашёл реальных доказательств.
- И как долго ты собираешься ждать?
Наверное, он уже думал об этом.
- Столько, сколько выдержу, - выносливость – хорошее качество, но только в том случае, если страдаешь оправданно. – Месяц... Год...
- Всю оставшуюся жизнь? – предложил старший Лето. – Хороший же у тебя потенциал.
Мэтт на другом конце провода усмехнулся, отбросив, наконец, остатки сигареты, надеясь, что пожара не будет.
- Нет, - вздохнул он. – Если это не пройдёт само, то так долго оставаться в здравом уме я не смогу.
- Это-то меня и пугает, - пробормотал Шеннон, внезапно отчётливо представив, как Воктер, будучи не в себе, маниакально сверкая глазами, наступает на Джареда, загоняет его в угол, не сопротивляясь более порождённому собственным сознанием сумасшествию. – Ты выдержишь?
Мэтт взглянул в глаза своему отражению, покачав головой.
- Не знаю, - ответил он телефонной трубке. – Если только Джей поможет мне.
Машинально помешивая постепенно остывающий кофе, на поверхности которого застыла жирная молочно-сливочная плёнка, Шеннон внимательно осмотрел миниатюрную кассету, которую, в сущности, было бы так легко переломить пополам, да что там, даже перерезать с помощью десертного ножа, то лежит по правую руку в ожидании сладкой плоти какого-нибудь бисквита с кремом. Распилить надвое, перегрызть и позволить событиям развиваться самим собой, не вмешиваясь, не пытаясь что-то исправить или изменить. Быть точно таким же апатично-равнодушным, как и в случае их с Томо замечательных отношений, начавшихся на пустом месте, зашедших в тупик при первом же удобном случае.
Воспоминания о гитаристе заставили Шеннона глубоко вздохнуть и улыбнуться достаточно печально для того, чтобы окружающим стало ясно: просто так в кафе в одиночку не ходят. Скорее всего, это место – связь времён, некий портал между прошлым и настоящим, романтика, утраченная, ненужная и неинтересная. Любая, лишь бы не чувствовать себя так, словно упустил отличнейшую возможность, то ли побоявшись ею воспользоваться, то ли намеренно не пытаясь стать кем-то большим для того, кто рядом.
Смятение.
Вчера это почему-то случилось – впервые за многие месяцы, так удачно сложившиеся в года – и Шеннон не смог бы назвать причину. Наверное, после неожиданного и не слишком приятного открытия, сделанного им и Томо в ходе недавнего разговора, что-то вдруг встало на свои места – с явным и смехотворно огромным опозданием, когда выражение «второй шанс» уже не дышит надеждой, а лишь мерзко ухмыляется в ответ на любую попытку отстроить отношения вновь, воссоздав из бережно хранимых обломков.
- Так и есть, - невнятно проговорил старший Лето, отрицательно покачав головой на предложение официантки принести что-нибудь ещё.
Пожалуй, спасение было именно в том, что в сумерках коридора в студии никто не смог бы разглядеть выражение лиц, поэтому можно было спокойно тешить себя мыслями о том, что поцелуй вышел спонтанным, возможно, даже ошибочным.
- Абсурд, - разговор с самим собой – уже признак.
Прикосновение губ – точнее, решение рвануть вперёд и прижать к стене – может быть поспешным, но никак не нежеланным. Это крик души – рвётся наружу вместе со словами, которые ты бы никогда не сказал, будучи готовым к встрече, твёрдо уяснив, что надпись «The end» на экране - это не шутка.
- Я не могу, - шёпот на грани крика, и мимолётный, но такой внимательный, значимый поцелуй в этой серой темноте, где человека можно узнать лишь по шагам, ведь сумерки способны исказить даже голос, а сильнейшее волнение вкупе с досадой на самого себя – и подавно.
- Томо, - наверное, старший Лето мог бы сказать о многом, но в тот момент ему казалось, что, стоит лишь начать, как всё будет безнадёжно испорчено. Раз уж жизнь решила подарить им этот маленький кусочек тепла, да будет так.
- Счёт, пожалуйста, - Джареду, пожалуй, стоило бы поспешить, иначе...
Томо сейчас где-то в здании, совсем рядом, в обществе ли продюсера или же одной лишь гитары, но найти его не составит труда. Если поторопиться, можно даже будет догнать его по пути к стоянке машин, где его, Шенна, автомобиль ждёт, и ждёт, и ждёт возвращения хозяина, словно преданный пёс. Чёрный металлический пёс с массивным ошейником и толстой надёжной цепью.
Черкнув пару слов на мягкой, и оттого не слишком пригодной для письма салфетке, Шеннон протолкнул между тонкими рифлёными бумажными полотнищами пластиковый прямоугольник, зная, что брат будет здесь с минуты на минуту. А ему, старшему Лето, необходимо срочно уйти, срочно опомниться и прийти в себя. Наверное, сделать что-то, возможно, поступить неправильно и необдуманно, но, по крайней мере, не сидеть, сложа руки, и не думать о том, насколько мир несправедлив по отношению к тем, кто признал поражение.

- У нас отношения, - по слогам проговорил Джаред, так что Шенн почувствовал себя несмышлёным пятилетним ребёнком. – У нас, чёрт побери, любовь.
Старшему Лето стало немного смешно, потому что он не верил в слова брата. Хотя Мэтта не было в автобусе, Шенн знал, что Воктер и сам бы сто раз подумал, прежде чем соглашаться со столь безапелляционным заявлением.
- Мы – пара, - звучит так подозрительно убедительно, что можно вздохнуть полузаинтересованно и бросить взгляд за окно, наблюдая за тем, как Томо дурачится с сигаретами, пытаясь заставить Мэтта затянуться, как следует. Старший Лето был уверен, после такой вот терапии Воктер зайдётся устрашающим кашлем, а после попытается прибить обнаглевшего гитариста.
- Давно? – спросил Шенн лишь для того, чтобы поддержать призрачный разговор.
- Да, бро, и я слегка удивлён тому, что ты никогда этого не замечал.
Наверное, Шеннон опоздал слегка – такое ощущение, словно дверцы автобуса закрылись с тихим шипением прямо перед его носом, а насмешливые тени тех, кому посчастливилось оказаться внутри, не миг проступили за пыльным стеклом.
- Год, - науке всегда требуются точные факты.
- Год? – действительно, было бы трудно не заметить.
Старший Лето был готов поспорить, что Томо было обо всём прекрасно известно, ведь он такой чертовски проницательный. Ээх... Жизнь как распродажа – сезонная горячка и бессмысленная погоня за брендами, утратившими налёт неимоверного пафоса и снобизма. В итоге – с пустыми руками, опустошённой головой и совершенно вымотанный. Но, постойте... Когда там следующий день небывалых скидок? В конце лета? Конец Лето.
- Год, Шеннон. Целый, цельный год отношений – непрерывных.
- Я тебя не узнаю, бро... Вступил в клуб «Кому за тридцать»?
- Это зависть, наверное, так что успокойся. Найди себе кого-нибудь и успокойся.
- Советы от младшего брата – это, чёрт побери, так мило, Джей. И твои слова – как раз то, в чём я не нуждаюсь.
Старший Лето чувствовал себя так, словно упустил пару отличнейших кроссовок Nike с пятидесятипроцентной скидкой. Гладкая светлая кожа, неимоверно яркого цвета шнурки – кажется, неоново-розового, подошва из мягкой резины.
Он упустил что-то важное, но от этого на душе вовсе не скребли кошки. Они давно уж разбежались в поисках куда более нежных душ, подвластных их острым коготкам. Но Шеннон-то остался, понимая, что кто-то пытается сохранить хорошую мину при плохой игре. Притворяется тем, кем в, сущности, не является, прячется и прячет, словно воришка-неудачник, а он идёт по следу. Старший Лето – детектив, как в какой-нибудь грёбанной детской игре. И Шенну не верилось, что в течение этого длинного и неспокойного года связь, возникшая в один краткий момент, окрепла настолько, что он не успел ничего осознать, и теперь его просто поставили перед фактом – у них отношения. У них, чёрт побери, любовь. Но почему же он не замечал этого? Почему не чувствовал?
Джей был отчасти прав, упомянув зависть, как непременный компонент существования брата. Не сказать, чтобы это чувство – ярко-зелёное, неимоверно едкое, как желчь – властвовало надо старшим Лето безраздельно, но порой он чувствовал тупые уколы, не оставляющие следов. Краткие прикосновения, лёгкий ненавязчивый шёпот.
Ему просто нужны были доказательства. Призрачные, неубедительные – любые. Джей, Мэтт, неужели, для вас это оказалось бы настолько сложным заданием – предоставить свидетельства ваших безумных чувств?

@музыка: Three days grace - I hate everything about you

@настроение: винчестерское

@темы: Время высадки на Марс - 30 секунд, Фанфикшн