Nice planet. We'll take it.
Название: Любовь как ненависть, или ненависть как любовь
Автор: Reno
Фан-дом: 30STM
Категория: RPS, drama, romance
Рейтинг: R
Пейринг: Мэтт/Джаред, упоминание Шеннон/Томо, слабые намёки на Томо/ОМС
От автора: обрывистые нити повествования, завершение каждой из линий лишь намечено, но не прорисовано. Неясные ситуации, двусмысленные фразы, странные события. Оставляю на ваше усмотрение.
Начало
Совсем недавно установленный у дороги фонарь – единственный в своём роде в данном весьма сумрачном районе Лос-Анджелеса, города безграничного, бескрайнего, являющего собой совокупность элементов множества культур, причудливых нравов и местных порядков – не пожелал принять участия в совершенно банальном освещении улиц и вместо этого размышлял о вечном: первородной тьме разбитых асфальтовых тротуаров и смехотворной беспомощности ночных прохожих, обречённо спотыкавшихся на каждом шагу, используя неоценимую возможность выругаться без особых последствий в качестве компенсации.
Мэтт мог бы поклясться, что собственными глазами видел, как дружная команда бравых рабочих, вооружившись лестницами и инструментами, старательно делала вид, что «всё идёт по плану», и, что самое главное, прохожие, с явным одобрением поглядывающие на этих серьёзных знатоков своего дела, искренне верили в то, что спустя день или два им больше не придётся останавливать через каждые три шага, чтобы убедиться в отсутствии рытвин и колдобин на дороге, которые определённо могли бы стать причиной неприятного растяжения мышц и ушибов драгоценной пятой точки жителей данного района Лос-Анджелеса. В этой части города один фонарь на километр дороги был делом вполне привычным, так что жаловаться властям никому и в голову не пришло бы, а уж после такого торжественно-показательного представления по установке дополнительного освещения уровень доброжелательности людей по отношению к районному управлению просто зашкаливал. Такой фонарь мог бы стать своего рода ориентиром, маяком для заблудившихся в этой городской пустыне путников. Он стал бы символом надежды для усталых горожан, которым хотелось лишь одного – благополучно добраться до дома, преодолев все мыслимые и немыслимые препятствия, которые только могут возникнуть на их пути. Долговязый бетонный столб с грушевидной насадкой – ни красоты, ни изящества, лишь бесконечная заурядность и посредственность пополам с невероятно неуместной претензией на оригинальность. Этот по истине самолюбивый фонарь слишком много о себе возомнил. Считая себя в праве следовать собственному беспорядочному графику – а, точнее, его полному отсутствию – чёртов предмет уличной обстановки капризничал, не желая работать честно и исправно каждый Божий день, игнорируя всякое недовольство и призывы отринуть чрезмерную гордость и эгоистичность. Принимая во внимание положение вещей в подъездах и на стоянках, Воктер порой посмеивался при мысли о том, что Америка всё-таки культурная и цивилизованная страна.
Когда ты летишь ночным рейсом и почти засыпаешь, устроившись в удобном кресле в салоне самолёта, а стюардесса, мило улыбаясь, сообщает всем и каждому, что «до посадки в аэропорту Лос-Анджелеса осталось полчаса», невольно представляешь себе залитый мерцающим светом город – скопление ярких до остроты огоньков, белых и разноцветных, кишащих, словно невиданные экзотические насекомые, может быть, весёлые светляки, которое то и дело перелетают с места на место, так что уследить за ними не представляется возможным. По правде говоря, с первого взгляда всё так и есть – и золотисто-красные сверкающие ленты главных дорог, и бесконечные броские вывески, охваченные неоновым огнём, клубы, круглосуточные магазины, отели, казино – всё к вашим услугам. Пожалуй, только малой доле людей суждено увидеть чуть больше: охваченные неоднородной тьмой невыразительные пригороды, которым не хватает духу заявить о себе, и, хотя они в праве называть себя Лос-Анджелесом, на деле всё иначе. Эти погружённые в сумрак кварталы большую часть времени существуют в вакууме – информационном, цивилизационном, экономическом. У них своя жизнь, и на дорогах царят свои порядки. Мрачная окантовка беззаботно-шикарного центра города, жители которого, возможно, и не догадываются о том враждебном кольце, что опоясывает и Гранд авеню, и Хилл стрит и ещё многие улицы и проспекты, которые они считали своими всё это время. На деле же границы Лос-Анджелеса охраняются гораздо более тщательно, чем кажется самим обитателям города. Только вот принцип этого пограничного контроля не слишком воодушевляет: «Никого не впускать, никого не выпускать». Категорично и лаконично, так что мурашки по коже. Как же вредна неосведомлённость!
Мэтт покачал головой, спустя пару минут осознав, что сегодня у фонаря, должно быть, выходной, взятый после напряжённой недели работы по графику «два через два», реализуемому посредством странной схемы, согласно которой выходные дни автоматически исключались из числа рабочих, и продолжил свой путь. За четверть часа до этого он покинул залитое тёплым мягким светом нутро последнего в этот вечер маршрутного автобуса, добравшегося аж до конца Хьютт стрит, предварительно поплутавшего по лабиринтам японского квартала, и теперь, вероятно, катившего по Третьей улице, грезя о возвращении в уютный гараж на другом конце города.
В близлежащей темноте – в радиусе примерно пяти метров – никого не было, по крайней мере, согласно информации, предоставленной отточенными временем ощущениями Воктера, который прожил здесь, в паре кварталов от набережной реки Лос-Анджелес, большую часть своей жизни и был прекрасно осведомлён о настороженной враждебности кирпичных домов и неприветливой угрюмости их обитателей. В этом квартале когда-то жили все его друзья, привносившие некоторое разнообразие в серый быт существования. Их весёлые шумные вечеринки встряхивали улицу, ставили её с ног на голову, и, кажется, большинству тех, кому посчастливилось обрести убежище здесь, в районе, от которого весь остальной город так упорно отказывался, не желая признавать себя большим братом этих тупиков и перекрёстков, нравилась перспектива провести всю свою жизнь так, в ритме диджейских сетов, с банкой пива в одной руке и сэндвичем в другой. Когда-то и Воктер мечтал об этом, пожалуй, даже слишком страстно, чтобы его желание сбылось. Приятели нашли себе квартиры в более престижных районах Лос-Анджелеса, они вдруг кардинально изменили свой образ жизни, предав негласные законы тусовки забвению, став адвокатами и владельцами ресторанов, женившись, заведя детей и домашних животных. Словом, оказались людьми самыми обычными и заурядными. Мэтт не смог бы заставить себя покинуть родные места, пусть столь неприглядные и неуютные. Ему нравилась идея прожить здесь до самой старости, когда ни один из сумасшедших поклонников группы в целом или Джареда в частности не смог бы добраться до него, опасаясь пересекать границы дозволенного.
Мэтт прислушался к себе: ему вдруг показалось, что в окружающем его пространстве что-то неуловимо изменилось. То ли дыхание ветра коснулось чуть пожелтевшеё резной листвы клёнов, стена которых почти закрывала проход между домами, то ли в далёких бессонных окнах, напоминающих крошечные квадратики золотистой фольги, наклеенной на чёрный картон, зазвучала знакомая мелодия, пронизывая асфальт низкими частотами басов. Воктер ускорил шаг – и чувство тоже переменилось, словно сзади наступал невидимый враг, которому вовсе не требовался свет, чтобы найти дорогу. Пробежав последние пятьдесят метров, Мэтт ворвался в тускло освещённый подъезд, вихрем поднявшись по лестнице на пятый этаж: адреналин подстёгивал его не хуже плётки, страх придавал сил.
Ключ – в замочную скважину. Главное – не сломать старый замок.
- Привет, - при звуках этого голоса Воктер вздрогнул, вздохнув, чтобы чуть успокоить собственное глухо стучащее сердце.
Опустив голову, он на миг зажмурился, готовый взорваться всеми мыслимыми и немыслимыми проклятиями. Нет, это уже выходит за всякие рамки.
- Чёрт бы тебя побрал, Джаред, - прохрипел басист: голос подвёл в самый ответственный момент. – Ты, мать твою, напугал меня! Я ведь говорил тебе, чтобы ты предупреждал меня о своих неожиданных появлениях.
Младший Лето расплылся в улыбке – почти искренней, такой по-детски открытой.
- Сюрприз, - проговорил он, пожав плечами. – Мне жаль, что вышло не совсем так, как я планировал.
- Я уже приготовился сдохнуть здесь, у дверей собственного дома, а ты говоришь мне о том, что какой-то там план не сработал?! – Мэтт, наконец, распахнул дверь в квартиру, щёлкнув выключателем, чтобы не задохнуться в этой вязкой темноте. Он всё ещё тяжело дышал, стараясь не смотреть на Джареда, который привычным движением скинул пальто, аккуратно устроив его на вешалке по правую руку от узкого прямоугольного зеркала.
- Тогда, наверное, тебе следует сменить место жительства, иначе это может плохо закончиться.
Мэтт бросил на него острый короткий взгляд.
- Проходи, располагайся, - пробормотал он невнятно, но Джаред разобрался бы с этим и сам: он никогда не отличался излишней скромностью. – И расскажи мне быстро, в двух словах и прямо сейчас о том, что тебе понадобилось от меня в первом часу ночи.
Младший Лето прошёл в гостиную, присев на знакомый диван мягкой кожи, неторопливо оглядывая обстановку. Хотя Воктер упорно отказывался приобретать жильё где бы то ни было в других районах города, средства позволяли ему, оставаясь неприметным жителем пригорода, создать свой собственный мир в ветхих стенах старой квартиры. Наверное, никто бы и не заподозрил, что за самой обыкновенной дверью скрывается нечто большее, чем захламлённая берлога холостяка. Здесь можно было найти множество вещиц, напоминавших Мэтту о детстве или же том времени, когда они только начинали. Старые гитары. Какие-то диски, заботливо вложенные под стекло, вставленные в рамки, развешанные по стенам. Пара плакатов в углу комнаты. Картина, подаренная Воктеру младшим Лето. Пять-шесть подвесных книжных полок, уставленных всевозможными безделушками, привезёнными из разных стран. Плотные шторы, которые, если память не изменяла Джареду, Мэтт никогда не открывал. Окна в квартире не пользовались уважением хозяина, и, старательно игнорируемые и обиженные, постепенно покрывались дорожной пылью и сажей.
- Джей, - напомнил о себе Воктер, решив, что у младшего Лето было уже достаточно времени, чтобы обдумать ответ, который стал бы настолько нейтральным для того, чтобы не послужить причиной дальнейших расспросов.
Джаред словно очнулся, взглянув на друга с едва различимым непониманием, но затем, чуть склонив голову на бок, внезапно проговорил:
- И каково это, Мэтт?
Тот замер, пытаясь поймать суть в интонации и выражении лица.
- Ты был почти уверен, что можешь умереть, застигнутый врасплох каким-нибудь воришкой, у которого в кармане куртки совершенно случайно оказался перочинный ножик. Какой бы стала твоя последняя мысль, если допустить, что после этого не осталось бы ничего, кроме ночной темноты?
Воктер мысленно улыбнулся, понимая, что этот плавно переходящий в ночь вечер становится всё более интересным.
- Что жизнь – дерьмо, - с воодушевлением отозвался он, едва подавив в себе желание расхохотаться.
Джаред покачал головой, явно неудовлетворённый ответом.
- Кажется, не то, что тебе нужно? – показательно-наивно осведомился Воктер. – Ну, извини, Джей, думаю, мне следовало бы подумать о тебе в тот краткий миг, который отделял меня от смерти, но контролировать себя не так уж просто.
Младший Лето вздохнул. И всякий раз одно и то же. Он мог бы приходить сюда каждый вечер – без приглашения, без предупреждения, но результаты были неутешительными – сплошное разочарование.
- Эй, - мягко проговорил Мэтт, устраиваясь рядом с расстроенным парнем, - мы ведь сами выбрали это, помнишь? Всё, что нам нужно, это просто сменить тактику, отказаться от собственной гордости, стать другими хотя бы ради друг друга.
- Легче сказать, - пробормотал Джаред, печально улыбнувшись, - чем сделать.
Единственно правильный ответ.
Всем известно, что если следить взглядом за равнодушно мерцающем в темноте раскалённым кончиком наполовину выкуренной сигареты, то в последующие минут пять избавиться от надоедливых красноватых мушек перед глазами не удастся. Они вокруг: и вверху, среди крошечных серебристых блёсток звёзд, и внизу, в бесформенных зарослях орешника – повсюду. То же самое происходит всякий раз, стоит лишь Томо заглянуть в глаза старшего Лето – отчаянно зелёные, словно малахит или авантюрин, дерзкие и смеющиеся, живые, внимательные. И затем, на протяжении нескольких часов или даже дней наблюдать за тёплым огоньком участливого взгляда, который мерцает, словно свеча на ветру, подмигивая, играя. Изумруд изящной огранки, принимающий в себя поток света лишь для того, чтобы разбить его в пыль, вдребезги. После такого можно жить счастливо и беззаботно существовать хотя бы несколько дней – пока душу вновь не скрутит в жесточайшей ломке, а руки не обшарят карманы пальто в поисках тёплой пластмассы мобильного. Дрожащими пальцами набрать номер – и при звуках чуть хриплого низкого голоса позволить себе выдохнуть и пройти несколько шагов на пути к месту встречи.
Всем знаком запах мокрого после дождя асфальта – влажная дорожная пыль дарит ни с чем несравнимое ощущение свободы и страшной зависимости, неистового желания собрать грязноватые капли собственного счастья в ладони, спрятать за пазуху... Пусть прольются, затопят всё внутри холодным теплом. Запах мокрого после дождя асфальта – это запах волос Шенна, запах его кожи, что-то большее – сама его суть. Всего лишь запах – но для Томо он мог бы стать целым миром, необъятным до оцепенения, ошеломления. Словно чувства, пробудившиеся так неожиданно, стали разверзшейся перед ним бездонной пропастью.
- Где ты? – пробормотал гитарист, рассеянно помешивая горячий шоколад, тёмный и густой, ароматный. – Я звонил тебе около получаса назад, но твой телефон, кажется, был отключен...
Возможно. Но здесь и говорить не о чём. Когда нет никакого желания оставаться тем, кто ты есть, то лучшим выходом из ситуации будет избежать нежелательного общения с одной лишь целью – не обидеть одного из самых близких людей, который, конечно, был и остаётся важным, незаменимым человеком, проблема лишь в том, что идеализация – это его откровенный и самый отвратительно-беспокойный конёк.
- Пять минут, парень, дай мне пять минут – и я приду, - пустое обещание. – Отсюда рукой подать до того самого кафе, за столиком которого ты так уютно устроился.
Огромные окна-витрины не скрывают чувств, ничего не боятся, оставаясь до странности глупыми и легкомысленными. Один лишь камешек, выпущенный на волю умелой рукой, способен превратить отражение улицы в груду стеклянных щепок, обрывки голубого шёлка неба, осколки брусчатки, останки недавних прохожих, прячущихся под куполом одного большого капризно-плаксивого дождливого дня.
- Ты... где-то рядом? – вопрос не имеет смысла: ответ может быть положительным или же созвучным с признанием наличия феноменальной памяти у того, кто слишком редко бывает в этой части города. – Кажется, сейчас около... Неважно.
Один большой и никому не нужный район Лос-Анджелеса, обосновавшийся на берегу реки. Осенью здесь бывает зябко – случайно обнаруженная травинка окажется окутанной водный покрывалом. Воздух слишком влажный, чтобы можно было зажечь спичку с первой же попытки. Сигареты отсыревают и медленно тлеют, когда пытаешься курить. В результате остаётся глотать серый дым, не испытывая особой радости и того сомнительного, неправдоподобного удовольствия, которое, по словам заядлых любителей никотина, есть гипноз, транс, медленное самопожирание.
- Я так близко, что ты, увы, этого не замечаешь, - засмеялся на другом конце провода старший Лето, - я почти прижат к стеклу этим городом, словно мошка, подхваченная воздушным потоком.
Десерт таял, засахаренные ягоды неторопливо сползали к подножию сливочной горы.
- Но я что-то тебя не вижу, - с долей недоумения в голове заметил гитарист.
В этом городе слишком много похожих людей, мест, звуков, да и небо везде одинаковое.
Другое кафе – он перепутал. Ноги сами понесли Шенна по направлению к месту обитания Воктера – старший Лето не представлял, кого хотел бы там найти, но, осмотревшись, осознал, насколько он далёк от Томо, который провёл почти час в полном одиночестве и ожидании.
Унитаз был достаточно грязным, чтобы в любой другой совершенно обычный день, поморщившись, окинуть взглядом узкое, словно пенал школьника, помещение загаженной уборной в этом третьесортном клубе, куда Джаред буквально затащил всех, пытаясь доказать кому-то – не иначе как Мэтту – что звёздная болезнь ему чужда, как и стремление шокировать окружающих своими выходками. У входа в столь сомнительное ночное заведение маячила тёмная фигура охранника-вышибалы, который ради развлечения с лёгкостью мог бы свернуть Джареду шею, если бы тот, развязно улыбаясь, не подмигнул ему, сунув в широкую, как лопата, ладонь пару смятых банкнот.
- Это что, шутка такая, Джей? – осведомился старший Лето, которому происходящее, очевидно, не слишком нравилось: мрачные стены, грязный линолеум, скрытый под слоем гари когда-то выбеленный до неприличия потолок как достойное завершение неприглядной картины всеобщей разрухи и разложения.
Его брат, казалось, не слышал вопроса, следуя за парой весьма экстравагантно одетых парней в глубь клуба, откуда доносилась незамысловатая мелодия, и чей-то хриплый прокуренный голос напевал негромко, словно бы по привычке, а вовсе не ради удовольствия немногочисленных посетителей.
- Baby, I just want to keep you clean…
Baby, you will have to tell me
Nothing special there’s in me,
Oh my crazy baby…
Our love is so dirty,
Our love is so dirty,
Our love is so dirty…
Can’t you see?..
- Неплохо, - с плохо скрываемым сарказмом отметил Томо, хотя дождаться от него хотя бы слова в последнее время представлялось занятием весьма неблагодарным – он мог просидеть в молчании большую часть свободного времени, хотя Мэтту иногда и казалось, что отрешённость – лишь последствие вечеров, проведённых в компании Шеннона – в самом положительном смысле этого слова. Словно у Милишевича существовал свой собственный лимит, за пределами которого усталость побеждала в неравной схватке его природную энергичность и непростое обаяние, и гитарист хранил всего себя лишь для одного человека в этом мире – как бы пафосно это ни звучало. И Воктер был почти благодарен ему за то, что тот раз за разом доказывал сам факт существования столь сильной привязанности и неподдельной симпатии.
К горлу подкатила благостная тошнота, и острый запах мочи затопил мозг.
- Дыши глубже, парень, - с фальшивой бодростью пробормотал Мэтт, чувствуя щекой успокаивающе-равнодушную прохладу фаянса как обещание скорейшего освобождения.
- Это отстой, а не клуб, Джаред, - в голове неторопливо всплывали растянутые во времени и пространстве шипяще-искрящиеся слова разъярённого Шеннона, который, пожалуй, был почти готов к тому, чтобы наброситься на брата и вытрясти из него всю правду. Конечно, мало кто верил в искренность младшего Лето, сегодняшняя авантюра лишь подтверждала это. – Здесь нет ничего, кроме драных обоев и выбитых стёкол.
Младший Лето остановился так резко, что Мэтт, привыкший шагать широко и стремительно, чуть не сбил его с ног.
- Пару недель назад здесь случился пожар, - не оборачиваясь, проговорил Джаред, - так что у них ещё не было времени провести капитальный ремонт.
Томо едва заметно нахмурился.
- А они не могли просто закрыть клуб, чтобы ты не рвался сюда так рьяно? – ухмыльнувшись, поинтересовался старший Лето, давно привыкший к выходкам брата, - сплошные убытки, наверное.
- Я заплатил им, - беззаботно откликнулся Джей, подмигнув Мэтту, который успел пройти чуть дальше, и теперь внимательно наблюдал за братьями, прислонившись к слегка прогоревшей стене. – Чтобы всё оставили так, как есть.
Самовозгорание, невзрачные ошмётки оплавленной плоти, сквозь прорехи которой видна ровная, вымазанная в чёрном кирпичная кладка. Опалённые диско-шары, растерянно-взъерошенные ди-джеи, псевдоджазовые певички «не формат», выступающие в поддержку ретро-вечеров. До странности кукольный мир, которому (не) повезло попасть в пожар несправедливости жизни.
- Наверное, это покажется совершенно абсурдным и беспочвенным обвинением, - внимательно глядя на брата, проговорил Шенн, - но отчего-то мысль о том, что ты приложил руку к произошедшему, не оставляет меня...
Задумчиво взъерошив тёмные волосы, Джей, покачав головой, обратился к Воктеру:
- Не нужно ничего трогать, иначе после будет слишком трудно отчистить одежду.
Мэтт вздохнул, словно пытался договориться с упрямым и совершенно не осознающим этого иностранцем, которому нет дела до того, что незнание языка лишь усложняет и без того непростой процесс коммуникации.
- Я справлюсь, - откликнулся он, показательно проведя пальцем по выгоревшей штукатурке, вскрыв тонкий слой пепла, частички которого забились под ногти, став траурной лентой в масштабе этой весёлой подгоревшей, словно несчастный тост, забытый в стальных объятиях кухонной техники, вечеринки.
Желудок скрутило в мучительной судороге, такой многообещающей и долгожданной, что Мэтт был готов заглотнуть собственные пальцы, только бы избавиться от похмельной тяжести, возникшей этим же вечером, сразу после пяти стопок густого подозрительно грязного цвета коктейля, а не на следующий день, как это принято у людей адекватных и заурядных.
- I just want to keep you clean
‘Cause our love’s so dirty
Can’t you see?
- Особый антураж, ага? – Шеннон окинул придирчивым взглядом тёмный зал, углы которого, засаленные и безнадёжно-обречённые в тусклом свете укрытых гарью настольных ламп – шаров, терялись в невнятном сумраке.
- Вроде того, - направился к барной стойке младший Лето. Он кивнул бармену, сноровисто смешивающему напитки, и проговорил что-то неразборчиво, махнув рукой в сторону парней, замерших в нерешительности у вспоротых пламенем кожаных диванов. Хлопья наполнителя складывались в живописно-ажурную мозаику разбитого самолюбия.
Половинка зеркала всё ещё существовала в этом абсурдно-размытом пространстве, отражая самую что ни наесть объективную реальность. Только вот вытертый кафельный пол теперь отчего-то казался образцом утончённости и своеобразного шика – по крайней мере, Воктеру эта мысль пришлась по душе. Чего только ни привидится в алкогольном бреду!
Можно напиться с горя или радости. Выбрать любую причину, кроме её отсутствия, поставить в графе напротив жирную галочку в знак особой признательности. Мэтт решил хлебнуть алкоголя из абсолютного и искреннего спортивного интереса: что-то раньше до этого руки не доходили, а после и вовсе времени не было – концерты, разъезды, перебранки, ссоры, вывернутые наизнанку чувства и безграничная неприязненная любовь к ближним, скорее, вынужденная, чем добровольная, но всё-таки существующая, живая.
Джаред ворковал с парнем у стойки, не обращая внимания на друзей, расположившихся за угловым столиком. Томо, казалось, клевал носом, облокотившись о плечо старшего Лето, а Воктеру как раз пришла на ум мысль о соревновании «кто больше выпьет» с самим собой, но каждый раз совершать привычный круг от бара к столику становилось всё сложнее. Фактором риска служил младший Лето, почти перегнувшийся через залитую чем-то липким стойку, готовый сыграть в грязную любовь с симпатичным, в общем-то, но слишком уж пустым на взгляд Мэтта барменом. Даже ревности не возникает при взгляде на эту сладкую парочку – всё вокруг растягивается и сжимается, плывёт, горячими каплями стекает по лицу за ворот пропитавшейся сигаретным дымом рубашки. Не сразу понимаешь, что это просто пот – пот с тяжёлым запахом коньяка, мармеладной приторностью мартини и осколками причудливых форм льда, растёртого между пальцами...
Успокаивало лишь то, что вода в открытом бачке (останки фарфоровой крышки обнаружились под раковиной) казалась кристально-чистой, такой успокаивающе-освежающей, безо всяких глупых намёков на дизентерию и гепатит. Кроме этого, ничего утешительного в безрадостном бдении возле унитаза не было, как бы Мэтт ни старался обнаружить хоть каплю разума в бесцельном распитии спиртного, щедро долитого этой же самой водой из-под проржавевшего в страшном «пожаре» крана.
Джаред обнаружил Воктера в один из самых спокойных моментов его жизни. Наверное, спустя пару мгновений состояние безразличия и безмятежности сменилось бы беспричинной тревогой и раздражением, но по счастливой случайности младший Лето возник на пороге уборной чуть раньше, чем биологическая бомба взорвалась тихо и незаметно, заполнив окружающее пространство спорами смертоносных бактерий.
Путь от зала по извилистому коридору до ярко-зелёной в свете неоновых ламп двери отпечатался в памяти подобно тому, как след от ладони остаётся на влажном песке – в любой момент волна могла бы накрыть неожиданно, уничтожив любые доказательства присутствия и искренности.
- Как ты думаешь, почему я притащил сюда тебя и Шенна?
Вопрос повис в воздухе, подгоняемый тёплым дыханием Джареда, который изучающе смотрел на друга, готового провести здесь, в уборной всю ночь и последующий день.
- Меня, Шенна и Томо, - поправил его Мэтт.
- И Томо, - с некоторой неохотой проговорил Лето.
В этом есть определённая доля наивного сарказма.
- Ты забыл про Томо, Джей. Так нельзя.
- Я притащил тебя, и Шенна, и Томо в этот убогий клуб только для того, чтобы показать всем истинную сущность вещей.
- Чёртов засранный унитаз?
- И это тоже, Мэттью. Хотя он, пожалуй, лишь малая часть целого.
Его черты так исказились в восприятии отравленного алкоголем сознания, что Воктеру вдруг стало страшно: он привык видеть младшего Лето в сиянии, привык к его ясному взгляду синих глаз, но теперь он не находил ничего прежнего в облике этого человека, незнакомого, опасного, враждебного.
- Когда-то здесь было очень красиво, - задумчиво проговорил Джаред, вздохнув.
- К чёрту, - пробормотал Воктер, отрекаясь от собственных параноидальных подозрений, - это полный бред. Здесь всегда было так грязно, от... вратительно и мерзко. И паутина по углам не выросла бы за две недели.
- Странно, что ты всё ещё в состоянии сопоставлять факты, - улыбнулся Джаред, но в этой кривой улыбке не было ничего, кроме сожаления. - Но, так или иначе, весь смысл данного вечера в том, что этот клуб - это я, Мэтт.
- Прости? - наверное, в его взгляде скользило откровенное непонимание. И, кажется, пора было завязывать с выпивкой.
- Это я, Мэтт. Этот идиотский клуб - я, вот почему мы здесь.
Воктер расплылся в улыбке, совершенно неуместной и одновременно столь естественной ухмылке городского сумасшедшего, вырвавшегося на свободу из серых стен ближайшей психиатрической клиники. Он хохотнул, внезапно зажав рот ладонью, так что младший Лето невольно отступил на шаг, предчувствуя катастрофу.
Что-то подсказывало, что мучениям рано или поздно должен прийти конец.
- Ты не стал бы меня любить, если бы с самого начала узнал, какой я на самом деле, - мужественная попытка продолжить разговор достойна похвалы. Слова в очаровательном оформлении рвотных позывов, звуковая дорожка тошнотворного бульканья где-то в горле...
Мда, возможно снаружи этот чёртов клуб выглядел куда лучше, чем внутри... Или же это очередная шутка сознания?
Казалось, желудок поставил себе задачу выбраться наружу по пищеводу, сдавая позиции, ретируясь, выбрасывая постыдный белый флаг.
- Но я смог бы тебя ненавидеть, - пытаясь отдышаться, пробормотал Мэтт. Горький привкус желчи на языке не давал ему покоя. - С полным на то правом.
Ненависть как особая форма любви. Что бы вы подумали об этом?
- Ты разбил мне губу, - невнятно проговорил Мэтт, рассматривая «боевые шрамы» в зеркальной поверхности солнцезащитных очков Джареда, - и это, между прочим, не так уж забавно, как могло бы показаться на первый взгляд.
Младший Лето покачал головой, коротко взглянув на Воктера.
- Всего лишь крохотный порез, - усмехнулся он, - лучше заканчивай с самолюбованием и иди сюда.
Мэтт пожал плечами, неохотно покинув разобранное и растерзанное ложе – диван в квартире Джареда, скрытый за ворохом смятых простыней – невольных свидетелей происходящего.
- Пустяки, - младший Лето осторожно коснулся разбитой губы Мэтта, так что тот поморщился, отстранившись. – Неужели, так больно?
Воктер вздохнул почти обречённо, мысленно улыбнувшись: Джея было удивительно легко убедить в слабости Мэтта перед лицом мелких неприятностей, словно в младшем Лето время от времени пробуждался невиданный инстинкт заботливых и внимательных, совершенно ему не свойственный и оттого столь восхитительно долгожданный.
- Постой-ка, - внимание Мэтта привлёкла царапина на ключице, вид которой явно указывал на то, что к произошедшему четверть часа назад она отношения не имеет. – Откуда это?
Джаред задумчиво оттянул ворот рубашки, пытаясь понять, что же так заинтересовало Воктера, когда смутное подозрение отозвалось внутри щемящей невнятной болью.
- Чёрт, ты, Мэтт, и вправду меня покалечил, - в чуть выступающих под кожей рёбрах что-то неприятно хрустнуло.
Тело ломило, но Воктеру этого было недостаточно.
- Не переводи тему, - многозначительно приподнял брови басист, но младший Лето, кажется, не шутил.
Многие с лёгкостью назвали бы это «избиением младенцев» - по крайней мере, те, кто имел удовольствие наблюдать столь странную парочку – Воктера и Лето, направлявшихся к двери квартиры Джареда. Высокий блондин, сильный на вид, и подвижный тёмноволосый мужчина, скорее, даже парень – невозможно было дать ему больше двадцати пяти. Домохозяйки бы умилились - на роль символа нежной дружбы эти двое подходили идеально. Сильная половина обитателей кондоминиума презрительно скривилась бы. Почтенные леди, возраст которых перешагнул за пятьдесят, шептались бы по углам обо «всех этих любителях садо-мазо, которым больше нечем заняться». В квартире, запертой днём, запертой на ночь, пустой, казалось бы, били посуду – ежедневно, ломали стулья и кричали так, что хотелось зажать уши с твёрдым намерением не краснеть от стыда при характерных, пусть и усиленных тонкими стенами втрое звуках.
- Я не шучу, Воктер, - угрюмо парировал младший Лето, - стоит лишь мне вздохнуть поглубже, как внутри всё начинает саднить.
Мэтт замер, показательно-задумчиво уставившись в потолок.
- Эй, - нетерпеливо напомнил о своём существовании Джаред. – Ты меня слышал?
- Конечно, - мгновением позже проговорил басист, - мне просто никак не удаётся вспомнить, каким образом я мог тебе что-то сломать.
Они называли это жёстким сексом – так просто и незамысловато, чтобы не путаться в словах и терминах. Для них подобный язык был привычным – как и своеобразное отношение друг к другу. И даже если наступал момент вроде этого, когда сожаление и чувство вины просачивалось в их вены, они так старательно отмахивались от шанса исправить хоть что-нибудь. Поцелуй-укус здесь, бессвязное проникновение там – и всё, жизнь удалась хотя бы на те жалкие несколько минут, которые отделяли каждого из них от конца-оргазма. Собственноручно написанная повесть об извращённой ненависти, которая иногда подумывает о том, чтобы переродиться, словно феникс, сгореть в себе и порождённом чувствами этих людей пламени – и стать Богом, единым и незаменимым. Мечты ненависти, словно у подобного чувства вообще могут быть надежды.
- Наверное, ты слишком сильно сжимал меня в объятиях, когда кончал, - саркастично проговорил Джей. – Мы же договорились кости друг другу не ломать.
Они всегда говорят злые слова после очередного акта чёрной, как сажа, любви. И им становится смешно, если кто-то в их присутствии заговаривает о романтике или ароматических свечах. Просто они с лёгкостью могут размазать расплавленный воск по коже друг друга, не замечая боли, тонущей в коротких стонах и рваном скольжении.
- Соседи снова стучали по батарее, - с улыбкой отметил Мэтт, прощупывая худощавый бок младшего Лето, который, вцепившись в плечи Воктера, напевал что-то без слов. – Признаться честно, мы шумим.
Джей резко втянул воздух, когда чуткие пальцы коснулись больного места.
- Осторожнее, - тихо пробормотал он, внезапно прижавшись к обнажённой груди Воктера, который опешил от столь явного проявления нежности, - иначе тебе придётся везти меня в больницу.
- Не оставишь меня в покое – пойдёшь туда сам.
Раз уж они так договорились...
Джаред, капризно надув губы, нахмурился, но промолчал, только утроил ладонь на затылке Мэтта, который, наконец, нашарил в аптечке пластырь, нарезанный на полоски одинаковой длины.
- Кажется, именно так поступают, стоит лишь какому-нибудь неудачнику переломать рёбра. Стягивают и склеивают.
- Я не ломал, - упрямо проговорил Джаред, пытаясь вывернуться из рук Воктера, который так грубо пресекал его попытки стать чуть лучше. Впрочем, время для этого было не слишком подходящим. – Это ты, забыл?
Вот бы заключить в гипсовый кокон главный перелом их жизни, пусть кости срастутся, и эта незначительная, казалось бы, но раздражающе-перманентная боль уйдёт, исчезнет, не оставив после себя ничего, кроме равнодушия. Ни Мэтт, ни Джей не смогли бы простить себе подобного досадного проигрыша – они сражались уже слишком давно, чтобы признать борьбу затянувшейся и лишённой незаменимой нотки безумия. Сама мысль о том, что в один прекрасный день всё закончится, страшила каждого в равной степени, только заявить об этом ни один из них никогда не решился бы. Подобное признание равнозначно поражению, губительному, сокрушительному, печальному. Ни один из них не мыслил своего существования без другого – это стало самой жизнью, её горечью, её сладостью, её бесконечной остротой как противоположности пресному отсутствию самых важных составляющих потрясающе-отвратительного блюда под издевательски-приторным соусом осуждения и порицания. Казалось бы, им было не важно, какую форму выбрали для себя их прокрученные через мясорубку чувства. Откровенно-металлический привкус застывшей на пальцах крови забивал ноздри, смешиваясь с привычным уже запахом горячей кожи, горелого табака, холодного пота, который выступал на спине всякий раз, когда кто-то из них понимал, что всё могло бы закончиться гораздо – гораздо! – хуже. Разбитое стекло грозилось забраться под ногти, проникнуть внутрь, добраться до сердца... Расцарапанные запястья горели от боли, хотя раны в большинстве своём заживали достаточно быстро, чтобы не послужить причиной отказа от привычного занятия. Капли ледяной воды липли к волосам и ресницам. Бояться стоило бы друг друга, но, пожалуй, во всём мире не существовало двух таких людей, готовых поделиться собой с тем, кто рядом, а всё потому, что они точно знали, чего следует ждать от очередной ночи - гонок по вертикали. Столь бесконечное доверие, несомненно, настораживало, пугало, но только не Джа и Мэтта. Иногда им казалось, что они бесстрашны. Пожалуй, речь шла о безрассудной смелости.
- Вот и всё, что я могу для тебя сделать, - шутливо покачал головой Воктер, окинув критическим взглядом своего «пациента» - тот стоял смирно, время от времени поёживаясь от холода: через приоткрытую форточку в комнату проникла осень, змейкой сквозняка скользнув по стенам до самой двери. – Мне кажется, нам пора, Джей.
Младший Лето вздохнул, бросив прощальный взгляд на милую сердцу разруху и очаровательный в своей искренности хаос, устроенный Воктером, ну, и чуть-чуть – им самим.
- Правда? И что, нельзя задержаться хотя бы на пару минут? – с грустью проговорил он, хватаясь за Мэтта так, словно вдруг получил в своё полное распоряжение роль утопающего, которому вполне хватит ничтожной соломинки, чтобы удержаться на плаву.
- Прости, не думаю, - категорично заявил Воктер, подталкивая младшего Лето к выходу из спальни. – Следует пройти обследование и сделать рентген. Ради твоего же собственного блага.
Красивые слова, разумные, только далёкие от правды. Плевать на трещину в ребре, когда есть причины куда более веские, чтобы остаться здесь, на поле боя, среди сломленных и поверженных стульев, бесконечных в своём однообразии пыльных книг – душа нараспашку, так что страниц осталось не более чем это вообще необходимо – около половины. И всякий раз приходилось закрывать за собою дверь – ну, раз уж они обо всём договорились.
- Я отвезу тебя в клинику, чтобы убедиться, что с тобой ничего не случится по дороге – иначе Шеннон мне голову оторвёт, - естественная причина не спать, хотя уже до неприличия поздно.
- Угум.
- И тебе вовсе не стоит на меня обижаться.
- Угум.
За окнами на первом этаже, за плотными шторами тени стремительно двигались, словно в танце, слышались смех и музыка. Чужая радость тонким ледком блестела в свете фонарей. Мотор завёлся с первого же раза, словно почувствовал намерение хозяина избавиться от проблем как можно быстрее.
Казалось бы, никогда он ещё не желал так страстно, чтобы его стошнило собственной любовью и нежностью, вывернуло наизнанку в порыве чувств, опустошило.
- Чёрт побери, - простонал Воктер, стоило ему только открыть глаза: в голове не осталось ничего, кроме досадной пустоты – даже жаловаться, казалось бы, не на что. – Куда ты дел мои мозги?
Не иначе как они остались в пыльной темноте клуба, брошенные и всеми покинутые – серая масса, приставшая к стенам и потолку.
Джаред зевнул, покачав головой:
- Между прочим, я провёл здесь большую часть ночи, но это, пожалуй, не должно тебя волновать.
Слова эти прозвучали не слишком сильно на фоне долгих лет отсутствия каких-либо признаков призрачной привязанности или хотя бы намёка на совместное существование.
- Кстати, ты знаешь, что обитаешь в самой заднице мира? – с улыбкой поинтересовался младший Лето, но Мэтт не обратил на него внимания.
Утро было слишком стеснительным, чтобы спорить с влажными сумерками, но мало-помалу рассвет разгорался, грозясь подпалить золотисто-багряные верхушки деревьев.
Осознание того, что он находится в собственной квартире, лёжа в постели, а не растянувшись на заплёванном полу туалетной комнаты в злополучном клубе, прокатилось по телу остаточной тошнотворной волной.
- Я... – невразумительно пробормотал Воктер, порядком удивлённый этому открытию, - впечатлён.
Джаред хмыкнул.
- Чем это?
Мэтт чуть помолчал, обдумывая ответ – что-то подсказывало ему, что не всё так просто в этой жизни.
- Тем, что очнулся не в собственной рвоте где-нибудь на окраине города, а здесь, в привычных четырёх стенах, где... – попытался оказаться полезным Джей.
- Вроде того, - перебил его Воктер: в пустой, казалось бы, голове от слов младшего Лето полное отсутствие чего-либо начало медленно закипать, пузырясь и переливаясь через край. – Просто мне сложно в это поверить.
- Ясно, - подозрительно понимающе проговорил Джаред, рассеянно пиная диванную подушку, которая свалилась на пол, совершенно случайно оказавшись в столь отличном от её привычной среды обитания месте. – Лучший способ избавиться от негативных последствий отравления – выпить пару кружек крепкого чая с сахаром.
- Постой-ка, - протянул Мэтт, окинув младшего Лето долгим, внимательным взглядом. – Мне кажется, или ты опять начинаешь вести себя так, словно стараешься быть лучше, чем ты есть на самом деле?
Как бы то ни было, подобные идеи не имеют права на существование в условиях скрытой войны.
Джаред молча поднялся, качая головой, улыбаясь чуть разочарованно и растерянно. Мэтт попытался убедить себя в том, что глупо пытаться найти в его взгляде хоть каплю притворства – не было её там. Джей сейчас мог бы быть наиболее искренним за всю свою жизнь, и стоило бы ценить момент, но Воктеру это просто в голову бы не пришло.
- Я принесу тебе что-нибудь, чтобы твой желудок не сожрал сам себя, - проговорил младший Лето, не глядя на басиста, который попытался, было, выбраться из-под одеяла, но замер при первых же признаках тошнотворной слабости, сковавшей всё тело.
- Это что, угроза? – со смехом поинтересовался Мэтт, мгновением спустя поморщившись от неприятных ощущений. – По-моему, мы это уже проходили, тебе не кажется?
Но что делать – на войне без жертв не обойтись.
Как ни странно, самым ужасным было то, что младший Лето предпринял грандиозную попытку позаботиться о Воктере, который прекрасно знал, чем обычно заканчиваются такие вот «праздники» доброты и великодушия. Раз уж они договорились никогда не возвращаться к теме любви, к теме отныне и впредь запретной и закрытой, то следовало бы придерживаться неписаных правил, утвёрждённых ещё в то смутно-бурное время, когда никто не мог разобраться, в чём состоит главный изъян обожания и симпатии. Дело в том, что эти усиленные во сто крат чувства подбираются так близко к опасным рубежам, за которыми в темноте и сырости подвальных помещений обратной стороны любой человеческой сущности обретается их зеркально-достоверное отражение, полная противоположность, что ни одно из них уже не отличить от тёмного воплощения их самих. Это непросто осознать, но опыт является доказательством куда более серьёзным, чем любые голословные или же подкреплённые теорией заявления.
- О чём бы ты ни думал сейчас, тебе действительно необходимо избавиться от крупной партии контрабандного алкоголя в своем организме, - проговорил Джаред спокойно и ровно, словно врач, которому необходимо во что бы то ни стало поставить пациента на ноги. – Пей.
Чай имел почти чёрный цвет и был таким одуряюще горьким, что Мэтт невольно закашлялся, пробормотав:
- Кажется, насчёт угрозы я не ошибся.
Фраза повисла в воздухе, не в силах решить, стоит ли вернуться к хозяину или же банально раствориться в воздухе, но в дружной компании своих собратьев, возникших сразу же после того, как Мэтт, усилием воли заставив себя сделать несколько глотков, попытался сыграть в благодарность.
- Я был почти уверен... нет, я надеялся, - проговорил он, следя взглядом за младшим Лето, неторопливо расхаживающим по знакомой комнате, перебиравшим знакомые виниловые пластинки, любовавшимся знакомыми фотографиями знакомых людей в рамках, - что ты без зазрения совести бросишь меня в этом гребаном клубе, чтобы дать мне шанс увериться в искренности собственных чувств. А ведь это именно то, к чему мы стремимся, Джей. Так какого чёрта ты поломал все мои планы и принялся спасать при первой же опастности?
Младший Лето замер, сжав в руках гриф одной из электрогитар, устроенных в углу спальни.
- Мне было бы легче, очнись я «на том же месте в тот же час». Я понял бы, что не ошибся, когда согласился принять условия игры. Ты должен был подарить мне чувство уверенности в себе. Жаль только, что обещания для тебя ничего не значат.
Просто обвинительная речь какая-то.
Джаред улыбнулся собственным мыслям, которые, признаться, сбились в кучу, не желая выстроить себя от А до Я и стать большим, чем просто свалка чувств и эмоций. У него, как ни странно, были ответы. Жизненно необходимо было решить, стоит ли рисковать.
- Ты - единственный человек, который ненавидит меня так же сильно, как и я тебя, - тихо пропел он, обхватив себя руками, словно духота, наполнявшая комнату до краёв, ничего для него не значила. - Я никогда не смог бы бросить тебя.
Автор: Reno
Фан-дом: 30STM
Категория: RPS, drama, romance
Рейтинг: R
Пейринг: Мэтт/Джаред, упоминание Шеннон/Томо, слабые намёки на Томо/ОМС
От автора: обрывистые нити повествования, завершение каждой из линий лишь намечено, но не прорисовано. Неясные ситуации, двусмысленные фразы, странные события. Оставляю на ваше усмотрение.
Начало
Совсем недавно установленный у дороги фонарь – единственный в своём роде в данном весьма сумрачном районе Лос-Анджелеса, города безграничного, бескрайнего, являющего собой совокупность элементов множества культур, причудливых нравов и местных порядков – не пожелал принять участия в совершенно банальном освещении улиц и вместо этого размышлял о вечном: первородной тьме разбитых асфальтовых тротуаров и смехотворной беспомощности ночных прохожих, обречённо спотыкавшихся на каждом шагу, используя неоценимую возможность выругаться без особых последствий в качестве компенсации.
Мэтт мог бы поклясться, что собственными глазами видел, как дружная команда бравых рабочих, вооружившись лестницами и инструментами, старательно делала вид, что «всё идёт по плану», и, что самое главное, прохожие, с явным одобрением поглядывающие на этих серьёзных знатоков своего дела, искренне верили в то, что спустя день или два им больше не придётся останавливать через каждые три шага, чтобы убедиться в отсутствии рытвин и колдобин на дороге, которые определённо могли бы стать причиной неприятного растяжения мышц и ушибов драгоценной пятой точки жителей данного района Лос-Анджелеса. В этой части города один фонарь на километр дороги был делом вполне привычным, так что жаловаться властям никому и в голову не пришло бы, а уж после такого торжественно-показательного представления по установке дополнительного освещения уровень доброжелательности людей по отношению к районному управлению просто зашкаливал. Такой фонарь мог бы стать своего рода ориентиром, маяком для заблудившихся в этой городской пустыне путников. Он стал бы символом надежды для усталых горожан, которым хотелось лишь одного – благополучно добраться до дома, преодолев все мыслимые и немыслимые препятствия, которые только могут возникнуть на их пути. Долговязый бетонный столб с грушевидной насадкой – ни красоты, ни изящества, лишь бесконечная заурядность и посредственность пополам с невероятно неуместной претензией на оригинальность. Этот по истине самолюбивый фонарь слишком много о себе возомнил. Считая себя в праве следовать собственному беспорядочному графику – а, точнее, его полному отсутствию – чёртов предмет уличной обстановки капризничал, не желая работать честно и исправно каждый Божий день, игнорируя всякое недовольство и призывы отринуть чрезмерную гордость и эгоистичность. Принимая во внимание положение вещей в подъездах и на стоянках, Воктер порой посмеивался при мысли о том, что Америка всё-таки культурная и цивилизованная страна.
Когда ты летишь ночным рейсом и почти засыпаешь, устроившись в удобном кресле в салоне самолёта, а стюардесса, мило улыбаясь, сообщает всем и каждому, что «до посадки в аэропорту Лос-Анджелеса осталось полчаса», невольно представляешь себе залитый мерцающим светом город – скопление ярких до остроты огоньков, белых и разноцветных, кишащих, словно невиданные экзотические насекомые, может быть, весёлые светляки, которое то и дело перелетают с места на место, так что уследить за ними не представляется возможным. По правде говоря, с первого взгляда всё так и есть – и золотисто-красные сверкающие ленты главных дорог, и бесконечные броские вывески, охваченные неоновым огнём, клубы, круглосуточные магазины, отели, казино – всё к вашим услугам. Пожалуй, только малой доле людей суждено увидеть чуть больше: охваченные неоднородной тьмой невыразительные пригороды, которым не хватает духу заявить о себе, и, хотя они в праве называть себя Лос-Анджелесом, на деле всё иначе. Эти погружённые в сумрак кварталы большую часть времени существуют в вакууме – информационном, цивилизационном, экономическом. У них своя жизнь, и на дорогах царят свои порядки. Мрачная окантовка беззаботно-шикарного центра города, жители которого, возможно, и не догадываются о том враждебном кольце, что опоясывает и Гранд авеню, и Хилл стрит и ещё многие улицы и проспекты, которые они считали своими всё это время. На деле же границы Лос-Анджелеса охраняются гораздо более тщательно, чем кажется самим обитателям города. Только вот принцип этого пограничного контроля не слишком воодушевляет: «Никого не впускать, никого не выпускать». Категорично и лаконично, так что мурашки по коже. Как же вредна неосведомлённость!
Мэтт покачал головой, спустя пару минут осознав, что сегодня у фонаря, должно быть, выходной, взятый после напряжённой недели работы по графику «два через два», реализуемому посредством странной схемы, согласно которой выходные дни автоматически исключались из числа рабочих, и продолжил свой путь. За четверть часа до этого он покинул залитое тёплым мягким светом нутро последнего в этот вечер маршрутного автобуса, добравшегося аж до конца Хьютт стрит, предварительно поплутавшего по лабиринтам японского квартала, и теперь, вероятно, катившего по Третьей улице, грезя о возвращении в уютный гараж на другом конце города.
В близлежащей темноте – в радиусе примерно пяти метров – никого не было, по крайней мере, согласно информации, предоставленной отточенными временем ощущениями Воктера, который прожил здесь, в паре кварталов от набережной реки Лос-Анджелес, большую часть своей жизни и был прекрасно осведомлён о настороженной враждебности кирпичных домов и неприветливой угрюмости их обитателей. В этом квартале когда-то жили все его друзья, привносившие некоторое разнообразие в серый быт существования. Их весёлые шумные вечеринки встряхивали улицу, ставили её с ног на голову, и, кажется, большинству тех, кому посчастливилось обрести убежище здесь, в районе, от которого весь остальной город так упорно отказывался, не желая признавать себя большим братом этих тупиков и перекрёстков, нравилась перспектива провести всю свою жизнь так, в ритме диджейских сетов, с банкой пива в одной руке и сэндвичем в другой. Когда-то и Воктер мечтал об этом, пожалуй, даже слишком страстно, чтобы его желание сбылось. Приятели нашли себе квартиры в более престижных районах Лос-Анджелеса, они вдруг кардинально изменили свой образ жизни, предав негласные законы тусовки забвению, став адвокатами и владельцами ресторанов, женившись, заведя детей и домашних животных. Словом, оказались людьми самыми обычными и заурядными. Мэтт не смог бы заставить себя покинуть родные места, пусть столь неприглядные и неуютные. Ему нравилась идея прожить здесь до самой старости, когда ни один из сумасшедших поклонников группы в целом или Джареда в частности не смог бы добраться до него, опасаясь пересекать границы дозволенного.
Мэтт прислушался к себе: ему вдруг показалось, что в окружающем его пространстве что-то неуловимо изменилось. То ли дыхание ветра коснулось чуть пожелтевшеё резной листвы клёнов, стена которых почти закрывала проход между домами, то ли в далёких бессонных окнах, напоминающих крошечные квадратики золотистой фольги, наклеенной на чёрный картон, зазвучала знакомая мелодия, пронизывая асфальт низкими частотами басов. Воктер ускорил шаг – и чувство тоже переменилось, словно сзади наступал невидимый враг, которому вовсе не требовался свет, чтобы найти дорогу. Пробежав последние пятьдесят метров, Мэтт ворвался в тускло освещённый подъезд, вихрем поднявшись по лестнице на пятый этаж: адреналин подстёгивал его не хуже плётки, страх придавал сил.
Ключ – в замочную скважину. Главное – не сломать старый замок.
- Привет, - при звуках этого голоса Воктер вздрогнул, вздохнув, чтобы чуть успокоить собственное глухо стучащее сердце.
Опустив голову, он на миг зажмурился, готовый взорваться всеми мыслимыми и немыслимыми проклятиями. Нет, это уже выходит за всякие рамки.
- Чёрт бы тебя побрал, Джаред, - прохрипел басист: голос подвёл в самый ответственный момент. – Ты, мать твою, напугал меня! Я ведь говорил тебе, чтобы ты предупреждал меня о своих неожиданных появлениях.
Младший Лето расплылся в улыбке – почти искренней, такой по-детски открытой.
- Сюрприз, - проговорил он, пожав плечами. – Мне жаль, что вышло не совсем так, как я планировал.
- Я уже приготовился сдохнуть здесь, у дверей собственного дома, а ты говоришь мне о том, что какой-то там план не сработал?! – Мэтт, наконец, распахнул дверь в квартиру, щёлкнув выключателем, чтобы не задохнуться в этой вязкой темноте. Он всё ещё тяжело дышал, стараясь не смотреть на Джареда, который привычным движением скинул пальто, аккуратно устроив его на вешалке по правую руку от узкого прямоугольного зеркала.
- Тогда, наверное, тебе следует сменить место жительства, иначе это может плохо закончиться.
Мэтт бросил на него острый короткий взгляд.
- Проходи, располагайся, - пробормотал он невнятно, но Джаред разобрался бы с этим и сам: он никогда не отличался излишней скромностью. – И расскажи мне быстро, в двух словах и прямо сейчас о том, что тебе понадобилось от меня в первом часу ночи.
Младший Лето прошёл в гостиную, присев на знакомый диван мягкой кожи, неторопливо оглядывая обстановку. Хотя Воктер упорно отказывался приобретать жильё где бы то ни было в других районах города, средства позволяли ему, оставаясь неприметным жителем пригорода, создать свой собственный мир в ветхих стенах старой квартиры. Наверное, никто бы и не заподозрил, что за самой обыкновенной дверью скрывается нечто большее, чем захламлённая берлога холостяка. Здесь можно было найти множество вещиц, напоминавших Мэтту о детстве или же том времени, когда они только начинали. Старые гитары. Какие-то диски, заботливо вложенные под стекло, вставленные в рамки, развешанные по стенам. Пара плакатов в углу комнаты. Картина, подаренная Воктеру младшим Лето. Пять-шесть подвесных книжных полок, уставленных всевозможными безделушками, привезёнными из разных стран. Плотные шторы, которые, если память не изменяла Джареду, Мэтт никогда не открывал. Окна в квартире не пользовались уважением хозяина, и, старательно игнорируемые и обиженные, постепенно покрывались дорожной пылью и сажей.
- Джей, - напомнил о себе Воктер, решив, что у младшего Лето было уже достаточно времени, чтобы обдумать ответ, который стал бы настолько нейтральным для того, чтобы не послужить причиной дальнейших расспросов.
Джаред словно очнулся, взглянув на друга с едва различимым непониманием, но затем, чуть склонив голову на бок, внезапно проговорил:
- И каково это, Мэтт?
Тот замер, пытаясь поймать суть в интонации и выражении лица.
- Ты был почти уверен, что можешь умереть, застигнутый врасплох каким-нибудь воришкой, у которого в кармане куртки совершенно случайно оказался перочинный ножик. Какой бы стала твоя последняя мысль, если допустить, что после этого не осталось бы ничего, кроме ночной темноты?
Воктер мысленно улыбнулся, понимая, что этот плавно переходящий в ночь вечер становится всё более интересным.
- Что жизнь – дерьмо, - с воодушевлением отозвался он, едва подавив в себе желание расхохотаться.
Джаред покачал головой, явно неудовлетворённый ответом.
- Кажется, не то, что тебе нужно? – показательно-наивно осведомился Воктер. – Ну, извини, Джей, думаю, мне следовало бы подумать о тебе в тот краткий миг, который отделял меня от смерти, но контролировать себя не так уж просто.
Младший Лето вздохнул. И всякий раз одно и то же. Он мог бы приходить сюда каждый вечер – без приглашения, без предупреждения, но результаты были неутешительными – сплошное разочарование.
- Эй, - мягко проговорил Мэтт, устраиваясь рядом с расстроенным парнем, - мы ведь сами выбрали это, помнишь? Всё, что нам нужно, это просто сменить тактику, отказаться от собственной гордости, стать другими хотя бы ради друг друга.
- Легче сказать, - пробормотал Джаред, печально улыбнувшись, - чем сделать.
Единственно правильный ответ.
Всем известно, что если следить взглядом за равнодушно мерцающем в темноте раскалённым кончиком наполовину выкуренной сигареты, то в последующие минут пять избавиться от надоедливых красноватых мушек перед глазами не удастся. Они вокруг: и вверху, среди крошечных серебристых блёсток звёзд, и внизу, в бесформенных зарослях орешника – повсюду. То же самое происходит всякий раз, стоит лишь Томо заглянуть в глаза старшего Лето – отчаянно зелёные, словно малахит или авантюрин, дерзкие и смеющиеся, живые, внимательные. И затем, на протяжении нескольких часов или даже дней наблюдать за тёплым огоньком участливого взгляда, который мерцает, словно свеча на ветру, подмигивая, играя. Изумруд изящной огранки, принимающий в себя поток света лишь для того, чтобы разбить его в пыль, вдребезги. После такого можно жить счастливо и беззаботно существовать хотя бы несколько дней – пока душу вновь не скрутит в жесточайшей ломке, а руки не обшарят карманы пальто в поисках тёплой пластмассы мобильного. Дрожащими пальцами набрать номер – и при звуках чуть хриплого низкого голоса позволить себе выдохнуть и пройти несколько шагов на пути к месту встречи.
Всем знаком запах мокрого после дождя асфальта – влажная дорожная пыль дарит ни с чем несравнимое ощущение свободы и страшной зависимости, неистового желания собрать грязноватые капли собственного счастья в ладони, спрятать за пазуху... Пусть прольются, затопят всё внутри холодным теплом. Запах мокрого после дождя асфальта – это запах волос Шенна, запах его кожи, что-то большее – сама его суть. Всего лишь запах – но для Томо он мог бы стать целым миром, необъятным до оцепенения, ошеломления. Словно чувства, пробудившиеся так неожиданно, стали разверзшейся перед ним бездонной пропастью.
- Где ты? – пробормотал гитарист, рассеянно помешивая горячий шоколад, тёмный и густой, ароматный. – Я звонил тебе около получаса назад, но твой телефон, кажется, был отключен...
Возможно. Но здесь и говорить не о чём. Когда нет никакого желания оставаться тем, кто ты есть, то лучшим выходом из ситуации будет избежать нежелательного общения с одной лишь целью – не обидеть одного из самых близких людей, который, конечно, был и остаётся важным, незаменимым человеком, проблема лишь в том, что идеализация – это его откровенный и самый отвратительно-беспокойный конёк.
- Пять минут, парень, дай мне пять минут – и я приду, - пустое обещание. – Отсюда рукой подать до того самого кафе, за столиком которого ты так уютно устроился.
Огромные окна-витрины не скрывают чувств, ничего не боятся, оставаясь до странности глупыми и легкомысленными. Один лишь камешек, выпущенный на волю умелой рукой, способен превратить отражение улицы в груду стеклянных щепок, обрывки голубого шёлка неба, осколки брусчатки, останки недавних прохожих, прячущихся под куполом одного большого капризно-плаксивого дождливого дня.
- Ты... где-то рядом? – вопрос не имеет смысла: ответ может быть положительным или же созвучным с признанием наличия феноменальной памяти у того, кто слишком редко бывает в этой части города. – Кажется, сейчас около... Неважно.
Один большой и никому не нужный район Лос-Анджелеса, обосновавшийся на берегу реки. Осенью здесь бывает зябко – случайно обнаруженная травинка окажется окутанной водный покрывалом. Воздух слишком влажный, чтобы можно было зажечь спичку с первой же попытки. Сигареты отсыревают и медленно тлеют, когда пытаешься курить. В результате остаётся глотать серый дым, не испытывая особой радости и того сомнительного, неправдоподобного удовольствия, которое, по словам заядлых любителей никотина, есть гипноз, транс, медленное самопожирание.
- Я так близко, что ты, увы, этого не замечаешь, - засмеялся на другом конце провода старший Лето, - я почти прижат к стеклу этим городом, словно мошка, подхваченная воздушным потоком.
Десерт таял, засахаренные ягоды неторопливо сползали к подножию сливочной горы.
- Но я что-то тебя не вижу, - с долей недоумения в голове заметил гитарист.
В этом городе слишком много похожих людей, мест, звуков, да и небо везде одинаковое.
Другое кафе – он перепутал. Ноги сами понесли Шенна по направлению к месту обитания Воктера – старший Лето не представлял, кого хотел бы там найти, но, осмотревшись, осознал, насколько он далёк от Томо, который провёл почти час в полном одиночестве и ожидании.
Унитаз был достаточно грязным, чтобы в любой другой совершенно обычный день, поморщившись, окинуть взглядом узкое, словно пенал школьника, помещение загаженной уборной в этом третьесортном клубе, куда Джаред буквально затащил всех, пытаясь доказать кому-то – не иначе как Мэтту – что звёздная болезнь ему чужда, как и стремление шокировать окружающих своими выходками. У входа в столь сомнительное ночное заведение маячила тёмная фигура охранника-вышибалы, который ради развлечения с лёгкостью мог бы свернуть Джареду шею, если бы тот, развязно улыбаясь, не подмигнул ему, сунув в широкую, как лопата, ладонь пару смятых банкнот.
- Это что, шутка такая, Джей? – осведомился старший Лето, которому происходящее, очевидно, не слишком нравилось: мрачные стены, грязный линолеум, скрытый под слоем гари когда-то выбеленный до неприличия потолок как достойное завершение неприглядной картины всеобщей разрухи и разложения.
Его брат, казалось, не слышал вопроса, следуя за парой весьма экстравагантно одетых парней в глубь клуба, откуда доносилась незамысловатая мелодия, и чей-то хриплый прокуренный голос напевал негромко, словно бы по привычке, а вовсе не ради удовольствия немногочисленных посетителей.
- Baby, I just want to keep you clean…
Baby, you will have to tell me
Nothing special there’s in me,
Oh my crazy baby…
Our love is so dirty,
Our love is so dirty,
Our love is so dirty…
Can’t you see?..
- Неплохо, - с плохо скрываемым сарказмом отметил Томо, хотя дождаться от него хотя бы слова в последнее время представлялось занятием весьма неблагодарным – он мог просидеть в молчании большую часть свободного времени, хотя Мэтту иногда и казалось, что отрешённость – лишь последствие вечеров, проведённых в компании Шеннона – в самом положительном смысле этого слова. Словно у Милишевича существовал свой собственный лимит, за пределами которого усталость побеждала в неравной схватке его природную энергичность и непростое обаяние, и гитарист хранил всего себя лишь для одного человека в этом мире – как бы пафосно это ни звучало. И Воктер был почти благодарен ему за то, что тот раз за разом доказывал сам факт существования столь сильной привязанности и неподдельной симпатии.
К горлу подкатила благостная тошнота, и острый запах мочи затопил мозг.
- Дыши глубже, парень, - с фальшивой бодростью пробормотал Мэтт, чувствуя щекой успокаивающе-равнодушную прохладу фаянса как обещание скорейшего освобождения.
- Это отстой, а не клуб, Джаред, - в голове неторопливо всплывали растянутые во времени и пространстве шипяще-искрящиеся слова разъярённого Шеннона, который, пожалуй, был почти готов к тому, чтобы наброситься на брата и вытрясти из него всю правду. Конечно, мало кто верил в искренность младшего Лето, сегодняшняя авантюра лишь подтверждала это. – Здесь нет ничего, кроме драных обоев и выбитых стёкол.
Младший Лето остановился так резко, что Мэтт, привыкший шагать широко и стремительно, чуть не сбил его с ног.
- Пару недель назад здесь случился пожар, - не оборачиваясь, проговорил Джаред, - так что у них ещё не было времени провести капитальный ремонт.
Томо едва заметно нахмурился.
- А они не могли просто закрыть клуб, чтобы ты не рвался сюда так рьяно? – ухмыльнувшись, поинтересовался старший Лето, давно привыкший к выходкам брата, - сплошные убытки, наверное.
- Я заплатил им, - беззаботно откликнулся Джей, подмигнув Мэтту, который успел пройти чуть дальше, и теперь внимательно наблюдал за братьями, прислонившись к слегка прогоревшей стене. – Чтобы всё оставили так, как есть.
Самовозгорание, невзрачные ошмётки оплавленной плоти, сквозь прорехи которой видна ровная, вымазанная в чёрном кирпичная кладка. Опалённые диско-шары, растерянно-взъерошенные ди-джеи, псевдоджазовые певички «не формат», выступающие в поддержку ретро-вечеров. До странности кукольный мир, которому (не) повезло попасть в пожар несправедливости жизни.
- Наверное, это покажется совершенно абсурдным и беспочвенным обвинением, - внимательно глядя на брата, проговорил Шенн, - но отчего-то мысль о том, что ты приложил руку к произошедшему, не оставляет меня...
Задумчиво взъерошив тёмные волосы, Джей, покачав головой, обратился к Воктеру:
- Не нужно ничего трогать, иначе после будет слишком трудно отчистить одежду.
Мэтт вздохнул, словно пытался договориться с упрямым и совершенно не осознающим этого иностранцем, которому нет дела до того, что незнание языка лишь усложняет и без того непростой процесс коммуникации.
- Я справлюсь, - откликнулся он, показательно проведя пальцем по выгоревшей штукатурке, вскрыв тонкий слой пепла, частички которого забились под ногти, став траурной лентой в масштабе этой весёлой подгоревшей, словно несчастный тост, забытый в стальных объятиях кухонной техники, вечеринки.
Желудок скрутило в мучительной судороге, такой многообещающей и долгожданной, что Мэтт был готов заглотнуть собственные пальцы, только бы избавиться от похмельной тяжести, возникшей этим же вечером, сразу после пяти стопок густого подозрительно грязного цвета коктейля, а не на следующий день, как это принято у людей адекватных и заурядных.
- I just want to keep you clean
‘Cause our love’s so dirty
Can’t you see?
- Особый антураж, ага? – Шеннон окинул придирчивым взглядом тёмный зал, углы которого, засаленные и безнадёжно-обречённые в тусклом свете укрытых гарью настольных ламп – шаров, терялись в невнятном сумраке.
- Вроде того, - направился к барной стойке младший Лето. Он кивнул бармену, сноровисто смешивающему напитки, и проговорил что-то неразборчиво, махнув рукой в сторону парней, замерших в нерешительности у вспоротых пламенем кожаных диванов. Хлопья наполнителя складывались в живописно-ажурную мозаику разбитого самолюбия.
Половинка зеркала всё ещё существовала в этом абсурдно-размытом пространстве, отражая самую что ни наесть объективную реальность. Только вот вытертый кафельный пол теперь отчего-то казался образцом утончённости и своеобразного шика – по крайней мере, Воктеру эта мысль пришлась по душе. Чего только ни привидится в алкогольном бреду!
Можно напиться с горя или радости. Выбрать любую причину, кроме её отсутствия, поставить в графе напротив жирную галочку в знак особой признательности. Мэтт решил хлебнуть алкоголя из абсолютного и искреннего спортивного интереса: что-то раньше до этого руки не доходили, а после и вовсе времени не было – концерты, разъезды, перебранки, ссоры, вывернутые наизнанку чувства и безграничная неприязненная любовь к ближним, скорее, вынужденная, чем добровольная, но всё-таки существующая, живая.
Джаред ворковал с парнем у стойки, не обращая внимания на друзей, расположившихся за угловым столиком. Томо, казалось, клевал носом, облокотившись о плечо старшего Лето, а Воктеру как раз пришла на ум мысль о соревновании «кто больше выпьет» с самим собой, но каждый раз совершать привычный круг от бара к столику становилось всё сложнее. Фактором риска служил младший Лето, почти перегнувшийся через залитую чем-то липким стойку, готовый сыграть в грязную любовь с симпатичным, в общем-то, но слишком уж пустым на взгляд Мэтта барменом. Даже ревности не возникает при взгляде на эту сладкую парочку – всё вокруг растягивается и сжимается, плывёт, горячими каплями стекает по лицу за ворот пропитавшейся сигаретным дымом рубашки. Не сразу понимаешь, что это просто пот – пот с тяжёлым запахом коньяка, мармеладной приторностью мартини и осколками причудливых форм льда, растёртого между пальцами...
Успокаивало лишь то, что вода в открытом бачке (останки фарфоровой крышки обнаружились под раковиной) казалась кристально-чистой, такой успокаивающе-освежающей, безо всяких глупых намёков на дизентерию и гепатит. Кроме этого, ничего утешительного в безрадостном бдении возле унитаза не было, как бы Мэтт ни старался обнаружить хоть каплю разума в бесцельном распитии спиртного, щедро долитого этой же самой водой из-под проржавевшего в страшном «пожаре» крана.
Джаред обнаружил Воктера в один из самых спокойных моментов его жизни. Наверное, спустя пару мгновений состояние безразличия и безмятежности сменилось бы беспричинной тревогой и раздражением, но по счастливой случайности младший Лето возник на пороге уборной чуть раньше, чем биологическая бомба взорвалась тихо и незаметно, заполнив окружающее пространство спорами смертоносных бактерий.
Путь от зала по извилистому коридору до ярко-зелёной в свете неоновых ламп двери отпечатался в памяти подобно тому, как след от ладони остаётся на влажном песке – в любой момент волна могла бы накрыть неожиданно, уничтожив любые доказательства присутствия и искренности.
- Как ты думаешь, почему я притащил сюда тебя и Шенна?
Вопрос повис в воздухе, подгоняемый тёплым дыханием Джареда, который изучающе смотрел на друга, готового провести здесь, в уборной всю ночь и последующий день.
- Меня, Шенна и Томо, - поправил его Мэтт.
- И Томо, - с некоторой неохотой проговорил Лето.
В этом есть определённая доля наивного сарказма.
- Ты забыл про Томо, Джей. Так нельзя.
- Я притащил тебя, и Шенна, и Томо в этот убогий клуб только для того, чтобы показать всем истинную сущность вещей.
- Чёртов засранный унитаз?
- И это тоже, Мэттью. Хотя он, пожалуй, лишь малая часть целого.
Его черты так исказились в восприятии отравленного алкоголем сознания, что Воктеру вдруг стало страшно: он привык видеть младшего Лето в сиянии, привык к его ясному взгляду синих глаз, но теперь он не находил ничего прежнего в облике этого человека, незнакомого, опасного, враждебного.
- Когда-то здесь было очень красиво, - задумчиво проговорил Джаред, вздохнув.
- К чёрту, - пробормотал Воктер, отрекаясь от собственных параноидальных подозрений, - это полный бред. Здесь всегда было так грязно, от... вратительно и мерзко. И паутина по углам не выросла бы за две недели.
- Странно, что ты всё ещё в состоянии сопоставлять факты, - улыбнулся Джаред, но в этой кривой улыбке не было ничего, кроме сожаления. - Но, так или иначе, весь смысл данного вечера в том, что этот клуб - это я, Мэтт.
- Прости? - наверное, в его взгляде скользило откровенное непонимание. И, кажется, пора было завязывать с выпивкой.
- Это я, Мэтт. Этот идиотский клуб - я, вот почему мы здесь.
Воктер расплылся в улыбке, совершенно неуместной и одновременно столь естественной ухмылке городского сумасшедшего, вырвавшегося на свободу из серых стен ближайшей психиатрической клиники. Он хохотнул, внезапно зажав рот ладонью, так что младший Лето невольно отступил на шаг, предчувствуя катастрофу.
Что-то подсказывало, что мучениям рано или поздно должен прийти конец.
- Ты не стал бы меня любить, если бы с самого начала узнал, какой я на самом деле, - мужественная попытка продолжить разговор достойна похвалы. Слова в очаровательном оформлении рвотных позывов, звуковая дорожка тошнотворного бульканья где-то в горле...
Мда, возможно снаружи этот чёртов клуб выглядел куда лучше, чем внутри... Или же это очередная шутка сознания?
Казалось, желудок поставил себе задачу выбраться наружу по пищеводу, сдавая позиции, ретируясь, выбрасывая постыдный белый флаг.
- Но я смог бы тебя ненавидеть, - пытаясь отдышаться, пробормотал Мэтт. Горький привкус желчи на языке не давал ему покоя. - С полным на то правом.
Ненависть как особая форма любви. Что бы вы подумали об этом?
- Ты разбил мне губу, - невнятно проговорил Мэтт, рассматривая «боевые шрамы» в зеркальной поверхности солнцезащитных очков Джареда, - и это, между прочим, не так уж забавно, как могло бы показаться на первый взгляд.
Младший Лето покачал головой, коротко взглянув на Воктера.
- Всего лишь крохотный порез, - усмехнулся он, - лучше заканчивай с самолюбованием и иди сюда.
Мэтт пожал плечами, неохотно покинув разобранное и растерзанное ложе – диван в квартире Джареда, скрытый за ворохом смятых простыней – невольных свидетелей происходящего.
- Пустяки, - младший Лето осторожно коснулся разбитой губы Мэтта, так что тот поморщился, отстранившись. – Неужели, так больно?
Воктер вздохнул почти обречённо, мысленно улыбнувшись: Джея было удивительно легко убедить в слабости Мэтта перед лицом мелких неприятностей, словно в младшем Лето время от времени пробуждался невиданный инстинкт заботливых и внимательных, совершенно ему не свойственный и оттого столь восхитительно долгожданный.
- Постой-ка, - внимание Мэтта привлёкла царапина на ключице, вид которой явно указывал на то, что к произошедшему четверть часа назад она отношения не имеет. – Откуда это?
Джаред задумчиво оттянул ворот рубашки, пытаясь понять, что же так заинтересовало Воктера, когда смутное подозрение отозвалось внутри щемящей невнятной болью.
- Чёрт, ты, Мэтт, и вправду меня покалечил, - в чуть выступающих под кожей рёбрах что-то неприятно хрустнуло.
Тело ломило, но Воктеру этого было недостаточно.
- Не переводи тему, - многозначительно приподнял брови басист, но младший Лето, кажется, не шутил.
Многие с лёгкостью назвали бы это «избиением младенцев» - по крайней мере, те, кто имел удовольствие наблюдать столь странную парочку – Воктера и Лето, направлявшихся к двери квартиры Джареда. Высокий блондин, сильный на вид, и подвижный тёмноволосый мужчина, скорее, даже парень – невозможно было дать ему больше двадцати пяти. Домохозяйки бы умилились - на роль символа нежной дружбы эти двое подходили идеально. Сильная половина обитателей кондоминиума презрительно скривилась бы. Почтенные леди, возраст которых перешагнул за пятьдесят, шептались бы по углам обо «всех этих любителях садо-мазо, которым больше нечем заняться». В квартире, запертой днём, запертой на ночь, пустой, казалось бы, били посуду – ежедневно, ломали стулья и кричали так, что хотелось зажать уши с твёрдым намерением не краснеть от стыда при характерных, пусть и усиленных тонкими стенами втрое звуках.
- Я не шучу, Воктер, - угрюмо парировал младший Лето, - стоит лишь мне вздохнуть поглубже, как внутри всё начинает саднить.
Мэтт замер, показательно-задумчиво уставившись в потолок.
- Эй, - нетерпеливо напомнил о своём существовании Джаред. – Ты меня слышал?
- Конечно, - мгновением позже проговорил басист, - мне просто никак не удаётся вспомнить, каким образом я мог тебе что-то сломать.
Они называли это жёстким сексом – так просто и незамысловато, чтобы не путаться в словах и терминах. Для них подобный язык был привычным – как и своеобразное отношение друг к другу. И даже если наступал момент вроде этого, когда сожаление и чувство вины просачивалось в их вены, они так старательно отмахивались от шанса исправить хоть что-нибудь. Поцелуй-укус здесь, бессвязное проникновение там – и всё, жизнь удалась хотя бы на те жалкие несколько минут, которые отделяли каждого из них от конца-оргазма. Собственноручно написанная повесть об извращённой ненависти, которая иногда подумывает о том, чтобы переродиться, словно феникс, сгореть в себе и порождённом чувствами этих людей пламени – и стать Богом, единым и незаменимым. Мечты ненависти, словно у подобного чувства вообще могут быть надежды.
- Наверное, ты слишком сильно сжимал меня в объятиях, когда кончал, - саркастично проговорил Джей. – Мы же договорились кости друг другу не ломать.
Они всегда говорят злые слова после очередного акта чёрной, как сажа, любви. И им становится смешно, если кто-то в их присутствии заговаривает о романтике или ароматических свечах. Просто они с лёгкостью могут размазать расплавленный воск по коже друг друга, не замечая боли, тонущей в коротких стонах и рваном скольжении.
- Соседи снова стучали по батарее, - с улыбкой отметил Мэтт, прощупывая худощавый бок младшего Лето, который, вцепившись в плечи Воктера, напевал что-то без слов. – Признаться честно, мы шумим.
Джей резко втянул воздух, когда чуткие пальцы коснулись больного места.
- Осторожнее, - тихо пробормотал он, внезапно прижавшись к обнажённой груди Воктера, который опешил от столь явного проявления нежности, - иначе тебе придётся везти меня в больницу.
- Не оставишь меня в покое – пойдёшь туда сам.
Раз уж они так договорились...
Джаред, капризно надув губы, нахмурился, но промолчал, только утроил ладонь на затылке Мэтта, который, наконец, нашарил в аптечке пластырь, нарезанный на полоски одинаковой длины.
- Кажется, именно так поступают, стоит лишь какому-нибудь неудачнику переломать рёбра. Стягивают и склеивают.
- Я не ломал, - упрямо проговорил Джаред, пытаясь вывернуться из рук Воктера, который так грубо пресекал его попытки стать чуть лучше. Впрочем, время для этого было не слишком подходящим. – Это ты, забыл?
Вот бы заключить в гипсовый кокон главный перелом их жизни, пусть кости срастутся, и эта незначительная, казалось бы, но раздражающе-перманентная боль уйдёт, исчезнет, не оставив после себя ничего, кроме равнодушия. Ни Мэтт, ни Джей не смогли бы простить себе подобного досадного проигрыша – они сражались уже слишком давно, чтобы признать борьбу затянувшейся и лишённой незаменимой нотки безумия. Сама мысль о том, что в один прекрасный день всё закончится, страшила каждого в равной степени, только заявить об этом ни один из них никогда не решился бы. Подобное признание равнозначно поражению, губительному, сокрушительному, печальному. Ни один из них не мыслил своего существования без другого – это стало самой жизнью, её горечью, её сладостью, её бесконечной остротой как противоположности пресному отсутствию самых важных составляющих потрясающе-отвратительного блюда под издевательски-приторным соусом осуждения и порицания. Казалось бы, им было не важно, какую форму выбрали для себя их прокрученные через мясорубку чувства. Откровенно-металлический привкус застывшей на пальцах крови забивал ноздри, смешиваясь с привычным уже запахом горячей кожи, горелого табака, холодного пота, который выступал на спине всякий раз, когда кто-то из них понимал, что всё могло бы закончиться гораздо – гораздо! – хуже. Разбитое стекло грозилось забраться под ногти, проникнуть внутрь, добраться до сердца... Расцарапанные запястья горели от боли, хотя раны в большинстве своём заживали достаточно быстро, чтобы не послужить причиной отказа от привычного занятия. Капли ледяной воды липли к волосам и ресницам. Бояться стоило бы друг друга, но, пожалуй, во всём мире не существовало двух таких людей, готовых поделиться собой с тем, кто рядом, а всё потому, что они точно знали, чего следует ждать от очередной ночи - гонок по вертикали. Столь бесконечное доверие, несомненно, настораживало, пугало, но только не Джа и Мэтта. Иногда им казалось, что они бесстрашны. Пожалуй, речь шла о безрассудной смелости.
- Вот и всё, что я могу для тебя сделать, - шутливо покачал головой Воктер, окинув критическим взглядом своего «пациента» - тот стоял смирно, время от времени поёживаясь от холода: через приоткрытую форточку в комнату проникла осень, змейкой сквозняка скользнув по стенам до самой двери. – Мне кажется, нам пора, Джей.
Младший Лето вздохнул, бросив прощальный взгляд на милую сердцу разруху и очаровательный в своей искренности хаос, устроенный Воктером, ну, и чуть-чуть – им самим.
- Правда? И что, нельзя задержаться хотя бы на пару минут? – с грустью проговорил он, хватаясь за Мэтта так, словно вдруг получил в своё полное распоряжение роль утопающего, которому вполне хватит ничтожной соломинки, чтобы удержаться на плаву.
- Прости, не думаю, - категорично заявил Воктер, подталкивая младшего Лето к выходу из спальни. – Следует пройти обследование и сделать рентген. Ради твоего же собственного блага.
Красивые слова, разумные, только далёкие от правды. Плевать на трещину в ребре, когда есть причины куда более веские, чтобы остаться здесь, на поле боя, среди сломленных и поверженных стульев, бесконечных в своём однообразии пыльных книг – душа нараспашку, так что страниц осталось не более чем это вообще необходимо – около половины. И всякий раз приходилось закрывать за собою дверь – ну, раз уж они обо всём договорились.
- Я отвезу тебя в клинику, чтобы убедиться, что с тобой ничего не случится по дороге – иначе Шеннон мне голову оторвёт, - естественная причина не спать, хотя уже до неприличия поздно.
- Угум.
- И тебе вовсе не стоит на меня обижаться.
- Угум.
За окнами на первом этаже, за плотными шторами тени стремительно двигались, словно в танце, слышались смех и музыка. Чужая радость тонким ледком блестела в свете фонарей. Мотор завёлся с первого же раза, словно почувствовал намерение хозяина избавиться от проблем как можно быстрее.
Казалось бы, никогда он ещё не желал так страстно, чтобы его стошнило собственной любовью и нежностью, вывернуло наизнанку в порыве чувств, опустошило.
- Чёрт побери, - простонал Воктер, стоило ему только открыть глаза: в голове не осталось ничего, кроме досадной пустоты – даже жаловаться, казалось бы, не на что. – Куда ты дел мои мозги?
Не иначе как они остались в пыльной темноте клуба, брошенные и всеми покинутые – серая масса, приставшая к стенам и потолку.
Джаред зевнул, покачав головой:
- Между прочим, я провёл здесь большую часть ночи, но это, пожалуй, не должно тебя волновать.
Слова эти прозвучали не слишком сильно на фоне долгих лет отсутствия каких-либо признаков призрачной привязанности или хотя бы намёка на совместное существование.
- Кстати, ты знаешь, что обитаешь в самой заднице мира? – с улыбкой поинтересовался младший Лето, но Мэтт не обратил на него внимания.
Утро было слишком стеснительным, чтобы спорить с влажными сумерками, но мало-помалу рассвет разгорался, грозясь подпалить золотисто-багряные верхушки деревьев.
Осознание того, что он находится в собственной квартире, лёжа в постели, а не растянувшись на заплёванном полу туалетной комнаты в злополучном клубе, прокатилось по телу остаточной тошнотворной волной.
- Я... – невразумительно пробормотал Воктер, порядком удивлённый этому открытию, - впечатлён.
Джаред хмыкнул.
- Чем это?
Мэтт чуть помолчал, обдумывая ответ – что-то подсказывало ему, что не всё так просто в этой жизни.
- Тем, что очнулся не в собственной рвоте где-нибудь на окраине города, а здесь, в привычных четырёх стенах, где... – попытался оказаться полезным Джей.
- Вроде того, - перебил его Воктер: в пустой, казалось бы, голове от слов младшего Лето полное отсутствие чего-либо начало медленно закипать, пузырясь и переливаясь через край. – Просто мне сложно в это поверить.
- Ясно, - подозрительно понимающе проговорил Джаред, рассеянно пиная диванную подушку, которая свалилась на пол, совершенно случайно оказавшись в столь отличном от её привычной среды обитания месте. – Лучший способ избавиться от негативных последствий отравления – выпить пару кружек крепкого чая с сахаром.
- Постой-ка, - протянул Мэтт, окинув младшего Лето долгим, внимательным взглядом. – Мне кажется, или ты опять начинаешь вести себя так, словно стараешься быть лучше, чем ты есть на самом деле?
Как бы то ни было, подобные идеи не имеют права на существование в условиях скрытой войны.
Джаред молча поднялся, качая головой, улыбаясь чуть разочарованно и растерянно. Мэтт попытался убедить себя в том, что глупо пытаться найти в его взгляде хоть каплю притворства – не было её там. Джей сейчас мог бы быть наиболее искренним за всю свою жизнь, и стоило бы ценить момент, но Воктеру это просто в голову бы не пришло.
- Я принесу тебе что-нибудь, чтобы твой желудок не сожрал сам себя, - проговорил младший Лето, не глядя на басиста, который попытался, было, выбраться из-под одеяла, но замер при первых же признаках тошнотворной слабости, сковавшей всё тело.
- Это что, угроза? – со смехом поинтересовался Мэтт, мгновением спустя поморщившись от неприятных ощущений. – По-моему, мы это уже проходили, тебе не кажется?
Но что делать – на войне без жертв не обойтись.
Как ни странно, самым ужасным было то, что младший Лето предпринял грандиозную попытку позаботиться о Воктере, который прекрасно знал, чем обычно заканчиваются такие вот «праздники» доброты и великодушия. Раз уж они договорились никогда не возвращаться к теме любви, к теме отныне и впредь запретной и закрытой, то следовало бы придерживаться неписаных правил, утвёрждённых ещё в то смутно-бурное время, когда никто не мог разобраться, в чём состоит главный изъян обожания и симпатии. Дело в том, что эти усиленные во сто крат чувства подбираются так близко к опасным рубежам, за которыми в темноте и сырости подвальных помещений обратной стороны любой человеческой сущности обретается их зеркально-достоверное отражение, полная противоположность, что ни одно из них уже не отличить от тёмного воплощения их самих. Это непросто осознать, но опыт является доказательством куда более серьёзным, чем любые голословные или же подкреплённые теорией заявления.
- О чём бы ты ни думал сейчас, тебе действительно необходимо избавиться от крупной партии контрабандного алкоголя в своем организме, - проговорил Джаред спокойно и ровно, словно врач, которому необходимо во что бы то ни стало поставить пациента на ноги. – Пей.
Чай имел почти чёрный цвет и был таким одуряюще горьким, что Мэтт невольно закашлялся, пробормотав:
- Кажется, насчёт угрозы я не ошибся.
Фраза повисла в воздухе, не в силах решить, стоит ли вернуться к хозяину или же банально раствориться в воздухе, но в дружной компании своих собратьев, возникших сразу же после того, как Мэтт, усилием воли заставив себя сделать несколько глотков, попытался сыграть в благодарность.
- Я был почти уверен... нет, я надеялся, - проговорил он, следя взглядом за младшим Лето, неторопливо расхаживающим по знакомой комнате, перебиравшим знакомые виниловые пластинки, любовавшимся знакомыми фотографиями знакомых людей в рамках, - что ты без зазрения совести бросишь меня в этом гребаном клубе, чтобы дать мне шанс увериться в искренности собственных чувств. А ведь это именно то, к чему мы стремимся, Джей. Так какого чёрта ты поломал все мои планы и принялся спасать при первой же опастности?
Младший Лето замер, сжав в руках гриф одной из электрогитар, устроенных в углу спальни.
- Мне было бы легче, очнись я «на том же месте в тот же час». Я понял бы, что не ошибся, когда согласился принять условия игры. Ты должен был подарить мне чувство уверенности в себе. Жаль только, что обещания для тебя ничего не значат.
Просто обвинительная речь какая-то.
Джаред улыбнулся собственным мыслям, которые, признаться, сбились в кучу, не желая выстроить себя от А до Я и стать большим, чем просто свалка чувств и эмоций. У него, как ни странно, были ответы. Жизненно необходимо было решить, стоит ли рисковать.
- Ты - единственный человек, который ненавидит меня так же сильно, как и я тебя, - тихо пропел он, обхватив себя руками, словно духота, наполнявшая комнату до краёв, ничего для него не значила. - Я никогда не смог бы бросить тебя.
@музыка: Reamonn - Supergirl
@настроение: болею...
-
-
19.02.2009 в 20:43и отдельное спасибо хотелось сказать, за то что благодаря твоим фикам я начала писать сама!!!! спасибо!
-
-
20.02.2009 в 13:33Большое спасибо! Чрезвычайна рада тому, что своим творчеством вдохновила тебя! Удачи тебе в писательской деятельности!
-
-
20.02.2009 в 15:21