Несколько тестов...

...зацепивших меня точностью результатов. Обычно тесты для меня - развлечение. А тут я призадумалась: действительно ли всё так, или мне просто хочется в это верить? Или же это одно и то же=)

...зацепивших меня точностью результатов. Обычно тесты для меня - развлечение. А тут я призадумалась: действительно ли всё так, или мне просто хочется в это верить? Или же это одно и то же=)

Раскрыта ложь, которую ты привык(ла) считать правдой : о том, что ты... никогда не станешь президентом

Это образное сравнение. Просто мы привыкли отмахиваться от великих целей, полагая что их достижение слишком трудоемко , либо попросту невозможно. Ты ограничиваешь свое сознание, а в результате- и свои достижения, собственными предрассудками. Неверно полагать, что в этом мире кто-либо имеет особые привилегии. На самом деле все проще- у кого-то просто более смелые и амбициозные желания. Это ложь, что у тебя не получиться что-либо. Поверь в обратное, изменяя таким образом не только свое сознание, но и собственную жизнь!

Пройти тест

Коротко о тебе: Дружелюбный, скромный, трудолюбивый, новаторский, эксцентричный, мистический

Для тех, кто любит почитать: Большая умственная активность. Как правило, легко обучаешься, имеешь способности к литературе, широкий кругозор, любишь давнюю историю, философию, мистику и астрологию. Мечтаешь перестроить общество, дабы улучшить жизнь народа, очень идеалистичен. Нацелен на будущее, живешь его ожиданием. Болтливый, стремишься к полной личной свободе, немного эксцентричный и не всегда понятный окружению. Достаточно щедрый и добрый, не навязываешь свое общество другим. Изобретательный ум, новатор. Дружелюбность, смиренность, участливость, способность пойти на жертву ради товарища. Проявляешь нерешительность, если становишься лидером в каком-либо деле. Любишь спорт и развлечения, быть на природе и путешествовать. Однако, как правило, нуждаешься в улучшении психологической стойкости и можешь иметь скрытые пристрастия.

Пройти тест

Суперэго-тип.

Эти люди думают не столько о себе и своих желаниях, сколько о том как удовлетворить потребности и нужды окружающих их людей, как облегчить и улучшить свою жизнь и в первую очередь тех, кто им близок. Суперэго-типы добросовестны и ответственны. Порученное дело стремятся выполнить как можно лучше, чтобы им было не стыдно за свою работу перед другими. Если они взялись за дело, то не пожалеют времени и сил, чтобы результат их труда посчитали безупречным. Качество труда есть предмет их личной гордости и критичной самооценки. Это как правило спокойные, замкнутые, трудолюбивые люди, которые знают как себя следует вести в той или иной ситуации. У них заметна принципиальность во взглядах, последовательность в суждениях и поступках. Суперэго-типы выносливы в отношении жизненных трудностей, обладают силой воли в преодолении препятствий, настроены не столько на случайную удачу или получение сиюминутного удовольствия, сколько на авторитет, всеобщее уважение и признание. На своем личном примере Суперэго-типы утверждают в обществе высокие нравственные ценности, поддерживают установленный порядок, который так необходим для общественного прогресса. -принципы, мышление, причнно-следственные связи, выработка собственного суждения и направленность на свое, субъективное понимание вопроса, которое может расходиться с объективно данным, с фактом Примеры музыки этого типа:F. Schubert (“Serenade”, “Ave Maria”); Verdi (nabucco), Бородин (“Ария Игоря”)

Пройти тест

@темы: Мысли вслух, Делюсь впечатлениями

---

Ещё одно видео Имс/Артур

Давно уже нравится эта песня, ну, и видео тоже полюбилось. Вообще, согласно описанию, данному автором, это 1)АУ (очевидно=)); 2) У Имса и Артура трагическое прошлое (на самом деле я против откровенной трагичности в фиках, когда из персонажей делают каких-то мучеников. Я люблю ангст в текстах, ангст нужен, но в меру, чтобы оттенить характеры персонажей, объяснить их действия. А в видео - ну, как бы... выбор каждого); 3) Наличие погибшего мальчика автор объясняет тем, что на неё оказали влияние фики, в которых у Имса был сын, и по сюжету ролика выходит, что он погиб. Впрочем, автор оставляет это на усмотрение зрителей - это может быть сын, брат, родственник, просто ребёнок, как-то связанный с Имсом. Честно, это совершенно не моё. Я не отрицаю, конечно, что по чьей-либо задумке у Имса мог появиться сын, но у меня в голове эта идея никак не приживается. Что, кстати, не умаляет достоинств клипа=))
И ещё - по-моему это слегка ООС (раз уж АУ). Есть в этом что-то, не вписывающееся в мои представления о персонажах. И всё же хорошее видео, на мой взгляд. Автор тот же, что и у under the sheets, поэтому некоторые приёмы в монтаже повторяются.

Eames&Arthur | Undisclosed desires


P. S. Почему-то выносит от самых первых слов, особенно, от предполагаемой реплики Имса из несуществующего диалога (все заслуги - Тому Харди и его голосу!=))

- I can't trust you.

- You need to stop saying that because now you're really confusing me...

@темы: Vid, You mustn't be afraid to dream, Мысли вслух, Делюсь впечатлениями

---

Снова про Тома Харди: BRONSON

Когда смотришь фильмы с Томом Харди, не знаешь заранее, будешь ли смеяться или плакать, или же совершенно противоположные эмоции настигнут тебя одновременно. В Бронсоне так и есть. Благодаря актёрской игре и шедевральному саундтреку, который фильму 2009го года придаёт такой налёт "старины" восьмидесятых=)), в частности, благодаря Pet Shop Boys, зрителя терзают самые противоречивые чувства=))

Когда смотришь фильмы с Томом Харди, не знаешь заранее, будешь ли смеяться или плакать, или же совершенно противоположные эмоции настигнут тебя одновременно. В Бронсоне так и есть. Благодаря актёрской игре и шедевральному саундтреку, который фильму 2009го года придаёт такой налёт "старины" восьмидесятых=)), в частности, благодаря Pet Shop Boys, зрителя терзают самые противоречивые чувства=))
Думаю, эта песня уже стала своего рода визитной карточкой фильма (под неё зажигают пациенты психиатрической клиники, и это полный крэк):



В компании с классической музыкой получается весьма и весьма атмосферно, а в некоторых моментах просто уморительно: скажем, голого и вымазанного в какой-то ваксе Бронсона волокут из тесной камеры-клетки здоровяки-охранники, а действие сопровождается маршем Вагнера или произведениями Верди. Насмешка? Ага, точно. Одна большая насмешка над всем человечеством на полтора часа экранного времени=))) Чёрный, чёрный юмор, который вызывает улыбку даже в том случае, если в это время в кадре окровавленные рожи.

И вновь хочется воздать хвалу таланту Харди. Метод Станиславского рядом не валялся=))) Потому что Бронсон - это целостный образ, продуманный до мелочей, подогнанный под порядком потяжелевшую, обросшую мускулами тушку Тома=). Как и в случае с Фредди Джексоном, для которого Том изобрёл все эти усмешки, ужимки, характерные жесты, Чарльз Бронсон в его исполнении становится тихой угрозой всему сущему с глухим гулким голосом, лицом, не выражающим ровным счётом ничего, и своеобразным чувством юмора, вооружившись которым он и ведёт рассказ о своей жизни. Как по мне, самая соль как раз в этих кратких комментариях, в интермедиях, в том, как Бронсон общается с тёмным зрительным залом. Именно там Харди демонстрирует истинные способности к перевоплощению. Я пребываю под впечатлением от подобных сцен:

Tom Hardy in Bronson

Иногда, просматривая фильмы одного и того же актёра, невольно разочаровываешься, понимая, что в каждой роли есть частичка предыдущего персонажа, как будто образ всегда один, но с некоторыми модификациями. В случае с Томом Харди всё с точностью до наоборот. Через пять минут после начала просмотра совершенно забываешь, что перед тобой именно он. Нет, его уже нет на экране. Там - созданный, собранный им персонаж, настолько живой, что становится не по себе. Это и страх, и восторг в одном флаконе.

@темы: Vid, Для ПЧ, Мысли вслух, Делюсь впечатлениями

---

Про Тома Харди UPD: Вот и про королеву

В рамках эксперимента (дабы оценить талант) решила посмотреть две совершенно противоположные картины, в которых снялся Том Харди. Inception не в счёт, конечно=)) Это, как мне кажется, своего рода третья ипостась=) Выбор пал на Прикуп (The Take) и на Королеву-девственницу (The Virgin Quenn). Оба мини-сериала (или даже, пожалуй, многосерийных фильма) - производства BBC. Английские творения вообще - отдельная тема разговора, в особенности те, что снимаются под эгидой данной вещательной корпорации. Вспомнить хотя бы того же Казанову (потрясающее действо, приправленное тонким британским юмором) с Дэвидом Теннантом или Блэкпул с ним же. К этим вещам у меня отношение особое, трепетное. К Прикупу, конечно, трепетно относиться сложно=)), но вот что хочу сказать. Это нечто зубодробильное и прекрасное в плане сюжета и актёрской игры. Жестокости, грязи, насилия там в достатке, но Харди аля законченный подонок Фредди Джексон невольно впечатляет. Он в этом образе целиком и полностью, до мозга костей, его жесты, его манера речи, движения, мимика, извечная сигарета в пальцах, - всё подчинено роли. И даже становится страшно, потому что взгляд у него сухой и жёсткий, взгляд человека, который убьёт - недорого возьмёт. При виде того, как в одну минуту он мило улыбается людоедской улыбкой, в другую же - обрабатывает голову знакомому из прошлого по криминальным делам о тумбочку телевизора, пробирает жуть=) Как выразилась автор комментария на одном из форумов, "не будь именно Том в роли Фредди, ненавидела бы этого урода всей душой". От него так и веет реальной и неподдельной опасностью. Помимо прочего, интересно было следить за этим безжалостным персонажем, способным, по воле мистера Харди, на скорбь и сожаления, пускай и до ужаса извращённые.

Кое-что для визуализации:

UPD: Вот и про королеву (осторожно, спойлеры)

UPD: Вот и про королеву

Роберт Дадли - это и мальчишество, которое позволяет ему вести себя столь вольно с высокопоставленными лицами, и дерзкая нежность, которую он питает к королеве. Трогательный, забавный образ, резко контрастирующий с тем, что представлен в "Прикупе". Никаких разочарований=) Одно восхищение.
Женщина у власти нуждается в таком человеке, которого она знает с детства, с которым у неё установились подобные... игривые отношения. Вот когда королева имеет возможность выказать собственную смешливость и хоть в чём-то удовлетворить своё желание обычной человеческой любви, а не брака, который принесёт благополучие всей стране.

Приятно было увидеть знакомое лицо - Эмилию Фокс, сыгравшую жену Дадли, и жаль её было. Вообще, я сопереживаю каждому персонажу - королеве, Роберту, его супруге, каждому по-своему.

Бремя власти, кажется, одна из самых ужасных вещей, которые могут приключиться с человеком. Высокое положение всегда сопровождают интриги, шпионские игры, предательства, подозрения и трагедии... И власть, наряду со временем, оставляет свой отпечаток. Вот уже и рыжеволосая королева, полная страсти и противоречивых эмоций юности, становится жёсткой и в чём-то жестокой и попросту старой. Вот и в Робби постепенно угасает, уступая болезни, искра молодости. Особенно трогательным показался мне момент, когда Дадли заснул в разгар беседы с королевой. Один из последних моментов перед его смертью. Тогда я вновь увидела в Елизавете скрытые чувства, которые она прятала и подавляла всё это время.

Следует отметить и музыкальное сопровождение - ритмы, которые задают настроение, воодушевляющие и торжественные.

P.S. Кстати, графа Саутгэмптона играет Шон Еванс, известный также по роли Джимми Джексона, кузена небезызвестного Фредди Джексона из Прикупа=) Мир BBC тесен, чёрт побери!=)

запись создана: 18.01.2011 в 15:00

@музыка: Depeche Mode - Wrong

@темы: Vid, Для ПЧ, Мысли вслух, Делюсь впечатлениями

---

Имс и Акунин=))

Ностальгия по книжкам Акунина вдохновила меня перечитать одну из самых любимых - "Особые поручения", которая состоит из двух частей. Одна из них - "Декоратор" - это история про московского Джека-Потрошителя, истинного, так сказать, ценителя внутренней человеческой красоты в буквальном смысле. Вторая - "Пиковый валет".

Книгу я перечитывала не раз, но теперь, следя за историей удачливого мошенника Момуса, обладающего богатой фантазией, подумала: чёрт побери, это же Имс!=)) Русский Имс=)) Каждому по Имсу=)) И такой же любитель азартных игр. В основном,

игр с жизнью.

игр с жизнью.

Карты Момус любил и даже глубоко чтил, однако в гадания не верил и вкладывал в избранное имя совсем другой смысл.
Всякий смертный, как известно, играет в карты с судьбой. Расклад от человека не зависит, тут уж как повезет: кому достанутся одни козыри, кому – сплошь двойки да тройки. Момусу природа сдала карты средненькие, можно сказать, дрянь картишки, – десятки да валеты. Но хороший игрок и с такими посражается.
Опять же и по человеческой иерархии на валета высвечивало. Оценивал Момус себя трезво: не туз, конечно, и не король, но и не фоска. Так, валетик. Однако не какой-нибудь скучный трефовый, или добропорядочный бубновый, или, упаси боже, слюнявый червовый, а особенный, пиковый. Пика – масть непростая. Во всех играх самая младшая, только в бридж-висте кроет и трефу, и черву, и бубну. Вывод: сам решай, в какую игру тебе с жизнью играть, и твоя масть будет главной.

Только у Момуса, пожалуй, куража ещё больше. А ещё он, будучи тонким психологом, - чистой воды Имитатор=) Правда, он сам выдумывает личности, а не имитирует уже существующих людей. Играет пьесы собственного сочинения. И с большим успехом!

Вот так.

Преуспел изрядно: оказался одновременно простым малым, столичной штучкой, серьезным юношей, разудалой душой, «новым человеком», ревнителем старины и еще верным кандидатом в женихи (в двух незнакомых между собой семействах).

В общем, любопытные параллели просматриваются=)

@темы: Чтиво, You mustn't be afraid to dream, Для ПЧ, Мысли вслух, Делюсь впечатлениями

---

Иллюзия безопасности

Иногда у меня возникает мысль, что на свете есть ещё столько мудрых, интересных и увлечённых людей, с которыми я никогда не познакомлюсь и не подружусь. Возможно, дело в том, что я не умею ценить то, чем обладаю уже сейчас. Мне всегда мало, что бы я ни делала, сколько бы ни получала. Очень неудачное ощущение, которое и гонит вперёд, к новым вершинам (что хорошо), и дарит такое мягкое чувство обречённой грусти (что не слишком хорошо) по поводу неудовлетворённости жизнью. В общем и целом, обычно подобные идеи возникают у меня после ознакомления с дневниками определённых людей. И в то же время я понимаю, в какой водоворот позволила себя затянуть. Иногда действительно хочется отрешиться от всего, вырубить интернет и жить настоящим, реальным, осязаемым. Страусиная политика, которой я вряд ли буду следовать=) Так или иначе, само наличие подобной возможности, зыбкой, эфемерной, хоть немного да радует. Создаёт иллюзию безопасности.

@музыка: Hurts - Stay

@темы: Мысли вслух

---

Когда Ингмара Бергмана спрашивали, почему он стал режиссёром, он говорил, что часто ощущал страшную нехватку слов, пытаясь выразить собственные мысли и облечь идеи в материальную оболочку. И вследствие этого оперировал образами.
Вот честно, я себя чувствую порой также. В моей голове есть чёткая картинка, как должно быть, но когда я принимаюсь описывать её другому человеку, меня преследует стойкое ощущение, что мне не хватает верных, нужных слов, и я упускаю важное. Порой это ощущение достигает пугающей силы. Вот правда, мысль изречённая есть ложь. И ничего не попишешь.

@музыка: Ellie Goulding - Your song

@темы: Лингвистические заморочки, Мысли вслух

---

Клип и песня выносят мозг

@темы: Vid, Other pairings, You mustn't be afraid to dream, Делюсь впечатлениями

---

Я вот интересуюсь

Говорят, что настоящее время повествования (или historical present, или dramatic present) - дурной тон, особенно, при написании нц. Кто говорит? А шут их знает, просто говорят, и всё тут. И после тщательно заметают следы=)) А вы как думаете? Просто мне нравятся фики, написанные в настоящем, есть в них побольше и остроты, и напряжения, и, не побоюсь этого слова, стиля (конечно, если добротно написано, качественно), да и нц это совсем не портит. Так что никакого недостатка в этом я не вижу. Или же у меня плохой вкус=))

Друзья, поделитесь мнением!

Вопрос: Быть или не быть?

1. Быть!		35	(94.59%)
2. Не быть.		2	(5.41%)
3. В комментарии=)		0	(0%)
Всего:		37

@темы: Лингвистические заморочки, Для ПЧ, Мысли вслух

---

Рекомендации

Плодотворное времяпрепровождение с температурой тридцать восемь и пять ("у меня опять тридцать восемь и пять"=)) Наконец-то мне удалось основательно взяться за фики, которые я уже очень-очень давно не читала. И выбор мой пал, как ни странно, на Начало. Хотя я уже долго присматриваюсь к этому фандому. Стоит заметить, что по нему пишутся отличные макси-фики=) Не только серьёзно-канонные, но и уморительно-канонные, и те, и другие - чудо как хороши=) Пока я прочла только три, но это ведь макси! Надеюсь, меня это хоть сколько-нибудь оправдывает. Всё слэш, конечно же.

1. Теория вероятности, победившая в номинации на RSYA, авторы  Haruno и  Romanta. Часть 1, Часть 2
Интересный сюжет, горячая нц и вообще, хочется перечитывать, как и

2. Головокружение, авторы  Sumeragi Subaru и  marina_ri
Этот фик просто открыл мне глаза на Имса и Артура. Имс вышел особенно превосходным, так и чувствуешь в нём эту физическую, почти медвежью силу, которую ему не обязательно демонстрировать, чтобы одержать верх над Артуром. Зато силу насмешки он демонстрирует будь здоров!=)) Хотя именно ласковым напором находит-таки подход к артуровым тылам=))

3. Последний, но не менее важный. Stolen moments авторства  Janosh Falk. Фанфик, правда, в процессе, но настолько увлекательный, что читаешь его, как книгу, и становится неважно, что он ещё не закончен. В нём Имс - этакий обаятельнейший пройдоха, который не прочь посмеяться и над Артуром, и над самим собой. Особенно ценно то, как описываются его дружеские отношения с Ариадной - их обмены репликами и приветственными поцелуями просто греют сердце. И ещё. После прочтения мне стало невероятно жалко Артура. Настолько правильному человеку уж очень непросто живётся в этом мире, если даже банальный контроль в аэропорту оборачивается для него форменным унижением. Зато, чёрт побери, последующая сцена с носками Имса настолько уморительна, что просто сил нет! Это шедевр юмора, невероятный шедевр в целом=)) Судите сами (вырвано из констекста, правда, так что надеюсь, что этот отрывок сподвигнет вас на прочтение=)) И ещё один аргумент - чудесные иллюстрации  Eames Riemer, которые помогают визуализировать картинку. Хотя текст и без того совершенно свободно визуализируется сам=)

Отрывок

Усевшись на узкую скамейку, Артур принялся надевать ботинки, искренне жалея, что в аэропорту не предусмотрены рожки для обуви. Имс присоединился к нему, но садиться не стал, только бросил сумку на скамейку и стоя стащил с ноги кусок ярко-синего целлофана. Взгляд Артура непроизвольно проследил за его движением, скользнул по серой ткани свободных брюк, которые выглядели неожиданно респектабельно, и вдруг наткнулся на невообразимо яркие носки ядовито-лимонного цвета, бросившиеся в глаза, как стая взбесившихся канареек. Это было до смешного нелепо, но Имс не был бы самим собой, если бы весь его облик оказался приличным или “скучным”, как он сам оценивал манеру Координатора одеваться.

Почему-то эта деталь показалась Артуру такой забавной, что он зачарованно смотрел, как Имс, балансируя на одной ноге, поправляет носок, прежде чем засунуть ногу в ботинок, и это невыносимо яркое пятно качается туда-сюда, как психоделический глюк из клипов раннего Боуи. Уголки сурового рта Координатора то и дело норовили расползтись в улыбке.
Заметив повышенное внимание к этой детали своего туалета, Имс, нагнувшийся к ноге, ухмыльнулся, глядя на напарника, и, приподняв ступню, пошевелил пальцами в знак приветствия. Это простое движение словно задело что-то внутри Артура, заставив рассмеяться от души так громко, что на него с удивлением оглянулись другие пассажиры. Но он не мог остановиться, даже зная, что выглядит сейчас как придурок - сидит в одном не зашнурованном ботинке и таращится на напарника, только что помахавшего ему ногой в клоунском носке. Имса ничуть не смутило, что он стал поводом для веселья. Он рассмеялся, все еще пытаясь балансировать на одной ноге, чуть не упал и шлепнулся на сиденье рядом с Артуром. С трудом отдышавшись и прочистив горло, тот поинтересовался:

- Ты что, украл эти носки у Ариадны?

Имс одарил его потрясенным взглядом и прижал руку к груди с неподдельным изумлением:
- Но как, Холмс? - он сдавленно фыркнул, с трудом сдерживая хохот, но все же сохранил серьезное выражение лица. - Как вам удалось меня вычислить? Хотя нет... я знаю! - он поднял указательный палец, и Артур снова прыснул со смеху. - Неужели... кхм... неужели это вам подсказал сорок третий размер ноги нашего Архитектора? Ведь мне они чуть-чуть великоваты. А ей были в самый раз!

Артур уже даже не смеялся, он тихо всхлипывал, прикрыв глаза рукой и пытаясь успокоиться. Плечи, стянутые строгим пиджаком, судорожно тряслись. Казалось, что все напряжение последних суток вдруг вырвалось из него вместе с этим неуместным детским смехом, которому было совсем недалеко до истерического.
Отсмеявшись и успокоившись, Артур почувствовал себя бодрее, настроение ощутимо подскочило вверх. Вокруг них уже начали толпиться люди, ожидающие своей очереди сесть и привести себя в порядок после осмотра, так что они оба постарались побыстрее обуться. Когда они подошли к стойкам паспортного контроля, Артур все еще улыбался воспоминаниям об этом забавном эпизоде и невзначай снова посмотрел на ноги Имса. Причина его безудержного веселья была надежно скрыта под брюками и... отлично выделанной кожей дорогих английских ботинок. Все-таки Имитатор был непостижимым человеком.

@темы: Other pairings, Изобретаю велосипед, You mustn't be afraid to dream, Для ПЧ, Мысли вслух, Делюсь впечатлениями

---

С праздником, дорогие!

Простите, что в этот год оставляю вас без подарка, болезнь подкралась незаметно и атаковала с самого утра. По всем признакам - грипп (новогодняя разновидность, видимо=)) Вот ведь странный Новый год=)) С одной стороны - должно быть обидно, но почему-то так спокойно на душе, когда можно просто поваляться в кровати и посмотреть фильмы, которые уже раз сто, как минимум, смотрел=))) Не болейте, дорогие! Желаю вам отличного празднования в кругу семьи или друзей, или и тех, и других, любви и хорошего настроения!

Спасибо всем за этот год!

@темы: Для ПЧ

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Про death-фики и angst-фики (ИМХО)

На самом деле мысль эта у меня возникла давно (кажется, на дневниках не раз уже всё это обсуждалось, но это меня не остановит=)) Потому что я не верю в фики, авторы которых убивают героев. Это дешёвая трагедия в большинстве случаев! Почти что фарс! Самый простой способ вышибить у неискушённого читателя слезу, а у искушённого - вызвать приступ гомерического хохота или же вызвать снисходительную улыбку, в лучшем случае. По-настоящему качественные death-фики настолько редки, что удивление вызывает сам факт их существования. Нельзя написать трагедию, используя смерть как дешёвый трюк, сводя всё к смерти и смертью же заканчивая повествование. Есть смерть в фике становится самоцелью, то весь эффект, весь смысл тут же стирается. Очень нелегко показать смерть так, чтобы действительно поразить до глубины души. Если уж я берусь читать подобные рассказы, то в итоге мне не жаль того, кто умер. Скорее, жаль тех, кто остался. Но если эти самые оставшиеся вдруг заводят разговор о самоубийстве - то здесь можно смело тушить свет и идти спать. Не многим, повторюсь, очень немногим удаётся описать гибель/самоубийство и всё, что с этим связано, так, чтобы читатель действительно ощутил, прочувствовал и осознал весь ужас происходящего. В большинстве случаев выходит слабо. Всё было плохо, все умерли, конец. Извините. Смерть в моём понимании куда более тонкая материя.

Ангст - вот что приносить настоящую боль, страдания и пищу для размышлений. Если возникает желание испытать (читай, помучить) персонажей - рекомендую. Ангст - куда более широкий спектр эмоций, куда более благодатное поле для работы, куда более острые ощущения. И пусть это звучит, как дурацкий лозунг, но Я Выбираю Ангст (в сравнении с death-фиком, конечно).

И напоследок вопрос: когда-либо, в каком-либо фандоме (об оригинальной прозе я не говорю) вам попадался по-настоящему достойный death-фик? (или же это миф?=)

@темы: Мысли вслух

---

До Рождества ещё далеко...

...но захотелось чуда, волшебства. И настроение такое снежное. Возникло желание поздравить всех с наступающими праздниками!!

Название: Миллениум
Автор: Reno (aka Reno89)
Фандом: Merlin BBC
Пейринг: Артур/Мерлин
Жанр: modernAU с проблесками арлина, немного романса, немного драмы
Рейтинг: PG-13
Дисклеймер: всё, что мне не принадлежит, мне не принадлежит, а всё, что мне принадлежит, принадлежит мне и только мне!
Предупреждение: самовычитка, вольное истолкование легенды
Примечание: имеется в виду католическое Рождество, которое празднуется 25 декабря
От автора: Спасибо за внимание

Если дождь - только ливень. Если снег – так метель. Глубоким декабрём Лондон порадовал и тем, и другим: в преддверии Рождества преподнёс на фарфоровом блюдце неба холод, слякоть и липкие подтаявшие хлопья, которые беспорядочно кружили в воздухе и падали за воротник. Алекс чертыхнулся, угодив ногой в глубокую лужу. В очередной раз он пожалел, что вообще пошёл на вечеринку к Барни, от которого не приходилось ждать ничего особенного. Барни был из тех, кто любил выпивку и пошлые шуточки, и у Алекса всякий раз зубы сводило, стоило лишь парню выдать очередной «бородатый» перл.
И всё же он согласился – возможно, у него на миг отключился мозг, и язык сам выдал это мелочное «да» в ответ на жаркие заверения, что «будет круто, брат, не пожалеешь». А, может быть, он почувствовал, что винтики, детали и механизмы его тела не желают работать должным образом, требуя компании, пускай и сомнительной, людей рядом, пускай и пустых, как старые винные бочки, разговоров, пускай и сводившихся к пьяным и путаным описаниям секса на заднем сиденье какой-нибудь старой тачки. С упаковкой пива наперевес Алекс отправился к Барни в его тесную квартирку без крыльца, которая выплёскивалась шумом и музыкой прямиком на залитую дрожащей ледяной массой брусчатку. Спустя полчаса вышел – чувствуя острую моральную тошноту. Не то чтобы Алекс считал себя этаким образцовым молодым человеком, эстетом, философом, моралистом… Он мог вспомнить великое множество слов, которые ему совершенно не подходили. Он не был душой компании, но и изгоем «высшего» общества – тоже. Скорее, застрял где-то посередине, в переменчивой и инертной толпе тех, кто не желал слишком тесно примыкать к любой из многочисленных группок и вынужден был ловить крутые и быстрые волны настроений. Порой он искал одиночества. Порой – с тем же остервенением – шумных сборищ. Порой он напивался до беспамятства – впрочем, танцев на столах не устраивал, скорее, ударялся в пространные размышления о смысле жизни. Порой – и капли в рот не брал. Он мог подолгу не звонить тем, кому обещал звонить чаще, чем ходить в туалет. Он мог отыскать на самом дне своей памяти полузабытые цифры, набрать, путаясь в кнопках мобильного, и сказать пару странных и тёплых слов знакомому, которого не видел уже, пожалуй, лет сто. Он никогда не пытался определить своей сути. Она менялась с каждым днём, раскачивалась, как маятник, лишь изредка возвращаясь в исходную позицию. Сам Алекс привык считать себя «мутным». Он какой-то мутный, говорили про людей, которые темнили и отводили взгляд всякий раз, когда к ним направлялись с явным и угрожающим намерением пожать руку. Про Алекса так никто не говорил. Напротив, многие считали его «славным малым». «Своим парнем», «тем самым Алексом», «братом». Он же не мог себя понять.
На этой улице оказалось слишком мало фонарей. Те, что работали, лили на асфальт тусклый медный свет, отражавшийся в лужах. Прочие же провожали одинокую фигуру подслеповатыми взглядами. Решив срезать, Алекс влез в ледяную воду ещё пару раз, так что теперь в кроссовках вовсю хлюпало. Не самое приятное ощущение, когда температура так и ползёт вниз столбиком красного спирта, а проулок вот-вот грозит закончиться тупиком. Алекс здесь прежде не бывал, но надеялся, что эта отчаянная попытка не завершится постыдным поражением. Обходной путь от квартирки Барни до его собственной составлял кварталов пять. По прямой – вдвое меньше. Алекс поднял воротник, а руки сунул глубже в карманы. Несмотря на меры предосторожности, сырой воздух всё равно проникал под одежду, цеплялся лягушачьими лапками за пояс штанов, забирался под свитер и майку. Чёрт. Холодно.
Улица неожиданно запетляла, будто хлебнула виски, надкусанные временем плиты тротуара сменились ровно уложенным камнем, и, пробежав под низкой аркой, Алекс вдруг оказался почти в самом центре сонного города, который через час-другой вновь встрепенулся бы, почувствовав пряный ветер ночной жизни. Но пока что под дождём и снегом он казался разленившимся, апатичным, меланхоличным. Слякотным. Продрогшим до костей. Без меры равнодушным.
Впрочем, теперь Алексу хватило бы и пяти минут, чтобы добраться до дома, поэтому он, игнорируя истинно английскую холодность Лондона, поспешил вниз по улице мимо пустых лавок и залитых уютным желтоватым светом окошек баров, оккупированных посетителями. Глинтвейн, наверняка, стал самым популярным напитком этого вечера.
Фонари, фонари… Пушистые звёзды венчали верхушку каждого из них, отражаясь размытыми кляксами в чёрных боках проезжающих мимо кэбов.
Алекс не сразу обратил внимание на странный звук. Просто шёл, бессознательно ведомый им, пока не заметил, что слегка отклонился от первоначального курса. Пересёк неширокую дорогу, не обращая внимания на размытый красный круг светофора, и остановился. Кто-то снова и снова щёлкал зажигалкой, но набравшийся влаги воздух безжалостно гасил искры.
Худощавый парень с мокрыми чёрными волосами в одежде, что висела на нём, будто на вешалке, беспрестанно крутил в пальцах оранжевый пластмассовый коробок. Колёсико ударялось о кремень, высекая крупные яркие искры, но огонёк никак не желал загораться. Перед юношей на тротуаре лежала пустая вязаная шапка, вывернутая наизнанку – в дождь прохожих почти не было, а если и попадались, то без зонтов, вот почему они изо всех сил спешили вернуться в тепло и свет своих домов, не останавливаясь, чтобы поглазеть на уличных умельцев. Обычно здесь играли целые оркестры – после полудня и по вечерам, но сегодня музыканты попрятались в дешёвых кафе, а этот почему-то остался, хотя поблизости не наблюдалось инструмента.
- Это гитара? – неожиданно для самого себя спросил Алекс, не отрывая взгляда от остро вспыхивающих искр.
Юноша коротко взглянул на него. Одет он был неважно – какая-то куртка с распахнутым воротом и без шарфа, потёртые джинсы, явно продуваемые всеми ветрами, и разношенные кроссовки. Вязаные перчатки с «обрезанными» пальцами.
- Ты на гитаре играешь? – пожав плечами, повторил Алекс – большинство бездумно дёргало струны, получая свои малочисленные пенсы, по-настоящему талантливые попадались редко. Алекс и сам порой…
- Где ты видишь гитару? – с искренним любопытством поинтересовался паренёк.
И снова принялся щёлкать зажигалкой.
- Обычно здесь собираются музыканты, - пояснил Алекс, не зная, зачем затеял этот разговор. – Я и подумал.
Он помолчал немного. И улыбнулся своим мыслям.
- Губная гармошка? – такую легко спрятать в кармане или за пазухой. Он отмахнулся. – Знаю, чепуха.
- Я не играю ни на гитаре, ни на губной гармошке, ни на любом другом музыкальном инструменте, - спокойно проговорил парнишка. – Я фокусник.
Фокусник, у которого ничего выходит, подумал Алекс. Ха. Он сделал шаг в сторону, намереваясь уйти, когда мальчишка предложил:
- Хочешь посмотреть?
- Да ну, - вяло отмахнулся Алекс. Он замёрз, а снег стал только гуще. Небо казалось таким низким, что ещё чуть-чуть – и заденет макушку.
- Посмотри, - прошептал фокусник. – Сейчас.
Он снова щёлкнул зажигалкой, и ничего не произошло. Даже искр больше не было. Парнишка нахмурился.
А потом прямо из его сложенных чашей ладоней выпорхнула огненная птица, повисла в воздухе, трепеща крыльями, и Алекс, завороженный зрелищем, невольно почувствовал себя ребёнком на Рождественской ярмарке. Под лондонским дождём птица прожила недолго. Исчезла с тихим шипением, и Алекс выдохнул восхищённо и немного разочарованно. Влага тонкими струйками стекала по его лицу, но фокусник продолжал пускать ладонями крылатые всполохи пламени. Птицы падали в лужи дождевой воды и гасли, стремительно умирали, отражаясь яркими вспышками в глазах юноши, но тот и не думал предаваться отчаянию, снова и снова посылал огненных созданий в рыхлый, как губка, воздух, который постепенно теплел и плавился, будто свечной воск. Даже руки перестали мёрзнуть.
Вокруг всё искрилось… счастьем, полузабытым, обжигающим, вечным. Прежде Алекс никогда не испытывал столь сильного чувства, как будто ему дали обещание, нет, поклялись самым дорогим, что всё будет в порядке: эта жизнь, и он сам, и какие-то совершенно чужие ему люди.
В необъяснимом волнении Алекс порылся в карманах. Нашарив смятую десятифунтовую банкноту, протянул деньги парню, который замер, глядя на Алекса так, будто тот слегка спятил.
- Десять фунтов? – переспросил он. – Даёшь мне десять фунтов? Ты что, миллионер?
Алекс усмехнулся.
- Бери, - сказал он. – Скоро Рождество.
Он ни за что не признался бы, что дело вовсе не в празднике. Увидь он огненных птиц в любое другое время года - был бы поражён не меньше. До глубины души, до самого сердца, так, что даже дышать бы толком не смог.
Парнишка колебался. Его ладонь – самая обычная, человеческая, узкая и длинная, с неглубокими колеями линий и тонкими пальцами – распахнулась, но так и осталась пустой, хотя Алексу неимоверно хотелось увидеть, как в ней крохотный свечной огонёк разгорается, набирает силу, раскрывает позолоченный клювик и взмывает ввысь. Ни один лондонский фонарь не сравнился бы с ним по яркости и той силе, с которой он стремился к свободе. Все эти статические, неподвижные электронные звёзды были навеки прикованы к железным столбам, обвитым проводами.
- Бери, пожалуйста, - неожиданно для себя самого попросил Алекс, чувствуя, что если фокусник не примет денег, то радужный пузырь восторга непременно лопнет, став лишь мыльными брызгами среди миллионов брызг холодной воды и талого снега.
Парень сомневался. Стоял, покачиваясь с пяток на носки, и поигрывал зажигалкой. Из паба напротив вывалилась в снег и дождь весёлая шумная компания и двинулась вниз по улице мимо припорошенных белым машин. Алекс проводил их взглядом, с некоторой тоской вспоминая о Барни и его глупой вечеринке, где он не остался бы ни за какие коврижки. Но сама мысль, идея веселья, противопоставленная одиночеству, не давала ему покоя. Дома его ждали сумерки, острые углы столов и стен и пустые рамки для фотокарточек. Изображения в них менялись по мере того, как новые люди входили в жизнь Алекса, бесцеремонно вытесняя прежних, но с некоторых пор он забросил занятия фотографией, а снимки отправились в коробки из-под обуви, в тонкие папки и в мусорный бак.
Компания скрылась за углом, но смех всё ещё доносился до Алекса, когда он с досадой на самого себя метко попал скрученной банкнотой в пустую шапку и побрёл прочь, не обращая внимания на пристальный взгляд фокусника. Тот поначалу смотрел ему вслед, а после, присев, вытряхнул деньги и стиснул в пальцах. Провёл рукой по мокрым волосам, разбивая первые иголочки инея, и, запрокинув голову, уставился в низкое розоватое небо, застывшее, как суфле. Что-то менялось в туманной глубине, завивалось тонкими спиралями дыма, набирая силу. За долгое, долгое время он почти забыл, каково это – чувствовать так остро; начал забывать, что забыл; покрылся ледяной коркой, которой не замечал… Четырнадцать столетий. Время стирало лица – безжалостно. Он пытался хоть как-то удержать ускользающий образ, высекал его в металле и песчанике, но беда была в том, что время разрушало и камень. Память с трудом продиралась сквозь толстый слой льда. Сколько же он успел позабыть! Оттаивать теперь было почти что больно. Поэтому он замер, понимая, что любое движение может всё испортить, прогнать мимолётное ощущение, которое с каждой минутой крепло, пускало корни, цеплялось коготками колючей проволокой. Кто же знал, что будет так плохо и хорошо одновременно? Обычный человек, наверняка, тронулся бы умом, испытай он подобное. Но фокусник лишь глубоко вздохнул и победно усмехнулся. И тут же, окинув внимательным взглядом пустую улицу, прикрыл глаза, чтобы погасить золотое сияние, рвущееся на волю из-под опущенных ресниц.
- Я нашёл тебя? – в сомнении пробормотал он, но волшебство приняло решение самостоятельно, упруго отозвавшись в груди, прежде чем он действительно поверил и осознал.
- Правда? – осторожно, как будто ступая по тонкому льду.
А в кулаке уже хрустела, неумолимо рассыпаясь пеплом, десятифунтовая банкнота, такая тонкая и хрупкая в вихре магического ликования.
- Ну, наконец-то.

Артур устало повёл плечами, освободившись от тяжёлой кольчуги, едва не вросшей в его плоть. Он не помнил, когда снимал её в последний раз. Кажется, ещё в Камелоте, после встречи с послом, в отношении которого имелись кое-какие подозрения. Мерлин убедил Артура натянуть металлическую рубаху под королевское одеяние, следует упомянуть, совершенно напрасно. Посол оказался добродушнейшим чудаком с выдающимся брюшком и впечатляющей лысиной. Коварства в нём было не больше, чем в крынке молока, если то не было скисшим, к тому же, он приехал за миром, а не за войной, о чём и упомянул в своей беседе с королём.
Артур и посол расстались друзьями, а Мерлин ещё долгое время подвергался насмешкам из-за своей чрезмерной мнительности. Пока однажды ни принял решения положить конец происходящему.
- Я сделал это ради тебя, - негромко проговорил он, глядя в распахнутое навстречу ветру окно. Закат казался магу огромным костром, который неумолимо догорал. - И ради всего Камелота. Не думаешь, что было бы крайне глупо умереть теперь, когда ты король, когда всё в твоих руках и когда…
Он умолк, почувствовав неожиданную горечь сказанных слов. Правитель Камелота не был слепым или глупым, но порой он не понимал самых простых вещей.
- И когда у меня есть ты? – спросил Артур, поднявшись из-за стола, скрытого ворохом пергаментных свитков.
- И когда у тебя есть я, - неохотно признал маг. – Не знаю, что бы я делал, задумай этот толстяк пырнуть тебя обеденным ножом.
- Есть множество других способов убить. Подсыпать яд, к примеру, - в притворной задумчивости пробормотал Артур и едва ни подавился смешком, заработав полный негодования взгляд.
- Ты действительно думаешь, что я позволил бы этому случиться?! – в возмущении воскликнул маг.
- Я думаю, что кольчуга всё же была лишней. Могут пойти слухи, что король Камелота чего-то боится.
- Тебе следовало бы хоть иногда, - покачав головой, проворчал Мерлин. – А кольчуга ещё никому не помешала.
Помнится, в тот день они так и не пришли к компромиссу. Артур первым закончил спор, причём, весьма необычным, хотя и предсказуемым способом. О кольчуге они быстро забыли, как, впрочем и о предателях, послах, мечах, конюшнях, несносных магах. Нелегко думать о таких мелочах, когда руки, рот, мысли заняты совершенно другим…
Они провели в походе более месяца, на границах королевства стало неспокойно. Вмешательства короля как будто и не требовалось, патрульные отряды возвращались в полном составе, и жертв почти не было, но что-то во взглядах подчинённых не нравилось Артуру, поэтому он, следуя принципам, отправился в дальний путь сам - в сопровождении верных рыцарей. Его опасения подтвердились: вместо обычных разбойников, промышлявших на лесных дорогах, они наткнулись на организованный отряд чужестранных наёмников, узкоглазых и темнокожих, сильных, ловких и проворных. Те с диким гиканьем набросились на людей Артура, размахивая кривыми саблями, и если бы ни выдержка королевских воинов, минуты их жизни были бы сочтены. Долгое путешествие по слякотным, потонувшим в жидкой глине дорогам вымотало бравых рыцарей, но они сражались со всей яростью, на которую только были способны. Головы чужестранцев в скором времени легли в один ряд с телами, сброшенными в ров. Артур велел выбрать место посуше для лагеря, и вскоре тут и там среди деревьев заблестели живительные огоньки костров. Хотя король и подозревал, что встреченный ими отряд – не единственный, продолжать путь не было смысла – до Мерсии оставалось совсем чуть-чуть, поэтому решено было двинуться вдоль кромки леса, а после повернуть домой. И впредь удвоить усилия по охране границ.
Артур вытянул ноющие ноги и самостоятельно стащил сапоги. Руки у него и так были вымазаны в грязи и саже, а уж о том, что творилось с лицом, и думать не хотелось. Вернись он домой в таком виде, ни одна живая душа не признала бы в чумазом путнике великого короля. Но воду во фляге следовало бы оставить на обратный путь, а ручья рядом не наблюдалось. Неудачное место для привала, подумал он, но из худшего рыцари выбрали лучшее.
- Мерлин! – крикнул Артур, вглядываясь в слепой после пламени костра сумрак.
Караульные стояли тут и там за деревьями, но ни один из них не посмел бы сдвинуться с места и покинуть свой пост, пускай и по прихоти правителя, поэтому оставалось лишь дожидаться мага. По сути, тот больше не был слугой принца, ставшего королём. Скорее, выступал в качестве советника, приближённого, друга, в конце концов, но Артуру порой казалось, что он теряет хватку, вот почему он предпочитал тренироваться на прежнем слуге, нежели заводить себе нового.
Раздался сухой треск шагов, и Мерлин вынырнул из-за дерева.
- Наконец-то, - проворчал Артур. – И где тебя носит?
Маг приподнял бровь, усаживаясь рядом.
- Занимался своими мелкими никчёмными делишками, - со всей серьёзностью сообщил он, подбрасывая веток в огонь. – Чем же ещё? Разве заботы мага могут быть важнее нужд короля? Никогда ничего глупее не слышал, а ты?
Артур демонстративно закатил глаза, толкнув Мерлина в бок, а тот прыснул и, не удержавшись, рассмеялся в голос.
- Что угодно вашей королевской за… вашему королевскому величеству? – осведомился он, всё ещё улыбаясь.
- Согрей мне воды, - протянул Артур пустой ковш и в порыве вдохновения добавил. – Пожалуйста.
- Так и быть, - пожал плечами маг. – Только тут одна проблема.
Артур невыразительно взглянул на него, не сказав ни слова.
- Воды нет, - сообщил королю маг.
Тот шумно вздохнул и с трудом подавил зевок.
- Если ты надеешься вывести меня из себя и после отлично провести время, потешаясь надо мной, то у тебя ничего не выйдет, - сообщил он Мерлину, который явно пребывал в отличном расположении духа. – Я так устал, что даже разозлиться не в состоянии. Так что, прошу тебя, наколдуй немного воды.
Сгорбившись, они сидели у костра в ожидании, когда котелок оживёт. Но сколько бы маг не таращился в прозрачную глубину, никаких признаков закипания не наблюдалось. Когда же Артур, всхрапнув, едва ни ткнулся лицом в самое пекло, Мерлин пробормотал несколько метких, шершавых на ощупь слов, чтобы разгорячить пламя, но вместо этого оно вдруг сжалось до размеров каштана, щёлкнуло, будто кремень о камень и с ликующим криком взметнулось к небесам огненной птицей, рвануло в воздух, поднимая столп искр, обуявший крохотный по сравнению с костром котелок.
Артур едва успел отскочить прочь, взбудоражив привязанных неподалёку лошадей. Нужно ли говорить о том, что от усталой сонливости не осталось и следа.
- Чёрт тебя дери, Мерлин, не вздумай повторить этого в Камелоте! Ты спалишь под корень весь город! – заорал он, но глаза у него смеялись и сияли восторгом, как у мальчишки, впервые побывавшего на празднике весны или урожая, которые были обычным делом в Эалдоре.
Артур дышал тяжело и прерывисто, пока успокаивал дозорных, схватившихся за мечи, но от мага не укрылось, что время от времени он едва сдерживался, чтобы не засмеяться от странного, жгучего чувства, переполнявшего его. Словно бы одна из искр забралась ему под кожу и теперь щекотно подстрекала ко всяческим шалостям.
- Тебе же это нравится, - мягко подколол его Мерлин, когда Артур вернулся к костру.
- Ещё бы! – в притворном раздражении воскликнул тот. – Ты едва не спалил мне все волосы, кому это может не понравиться?
- Здесь ещё осталось немного воды, - заметил маг и, стянув с шеи платок, осторожно окунул его в горячую жидкость.
Он не был уверен, что Артур позволит ему, но всё же рискнул прикоснуться влажной тканью к королевскому лбу, вымазанному в пыли.
Поначалу Артур отстранился, совсем чуть-чуть, и вряд ли из недовольства. Он коротко кашлянул, но очевидных возражений не последовало, и Мерлин продолжил. Лёгкими, почти невесомыми движениями он смывал грязь с подбородка и скул, отмечая каждый порез, каждую ссадину, обнаруженную под слоем пыли. Артур смотрел на огонь, и в его глазах, как и во взгляде Мерлина, отражалось янтарное пламя, будто бы камелотский правитель неожиданно открыл в себе волшебную силу.
Едва лишь Мерлин коснулся платком его губ, Артур посмотрел на него, и маг замер, пытаясь понять, что тот без помощи слов пытается сообщить.
- Сделай так ещё раз, - в конце концов, прошептал Артур, хмуря светлые брови – то в удивлении от собственной просьбы, то ли в досаде на себя оттого, что высказал её вслух.
Мерлин протянул руку, чтобы вновь прикоснуться к его губам, приоткрытым и блестящим от влаги, но Артур отнял у него мокрый платок, отбросил в сторону и притянул мага к себе.
- Не так, - прошептал он со снисходительной улыбкой, сжимая затылок Мерлина, зарываясь пальцами в его порядком отросшие волосы. – С костром.
Маг усмехнулся, чуть покраснев.
- Ты уверен? – лукаво осведомился он, глядя в тёмные теперь глаза, в которых ясно читалось нетерпение. Только вот какого рода: в ожидании ли огненного чуда или же чего-то другого, наделённого волшебством иного толка, для чего магические способности вовсе не требовались. – Это может быть небезопасно.
- Делай, - приказал Артур, наклоняясь ближе и сминая в пальцах воротник рубашки Мерлина.
Тот прикрыл глаза, прошептав заклинание, и прикусил губу, чувствуя магию на кончиках пальцев и глубоко в сердце. Она согревала лучше любого костра, и Мерлин вовсе не прочь был поделиться этим обжигающим теплом с Артуром.
Огненного фейерверка маг уже не увидел – только отблески до самого неба, глубокого, иссиня чёрного, полного мелких, как речной жемчуг, звёзд. Под несокрушимым напором торопливых поцелуев и ласк он повалился в сухую траву, прошептал едва слышно имя единственного и вечного короля Камелота и с благодарностью услышал собственное в ответ.

Тёплый воздух нагнал Алекса со спины и обернулся вокруг него пушистым шерстяным шарфом. Ощущение показалось настолько реальным, что он невольно коснулся ворота куртки, почти готовый наткнуться на замысловатые переплетения колких нитей, но вместо этого почувствовал лишь прохладу кожи и цепкий металл молнии. Ничего необычного.
В отличие от Барни, у Алекса было крыльцо. Узкий сквозной пенал, прикрытый сверху волнистым шифером. Тонкие металлические перильца выглядели хрупкими и ненадёжными, поэтому никто не отважился бы даже прикоснуться к ним, но сегодня это казалось такой незначительной мелочью, что Алекс без опаски забрался повыше и сел, цепляясь ногами за перекладину.
Он чувствовал снег за спиной, чувствовал его на расстоянии вытянутой руки, но слякотный холод теперь отступил, и как бы он ни старался поймать ладонью крупные хлопья, они ловко уворачивались, падая на асфальт. Алекс посмотрел на руки, но ничего необычного не обнаружил. Разве что в свете фонаря кожа казалась светлее, будто сияла, сочилась внутренним огнём, который пробивался сквозь кости и сухожилия, словно сквозь кованую решётку. Алекс зажмурился, и, не открывая глаз, с удивлением обнаружил, что не только видит разницу, но и чувствует её. Кисти, а за ними и предплечья наливались теплом, наполнявшим каждый палец, и стоило лишь ему, спрыгнув с перил, взяться за холодную дверную ручку, как тонкий слой льда на ней мгновенно растаял, став водой, а та, в свою очередь, высохла в считанные секунды.
- Что за чёрт, - пробормотал Алекс, касаясь ладонями щёк.
На границе холодной и горячей кожи произошла короткая битва, победу в которой одержало тепло. Оно выплеснулось на скулы и острой точкой собралось у подбородка. Алекс снова взглянул на руки – они, определённо, сияли, готовые явить миру одну из тех самых сверкающих птиц, что фокусник ловко посылал в зимний воздух.
Брелок звякнул, сверкнув в свете лампы птицей иного толка – серебристой, холодной, как лунный свет, - но столь живо она напомнила Алексу огненную, горячую и волшебную, что он поспешно бросил ключи в пустую стеклянную пепельницу, будто боясь обжечься. И улыбнулся, подумав, как глупо, должно быть, выглядит со стороны.
Он стянул куртку. Подумав, расстегнул замок на вороте свитера, но, так и не сняв его, направился к окну. С давних пор это было одной из любимых его привычек: наблюдать за безлюдной улицей в странной надежде на то, что в стекло коротко постучит… кто? Какой-то правильный, верный, нужный ему человек, не иначе. Не побоится снежных барханов, сосулек и ветра, и просто подойдёт к острому металлическому карнизу, чтобы дотянуться рукой до рамы. Или соберёт в ладонях снег, сомнёт и согреет, чтобы слепить небольшой комок, не слишком плотный, не слишком рыхлый. И отправит его в короткий, но нужный полёт.
Этим вечером Алексу не повезло. Сырость снаружи и жар батареи изнутри, объединившись, сделали своё дело: лишили его возможности разглядеть хоть что-нибудь. Горячая ладонь протопила в запотевшем стекле окошко, слишком узкое, чтобы обеспечить достаточный обзор, слишком низкое, у самой кромки подоконника, чтобы, прислонившись к холоду лбом, простоять, согнувшись в три погибели, хотя бы несколько минут. Алекс вздохнул. Оставалось только слушать. Ловить каждый шорох в ожидании скрипа шагов по талому снегу и стараться не обращать внимания на головокружение. В ушах у него немилосердно стучало – били в набат, призывая к действиям. Но разум не понимал, или не желал понимать, чем этот вечер отличен от прежних. Разве что появлением фокусника. Алекса преследовала назойливая мысль о том, что он видел его когда-то, где-то, по какой-то причине. Но не в Лондоне, нет, не в Лондоне, где каждый день меняет декорации, подстраивая окружение под себя, и только самые старые, самые уважаемые здания, люди, идеи остаются на своих местах. Парнишка явно не принадлежал к их числу, но дежа-вю всё равно било точно в цель – в висок, так что Алекс с подозрением перебрал в памяти все те вечера, когда он оказывался поблизости от царства уличных музыкантов. Перелистал календарь, убеждая себя в том, что не раз уже замечал фокусника, просто прежде его представления не пользовались успехом. Вот почему он, Алекс, и не обращал внимания, а парнишка всё это время был там, вынимал карты из рукава или монетки из длинных носов удивлённых прохожих. Завлекал толпу дешёвыми трюками, толпа сопротивлялась. И почему-то именно для Алекса он приберёг самый яркий, самый потрясающий свой фокус.
Алекс бездумно сложил руки в фигуру птицы и пошевелил пальцами, краем глаза следя за тенью на стене. В детстве он часто развлекал себя этим. А ещё усиленно, до ломоты в ладонях, жёг спички. Это было его особенной страстью: незаметно стащить у матери коробок и, выбравшись во двор, посвятить себя тонким деревянным палочкам, едкому аромату серы и коротким вспышкам огня, которые вырывались на волю, стоило лишь чиркнуть головкой о фосфорный бок. Он держал спички, пока огонёк не касался ногтя, и уж тогда из-за невыносимого жара отпускал. Обожженные, они падали на землю и потухали, умирали, совсем как те птицы. Они никогда не горели так долго, как того хотелось Алексу, наверное, именно поэтому при виде огня он всякий раз испытывал лёгкое разочарование – просто знал, что рано или поздно он тоже погаснет. Разочарование, а не благоговейный страх, куда более свойственный человеку при виде пламени.
Тишина. Только в снежные дни она может с удивительной лёгкостью забивать уши, приглушая любые, даже самые незначительные звуки. И кажется, будто разом выключили весь мир. Но эта тишина звенела настойчивым, болезненным звуком, пробиравшим до самого нутра, так что невозможно было терпеть. Поначалу Алексу показалось, что звон издаёт изогнутая неонная трубка, подвешенная к потолку над журнальным столиком. Но звук ввинчивался в голову, оглушал нетерпением, дышал холодом, и, оказавшись на улице, Алекс поначалу и не заметил, что выскочил из дома в одном только свитере. Он пробежал целый квартал, прежде чем осознал это, но возвращаться теперь было поздно. Ступая по слякотному тротуару, он старательно втягивал голову в плечи, пытаясь укрыться от снега и от дождя. Удивительно, но руки у Алекса совершенно не мёрзли, а он всё равно тянул вниз рукава, не понимая, почему продолжает идти вперёд, а не мчится назад со всех ног. Отчаянный звон гнал его вперёд.
Знакомые пабы и бары встретили его яркими, но размытыми огнями. Поскольку времени прошло совсем немного, почти ничего не изменилось. Вот только не хватало какой-то крупицы сути, крупицы оправданных ожиданий, которые обозначали его путь, словно огоньки – взлётную полосу. Он мог бы поклясться, что видел яркие искры на тротуаре, а, может быть, это просто фонарный свет отражался в ледяной воде.
Самой мелочи, самого главного…
Пронзительный визг в голове неожиданно оборвался. Просто прекратился – в один момент. Алекс растерянно моргнул, невольно прислушиваясь. Нет, его больше не было. И здесь, на внезапно потускневшей, как старый латунный ключ, улице ловить было нечего. Фокусник исчез, ушёл, растворился в ночи. Алекс фыркнул. Ему никогда не нравились слишком уж поэтичные высказывания, они звучали высокопарно и казались ужасно фальшивыми. Как и всё вокруг. Как эти узкие невыносимо яркие окошки и люди, скрывавшиеся за ними. Алекс поёжился, представив, как они смеются над ним, таким нелепым сейчас и странным, протапливая крошечные «глазки» в обледеневшем стекле. Ему чудилось, будто он слышит этот обидный смех.

Каждая эпоха не понаслышке была знакома с уникальными субъектами, которые безо всякого злого умысла предсказывали конец света. Среди них попадались учёные, с помощью цифр описывающие ужасные события, что сулили гибель всему живому, безумные старики с побелевшими от ужаса глазами, и мальчишки, в своих снах узревшие не Райский сад, а геенну огненную. Так или иначе, свидетельства этих предсказаний были рассыпаны по всей истории человечества, будто крупные рисины по замковой площади на радость голубям.
1033 год – ровно тысяча лет с момента казни Иисуса Христа, памятная и тревожная дата, сулившая страшные перемены. В то время как надежды малой части населения в лице одного человека лишь крепли, все прочие в ужасе ждали конца, который так и не наступил.
1666 год, дьявольское время, когда ветра подули в новом направлении, и обитателям Земли виделось вовсе не второе пришествие сына Господня, а приход сатаны в мир живых, полных горячей крови людей, таких хрупких и мнительных, готовых покончить с собой при одной только мысли о том, что привычный уклад их существования может быть разрушен. Но – не случилось, не сбылось, и снова – путешествие сквозь времена, обычаи и нравы, всегда в одной стране, но будто бы по всему свету. Так странно было видеть стремительно пролетающие мимо года, десятилетия, века. Они казались пыльной марлей, проходящей сквозь пальцы. Мерлин готов был поклясться, что до сих пор чувствовал на ладонях её мыльный след.
1843 год – идейный вдохновитель адвентизма, Уильям Миллер, предсказал второе пришествие Христа, конец эпохи правления Сатаны на Земле. Однако в назначенную дату пришествие не состоялось, и что же сделал Миллер? Он запросто перенёс событие на 1844 год, как будто бы мог управлять судьбой целого мира. Как бы парадоксально это ни звучало, но к предсказанному сроку многие из верующих продали своё имущество и оставили работу. И нужно ли здесь говорить о том, что человечество с успехом перешло этот роковой перевал?
Когда в 1891 году не оправдалось предсказание Апокалипсиса, сделанное основателем мормонизма Джозефом Смитом, история приобрела терпкий привкус иронии, став одним из многочисленных отражений всем известной притчи о мальчике, который уверял, что «Волки! Волки!».
Но миллениум всегда оставался особенной датой. Давным-давно существовало поверье, согласно которому людям был отмерен именно этот срок и не годом больше. По истечении времени надлежало преклонить колени и смиренно покориться судьбе. Минуло первое тысячелетие, а человечество осталось. На грани нового даже у закоренелых скептиков возникло подозрение касательно завтрашнего дня. Но в мире был и оставался тот, кто возлагал надежды на забытые легенды, на заброшенные земли, на разрушенные замки. Кто выбирался в глушь, где под покровом ночи мог бродить среди развалин и касаться выщербленных ветром камней, чувствуя, как горчат воспоминания. Порой их становилось слишком много, так что они вот-вот грозились захлестнуть с головой и увлечь прочь, назад, туда, где до сих пор жили рыцари Круглого стола, отважные войны, заколдованные принцессы и уродливые монстры. Каким прекрасным показался бы теперь любой из рода Ши, любой волшебный карлик, любая мелочь, что ещё связывала царство компьютерных технологий и тот далёкий, подёрнутый дымкой мир Камелота. И пусть конец означал исчезновение привычного, возможно, гибель, страдания, катастрофы, он также был ключом к затерянному в лабиринтах прошлого Авалону. Мерлин чувствовал необходимость отыскать этот ключ, поймать его, оказавшись в правильном месте в нужный момент. И раз уж прежние предсказания не осуществились, не оставалось ничего другого, кроме как ждать. Ждать, ждать… Делать то, чем он и занимался почти всю свою долгую, слишком долгую для одного человека жизнь.
Маг потерял счёт времени и эпохам, сквозь которые шёл. Древние, определённо, слишком уж верили в свои предсказания. Мудрецы средних веков слишком часто ошибались в них. Жителям нового Лондона, нового времени не было дела до минутных порывов сознания и робких намёков шестого чувства.
За тысячу лет он так и не освоил ясновидения. Нет, с предсказаниями у Мерлина, как и у любого другого мага, дела обстояли не так уж и плохо, беда была в том, что хаотичные образы не желали складываться в целостные картины. Они пёстрой, разношерстной толпой мелькали перед глазами: чьи-то окровавленные спины, чьи-то счастливые улыбки, чьи-то тёплые прикосновения радостно вгрызались в его сознание, так что не вытравить было, и ещё долго преследовали во снах. Артура среди них не было. Мерлин боялся, что не узнает его, до рези в глазных яблоках всматривался в мельтешение лиц. Они беззвучно говорили ему о чём-то, разевали рты, как рыбы, выброшенные на берег, но даже если бы в их немых речах таилась хоть капля смысла, Мерлин всё равно не смог бы разобрать ни слова. И очень скоро голова у него начинала кружиться, а кровь стучать в ушах, и назойливый звенящий звук пронзал огромным остриём. Чувствовать себя бабочкой, наколотой на булавку, магу не нравилось, вот почему он всё реже доставал из кожаного мешочка кристалл и смотрел в него, всё чаще отводя взгляд. Что-то творилось с осколком из далёкой пещеры. Юноша никогда не поверил бы, что тот теряет силу, скорее уж, черпает откуда-то новую, не тёмную, но чужеродную этому миру, вступавшую в спор с магией Мерлина. Кристалл становился похожим на кривое зеркало, по его поверхности то и дело проходила рябь, готовая вот-вот проступить трещинами.
Однажды, когда он использовал кристалл в предпоследний раз, тот показал Мерлину заснеженную улицу в самом сердце большого города. Снега оказалось столько, что он едва не просыпался через острые грани, и маг вовсе не удивился бы, нагрянь на следующий же день метель. Спасло лишь то, что стоял конец августа, душный, что, впрочем, не мешало Мерлину жечь костры. Он ночь за ночью проводил под звёздным небом, как в старые добрые времена. Разница была в том, что теперь уединённых мест осталось раз-два – и обчёлся. Памятники древнейшей истории охранялись с особенной тщательностью.
В тот вечер на него нашла непривычная ностальгия. Свет от костра резкой линией очерчивал и замыкал круг, за пределами которого волновалась полная вкрадчивых звуков темнота. В ней не было ничего враждебного, лёгкие шорохи, наверняка, издавали мелкие лесные зверьки, испуганные, но привлечённые пламенем, стрёкот, определённо, исходил от цикад, притаившихся в зарослях. Время от времени совсем близко раздавался шорох крыльев невидимых ночных птиц. Небо было, как бархат, такое же мягкое. Хотя бы небо за эти века нисколько не изменилось. Порой вечерами под конец затянувшегося похода Артур путём смехотворных ухищрений не давал магу и шагу прочь ступить от костра. Мерлин, посмеиваясь, называл это «приступами романтики» и заявлял, что удвоит усилия по поиску лекарства от серьёзного заболевания, симптомами которого они и являлись, но король только отмахивался. Всё начиналось с невинных прикосновений – к плечу, к локтю. Затем Артур принимался покрывать затылок и шею мага едва заметными, щёкотными поцелуями, не обращая внимания на вялые возражения. К активным действиям он переходил спустя некоторое время, растягивая удовольствие. Но отчего-то гораздо ярче Мерлин помнил то, что наступало после горячих ласк. То, как они мирно лежали на жёсткой земле, едва прикрытой травой и одеялами, и всматривались в поблескивающее сквозь ветви небо. В окрестностях Камелота оно всегда так быстро темнело, но и светлело с захватывающей дух стремительностью, особенно, летом. Из чернильного становилось совсем размытым, белым, но потом, когда солнце всё-таки поднималось над верхушками деревьев, светилось золотым и бирюзовым.
У своего собственного костерка Мерлин лежал на земле точно так же, как и сотни лет назад. Только вот Артура рядом с ним больше не было. Осталось пустое небо.
Однажды, взглянув в кристалл в свой последний раз, Мерлин с пугающей ясностью различил, как рушатся города, и прямо из земли под его ногами вырастают врата Авалона, подминая под себя объятую огнём Англию. И в тот же миг он едва не отступился, зажмурившись, будто бы в глаза попал песок. Ни одно, даже самое трогательное воспоминание никогда не изменило бы того факта, что миру пришлось бы пережить значительные потрясения взамен на возвращение великого короля древности. Причинно-следственная связь пред взором мага с каждым новым мгновением утрачивала свой изначальный смысл.

Дождь давным-давно сдался под напором метели, а та, ликуя и празднуя победу, щедро засыпала город белой крупой. Прошло, кажется, не меньше недели, очень снежной недели по меркам Лондона, который не привык к столь интенсивным осадкам. На улицах было чертовски тесно, пробки стали длиннее и беспокойнее, но даже это не могло омрачить праздничного настроения, засиявшего ярче в канун Рождества.
Вечером двадцать пятого декабря, когда на улицах не осталось почти никого, кроме случайных и малочисленных прохожих, Алекс в очередной раз возвращался домой. У Барни, пожалуй, было не так и плохо, в кои-то веки он развлекался с умом, но Алекс ушёл – просто по привычке. Таким знакомым было для него это действие, лишённое всякого сожаления, что он послушался его, последовал за ним без раздумий и только под снежным небом Лондона осознал, что с лёгкостью променял сносную вечеринку на неизвестность в пустой квартире. Хотя, отчего же неизвестность? Напротив, всё было предельно ясно: запотевшие стёкла, часы на стене, неумолимо отсчитывающие минуты, душная усталость, от которой хочется сбежать в сон. И неистовое, непреодолимое желание чуда – пускай самого незначительного.
Сегодня, как бы желая изменить привычный ход жизни, утвердившийся за неделю тщетных ожиданий, Алекс решил пройтись, не срезая, через город, готовый к празднованиям. Он шёл, заглядывая в мутные окна, серебристые от фольги и мишуры, перекатывая в карманах обрывки старых автобусных билетов, монетки, шелуху всего прошлого года. И время от времени посмеивался над тем, что всё ещё продолжает носить их с собой, как воспоминание, о котором он позабыл, как связь с чем-то, что он упустил, как желание обернуться и понять: за поворотом, оставшимся позади, скрывалось то самое чудо, о котором он мечтал.
Щёлк! Щёлк!
Кто-то упорно крутил колёсико зажигался, поджаривая на коротком, но сильном огне крупные снежные хлопья.
- Эй! – крикнул Алекс, едва лишь увидев яркие всполохи. Он не мог поверить собственным глазам – чёрноволосый парнишка вновь был здесь, и при виде него сердце вдруг радостно стукнуло о грудную клетку, расслабив узел в груди. – Эй, постой!
Оскальзываясь, он поспешил к нему, окружённому небольшой и подозрительно тихой толпой. Стоило Алексу заметить выражение их лиц, как он невольно расплылся в улыбке. Должно быть, он сам выглядел точно также, когда впервые увидел огненных птиц. Абсолютно завороженным. Загипнотизированным. И восхищённым без меры.
Фокусник послал ему короткий подозрительный взгляд.
- Если пришёл забрать свои деньги, ты опоздал. Я уже всё потратил, - быстро проговорил он, но Алекс нетерпеливо отмахнулся.
- Пойдём, - сказал он, подавив желание обхватить странного парня за плечи и увести за собой. – Здесь холодно, да и… Пойдём.
- Хэй, мы заплатили за это, - с возмущением обратился к нему невысокий мужчина, но взгляд его остался прикованным к источнику пламени.
Его не поддержали, однако Алекс, к своему удивлению, вдруг ощутил кое-что, отдалённо напоминающее ревность. Эти люди, кажется, не собирались уходить, но Алексу необходимо, просто необходимо было рассказать фокуснику о том, как странно подействовал на него вид пламенных птиц, вызывая в памяти полустёртые воспоминания о детских причудах с огнём. Как тщетно он ждал у окна, как думал о том, что кто-то придёт. По неизвестным причинам был уверен в этом, но после, когда надежды не оправдались, так и не смог заставить себя отказаться от них.
- Какое мне дело? – осведомился Алекс, хватая фокусника за руку, и тут же отдёрнул пальцы. Боль была яркой, как и сами вспышки огня, она ударила в голову, будто алкоголь, и ненадолго отступила, чтобы вернуться с новой силой.
Фокусник, к его удивлению, ощутимо вздрогнул – и вместе с ним всколыхнулся холодный воздух, упруго ударив в лицо. Кто-то ойкнул позади, птицы испугано погасли, а Алекс, безумно улыбаясь, закрыл глаза. Его не испугал порыв ветра, необыкновенно сильный, пахнущий горячим деревом и курениями, которые так любила мать. Она жгла ароматические палочки до рези в глазах. У неё першило в горле, в лёгких хлюпало, в носу свербело, но она не отступалась, упрямая и искренне убеждённая в том, что поступает правильно. В сандаловые, коричные, жасминовые дни Алекс попросту сбегал из дома, не в силах терпеть, но сегодняшним вечером запах взволновал его. Он замер на самой грани узнавания, проклиная себя за недогадливость, и не заметил, как люди вокруг разошлись, и они с фокусником остались вдвоём.
- Всё в порядке, - негромко уверил его парнишка и, зачерпнув пригоршню снега, осторожно вложил Алексу в ладонь. Жжение ослабло. Момент был упущен. – Пойдём.
Они следовали друг за другом в полном молчании, попеременно то обгоняя, то отставая, останавливаясь и дожидаясь, как будто не в первый раз. Как будто успели привыкнуть друг к другу – или привыкли давным-давно, а теперь вспоминали. Без нетерпения, без раздражения, с пугающим и чужеродным спокойствием.
- Ты всех приманиваешь своей зажигалкой? – решился нарушить снежную тишину Алекс.
Из окна прямо над ними на улицу вырвались обрывки музыки, песни, которой старательно вторил звонкий женский голос, оттенённый мартини пополам с содовой и льдом.
- Нет, только птицами, - пожал плечами фокусник и улыбнулся ломано, немного неловко. – Куда мы?..
Алекс моргнул.
- Ко мне, - пробормотал он, подумав вдруг, что всё происходящее – странно, очень странно. Но правильно. Уж в этом он был уверен.
Они добрались до дома как раз вовремя, чтобы убежать от метели, которая, будто двигатель гоночного болида, набирала обороты. Вбежали под шиферный козырёк и нырнули в сумерки коридора. Алекс протопал вглубь комнаты, не снимая обуви, но отчего-то, когда он повернул выключатель, мокрых следов на полу не обнаружилось. Словно по волшебству, они исчезли. Или же никогда не существовали.
Фокусник замер у закрытой двери, стряхивая с волос и воротника подтаявшие снежные капли. Алекс нашарил в комоде полотенце и бросил ему, не глядя, не понимая, почему именно теперь, когда пустынная улица осталась позади, от самого вида фокусника саднило глубоко внутри. Как будто он проглотил одну из тех спичек, что так любил зажигать в детстве. Вот только она не потухла, продолжая неярко, но колко тлеть где-то под сердцем.
Волосы у парня были чёрными, как смола, блестящими в жёлтом свете, как разлитые чернила, и неожиданно радужными, как бензинная плёнка на лужах. На кухне, под низкой лампой на пружине сияние стало ещё более очевидным. Словно каждый волосок на его голове заканчивался крошечной блёсткой, очень яркой и беззвучно кричащей на непонятном Алексу языке.
- Что это? – спросил он, кивая фокуснику.
Тот недоумённо нахмурился. Алекс приоткрыл посудомоечную машину и вынул пузатую кружку снежно-белого света. Звук, с которым она соскользнула с металлической скобы сушилки, напомнил короткий звон меча, покидающего ножны. Алекс замер, вслушиваясь в ничтожный отголосок, который едва ли мог подсказать ему причину беспокойства, дымного, неясного.
- Что «это»? – осведомился парнишка.
- Как будто… - прошептал Алекс, но тут же замолчал. - А, забудь.
Он усмехнулся, усаживаясь в коричневое кресло напротив. Фокусник пожал плечами и отвернулся к окну – вырезанной в плотном снегопаде рамке. За спиной в чайнике с блестящими стальными боками закипала вода – слишком долго, чтобы помешать беседе. Но разговор не клеился. Обидно, но, кажется, им нечего было обсудить. Взгляд фокусника метнулся к плите, к газовому пламени лавандового цвета, но почти сразу скользнул в сторону, оставив после себя ощущение мучительной недосказанности, незавершённости. Как будто он собирался выдохнуть в сторону плиты яркую струю драконового пламени, но передумал. Алекс покачал головой, отгоняя причудливую мысль.
А после он просто сидел и смотрел, как парень цедит горячий шоколад – медленно, будто боясь, что и тепло, и сладость, и приятная сонливость, - всё это слишком быстро закончится.
- То есть вот так ты и проводишь Рождество? – поинтересовался фокусник, облизывая липкие губы. – Один, без подарков, без ёлки, без убойной вечеринки?
Алекс пожал плечами. Он никогда прежде не оставался дома на праздник – причаливал у знакомых – или сомнительных знакомых, таких как Барни. Выпивал. Смотрел, как крутятся на еловых лапах блестящие игрушки, похожие на диско-шары. И засыпал крепко, будто бездомный в самую холодную ночь в году.
- Обычно я веселюсь у друзей, - нарочито беззаботно сообщил он, но фокусник почувствовал фальшь в его словах.
- И что же произошло на этот раз? – хитро прищурившись, поинтересовался он.
- Друзья перевелись, - фыркнул Алекс. – Такое случается.
Они впервые посмотрели друг другу в глаза, не напряжённо, скорее, чуть равнодушно.
- Я, пожалуй, пойду, - поднялся парнишка и направился к раковине.
Решительно закатав рукава свободного свитера, он открыл кран слишком резко, так что струя воды, ударив в никелированное дно, окатила его ледяными брызгами.
- Вот чёрт! – воскликнул он, пытаясь справиться с вентилем, но Алекс, смеясь громче, чем следовало бы, поспешил ему на помощь и закрыл кран. От густого, как патока, непонимания, и душной, как его одиночество, скуки не осталось и следа.
Он окинул фокусника насмешливым, но не обидным взглядом. Тот смущённо сжал в пальцах перепачканную остатками шоколада кружку и улыбнулся в ответ.
- Техника меня не любит, - пробормотал он едва слышно.
- Разве ж это техника, - тихо отозвался Алекс и перевёл взгляд на его руки.
Ухмылка, всё ещё блуждавшая по его лицу, сменилась остро наточенным выражением неприязни.
- Постой-ка, - проговорил он громче, ощущая, как нарастает внутри необъяснимый гнев, такой, какого он не испытывал, пожалуй, ни разу. Он злился, конечно, как и любой другой человек, но никогда ещё это чувство не представлялось ему огромным чадящим костром, жирное пламя которого доставало едва ли не до небес. – Откуда это?
Он указал взглядом на причудливый узор на запястьях фокусника, такой характерный, въевшийся в кожу крупными и мелкими складками, морщинками, белыми и красноватыми жилками застарелого ожога.
- Кто это сделал? – метки уродливыми браслетами плотно охватывали оба запястья, повторяя друг друга, перекликаясь. – Ты ведь не сам?..
Фокусник покачал головой.
Он вдруг невольно задался вопросом, что бы произошло, возьмись Алекс пересчитать все шрамы на его теле – от запястий до кончиков пальцев на ногах. Самому Мерлину казалось, что для одного человека их слишком много. Пускай этот человек и прожил не одно столетие.
- Сядь, - пробормотал Алекс, в замешательстве потирая лоб. – Выпей ещё шоколаду, только, пожалуйста, не уходи.
Его мысли путались, самое главное, неуловимое, уходило на задний план, а перед глазами, даже закрытыми, маячили эти шрамы, столь уродливо яркие. От них горчило на языке, невыносимо сушило горло.
- Было больно? – спросил Алекс и тут же мысленно выругался.
И без того казалось очевидно, что ожоги эти принесли их обладателю невыносимые страдания. Они вгрызались в тонкую плоть, как разъярённые хорьки, терзали, рвали в клочья. Алексу показалось, что он чувствует запах горелой кожи, запах крови и горячего металла.
Мерлин улыбнулся. Он до сих пор помнил ту боль и собственную глупость. Кажется, только мысль об Артуре, которому он нужен был живым и цельным, позволяла ему оставаться в здравом уме. Все же остальное расплывалось чёрными кляксами. И что он забыл в этой мрачной, кровожадной, жестокой Испании, где ведьм и колдунов объявили первыми врагами всего человечества?
В первые годы после гибели короля Мерлин искал его каждый день, в каждом человеке, который попадался ему на пути, в каждом взгляде и в каждом лице. Ничего не мог с собой поделать, хотя и знал, что нелепым было бы надеяться на столь скорое его возвращение. Где только он ни встречал утро: в старом трактире, в глухом лесу, на вершине скалы, в глубоком ущелье. Сердце его, казалось, остановилось вместе с сердцем Арутра, и вновь ожить могло лишь с пробуждением короля. Охваченный идеей обнаружить хотя бы зацепку, тонкую ниточку, способную привести его к ответам, Мерлин бродил по холмистым землям, пожалуй, целую вечность, когда болезненная одержимость отпустила его. Некоторые раны никогда не заживают, ни одна рана не заживает бесследно. Да, теперь он склонялся именно к этой версии: в тот миг, когда чужая горячая кровь залила его руки, его разум, вероятно, дал трещину, которая уходила всё глубже и глубже в сознание, грозясь навеки лишить его способности различать миф и реальность, силу и слабость, добро и зло. Он превратился в собственную тень, пыльную и неприкаянную. И только однажды вынырнул из кошмарного, вязкого сна, вдохнул спасительный воздух. Когда убедил себя, что поиски вовсе не должны лишать его отдыха, пищи и нормального существования. И тогда одержимость ослабла. Он подчинил её себе. Стал всё реже и реже вглядываться в лица случайных прохожих, пугая, смущая и провоцируя слишком пристальными взглядами. И отверг губительную веру в Артура. Теперь он просто ждал.
Так он думал. Но, кажется, ошибся, если решился подвергнуть себя опасности в надежде, что она притупит тоску.
Скука ли, порыв заставили его пересечь пролив и вторгнуться на континент? Так или иначе, время охоты на ведьм началось, время безжалостное и беспощадное. Ловили всех без разбору – правых и виноватых. Наушничали, подстрекали, предавали. Пойманных варили в кипящем масле, заливали в глотку расплавленный свинец, купали в кипятке. Рубили головы, вешали, разрывали на части. Куда страшнее Утера с его кострами, с его жаждой мести. Инквизиторы не мстили, они предавались холодному расчёту. Планомерно допрашивали, прихватывали худощавое тело раскалёнными в печи клешнями, заковывая руки в белые от жара кандалы. Мерлин точно не мог сказать, кричал ли он, или магии, блёстками сверкавшей в его волосах, удавалось удерживать хрип. Она верно служила ему, эта сила, ничем, кроме бескрайней выдержки, себя не выдавала, билась в груди, конечно, просилась на волю, но маг не дался, сдерживая её порывы. И раз уж признания из него выбить не удалось, раз уж сам дьявол запечатал ему губы, то Мерлин был бы мёртв, вероятно, если бы одним прохладным утром в подвалах Инквизиции не произошёл взрыв, выбивший решётку из камня темницы. Заключённые, калеки и мученики, исчезли без следа. Среди них не оказалось ни одного действительного колдуна. Мерлин сам в этом убедился.
А теперь Алекс бесцеремонно разглядывал шрамы на его запястьях, такой бездумно заботливый, не осознающий, почему вид этих старых, давнишних ран вызывает в нём не отвращение, а желание прикоснуться. Ощутить их рельеф. И, может быть, остаточный жар огня.
- Спасибо, - неожиданно проговорил Мерлин, забираясь в кресло с ногами.
Он почти допил вторую чашку шоколада, не осилив совсем чуть-чуть.
- За что? – пожал плечами Алекс, наблюдая, как пряная капля прокладывает себе путь по костяному фарфору. Через мгновение она, вероятно, сорвётся вниз и станет одиноким брызгом на поверхности стола. И пусть. Алекс даже нетерпеливо сжал пальцами подлокотник, предчувствуя, что это стремительное падение избавит его от неясного напряжения.
- За шоколад, - улыбнулся фокусник. – За тепло. За вопрос.
Он уже не казался таким хрупким и замёрзшим. Он будто бы расправлял крылья, чтобы взлететь в снежные небеса огненной птицей. И при мысли об этом у Алекса засосало под ложечкой, как на американских горках. Он взмыл бы ввысь вместе с ним, не раздумывая. Вот только его никто не приглашал.
- Уже уходишь? – буднично поинтересовался он, прикрывая глаза. Лампа перед ним начала двоится.
- Не знаю, - пожал плечами Мерлин. – Это зависит от тебя.
Как, чёрт побери? едва ни спросил Алекс, но передумал. Он уже не знал, чего ожидать. Его знобило, наверное, в слякотном Лондоне он подхватил грипп, а теперь, сам того не подозревая, поджаривался на малом огне.
Ужасное чувство мучило его. Такое испытываешь, забывая нужное слово, а оно крутится, крутится, как заведённое, в голове, вот-вот готовое сорваться с языка, но… Ничего не происходит. Только оказываешься на шаг ближе к бреду.
- Эй, - тихо прошептали у него над ухом, и Алекс подскочил в кресле, понимая, что задремал.
Поза фокусника не изменилась, он просто накренился влево, упираясь коленом в сиденье. Они оказались так близко, что Алекс видел его, будто под увеличительным стеклом. В тёмной синеве глаз сверкали золотые крошки, которые притягивали, как магнитом. Хотелось дотянуться до них, зачерпнуть полную горсть и ощутить жар угольков из очень древнего, очень давнего костра, который до сих пор продолжал гореть. Парнишка моргнул – как в замедленной съёмке, - и волшебство ушло. Точнее, отступило на шаг назад, но не исчезло без следа. Осталось в чуть насмешливом изгибе его губ, который Алекс вдруг различил с будоражащей ясностью, которая удивительным образом граничила с осознанием собственной власти и собственной слабости. Когда-то он мог подчинить себе эти губы, смять их, прикусить, попробовать на вкус, наверное, сможет и теперь. Мысль рвалась к исполнению, но тело застыло, сопротивляясь и веля образумиться.
Так случается, рассеянно подумал Алекс в пылу сражения с собой, ты встречаешь человека, приводишь его домой, и, кажется, будто время бежит слишком быстро, события развиваются чересчур стремительно и в неподходящем направлении. Но как бы ты ни пытался, как бы ни старался, ощутить, поймать за хвост неправильность происходящего никак не выходит. Потому что её нет. Нет ни единого изъяна в этой кухне на двоих, в этой кружке с шоколадными разводами на стенках, в самом присутствии незнакомого человека. Потому что он уже не чужой, он уже родной, и не важно, когда он успел отвоевать себе место в его сердце.
Алекс хотел бы коснуться его острой скулы, впалой щеки, тонкой руки, но вместо этого откинулся в кресле и закрыл глаза, впервые, кажется, чувствуя, что больше никуда не нужно идти, никого искать. Не нужно терпеть посиделки у Барни ради того, чтобы ощутить людей рядом. Не нужно думать об этом. А можно просто сидеть бок о бок и ощущать надёжное, всеобъемлющее присутствие.
- Ты и вправду фокусник? – спросил он вдруг сонно. Возникла острая необходимость знать.
- Да, - раздался негромкий ответ. – Тебе так не кажется?
- Мне так не кажется, - улыбнулся Алекс, скрестив пальцы на удачу.
- Есть другие предложения?
- Я думаю, что ты не фокусник. Ты – волшебник, - задумчиво протянул Алекс, по крупицам собирая остатки шоколадного духа. Будет ли отныне Рождество для него пахнуть какао и молоком?
- Почему?
Вопрос прозвучал до странности резко, и вовсе не каждому удалось бы расслышать в нём намёк на надежду. Когда они так близко подобрались к тонкой режущей кромке, отступать было поздно. Сейчас, подумал Мерлин и вздохнул. Столько лет, столько лет прошло, и теперь уже почти жалко того предвкушения, которое испытываешь за миг до встречи, ожидаемой веками. И сразу же, без предупреждения обрушивается целый град вопросов, ответы-ключи к которым найти очень сложно. Станет ли всё по-прежнему? Возможно ли это? Нужно ли? В одном Мерлин был уверен: что бы ни произошло, их пути всегда будут следовать в одном направлении. Даже если каждый пойдёт своей дорогой.
Главное, ничего не испортить. Сказать нужное, подходящее, верное. Обнаружить себя, открыть себя заново – самому. Именно этого требовалось от Артура: вспомнить без всякой помощи со стороны. Довериться интуиции, шестому чувству, любому порыву…
- Мне откуда знать? – поёрзал Алекс, устраиваясь поудобнее. – В конце концов, это всего лишь предположение. А, может, из-за Рождества. В такие дни невольно ждёшь чуда.
Всего лишь предположение, сказал самому себе Мерлин, чтобы не позволить разочарованию одержать верх. Не время было сдаваться, пусть в груди и горело, как будто одна из искр пламени забралась под кожу и теперь мучила его неопределённостью. Кажется, миру не суждено ещё было впасть в ярость и забвение, ему выпала возможность провести несколько мирных лет в преддверии новой даты, то ли предсказанной, то ли придуманной…
Мир покачивался в колыбели, благоговейный и томный. Конгломерат людских судеб, страхов и радостей. И в этой мешанине душ одна сияла ярче прочих, готовая разгореться костром до небес, стоит только подбросить правильного хворосту.
Слушая спокойное дыхание Алекса, Мерлин несколько долгих, тягучих минут с лаской глядел на светлые, почти серебристые в свете заоконного фонаря пряди волос, прежде чем подняться из кресла. Этот парень, он слишком сильно напомнил ему Артура, чтобы не быть им. Не чертами лица, ведь Мерлин почти не помнил его, а чем-то неуловимым, даже во сне придававшим ему благородный вид короля Альбиона. И, конечно, улыбкой, незаметной на первый взгляд, спрятанной в уголках губ. Эти губы маг целовал не единожды, он знал, какими они будут, и каждый миг мог убедиться в том, что прав, склонившись над спящим и легко прикоснувшись… Или же нет. Пока – нет.
Возможно, незнакомец и был Артуром когда-то, но стать им вновь ему лишь предстояло. А это означало лишь одно – новый этап в ожидании.
- Сладких снов, Артур.

Окончание в комментариях

@темы: Фанфикшн, Merlin BBC

---

Merln 3x12

Благодаря Мерлину мой английский словарный запас активно пополняется=) Но такой шедевр мне уже давно не попадался=)) Главное, не использовать его теперь направо и налево, чтобы не "затёрлось"
Звучит ужасно поэтично, на мой взгляд. Кто ещё сможет сказать простое "сдохнуть" такими словами?=) только англичане... с фантазией порядок=)

Merlin: And if it was not for that fire we'd all be pushing up daisies.
push up daisies - отправиться на тот свет, сыграть в ящик, отдать концы

Ну, а это так, на закуску. Просто интересные фразы, о существовании которых я подозревала, но не знала точных формулировок=)

Gaus: We have a traitor in our midst.
in our midst - среди нас

Arthur: They never stood a chance.
stand a chance - иметь шанс

P.S. А вообще, на основе почти любого сериала можно написать хорошую лингвистическую работу. А по некоторым (например, по Queer as Folk) проследить трудности перевода каламбуров или аллитераций. Этот сериал просто кладезь таковых!

@темы: There's nowt so queer as folk, Лингвистические заморочки, Мысли вслух, Делюсь впечатлениями, Merlin BBC

---

2 года, 11 месяцев и 5 дней

UPD: Добавлены иллюстрации by  NataliM, которая, между прочим, заняла первое место на фесте с коллажем "Forever"!! Спасибо, Наташ, за чудный арт к фику!

Название: 2 года, 11 месяцев и 5 дней*
Автор: Reno (aka Reno89)
Пейринг: B/J
Рейтинг: NC-17
Размер: 10 645 слов
Жанр: drama, angst
Предупреждение: авторское видение, отсутствие обоснований, ООС
Дисклеймер: всё, что мне не принадлежит, мне не принадлежит
Комментарий: альтернативное развитие сюжета после серии 3х04, Джастин приносит Брайану браслет, но события принимают совершенно иной оборот.

*

**По мнению учёных, данный момент в отношениях пары знаменует достижение максимального счастья. К этому времени партнёры окончательно примиряются с раздражающими привычками своих половинок и ощущают абсолютное удовлетворение от близости.

2 года, 11 месяцев и 5 дней

2 года, 11 месяцев и 5 дней

Oh, kiss me
Lick your cigarette, then kiss me
Kiss me where your eye won't meet me
Meet me where your mind won't kiss me
Franz Ferdinand “No you girls”

There’s no more good guys…
Skindive

Джастин открывает старым латунным ключом деревянную дверь – тот с трудом проворачивается в скважине – и прокрадывается в тесный, зажатый в объятиях двух встроенных стенных шкафов коридорчик. Цепляет ногу за ногу, стаскивая кроссовки, скидывает безрукавку, стягивает через голову жаркую, до сих пор жаркую от пота и возбуждения водолазку с высоким душным горлом и в одних штанах на ощупь направляется к кровати.
Со штанами он расстаётся где-то на полпути. Расстаётся почти что без сожаления и ныряет под тонкое одеяло, стараясь не потревожить спящего Итана, закутанного в мягкую тьму их каморки под крышей, и до боли, до паники удушья задерживает дыхание, пытаясь успокоить сердце, которое заходится в неистовом стуке. Он лежит очень тихо, хотя в нём кипит невероятная энергия, которая в любой миг может заставить его вскочить на ноги, закричать, что есть силы, от самого ощущения жизни, которое вместе с кровью бежит по венам. И он едва сдерживается, каждая мышца в его теле звенит и требует немедленного движения, и даже бег – долгий бег от угла кирпично-красного здания до угла здания из светло-серого камня с остроконечной крышей – не в силах совладать с переполняющими его силами. Он знает, что может сейчас свернуть горы, поднять на плечах весь этот мир, нарисовать пару тысяч шедевров, выкурить пачку сигарет за раз, признаться в любви первому встречному, наделать кучу глупостей, тут же всё исправить и… ощутить себя кем-то большим, чем он на самом деле есть.
Но сейчас ночь, завтра – обычный осенний день, и никому в Питтсбурге не нужен самозваный супермен. Городу нужен какой-то другой герой, не Джастин Тейлор, художник, который так запутался в своей жизни, что до спасения других ему едва ли есть дело.

Он не знает, кто начинает, кто виноват, кто провоцирует и кто дразнит. Возможно, всё было предопределено задолго до его прихода в лофт, но он отчётливо помнит момент, когда его пальцы ещё лежат на запястье Брайана, и он смотрит на Брайана, взгляд которого направлен вниз, на вновь обретённый браслет, и дальше -... Кто-то из них не выдерживает первым, но Джастин всё же допускает мысль, что не выдерживают оба.
Джастин отрывисто дышит в рот Брайану, кусает его за нижнюю губу и ласково проводит языком по верхней. Ни один из них не издаёт ни звука, и Тейлор знает, почему – дыхание перехватывает, сводит руки, колет ладони и ступни, напряжение скапливается в пояснице и в притиснутом к жесткому дверному косяку затылке. Им _физически_ больно целовать друг друга вот так, голодно, жадно, совсем по-животному бездумно и безумно. Говорить больше не о чём, остаётся лишь следить за тем, чтобы языки не завязались узлом.
Джастин ощупывает каждый миллиметр – пересчитывает кончиком языка зубы, с силой проводит по короткой, натянутой, словно нитка, уздечке, тщательно собирает крохи вкуса, о котором он будто бы успел позабыть.
Да, этот вкус.
И продолжает своё путешествие, с трудом отбиваясь от Брайана.
Потому что тот ненасытен. В нём сейчас нет ни капли терпения, он не намерен заниматься исследованиями, он больше не первопроходец, он завоеватель.
Джастин вспоминает конкистадоров, вспоминает гиксов, вспоминает татаро-монгольское Иго. Он вспоминает народы, которые были вынуждены выплачивать дань иноземным захватчикам. Вспоминает, как ацтеки несли своё золото в казну заморских государств.
Вот то, чем они занимаются: целуются прямо на лестничной площадке, перед зарешёченным лифтом, а Джастин думает о древних цивилизациях, последние представители которых сгнили в земле и песке уже множество сотен лет назад.
Они целуются впервые за долгое время, которое тянется, будто резиновое, но не обрывается, а становится мягким, как пластилин, мнётся и укладывается слоями. Каждый миг – словно густой сироп, оставляет липкие вязкие капли, в которых Джастин барахтается и тонет. Руки его, скрещенные в запястьях, прижаты к тому самому месту, в котором проходит стык стены и двери, когда та закрыта, и ощущение такое, будто лежишь связанным на железнодорожных путях и вдруг слышишь отдалённый звук, означающий лишь одно: поезд подходит к станции. Его неумолимый бег ничем не остановить, никакие стрелки не помешают ему прийти вовремя, минута в минуту, подмяв под себя хрупкое тело.
Свободной рукой Брайан медленно гладит его по шее, будто не может решить, придушить ли в наказание за всё эти недели отсутствия, за Итана, или приласкать, пощекотать под подбородком, словно кота. Он ползёт вниз, исподлобья глядя на Джастина, трётся лицом об его грудь, рёбра, живот, и кажется, будто пункт его назначения – весьма определённый, Джастин не останавливает его, несмотря ни на что не останавливает, потому что не знает, сможет ли, а унижать себя жалкой попыткой не желает. Он закрывает глаза, пока руки Брайана гладят его ягодицы, цепляясь пальцами за шлевки на поясе, гладят ниже, так что Джастин невольно переступает ногами в надежде на продолжение, но Брайан будто бы не замечает. Вместо того чтобы, добравшись до ширинки, высвободить металлический язычок и поступить так, как он всегда поступал, он резко подхватывает Джастина под колени и тянет на себя, так что тот едва не валится спиной в пустоту, отчаянно цепляясь за Брайана, за лямки его белой майки, ткань которой трещит и тянется, грозясь вот-вот разорваться.
Они балансируют, с трудом удерживая равновесие, почти падают друг на друга, сосредоточенные и собранные, как джамперы в затяжном прыжке с парашютом, и при этом удивительно неуклюжие, как танцоры, которым ноги мешают, когда Джастин, наконец, понимает, к чему всё идёт. И, признаться, мысль об этом заводит его даже сильнее, чем мысль о самом лучшем в мире минете.
Брайан поднимает его, как в тот далёкий день, когда в Вавилоне Джастин завоевал его – впервые. Он будто вновь оказывается на пьедестале, в перекрестье лучей, в перекрестье взглядов, в кольце свободного пространства, которое принадлежит лишь им двоим.
- Что ты забыл здесь? – приглушённо шепчет Брайан в изгиб его шеи, делая шаг через порог в лофт.
Он не спрашивает, чего хочет Джастин и хочет ли он продолжения. Он знает и так, ему не нужны словесные подтверждения. Он чувствует жар прижавшегося к нему тела, ему достаточно информации, он оперирует простыми сигналами. Они всегда были на одной волне возбуждения.
- Я просто принёс тебе браслет, - выдыхает Джастин, глядя на Брайана сверху вниз, стискивая ногами его бёдра, ощущая тепло его ладоней, с трудом пробивающееся сквозь толстую, собранную гармошкой джинсу под коленями. – Я не строил никаких далекоидущих планов.
Он не оправдывается, он просто сообщает, но Брайан лишь усмехается в ответ на его слова.
- И ты мне это говоришь, - хрипло бормочет он, удобнее перехватывая руки, - когда я собираюсь трахнуть тебя так, что ты забудешь дышать.
- Неужели? – голубые глаза стремительно темнеют, зрачки расширяются, приоткрытые, блестящие от слюны губы манят.
Всё в лучших традициях.
Они снова целуются, едва не падая, когда Брайан сбивается с шага; во избежание последствий поцелуи решено отложить до постели, но ни один из них не спешит держать обещание, и они будто плывут под водой, настолько плавными становятся их движения, настолько же отчаянно им не хватает воздуха.
У Джастина кружится голова, некстати всплывает в памяти вечер разоблачения, вечер красной толстовки, сорванной едва ли не вместе с кожей, предательский вечер, когда Брайан его раскусил, а после его жёстких поцелуев Джастин чувствовал себя так, будто был вдребезги пьян, или переживал ужасающее похмелье. Перед глазами всё плыло, в паху жгло от любого, даже мимолётного прикосновения, внутри всё горело от вины и обиды.
Сейчас он будто вновь пьян, но иначе. Он пьян так, как бывают пьяны девственники, желающие как бы случайно перепихнуться, а после очнуться без памяти, без осознания, без обязательств. Он пьян от желания, и он хочет секса.
Ему нравится, что Брайан ходит по лофту босиком.
Джастин нетерпеливо стягивает с него узкие джинсы с расстёгнутой пуговицей, он тянет вверх его майку, но Брайан с лёгкостью валит его на кровать, вжимая в простыни, он освобождает его от одежды, нещадно растягивая водолазку, так что Джастин даже подумывает о том, чтобы выбросить её – тупая, бесцельная мысль на фоне действа. Брайан раздевает его. _Эта_ мысль заслуживает внимания. Джастин наблюдает за ним, медленно и редко моргая, чтобы не упустить ни мгновения. У Брайана растрёпаны волосы. Брайан невыносимо красив.
Брайан вылизывает его с головы до ног, не пропуская ни дюйма. Единицы измерения в этом случае играют особую, знаковую, почти символическую роль.
Язык Брайана измеряет его. Горло Брайана измеряет его. Джастин – как разложенный на постели анатомический атлас, а Брайан всё ещё в майке. Он словно не хочет её снимать, он будто мечтает удержать преимущество, но Джастин другого мнения. Предельно просто, оказывается, ощутить вес Брайана на себе, всего лишь попытавшись избавить его от шершавого хлопка, царапающего возбуждённую кожу, волоски на которой стоят дыбом.
Они будут трахаться лицом к лицу. Джастин в этом более чем уверен. Сама идея витает в воздухе, и они не упустят возможности полюбоваться искажёнными оргазмом лицами друг друга. Как наказание, как индульгенция, как взнос за прощение – зависит от точки зрения. Когда кончаешь, поистине выпускаешь на волю всё то, что прежде держал внутри, и в каждой напряжённой чёрточке читаются твои сокровенные тайны, твои мотивы и твои оправдания.
Как хорошо, что длится это считанные мгновения. Никому не нравится выдавать себя с головой.
Лицом к лицу. Открытые для удара. Беззащитные. Доверчивые. Как моллюски, лишённые панциря. Вот как это будет. Мягкие, как талый воск. Вот как это будет.
Каждый из них знает, на что идёт.
- Сожми покрепче, - слышит Джастин, когда они закручиваются в клубок плоти, - меня внутри.
И от этих слов он тут же делается твёрже, чем камень.
Брайан не просит надеть презерватив на его член, он превосходно справляется с этим сам, к тому же, у Джастина такое лицо, что просить его о чём-то бесполезно.
Впервые за весь этот вечер Джастин глухо стонет, принимая в себя на всю длину, и, чёрт побери, он чувствует боль проникновения, но он рад этой боли. Это Брайан-боль.
Это Брайан в нём, пугающе горячий и большой. Поначалу Джастину кажется, будто ему в задницу сунули ручку от швабры, но постепенно он расслабляется, расслабляется, расслабляется.
Теперь они ближе, чем можно себе представить. Они так близко, что могут срастись в единый живой организм, если проведут в таком положении сотню-другую лет. Но Брайан начинает двигаться, и они вновь и вновь теряют и обретают контакт.
В голове нет ни единой мысли, в голове планомерно включается и выключается яркая лампочка, из-за ослепляющего света которой перед глазами плавают тёмные пятна, заслоняющие мир.
Джастин слышит, как глубоко в груди, в горле Брайана зарождается его собственный первый стон. Его голосовые связки вибрируют, он сжимает зубы, удерживая звук вместе с дыханием, но тот всё же прорывается наружу, больше похожий на хрип.
Он хватается пальцами за край матраца, за подушки – за всё, что сумеет его удержать, но те слишком ненадёжны, и он упирает ладонь по левую сторону от белокурой головы с прилипшей ко лбу чёлкой. Он смотрит Джастину прямо в глаза, пока тот сцепляет ноги за его спиной. Он выдыхает так, что лёгкий ветерок шевелит волосы Джастина. И он ни на минуту не останавливается.
Головка его члена, облачённая в тонкую резинку, трётся о совершенно определённую точку внутри Джастина, и когда они приближаются к той черте, за которой всё заканчивается, то хватаются друг за друга, оставляя россыпи мелких, как монетка в один цент, синяков. Им нужно просто держаться друг за друга, чтобы кончить. Они же вцепляются в плечи друг друга мёртвой хваткой, мотая головами и жмурясь до взрывов цвета и света.
Кто-то из них изливается первым. Джастин чувствует, знает об этом, но не может понять, почему. Слишком много ощущений обрушивается на него одновременно, так что на миг он забывает о том, где он и с кем он. С Итаном такое происходит часто.
О, чёрт, Итан.
Нет, к черту. Только не сейчас.
Не когда он летит в бесконечность. Не когда Брайан летит вместе с ним.
Джастин лежит, будто в забытьи, не шевелясь и едва дыша, и член Брайана, мягкий, но горячий, всё ещё в его заднице. Они переживают момент самой потрясающей и ужасающей близости, которая в корне отличается от близости проникновения. Они делят свои тела между собой поровну, по-честному, никто из них больше не доминирует, никто не подчиняется. Брайан обнимает его со спины и целует выступающий под кожей позвонок – или же просто касается его губами. Джастин знает, что ему хочется курить. Брайан всегда курит после секса, только вот почему-то не в этот раз. В этот раз они просто лежат, грозясь задремать вот так, словно в «старые времена», но этому не бывать.
Блуждая взглядом среди балок и перекрытий лофта, Джастин вдруг вспоминает, что с первого же момента их сегодняшней встречи глаза Брайана говорили: я бы тебя трахнул. Джастин не знает, что Брайан прочитал в его собственном взгляде, но, очевидно, утвердительный ответ на призыв: трахни.
Он тянется рукою назад, к паху Брайана, вынуждая снять его, Джастина, с крючка, и, вопреки неприятному ощущению растянутой задницы, спускает ноги на пол, чувствуя прохладные плиты босыми ступнями. Он пока не может понять, хочет ли спать в этой постели до самого утра или хочет уйти. Но он отчего-то знает, что _нужно_ уйти.
Джастин отправляется в душ, не спрашивая разрешения.
Брайан всё-таки тянется к сигаретам. Первая затяжка очень глубокая, его лёгкие губкой впитывают никотин, наружу вырывается лишь жалкая серая в тусклом свете струйка дыма.
Брайан не спрашивает, когда они увидятся снова. Не спрашивает, увидятся ли они вообще. Он не спрашивает, останется ли Джастин когда-нибудь. Он не просит его остаться. И, покидая лофт уже ночью, Джастин не чувствует ничего, кроме отголосков недавнего удовольствия. Он не чувствует ни тоски, ни вины. Он чувствует себя свободным и насыщенным, как самый густой цвет на палитре. Он чувствует себя лиловым цветом. Ультрамариновым цветом. Цветом свежей зелени. Цветом морской волны. Всеми цветами радуги.
Он спускается, как и пришёл, не лифтом, а по ступеням. Нет ни следа его присутствия в лофте, разве что браслет всё ещё плотно обхватывает запястье Брайана. Джастин слишком сильно затянул тонкий кожаный шнурок. Брайан тщетно пытается его развязать, но с подстриженными почти под корень ногтями ему так и не удаётся. Поэтому, недолго думая, он нашаривает в ящике с ложками и вилками простой перочинный нож, подцепляет остро наточенным лезвием чёрную жилку и без сожаления разрезает надвое. Восстановлению не подлежит.
Сожаления не заслуживает.

На самом деле Брайан почти уверен, что Джастин больше не вернётся. Час он валяется в постели, тщетно пытаясь заснуть, а после тихо и медленно курит у приоткрытого окна, выдыхая дым в сквозящую щель, в которую просачивается ночной город, и до странности легко мирится с этой мыслью. Слишком холодный воздух улицы и слишком горячий – сигареты - смешиваются и зажимают в тиски лёгкие. Облокотившись о низкий подоконник, Брайан надрывно кашляет, как не кашлял никогда в жизни, в уголках глаз даже выступают слёзы, но он улыбается через силу и покусывает мягкий фильтр. Губы опаляет никотиновая дымка. Окурок летит в темноту и пустоту. К лучшему.

Джастин готов к тому, что будет чувствовать себя скверно после, но не чувствует. Он пытается себя пристыдить. Он говорит себе, что это измена, предательство, жульничество, но результата нет. С Брайаном ничто не может быть изменой. Брайан трахает добрую половину Питтсбурга. К любви это отношения не имеет. По крайней мере, Джастин убеждает себя в этом и пока что превосходно справляется. Его тянет назад, как магнитом.
И он закрывает глаза.
Он чувствует, что – удивительно - ему дышится легче после вчерашнего.
Он забегает утром, ещё до занятий, не слишком надеясь застать Брайана, но тот, как ни странно, всё ещё дома, хотя, пожалуй, должен быть в тренажёрном зале. У них быстрый, немного торопливый секс, как будто они боятся, что не успеют, как будто чувствуют, что время бежит слишком резво. Секс с привкусом кофе, сигарет и круглых крошечных зефирин, которые разбросаны по всему столу. Легко взять такую, сжать между пальцами, чувствуя её податливую упругость, разломить тонкую сахарную корочку и добраться до нежной мякоти.
Джастин успевает сунуть одну за щёку, прежде чем Брайан закидывает его ноги себе на плечи. По правде говоря, он набил бы полный рот этой сладости, с трудом двигая челюстями, отдирая от зубов вязкую массу. Он навеки лишил бы себя возможности говорить и раскрывать тайны, о которых миру незачем знать.
Когда кожа трётся о кожу, раздаётся шорох босых ступней по песку, словно прогуливаешься по тонкой кромке, разделяющей сушу и океан, а ленивая отороченная пеной волна несмело щекочет пальцы ног.
Тонко звенят долговязые бокалы, коротко и резко – металлические перечницы и солонки. В банках с кукурузными хлопьями начинается землетрясение в четыре балла по шкале Рихтера, приводящее к смещению хрустящих слоев, смешению классических хлопьев с шоколадными, будто в самом начале колонизации африканских племенных государств, когда первых рабов с чёрного континента доставили в начинающую свой век Америку.
По гладкой поверхности никелированной стойки проходят едва заметные волны.
Никто из них не говорит «давай» и «ещё» или «вот так», или «Jesus fucking Christ!», они проводят половину четверти часа в подозрительно полном молчании, глядя глаза в глаза, конвульсивно содрогаясь при каждом движении и кусая губы едва ли не до крови.
Когда Джастин кончает, он слышит, как далеко внизу, за окном, приседая на амортизаторах, с турбонаддувным рёвом проносится автомобиль, едва не сбивая мусорные баки на углу улицы. Он несётся так, будто от этого резкого, рваного и нерегулярного движения зависит вся его жизнь. Как странно, но Джастин склонен с ним согласиться.
Поморщившись, он опускает ноги, чувствуя, как тянутся жилы и мышцы. Это ощущение из ряда тех, о которых хочется помнить ещё долгое время.
Его блуждающий взгляд неожиданно сталкивается с неумолимой реальностью циферблата часов. До начала урока остаётся двенадцать минут, но Джастин не хочет казаться занудой в глазах Брайана, вот почему он лениво потягивается, гладит и ласкает себя рукой, а Брайан стоит и смотрит, раскуривая косяк. Очевидно, на работу он сегодня не собирается.
- Тебе не пора? – спрашивает он неожиданно, пускай на лице его разлито выражение смазанного спокойствия, которое возникает только в одном случае – когда сладковатый дымок пробирается внутрь, пропитывая кровь, прикрывает насильно глаза, расслабляет мышцы рук и ног, превращая иного неопытного курильщика в марионетку.
Поэтому «тебе не пора» звучит, словно из пучины морской, оно звучит так: «т-е-е-бе н-е-е по-о-ра?». Очень расслабленно.
- Чего? – недоверчиво смотрит на Брайана Джастин.
- Разве не сегодня тебя ждут на уроке по современному искусству? – пожимает плечами Брайан.
- Откуда тебе знать? – с неожиданным вызовом в голосе говорит Джастин: ему не нужна нянька, он здесь по собственному желанию, и Брайану следовало бы радоваться, не задавая лишних вопросов.
- Я плачу за твоё обучение, - напоминает Брайан, приподнимая бровь. – Кое-что знаю.
Он кажется пьяным, но Джастин знает, это всё травка. Он чувствует её вкус на языке. Он сам хочет вдохнуть горячий и едкий дым, но не решается попросить. Весь запал дерзости в нём вдруг выгорает, и он просто натягивает штаны.
- До скорого, - непосредственно заявляет он, направляясь к двери. Остаётся надеяться, что за опоздание ему не влетит.

На третий день Джастин снова приходит, но они не трахаются.
Как-то сразу Брайан понимает: сегодня ничего не будет. На нём – дорогущие мокасины из кожи тонкой выделки. На Джастине – кроссовки Найк, его любимые.
Джастин забывает снять обувь, когда с ногами забирается на белоснежный диван. Брайан никак это не комментирует. Он просто гладит взглядом белокурые пряди, пока Джастин сидит, покачиваясь из стороны в сторону, будто маятник. Они бездумно молчат.
- Что мы делаем? – наконец, решается на вопрос Джастин, и воздух искрится от опасно близкой истерики.
Брайан вздыхает: он предполагал, что нечто подобное всё же нагрянет рано или поздно, вот только подготовиться не успел. Поэтому в дело идёт всё, что оказывается под рукой.
- Трахаемся, - проговаривает он вслух очевидное.
Джастин кивает. Затем ещё раз. Его взгляд устремлён в пространство, его руки подрагивают, а отросшие волосы скрывают лицо. Чтобы разглядеть его, Брайану приходится сесть рядом и, осторожно подцепив пальцами подбородок, заменить профиль анфас.
Паника.
В пересохших губах, в широко раскрытых глазах, во вздёрнутом носе-картофелине, в молочно-белой коже.
Страх.
- Просто секс, - спокойно и убедительно говорит Брайан. – Пока ты сам веришь в это.
Разговор теряет опору в виде мёртвой точки.
- Тогда чем он, по-твоему, отличается от прежнего положения дел? – спрашивает Джастин, ковыряя пальцем шикарную обивку на подлокотнике. Брайан никак это не комментирует. Голос у Джастина пугающе высокий, вспарывающий реальность, как большущий рыхлый пирог с вишней.
- Ну, ты больше не живёшь здесь, - пытается шутить Брайан, но шутка не удаётся.
Джастин бросает на него взгляд, полный досады и отчаяния, кренится на бок, подтягивает колени к груди и самым неожиданным образом устраивает голову у Брайана на коленях. Он хватается за Брайана, как утопающий за разбросанную по тонкой плёнке воды солому, едва не обдирая ладони о жесткие джинсовые швы. Отчего-то он искренне верит, что Брайан поможет ему выбраться.
- Чёрт, я влип, - бормочет Джастин, запуская пальцы в волосы и с силой дёргая за них. – Брайан, я влип. В моей жизни – полный беспорядок.
В моей тоже, хочется сказать Кинни, но он молчит. Он думает о том, что слишком многое позволяет этому мальчишке.
- Убедился теперь? – некоторое время спустя спрашивает Брайан.
Вопрос уходит в пустоту, Джастин молчит. Он не хочет отвечать, или хочет провести здесь всю свою жизнь до конца и без остатка, и не может, просто не может дать Брайану повода выставить его вон.
- В чём это? - наконец, с некоторым подозрением спрашивает он.
- Нет смысла верить в любовь, - безжалостно констатирует Брайан: он уже прежде говорил об этом, только другими словами. Он говорил, что не верит в любовь, что верит в другое. – Если есть секс.
И тут же получает локтём под рёбра – то ли случайно, то ли нет.
- Пошёл ты к чёрту, Брайан! – кричит на него Джастин. Становится даже смешно.
Посылай меня подальше, думает он. Так, чтобы тебе никогда не вздумалось идти за мной вслед.
Джастин выбегает из лофта так стремительно, что, если бы всё-таки снял обувь, сейчас перепрыгивал через ступени в одних носках. Брайан всё-таки позволяет себе кривую улыбку. Он не берётся предсказать, вернётся ли Джастин, или сегодня – тот самый день, когда ослеплённые прозревают.

Майкл смотрит на Брайана, а Брайан смотрит в окно. Вот так всегда. Если Майкл с Брайаном, он смотрит на него. А Брайан смотрит в окно. Ему в глаза бьёт солнце, но он не жмурится, и сразу видно, что радужка у него не орехового, а, скорее, зелёного, будто крыжовник, цвета. Не цвета молодой или свежескошенной травы, а цвета леса в середине сентября. Цвета листвы за миг до того, как её срывает ветер. Таким Майкл видит Брайана большую часть того времени, что они проводят вместе, залечивают свежие раны, не вспоминают о старых. Если приглядеться, то можно заметить след того самого фингала, которым обзавёлся Майкл в один из прекрасных дней позднего лета или ранней осени – не без участия лучшего друга.
А если не приглядываться, ничего и не заметишь.
С тяжестью на сердце Майкл исподволь привыкает видеть Брайана в одиночестве, а не с этим вечно ошивающимся поблизости блондином. С некоторым трепетом он прижимается к его боку, когда Брайан дружеским жестом обнимает его за плечи. С некоторой грустью Майк гладит чёрную кожу брайановской куртки, когда на неё падают холодные дождевые капли, перемешанные с первым в этом году снегом. Слякоть. Они поддерживают друг друга, чтобы не поскользнуться, делятся последней жвачкой, согревают губы друг друга редкими поцелуями и подолгу смотрят на объятые пушистым сиянием фонари, которые зажигаются на улицах с приходом вечера.
Словно заядлый эгоист, который страшно стыдится своей природы, открещиваясь от неё всеми способами, Майкл в тайне радуется тому, что Брайан теперь в куда большей степени принадлежит ему, нежели прежде, при Джастине. Приходит время быть другом, утешающим без намёка на жалость, похлопывающем по спине и плечу без намёка на нежность. Приходит время быть рядом, и в своём уродливом детском эгоцентризме, наивном и невинном, Майкл загадывает желание: пусть это длится так долго, как только возможно. Он счастлив чувствовать немую благодарность, которая в случае Брайана никогда не обретёт вербального выражения, но Майки знает – она здесь, рядом, в этих пальцах, которые сжимают его ладонь, в этих взглядах, в этих необдуманных, глупых, рискованных поступках.
Но вдруг что-то меняется. Брайан больше не смотрит на него, когда они сидят друг против друга в полутёмной закусочной, как в камере обскура, как в картонной коробке с аккуратно прорезанным квадратом окна. В такие сажают некому ненужных котят и прикрепляют табличку, скажем, два доллара. Кто-то их берёт, кто-то нет. Кто-то добросовестно бросает две долларовые бумажки, кто-то не утруждает себя оплатой. Улицу заливает ослепительно яркий солнечный свет, непривычный для осени, но в коробе владений Дебби темно, никому в голову не приходит включать лампы в столь ранний час. Брайан не смотрит на Майкла. Брайан смотрит _мимо_. Он едва улыбается собственным мыслям и рассеянно подцепляет вилкой вялые листья салата.
- Ты выглядишь подозрительно довольным собой, - между делом замечает Майкл, допивая воду. Ему, определённо, нужно ещё, а Джастин куда-то запропастился. – С чего бы?
Брайан молча отправляет в рот пару кусочков острой колбаски, распятых на вилке.
Майкл нетерпеливо стучит металлической ручкой ложки по стеклянному краю бокала, не обращая внимания на недовольный взгляд Дебби, которой вовсе не нужен ещё один случай порчи имущества закусочной. И так каждый день кто-нибудь что-нибудь да разбивает.
- Где этот мальчишка, - раздражённо бормочет Майкл, оглядываясь и едва не смахивая со стола тарелку с вафлями.
Брайан наблюдает за ним со снисходительностью взрослого человека, которому нужно возиться с младенцем, плюющимся овощным пюре.
- Ты как ребёнок, - говорит он, мгновенно приковывая внимание Майкла.
- Мм?
- Ты как ребёнок, - повторяет Брайан, но в этот момент появляется Джастин и бесшумно ставит на стол перед ними новый стакан с водой.
- Сколько можно ждать! – усиленно «пылит» Майкл. Как старый ровер по бездорожью.
- Извини, - пожимает плечами Джастин. На Брайана он даже не смотрит. Они друг для друга – никто, мысленно проговаривает Майкл. Просто бывшие. Становится легче, но воздух сегодня какой-то другой. Будто что изменилось, повернулось, поддалось. Будто стало свежее. Будто после угнетающей духоты, наконец, пролился дождь.
- Ты как ребёнок, - возвращается к начатому разговору Брайан, едва лишь Джастин уходит.
- Чего? – хмурится Майкл, чувствуя перемены каждым позвонком от шеи до копчика.
- Ты как ребёнок, - в четвёртый раз повторяет Брайан, но совершенно спокойно, без раздражения, словно поставил себе задачей во что бы то ни стало донести эту мысль до друга.
- Это ещё почему? – ерзает Майкл на широком мягком сиденье.
- Ведёшь себя так, - объясняет Брайан. – Отстань уже, наконец, от него.
Майкл сглатывает и тянется за водой – в горле неожиданно пересыхает.
- То, как ты хмуришь бровки, надуваешь губки, стучишь кулачками по столу, - уже насмешливо, с издёвкой продолжает Брайан, - так дети делают. Гас так делает, когда не получает того, чего хочет.
- Я так не делаю, - ворчит Майкл, тем самым лишь подтверждая факт. - И вообще, мы с Джастином давным-давно помирились, но только для бизнеса. Для комикса.
Брайан в сомнении пожимает плечами.
- То есть в другое время ты просто берёшь реванш, - бормочет он едва различимо. – Похвально, Майки.
Тот некоторое время смотрит в тарелку, будто бы удивляясь тому, что заказал именно этот десерт, а не блинчики с соусом из ежевики или ещё какую-нибудь дрянь, от которой в желудке становится тяжело, а в заднице – слишком сладко.
Он поднимает голову и видит лицо абсолютно счастливого Брайана Кинни, но тут же зажмуривается и трясёт головой. Потому что такое невозможно, это – из ряда фантастики, ведь даже будучи абсолютно счастливым, Брайан Кинни никогда не демонстрирует этого на людях. Кто знает, чем он там занимается за закрытой дверью лофта, прыгает до потолка или скачет на кровати. Никто никогда не увидит. Это миф, легенда, выдумка.
Миф обязан оставаться мифом. А не вторгаться в реальность вот так, бесцеремонно и без предупреждения.
Джастин протирает тарелки. Одна из них – с отколотым краем. Пить и есть из треснутой посуды – к размолвке, поэтому во избежание последствий он отправляет её в мешок с мусором. Он не хочет, чтобы люди расставались из-за какой-то тарелки. Он не хочет, чтобы люди вообще расставались.
- Скажи мне, что это не правда, - почти стонет в голос Майкл, кусая кончик собственного языка, чтобы проснуться, если всё вокруг действительно сон.
Брайан смотрит на него с весёлым недоумением. Ничего не происходит, Майкл не просыпается. Джастин за стойкой протирает кофейные кружки, украдкой отпивая сливок из фарфорового кувшинчика. Майкл досадует, что Дебби не видит этого безобразия, иначе бы он насладился сладостным зрелищем подзатыльника, прилетевшего Солнышку за нарушение санитарных правил в закусочной.
- Ты трахаешь его? – осторожно спрашивает он, хотя никто из двоих – ни Брайан, ни Джастин – не подает ни единого повода для подобных вопросов, поэтому звучит крайне глупо.
Джастин протирает салатную чашку. Она большая, и, глядя сквозь её влажное, всё в капельках стекло, можно увидеть мир в ином свете, искажённым и смехотворным, как в кривом зеркале.
Майкл почти готов к тому, что Брайан рассмеётся ему в лицо и назовёт полным придурком. Пусть называет хоть всю оставшуюся жизнь, только ответит на вопрос!
Но Брайан ничего не говорит – ни в защиту, ни в нападение. Он просто сидит напротив и смотрит – уже на Майкла, а не в окно – светлыми-светлыми честными глазами, в которых всё читается без слов. Такими же глазами он смотрел на Майкла дома, когда уединился с Джастином в старой комнате лучшего друга.
Майкл медленно выдыхает.
- Ты трахаешь его! – восклицает он, несильно толкая Брайана в грудь, благо посетителей в этот час не так уж и много, и никто не обращает внимания на выяснение отношений. Либерти авеню и не такое повидала за время своего существования.
- Ты трахаешь его, - проговаривает Майкл чуть тише – Джастин за стойкой делает вид, что не слышит, но это не значит, что можно орать на весь Питтсбург. – Поверить не могу.
Он шипит, будто проколотая осколками стекла покрышка.
Брайан даже не пытается выглядеть виноватым.
- Поверить не могу! – снова срывается на крик Майкл, и Брайану кажется, что тот сейчас даст ему оплеуху. Но Майки просто скатывается обратно к свистящему шёпоту, как будто в момент из него весь выпускают воздух. - Дела с твоими моральными принципами обстоят ещё хуже, чем я думал.
Выдерживает драматичную паузу.
- Их нет!
Брайан утомлённо качает головой.
- Ты совершенно невозможный, - заявляет Майкл, хотя Брайан ожидает услышать «невероятный» и признать: да, я такой. Но Майкл брызжет слюной и старательно, в поте лица добивается ответной реакции, а Брайан думает о том сексе, что был у них с Джастином два дня назад. День назад. Мог быть сегодня. Он не слушает.
- Ты ненормальный, - выносит приговор Майки, малыш Майки, который знает его с четырнадцати лет. Он и в тридцать остаётся мальчишкой. Все они мальчишки, Дэбби частенько об этом говорит, и она совершенно права. – О чём ты только думаешь?!
Не о чём.
Они истерят время от времени, совершают необдуманные поступки, боятся ответственности и совершенно не видят того, что между белым и чёрным, между «плохо» и «хорошо» полно прочих всевозможных оттенков. Нет определённых, признанных всеми и каждым границ.
И они не мудры. Они лишены всякой житейской мудрости. Они творят, что им хочется, не заботясь о последствиях. Но при этом они уже слишком взрослые, чтобы их родителей вызывали в директорский кабинет.
- Он пришёл сам, - пожимает плечами Брайан. – Мне не пришлось ничего делать.
- Он принёс тебе чёртов браслет! – в голосе Майкла звучит и звучит обида. Ему так сложно понять, почему его лучший друг, которому найти парня на ночь – раз плюнуть, снова и снова впускает в лофт этого белокурого чертёнка. Так сложно понять, что проще снова надуть губы, нахмурить брови и стукнуть кулаком по столу.
- Повзрослей, Майки, - говорит ему Брайан, чёртов Брайан, который сам только и делает, что развлекается со своими игрушками, машинками и человечками, играет в «Монополию» в масштабе жизни, переставляет шашки на доске свершений, вспарывает башку плюшевым мишкам.
И он говорит, повзрослей. Это звучит хуже любого оскорбления. Это звучит так, будто он и Майкл уже не играют в одной песочнице, не играют вместе, Брайан не делится игрушками, он отталкивает Майкла и приказывает ему найти свои. Игрушки себе по душе. Вот как он поступает с другом, который места себе не находит из-за беспокойства. Вот как он поступает с другом, который видел его после ухода Джастина. Майкл утешается этими воспоминаниями. Он понимает, что думать так гадко, но он думает всё равно. Ему хочется увидеть того самого Брайана, одинокого и рассеянного, ещё раз. Ему хочется быть тем, кто отбирает у Брайана лишнюю бутылку виски, лишнюю стопку, лишний шот. Он хочет спасти его первым. Вот только спасать больше, кажется, некого.

Вернулся.
На четвёртый день Брайан находит его под дверью подъезда. Ну, как находят газету или бутыль с молоком в маленьких городах или пригородах больших. Думает поначалу, зачем забрал ключи, ведь мог бы встретить и в квартире, а теперь они просто теряют время, поднимаясь по лестнице. Лифт почему-то всё чаще остаётся забытым. Джастин боится, что они будут там целоваться, за деревянной решёткой, просто боится – иррационально. Он хочет в лофт, на дерево пола или шёлковый хлопок простыней, или кожу дивана. Но только не в лифт.
Он первым пытается поймать губы Брайана на последней ступеньке, притянув за лацканы пальто, а тот ловко уворачивается, и в глазах у него нечто таинственное и неясное, что Джастин не в силах прочесть и расшифровать. В его глазах отражаются чувства, прописанные иероглифами, египетскими пиктограммами, перуанскими письменами. Нечто, понятное только Брайану, или же ускользнувшее даже от него самого.
От этого у Джастина по спине пробегают мурашки неизвестного – он испытывает странное возбуждение при мысли о тайне, о риске, о возможности непредсказуемого.
Брайан, определённо, прячется от него. Они оба прячутся друг от друга, отводя взгляд и улыбаясь украдкой, но эта игра в прятки не мешает их пальцам, сталкиваясь и переплетаясь, скользить по беззащитной без своих покровов коже, заливая в вены всё новые порции дрожащего, как желе, удовольствия.
Они больше не делают резких движений, сбрасывают с себя руки друг друга, так сильно сомневаются, что становятся грубыми, отчаянными, чтобы скрыть свою неуверенность. Улыбки становятся мёртвыми. Взгляды – слишком острыми. В этот вечер в них нет ни капли доверия друг к другу, их головы наполняет дурманящий туман, воздействию которого каждый из них сопротивляется по-своему. Они по-прежнему не целуют друг друга, компенсируя это интенсивностью прикосновений. Ладони у Брайана сухие и горячие, немного шершавые из-за гантелей, которые он поднимает каждое второе утро. Ладони у Джастина мягкие и очень сухие из-за карандашных грифелей, которыми усыпан его рабочий стол у Итана, которые валяются на дне его сумки с альбомами и скетчами, которые впиваются под ногти, стоит лишь запустить руку под заточенные, как лезвие ножа, листки бумаги. Сумка Джастина – идеальный предмет для самообороны.
Сам он – идеальный объект для нападения.
Платиновые прядки, обрамляющие скулы, голубые глаза, тёмно-розовые губы. Чувственный.
Брайан закрывает глаза, чтобы его не видеть. Он не хочет его видеть никогда больше, он подминает его под себя, не добираясь до кровати. Силы не равны.
- Брайан, - предупреждающе выдыхает Джастин, каким-то шестым чувством улавливая перемену в настроениях, произошедшую со вчерашнего дня.
Он не знает толком, радоваться ему или бояться, но он знает точно – ему нужно взять в руки карандаш или стилус, и выплеснуть все чувства на бумагу или экран.
Нет. Ему нужно найти побольше угля. В последнее время он рисует углём, поэтому у него под ногтями – чёрная кайма, от которой никак не избавиться, да Джастин и не стремится. Всё, чего он хочет – это взять кусок угля для рисования и вымазать им ладони Брайана, чтобы каждое его прикосновение отзывалось въедливым отпечатком на коже, которое раз и навсегда убедило бы Джастина, что он не сошёл с ума, не оказался в коме и не умер. Порой ему так кажется. Порой ему _хочется_ умереть. Вот прямо сейчас, доказав себе что-то прежде недоказуемое.
Безумный, как всякий близкий к гениальности, он мечтает о том, чтобы Брайан разрисовал его тело своим, но тот лишь вслепую давит его, как каток – горячий асфальт. По ощущениям – уж точно.
Джастин закрывает глаза, чтобы не думать о Брайане. Он не хочет о нём думать никогда больше, потому что Брайан не целует его, и у Джастина вдруг возникает нехорошее ощущение, которого прежде он не испытывал: он становится всего лишь одним из многих, побывавших в этом лофте, в этой постели, которая сегодня напоминает месиво, бойню, резню – изломанные линии покрывал, избитые до изнеможения подушки, покалеченные чужими телами, безвольными руками. Они стонут. Им больно.
- Скольких, - говорит Джастин, отрывая голову от жёсткого пола, - сколько…
Брайан кусает его ключицу, зажимает зубами тонкую выступающую кость, и Джастин чувствует себя потерянным.
Он хватает Брайана за волосы на затылке, отрывает его от себя и тихо, очень тихо и, как ему самому кажется, угрожающе спрашивает:
- Сколько их здесь было вчера? После меня? После того как я ушёл?
Брайан, не открывая глаз, ухмыляется. Если он откроет глаза, то не сможет вести себя так равнодушно и цинично, а ему вовсе не хочется терять лицо.
- Я не считал, - шепчет он, убаюкивая остекленевшим, онемевшим голосом, в котором нет ничего от прежнего, искушающего, и чувствует, как Джастин замирает в его руках.
- Скольких ты целовал? – задаёт Джастин следующий вопрос. И сразу за ним – следующий. – Почему не целуешь меня?
Брайан утыкается лицом ему в плечо, обнимает его руками, обвивает его руками, будто путами, прижимает теснее к себе.
- Ни одного, - говорит он. – Такое правило, помнишь?
Без единого поцелуя.
- Почему не целуешь меня? – требовательно и со страхом спрашивает Джастин. Ему не нужно знать ответ, ему надо, чтобы Брайан его поцеловал.
- Потому что теперь ты словно… один из них, - говорит Брайан так, будто сам не верит собственным словам. И осторожно тянется к его губам, замирая в миллиметре от них. Он будто спрашивает, так ли это, прав ли он, он ждёт подтверждения или опровержения, он сомневается. Брайан Кинни сомневается, корень его сомнений – в Джастине, последнему становится чуточку больно. Между ними можно просунуть листок рисовой бумаги, протянуть шёлковую нитку. Можно заставить их преодолеть эту преграду, только вот нет того, кто бы заставил. Поэтому Джастин всё решает сам. Он толкает Брайана на себя, так что их губы впечатываются друг в друга, сминают, как пластилин, как зефир, как подтаявший на солнце гудрон. Не так, как нужно. Иначе, по-новому, с той мыслью, что назад хода нет.
Джастин бьёт кулаком по полу рядом с собой, так что ребро ладони страшно саднит.
Теперь.
Смысл сказанного вдруг доходит до него – рывками, обрывками, мелким песком, который ветер бросает в лицо, когда объявляют штормовое предупреждение. Который скрипит на зубах мельчайшими частичками слюды, кварца и глины. Однажды в школе Джастин на спор откусил от бруска мела, пока стоял у доски. Вкус был чуть горький и приносящий неожиданное удовлетворение. Вот так скрипит на зубах осознание.
Теперь.
- Значит, теперь? – спрашивает Джастин, с силой толкая Брайана в грудь, сталкивая его с себя, чувствуя неожиданную податливость его тела.
Вчера ему втолковывали про секс без обязательств, а теперь говорят про «теперь».
В этом нет ничего радостного, но если ты вдруг понимаешь, что мог, то с лёгкостью убеждаешь себя, будто сможешь снова. Они лежат рядом, полуголые, ладонь Брайана на ширинке Джастина – расслабленная и спокойная. Указательный палец теребит пустую пуговичную петлю.
Он мог бы ненавидеть Брайана прямо сейчас – с лёгкостью, по меньше мере за то, что тот позволил ему уйти. Просто так. Просто потому, что не захотел останавливать.
- Чёрт бы тебя побрал, Брайан, - тихо и нежно шепчет Джастин, перекатываясь, чтобы оседлать его бёдра. Замок на штанах расходится, собачка упирается в член. – Чёрт. Бы. Тебя. Побрал.
И наклоняется, чтобы лизнуть его сомкнутые, запечатанные губы кончиком языка. Попробовать разорвать пополам, как вскрывают конверт ножом для бумаги. Нетерпеливо покусывает, давит, с трудом сдерживая напор. В конце концов, Брайан поддаётся, и кто-то из них счастлив.
Джастин на миг допускает мысль, что счастливы оба.

Джастин вдруг понимает, что один занимает столик в углу на четверых уже добрые полтора часа, пока прочие посетители закусочной терпеливо ждут своей очереди. К нему никто не садится. Должно быть, вид у него слишком странный.
Майкл входит в закусочную и видит его сразу, без труда распознаёт в калейдоскопе лиц. Без колебаний устраивается напротив, не в силах сдержать горькой насмешки в пользу иронии жизни: Джастин сидит на том же самом месте, где и Брайан, когда они с Майклом были здесь пару дней назад. И выражение его лица, и взгляд подозрительно точно копируют брайановский. Они похожи… друг на друга. При всей своей непохожести. Но выглядят они идентично – потерянными и пережившими что-то важное, большое, значимое. Что-то, похожее на счастье.
И что же такое счастье? Урок первый, дорогие дети: счастье – не состояние жизни, не состояние каждого дня, счастье – это вспышка, которая выжигает людям глаза, показывая им мир с той стороны, которой на самом деле не существует. Это состояние мгновения, длящегося ничтожные миллисекунды, что сгорают в пламени времени и уже никогда больше не возвращаются. Невозможно быть счастливым всегда, иначе бы счастье полностью обесценилось. Его собирают по крупицам, подобно старателям, вымывающим в ручье золотой песок. Счастье есть, но оно столь редко, столь непостоянно, что опасно было бы надеяться на него. И то, что наступает после взрыва красок и ощущений, а оно – эта неизвестная составляющая, отделяющая реальность от приукрашенного мира – непременно наступает, неизбежно, даже ужаснее, чем всё, предшествовавшее счастью. Возникает вопрос, на который нет внятного ответа: есть ли смысл в том, чтобы чувствовать себя счастливым, если впоследствии остаётся лишь пустота и пепел? Есть ли смысл в том, чтобы выгорать дотла?
- Ты дерьмово выглядишь, - наконец, сообщает Джастину Майкл – ему хочется сказать нечто резкое и правдивое, а эта фраза – резкое и правдивое в одном флаконе.
- Не спал всю ночь, - пожимает плечами Джастин. Он занят важным делом: берёт перечницу и солонку, ставит их друг на друга, пытаясь удержать равновесие с помощью вилки, вымазанной в тёмно-красном томатном соусе.
- А твой скрипач, он об этом знает? – тихо спрашивает Майкл, думая: ну, удиви меня, блондинчик.
- А ты как думаешь? – с зарождающимся раздражением отвечает вопросом на вопрос Джастин.
- Думаю, что если бы знал, ты бы не сидел здесь так.
- О, да, - разводит руками Джастин и опрокидывает солонку. Он и перечницу опрокидывает, но это не столь важно.
Белые крупинки рассыпаются по столу. Дебби кидает ему тряпку через всю закусочную и выразительно смотрит, так что всё понятно без слов.
Под столом Майкл стискивает руки в кулаки, но на лице его разлита полная бесстрастность.
- Я люблю Итана. И сплю с Брайаном, - говорит Джастин вслух, будто на пробу, и на мгновение становится как-то проще. Хотя проще было бы, если бы он сказал: я люблю Брайана. И сплю с Брайаном.
Майкл сжимает зубы до хруста в челюсти.
- То есть, - говорит он так, будто кто-то медленно душит его – приглушённо и зло, - ты не собираешься возвращаться.
Он готов поклясться, что при этих словах Джастин чуть дольше держит глаза закрытыми, моргая, а после слишком долго смотрит в какую-то точку-песчинку на столе. Нет ответа.
- Хэй, - Майкл щёлкает пальцами прямо у него перед носом. – Я не просто так спросил.
- Я об этом не думал, - говорит Джастин, не глядя на Майкла. Он слюнявит палец и подцепляет подушечкой перчинки и крупинки соли. Суёт палец в рот. С тряпки капает мутным.
- Я так и понял, - садится на любимого конька Майкл, подогревая своё возмущение. – И ты, конечно, не о чём не думал, когда он трахал тебя! И никогда не знал о том, через что он прошёл, когда ты выбрал этого музыканта!
Джастин рассеянно ухмыляется.
- Нет, я знаю, - качает головой он, понимая, что никуда ему не деться от этого знания. – Теперь я знаю.
Теперь. Вот привязалось.
Он просто знает, всё ещё чувствуя, как каждый из них вздрагивает под прикосновениями друг друга, как под током, будто справедливо ожидают удара, а вместо этого получают ласку. Как затравленные звери за решёткой в зоопарке, изловленные, выдернутые из привычной среды обитания, униженные, брошенные, привыкшие огрызаться в ответ на любые действия. Им долго придётся вновь привыкать друг к другу, но им не придётся слишком стараться, ведь это – всего лишь временное явление, проходящее наваждение. По крайней мере, каждый их них пытается себя в этом убедить.
Майкл смотрит на Джастина с сомнением. Не верит. Конечно, ведь ему самому никогда не доводилось видеть Брайана таким. Натянутым, как струна. Как тетива лука, готового вот-вот выстрелить. Таким, когда он и слова не может сказать, просто смотрит, и смотрит, и смотрит на Джастина приглушённым, как сумерки в лофте, взглядом.
- Ты всегда говорил, что любишь его, - с неожиданной тоской замечает Майкл. – Так ты врал.
Вот это уже серьёзно. Серьёзное обвинение.
- Надеюсь, ты не разочаровался в любви теперь, когда знаешь об этом? – насмешливо интересуется Джастин, и на миг даже выглядит подозрительно взрослым. Впрочем, это чувство быстро уходит, и вот перед Майклом снова тот самый белобрысый мальчишка с природным талантом портить людям жизнь. – Надеюсь, я не разрушил твой юный идеалистический взгляд на жизнь.
Как бы он себя ни вёл, что бы он ни говорил, Джастин выглядит страшно потерянным. И до Майкла как-то сразу доходит, в чём они с Брайаном похожи. Они оба страшно потеряны. Страшно счастливы и страшно потеряны. Неприятное сочетание, которое, впрочем, устраивает и первого, и второго.

- Ты понимаешь, что однажды он не вернётся? – с таким вопросом Майкл врывается в лофт на следующий день, стоит лишь Брайану приоткрыть дверь.
- Какого чёрта ты здесь делаешь? – спрашивает тот, пытаясь рукой причесать встрёпанные после неспокойного сна волосы. Голос у него глухой, заспанный, лицо помятое. На нём только штаны, нет ни рубашки, ни футболки. Белья, кажется, тоже нет. Ничего удивительного.
- Боже, Брайан, сейчас начало второго, - замечает Майкл, падая на софу. – После полудня. Ты до сих пор валялся в постели?
Брайан смотрит на него так, будто не понимает сути вопроса.
- В котором часу ты вчера лёг? – продолжает допрос Майкл, но Брайан только отмахивается от него и идёт в ванную, откуда вскоре доносится шум спускаемой в унитазе воды.
Возвращается он с бутылкой в руках и мятным привкусов зубной пасты на языке.
- Тебе его не удержать, - продолжает усиленно капать на мозг лучший друг. – Ты сам говорил об этом. У вас разные цели.
На этих словах у Брайана вырывается смешок. Виски плещется в бутылке, как океанский прибой.
- Знаешь, в тот вечер, когда он пришёл, наши цели вполне совпадали, - хищно улыбается он, а в глазах у него такая бархатная темнота, поддаться которой не составило бы труда. Он мог бы не говорить очевидного, но он всё равно говорит, намеренно подчёркивая – специально для Майки. – По правде сказать, нам обоим очень хотелось кончить.
Майкл смотрит на Брайана пристально, будто может силой мысли заставить его заткнуться.
- Ну, мы и кончили, - подводит логичный итог Брайан и кивает для верности. – Каждый из нас получил то, что хотел.
Майкл молчит.
Майкл говорит.
- Ты понимаешь, что у него есть другой, этот Итан, музыкант? Они почти одного возраста. Они похожи.
Ни хрена они не похожи.
Брайан презрительно морщится и отворачивается от него, будто видеть не желает. Что ж, возможно, так оно и есть, но если одному Майклу есть дело, он готов идти до конца. Он знает, за какие ниточки нужно дёргать. Он говорит:
- И после всего, что произошло, ты вот так просто простишь его? Позволишь вернуться?
На миг Майки кажется, что это срабатывает: взгляд у Брайана становится тусклым, почти равнодушным. Так смотрят люди, у которых глубоко внутри сидит колючая боль, облепленная, обвитая ошмётками, обрывками гордости.
- За что мне его прощать? – равнодушно вопрошает Брайан, демонстративно пожимая плечами, но Майки не сдаётся.
- Ты понимаешь, что он всё равно уйдёт?
Ему нужно сказать как можно больше, постараться посеять сомнение, прежде чем его выставят вон.
- Да, он уйдёт, - кивает Брайан, обшаривая карманы в поисках сигарет. Движения у него резкие и неспокойные, он явно не чувствует себя так, как звучит – насмешливо, как и прежде, иронично, как и всегда. – Он уйдёт, Майки, и больше не вернётся. И знаешь что?
Он придвигается очень близко, так что Майкл чувствует себя загнанным в угол его тяжёлым, как бетонная плита, взглядом, его руками, его губами, сквозь которые просачивается табачный дым, и Майкл невольно вздыхает поглубже, будто они курят одну сигарету на двоих.
- Я плакать не буду, - хрипит он Майклу на ухо, и его трёхдневная щетина колется и трётся, как наждачная бумага.
Так, что можно получить что-то вроде коврового ожога.
- Нет, не буду, - повторяет Брайан, и Майкл вдруг понимает, что тот уже пьян. Не так сильно, чтобы не стоять на ногах, но достаточно для того, чтобы чувствовать необходимость вести себя в соответствии с состоянием.
- Сколько ты выпил? – осторожно спрашивает Майки, озираясь в поисках пустых бутылок, но не видит ни одной, кроме той, что Брайан держит в руках, а она даже наполовину полная.
- Я вообще ещё не пил, - говорит Брайан.
- Ты не можешь не пить, если тебе не всё равно, - упрямо хмурится Майкл. Он думает, что хорошо знает Брайана.
- А мне не всё равно? – пожимает плечами тот, закуривая ещё одну сигарету, хотя половина первой торчит у него из уголка рта. – Ты видишь, Майки, его здесь нет. И не будет. А я в порядке.
Они сидят в тишине. Виски булькает в горлышке бутылки и в горле Брайана, когда тот делает внушительный глоток. Он пьёт алкоголь, как воду. Он дышит сигаретным дымом, будто воздухом. У них такие посиделки, словно намедни они похоронили кого-то важного, а теперь наступило пробуждение, осознание, траур и похмелье.
Но.
Раздаётся совершенно определённый стук в дверь. Так может стучать только тот, кого уже не надеялись дождаться. Так стучат, когда думают только о том, чтобы переступить порог, а дальше – дальше пусть весь мир подождёт. Или отправляется к чёрту.
На заметку – проходит пять дней. Уже пять грёбанных дней, думает Майкл, ведь можно было дождаться целой недели для ровного счёта и никогда больше не появляться здесь. Ему хочется удержать Брайана, уговорить его остаться на месте, заткнуть уши, закрыть глаза и не реагировать. Но Брайан отталкивается от заботливых рук друга, как от трамплина, встаёт и мягко ступает босыми ступнями по деревянному полу.
Он открывает дверь, видит Джастина – снова, как в дурном сне – и ухмыляется.
- А твой бойфренд не будет против?
Джастин сглатывает и заглядывает в лофт через брайановское плечо, отчаянно надеясь, что там окажется кто-нибудь ещё, и ему не придётся так глупо потакать своим желаниям.
Но в лофте, кроме Брайана, кажется, никого нет. И Джастин обречённо вздыхает.
- Его нет в городе, - говорит он. – Уехал на концерт.
Как же всё просто получается, даже сердце не ёкает при мысли о том, что возможно сейчас, через минуту другую, они снова окажутся в одной постели, совершенно не возражая против присутствия друг друга.
- Ты быстро учишься, - одобрительно хлопает Брайан его по плечу. – Так что, зайдёшь?
И он заходит. Майкл молча делает шаг в сторону из-за колонны, за которой его не видно, и с мстительным удовольствием любуется ошеломлением в широко раскрытых синих глазах.
- Привет, Майкл, - говорит Джастин, оглядываясь на Брайана, словно бы спрашивая разрешения.
Брайан разводит руками.
- Привет, Джастин, - говорит Майкл, глядя Брайану прямо в чёрные точки зрачков.
Брайан неудержимо улыбается.
- Не знал, что ты здесь, - видно, что слова даются Джастину с трудом, но он не делает ни шага назад. Он не уступает.
- Он пришёл, Майки, - дразняще низким голосом тянет Брайан, становясь позади Джастина вплотную, так что его грудь, должно быть, больно натыкается на острые мальчишеские лопатки.
Я и сам вижу, хочется выкрикнуть Майклу, я не слепой, а ещё я вижу, как ты заводишься, едва лишь ему стоит повести плечами вот так, когда на них – твои ладони, но вместо этого лишь качает головой:
- Как раз собирался уходить.
- Верно, - поддерживает его Брайан.
Майклу хочется топнуть ногой и убежать в слезах, но он вновь и вновь вспоминает слова Брайана о том, что все они – несносные дети, беспризорники, сорванцы. Ему не хочется больше быть ребёнком. И он уходит вот так – без шума и пыли.
Он плотно закрывает дверь и прислоняется к ней спиной. Он знает, почти видит, стоит только закрыть глаза, как они там, за металлической перегородкой, срывают друг с друга одежду, пируют, упиваясь запахом и вкусом друг друга, перехватывают дыхание друг друга, ласкают друг друга так искренне, так непошло, так примитивно и в то же время возвышенно, и так по-настоящему. И пускай ему очень страшно признавать это, но ничего лучше в своей жизни он не встречал.
Майкл спускается вниз по лестнице, а не лифтом, считает ступени, перепрыгивает ступени, чувствуя, как внутри всё сжимается перед каждым новым прыжком. Ему очень хочется споткнуться и упасть, разбить в кровь костяшки пальцев, оцарапать ладони, расквасить коленки. Он очень хочет почувствовать себя если и не взрослым, но ребёнком, который вдруг самостоятельно встал на ноги и прошёл свои первые шаги. На улице он вдыхает полной грудью стылый городской смог. И тут же, без предупреждения, будто бы кто-то открыл в мутной серости неба кран, хлещет ливень, бьёт пузырями по асфальту и струями воды – по лицу. Майкл жмурится, размазывая руками пыль и влагу, и бросается в дождь. Бежит так, что шарахаются редкие прохожие. Бежит так, что становится больно ногам, ударяющимся о камень дороги.

Продолжение в комментариях

запись создана: 01.11.2010 в 05:31

@темы: There's nowt so queer as folk, Фанфикшн

---

Проклятие Чёрной кофты

Вы никогда не замечали, что вещи влияют на ваше настроение, поведение, даже на то, что вы говорить? У меня случаются приступы паранойи на этой почве=) А всё началось, когда в моём гардеробе появилась Чёрная кофта=)) Ну, на самом деле это обычная кофточка чёрного цвета с едва-едва заметными нитками люрекса и воротником-хомутом. Но не раз уже случалось так, что именно в этой кофте я говорила то, чего говорить бы не следовало, и вела себя не самым подобающим образом. Стоит мне надеть эту кофту - как люди, чем-либо меня раздражающие, кажутся мне просто невыносимыми, и если в другой день я стараюсь держаться в рамках приличия, то в день Чёрной кофты я могу высказать всё, что накипело. Другие вещи тоже влияют на меня, но иначе. Например, синяя кофта из вискозы с рисунком "турецкий огурец" невероятно меня успокаивает. Я становлюсь благодушной и милой, не делаю саркастичных замечаний и ни с кем не спорю. Красная рубашка тонизирует - я бодра и весела и полна энергии=) Серая футболка добавляет разумности, самосознания, сдержанности и чувства собственного достоинства. Фиолетовая водолазка просто поднимает настроение...
Но эта Чёрная кофта!
А ведь она мне очень нравится, несмотря на её почти-обычный вид! И я не могу не носить её. Только вот, надев, становлюсь нетипично резкой. Мистика какая-то=))

@музыка: Zaz - Je veux

@настроение: озорничать!

@темы: Мысли вслух

---

Универское

Сегодня на паре по профессиональным подъязыкам, кажется, в миллионный раз говорили про ожирение и причины, вызывающие его. Эта тема преследует меня со времён подготовки к ЕГЭ=)) Нет, даже раньше, наверное - со времён подготовки к экзамену по английскому в девятом классе. Но вот что примечательно: кроме всякого банального фаст-фуда и низкого уровня физической нагрузки учёные внезапно отыскали ещё одну причину - слишком много денег (знаю, слишком много не бывает, но это не я сказала, учёные!+) Вообще, деньги - это проблема. Большие деньги - большая проблема=)) Мысли мои, как водится, унеслись далеко от темы разговора, и я подумала, чтобы если бы у меня было много денег, ничего хорошего из этого бы не вышло. Ну, во-первых, до ожирения я бы вряд ли дошла, но наверняка бы подпортила себе желудок, постоянно поедая суши=)) До посинения. Во-вторых, я бы, наверное, не стала работать и слишком часто выходить из дому и постепенно превратилась бы в гербарий=)) В-третьих, у меня тут же развился бы страшный шопоголизм. И невроз, как последствие оного=)
В общем, хорошо, наверное, что у меня нет больших денег. А если когда-то и появятся - я буду готова=)

А если без шуток, на самом деле я все деньги с радостью потратила бы на путешествия. В первую очередь, я конечно, посетила бы Чехию (в Польшу бы заглянула ещё разок), Англию, Ирландию и осела бы на год-другой в моей любимой Голландии. В США бы съездила. В Канаду. В Швецию, в Норвегию, в Финляндию... Такие мечты должны сбываться.

@музыка: Poets of the Fall - Sleep

@темы: Мысли вслух

---

Sherlock BBC: я не избежала

Несколько обрывочные мысли по поводу и без=)

Читать дальше

Ну, во-первых, когда я узнала, что помимо трёх официальных серий существует ещё одна, невыпущенная в эфир, мне стало любопытно (откуда, например, продюсеры взяли денег, чтобы переснять целый эпизод)=) А любопытство - не порок. Собственно говоря, именно из-за любопытства, которое, в конце концов, уложило меня на лопатки в неравной борьбе, я и посмотрела ББСишного Шерлока. Как и всегда, с большиииим опозданием. Потому что хоть борьба и была неравной, я отчаянно сопротивлялась.

Я вообще не люблю шумиху, для меня это автоматически анти-реклама. Вот так, например, я дала себе слово никогда не читать Коэльо. Слишком много шума!
А тут - избранное пестреет Шерлоками, в комментах к моему фику по Холмсу Гая Ричи предлагают написать что-нибудь по ББСишному сериалу... В общем, у меня случилась обратная реакция=) И я решила НЕ смотреть. Нафиг, нафиг!..=)
Как и всегда, клятвенно пообещав себе что-то - тут же клятву и нарушила. Не одномоментно, конечно, спустя некоторое время, но факт остаётся фактом. Случилось это в канун Дня согласия и примирения. Символично. Согласие и примирение с самой собой.

В общем-то, не хочу повторяться и описывать ощущения от просмотренных трёх серий. Думаю, и без меня уже все разобрались=)) Скажу, что мне понравилось. Скажу, что мне очень понравилось! Я никогда не была особым почитателем классических Шерлоков, чтобы возражать против таких креативных интерпретаций. А, вот кое-что ещё. У  Luvyshka подсмотрела самый первый дневниковый пост, а там написано "Я попала". Вот и я себя так почувствовала=))

После трёх серий и двух дней у меня началось голодание. Видео и интервью были просмотрены (кстати, никто не знает, почему так мало совместных интервью Камбебэтч - Фриман? Почему-то ютьюб выдал только одно...), аудио комменты - прослушаны, фики выборочно прочитаны (к слову, с RSYA очень понравились, "Классификация отношений" by  Red_TABUretka и переводной "Самое главное дело" by Sige). Пришло время идти дальше=) К истокам, к корням, к ПИЛОТУ=)

Который, пускай и короче на полчаса, но не менее увлекателен. Слэш-тема в нём, надо сказать, гораздо ярче выражена, чем в первом эпизоде, а для меня это только в радость=)) Пускай там нет Майкрофта и конец другой, но первое, что меня очень согрело - это поездка Шерлока и Джона в кэбе и тот самый диалог про "What do people normally say? Piss off." В который раз убеждаюсь, что даже гениям, как воздух, нужна простая человеческая поддержка, а за это искреннее и открытое Уотсоновское "That was amazing" его уже можно любить всей душой=) И всё-таки... Всё-таки в пилоте приятное удивление Шерлока гораздо ярче - такая замечательная перемена, пускай всего на миг. Как ребёнок, которого похвалили=)

Занятная деталь - в пилоте Шерлок надевает защитный костюм, а в первой серии - нет, при этом отвечает на вопрос Уотсона полным возмущения взглядом=)) Решили всё-таки обособить его. Единственному в мире консультирующему детективу можно!
Ещё одна – в пилоте создатели отчего-то отчаянно пиарят айфоны=)) И розовую Моторолу=)) А в первом эпизоде – телефоны с полной раскладкой клавиатуры (давно хочу такой=)).

При осмотре места преступления и первого тела реакция у Шерлока чУдная=)
JW: Brilliant!.. Sorry.
Шерлок в осадке=))
JW: Fantastic!
SH: Do you know that you do that out loud?
JW: Sorry, I'll shut up now.
SH: No, it's… it’s fine... - в принципе, и в первом эпизоде есть такой момент, но он вышел суше и сдержанее. Пилот вообще более эмоциональный во многих отношениях. И мне это нравится!

Оффтопиком мне нравятся конечные придыхательные k шерлока (ох, только вслушайтесь - Afganistan or Irakkk, Bad news for brain workkk=)) Но это мой личный лингвистический фетиш - британский английский. К тому же, что немаловажно, в пилоте своеобразную британскую речь гораздо легче понять, нежели в первом эпизоде. Но это субъективно, конечно.

Do you have a girlfriend then? - как же мне нравится Уотсон, задающий такие вопросы. Do you have a boyfriend? So you HAVE a boyfriend=))
По сути, опять же, диалог остался в той же форме, что и в пилоте, но отчего-то именно в невыпущенном в свет эпизоде он звучит неуловимо интереснее, озорнее=)) А трюк со свечой, "которая создаёт романтичную атмосферу" (куда более впечатляющая была в пилоте, в первой серии - малюсенькая чайная свечка=)), а фокус Шерлока с бокалом вина??=)) Это забавно, это смешно, не нужно отказываться от возможности повеселить аудиторию.

Мне искренне жаль, что поменяли интерьер дома на Бейкер-стрит (он был очень рафинированным и элегантным в пилоте, а в первом эпизоде стал немного чересчур бытовым) и что Уотсону вручили другую трость=) Пилотная, имхо, выглядела солиднее=)
Хотя, конечно, момент с картой в голове Шерлока впечатляет=) Это хорошее дополнение к общей динамичности первой серии.

Конец, возможно, и скоропалителен отчасти, нет того скрытого напряжения, которое крепко удерживает тебя при просмотре последних семи-десяти минут первого эпизода, и таксист-маньяк куда более выдержанный получился, чем в пилоте, где он просто бешеный=) И озарение Шерлока куда мощнее пилотного экшна, но всё-таки пилот обладает неуловимым шармом, обаянием!

"I'm his doctor" - ну, скажите мне, почему эту фразу убрали? Хороша же! Что, слишком откровенно прозвучало?=)) Слишком много страсти, чёрт побери...=)

P.S. Не в тему сравнения эпизодов скажу, что моя большая любовь - Джим Мориарти=)) Я вообще к злодеям очень неравнодушна, а тут ещё такой ненормальный обаяшка=) Как устоять??

А в общем-то:

Вопрос: Пилот или первый эпизод?

1. Пилот		5	(16.67%)
2. Первый эпизод		6	(20%)
3. Оба хороши		12	(40%)
4. Не смотрел(а), так что всё равно=)		7	(23.33%)
Всего:		30

@темы: Other pairings, Изобретаю велосипед, Лингвистические заморочки, Эй, Шерлок!, Для ПЧ, Мысли вслух, Делюсь впечатлениями

---

Кое-что важное

Коротко о главном=)
RSYA закончился, основные призы розданы (ко мне это отношения не имеет, хехе, но я в хорошем настроении и расстраиваться по этому поводу не собираюсь=)) И всё-таки приятное случилось - член жюри в номинации Слэш по зарубежному фильму/книге  jetta-e отметила мой фик Some other people (тот самый, по Айрон мену), и я за это даже что-то получу=) Весьма и весьма приятно!
"Клуб..." промелькнул в отзыве судьи  osmonruna, не самом лестном, но - на вкус и цвет, имхо и прочее, поэтому с моей стороны - никаких претензий=)) Тем более что слова "И все же это внушительная, продуманная и добротная работа" воодушевляют. Спасибо!

@музыка: Валерий Меладзе - Сахара не надо

@темы: Sherlock Holmes 2009, В порыве скромности, Человек-утюг и другие, Делюсь впечатлениями