Nice planet. We'll take it.
UPD: Добавлены иллюстрации by NataliM, которая, между прочим, заняла первое место на фесте с коллажем "Forever"!! Спасибо, Наташ, за чудный арт к фику!
Название: 2 года, 11 месяцев и 5 дней*
Автор: Reno (aka Reno89)
Пейринг: B/J
Рейтинг: NC-17
Размер: 10 645 слов
Жанр: drama, angst
Предупреждение: авторское видение, отсутствие обоснований, ООС
Дисклеймер: всё, что мне не принадлежит, мне не принадлежит
Комментарий: альтернативное развитие сюжета после серии 3х04, Джастин приносит Брайану браслет, но события принимают совершенно иной оборот.
***По мнению учёных, данный момент в отношениях пары знаменует достижение максимального счастья. К этому времени партнёры окончательно примиряются с раздражающими привычками своих половинок и ощущают абсолютное удовлетворение от близости.
2 года, 11 месяцев и 5 дней2 года, 11 месяцев и 5 дней
Oh, kiss me
Lick your cigarette, then kiss me
Kiss me where your eye won't meet me
Meet me where your mind won't kiss me
Franz Ferdinand “No you girls”
There’s no more good guys…
Skindive
Джастин открывает старым латунным ключом деревянную дверь – тот с трудом проворачивается в скважине – и прокрадывается в тесный, зажатый в объятиях двух встроенных стенных шкафов коридорчик. Цепляет ногу за ногу, стаскивая кроссовки, скидывает безрукавку, стягивает через голову жаркую, до сих пор жаркую от пота и возбуждения водолазку с высоким душным горлом и в одних штанах на ощупь направляется к кровати.
Со штанами он расстаётся где-то на полпути. Расстаётся почти что без сожаления и ныряет под тонкое одеяло, стараясь не потревожить спящего Итана, закутанного в мягкую тьму их каморки под крышей, и до боли, до паники удушья задерживает дыхание, пытаясь успокоить сердце, которое заходится в неистовом стуке. Он лежит очень тихо, хотя в нём кипит невероятная энергия, которая в любой миг может заставить его вскочить на ноги, закричать, что есть силы, от самого ощущения жизни, которое вместе с кровью бежит по венам. И он едва сдерживается, каждая мышца в его теле звенит и требует немедленного движения, и даже бег – долгий бег от угла кирпично-красного здания до угла здания из светло-серого камня с остроконечной крышей – не в силах совладать с переполняющими его силами. Он знает, что может сейчас свернуть горы, поднять на плечах весь этот мир, нарисовать пару тысяч шедевров, выкурить пачку сигарет за раз, признаться в любви первому встречному, наделать кучу глупостей, тут же всё исправить и… ощутить себя кем-то большим, чем он на самом деле есть.
Но сейчас ночь, завтра – обычный осенний день, и никому в Питтсбурге не нужен самозваный супермен. Городу нужен какой-то другой герой, не Джастин Тейлор, художник, который так запутался в своей жизни, что до спасения других ему едва ли есть дело.
Он не знает, кто начинает, кто виноват, кто провоцирует и кто дразнит. Возможно, всё было предопределено задолго до его прихода в лофт, но он отчётливо помнит момент, когда его пальцы ещё лежат на запястье Брайана, и он смотрит на Брайана, взгляд которого направлен вниз, на вновь обретённый браслет, и дальше -... Кто-то из них не выдерживает первым, но Джастин всё же допускает мысль, что не выдерживают оба.
Джастин отрывисто дышит в рот Брайану, кусает его за нижнюю губу и ласково проводит языком по верхней. Ни один из них не издаёт ни звука, и Тейлор знает, почему – дыхание перехватывает, сводит руки, колет ладони и ступни, напряжение скапливается в пояснице и в притиснутом к жесткому дверному косяку затылке. Им _физически_ больно целовать друг друга вот так, голодно, жадно, совсем по-животному бездумно и безумно. Говорить больше не о чём, остаётся лишь следить за тем, чтобы языки не завязались узлом.
Джастин ощупывает каждый миллиметр – пересчитывает кончиком языка зубы, с силой проводит по короткой, натянутой, словно нитка, уздечке, тщательно собирает крохи вкуса, о котором он будто бы успел позабыть.
Да, этот вкус.
И продолжает своё путешествие, с трудом отбиваясь от Брайана.
Потому что тот ненасытен. В нём сейчас нет ни капли терпения, он не намерен заниматься исследованиями, он больше не первопроходец, он завоеватель.
Джастин вспоминает конкистадоров, вспоминает гиксов, вспоминает татаро-монгольское Иго. Он вспоминает народы, которые были вынуждены выплачивать дань иноземным захватчикам. Вспоминает, как ацтеки несли своё золото в казну заморских государств.
Вот то, чем они занимаются: целуются прямо на лестничной площадке, перед зарешёченным лифтом, а Джастин думает о древних цивилизациях, последние представители которых сгнили в земле и песке уже множество сотен лет назад.
Они целуются впервые за долгое время, которое тянется, будто резиновое, но не обрывается, а становится мягким, как пластилин, мнётся и укладывается слоями. Каждый миг – словно густой сироп, оставляет липкие вязкие капли, в которых Джастин барахтается и тонет. Руки его, скрещенные в запястьях, прижаты к тому самому месту, в котором проходит стык стены и двери, когда та закрыта, и ощущение такое, будто лежишь связанным на железнодорожных путях и вдруг слышишь отдалённый звук, означающий лишь одно: поезд подходит к станции. Его неумолимый бег ничем не остановить, никакие стрелки не помешают ему прийти вовремя, минута в минуту, подмяв под себя хрупкое тело.
Свободной рукой Брайан медленно гладит его по шее, будто не может решить, придушить ли в наказание за всё эти недели отсутствия, за Итана, или приласкать, пощекотать под подбородком, словно кота. Он ползёт вниз, исподлобья глядя на Джастина, трётся лицом об его грудь, рёбра, живот, и кажется, будто пункт его назначения – весьма определённый, Джастин не останавливает его, несмотря ни на что не останавливает, потому что не знает, сможет ли, а унижать себя жалкой попыткой не желает. Он закрывает глаза, пока руки Брайана гладят его ягодицы, цепляясь пальцами за шлевки на поясе, гладят ниже, так что Джастин невольно переступает ногами в надежде на продолжение, но Брайан будто бы не замечает. Вместо того чтобы, добравшись до ширинки, высвободить металлический язычок и поступить так, как он всегда поступал, он резко подхватывает Джастина под колени и тянет на себя, так что тот едва не валится спиной в пустоту, отчаянно цепляясь за Брайана, за лямки его белой майки, ткань которой трещит и тянется, грозясь вот-вот разорваться.
Они балансируют, с трудом удерживая равновесие, почти падают друг на друга, сосредоточенные и собранные, как джамперы в затяжном прыжке с парашютом, и при этом удивительно неуклюжие, как танцоры, которым ноги мешают, когда Джастин, наконец, понимает, к чему всё идёт. И, признаться, мысль об этом заводит его даже сильнее, чем мысль о самом лучшем в мире минете.
Брайан поднимает его, как в тот далёкий день, когда в Вавилоне Джастин завоевал его – впервые. Он будто вновь оказывается на пьедестале, в перекрестье лучей, в перекрестье взглядов, в кольце свободного пространства, которое принадлежит лишь им двоим.
- Что ты забыл здесь? – приглушённо шепчет Брайан в изгиб его шеи, делая шаг через порог в лофт.
Он не спрашивает, чего хочет Джастин и хочет ли он продолжения. Он знает и так, ему не нужны словесные подтверждения. Он чувствует жар прижавшегося к нему тела, ему достаточно информации, он оперирует простыми сигналами. Они всегда были на одной волне возбуждения.
- Я просто принёс тебе браслет, - выдыхает Джастин, глядя на Брайана сверху вниз, стискивая ногами его бёдра, ощущая тепло его ладоней, с трудом пробивающееся сквозь толстую, собранную гармошкой джинсу под коленями. – Я не строил никаких далекоидущих планов.
Он не оправдывается, он просто сообщает, но Брайан лишь усмехается в ответ на его слова.
- И ты мне это говоришь, - хрипло бормочет он, удобнее перехватывая руки, - когда я собираюсь трахнуть тебя так, что ты забудешь дышать.
- Неужели? – голубые глаза стремительно темнеют, зрачки расширяются, приоткрытые, блестящие от слюны губы манят.
Всё в лучших традициях.
Они снова целуются, едва не падая, когда Брайан сбивается с шага; во избежание последствий поцелуи решено отложить до постели, но ни один из них не спешит держать обещание, и они будто плывут под водой, настолько плавными становятся их движения, настолько же отчаянно им не хватает воздуха.
У Джастина кружится голова, некстати всплывает в памяти вечер разоблачения, вечер красной толстовки, сорванной едва ли не вместе с кожей, предательский вечер, когда Брайан его раскусил, а после его жёстких поцелуев Джастин чувствовал себя так, будто был вдребезги пьян, или переживал ужасающее похмелье. Перед глазами всё плыло, в паху жгло от любого, даже мимолётного прикосновения, внутри всё горело от вины и обиды.
Сейчас он будто вновь пьян, но иначе. Он пьян так, как бывают пьяны девственники, желающие как бы случайно перепихнуться, а после очнуться без памяти, без осознания, без обязательств. Он пьян от желания, и он хочет секса.
Ему нравится, что Брайан ходит по лофту босиком.
Джастин нетерпеливо стягивает с него узкие джинсы с расстёгнутой пуговицей, он тянет вверх его майку, но Брайан с лёгкостью валит его на кровать, вжимая в простыни, он освобождает его от одежды, нещадно растягивая водолазку, так что Джастин даже подумывает о том, чтобы выбросить её – тупая, бесцельная мысль на фоне действа. Брайан раздевает его. _Эта_ мысль заслуживает внимания. Джастин наблюдает за ним, медленно и редко моргая, чтобы не упустить ни мгновения. У Брайана растрёпаны волосы. Брайан невыносимо красив.
Брайан вылизывает его с головы до ног, не пропуская ни дюйма. Единицы измерения в этом случае играют особую, знаковую, почти символическую роль.
Язык Брайана измеряет его. Горло Брайана измеряет его. Джастин – как разложенный на постели анатомический атлас, а Брайан всё ещё в майке. Он словно не хочет её снимать, он будто мечтает удержать преимущество, но Джастин другого мнения. Предельно просто, оказывается, ощутить вес Брайана на себе, всего лишь попытавшись избавить его от шершавого хлопка, царапающего возбуждённую кожу, волоски на которой стоят дыбом.
Они будут трахаться лицом к лицу. Джастин в этом более чем уверен. Сама идея витает в воздухе, и они не упустят возможности полюбоваться искажёнными оргазмом лицами друг друга. Как наказание, как индульгенция, как взнос за прощение – зависит от точки зрения. Когда кончаешь, поистине выпускаешь на волю всё то, что прежде держал внутри, и в каждой напряжённой чёрточке читаются твои сокровенные тайны, твои мотивы и твои оправдания.
Как хорошо, что длится это считанные мгновения. Никому не нравится выдавать себя с головой.
Лицом к лицу. Открытые для удара. Беззащитные. Доверчивые. Как моллюски, лишённые панциря. Вот как это будет. Мягкие, как талый воск. Вот как это будет.
Каждый из них знает, на что идёт.
- Сожми покрепче, - слышит Джастин, когда они закручиваются в клубок плоти, - меня внутри.
И от этих слов он тут же делается твёрже, чем камень.
Брайан не просит надеть презерватив на его член, он превосходно справляется с этим сам, к тому же, у Джастина такое лицо, что просить его о чём-то бесполезно.
Впервые за весь этот вечер Джастин глухо стонет, принимая в себя на всю длину, и, чёрт побери, он чувствует боль проникновения, но он рад этой боли. Это Брайан-боль.
Это Брайан в нём, пугающе горячий и большой. Поначалу Джастину кажется, будто ему в задницу сунули ручку от швабры, но постепенно он расслабляется, расслабляется, расслабляется.
Теперь они ближе, чем можно себе представить. Они так близко, что могут срастись в единый живой организм, если проведут в таком положении сотню-другую лет. Но Брайан начинает двигаться, и они вновь и вновь теряют и обретают контакт.
В голове нет ни единой мысли, в голове планомерно включается и выключается яркая лампочка, из-за ослепляющего света которой перед глазами плавают тёмные пятна, заслоняющие мир.
Джастин слышит, как глубоко в груди, в горле Брайана зарождается его собственный первый стон. Его голосовые связки вибрируют, он сжимает зубы, удерживая звук вместе с дыханием, но тот всё же прорывается наружу, больше похожий на хрип.
Он хватается пальцами за край матраца, за подушки – за всё, что сумеет его удержать, но те слишком ненадёжны, и он упирает ладонь по левую сторону от белокурой головы с прилипшей ко лбу чёлкой. Он смотрит Джастину прямо в глаза, пока тот сцепляет ноги за его спиной. Он выдыхает так, что лёгкий ветерок шевелит волосы Джастина. И он ни на минуту не останавливается.
Головка его члена, облачённая в тонкую резинку, трётся о совершенно определённую точку внутри Джастина, и когда они приближаются к той черте, за которой всё заканчивается, то хватаются друг за друга, оставляя россыпи мелких, как монетка в один цент, синяков. Им нужно просто держаться друг за друга, чтобы кончить. Они же вцепляются в плечи друг друга мёртвой хваткой, мотая головами и жмурясь до взрывов цвета и света.
Кто-то из них изливается первым. Джастин чувствует, знает об этом, но не может понять, почему. Слишком много ощущений обрушивается на него одновременно, так что на миг он забывает о том, где он и с кем он. С Итаном такое происходит часто.
О, чёрт, Итан.
Нет, к черту. Только не сейчас.
Не когда он летит в бесконечность. Не когда Брайан летит вместе с ним.
Джастин лежит, будто в забытьи, не шевелясь и едва дыша, и член Брайана, мягкий, но горячий, всё ещё в его заднице. Они переживают момент самой потрясающей и ужасающей близости, которая в корне отличается от близости проникновения. Они делят свои тела между собой поровну, по-честному, никто из них больше не доминирует, никто не подчиняется. Брайан обнимает его со спины и целует выступающий под кожей позвонок – или же просто касается его губами. Джастин знает, что ему хочется курить. Брайан всегда курит после секса, только вот почему-то не в этот раз. В этот раз они просто лежат, грозясь задремать вот так, словно в «старые времена», но этому не бывать.
Блуждая взглядом среди балок и перекрытий лофта, Джастин вдруг вспоминает, что с первого же момента их сегодняшней встречи глаза Брайана говорили: я бы тебя трахнул. Джастин не знает, что Брайан прочитал в его собственном взгляде, но, очевидно, утвердительный ответ на призыв: трахни.
Он тянется рукою назад, к паху Брайана, вынуждая снять его, Джастина, с крючка, и, вопреки неприятному ощущению растянутой задницы, спускает ноги на пол, чувствуя прохладные плиты босыми ступнями. Он пока не может понять, хочет ли спать в этой постели до самого утра или хочет уйти. Но он отчего-то знает, что _нужно_ уйти.
Джастин отправляется в душ, не спрашивая разрешения.
Брайан всё-таки тянется к сигаретам. Первая затяжка очень глубокая, его лёгкие губкой впитывают никотин, наружу вырывается лишь жалкая серая в тусклом свете струйка дыма.
Брайан не спрашивает, когда они увидятся снова. Не спрашивает, увидятся ли они вообще. Он не спрашивает, останется ли Джастин когда-нибудь. Он не просит его остаться. И, покидая лофт уже ночью, Джастин не чувствует ничего, кроме отголосков недавнего удовольствия. Он не чувствует ни тоски, ни вины. Он чувствует себя свободным и насыщенным, как самый густой цвет на палитре. Он чувствует себя лиловым цветом. Ультрамариновым цветом. Цветом свежей зелени. Цветом морской волны. Всеми цветами радуги.
Он спускается, как и пришёл, не лифтом, а по ступеням. Нет ни следа его присутствия в лофте, разве что браслет всё ещё плотно обхватывает запястье Брайана. Джастин слишком сильно затянул тонкий кожаный шнурок. Брайан тщетно пытается его развязать, но с подстриженными почти под корень ногтями ему так и не удаётся. Поэтому, недолго думая, он нашаривает в ящике с ложками и вилками простой перочинный нож, подцепляет остро наточенным лезвием чёрную жилку и без сожаления разрезает надвое. Восстановлению не подлежит.
Сожаления не заслуживает.
На самом деле Брайан почти уверен, что Джастин больше не вернётся. Час он валяется в постели, тщетно пытаясь заснуть, а после тихо и медленно курит у приоткрытого окна, выдыхая дым в сквозящую щель, в которую просачивается ночной город, и до странности легко мирится с этой мыслью. Слишком холодный воздух улицы и слишком горячий – сигареты - смешиваются и зажимают в тиски лёгкие. Облокотившись о низкий подоконник, Брайан надрывно кашляет, как не кашлял никогда в жизни, в уголках глаз даже выступают слёзы, но он улыбается через силу и покусывает мягкий фильтр. Губы опаляет никотиновая дымка. Окурок летит в темноту и пустоту. К лучшему.
Джастин готов к тому, что будет чувствовать себя скверно после, но не чувствует. Он пытается себя пристыдить. Он говорит себе, что это измена, предательство, жульничество, но результата нет. С Брайаном ничто не может быть изменой. Брайан трахает добрую половину Питтсбурга. К любви это отношения не имеет. По крайней мере, Джастин убеждает себя в этом и пока что превосходно справляется. Его тянет назад, как магнитом.
И он закрывает глаза.
Он чувствует, что – удивительно - ему дышится легче после вчерашнего.
Он забегает утром, ещё до занятий, не слишком надеясь застать Брайана, но тот, как ни странно, всё ещё дома, хотя, пожалуй, должен быть в тренажёрном зале. У них быстрый, немного торопливый секс, как будто они боятся, что не успеют, как будто чувствуют, что время бежит слишком резво. Секс с привкусом кофе, сигарет и круглых крошечных зефирин, которые разбросаны по всему столу. Легко взять такую, сжать между пальцами, чувствуя её податливую упругость, разломить тонкую сахарную корочку и добраться до нежной мякоти.
Джастин успевает сунуть одну за щёку, прежде чем Брайан закидывает его ноги себе на плечи. По правде говоря, он набил бы полный рот этой сладости, с трудом двигая челюстями, отдирая от зубов вязкую массу. Он навеки лишил бы себя возможности говорить и раскрывать тайны, о которых миру незачем знать.
Когда кожа трётся о кожу, раздаётся шорох босых ступней по песку, словно прогуливаешься по тонкой кромке, разделяющей сушу и океан, а ленивая отороченная пеной волна несмело щекочет пальцы ног.
Тонко звенят долговязые бокалы, коротко и резко – металлические перечницы и солонки. В банках с кукурузными хлопьями начинается землетрясение в четыре балла по шкале Рихтера, приводящее к смещению хрустящих слоев, смешению классических хлопьев с шоколадными, будто в самом начале колонизации африканских племенных государств, когда первых рабов с чёрного континента доставили в начинающую свой век Америку.
По гладкой поверхности никелированной стойки проходят едва заметные волны.
Никто из них не говорит «давай» и «ещё» или «вот так», или «Jesus fucking Christ!», они проводят половину четверти часа в подозрительно полном молчании, глядя глаза в глаза, конвульсивно содрогаясь при каждом движении и кусая губы едва ли не до крови.
Когда Джастин кончает, он слышит, как далеко внизу, за окном, приседая на амортизаторах, с турбонаддувным рёвом проносится автомобиль, едва не сбивая мусорные баки на углу улицы. Он несётся так, будто от этого резкого, рваного и нерегулярного движения зависит вся его жизнь. Как странно, но Джастин склонен с ним согласиться.
Поморщившись, он опускает ноги, чувствуя, как тянутся жилы и мышцы. Это ощущение из ряда тех, о которых хочется помнить ещё долгое время.
Его блуждающий взгляд неожиданно сталкивается с неумолимой реальностью циферблата часов. До начала урока остаётся двенадцать минут, но Джастин не хочет казаться занудой в глазах Брайана, вот почему он лениво потягивается, гладит и ласкает себя рукой, а Брайан стоит и смотрит, раскуривая косяк. Очевидно, на работу он сегодня не собирается.
- Тебе не пора? – спрашивает он неожиданно, пускай на лице его разлито выражение смазанного спокойствия, которое возникает только в одном случае – когда сладковатый дымок пробирается внутрь, пропитывая кровь, прикрывает насильно глаза, расслабляет мышцы рук и ног, превращая иного неопытного курильщика в марионетку.
Поэтому «тебе не пора» звучит, словно из пучины морской, оно звучит так: «т-е-е-бе н-е-е по-о-ра?». Очень расслабленно.
- Чего? – недоверчиво смотрит на Брайана Джастин.
- Разве не сегодня тебя ждут на уроке по современному искусству? – пожимает плечами Брайан.
- Откуда тебе знать? – с неожиданным вызовом в голосе говорит Джастин: ему не нужна нянька, он здесь по собственному желанию, и Брайану следовало бы радоваться, не задавая лишних вопросов.
- Я плачу за твоё обучение, - напоминает Брайан, приподнимая бровь. – Кое-что знаю.
Он кажется пьяным, но Джастин знает, это всё травка. Он чувствует её вкус на языке. Он сам хочет вдохнуть горячий и едкий дым, но не решается попросить. Весь запал дерзости в нём вдруг выгорает, и он просто натягивает штаны.
- До скорого, - непосредственно заявляет он, направляясь к двери. Остаётся надеяться, что за опоздание ему не влетит.
На третий день Джастин снова приходит, но они не трахаются.
Как-то сразу Брайан понимает: сегодня ничего не будет. На нём – дорогущие мокасины из кожи тонкой выделки. На Джастине – кроссовки Найк, его любимые.
Джастин забывает снять обувь, когда с ногами забирается на белоснежный диван. Брайан никак это не комментирует. Он просто гладит взглядом белокурые пряди, пока Джастин сидит, покачиваясь из стороны в сторону, будто маятник. Они бездумно молчат.
- Что мы делаем? – наконец, решается на вопрос Джастин, и воздух искрится от опасно близкой истерики.
Брайан вздыхает: он предполагал, что нечто подобное всё же нагрянет рано или поздно, вот только подготовиться не успел. Поэтому в дело идёт всё, что оказывается под рукой.
- Трахаемся, - проговаривает он вслух очевидное.
Джастин кивает. Затем ещё раз. Его взгляд устремлён в пространство, его руки подрагивают, а отросшие волосы скрывают лицо. Чтобы разглядеть его, Брайану приходится сесть рядом и, осторожно подцепив пальцами подбородок, заменить профиль анфас.
Паника.
В пересохших губах, в широко раскрытых глазах, во вздёрнутом носе-картофелине, в молочно-белой коже.
Страх.
- Просто секс, - спокойно и убедительно говорит Брайан. – Пока ты сам веришь в это.
Разговор теряет опору в виде мёртвой точки.
- Тогда чем он, по-твоему, отличается от прежнего положения дел? – спрашивает Джастин, ковыряя пальцем шикарную обивку на подлокотнике. Брайан никак это не комментирует. Голос у Джастина пугающе высокий, вспарывающий реальность, как большущий рыхлый пирог с вишней.
- Ну, ты больше не живёшь здесь, - пытается шутить Брайан, но шутка не удаётся.
Джастин бросает на него взгляд, полный досады и отчаяния, кренится на бок, подтягивает колени к груди и самым неожиданным образом устраивает голову у Брайана на коленях. Он хватается за Брайана, как утопающий за разбросанную по тонкой плёнке воды солому, едва не обдирая ладони о жесткие джинсовые швы. Отчего-то он искренне верит, что Брайан поможет ему выбраться.
- Чёрт, я влип, - бормочет Джастин, запуская пальцы в волосы и с силой дёргая за них. – Брайан, я влип. В моей жизни – полный беспорядок.
В моей тоже, хочется сказать Кинни, но он молчит. Он думает о том, что слишком многое позволяет этому мальчишке.
- Убедился теперь? – некоторое время спустя спрашивает Брайан.
Вопрос уходит в пустоту, Джастин молчит. Он не хочет отвечать, или хочет провести здесь всю свою жизнь до конца и без остатка, и не может, просто не может дать Брайану повода выставить его вон.
- В чём это? - наконец, с некоторым подозрением спрашивает он.
- Нет смысла верить в любовь, - безжалостно констатирует Брайан: он уже прежде говорил об этом, только другими словами. Он говорил, что не верит в любовь, что верит в другое. – Если есть секс.
И тут же получает локтём под рёбра – то ли случайно, то ли нет.
- Пошёл ты к чёрту, Брайан! – кричит на него Джастин. Становится даже смешно.
Посылай меня подальше, думает он. Так, чтобы тебе никогда не вздумалось идти за мной вслед.
Джастин выбегает из лофта так стремительно, что, если бы всё-таки снял обувь, сейчас перепрыгивал через ступени в одних носках. Брайан всё-таки позволяет себе кривую улыбку. Он не берётся предсказать, вернётся ли Джастин, или сегодня – тот самый день, когда ослеплённые прозревают.
Майкл смотрит на Брайана, а Брайан смотрит в окно. Вот так всегда. Если Майкл с Брайаном, он смотрит на него. А Брайан смотрит в окно. Ему в глаза бьёт солнце, но он не жмурится, и сразу видно, что радужка у него не орехового, а, скорее, зелёного, будто крыжовник, цвета. Не цвета молодой или свежескошенной травы, а цвета леса в середине сентября. Цвета листвы за миг до того, как её срывает ветер. Таким Майкл видит Брайана большую часть того времени, что они проводят вместе, залечивают свежие раны, не вспоминают о старых. Если приглядеться, то можно заметить след того самого фингала, которым обзавёлся Майкл в один из прекрасных дней позднего лета или ранней осени – не без участия лучшего друга.
А если не приглядываться, ничего и не заметишь.
С тяжестью на сердце Майкл исподволь привыкает видеть Брайана в одиночестве, а не с этим вечно ошивающимся поблизости блондином. С некоторым трепетом он прижимается к его боку, когда Брайан дружеским жестом обнимает его за плечи. С некоторой грустью Майк гладит чёрную кожу брайановской куртки, когда на неё падают холодные дождевые капли, перемешанные с первым в этом году снегом. Слякоть. Они поддерживают друг друга, чтобы не поскользнуться, делятся последней жвачкой, согревают губы друг друга редкими поцелуями и подолгу смотрят на объятые пушистым сиянием фонари, которые зажигаются на улицах с приходом вечера.
Словно заядлый эгоист, который страшно стыдится своей природы, открещиваясь от неё всеми способами, Майкл в тайне радуется тому, что Брайан теперь в куда большей степени принадлежит ему, нежели прежде, при Джастине. Приходит время быть другом, утешающим без намёка на жалость, похлопывающем по спине и плечу без намёка на нежность. Приходит время быть рядом, и в своём уродливом детском эгоцентризме, наивном и невинном, Майкл загадывает желание: пусть это длится так долго, как только возможно. Он счастлив чувствовать немую благодарность, которая в случае Брайана никогда не обретёт вербального выражения, но Майки знает – она здесь, рядом, в этих пальцах, которые сжимают его ладонь, в этих взглядах, в этих необдуманных, глупых, рискованных поступках.
Но вдруг что-то меняется. Брайан больше не смотрит на него, когда они сидят друг против друга в полутёмной закусочной, как в камере обскура, как в картонной коробке с аккуратно прорезанным квадратом окна. В такие сажают некому ненужных котят и прикрепляют табличку, скажем, два доллара. Кто-то их берёт, кто-то нет. Кто-то добросовестно бросает две долларовые бумажки, кто-то не утруждает себя оплатой. Улицу заливает ослепительно яркий солнечный свет, непривычный для осени, но в коробе владений Дебби темно, никому в голову не приходит включать лампы в столь ранний час. Брайан не смотрит на Майкла. Брайан смотрит _мимо_. Он едва улыбается собственным мыслям и рассеянно подцепляет вилкой вялые листья салата.
- Ты выглядишь подозрительно довольным собой, - между делом замечает Майкл, допивая воду. Ему, определённо, нужно ещё, а Джастин куда-то запропастился. – С чего бы?
Брайан молча отправляет в рот пару кусочков острой колбаски, распятых на вилке.
Майкл нетерпеливо стучит металлической ручкой ложки по стеклянному краю бокала, не обращая внимания на недовольный взгляд Дебби, которой вовсе не нужен ещё один случай порчи имущества закусочной. И так каждый день кто-нибудь что-нибудь да разбивает.
- Где этот мальчишка, - раздражённо бормочет Майкл, оглядываясь и едва не смахивая со стола тарелку с вафлями.
Брайан наблюдает за ним со снисходительностью взрослого человека, которому нужно возиться с младенцем, плюющимся овощным пюре.
- Ты как ребёнок, - говорит он, мгновенно приковывая внимание Майкла.
- Мм?
- Ты как ребёнок, - повторяет Брайан, но в этот момент появляется Джастин и бесшумно ставит на стол перед ними новый стакан с водой.
- Сколько можно ждать! – усиленно «пылит» Майкл. Как старый ровер по бездорожью.
- Извини, - пожимает плечами Джастин. На Брайана он даже не смотрит. Они друг для друга – никто, мысленно проговаривает Майкл. Просто бывшие. Становится легче, но воздух сегодня какой-то другой. Будто что изменилось, повернулось, поддалось. Будто стало свежее. Будто после угнетающей духоты, наконец, пролился дождь.
- Ты как ребёнок, - возвращается к начатому разговору Брайан, едва лишь Джастин уходит.
- Чего? – хмурится Майкл, чувствуя перемены каждым позвонком от шеи до копчика.
- Ты как ребёнок, - в четвёртый раз повторяет Брайан, но совершенно спокойно, без раздражения, словно поставил себе задачей во что бы то ни стало донести эту мысль до друга.
- Это ещё почему? – ерзает Майкл на широком мягком сиденье.
- Ведёшь себя так, - объясняет Брайан. – Отстань уже, наконец, от него.
Майкл сглатывает и тянется за водой – в горле неожиданно пересыхает.
- То, как ты хмуришь бровки, надуваешь губки, стучишь кулачками по столу, - уже насмешливо, с издёвкой продолжает Брайан, - так дети делают. Гас так делает, когда не получает того, чего хочет.
- Я так не делаю, - ворчит Майкл, тем самым лишь подтверждая факт. - И вообще, мы с Джастином давным-давно помирились, но только для бизнеса. Для комикса.
Брайан в сомнении пожимает плечами.
- То есть в другое время ты просто берёшь реванш, - бормочет он едва различимо. – Похвально, Майки.
Тот некоторое время смотрит в тарелку, будто бы удивляясь тому, что заказал именно этот десерт, а не блинчики с соусом из ежевики или ещё какую-нибудь дрянь, от которой в желудке становится тяжело, а в заднице – слишком сладко.
Он поднимает голову и видит лицо абсолютно счастливого Брайана Кинни, но тут же зажмуривается и трясёт головой. Потому что такое невозможно, это – из ряда фантастики, ведь даже будучи абсолютно счастливым, Брайан Кинни никогда не демонстрирует этого на людях. Кто знает, чем он там занимается за закрытой дверью лофта, прыгает до потолка или скачет на кровати. Никто никогда не увидит. Это миф, легенда, выдумка.
Миф обязан оставаться мифом. А не вторгаться в реальность вот так, бесцеремонно и без предупреждения.
Джастин протирает тарелки. Одна из них – с отколотым краем. Пить и есть из треснутой посуды – к размолвке, поэтому во избежание последствий он отправляет её в мешок с мусором. Он не хочет, чтобы люди расставались из-за какой-то тарелки. Он не хочет, чтобы люди вообще расставались.
- Скажи мне, что это не правда, - почти стонет в голос Майкл, кусая кончик собственного языка, чтобы проснуться, если всё вокруг действительно сон.
Брайан смотрит на него с весёлым недоумением. Ничего не происходит, Майкл не просыпается. Джастин за стойкой протирает кофейные кружки, украдкой отпивая сливок из фарфорового кувшинчика. Майкл досадует, что Дебби не видит этого безобразия, иначе бы он насладился сладостным зрелищем подзатыльника, прилетевшего Солнышку за нарушение санитарных правил в закусочной.
- Ты трахаешь его? – осторожно спрашивает он, хотя никто из двоих – ни Брайан, ни Джастин – не подает ни единого повода для подобных вопросов, поэтому звучит крайне глупо.
Джастин протирает салатную чашку. Она большая, и, глядя сквозь её влажное, всё в капельках стекло, можно увидеть мир в ином свете, искажённым и смехотворным, как в кривом зеркале.
Майкл почти готов к тому, что Брайан рассмеётся ему в лицо и назовёт полным придурком. Пусть называет хоть всю оставшуюся жизнь, только ответит на вопрос!
Но Брайан ничего не говорит – ни в защиту, ни в нападение. Он просто сидит напротив и смотрит – уже на Майкла, а не в окно – светлыми-светлыми честными глазами, в которых всё читается без слов. Такими же глазами он смотрел на Майкла дома, когда уединился с Джастином в старой комнате лучшего друга.
Майкл медленно выдыхает.
- Ты трахаешь его! – восклицает он, несильно толкая Брайана в грудь, благо посетителей в этот час не так уж и много, и никто не обращает внимания на выяснение отношений. Либерти авеню и не такое повидала за время своего существования.
- Ты трахаешь его, - проговаривает Майкл чуть тише – Джастин за стойкой делает вид, что не слышит, но это не значит, что можно орать на весь Питтсбург. – Поверить не могу.
Он шипит, будто проколотая осколками стекла покрышка.
Брайан даже не пытается выглядеть виноватым.
- Поверить не могу! – снова срывается на крик Майкл, и Брайану кажется, что тот сейчас даст ему оплеуху. Но Майки просто скатывается обратно к свистящему шёпоту, как будто в момент из него весь выпускают воздух. - Дела с твоими моральными принципами обстоят ещё хуже, чем я думал.
Выдерживает драматичную паузу.
- Их нет!
Брайан утомлённо качает головой.
- Ты совершенно невозможный, - заявляет Майкл, хотя Брайан ожидает услышать «невероятный» и признать: да, я такой. Но Майкл брызжет слюной и старательно, в поте лица добивается ответной реакции, а Брайан думает о том сексе, что был у них с Джастином два дня назад. День назад. Мог быть сегодня. Он не слушает.
- Ты ненормальный, - выносит приговор Майки, малыш Майки, который знает его с четырнадцати лет. Он и в тридцать остаётся мальчишкой. Все они мальчишки, Дэбби частенько об этом говорит, и она совершенно права. – О чём ты только думаешь?!
Не о чём.
Они истерят время от времени, совершают необдуманные поступки, боятся ответственности и совершенно не видят того, что между белым и чёрным, между «плохо» и «хорошо» полно прочих всевозможных оттенков. Нет определённых, признанных всеми и каждым границ.
И они не мудры. Они лишены всякой житейской мудрости. Они творят, что им хочется, не заботясь о последствиях. Но при этом они уже слишком взрослые, чтобы их родителей вызывали в директорский кабинет.
- Он пришёл сам, - пожимает плечами Брайан. – Мне не пришлось ничего делать.
- Он принёс тебе чёртов браслет! – в голосе Майкла звучит и звучит обида. Ему так сложно понять, почему его лучший друг, которому найти парня на ночь – раз плюнуть, снова и снова впускает в лофт этого белокурого чертёнка. Так сложно понять, что проще снова надуть губы, нахмурить брови и стукнуть кулаком по столу.
- Повзрослей, Майки, - говорит ему Брайан, чёртов Брайан, который сам только и делает, что развлекается со своими игрушками, машинками и человечками, играет в «Монополию» в масштабе жизни, переставляет шашки на доске свершений, вспарывает башку плюшевым мишкам.
И он говорит, повзрослей. Это звучит хуже любого оскорбления. Это звучит так, будто он и Майкл уже не играют в одной песочнице, не играют вместе, Брайан не делится игрушками, он отталкивает Майкла и приказывает ему найти свои. Игрушки себе по душе. Вот как он поступает с другом, который места себе не находит из-за беспокойства. Вот как он поступает с другом, который видел его после ухода Джастина. Майкл утешается этими воспоминаниями. Он понимает, что думать так гадко, но он думает всё равно. Ему хочется увидеть того самого Брайана, одинокого и рассеянного, ещё раз. Ему хочется быть тем, кто отбирает у Брайана лишнюю бутылку виски, лишнюю стопку, лишний шот. Он хочет спасти его первым. Вот только спасать больше, кажется, некого.
Вернулся.
На четвёртый день Брайан находит его под дверью подъезда. Ну, как находят газету или бутыль с молоком в маленьких городах или пригородах больших. Думает поначалу, зачем забрал ключи, ведь мог бы встретить и в квартире, а теперь они просто теряют время, поднимаясь по лестнице. Лифт почему-то всё чаще остаётся забытым. Джастин боится, что они будут там целоваться, за деревянной решёткой, просто боится – иррационально. Он хочет в лофт, на дерево пола или шёлковый хлопок простыней, или кожу дивана. Но только не в лифт.
Он первым пытается поймать губы Брайана на последней ступеньке, притянув за лацканы пальто, а тот ловко уворачивается, и в глазах у него нечто таинственное и неясное, что Джастин не в силах прочесть и расшифровать. В его глазах отражаются чувства, прописанные иероглифами, египетскими пиктограммами, перуанскими письменами. Нечто, понятное только Брайану, или же ускользнувшее даже от него самого.
От этого у Джастина по спине пробегают мурашки неизвестного – он испытывает странное возбуждение при мысли о тайне, о риске, о возможности непредсказуемого.
Брайан, определённо, прячется от него. Они оба прячутся друг от друга, отводя взгляд и улыбаясь украдкой, но эта игра в прятки не мешает их пальцам, сталкиваясь и переплетаясь, скользить по беззащитной без своих покровов коже, заливая в вены всё новые порции дрожащего, как желе, удовольствия.
Они больше не делают резких движений, сбрасывают с себя руки друг друга, так сильно сомневаются, что становятся грубыми, отчаянными, чтобы скрыть свою неуверенность. Улыбки становятся мёртвыми. Взгляды – слишком острыми. В этот вечер в них нет ни капли доверия друг к другу, их головы наполняет дурманящий туман, воздействию которого каждый из них сопротивляется по-своему. Они по-прежнему не целуют друг друга, компенсируя это интенсивностью прикосновений. Ладони у Брайана сухие и горячие, немного шершавые из-за гантелей, которые он поднимает каждое второе утро. Ладони у Джастина мягкие и очень сухие из-за карандашных грифелей, которыми усыпан его рабочий стол у Итана, которые валяются на дне его сумки с альбомами и скетчами, которые впиваются под ногти, стоит лишь запустить руку под заточенные, как лезвие ножа, листки бумаги. Сумка Джастина – идеальный предмет для самообороны.
Сам он – идеальный объект для нападения.
Платиновые прядки, обрамляющие скулы, голубые глаза, тёмно-розовые губы. Чувственный.
Брайан закрывает глаза, чтобы его не видеть. Он не хочет его видеть никогда больше, он подминает его под себя, не добираясь до кровати. Силы не равны.
- Брайан, - предупреждающе выдыхает Джастин, каким-то шестым чувством улавливая перемену в настроениях, произошедшую со вчерашнего дня.
Он не знает толком, радоваться ему или бояться, но он знает точно – ему нужно взять в руки карандаш или стилус, и выплеснуть все чувства на бумагу или экран.
Нет. Ему нужно найти побольше угля. В последнее время он рисует углём, поэтому у него под ногтями – чёрная кайма, от которой никак не избавиться, да Джастин и не стремится. Всё, чего он хочет – это взять кусок угля для рисования и вымазать им ладони Брайана, чтобы каждое его прикосновение отзывалось въедливым отпечатком на коже, которое раз и навсегда убедило бы Джастина, что он не сошёл с ума, не оказался в коме и не умер. Порой ему так кажется. Порой ему _хочется_ умереть. Вот прямо сейчас, доказав себе что-то прежде недоказуемое.
Безумный, как всякий близкий к гениальности, он мечтает о том, чтобы Брайан разрисовал его тело своим, но тот лишь вслепую давит его, как каток – горячий асфальт. По ощущениям – уж точно.
Джастин закрывает глаза, чтобы не думать о Брайане. Он не хочет о нём думать никогда больше, потому что Брайан не целует его, и у Джастина вдруг возникает нехорошее ощущение, которого прежде он не испытывал: он становится всего лишь одним из многих, побывавших в этом лофте, в этой постели, которая сегодня напоминает месиво, бойню, резню – изломанные линии покрывал, избитые до изнеможения подушки, покалеченные чужими телами, безвольными руками. Они стонут. Им больно.
- Скольких, - говорит Джастин, отрывая голову от жёсткого пола, - сколько…
Брайан кусает его ключицу, зажимает зубами тонкую выступающую кость, и Джастин чувствует себя потерянным.
Он хватает Брайана за волосы на затылке, отрывает его от себя и тихо, очень тихо и, как ему самому кажется, угрожающе спрашивает:
- Сколько их здесь было вчера? После меня? После того как я ушёл?
Брайан, не открывая глаз, ухмыляется. Если он откроет глаза, то не сможет вести себя так равнодушно и цинично, а ему вовсе не хочется терять лицо.
- Я не считал, - шепчет он, убаюкивая остекленевшим, онемевшим голосом, в котором нет ничего от прежнего, искушающего, и чувствует, как Джастин замирает в его руках.
- Скольких ты целовал? – задаёт Джастин следующий вопрос. И сразу за ним – следующий. – Почему не целуешь меня?
Брайан утыкается лицом ему в плечо, обнимает его руками, обвивает его руками, будто путами, прижимает теснее к себе.
- Ни одного, - говорит он. – Такое правило, помнишь?
Без единого поцелуя.
- Почему не целуешь меня? – требовательно и со страхом спрашивает Джастин. Ему не нужно знать ответ, ему надо, чтобы Брайан его поцеловал.
- Потому что теперь ты словно… один из них, - говорит Брайан так, будто сам не верит собственным словам. И осторожно тянется к его губам, замирая в миллиметре от них. Он будто спрашивает, так ли это, прав ли он, он ждёт подтверждения или опровержения, он сомневается. Брайан Кинни сомневается, корень его сомнений – в Джастине, последнему становится чуточку больно. Между ними можно просунуть листок рисовой бумаги, протянуть шёлковую нитку. Можно заставить их преодолеть эту преграду, только вот нет того, кто бы заставил. Поэтому Джастин всё решает сам. Он толкает Брайана на себя, так что их губы впечатываются друг в друга, сминают, как пластилин, как зефир, как подтаявший на солнце гудрон. Не так, как нужно. Иначе, по-новому, с той мыслью, что назад хода нет.
Джастин бьёт кулаком по полу рядом с собой, так что ребро ладони страшно саднит.
Теперь.
Смысл сказанного вдруг доходит до него – рывками, обрывками, мелким песком, который ветер бросает в лицо, когда объявляют штормовое предупреждение. Который скрипит на зубах мельчайшими частичками слюды, кварца и глины. Однажды в школе Джастин на спор откусил от бруска мела, пока стоял у доски. Вкус был чуть горький и приносящий неожиданное удовлетворение. Вот так скрипит на зубах осознание.
Теперь.
- Значит, теперь? – спрашивает Джастин, с силой толкая Брайана в грудь, сталкивая его с себя, чувствуя неожиданную податливость его тела.
Вчера ему втолковывали про секс без обязательств, а теперь говорят про «теперь».
В этом нет ничего радостного, но если ты вдруг понимаешь, что мог, то с лёгкостью убеждаешь себя, будто сможешь снова. Они лежат рядом, полуголые, ладонь Брайана на ширинке Джастина – расслабленная и спокойная. Указательный палец теребит пустую пуговичную петлю.
Он мог бы ненавидеть Брайана прямо сейчас – с лёгкостью, по меньше мере за то, что тот позволил ему уйти. Просто так. Просто потому, что не захотел останавливать.
- Чёрт бы тебя побрал, Брайан, - тихо и нежно шепчет Джастин, перекатываясь, чтобы оседлать его бёдра. Замок на штанах расходится, собачка упирается в член. – Чёрт. Бы. Тебя. Побрал.
И наклоняется, чтобы лизнуть его сомкнутые, запечатанные губы кончиком языка. Попробовать разорвать пополам, как вскрывают конверт ножом для бумаги. Нетерпеливо покусывает, давит, с трудом сдерживая напор. В конце концов, Брайан поддаётся, и кто-то из них счастлив.
Джастин на миг допускает мысль, что счастливы оба.
Джастин вдруг понимает, что один занимает столик в углу на четверых уже добрые полтора часа, пока прочие посетители закусочной терпеливо ждут своей очереди. К нему никто не садится. Должно быть, вид у него слишком странный.
Майкл входит в закусочную и видит его сразу, без труда распознаёт в калейдоскопе лиц. Без колебаний устраивается напротив, не в силах сдержать горькой насмешки в пользу иронии жизни: Джастин сидит на том же самом месте, где и Брайан, когда они с Майклом были здесь пару дней назад. И выражение его лица, и взгляд подозрительно точно копируют брайановский. Они похожи… друг на друга. При всей своей непохожести. Но выглядят они идентично – потерянными и пережившими что-то важное, большое, значимое. Что-то, похожее на счастье.
И что же такое счастье? Урок первый, дорогие дети: счастье – не состояние жизни, не состояние каждого дня, счастье – это вспышка, которая выжигает людям глаза, показывая им мир с той стороны, которой на самом деле не существует. Это состояние мгновения, длящегося ничтожные миллисекунды, что сгорают в пламени времени и уже никогда больше не возвращаются. Невозможно быть счастливым всегда, иначе бы счастье полностью обесценилось. Его собирают по крупицам, подобно старателям, вымывающим в ручье золотой песок. Счастье есть, но оно столь редко, столь непостоянно, что опасно было бы надеяться на него. И то, что наступает после взрыва красок и ощущений, а оно – эта неизвестная составляющая, отделяющая реальность от приукрашенного мира – непременно наступает, неизбежно, даже ужаснее, чем всё, предшествовавшее счастью. Возникает вопрос, на который нет внятного ответа: есть ли смысл в том, чтобы чувствовать себя счастливым, если впоследствии остаётся лишь пустота и пепел? Есть ли смысл в том, чтобы выгорать дотла?
- Ты дерьмово выглядишь, - наконец, сообщает Джастину Майкл – ему хочется сказать нечто резкое и правдивое, а эта фраза – резкое и правдивое в одном флаконе.
- Не спал всю ночь, - пожимает плечами Джастин. Он занят важным делом: берёт перечницу и солонку, ставит их друг на друга, пытаясь удержать равновесие с помощью вилки, вымазанной в тёмно-красном томатном соусе.
- А твой скрипач, он об этом знает? – тихо спрашивает Майкл, думая: ну, удиви меня, блондинчик.
- А ты как думаешь? – с зарождающимся раздражением отвечает вопросом на вопрос Джастин.
- Думаю, что если бы знал, ты бы не сидел здесь так.
- О, да, - разводит руками Джастин и опрокидывает солонку. Он и перечницу опрокидывает, но это не столь важно.
Белые крупинки рассыпаются по столу. Дебби кидает ему тряпку через всю закусочную и выразительно смотрит, так что всё понятно без слов.
Под столом Майкл стискивает руки в кулаки, но на лице его разлита полная бесстрастность.
- Я люблю Итана. И сплю с Брайаном, - говорит Джастин вслух, будто на пробу, и на мгновение становится как-то проще. Хотя проще было бы, если бы он сказал: я люблю Брайана. И сплю с Брайаном.
Майкл сжимает зубы до хруста в челюсти.
- То есть, - говорит он так, будто кто-то медленно душит его – приглушённо и зло, - ты не собираешься возвращаться.
Он готов поклясться, что при этих словах Джастин чуть дольше держит глаза закрытыми, моргая, а после слишком долго смотрит в какую-то точку-песчинку на столе. Нет ответа.
- Хэй, - Майкл щёлкает пальцами прямо у него перед носом. – Я не просто так спросил.
- Я об этом не думал, - говорит Джастин, не глядя на Майкла. Он слюнявит палец и подцепляет подушечкой перчинки и крупинки соли. Суёт палец в рот. С тряпки капает мутным.
- Я так и понял, - садится на любимого конька Майкл, подогревая своё возмущение. – И ты, конечно, не о чём не думал, когда он трахал тебя! И никогда не знал о том, через что он прошёл, когда ты выбрал этого музыканта!
Джастин рассеянно ухмыляется.
- Нет, я знаю, - качает головой он, понимая, что никуда ему не деться от этого знания. – Теперь я знаю.
Теперь. Вот привязалось.
Он просто знает, всё ещё чувствуя, как каждый из них вздрагивает под прикосновениями друг друга, как под током, будто справедливо ожидают удара, а вместо этого получают ласку. Как затравленные звери за решёткой в зоопарке, изловленные, выдернутые из привычной среды обитания, униженные, брошенные, привыкшие огрызаться в ответ на любые действия. Им долго придётся вновь привыкать друг к другу, но им не придётся слишком стараться, ведь это – всего лишь временное явление, проходящее наваждение. По крайней мере, каждый их них пытается себя в этом убедить.
Майкл смотрит на Джастина с сомнением. Не верит. Конечно, ведь ему самому никогда не доводилось видеть Брайана таким. Натянутым, как струна. Как тетива лука, готового вот-вот выстрелить. Таким, когда он и слова не может сказать, просто смотрит, и смотрит, и смотрит на Джастина приглушённым, как сумерки в лофте, взглядом.
- Ты всегда говорил, что любишь его, - с неожиданной тоской замечает Майкл. – Так ты врал.
Вот это уже серьёзно. Серьёзное обвинение.
- Надеюсь, ты не разочаровался в любви теперь, когда знаешь об этом? – насмешливо интересуется Джастин, и на миг даже выглядит подозрительно взрослым. Впрочем, это чувство быстро уходит, и вот перед Майклом снова тот самый белобрысый мальчишка с природным талантом портить людям жизнь. – Надеюсь, я не разрушил твой юный идеалистический взгляд на жизнь.
Как бы он себя ни вёл, что бы он ни говорил, Джастин выглядит страшно потерянным. И до Майкла как-то сразу доходит, в чём они с Брайаном похожи. Они оба страшно потеряны. Страшно счастливы и страшно потеряны. Неприятное сочетание, которое, впрочем, устраивает и первого, и второго.
- Ты понимаешь, что однажды он не вернётся? – с таким вопросом Майкл врывается в лофт на следующий день, стоит лишь Брайану приоткрыть дверь.
- Какого чёрта ты здесь делаешь? – спрашивает тот, пытаясь рукой причесать встрёпанные после неспокойного сна волосы. Голос у него глухой, заспанный, лицо помятое. На нём только штаны, нет ни рубашки, ни футболки. Белья, кажется, тоже нет. Ничего удивительного.
- Боже, Брайан, сейчас начало второго, - замечает Майкл, падая на софу. – После полудня. Ты до сих пор валялся в постели?
Брайан смотрит на него так, будто не понимает сути вопроса.
- В котором часу ты вчера лёг? – продолжает допрос Майкл, но Брайан только отмахивается от него и идёт в ванную, откуда вскоре доносится шум спускаемой в унитазе воды.
Возвращается он с бутылкой в руках и мятным привкусов зубной пасты на языке.
- Тебе его не удержать, - продолжает усиленно капать на мозг лучший друг. – Ты сам говорил об этом. У вас разные цели.
На этих словах у Брайана вырывается смешок. Виски плещется в бутылке, как океанский прибой.
- Знаешь, в тот вечер, когда он пришёл, наши цели вполне совпадали, - хищно улыбается он, а в глазах у него такая бархатная темнота, поддаться которой не составило бы труда. Он мог бы не говорить очевидного, но он всё равно говорит, намеренно подчёркивая – специально для Майки. – По правде сказать, нам обоим очень хотелось кончить.
Майкл смотрит на Брайана пристально, будто может силой мысли заставить его заткнуться.
- Ну, мы и кончили, - подводит логичный итог Брайан и кивает для верности. – Каждый из нас получил то, что хотел.
Майкл молчит.
Майкл говорит.
- Ты понимаешь, что у него есть другой, этот Итан, музыкант? Они почти одного возраста. Они похожи.
Ни хрена они не похожи.
Брайан презрительно морщится и отворачивается от него, будто видеть не желает. Что ж, возможно, так оно и есть, но если одному Майклу есть дело, он готов идти до конца. Он знает, за какие ниточки нужно дёргать. Он говорит:
- И после всего, что произошло, ты вот так просто простишь его? Позволишь вернуться?
На миг Майки кажется, что это срабатывает: взгляд у Брайана становится тусклым, почти равнодушным. Так смотрят люди, у которых глубоко внутри сидит колючая боль, облепленная, обвитая ошмётками, обрывками гордости.
- За что мне его прощать? – равнодушно вопрошает Брайан, демонстративно пожимая плечами, но Майки не сдаётся.
- Ты понимаешь, что он всё равно уйдёт?
Ему нужно сказать как можно больше, постараться посеять сомнение, прежде чем его выставят вон.
- Да, он уйдёт, - кивает Брайан, обшаривая карманы в поисках сигарет. Движения у него резкие и неспокойные, он явно не чувствует себя так, как звучит – насмешливо, как и прежде, иронично, как и всегда. – Он уйдёт, Майки, и больше не вернётся. И знаешь что?
Он придвигается очень близко, так что Майкл чувствует себя загнанным в угол его тяжёлым, как бетонная плита, взглядом, его руками, его губами, сквозь которые просачивается табачный дым, и Майкл невольно вздыхает поглубже, будто они курят одну сигарету на двоих.
- Я плакать не буду, - хрипит он Майклу на ухо, и его трёхдневная щетина колется и трётся, как наждачная бумага.
Так, что можно получить что-то вроде коврового ожога.
- Нет, не буду, - повторяет Брайан, и Майкл вдруг понимает, что тот уже пьян. Не так сильно, чтобы не стоять на ногах, но достаточно для того, чтобы чувствовать необходимость вести себя в соответствии с состоянием.
- Сколько ты выпил? – осторожно спрашивает Майки, озираясь в поисках пустых бутылок, но не видит ни одной, кроме той, что Брайан держит в руках, а она даже наполовину полная.
- Я вообще ещё не пил, - говорит Брайан.
- Ты не можешь не пить, если тебе не всё равно, - упрямо хмурится Майкл. Он думает, что хорошо знает Брайана.
- А мне не всё равно? – пожимает плечами тот, закуривая ещё одну сигарету, хотя половина первой торчит у него из уголка рта. – Ты видишь, Майки, его здесь нет. И не будет. А я в порядке.
Они сидят в тишине. Виски булькает в горлышке бутылки и в горле Брайана, когда тот делает внушительный глоток. Он пьёт алкоголь, как воду. Он дышит сигаретным дымом, будто воздухом. У них такие посиделки, словно намедни они похоронили кого-то важного, а теперь наступило пробуждение, осознание, траур и похмелье.
Но.
Раздаётся совершенно определённый стук в дверь. Так может стучать только тот, кого уже не надеялись дождаться. Так стучат, когда думают только о том, чтобы переступить порог, а дальше – дальше пусть весь мир подождёт. Или отправляется к чёрту.
На заметку – проходит пять дней. Уже пять грёбанных дней, думает Майкл, ведь можно было дождаться целой недели для ровного счёта и никогда больше не появляться здесь. Ему хочется удержать Брайана, уговорить его остаться на месте, заткнуть уши, закрыть глаза и не реагировать. Но Брайан отталкивается от заботливых рук друга, как от трамплина, встаёт и мягко ступает босыми ступнями по деревянному полу.
Он открывает дверь, видит Джастина – снова, как в дурном сне – и ухмыляется.
- А твой бойфренд не будет против?
Джастин сглатывает и заглядывает в лофт через брайановское плечо, отчаянно надеясь, что там окажется кто-нибудь ещё, и ему не придётся так глупо потакать своим желаниям.
Но в лофте, кроме Брайана, кажется, никого нет. И Джастин обречённо вздыхает.
- Его нет в городе, - говорит он. – Уехал на концерт.
Как же всё просто получается, даже сердце не ёкает при мысли о том, что возможно сейчас, через минуту другую, они снова окажутся в одной постели, совершенно не возражая против присутствия друг друга.
- Ты быстро учишься, - одобрительно хлопает Брайан его по плечу. – Так что, зайдёшь?
И он заходит. Майкл молча делает шаг в сторону из-за колонны, за которой его не видно, и с мстительным удовольствием любуется ошеломлением в широко раскрытых синих глазах.
- Привет, Майкл, - говорит Джастин, оглядываясь на Брайана, словно бы спрашивая разрешения.
Брайан разводит руками.
- Привет, Джастин, - говорит Майкл, глядя Брайану прямо в чёрные точки зрачков.
Брайан неудержимо улыбается.
- Не знал, что ты здесь, - видно, что слова даются Джастину с трудом, но он не делает ни шага назад. Он не уступает.
- Он пришёл, Майки, - дразняще низким голосом тянет Брайан, становясь позади Джастина вплотную, так что его грудь, должно быть, больно натыкается на острые мальчишеские лопатки.
Я и сам вижу, хочется выкрикнуть Майклу, я не слепой, а ещё я вижу, как ты заводишься, едва лишь ему стоит повести плечами вот так, когда на них – твои ладони, но вместо этого лишь качает головой:
- Как раз собирался уходить.
- Верно, - поддерживает его Брайан.
Майклу хочется топнуть ногой и убежать в слезах, но он вновь и вновь вспоминает слова Брайана о том, что все они – несносные дети, беспризорники, сорванцы. Ему не хочется больше быть ребёнком. И он уходит вот так – без шума и пыли.
Он плотно закрывает дверь и прислоняется к ней спиной. Он знает, почти видит, стоит только закрыть глаза, как они там, за металлической перегородкой, срывают друг с друга одежду, пируют, упиваясь запахом и вкусом друг друга, перехватывают дыхание друг друга, ласкают друг друга так искренне, так непошло, так примитивно и в то же время возвышенно, и так по-настоящему. И пускай ему очень страшно признавать это, но ничего лучше в своей жизни он не встречал.
Майкл спускается вниз по лестнице, а не лифтом, считает ступени, перепрыгивает ступени, чувствуя, как внутри всё сжимается перед каждым новым прыжком. Ему очень хочется споткнуться и упасть, разбить в кровь костяшки пальцев, оцарапать ладони, расквасить коленки. Он очень хочет почувствовать себя если и не взрослым, но ребёнком, который вдруг самостоятельно встал на ноги и прошёл свои первые шаги. На улице он вдыхает полной грудью стылый городской смог. И тут же, без предупреждения, будто бы кто-то открыл в мутной серости неба кран, хлещет ливень, бьёт пузырями по асфальту и струями воды – по лицу. Майкл жмурится, размазывая руками пыль и влагу, и бросается в дождь. Бежит так, что шарахаются редкие прохожие. Бежит так, что становится больно ногам, ударяющимся о камень дороги.
Продолжение в комментариях
Название: 2 года, 11 месяцев и 5 дней*
Автор: Reno (aka Reno89)
Пейринг: B/J
Рейтинг: NC-17
Размер: 10 645 слов
Жанр: drama, angst
Предупреждение: авторское видение, отсутствие обоснований, ООС
Дисклеймер: всё, что мне не принадлежит, мне не принадлежит
Комментарий: альтернативное развитие сюжета после серии 3х04, Джастин приносит Брайану браслет, но события принимают совершенно иной оборот.
***По мнению учёных, данный момент в отношениях пары знаменует достижение максимального счастья. К этому времени партнёры окончательно примиряются с раздражающими привычками своих половинок и ощущают абсолютное удовлетворение от близости.
2 года, 11 месяцев и 5 дней2 года, 11 месяцев и 5 дней
Oh, kiss me
Lick your cigarette, then kiss me
Kiss me where your eye won't meet me
Meet me where your mind won't kiss me
Franz Ferdinand “No you girls”
There’s no more good guys…
Skindive
Джастин открывает старым латунным ключом деревянную дверь – тот с трудом проворачивается в скважине – и прокрадывается в тесный, зажатый в объятиях двух встроенных стенных шкафов коридорчик. Цепляет ногу за ногу, стаскивая кроссовки, скидывает безрукавку, стягивает через голову жаркую, до сих пор жаркую от пота и возбуждения водолазку с высоким душным горлом и в одних штанах на ощупь направляется к кровати.
Со штанами он расстаётся где-то на полпути. Расстаётся почти что без сожаления и ныряет под тонкое одеяло, стараясь не потревожить спящего Итана, закутанного в мягкую тьму их каморки под крышей, и до боли, до паники удушья задерживает дыхание, пытаясь успокоить сердце, которое заходится в неистовом стуке. Он лежит очень тихо, хотя в нём кипит невероятная энергия, которая в любой миг может заставить его вскочить на ноги, закричать, что есть силы, от самого ощущения жизни, которое вместе с кровью бежит по венам. И он едва сдерживается, каждая мышца в его теле звенит и требует немедленного движения, и даже бег – долгий бег от угла кирпично-красного здания до угла здания из светло-серого камня с остроконечной крышей – не в силах совладать с переполняющими его силами. Он знает, что может сейчас свернуть горы, поднять на плечах весь этот мир, нарисовать пару тысяч шедевров, выкурить пачку сигарет за раз, признаться в любви первому встречному, наделать кучу глупостей, тут же всё исправить и… ощутить себя кем-то большим, чем он на самом деле есть.
Но сейчас ночь, завтра – обычный осенний день, и никому в Питтсбурге не нужен самозваный супермен. Городу нужен какой-то другой герой, не Джастин Тейлор, художник, который так запутался в своей жизни, что до спасения других ему едва ли есть дело.
Он не знает, кто начинает, кто виноват, кто провоцирует и кто дразнит. Возможно, всё было предопределено задолго до его прихода в лофт, но он отчётливо помнит момент, когда его пальцы ещё лежат на запястье Брайана, и он смотрит на Брайана, взгляд которого направлен вниз, на вновь обретённый браслет, и дальше -... Кто-то из них не выдерживает первым, но Джастин всё же допускает мысль, что не выдерживают оба.
Джастин отрывисто дышит в рот Брайану, кусает его за нижнюю губу и ласково проводит языком по верхней. Ни один из них не издаёт ни звука, и Тейлор знает, почему – дыхание перехватывает, сводит руки, колет ладони и ступни, напряжение скапливается в пояснице и в притиснутом к жесткому дверному косяку затылке. Им _физически_ больно целовать друг друга вот так, голодно, жадно, совсем по-животному бездумно и безумно. Говорить больше не о чём, остаётся лишь следить за тем, чтобы языки не завязались узлом.
Джастин ощупывает каждый миллиметр – пересчитывает кончиком языка зубы, с силой проводит по короткой, натянутой, словно нитка, уздечке, тщательно собирает крохи вкуса, о котором он будто бы успел позабыть.
Да, этот вкус.
И продолжает своё путешествие, с трудом отбиваясь от Брайана.
Потому что тот ненасытен. В нём сейчас нет ни капли терпения, он не намерен заниматься исследованиями, он больше не первопроходец, он завоеватель.
Джастин вспоминает конкистадоров, вспоминает гиксов, вспоминает татаро-монгольское Иго. Он вспоминает народы, которые были вынуждены выплачивать дань иноземным захватчикам. Вспоминает, как ацтеки несли своё золото в казну заморских государств.
Вот то, чем они занимаются: целуются прямо на лестничной площадке, перед зарешёченным лифтом, а Джастин думает о древних цивилизациях, последние представители которых сгнили в земле и песке уже множество сотен лет назад.
Они целуются впервые за долгое время, которое тянется, будто резиновое, но не обрывается, а становится мягким, как пластилин, мнётся и укладывается слоями. Каждый миг – словно густой сироп, оставляет липкие вязкие капли, в которых Джастин барахтается и тонет. Руки его, скрещенные в запястьях, прижаты к тому самому месту, в котором проходит стык стены и двери, когда та закрыта, и ощущение такое, будто лежишь связанным на железнодорожных путях и вдруг слышишь отдалённый звук, означающий лишь одно: поезд подходит к станции. Его неумолимый бег ничем не остановить, никакие стрелки не помешают ему прийти вовремя, минута в минуту, подмяв под себя хрупкое тело.
Свободной рукой Брайан медленно гладит его по шее, будто не может решить, придушить ли в наказание за всё эти недели отсутствия, за Итана, или приласкать, пощекотать под подбородком, словно кота. Он ползёт вниз, исподлобья глядя на Джастина, трётся лицом об его грудь, рёбра, живот, и кажется, будто пункт его назначения – весьма определённый, Джастин не останавливает его, несмотря ни на что не останавливает, потому что не знает, сможет ли, а унижать себя жалкой попыткой не желает. Он закрывает глаза, пока руки Брайана гладят его ягодицы, цепляясь пальцами за шлевки на поясе, гладят ниже, так что Джастин невольно переступает ногами в надежде на продолжение, но Брайан будто бы не замечает. Вместо того чтобы, добравшись до ширинки, высвободить металлический язычок и поступить так, как он всегда поступал, он резко подхватывает Джастина под колени и тянет на себя, так что тот едва не валится спиной в пустоту, отчаянно цепляясь за Брайана, за лямки его белой майки, ткань которой трещит и тянется, грозясь вот-вот разорваться.
Они балансируют, с трудом удерживая равновесие, почти падают друг на друга, сосредоточенные и собранные, как джамперы в затяжном прыжке с парашютом, и при этом удивительно неуклюжие, как танцоры, которым ноги мешают, когда Джастин, наконец, понимает, к чему всё идёт. И, признаться, мысль об этом заводит его даже сильнее, чем мысль о самом лучшем в мире минете.
Брайан поднимает его, как в тот далёкий день, когда в Вавилоне Джастин завоевал его – впервые. Он будто вновь оказывается на пьедестале, в перекрестье лучей, в перекрестье взглядов, в кольце свободного пространства, которое принадлежит лишь им двоим.
- Что ты забыл здесь? – приглушённо шепчет Брайан в изгиб его шеи, делая шаг через порог в лофт.
Он не спрашивает, чего хочет Джастин и хочет ли он продолжения. Он знает и так, ему не нужны словесные подтверждения. Он чувствует жар прижавшегося к нему тела, ему достаточно информации, он оперирует простыми сигналами. Они всегда были на одной волне возбуждения.
- Я просто принёс тебе браслет, - выдыхает Джастин, глядя на Брайана сверху вниз, стискивая ногами его бёдра, ощущая тепло его ладоней, с трудом пробивающееся сквозь толстую, собранную гармошкой джинсу под коленями. – Я не строил никаких далекоидущих планов.
Он не оправдывается, он просто сообщает, но Брайан лишь усмехается в ответ на его слова.
- И ты мне это говоришь, - хрипло бормочет он, удобнее перехватывая руки, - когда я собираюсь трахнуть тебя так, что ты забудешь дышать.
- Неужели? – голубые глаза стремительно темнеют, зрачки расширяются, приоткрытые, блестящие от слюны губы манят.
Всё в лучших традициях.
Они снова целуются, едва не падая, когда Брайан сбивается с шага; во избежание последствий поцелуи решено отложить до постели, но ни один из них не спешит держать обещание, и они будто плывут под водой, настолько плавными становятся их движения, настолько же отчаянно им не хватает воздуха.
У Джастина кружится голова, некстати всплывает в памяти вечер разоблачения, вечер красной толстовки, сорванной едва ли не вместе с кожей, предательский вечер, когда Брайан его раскусил, а после его жёстких поцелуев Джастин чувствовал себя так, будто был вдребезги пьян, или переживал ужасающее похмелье. Перед глазами всё плыло, в паху жгло от любого, даже мимолётного прикосновения, внутри всё горело от вины и обиды.
Сейчас он будто вновь пьян, но иначе. Он пьян так, как бывают пьяны девственники, желающие как бы случайно перепихнуться, а после очнуться без памяти, без осознания, без обязательств. Он пьян от желания, и он хочет секса.
Ему нравится, что Брайан ходит по лофту босиком.
Джастин нетерпеливо стягивает с него узкие джинсы с расстёгнутой пуговицей, он тянет вверх его майку, но Брайан с лёгкостью валит его на кровать, вжимая в простыни, он освобождает его от одежды, нещадно растягивая водолазку, так что Джастин даже подумывает о том, чтобы выбросить её – тупая, бесцельная мысль на фоне действа. Брайан раздевает его. _Эта_ мысль заслуживает внимания. Джастин наблюдает за ним, медленно и редко моргая, чтобы не упустить ни мгновения. У Брайана растрёпаны волосы. Брайан невыносимо красив.
Брайан вылизывает его с головы до ног, не пропуская ни дюйма. Единицы измерения в этом случае играют особую, знаковую, почти символическую роль.
Язык Брайана измеряет его. Горло Брайана измеряет его. Джастин – как разложенный на постели анатомический атлас, а Брайан всё ещё в майке. Он словно не хочет её снимать, он будто мечтает удержать преимущество, но Джастин другого мнения. Предельно просто, оказывается, ощутить вес Брайана на себе, всего лишь попытавшись избавить его от шершавого хлопка, царапающего возбуждённую кожу, волоски на которой стоят дыбом.
Они будут трахаться лицом к лицу. Джастин в этом более чем уверен. Сама идея витает в воздухе, и они не упустят возможности полюбоваться искажёнными оргазмом лицами друг друга. Как наказание, как индульгенция, как взнос за прощение – зависит от точки зрения. Когда кончаешь, поистине выпускаешь на волю всё то, что прежде держал внутри, и в каждой напряжённой чёрточке читаются твои сокровенные тайны, твои мотивы и твои оправдания.
Как хорошо, что длится это считанные мгновения. Никому не нравится выдавать себя с головой.
Лицом к лицу. Открытые для удара. Беззащитные. Доверчивые. Как моллюски, лишённые панциря. Вот как это будет. Мягкие, как талый воск. Вот как это будет.
Каждый из них знает, на что идёт.
- Сожми покрепче, - слышит Джастин, когда они закручиваются в клубок плоти, - меня внутри.
И от этих слов он тут же делается твёрже, чем камень.
Брайан не просит надеть презерватив на его член, он превосходно справляется с этим сам, к тому же, у Джастина такое лицо, что просить его о чём-то бесполезно.
Впервые за весь этот вечер Джастин глухо стонет, принимая в себя на всю длину, и, чёрт побери, он чувствует боль проникновения, но он рад этой боли. Это Брайан-боль.
Это Брайан в нём, пугающе горячий и большой. Поначалу Джастину кажется, будто ему в задницу сунули ручку от швабры, но постепенно он расслабляется, расслабляется, расслабляется.
Теперь они ближе, чем можно себе представить. Они так близко, что могут срастись в единый живой организм, если проведут в таком положении сотню-другую лет. Но Брайан начинает двигаться, и они вновь и вновь теряют и обретают контакт.
В голове нет ни единой мысли, в голове планомерно включается и выключается яркая лампочка, из-за ослепляющего света которой перед глазами плавают тёмные пятна, заслоняющие мир.
Джастин слышит, как глубоко в груди, в горле Брайана зарождается его собственный первый стон. Его голосовые связки вибрируют, он сжимает зубы, удерживая звук вместе с дыханием, но тот всё же прорывается наружу, больше похожий на хрип.
Он хватается пальцами за край матраца, за подушки – за всё, что сумеет его удержать, но те слишком ненадёжны, и он упирает ладонь по левую сторону от белокурой головы с прилипшей ко лбу чёлкой. Он смотрит Джастину прямо в глаза, пока тот сцепляет ноги за его спиной. Он выдыхает так, что лёгкий ветерок шевелит волосы Джастина. И он ни на минуту не останавливается.
Головка его члена, облачённая в тонкую резинку, трётся о совершенно определённую точку внутри Джастина, и когда они приближаются к той черте, за которой всё заканчивается, то хватаются друг за друга, оставляя россыпи мелких, как монетка в один цент, синяков. Им нужно просто держаться друг за друга, чтобы кончить. Они же вцепляются в плечи друг друга мёртвой хваткой, мотая головами и жмурясь до взрывов цвета и света.
Кто-то из них изливается первым. Джастин чувствует, знает об этом, но не может понять, почему. Слишком много ощущений обрушивается на него одновременно, так что на миг он забывает о том, где он и с кем он. С Итаном такое происходит часто.
О, чёрт, Итан.
Нет, к черту. Только не сейчас.
Не когда он летит в бесконечность. Не когда Брайан летит вместе с ним.
Джастин лежит, будто в забытьи, не шевелясь и едва дыша, и член Брайана, мягкий, но горячий, всё ещё в его заднице. Они переживают момент самой потрясающей и ужасающей близости, которая в корне отличается от близости проникновения. Они делят свои тела между собой поровну, по-честному, никто из них больше не доминирует, никто не подчиняется. Брайан обнимает его со спины и целует выступающий под кожей позвонок – или же просто касается его губами. Джастин знает, что ему хочется курить. Брайан всегда курит после секса, только вот почему-то не в этот раз. В этот раз они просто лежат, грозясь задремать вот так, словно в «старые времена», но этому не бывать.
Блуждая взглядом среди балок и перекрытий лофта, Джастин вдруг вспоминает, что с первого же момента их сегодняшней встречи глаза Брайана говорили: я бы тебя трахнул. Джастин не знает, что Брайан прочитал в его собственном взгляде, но, очевидно, утвердительный ответ на призыв: трахни.
Он тянется рукою назад, к паху Брайана, вынуждая снять его, Джастина, с крючка, и, вопреки неприятному ощущению растянутой задницы, спускает ноги на пол, чувствуя прохладные плиты босыми ступнями. Он пока не может понять, хочет ли спать в этой постели до самого утра или хочет уйти. Но он отчего-то знает, что _нужно_ уйти.
Джастин отправляется в душ, не спрашивая разрешения.
Брайан всё-таки тянется к сигаретам. Первая затяжка очень глубокая, его лёгкие губкой впитывают никотин, наружу вырывается лишь жалкая серая в тусклом свете струйка дыма.
Брайан не спрашивает, когда они увидятся снова. Не спрашивает, увидятся ли они вообще. Он не спрашивает, останется ли Джастин когда-нибудь. Он не просит его остаться. И, покидая лофт уже ночью, Джастин не чувствует ничего, кроме отголосков недавнего удовольствия. Он не чувствует ни тоски, ни вины. Он чувствует себя свободным и насыщенным, как самый густой цвет на палитре. Он чувствует себя лиловым цветом. Ультрамариновым цветом. Цветом свежей зелени. Цветом морской волны. Всеми цветами радуги.
Он спускается, как и пришёл, не лифтом, а по ступеням. Нет ни следа его присутствия в лофте, разве что браслет всё ещё плотно обхватывает запястье Брайана. Джастин слишком сильно затянул тонкий кожаный шнурок. Брайан тщетно пытается его развязать, но с подстриженными почти под корень ногтями ему так и не удаётся. Поэтому, недолго думая, он нашаривает в ящике с ложками и вилками простой перочинный нож, подцепляет остро наточенным лезвием чёрную жилку и без сожаления разрезает надвое. Восстановлению не подлежит.
Сожаления не заслуживает.
На самом деле Брайан почти уверен, что Джастин больше не вернётся. Час он валяется в постели, тщетно пытаясь заснуть, а после тихо и медленно курит у приоткрытого окна, выдыхая дым в сквозящую щель, в которую просачивается ночной город, и до странности легко мирится с этой мыслью. Слишком холодный воздух улицы и слишком горячий – сигареты - смешиваются и зажимают в тиски лёгкие. Облокотившись о низкий подоконник, Брайан надрывно кашляет, как не кашлял никогда в жизни, в уголках глаз даже выступают слёзы, но он улыбается через силу и покусывает мягкий фильтр. Губы опаляет никотиновая дымка. Окурок летит в темноту и пустоту. К лучшему.
Джастин готов к тому, что будет чувствовать себя скверно после, но не чувствует. Он пытается себя пристыдить. Он говорит себе, что это измена, предательство, жульничество, но результата нет. С Брайаном ничто не может быть изменой. Брайан трахает добрую половину Питтсбурга. К любви это отношения не имеет. По крайней мере, Джастин убеждает себя в этом и пока что превосходно справляется. Его тянет назад, как магнитом.
И он закрывает глаза.
Он чувствует, что – удивительно - ему дышится легче после вчерашнего.
Он забегает утром, ещё до занятий, не слишком надеясь застать Брайана, но тот, как ни странно, всё ещё дома, хотя, пожалуй, должен быть в тренажёрном зале. У них быстрый, немного торопливый секс, как будто они боятся, что не успеют, как будто чувствуют, что время бежит слишком резво. Секс с привкусом кофе, сигарет и круглых крошечных зефирин, которые разбросаны по всему столу. Легко взять такую, сжать между пальцами, чувствуя её податливую упругость, разломить тонкую сахарную корочку и добраться до нежной мякоти.
Джастин успевает сунуть одну за щёку, прежде чем Брайан закидывает его ноги себе на плечи. По правде говоря, он набил бы полный рот этой сладости, с трудом двигая челюстями, отдирая от зубов вязкую массу. Он навеки лишил бы себя возможности говорить и раскрывать тайны, о которых миру незачем знать.
Когда кожа трётся о кожу, раздаётся шорох босых ступней по песку, словно прогуливаешься по тонкой кромке, разделяющей сушу и океан, а ленивая отороченная пеной волна несмело щекочет пальцы ног.
Тонко звенят долговязые бокалы, коротко и резко – металлические перечницы и солонки. В банках с кукурузными хлопьями начинается землетрясение в четыре балла по шкале Рихтера, приводящее к смещению хрустящих слоев, смешению классических хлопьев с шоколадными, будто в самом начале колонизации африканских племенных государств, когда первых рабов с чёрного континента доставили в начинающую свой век Америку.
По гладкой поверхности никелированной стойки проходят едва заметные волны.
Никто из них не говорит «давай» и «ещё» или «вот так», или «Jesus fucking Christ!», они проводят половину четверти часа в подозрительно полном молчании, глядя глаза в глаза, конвульсивно содрогаясь при каждом движении и кусая губы едва ли не до крови.
Когда Джастин кончает, он слышит, как далеко внизу, за окном, приседая на амортизаторах, с турбонаддувным рёвом проносится автомобиль, едва не сбивая мусорные баки на углу улицы. Он несётся так, будто от этого резкого, рваного и нерегулярного движения зависит вся его жизнь. Как странно, но Джастин склонен с ним согласиться.
Поморщившись, он опускает ноги, чувствуя, как тянутся жилы и мышцы. Это ощущение из ряда тех, о которых хочется помнить ещё долгое время.
Его блуждающий взгляд неожиданно сталкивается с неумолимой реальностью циферблата часов. До начала урока остаётся двенадцать минут, но Джастин не хочет казаться занудой в глазах Брайана, вот почему он лениво потягивается, гладит и ласкает себя рукой, а Брайан стоит и смотрит, раскуривая косяк. Очевидно, на работу он сегодня не собирается.
- Тебе не пора? – спрашивает он неожиданно, пускай на лице его разлито выражение смазанного спокойствия, которое возникает только в одном случае – когда сладковатый дымок пробирается внутрь, пропитывая кровь, прикрывает насильно глаза, расслабляет мышцы рук и ног, превращая иного неопытного курильщика в марионетку.
Поэтому «тебе не пора» звучит, словно из пучины морской, оно звучит так: «т-е-е-бе н-е-е по-о-ра?». Очень расслабленно.
- Чего? – недоверчиво смотрит на Брайана Джастин.
- Разве не сегодня тебя ждут на уроке по современному искусству? – пожимает плечами Брайан.
- Откуда тебе знать? – с неожиданным вызовом в голосе говорит Джастин: ему не нужна нянька, он здесь по собственному желанию, и Брайану следовало бы радоваться, не задавая лишних вопросов.
- Я плачу за твоё обучение, - напоминает Брайан, приподнимая бровь. – Кое-что знаю.
Он кажется пьяным, но Джастин знает, это всё травка. Он чувствует её вкус на языке. Он сам хочет вдохнуть горячий и едкий дым, но не решается попросить. Весь запал дерзости в нём вдруг выгорает, и он просто натягивает штаны.
- До скорого, - непосредственно заявляет он, направляясь к двери. Остаётся надеяться, что за опоздание ему не влетит.
На третий день Джастин снова приходит, но они не трахаются.
Как-то сразу Брайан понимает: сегодня ничего не будет. На нём – дорогущие мокасины из кожи тонкой выделки. На Джастине – кроссовки Найк, его любимые.
Джастин забывает снять обувь, когда с ногами забирается на белоснежный диван. Брайан никак это не комментирует. Он просто гладит взглядом белокурые пряди, пока Джастин сидит, покачиваясь из стороны в сторону, будто маятник. Они бездумно молчат.
- Что мы делаем? – наконец, решается на вопрос Джастин, и воздух искрится от опасно близкой истерики.
Брайан вздыхает: он предполагал, что нечто подобное всё же нагрянет рано или поздно, вот только подготовиться не успел. Поэтому в дело идёт всё, что оказывается под рукой.
- Трахаемся, - проговаривает он вслух очевидное.
Джастин кивает. Затем ещё раз. Его взгляд устремлён в пространство, его руки подрагивают, а отросшие волосы скрывают лицо. Чтобы разглядеть его, Брайану приходится сесть рядом и, осторожно подцепив пальцами подбородок, заменить профиль анфас.
Паника.
В пересохших губах, в широко раскрытых глазах, во вздёрнутом носе-картофелине, в молочно-белой коже.
Страх.
- Просто секс, - спокойно и убедительно говорит Брайан. – Пока ты сам веришь в это.
Разговор теряет опору в виде мёртвой точки.
- Тогда чем он, по-твоему, отличается от прежнего положения дел? – спрашивает Джастин, ковыряя пальцем шикарную обивку на подлокотнике. Брайан никак это не комментирует. Голос у Джастина пугающе высокий, вспарывающий реальность, как большущий рыхлый пирог с вишней.
- Ну, ты больше не живёшь здесь, - пытается шутить Брайан, но шутка не удаётся.
Джастин бросает на него взгляд, полный досады и отчаяния, кренится на бок, подтягивает колени к груди и самым неожиданным образом устраивает голову у Брайана на коленях. Он хватается за Брайана, как утопающий за разбросанную по тонкой плёнке воды солому, едва не обдирая ладони о жесткие джинсовые швы. Отчего-то он искренне верит, что Брайан поможет ему выбраться.
- Чёрт, я влип, - бормочет Джастин, запуская пальцы в волосы и с силой дёргая за них. – Брайан, я влип. В моей жизни – полный беспорядок.
В моей тоже, хочется сказать Кинни, но он молчит. Он думает о том, что слишком многое позволяет этому мальчишке.
- Убедился теперь? – некоторое время спустя спрашивает Брайан.
Вопрос уходит в пустоту, Джастин молчит. Он не хочет отвечать, или хочет провести здесь всю свою жизнь до конца и без остатка, и не может, просто не может дать Брайану повода выставить его вон.
- В чём это? - наконец, с некоторым подозрением спрашивает он.
- Нет смысла верить в любовь, - безжалостно констатирует Брайан: он уже прежде говорил об этом, только другими словами. Он говорил, что не верит в любовь, что верит в другое. – Если есть секс.
И тут же получает локтём под рёбра – то ли случайно, то ли нет.
- Пошёл ты к чёрту, Брайан! – кричит на него Джастин. Становится даже смешно.
Посылай меня подальше, думает он. Так, чтобы тебе никогда не вздумалось идти за мной вслед.
Джастин выбегает из лофта так стремительно, что, если бы всё-таки снял обувь, сейчас перепрыгивал через ступени в одних носках. Брайан всё-таки позволяет себе кривую улыбку. Он не берётся предсказать, вернётся ли Джастин, или сегодня – тот самый день, когда ослеплённые прозревают.
Майкл смотрит на Брайана, а Брайан смотрит в окно. Вот так всегда. Если Майкл с Брайаном, он смотрит на него. А Брайан смотрит в окно. Ему в глаза бьёт солнце, но он не жмурится, и сразу видно, что радужка у него не орехового, а, скорее, зелёного, будто крыжовник, цвета. Не цвета молодой или свежескошенной травы, а цвета леса в середине сентября. Цвета листвы за миг до того, как её срывает ветер. Таким Майкл видит Брайана большую часть того времени, что они проводят вместе, залечивают свежие раны, не вспоминают о старых. Если приглядеться, то можно заметить след того самого фингала, которым обзавёлся Майкл в один из прекрасных дней позднего лета или ранней осени – не без участия лучшего друга.
А если не приглядываться, ничего и не заметишь.
С тяжестью на сердце Майкл исподволь привыкает видеть Брайана в одиночестве, а не с этим вечно ошивающимся поблизости блондином. С некоторым трепетом он прижимается к его боку, когда Брайан дружеским жестом обнимает его за плечи. С некоторой грустью Майк гладит чёрную кожу брайановской куртки, когда на неё падают холодные дождевые капли, перемешанные с первым в этом году снегом. Слякоть. Они поддерживают друг друга, чтобы не поскользнуться, делятся последней жвачкой, согревают губы друг друга редкими поцелуями и подолгу смотрят на объятые пушистым сиянием фонари, которые зажигаются на улицах с приходом вечера.
Словно заядлый эгоист, который страшно стыдится своей природы, открещиваясь от неё всеми способами, Майкл в тайне радуется тому, что Брайан теперь в куда большей степени принадлежит ему, нежели прежде, при Джастине. Приходит время быть другом, утешающим без намёка на жалость, похлопывающем по спине и плечу без намёка на нежность. Приходит время быть рядом, и в своём уродливом детском эгоцентризме, наивном и невинном, Майкл загадывает желание: пусть это длится так долго, как только возможно. Он счастлив чувствовать немую благодарность, которая в случае Брайана никогда не обретёт вербального выражения, но Майки знает – она здесь, рядом, в этих пальцах, которые сжимают его ладонь, в этих взглядах, в этих необдуманных, глупых, рискованных поступках.
Но вдруг что-то меняется. Брайан больше не смотрит на него, когда они сидят друг против друга в полутёмной закусочной, как в камере обскура, как в картонной коробке с аккуратно прорезанным квадратом окна. В такие сажают некому ненужных котят и прикрепляют табличку, скажем, два доллара. Кто-то их берёт, кто-то нет. Кто-то добросовестно бросает две долларовые бумажки, кто-то не утруждает себя оплатой. Улицу заливает ослепительно яркий солнечный свет, непривычный для осени, но в коробе владений Дебби темно, никому в голову не приходит включать лампы в столь ранний час. Брайан не смотрит на Майкла. Брайан смотрит _мимо_. Он едва улыбается собственным мыслям и рассеянно подцепляет вилкой вялые листья салата.
- Ты выглядишь подозрительно довольным собой, - между делом замечает Майкл, допивая воду. Ему, определённо, нужно ещё, а Джастин куда-то запропастился. – С чего бы?
Брайан молча отправляет в рот пару кусочков острой колбаски, распятых на вилке.
Майкл нетерпеливо стучит металлической ручкой ложки по стеклянному краю бокала, не обращая внимания на недовольный взгляд Дебби, которой вовсе не нужен ещё один случай порчи имущества закусочной. И так каждый день кто-нибудь что-нибудь да разбивает.
- Где этот мальчишка, - раздражённо бормочет Майкл, оглядываясь и едва не смахивая со стола тарелку с вафлями.
Брайан наблюдает за ним со снисходительностью взрослого человека, которому нужно возиться с младенцем, плюющимся овощным пюре.
- Ты как ребёнок, - говорит он, мгновенно приковывая внимание Майкла.
- Мм?
- Ты как ребёнок, - повторяет Брайан, но в этот момент появляется Джастин и бесшумно ставит на стол перед ними новый стакан с водой.
- Сколько можно ждать! – усиленно «пылит» Майкл. Как старый ровер по бездорожью.
- Извини, - пожимает плечами Джастин. На Брайана он даже не смотрит. Они друг для друга – никто, мысленно проговаривает Майкл. Просто бывшие. Становится легче, но воздух сегодня какой-то другой. Будто что изменилось, повернулось, поддалось. Будто стало свежее. Будто после угнетающей духоты, наконец, пролился дождь.
- Ты как ребёнок, - возвращается к начатому разговору Брайан, едва лишь Джастин уходит.
- Чего? – хмурится Майкл, чувствуя перемены каждым позвонком от шеи до копчика.
- Ты как ребёнок, - в четвёртый раз повторяет Брайан, но совершенно спокойно, без раздражения, словно поставил себе задачей во что бы то ни стало донести эту мысль до друга.
- Это ещё почему? – ерзает Майкл на широком мягком сиденье.
- Ведёшь себя так, - объясняет Брайан. – Отстань уже, наконец, от него.
Майкл сглатывает и тянется за водой – в горле неожиданно пересыхает.
- То, как ты хмуришь бровки, надуваешь губки, стучишь кулачками по столу, - уже насмешливо, с издёвкой продолжает Брайан, - так дети делают. Гас так делает, когда не получает того, чего хочет.
- Я так не делаю, - ворчит Майкл, тем самым лишь подтверждая факт. - И вообще, мы с Джастином давным-давно помирились, но только для бизнеса. Для комикса.
Брайан в сомнении пожимает плечами.
- То есть в другое время ты просто берёшь реванш, - бормочет он едва различимо. – Похвально, Майки.
Тот некоторое время смотрит в тарелку, будто бы удивляясь тому, что заказал именно этот десерт, а не блинчики с соусом из ежевики или ещё какую-нибудь дрянь, от которой в желудке становится тяжело, а в заднице – слишком сладко.
Он поднимает голову и видит лицо абсолютно счастливого Брайана Кинни, но тут же зажмуривается и трясёт головой. Потому что такое невозможно, это – из ряда фантастики, ведь даже будучи абсолютно счастливым, Брайан Кинни никогда не демонстрирует этого на людях. Кто знает, чем он там занимается за закрытой дверью лофта, прыгает до потолка или скачет на кровати. Никто никогда не увидит. Это миф, легенда, выдумка.
Миф обязан оставаться мифом. А не вторгаться в реальность вот так, бесцеремонно и без предупреждения.
Джастин протирает тарелки. Одна из них – с отколотым краем. Пить и есть из треснутой посуды – к размолвке, поэтому во избежание последствий он отправляет её в мешок с мусором. Он не хочет, чтобы люди расставались из-за какой-то тарелки. Он не хочет, чтобы люди вообще расставались.
- Скажи мне, что это не правда, - почти стонет в голос Майкл, кусая кончик собственного языка, чтобы проснуться, если всё вокруг действительно сон.
Брайан смотрит на него с весёлым недоумением. Ничего не происходит, Майкл не просыпается. Джастин за стойкой протирает кофейные кружки, украдкой отпивая сливок из фарфорового кувшинчика. Майкл досадует, что Дебби не видит этого безобразия, иначе бы он насладился сладостным зрелищем подзатыльника, прилетевшего Солнышку за нарушение санитарных правил в закусочной.
- Ты трахаешь его? – осторожно спрашивает он, хотя никто из двоих – ни Брайан, ни Джастин – не подает ни единого повода для подобных вопросов, поэтому звучит крайне глупо.
Джастин протирает салатную чашку. Она большая, и, глядя сквозь её влажное, всё в капельках стекло, можно увидеть мир в ином свете, искажённым и смехотворным, как в кривом зеркале.
Майкл почти готов к тому, что Брайан рассмеётся ему в лицо и назовёт полным придурком. Пусть называет хоть всю оставшуюся жизнь, только ответит на вопрос!
Но Брайан ничего не говорит – ни в защиту, ни в нападение. Он просто сидит напротив и смотрит – уже на Майкла, а не в окно – светлыми-светлыми честными глазами, в которых всё читается без слов. Такими же глазами он смотрел на Майкла дома, когда уединился с Джастином в старой комнате лучшего друга.
Майкл медленно выдыхает.
- Ты трахаешь его! – восклицает он, несильно толкая Брайана в грудь, благо посетителей в этот час не так уж и много, и никто не обращает внимания на выяснение отношений. Либерти авеню и не такое повидала за время своего существования.
- Ты трахаешь его, - проговаривает Майкл чуть тише – Джастин за стойкой делает вид, что не слышит, но это не значит, что можно орать на весь Питтсбург. – Поверить не могу.
Он шипит, будто проколотая осколками стекла покрышка.
Брайан даже не пытается выглядеть виноватым.
- Поверить не могу! – снова срывается на крик Майкл, и Брайану кажется, что тот сейчас даст ему оплеуху. Но Майки просто скатывается обратно к свистящему шёпоту, как будто в момент из него весь выпускают воздух. - Дела с твоими моральными принципами обстоят ещё хуже, чем я думал.
Выдерживает драматичную паузу.
- Их нет!
Брайан утомлённо качает головой.
- Ты совершенно невозможный, - заявляет Майкл, хотя Брайан ожидает услышать «невероятный» и признать: да, я такой. Но Майкл брызжет слюной и старательно, в поте лица добивается ответной реакции, а Брайан думает о том сексе, что был у них с Джастином два дня назад. День назад. Мог быть сегодня. Он не слушает.
- Ты ненормальный, - выносит приговор Майки, малыш Майки, который знает его с четырнадцати лет. Он и в тридцать остаётся мальчишкой. Все они мальчишки, Дэбби частенько об этом говорит, и она совершенно права. – О чём ты только думаешь?!
Не о чём.
Они истерят время от времени, совершают необдуманные поступки, боятся ответственности и совершенно не видят того, что между белым и чёрным, между «плохо» и «хорошо» полно прочих всевозможных оттенков. Нет определённых, признанных всеми и каждым границ.
И они не мудры. Они лишены всякой житейской мудрости. Они творят, что им хочется, не заботясь о последствиях. Но при этом они уже слишком взрослые, чтобы их родителей вызывали в директорский кабинет.
- Он пришёл сам, - пожимает плечами Брайан. – Мне не пришлось ничего делать.
- Он принёс тебе чёртов браслет! – в голосе Майкла звучит и звучит обида. Ему так сложно понять, почему его лучший друг, которому найти парня на ночь – раз плюнуть, снова и снова впускает в лофт этого белокурого чертёнка. Так сложно понять, что проще снова надуть губы, нахмурить брови и стукнуть кулаком по столу.
- Повзрослей, Майки, - говорит ему Брайан, чёртов Брайан, который сам только и делает, что развлекается со своими игрушками, машинками и человечками, играет в «Монополию» в масштабе жизни, переставляет шашки на доске свершений, вспарывает башку плюшевым мишкам.
И он говорит, повзрослей. Это звучит хуже любого оскорбления. Это звучит так, будто он и Майкл уже не играют в одной песочнице, не играют вместе, Брайан не делится игрушками, он отталкивает Майкла и приказывает ему найти свои. Игрушки себе по душе. Вот как он поступает с другом, который места себе не находит из-за беспокойства. Вот как он поступает с другом, который видел его после ухода Джастина. Майкл утешается этими воспоминаниями. Он понимает, что думать так гадко, но он думает всё равно. Ему хочется увидеть того самого Брайана, одинокого и рассеянного, ещё раз. Ему хочется быть тем, кто отбирает у Брайана лишнюю бутылку виски, лишнюю стопку, лишний шот. Он хочет спасти его первым. Вот только спасать больше, кажется, некого.
Вернулся.
На четвёртый день Брайан находит его под дверью подъезда. Ну, как находят газету или бутыль с молоком в маленьких городах или пригородах больших. Думает поначалу, зачем забрал ключи, ведь мог бы встретить и в квартире, а теперь они просто теряют время, поднимаясь по лестнице. Лифт почему-то всё чаще остаётся забытым. Джастин боится, что они будут там целоваться, за деревянной решёткой, просто боится – иррационально. Он хочет в лофт, на дерево пола или шёлковый хлопок простыней, или кожу дивана. Но только не в лифт.
Он первым пытается поймать губы Брайана на последней ступеньке, притянув за лацканы пальто, а тот ловко уворачивается, и в глазах у него нечто таинственное и неясное, что Джастин не в силах прочесть и расшифровать. В его глазах отражаются чувства, прописанные иероглифами, египетскими пиктограммами, перуанскими письменами. Нечто, понятное только Брайану, или же ускользнувшее даже от него самого.
От этого у Джастина по спине пробегают мурашки неизвестного – он испытывает странное возбуждение при мысли о тайне, о риске, о возможности непредсказуемого.
Брайан, определённо, прячется от него. Они оба прячутся друг от друга, отводя взгляд и улыбаясь украдкой, но эта игра в прятки не мешает их пальцам, сталкиваясь и переплетаясь, скользить по беззащитной без своих покровов коже, заливая в вены всё новые порции дрожащего, как желе, удовольствия.
Они больше не делают резких движений, сбрасывают с себя руки друг друга, так сильно сомневаются, что становятся грубыми, отчаянными, чтобы скрыть свою неуверенность. Улыбки становятся мёртвыми. Взгляды – слишком острыми. В этот вечер в них нет ни капли доверия друг к другу, их головы наполняет дурманящий туман, воздействию которого каждый из них сопротивляется по-своему. Они по-прежнему не целуют друг друга, компенсируя это интенсивностью прикосновений. Ладони у Брайана сухие и горячие, немного шершавые из-за гантелей, которые он поднимает каждое второе утро. Ладони у Джастина мягкие и очень сухие из-за карандашных грифелей, которыми усыпан его рабочий стол у Итана, которые валяются на дне его сумки с альбомами и скетчами, которые впиваются под ногти, стоит лишь запустить руку под заточенные, как лезвие ножа, листки бумаги. Сумка Джастина – идеальный предмет для самообороны.
Сам он – идеальный объект для нападения.
Платиновые прядки, обрамляющие скулы, голубые глаза, тёмно-розовые губы. Чувственный.
Брайан закрывает глаза, чтобы его не видеть. Он не хочет его видеть никогда больше, он подминает его под себя, не добираясь до кровати. Силы не равны.
- Брайан, - предупреждающе выдыхает Джастин, каким-то шестым чувством улавливая перемену в настроениях, произошедшую со вчерашнего дня.
Он не знает толком, радоваться ему или бояться, но он знает точно – ему нужно взять в руки карандаш или стилус, и выплеснуть все чувства на бумагу или экран.
Нет. Ему нужно найти побольше угля. В последнее время он рисует углём, поэтому у него под ногтями – чёрная кайма, от которой никак не избавиться, да Джастин и не стремится. Всё, чего он хочет – это взять кусок угля для рисования и вымазать им ладони Брайана, чтобы каждое его прикосновение отзывалось въедливым отпечатком на коже, которое раз и навсегда убедило бы Джастина, что он не сошёл с ума, не оказался в коме и не умер. Порой ему так кажется. Порой ему _хочется_ умереть. Вот прямо сейчас, доказав себе что-то прежде недоказуемое.
Безумный, как всякий близкий к гениальности, он мечтает о том, чтобы Брайан разрисовал его тело своим, но тот лишь вслепую давит его, как каток – горячий асфальт. По ощущениям – уж точно.
Джастин закрывает глаза, чтобы не думать о Брайане. Он не хочет о нём думать никогда больше, потому что Брайан не целует его, и у Джастина вдруг возникает нехорошее ощущение, которого прежде он не испытывал: он становится всего лишь одним из многих, побывавших в этом лофте, в этой постели, которая сегодня напоминает месиво, бойню, резню – изломанные линии покрывал, избитые до изнеможения подушки, покалеченные чужими телами, безвольными руками. Они стонут. Им больно.
- Скольких, - говорит Джастин, отрывая голову от жёсткого пола, - сколько…
Брайан кусает его ключицу, зажимает зубами тонкую выступающую кость, и Джастин чувствует себя потерянным.
Он хватает Брайана за волосы на затылке, отрывает его от себя и тихо, очень тихо и, как ему самому кажется, угрожающе спрашивает:
- Сколько их здесь было вчера? После меня? После того как я ушёл?
Брайан, не открывая глаз, ухмыляется. Если он откроет глаза, то не сможет вести себя так равнодушно и цинично, а ему вовсе не хочется терять лицо.
- Я не считал, - шепчет он, убаюкивая остекленевшим, онемевшим голосом, в котором нет ничего от прежнего, искушающего, и чувствует, как Джастин замирает в его руках.
- Скольких ты целовал? – задаёт Джастин следующий вопрос. И сразу за ним – следующий. – Почему не целуешь меня?
Брайан утыкается лицом ему в плечо, обнимает его руками, обвивает его руками, будто путами, прижимает теснее к себе.
- Ни одного, - говорит он. – Такое правило, помнишь?
Без единого поцелуя.
- Почему не целуешь меня? – требовательно и со страхом спрашивает Джастин. Ему не нужно знать ответ, ему надо, чтобы Брайан его поцеловал.
- Потому что теперь ты словно… один из них, - говорит Брайан так, будто сам не верит собственным словам. И осторожно тянется к его губам, замирая в миллиметре от них. Он будто спрашивает, так ли это, прав ли он, он ждёт подтверждения или опровержения, он сомневается. Брайан Кинни сомневается, корень его сомнений – в Джастине, последнему становится чуточку больно. Между ними можно просунуть листок рисовой бумаги, протянуть шёлковую нитку. Можно заставить их преодолеть эту преграду, только вот нет того, кто бы заставил. Поэтому Джастин всё решает сам. Он толкает Брайана на себя, так что их губы впечатываются друг в друга, сминают, как пластилин, как зефир, как подтаявший на солнце гудрон. Не так, как нужно. Иначе, по-новому, с той мыслью, что назад хода нет.
Джастин бьёт кулаком по полу рядом с собой, так что ребро ладони страшно саднит.
Теперь.
Смысл сказанного вдруг доходит до него – рывками, обрывками, мелким песком, который ветер бросает в лицо, когда объявляют штормовое предупреждение. Который скрипит на зубах мельчайшими частичками слюды, кварца и глины. Однажды в школе Джастин на спор откусил от бруска мела, пока стоял у доски. Вкус был чуть горький и приносящий неожиданное удовлетворение. Вот так скрипит на зубах осознание.
Теперь.
- Значит, теперь? – спрашивает Джастин, с силой толкая Брайана в грудь, сталкивая его с себя, чувствуя неожиданную податливость его тела.
Вчера ему втолковывали про секс без обязательств, а теперь говорят про «теперь».
В этом нет ничего радостного, но если ты вдруг понимаешь, что мог, то с лёгкостью убеждаешь себя, будто сможешь снова. Они лежат рядом, полуголые, ладонь Брайана на ширинке Джастина – расслабленная и спокойная. Указательный палец теребит пустую пуговичную петлю.
Он мог бы ненавидеть Брайана прямо сейчас – с лёгкостью, по меньше мере за то, что тот позволил ему уйти. Просто так. Просто потому, что не захотел останавливать.
- Чёрт бы тебя побрал, Брайан, - тихо и нежно шепчет Джастин, перекатываясь, чтобы оседлать его бёдра. Замок на штанах расходится, собачка упирается в член. – Чёрт. Бы. Тебя. Побрал.
И наклоняется, чтобы лизнуть его сомкнутые, запечатанные губы кончиком языка. Попробовать разорвать пополам, как вскрывают конверт ножом для бумаги. Нетерпеливо покусывает, давит, с трудом сдерживая напор. В конце концов, Брайан поддаётся, и кто-то из них счастлив.
Джастин на миг допускает мысль, что счастливы оба.
Джастин вдруг понимает, что один занимает столик в углу на четверых уже добрые полтора часа, пока прочие посетители закусочной терпеливо ждут своей очереди. К нему никто не садится. Должно быть, вид у него слишком странный.
Майкл входит в закусочную и видит его сразу, без труда распознаёт в калейдоскопе лиц. Без колебаний устраивается напротив, не в силах сдержать горькой насмешки в пользу иронии жизни: Джастин сидит на том же самом месте, где и Брайан, когда они с Майклом были здесь пару дней назад. И выражение его лица, и взгляд подозрительно точно копируют брайановский. Они похожи… друг на друга. При всей своей непохожести. Но выглядят они идентично – потерянными и пережившими что-то важное, большое, значимое. Что-то, похожее на счастье.
И что же такое счастье? Урок первый, дорогие дети: счастье – не состояние жизни, не состояние каждого дня, счастье – это вспышка, которая выжигает людям глаза, показывая им мир с той стороны, которой на самом деле не существует. Это состояние мгновения, длящегося ничтожные миллисекунды, что сгорают в пламени времени и уже никогда больше не возвращаются. Невозможно быть счастливым всегда, иначе бы счастье полностью обесценилось. Его собирают по крупицам, подобно старателям, вымывающим в ручье золотой песок. Счастье есть, но оно столь редко, столь непостоянно, что опасно было бы надеяться на него. И то, что наступает после взрыва красок и ощущений, а оно – эта неизвестная составляющая, отделяющая реальность от приукрашенного мира – непременно наступает, неизбежно, даже ужаснее, чем всё, предшествовавшее счастью. Возникает вопрос, на который нет внятного ответа: есть ли смысл в том, чтобы чувствовать себя счастливым, если впоследствии остаётся лишь пустота и пепел? Есть ли смысл в том, чтобы выгорать дотла?
- Ты дерьмово выглядишь, - наконец, сообщает Джастину Майкл – ему хочется сказать нечто резкое и правдивое, а эта фраза – резкое и правдивое в одном флаконе.
- Не спал всю ночь, - пожимает плечами Джастин. Он занят важным делом: берёт перечницу и солонку, ставит их друг на друга, пытаясь удержать равновесие с помощью вилки, вымазанной в тёмно-красном томатном соусе.
- А твой скрипач, он об этом знает? – тихо спрашивает Майкл, думая: ну, удиви меня, блондинчик.
- А ты как думаешь? – с зарождающимся раздражением отвечает вопросом на вопрос Джастин.
- Думаю, что если бы знал, ты бы не сидел здесь так.
- О, да, - разводит руками Джастин и опрокидывает солонку. Он и перечницу опрокидывает, но это не столь важно.
Белые крупинки рассыпаются по столу. Дебби кидает ему тряпку через всю закусочную и выразительно смотрит, так что всё понятно без слов.
Под столом Майкл стискивает руки в кулаки, но на лице его разлита полная бесстрастность.
- Я люблю Итана. И сплю с Брайаном, - говорит Джастин вслух, будто на пробу, и на мгновение становится как-то проще. Хотя проще было бы, если бы он сказал: я люблю Брайана. И сплю с Брайаном.
Майкл сжимает зубы до хруста в челюсти.
- То есть, - говорит он так, будто кто-то медленно душит его – приглушённо и зло, - ты не собираешься возвращаться.
Он готов поклясться, что при этих словах Джастин чуть дольше держит глаза закрытыми, моргая, а после слишком долго смотрит в какую-то точку-песчинку на столе. Нет ответа.
- Хэй, - Майкл щёлкает пальцами прямо у него перед носом. – Я не просто так спросил.
- Я об этом не думал, - говорит Джастин, не глядя на Майкла. Он слюнявит палец и подцепляет подушечкой перчинки и крупинки соли. Суёт палец в рот. С тряпки капает мутным.
- Я так и понял, - садится на любимого конька Майкл, подогревая своё возмущение. – И ты, конечно, не о чём не думал, когда он трахал тебя! И никогда не знал о том, через что он прошёл, когда ты выбрал этого музыканта!
Джастин рассеянно ухмыляется.
- Нет, я знаю, - качает головой он, понимая, что никуда ему не деться от этого знания. – Теперь я знаю.
Теперь. Вот привязалось.
Он просто знает, всё ещё чувствуя, как каждый из них вздрагивает под прикосновениями друг друга, как под током, будто справедливо ожидают удара, а вместо этого получают ласку. Как затравленные звери за решёткой в зоопарке, изловленные, выдернутые из привычной среды обитания, униженные, брошенные, привыкшие огрызаться в ответ на любые действия. Им долго придётся вновь привыкать друг к другу, но им не придётся слишком стараться, ведь это – всего лишь временное явление, проходящее наваждение. По крайней мере, каждый их них пытается себя в этом убедить.
Майкл смотрит на Джастина с сомнением. Не верит. Конечно, ведь ему самому никогда не доводилось видеть Брайана таким. Натянутым, как струна. Как тетива лука, готового вот-вот выстрелить. Таким, когда он и слова не может сказать, просто смотрит, и смотрит, и смотрит на Джастина приглушённым, как сумерки в лофте, взглядом.
- Ты всегда говорил, что любишь его, - с неожиданной тоской замечает Майкл. – Так ты врал.
Вот это уже серьёзно. Серьёзное обвинение.
- Надеюсь, ты не разочаровался в любви теперь, когда знаешь об этом? – насмешливо интересуется Джастин, и на миг даже выглядит подозрительно взрослым. Впрочем, это чувство быстро уходит, и вот перед Майклом снова тот самый белобрысый мальчишка с природным талантом портить людям жизнь. – Надеюсь, я не разрушил твой юный идеалистический взгляд на жизнь.
Как бы он себя ни вёл, что бы он ни говорил, Джастин выглядит страшно потерянным. И до Майкла как-то сразу доходит, в чём они с Брайаном похожи. Они оба страшно потеряны. Страшно счастливы и страшно потеряны. Неприятное сочетание, которое, впрочем, устраивает и первого, и второго.
- Ты понимаешь, что однажды он не вернётся? – с таким вопросом Майкл врывается в лофт на следующий день, стоит лишь Брайану приоткрыть дверь.
- Какого чёрта ты здесь делаешь? – спрашивает тот, пытаясь рукой причесать встрёпанные после неспокойного сна волосы. Голос у него глухой, заспанный, лицо помятое. На нём только штаны, нет ни рубашки, ни футболки. Белья, кажется, тоже нет. Ничего удивительного.
- Боже, Брайан, сейчас начало второго, - замечает Майкл, падая на софу. – После полудня. Ты до сих пор валялся в постели?
Брайан смотрит на него так, будто не понимает сути вопроса.
- В котором часу ты вчера лёг? – продолжает допрос Майкл, но Брайан только отмахивается от него и идёт в ванную, откуда вскоре доносится шум спускаемой в унитазе воды.
Возвращается он с бутылкой в руках и мятным привкусов зубной пасты на языке.
- Тебе его не удержать, - продолжает усиленно капать на мозг лучший друг. – Ты сам говорил об этом. У вас разные цели.
На этих словах у Брайана вырывается смешок. Виски плещется в бутылке, как океанский прибой.
- Знаешь, в тот вечер, когда он пришёл, наши цели вполне совпадали, - хищно улыбается он, а в глазах у него такая бархатная темнота, поддаться которой не составило бы труда. Он мог бы не говорить очевидного, но он всё равно говорит, намеренно подчёркивая – специально для Майки. – По правде сказать, нам обоим очень хотелось кончить.
Майкл смотрит на Брайана пристально, будто может силой мысли заставить его заткнуться.
- Ну, мы и кончили, - подводит логичный итог Брайан и кивает для верности. – Каждый из нас получил то, что хотел.
Майкл молчит.
Майкл говорит.
- Ты понимаешь, что у него есть другой, этот Итан, музыкант? Они почти одного возраста. Они похожи.
Ни хрена они не похожи.
Брайан презрительно морщится и отворачивается от него, будто видеть не желает. Что ж, возможно, так оно и есть, но если одному Майклу есть дело, он готов идти до конца. Он знает, за какие ниточки нужно дёргать. Он говорит:
- И после всего, что произошло, ты вот так просто простишь его? Позволишь вернуться?
На миг Майки кажется, что это срабатывает: взгляд у Брайана становится тусклым, почти равнодушным. Так смотрят люди, у которых глубоко внутри сидит колючая боль, облепленная, обвитая ошмётками, обрывками гордости.
- За что мне его прощать? – равнодушно вопрошает Брайан, демонстративно пожимая плечами, но Майки не сдаётся.
- Ты понимаешь, что он всё равно уйдёт?
Ему нужно сказать как можно больше, постараться посеять сомнение, прежде чем его выставят вон.
- Да, он уйдёт, - кивает Брайан, обшаривая карманы в поисках сигарет. Движения у него резкие и неспокойные, он явно не чувствует себя так, как звучит – насмешливо, как и прежде, иронично, как и всегда. – Он уйдёт, Майки, и больше не вернётся. И знаешь что?
Он придвигается очень близко, так что Майкл чувствует себя загнанным в угол его тяжёлым, как бетонная плита, взглядом, его руками, его губами, сквозь которые просачивается табачный дым, и Майкл невольно вздыхает поглубже, будто они курят одну сигарету на двоих.
- Я плакать не буду, - хрипит он Майклу на ухо, и его трёхдневная щетина колется и трётся, как наждачная бумага.
Так, что можно получить что-то вроде коврового ожога.
- Нет, не буду, - повторяет Брайан, и Майкл вдруг понимает, что тот уже пьян. Не так сильно, чтобы не стоять на ногах, но достаточно для того, чтобы чувствовать необходимость вести себя в соответствии с состоянием.
- Сколько ты выпил? – осторожно спрашивает Майки, озираясь в поисках пустых бутылок, но не видит ни одной, кроме той, что Брайан держит в руках, а она даже наполовину полная.
- Я вообще ещё не пил, - говорит Брайан.
- Ты не можешь не пить, если тебе не всё равно, - упрямо хмурится Майкл. Он думает, что хорошо знает Брайана.
- А мне не всё равно? – пожимает плечами тот, закуривая ещё одну сигарету, хотя половина первой торчит у него из уголка рта. – Ты видишь, Майки, его здесь нет. И не будет. А я в порядке.
Они сидят в тишине. Виски булькает в горлышке бутылки и в горле Брайана, когда тот делает внушительный глоток. Он пьёт алкоголь, как воду. Он дышит сигаретным дымом, будто воздухом. У них такие посиделки, словно намедни они похоронили кого-то важного, а теперь наступило пробуждение, осознание, траур и похмелье.
Но.
Раздаётся совершенно определённый стук в дверь. Так может стучать только тот, кого уже не надеялись дождаться. Так стучат, когда думают только о том, чтобы переступить порог, а дальше – дальше пусть весь мир подождёт. Или отправляется к чёрту.
На заметку – проходит пять дней. Уже пять грёбанных дней, думает Майкл, ведь можно было дождаться целой недели для ровного счёта и никогда больше не появляться здесь. Ему хочется удержать Брайана, уговорить его остаться на месте, заткнуть уши, закрыть глаза и не реагировать. Но Брайан отталкивается от заботливых рук друга, как от трамплина, встаёт и мягко ступает босыми ступнями по деревянному полу.
Он открывает дверь, видит Джастина – снова, как в дурном сне – и ухмыляется.
- А твой бойфренд не будет против?
Джастин сглатывает и заглядывает в лофт через брайановское плечо, отчаянно надеясь, что там окажется кто-нибудь ещё, и ему не придётся так глупо потакать своим желаниям.
Но в лофте, кроме Брайана, кажется, никого нет. И Джастин обречённо вздыхает.
- Его нет в городе, - говорит он. – Уехал на концерт.
Как же всё просто получается, даже сердце не ёкает при мысли о том, что возможно сейчас, через минуту другую, они снова окажутся в одной постели, совершенно не возражая против присутствия друг друга.
- Ты быстро учишься, - одобрительно хлопает Брайан его по плечу. – Так что, зайдёшь?
И он заходит. Майкл молча делает шаг в сторону из-за колонны, за которой его не видно, и с мстительным удовольствием любуется ошеломлением в широко раскрытых синих глазах.
- Привет, Майкл, - говорит Джастин, оглядываясь на Брайана, словно бы спрашивая разрешения.
Брайан разводит руками.
- Привет, Джастин, - говорит Майкл, глядя Брайану прямо в чёрные точки зрачков.
Брайан неудержимо улыбается.
- Не знал, что ты здесь, - видно, что слова даются Джастину с трудом, но он не делает ни шага назад. Он не уступает.
- Он пришёл, Майки, - дразняще низким голосом тянет Брайан, становясь позади Джастина вплотную, так что его грудь, должно быть, больно натыкается на острые мальчишеские лопатки.
Я и сам вижу, хочется выкрикнуть Майклу, я не слепой, а ещё я вижу, как ты заводишься, едва лишь ему стоит повести плечами вот так, когда на них – твои ладони, но вместо этого лишь качает головой:
- Как раз собирался уходить.
- Верно, - поддерживает его Брайан.
Майклу хочется топнуть ногой и убежать в слезах, но он вновь и вновь вспоминает слова Брайана о том, что все они – несносные дети, беспризорники, сорванцы. Ему не хочется больше быть ребёнком. И он уходит вот так – без шума и пыли.
Он плотно закрывает дверь и прислоняется к ней спиной. Он знает, почти видит, стоит только закрыть глаза, как они там, за металлической перегородкой, срывают друг с друга одежду, пируют, упиваясь запахом и вкусом друг друга, перехватывают дыхание друг друга, ласкают друг друга так искренне, так непошло, так примитивно и в то же время возвышенно, и так по-настоящему. И пускай ему очень страшно признавать это, но ничего лучше в своей жизни он не встречал.
Майкл спускается вниз по лестнице, а не лифтом, считает ступени, перепрыгивает ступени, чувствуя, как внутри всё сжимается перед каждым новым прыжком. Ему очень хочется споткнуться и упасть, разбить в кровь костяшки пальцев, оцарапать ладони, расквасить коленки. Он очень хочет почувствовать себя если и не взрослым, но ребёнком, который вдруг самостоятельно встал на ноги и прошёл свои первые шаги. На улице он вдыхает полной грудью стылый городской смог. И тут же, без предупреждения, будто бы кто-то открыл в мутной серости неба кран, хлещет ливень, бьёт пузырями по асфальту и струями воды – по лицу. Майкл жмурится, размазывая руками пыль и влагу, и бросается в дождь. Бежит так, что шарахаются редкие прохожие. Бежит так, что становится больно ногам, ударяющимся о камень дороги.
Продолжение в комментариях
-
-
31.10.2011 в 11:40Я тоже безумно люблю первые шесть серий 2 сезона, когда Брайан помогал Джастину выкарабкиваться. Это был так трогательно, нежно и одновременно тяжело, что я эти 6 серий просто проглотила, а потом долго успокоиться не могла.
И да, отношения - это не только "в здравии", это еще и "в болезни". Когда плохо, больно и тяжело, а ты все равно рядом. И я рада, что Брайан все-таки подпустил Джастина, пусть и не совсем по своему желанию, но тот до него достучался и заставил принять помощь.
-
-
31.10.2011 в 12:36очень интересно будет узнать, как изменилось твоё восприятие. Если захочешь обсудить - я всегда рада. Я думаю, с каждым новым просмотром получаешь больше и больше, начинаешь замечать детали и ловить слова, которые прежде проходили мимо. Начинаешь воспринимать картину целостнее. В общем, приятного будущего повторного (и не только повторного=)) просмотра!
-
-
31.10.2011 в 13:09-
-
06.11.2011 в 13:01матерюсь уже полчасаReno89, спасибо
за то, что не перевираете характеры, за "телеграфный" стиль(хотя я и не согласна с таким определением)
ваши рассказы помогают мне выжить в тех соплях, что расплескивают вокруг этих героев другие авторами.
Спасибо
-
-
06.11.2011 в 17:41Большое спасибо вам за море эмоций!! Я очень рада, что удалось сохранить вхарактерность героев и при этом не опуститься до "розовых соплей"=)) Приятно!
-
-
07.02.2016 в 08:25-
-
03.08.2016 в 06:58Благодарю! Мне очень-очень приятно=)